Грешная жизнь герцога

Глава 13

Через несколько мгновений Пруденс была уже в коридоре, но Риса не увидела. Она на миг остановилась, прислушиваясь. Ей показалось, что она слышит отзвуки шагов по камню. Она подбежала к чудовищной лестнице и, перегнувшись через перила, увидела, как он спускается вниз, – золотой серафим среди горгулий. Пруденс подхватила юбки, чтобы не споткнуться, и поспешила вниз по ступеням, окликая его по имени.

Он словно не слышал. У лестницы она остановилась, потому что он словно сквозь землю провалился. Но на расстоянии чуть слышен был стук его каблуков по холодному мраморному полу, и она пошла на этот звук через холл и снова вниз, в коридор, где располагались комнаты прислуги. В самом конце его она обнаружила распахнутую дверь наружу и, выйдя из дома, увидела герцога на другой стороне аптекарского огорода, пробирающегося через поле лаванды в направлении маленького каменного строения. Он открыл дверь и исчез внутри.

– Рис, подождите!

Ответом была захлопнувшаяся за ним дверь.

Видимо, он хочет побыть один, и Пруденс в замешательстве остановилась. Но, подумав, вспомнила, каким ужасным сделалось у него лицо, когда он говорил о детстве об ужинах в детской и играх в краба, и поняла, что нужно действовать.

Пруденс сделала глубокий вдох и ступила на каменные плитки дорожки, идущей через аптекарский огород. Обойдя в его центре солнечные часы, осторожно пробравшись через поле сорняков и лаванды, она добралась до маленького каменного домика, в котором скрылся Рис, и взялась за ручку потемневшей от времени дубовой двери. Она боялась, что дверь может оказаться запертой, но, когда повернула ручку, дверь приоткрылась и скрипнула. После яркого света только начинавшею клониться к закату солнца помещение казалось темным, и она несколько раз моргнула, осторожно ступая вперед.

Еще почти ничего не видя вокруг себя, она сразу поняла, что дом предназначался для сушки лаванды, потому что совершенно пропитался ее ароматом. Жалюзи на окнах были приоткрыты, окна, маленькие и узкие, должны были пропускать ровно столько света, сколько нужно для процесса-сушки. С потолочных балок свисали длинные крюки для подвешивания пучков лаванды после сбора урожая. В одном углу она увидела перегонный куб для производства лавандового масла, а вдоль двух стен на полках стояли дюжины бутылей зеленого стекла, ожидающих, когда их наполнят благоухающим маслом. И все это было покрыто пылью.

– Я всегда любил бывать здесь.

Пруденс повернула голову на его голос. Он сидел на длинном щербатом рабочем столе у противоположной стены, прислонясь к ней спиной, руки лежали на коленях. Проникающий через жалюзи свет покрывал его полосками.

– Это единственный уголок проклятого имения, который мне когда-либо нравился, – добавил он. – Здесь всегда так хорошо пахло. Как должно пахнуть лето. Свежестью и чем-то сладким… – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул. – Как ваши волосы.

Она не знала, что сказать. Не находила слов.

– Боже, как я ненавижу этот дом! – Он наклонился вперед, обхватил руками голову. – Ненавижу его.

Пруденс чувствовала его боль, знала, что должна помочь ему, отогнать то, что мучило его, не давало покоя. Она медленно подошла к нему – так осторожно подходят к раненому животному.

– Я старался забыть этот кошмар. – Он снова прислонился к стене, и когда он поднял голову, она увидела его измученное лицо. – Очень старался забыть.

Пруденс встала перед ним и положила руки ему на колени.

– Мне так жаль, – зашептала она. – Я не знала. Вам нужно было сказать мне, что вы не хотите ехать сюда.

– Я должен был приехать. Должен был узнать, исчезли ли призраки прошлого. Прошло двадцать лет. Они могли исчезнуть. Но нет. – Его глаза смотрели куда-то далеко, он тяжело вздохнул и закрыл глаза.

