Грешная жизнь герцога

Глава 7

То небольшое расстояние, которое оставалось до пруда Розалинды, они преодолели молча, но для Пруденс это молчание было наполнено взаимопониманием. Разглядывая поросший травой берег с тем, чтобы выбрать место для пикника, они оба одновременно указали на одну и ту же полянку под ивами. К тому времени как они устроились на одеяле и открыли корзинку с провизией, Пруденс твердо знала, что это самый замечательный день в ее жизни.

– Посмотрим, что в ней, – сказал Рис и поднял крышку.

– Разве вы не знаете? – Он покачал головой:

– Представления не имею.

Она смотрела, как он вынимает снедь.

– Удивительно, герцог не знает, что бывает в корзинках от «Фортнум энд Мейсон».

– У меня не было такой возможности. Я жил на континенте, не забывайте.

Пруденс засмеялась:

– Да, знаю. Вы развлекались в «Мулен Руж» и купались в итальянских фонтанах.

– Причем обнаженным, если помните, – уточнил он, выкладывая на одеяло коробку с шоколадом. – Хотя почему все европейские газеты сочли эту историю исключительно занимательной, за пределами моего понимания.

Пруденс знала почему. Картина, созданная ее воображением – он голый выходит из воды залитого лунным светом фонтана, – была настолько яркой, что у нее перехватило дыхание. За всю жизнь она ни разу не видела живого мужчину без одежды, зато видела картины художников и скульптуры, и нескромное видение заставило ее порозоветь.

Не услышав в ответ никакого замечания, Рис, не отрываясь от своего занятия, взглянул на Пруденс и, увидев, что она покраснела, улыбнулся, совсем как тогда, в опере, словно догадался, о чем она думает.

Пруденс низко наклонилась над одеялом, рассматривая угощение.

– О, шоколад!

Сент-Сайрес не позволил ей отвлечь внимание таким прозрачным способом. Он взял ее за подбородок и заглянул в глаза.

– Сладкое для сладкой, прелестной и мягкосердечной, – промурлыкал он, в ленивой ласке проводя пальцем по ее горячей щеке.

– Я говорила вам, что я не мягкосердечная, – прошептала она.

Он засмеялся каким-то низким, утробным голосом:

– О да, я забыл, что вы суровая, непоколебимая особа. – Отпустив ее, он снова сел и продолжил рыться в корзине.

– Посмотрим, кроме шоколада у нас есть паштет из гусиной печенки, пикули, горчица, копченая лососина, язык, кусок стилтона и еще один чеддера, соленое печенье, сладкое печенье… А вот и бутылка прекрасного кларета.

– Восхитительно, – сказала Пруденс, принимаясь вслед за ним разворачивать свертки и открывать баночки. – Мне всегда хотелось попробовать такую еду, но на жалованье швеи всего этого не купишь.

– Охотно верю. Однако какая жалость, что нет лимонада! – добавил он, качая головой в притворной печали. – Вы его так любите.

– Полагаю, придется обойтись кларетом.

– На этот раз да, но я намерен информировать «Фортнум», что в следующий раз вы хотите найти в корзине их самый кислый лимонад.

Слова о возможности других пикников с ним сделали Пруденс совершенно счастливой.

– Только если он будет теплым, – со смехом напомнила она ему. – Чтобы он был по-настоящему ужасен, он должен быть теплым.

– Хорошо, хорошо. Их самый кислый, самый теплый лимонад. – Он взял бутылку вина и штопор и указал на корзинку: – Там должны быть бокалы. Достаньте их, пожалуйста.

Пруденс повиновалась, достала кроме бокалов еще и тарелочки, потом закрыла крышку корзинки и поставила на нее бокалы. Рис открыл вино, а она, сняв перчатки, принялась резать ветчину, сыр и раскладывать закуски по тарелочкам.

Он отставил бутылку, взял кусочек ветчины, один из бокалов и, опершись на локоть, стал смотреть на раскинувшуюся перед ним картину умиротворенной природы.

– Я забыл, как хорош может быть в Англии апрельский день, – прошептал он.

Пруденс прекратила возиться с едой и тоже стала смотреть на пруд. Обрамленный яркой зеленью только что распустившихся ив и ослепительно желтыми лютиками у воды, он оказался еще красивее, чем на картине, которую написал друг герцога.

– «Быть сегодня в Англии – в этот день апреля!» – процитировала она.

– Вы знаете это стихотворение?

Резкость его голоса заставила Пруденс посмотреть в его сторону, она встретила его удивленный взгляд.

– «В Англии весной», – ответила она. – Роберт Браунинг. Мама читала его мне, когда я была девочкой. Оно до сих пор остается одним из моих любимых стихотворений.

