Грек Зорба

25

Этот канун первого мая я никогда в жизни не забуду. Канатная дорога была готова, мачта, тросы и шкивы сверкали на утреннем солнце. Гигантские стволы сосен громоздились на вершине горы, и рабочие ожидали той минуты, когда надо будет цеплять их к тросу и спускать в сторону моря.

На верхушке исходного столба на горе трепетало большое греческое знамя, другое реяло на верхушке нижнего столба, на берегу. Перед нашим сараем Зорба поставил бочонок вина. Рядом один из рабочих жарил на вертеле довольно жирного барана. После благословения и торжественного открытия приглашённые выпьют здесь по стаканчику и пожелают нам процветания.

Зорба к тому же взял клетку с попугаем и поставил её на высокую скалу около первой мачты.

- Вроде, как вижу его хозяйку, - пробормотал он, нежно поглядев на птицу. Достав из кармана горсть арахиса, он высыпал его попугаю.

На Зорбе была праздничная одежда: расстёгнутая на шее белая рубашка, зелёный пиджак, серые брюки и красивые туфли на мягкой подошве. Кроме того он нафабрил усы, которые уже стали терять краску.

Старый грек бежал принимать, наподобие знатного господина, других знатных господ. Почётные гости прибывали, Зорба объяснял им устройство канатной дороги, доказывал, какую выгоду принесёт она округе, уверяя всех, что это Богородица поделилась с ним знаниями, чтобы возвести великолепное сооружение.

- Это великий труд, - говорил он. - Нужно найти верный наклон, а это целая наука! Месяцами напрягал я мозги, иначе ничего не поделаешь. Для больших работ недостаточно человеческого разума, надо положиться на помощь Всевышнего. И вот Пресвятая Дева увидела, как я упорно тружусь, и сжалилась надо мной: «Бедняга Зорба, - сказала она, - чудесный парень, он делает это для пользы деревни, надо ему немного помочь». И, о чудо!.. Зорба остановился и трижды перекрестился.

- О чудо! Однажды ночью во сне мне предстала женщина в чёрном - это была Пресвятая Дева. Она держала в руках маленькую воздушную дорогу, не больше, чем эта. «Зорба, - говорит она мне, - я принесла тебе макет. Следуй этому наклону и прими моё благословение!» Сказав это, она исчезла. Тут я вдруг проснулся, побежал туда, где проводил свои опыты, и что я вижу? Шнур сам по себе принял правильный наклон! От него пахло ладаном - вот доказательство, что его коснулась рука Пресвятой Девы! Кондоманолио открыл, было, рот, чтобы задать вопрос, но в эту минуту на каменистой тропе появились пять монахов верхом на мулах. Шестой, неся огромный деревянный крест на плечах, бежал перед ними и кричал. Что он кричал? Этого мы ещё не могли понять. Было слышно пение, монахи вздымали руки, крестились, из-под копыт сыпались искры. Пеший монах подошёл к нам, истекая потом. Он поднял крест как можно выше и завопил:

- Христиане, чудо! Христиане, чудо! Святые отцы несут Пресвятую Деву Марию. На колени и поклоняйтесь ей!

Селяне в волнении подбежали - именитые и простые рабочие - и, крестясь, окружили монаха. Я стоял несколько в стороне. Зорба бросил на меня хитрый взгляд.

- Подойди и ты, хозяин, - сказал он мне, - послушай о чуде Пресвятой Девы!