– Какие призраки?

Он взглянул на нее, чуть улыбнулся и, протянув руку, погладил ее по щеке.

– Я думал, все пройдет, если рядом будете вы. Думал, что-то изменится. Что вы можете стереть воспоминания… – Он замолчал и убрал руку. – Глупо, – пробормотал он, – было думать, что это будет легко. Это не может произойти так просто.

– Но что за призраки? Почему это место так пугает вас? Что здесь случилось?

Улыбка исчезла с его лица.

– Вам следует вернуться в дом.

– Рис, я собираюсь стать вашей женой. – Она обхватила руками его согнутые колени так, что ее ладони легли на его бедра, ей хотелось быть как можно ближе к нему, чтобы поддержать его в такой момент. – Мы должны доверять друг другу. Я рассказала вам о своей семье, о своей жизни. Вы не хотите рассказать мне о вашей? Об этом месте?

– Бога ради, дело не в доверии! – Он сел прямо и взял ее за руки. – Я не хочу говорить об этом, Пруденс. Не могу. Не просите.

Горячность, с которой это было сказано, поразила ее.

– Хорошо, – сказала она спокойно, – больше мы не будем этого касаться.

Он перестал сжимать ее руки и выпустил их.

– Сожалею, – пробормотал он и снова прислонился к стене. – Мне не следовало привозить вас сюда. – Он замолчал, глядя куда-то мимо нее, и Бог знает, что он там видел.

Она всматривалась в его лицо, ничего не понимая и не зная, что делать, не зная, как помочь, боясь причинить ему боль.

– Уедем отсюда. Завтра же, если вы этого хотите.

Он не ответил, не взглянул на нее. Пруденс хотела, чтобы он видел ее, а не призраки прошлого, она нежно взяла его лицо в ладони и повернула к себе.

Он вздрогнул, наклонился вперед, отталкивая ее руки.

– Вернитесь в дом.

Она затрясла головой в знак отказа. Что-то причиняло ему страдания, невыносимые страдания, связанные с этим местом, и, не в силах исцелить его, она надеялась, что сможет стать смягчающим боль бальзамом, пока время и любовь не сделают остального.

– Я не пойду, если вы не пойдете со мной.

Он словно окоченел и оставался неподвижным, когда она снова обхватила руками его колени. Она поцеловала его колено, потом приложилась к нему щекой.

– Я люблю вас, – произнесла она.

Дрожь пробежала по его телу, внезапно он резко дернулся. Его ноги сползли с края стола и оказались по обеим сторонам от нее. Он еще продвинулся вперед, так что внутренние поверхности его бедер соприкасались с ее бедрами.

– Я хочу, чтобы вы ушли, – сказал он. – Прямо сейчас.

Она посмотрела через плечо на дверь, на которой отчетливо был виден засов. Переведя глаза на него, она покачала головой.

– Я сказал, уходите. – Но даже когда он говорил это, он удерживал ее руки, словно не давая повиноваться его приказу.

– Вы не хотите, чтобы я ушла, – сказала она и потянулась к нему, убирая упавшую на лоб прядь волос. – Если бы вы не хотели видеть меня, вы бы заперли дверь.

– К черту все, Пруденс. Я не из камня, вы знаете. Я не смогу сдержать обещание, которое дал вам утром.

Она на миг задумалась, но, странное дело, все строгие моральные принципы, в которых она воспитывалась, вдруг стали совершенно несущественными. Он нуждался в ней, и хотя она не знала, чем вызвано его отчаяние, никто и никогда так не нуждался в ней раньше.

– Я понимаю.

– Здесь? В старом пыльном домике, где отжимали лавандовое масло? Этого вы хотите? Потому что если вы останетесь, это случится. Обратной дороги не будет. Никакие мольбы остановиться не помогут.

– Я не буду просить остановиться. – Ее пальцы нежно легли на его затылок. – Я люблю вас.

Он обхватил ее руками, притянул к себе, так что ее живот оказался прижатым к краю стола. Она оказалась зажатой между его ног.

– Бог наградит вас за это, – шепнул он и захватил ее губы своими.

Утром его поцелуи были нежными и пьянящими, но в том, как он целовал ее сейчас, не было нежности. Ничего, что могло бы обмануть или уговорить. Этот поцелуй был тяжелым, требовательным и властным; если бы она еще не знала, что обратной дороги нет, этот поцелуй сказал бы ей об этом.

Ее глаза закрылись, губы охотно приоткрылись под его губами. Он смягчил поцелуй, ослабил хватку. Его ладони легли ей на спину, давили на лопатки, большими пальцами он водил по ее бокам. Она была в платье для чаепития, то есть на ней не было корсета и корсетного лифа, поэтому их разделяли только несколько тонких слоев одежды, и его прикосновения обжигали ей кожу сильнее, чем утром.

Он целовал ее, а она одной рукой ерошила его густые, шелковые волосы, а другой гладила его лицо – шершавую щеку, твердый подбородок, бархатно мягкую кожу пониже уха. Она вдыхала его запах – от него пахло землей, дымком и лавандой, и это сочетание пьянило ее, как крепкое вино. Его тело было твердым, он возбудился, она ощущала это своим животом.

Вдруг он со стоном оторвался от нее, отстранил и соскользнул со стола. Не отнимая рук, он повернул ее спиной к столу, потом, запустив руку в тяжелый узел волос, запрокинул ей голову и снова поймал ее губы. Поцелуй был крепким и долгим, так что обоим не хватило воздуха.

Рис был таким большим по сравнению с ней. Пруденс обвила его шею руками, как будто ей хотелось еще крепче прижаться к нему, она нежилась в его объятиях, ликуя от силы и твердости его тела, его интимной близости.

Он застонал. Не прекращая целовать ее, немного отодвинулся, чтобы снять сюртук! Он бросил его на стол позади нее, потом занялся ее платьем и нижней юбкой. Закатал розовый шелк и белый муслин между их телами и дотронулся до ее ягодиц.

Она прервала поцелуй, изумленно ловя ртом воздух, потому что его руки сильно сжали ее ягодицы, и он посадил ее на стол. Юбки колыхались вокруг ее бедер выше колен пышным облаком из шелка и кружев. Его руки скользнули вниз, он попытался расстегнуть крючки на ее панталонах.

– Наклонитесь назад и поднимите бедра, – приказал он, и она повиновалась, наклонилась, удерживаясь на руках. Он стянул вниз ее панталоны и снял их совсем, уронив на пыльный каменный пол. Она села, ощущая под собой шелковую подкладку его сюртука, еще не утратившего тепло его тела.

Его пальцы поколдовали над кружевными оборками платья, он спустил с ее плеч и дальше длинный жакет. Она сама вынула руки из рукавов, а он стал расстегивать крючки спереди на лифе.

Пока он раздевал ее, она в полутьме изучала его лицо и заново поражалась, насколько он красив мужской красотой, ничего подобного она никогда в своей жизни не видела, пока не встретила его. Безупречно красивое лицо, очень серьезное в этот момент; длинные ресницы скрывали необыкновенные глаза.

Расстегнув крючки на ее платье, он взялся за маленькие перламутровые пуговички нижней рубашки, при этом костяшки его пальцев терлись о ее грудь. Она тихо вздохнула, и он взглянул на нее, руки его были уже под ее одеждой. Когда его пальцы оказались на ее обнажившихся сосках, она застонала и стыдливо закрыла глаза от возбуждения, которое начало распространяться по ее телу, уперлась ладонями в стол и выгнулась к нему.

– Вам приятно? – шепнул он, и когда она кивнула, он покрутил соски между пальцами, как он уже это делал утром, нежно и так приятно, что она снова застонала, а бедра ее задвигались по теплому шелку под ней. – А это? – спросил он, положив раскрытые ладони ей на груди. – Что вы чувствуете сейчас?