Торопливо, сдавленным голосом монах начал рассказ:

- На колени, христиане, слушайте о божественном чуде! Позавчера дьявол высвободился из души проклятого Захария и надоумил его облить святой монастырь керосином. В полночь вспыхнуло пламя. Мы поспешно встали. Монастырь, галерея и кельи были в огне. Мы зазвонили в колокола, призывая на помощь Пресвятую Деву-мстительницу, и бросились с кувшинами и вёдрами тушить пожар. К утру огонь унялся. Мы пошли к часовне, где висит её чудотворная икона и, молясь, преклонили колена: «Дева-мстительница, направь своё копьё и порази виновного!» Потом, собравшись во дворе, обнаружили, что нет Захария, Иуды. Раздались крики: «Это он нас поджёг!» Отправившись на его поиски, мы искали в течение всего дня - ничего; искали всю ночь - ничего. И только сегодня на рассвете, снова зайдя в часовню, что же мы увидели, братья мои? Невиданное чудо! У подножия святой иконы лежит мёртвый Захарий, а на острие копья Богородицы большая капля крови!

- Боже, сжалься над нами! - пробормотали в ужасе крестьяне.

- И что же самое ужасное, - продолжал монах, сглотнув, - когда мы наклонились к подлецу Захарию, чтобы его поднять, то раскрыли рты от удивления: Богородица сбрила ему волосы, усы и бороду - словно католическому кюре!

С большим трудом сдерживая смех, я повернулся к Зорбе:

- Бандит!

Но он, пяля глаза на монаха, с серьёзным видом беспрерывно крестился, выказывая крайнее изумление.

- Как ты велик, Господь, как велик, и как замечательны дела твои! - шептал он. При этих словах подъехали другие монахи и сошли на землю. В руках отца кастеляна была чудотворная икона; он взобрался на скалу и все, толкая друг друга, бросились наземь перед ней. Позади толстый Дометиос с блюдом собирал пожертвования и брызгал розовой водой на крепкие крестьянские лбы. Вокруг него стояли трое монахов, распевавших гимны, их волосатые руки были сложены на толстых животах, по лицам текли крупные капли пота.

- Мы обойдём сёла Крита, - объявил толстый Дометиос, - чтобы верующие пали ниц перед Её милостью и отдали свои приношения. Нам понадобятся деньги, много денег на восстановление святого монастыря…

- Толстобрюхие! - ворчал Зорба. - Они снова останутся в барыше.

Он подошёл к игумену:

- Благочестивый игумен, всё готово для церемонии. Да благословит Пресвятая Дева наш труд! Солнце уже высоко поднялось, не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, было очень жарко. Монахи разместились вокруг мачты, украшенной флагом. Широкими рукавами ряс они вытирали лбы, начав петь молитвы во славу «основания фирмы»:

«Господь всемогущий, возведи это творение на прочной скале, чтобы ни ветер, ни дождь не смогли его разрушить…»

Они окунули кропило в медную чашу и окропили всё вокруг: людей, столбы, тросы, шкивы, Зорбу, меня, потом крестьян, рабочих и даже море. После чего с большой осторожностью, как больную женщину, они подняли икону и, установив её рядом с попугаем, стали вокруг. С другой стороны расположились сельская знать, а посередине Зорба. Я же отошёл к морю и стал ждать.

Испытывать было решено тремя брёвнами, Святой Троицей. Впрочем, потом

добавили

четвёртое

-

в

знак

признательности Богородице-мстительнице.

Монахи, селяне и рабочие перекрестились.

- Во имя Святой Троицы и Богородицы, - бормотали они. Зорба одним прыжком оказался около первой опоры. Он потянул за шнур и спустил флаг. Это был сигнал, ожидаемый рабочими наверху, на горе. Все присутствующие подались назад и уставились на вершину.

- Во имя Отца! - воскликнул игумен.

Невозможно описать, что тогда произошло. Разразилась настоящая катастрофа, присутствующие едва спаслись. Канатная дорога разом покачнулась. Сосна, которую рабочие подвесили к тросу, устремилась с дьявольской быстротой. Посыпались искры, громадные обломки дерева взметнулись в воздух и, когда через несколько секунд они упали вниз, не осталось ничего, кроме наполовину обгоревших кусков дерева.

Зорба украдкой взглянул на меня с видом побитой собаки. Монахи и селяне отпрянули, привязанные мулы встали на дыбы. Толстый Дометиос задыхался в изнеможении.