Пруденс издала слабый звук, пытаясь ответить, но его пальцы начали сжиматься и разжиматься, лаская ее груди, тепло внутри ее нарастало и распространялось, заставляя желать еще больше его, лишая способности вымолвить хоть слово.

– А так? – Он наклонился и взял в рот сосок, и тело Пруденс содрогнулось от необычного ощущения. К ее изумлению, он начал сосать, потягивая сосок губами, осторожно покусывая зубами, и наслаждение было таким совершенным, что она не могла удержаться от нежных всхлипов, рождающихся в горле. – Так хорошо?

Она утвердительно кивнула.

– Да, – выдохнула она. – Да.

Он потягивал и дразнил один сосок губами, другой пальцами, а она, воодушевленная его прикосновениями, поглаживала его волосы. Когда его свободная рука скользнула ей под юбки, мощная волна предвкушения прокатилась по ней, по опыту утра она знала, что последует дальше.

Но он привел ее в замешательство, потому что не стал трогать ее так, как утром, а легкими касаниями проводил рукой вверх и вниз по ее голому бедру.

Ее бедра пришли в движение, какая-то потребность не отпускала ее.

– Рис, – стонала она, вцепившись в его волосы, прижимая к груди его голову. Каждый раз, когда его ладонь скользила по внутренней стороне ее бедра, она чуть ближе снижалась к тому, что ей было нужно, но вскоре поддразнивание стало невыносимым. – О, не надо! Не надо!

Он приподнял голову.

– Не надо? – мягко повторил он и лизнул покрывшуюся пупырышками кожу вокруг ее соска, а его пальцы замерли на ее бедрах, возбуждая. – Я сказал, что не остановлюсь, помните?

Меньше всего она хотела, чтобы он останавливался. Отчаянно стремясь к тому наслаждению, которое испытала раньше, Пруденс потянулась к его руке.

– Трогайте меня, – шептала она, в смятении от собственного бесстыдства, прижимая его руку к месту, которое он трогал раньше. – Я не… я не хочу, чтобы вы останавливались, – сумела выговорить она, часто и тяжело дыша. – О, не останавливайтесь!

Рис опрокинул ее на спину, теперь она лежала на столе. Его руки были между ее бедер, но он снова начал дразнить ее, легкими движениями совершая круги вокруг магической точки, прикосновения к которой подарили ей утром такое наслаждение. Она снова выгнулась, побуждая его сделать то, чего она хотела, но он не уступал ее мольбам, продолжая возбуждать еще больше. Она шептала его имя, моля и побуждая, но он не давал ей того, чего она хотела.

– Трогайте меня, – отчаянно просила она, не в силах больше выдерживать сладкую муку. – Трогайте меня.

– Я трогаю вас.

Она покачала головой, словно обезумев.

– Вы знаете, что я имею в виду. – Она задыхалась, все ее тело горело в огне. – Трогайте меня, как раньше.

– Нет. – Он отнял руку, и у нее вырвался вздох разочарования, который сменился стоном, когда его горячие влажные губы впились в ее живот. – У меня есть для вас кое-что получше, моя опьяневшая девочка.

Она не могла вообразить, что могло быть лучше того, что он проделал с ней в поезде, но он раздвинул ей ноги и припал губами к тому особенному местечку, которое трогал утром.

Она вскрикнула, вздрагивая от потрясающего ощущения, вызванного этим чувственным поцелуем, и он остановился, приподнял голову:

– Вы меня любите?

– Да, – выдохнула она, выгибаясь к нему. – Да.

Он легко провел языком там, где, казалось, сосредоточилось все ее наслаждение.

– Скажите это. Я хочу услышать, как вы скажете это.

– Я люблю вас, Рис. – Ее пальцы теребили его волосы. – Я люблю вас.

Он начал ласкать ее языком, и неописуемое наслаждение вернулось, еще более сильное, чем раньше. Волны наслаждения следовали одна за другой, пока ей не стало казаться, что она вот-вот умрет.