- Господи, сжалься надо мной! - шептал он в ужасе. Зорба поднял руку.

- Это ничего, - заверил он. - С первым бревном всегда так. Сейчас машина начнёт обкатываться. Смотрите!

Он велел поднять флаг, снова отдал приказ и побежал прятаться.

- …и Сына! - возвестил игумен, слегка задрожавшим голосом. Подтолкнули второе бревно. Опоры задрожали, бревно набрало скорость. Оно прыгало, как дельфин, ринувшись прямо на нас. Однако далеко оно не спустилось, разбившись на мелкие кусочки примерно на полпути.

- Чёрт бы его побрал! - пробормотал Зорба, кусая усы. - Он ещё неточен, этот проклятый наклон! - Он рванулся к опоре и со злостью опустил флажок для спуска третьего бревна. Монахи, укрывшиеся позади своих мулов, перекрестились. Именитые гости готовились в случае чего бежать.

- …и Святого Духа! - машинально пробормотал игумен, подобрав полы своей рясы. Третье бревно было огромно. Едва его отпустили, как раздался ужасный грохот.

- Ложитесь, несчастные! - заорал, удирая, Зорба. Монахи бросились на землю, крестьяне побежали со всех ног. Бревно подпрыгнуло и снова упало на трос, извергнувший сноп искр, и прежде, чем мы смогли что-нибудь разглядеть, оно пролетело через всю гору, берег и потонуло в пене далеко в море.

Столбы опасно дрожали. Некоторые покосились. Мулы удрали, оборвав привязь.

- Это не страшно! Это не страшно! - крикнул Зорба, выйдя из себя. - Теперь механизм обкатан, вперёд! Он снова поднял флаг. Все чувствовали безнадёжность и спешили увидеть конец.

- …и Богородицы-мстительницы! - бормотал на бегу игумен.

Пустили четвёртое бревно. Раздался ужасный треск, потом другой, и все столбы, один за другим, повалились, словно карточный домик.

- Всевышний, смилуйся над нами! - пронзительно кричали рабочие, монахи и крестьяне, в панике улепётывая со всех ног.

Куском бревна Дометиосу ранило бедро. Другой кусок пролетел на волосок от игумена. Крестьяне попрятались кто куда. Только Богородица держалась совершенно прямо на своём камне с копьём в руке и строго смотрела на людей. Рядом с ней, растопорщив зелёные перья, чуть живой от страха, дрожал бедолага попугай.

Монахи подхватили Богородицу, подняли стонущего от боли Дометиоса, изловили мулов, сели в седла и отступили. Рабочий, находившийся у вертела, от страха забыл о своём баране, который уже горел.

- Баран сейчас углём станет! - крикнул с беспокойством Зорба.

Я сел рядом с ним. На всём берегу не было ни души. Бедный испытатель повернулся и робко посмотрел на меня. Он не знал ни моего отношения к катастрофе, ни способа, как покончить с этой авантюрой.

Он взял нож и снова склонился над бараном; отрезав кусочек, попробовал его, тотчас снял тушу с огня и прислонил вертелом к дереву.

- В самый раз, - сказал он, - в самый раз, хозяин! Хочешь маленький кусочек?

- Принеси и вина с хлебом, я голоден, - был мой ответ.

Зорба проворно поднялся, подкатил бочонок к барану, принёс круглую буханку хлеба и стаканы. Каждый из нас взял по ножу, отрезав два больших куска мяса и толстые ломти хлеба, мы начали жадно есть.

- Чувствуешь, как он хорош, хозяин? Прямо тает во рту! Здесь, как видишь, нет плодородных пастбищ, животные пасутся в сухой траве, поэтому мясо у них такое вкусное. Столь сочное мясо я ел только раз. Помнится, это было, когда я вышивал своими волосами святую Софию и носил её как амулет. Я тебе уже рассказывал эту старую историю.

- Расскажи, расскажи ещё!

- Старая история, говорю тебе, хозяин! Блажь грека, блажь сумасшедшего!

- Давай, рассказывай, Зорба, мне будет интересно.

- Итак, в тот вечер нас окружили болгары. Было видно, как они на склонах горы вокруг нас разожгли костры. Чтобы нас напугать, они били в цимбалы и рычали, как волки. Их было около трёх сотен. Нас же - двадцать восемь во главе с капитаном Рувасом - Бог прими его душу, если его нет в живых, - это был чудесный парень, наш начальник. «Эй, Зорба, - сказал он мне, - насади-ка барашка на вертел! - Будет вкуснее, если его запечь в яме, капитан, - отвечаю я. - Приготовь, как тебе будет угодно, но только быстро, есть очень хочется!» Вырыли яму, я её выстлал шкурой барана, насыпали толстый слой угля, разожгли его сверху, достали хлеб из своих сумок и уселись вокруг огня. «Может последнего едим! - сказал капитан Рувас. - Не страшно ли здесь кому-то?» Все рассмеялись, но никто не удостоил его ответом. Подняли свои фляжки. «За твоё здоровье, капитан!» Выпили раз, выпили по второму, вытащили барана из ямы. Ах, старина, какой это был барашек! Стоит мне об этом подумать, у меня снова слюнки текут! Он таял, словно лукум! Все набросились на него крепкими зубами.

«Никогда в жизни не пробовал я более сочного мяса, - сказал капитан. - Да хранит нас Господь!» И вот он опрокидывает залпом свой стакан, он, который раньше никогда не пил. «Спойте клефтскую песню, братишки! - просит он. - Те, там внизу, рычат наподобие волков; мы же будем петь, как мужчины. Споем «Старый Димос».

Мы быстро прожевали свои куски, выпили ещё и запели. Мощь голосов постепенно нарастала, песня ширилась, пробудив в лощине эхо: «Я постарел, ребята, вот уж сорок лет я клефт…» Порыв увлёк всех. «Эй! Эй! Сколько радости! - говорит капитан. - Только бы она продлилась! Послушай-ка, Алексис, взгляни на седло барашка… Что оно там говорит?» Я отделил перочинным ножом седло и подошёл к огню, чтобы получше разглядеть. «Не вижу могил, капитан, - крикнул я, - не видно и убитых. Мы снова выберемся, парни!» - «Да услышит тебя Господь, - говорит наш начальник, который только что женился. - Мне бы успеть сделать сына, а там будь что будет!» Зорба отрезал толстый кусок около почек:

- Он был хорош, тот барашек, - сказал он, - однако и этот храбрый малыш ни в чём ему не уступит!

- Налей-ка Зорба, - говорю я. - Наполни стаканы до краёв и выпьем их до дна!

Чокнувшись, мы попробовали наше вино, отменное критское вино, пурпурное, как кровь зайца. Пить его было всё равно, что причащаться соком земли. Становишься просто ненасытным. Вены наливались силой, сердце переполнялось добротой. Ягнёнок превращался во льва. Забывались мелочи жизни, ломались тесные рамки. Чувствуя единение с людьми, животными, Богом, мы вместе со вселенной превращались в одно целое.

- Посмотрим и мы, что скажет седло барашка, - попросил я. - Ну-ка! Давай, Зорба! Он тщательно обсосал спинку, выскоблил ножом, придвинул её к свету и вгляделся.

- Всё хорошо, - ответил он. - Будем жить тысячу лет, хозяин, сердце, как из стали! Он наклонился и снова стал изучать.

- Я вижу дальнее путешествие, - поведал он, - большое путешествие. А в конце путешествия я вижу большой дом со многими дверями. Это, должно быть, столица какого-то королевства, хозяин. Или же монастырь, где я, будучи привратником, стану заниматься контрабандой, как я уже говорил.