Рис слышал слова любви вперемешку с бессвязными криками страсти, вырывающимися у нее, и эти смешанные звуки наполняли его удовлетворением. Боже, она была сладкой. Невыразимо сладкой.

Он не знал, что заставило его так настойчиво требовать слова любви, потому что не очень-то верил в любовь и, будучи циником, подозревал, что ее чувства вызваны блаженством первого сексуального опыта.

Но даже если ее любовь не была искренней, ему нужно было слышать эти слова, здесь, в этом месте, где не было любви, а только пресыщенная и извращенная ее имитация. Он хотел слышать слова любви от нее, потому что она была чистой и милой и совсем ничего не знала о темных безднах его детства. Потому что она пахла сладкой свежестью и безмятежностью, как лаванда, потому что в ее доброте и искренности он, может быть, нашел убежище гораздо надежнее, чем то место, в котором прятался в детстве.

Тело его требовало освобождения, но он не спешил, хотел снова услышать от нее слова любви, и когда она скажет, он будет упиваться этими словами и ее наслаждением, как утопающий упивается глотком воздуха.

Но он уже не мог сдерживаться дольше, поднялся и торопливо стал расстегивать брюки. Он слишком сильно возбудился, слишком хотел ее и боялся, что слишком быстро наступит разрядка, чего с ним не случалось с тех пор, когда он пятнадцатилетним костлявым юнцом переспал со своей первой любовницей.

Рис уложил ее на стол и лег на нее всем телом, стараясь перенести вес на руки. «Пруденс», – сказал он, напоминая себе, что она девственница, желая предупредить ее, чего ей ждать, собираясь не спешить, но она была такая бархатная и влажная, а его ощущения были такими сладострастными, что он понял: для предупреждения и осторожности не осталось времени. Он вошел в нее одним сильным ударом.

Она снова вскрикнула, на этот раз, он знал, не от наслаждения. Проклиная себя, он целовал ее, губами вбирая звуки ее боли, ненавидя себя за то, что стал причиной этой боли, даже когда наслаждался ее девственной упругостью.

Она повернула голову, с рыданием уткнулась в его шею, обхватив руками. Он покрывал поцелуями ее лицо, шею, ухо, волосы, словно это могло компенсировать ей потерю девственности. А когда ее ноги обхватили его и она начала выгибаться под ним, притягивая его, побуждая глубже входить в себя, вожделение воспламенило его и унесло чувство вины.

Он начал двигаться, стараясь не спешить, но ощущения были такими роскошными, что он не смог сдержать себя. Он потерялся в ее мягкости, его удары были глубокими и сильными, даже когда он пытался сказать ей, насколько она хороша. Он трогал ее грудь, целовал лицо, шептал возбуждающие и подбадривающие слова, но сам не понимал, что говорит, потому что совсем потерял самообладание. А когда он, наконец, достиг пика наслаждения, оно было настолько сильным, что походило на боль и раскололо его на тысячи бесконечно малых частиц.

Когда все закончилось и он упал на нее в блаженном изнеможении, ему по-прежнему хотелось слышать от нее те же слова.

– Любишь? – шепнул он, прижимаясь лицом к ее шее.

– Да, – прошептала она, проводя пальцами по его лицу.

Он приподнялся над ней, целуя, сжимая губами ее нижнюю губу:

– Скажи это снова.

Она засмеялась:

– Я люблю тебя.

Он тоже засмеялся, Боже, он смеялся там, где никогда не смеялся за всю свою жизнь.

Волна удовлетворения поднялась внутри его, такая мощная, что стеснило грудь. Он целовал ее снова, крепче и крепче, просунул под нее руки и крепко прижал к себе, уже не беспокоясь, означают ли ее слова простодушную страсть или что-то другое. Его больше не волновало, что он давным-давно перестал верить в любовь, что даже если это любовь, то он не заслуживает ее. Его волновали только эти слова, срывающиеся с ее губ, заставившие замолчать призраков, охотящихся за ним. По крайней мере, сейчас.