- Налей-ка, Зорба, и оставь свои пророчества. Я тебе сейчас скажу, что это за большой дом со множеством дверей: это земля с могилами, Зорба. Вот это и есть цель путешествия. За твоё здоровье, разбойник!

- За твоё здоровье, хозяин! Говорят, что счастье слепо. Оно не знает, куда идёт, натыкается на прохожих и того, кто с ним повстречается, называют счастливчиком. К чёрту такое счастье, нам его не нужно, не так ли, хозяин?

- Нам такого не нужно, Зорба, за твоё здоровье! Мы пьём и доедаем остатки барашка. Мир становился всё невесомее, море смеялось, земля покачивалась, подобно палубе, две чайки вышагивали по галечнику, беседуя совсем как люди.

Я поднялся.

- Ну-ка, Зорба, научи меня танцевать!

Зорба подскочил, лицо его вспыхнуло.

- Танцевать, хозяин? - спросил он. - Танцевать? Давай! Иди же!

Я был счастлив. Если бы я мог, я бы запел, чтобы выплеснуть свои чувства и испытать облегчение, но я смог лишь крикнуть что-то нечленораздельное. «Что с тобой, с усмешкой спрашивал я сам себя. Ты что, такой же патриот, только не подозревал этого? Или же так сильно любишь своего друга? И тебе не стыдно? Возьми себя в руки и успокойся».

Однако, охваченный радостью, я продолжал что-то выкрикивать, идя по тропинке. Послышался звон бубенчиков; на залитых солнцем скалах появились чёрные, коричневые и серые козы. Впереди, упрямо наклонив морду, вышагивал козёл. Всё вокруг сейчас же пропиталось его духом.

Пастух вспрыгнул на камень и позвал меня, посвистев сквозь пальцы:

- Эй, приятель! Куда ты идёшь? Кого догоняешь?

- Мне некогда, - ответил я, продолжая карабкаться.

- Подожди, выпей молока, освежись! - крикнул пастух, перепрыгивая с камня на камень.

- Некогда мне, - крикнул я снова, - не хочу за болтовней забыть свою радость.

- Ты что, брезгуешь моим молоком? - крикнул, обидевшись, пастух. - Что ж, тем хуже, доброго тебе пути!

Он сунул в рот пальцы, засвистел своему стаду и все - козы, собаки и пастух исчезли за скалами.

Скоро и мне удалось добраться до вершины горы. Тут я сразу же успокоился, будто эта вершина и была моей целью.

Растянувшись в тени на скале, я разглядывал далёкие море и равнину. Мне хорошо дышалось, в воздухе пахло шалфеем и тимьяном. Поднявшись, я набрал охапку шалфея и, подложив её вместо подушки, снова улёгся.

Усталый, я закрыл глаза. Через минуту мысли мои унеслись туда, к высокогорным плато, покрытым снегом. Мне представлялись толпы мужчин, женщин, стада волов, пробирающихся на север, и мой друг, идущий впереди, вроде вожака. Но очень скоро мозг затуманился, и меня охватила непреодолимая сонливость.

Я сопротивлялся, мне не хотелось сейчас заснуть, и я открыл глаза. На ветке прямо передо мной, на одном уровне с вершиной горы сидел ворон. Его перья, чёрные с синим отливом, блестели на солнце, чётко виднелся большой жёлтый клюв. Мне стало не по себе, этот ворон казался мне зловещим предзнаменованием; я схватил камень и бросил в него. Птица медленно и спокойно расправила крылья. Я вновь закрыл глаза не в силах больше сопротивляться и сразу же уснул как убитый.

Сон мой, по-видимому, длился не более нескольких секунд, как вдруг вскрикнув, я вскочил на ноги. В эту минуту над моей головой пролетел тот самый ворон. Весь дрожа, я облокотился о камень. Зловещий сон, наподобие удара сабли, пронзил моё сознание. Я видел себя в Афинах, поднимавшимся в одиночестве по улице Гермеса. Солнце обжигало, улица была пустынна, магазины закрыты, одиночество было полное. Проходя мимо церкви Капникарии, я увидел, что от площади Конституции бежит мой друг, бледный, задыхающийся; он бежал за очень высоким тощим мужчиной, который шёл гигантскими шагами. Мой друг был одет в парадную одежду дипломата; он увидел меня и закричал издали, с трудом переводя дух:

- Эй! Учитель, куда ты пропал? Я тебя не видел целую вечность; приходи сегодня вечером, поболтаем.

- Куда? - в свою очередь крикнул я, словно мой друг был где-то очень далеко.

- На площадь Согласия, сегодня вечером, в шесть. В кафе «Райский источник».

- Хорошо, я приду.

- Ты пообещал, - проговорил мой друг с упрёком, - но я знаю, уверен, что ты не придёшь.

- Обязательно приду! - крикнул я. - Дай мне руку!

- Я очень тороплюсь.

- Куда ты спешишь? Дай мне руку.

Он протянул руку, которая отделившись вдруг от его тела, пересекла площадь и сжала мою ладонь. Я пришёл в ужас от этого холодного прикосновения, вскрикнул и проснулся. Пожалуй, ворон, планировавший над моей головой, был удивлён. Уста мои были наполнены горечью. Я повернулся к востоку, не сводя глаз с линии горизонта, похоже, мне хотелось пронзить взглядом огромное пространство… Мой друг, вне сомнения, находился в опасности. Я трижды прокричал его имя:

- Ставридаки! Ставридаки! Ставридаки!

Мне хотелось придать ему смелости. Но мой голос затерялся в нескольких метрах от меня и растворился в воздухе.

Я двинулся в обратный путь, кувырком скатившись с горы и заглушая боль усталостью. Напрасно мозг пытался связать таинственные послания, которым иногда удавалось проникнуть сквозь телесную оболочку. В недрах моего существа крепла уверенность, более глубокая, чем разум живого существа, от которой охватывал ужас. То же испытывают некоторые животные перед землетрясением. Во мне пробудились ощущения первобытных существ, которые без разрушающего вмешательства разума предчувствовали катастрофы.

- Он находится в опасности! Он в опасности… - шептал я - Он может погибнуть. Возможно, он сам об этом не подозревает. Мне же это известно, я в этом уверен… Бегом спускаясь с горы, спотыкаясь, я падал, увлекая за собой крупные камни. Я снова вставал, руки и ноги были в крови, покрыты ссадинами, рубашка изорвалась, тем не менее, я испытывал некоторое облегчение.

Он погибнет, он погибнет! - говорил я себе и горло моё сжималось.

Обездоленный человек претендует на счастье, воздвигая вокруг своего бренного существования высокую неприступную крепость; укрывшись там, он старается привнести туда немного порядка, капельку счастья. Всё должно следовать по намеченному пути, там господствует святейшая рутина, подчинение простым и непреложным законам. Но моя интуитивная уверенность преодолела все эти барьеры и набросилась на мою душу.

Добравшись до своего пляжа, я долго не мог отдышаться.

«Все эти импульсы извне, - думал я, - родятся от нашего беспокойства и принимают во время сна вид сверкающего украшения, символа. Но, в сущности, это плод нашего воображения…» Я немного успокоился. Разум вновь навёл порядок в сердце, подрезал крылья этой странной летучей мыши, кроил и перекраивал её до тех пор, пока не сделал из неё обычную мышь.

Добравшись до хижины, я посмеялся над своей наивностью: было стыдно, что мой разум так быстро охватила паника. Я вновь окунулся в рутинную действительность, мне хотелось есть, пить, я чувствовал себя измученным, порезы на моих руках и ногах горели. Но главное - я испытывал огромное облегчение: жестокий враг - фатальное провидение ужасов - преодолевший стены, удерживался мной на второй линии укреплений моей души.