– И моим тоже, хотя если вы спросите меня, почему я люблю его, я затруднюсь ответить. Есть много стихов гораздо сильнее этого. Все, что я смогу сказать, – я часто вспоминал его, когда был далеко от Англии. Как и Браунинг, я жил в Италии, так что, наверное, испытывал сходные чувства.

Пруденс непроизвольно подалась к нему, улыбаясь:

– Или, может быть, вы просто тосковали по дому.

– Тосковал по дому? – Рис склонил голову набок, размышляя. – Вы знаете, – помолчав, произнес он, – пожалуй, тосковал. – Он усмехнулся: – Как странно!

– Странно? – повторила она, удивленная таким определением. – Что в этом странного? Вдалеке от дома каждый начинает тосковать.

– Никогда не думал, что это может произойти со мной. – Теперь он снова смотрел на воду. – Я покинул Англию в двадцать один год, и в этот момент не было молодого человека счастливее, чем я. Отплывая из Дувра, глядя на удаляющийся берег Англии, я испытывал только глубокое чувство облегчения.

– Это похоже на бегство. – Пруденс теперь полулежала, опершись на руку. – Почему? – спросила она, отпив глоток вина. – От чего вы бежали?

– Бежал? Было ли это бегством? Мне казалось, я просто отправился путешествовать, чтобы увидеть мир.

Беззаботность его тона не обманула Пруденс.

– Так от чего вы бежали? – повторила она. Он поднял бокал и осушил его одним глотком.

– От всего, – ответил Рис. – Но главное – от самого себя.

Пруденс смотрела на его профиль, на твердую линию рта. Она знала, за красивой внешностью, рыцарскими манерами и скандальным прошлым кроется много другого.

– Что же заставило вас бежать?

Он саркастически усмехнулся и поставил пустой бокал на крышку корзинки.

– Вы читали статьи, – сказал он и снова наполнил свой бокал. – Я человек без чести, как вы знаете.

– Вы замечательный, – выпалила она и тут же, спохватившись, прикусила язык.

Казалось, ему это замечание тоже пришлось не по вкусу. Нахмурившись, он, потянувшись к ней, полуобнял ее за шею. Их взгляды встретились, и в глубине его зеленых глаз было что-то настораживающее.

– Нет, – сказал он почти со злостью, – во мне, Пруденс, нет ничего замечательного. Ничего.

Она, протестуя, замотала головой, но его пальцы плотнее легли на ее шею, а большим пальцем он прижал ее подбородок, не давая продолжать.

– Я ценю, что вы протестуете. Знаю, в ту ночь, когда мы встретились, вы посчитали меня в некотором роде героем, но вы ошибаетесь. Я тот еще фрукт. В семействе Де Уинтер полно таких. – Оглядывая ее лицо, он еще больше хмурился. – Если у вас есть хоть капля разума, вам следует бежать от меня без оглядки.

Пруденс в смятении смотрела на него, не понимая, как он может с таким пренебрежением говорить о себе. С самого начала он вел себя по отношению к ней в высшей степени уважительно. И потом, он спас Салли. Проработав швеей много лет, Пруденс хорошо знала, насколько беззащитны женщины ее положения перед мужчинами-аристократами. Большинство пэров, оказавшись на месте Сент-Сайреса в безлюдном переулке, только пожали бы плечами и прошли мимо, оставив девушку в руках насильника. Некоторые, возможно, решили бы дождаться своей очереди. Но не таков Сент-Сайрес, он не мог пройти мимо, видя, что женщину домогаются.

– Я вам не верю, – произнесла она с непоколебимой убежденностью. – Простите меня, ваша светлость, – добавила она, игнорируя его протестующий возглас, – но я считаю, что вы слишком требовательны к себе. За время нашего короткого знакомства я нашла в вас много достоинств. И не увидела ничего, что могло бы вызвать неодобрение.

– Еще увидите, – прошептал Рис и прижал палец к ее губам, не давая говорить. Он прикрыл глаза, притянул ее ближе, почти касаясь губами щеки. – Увидите.

В этих нескольких произнесенных шепотом словах она почувствовала такую ранимость, что ей стало больно. Больше она ничего не сказала. Просто протянула руку и убрала прядь волос, упавшую на его бровь.

Он отпрянул, открыв глаза. Ее рука упала, он отпустил Пруденс.

– Теперь, когда я знаю, что вы обо мне думаете, – сказал он, – мне придется изменить свой безнравственный образ жизни. – Он улыбнулся, но его глаза при этом остались прежними, и у нее появилось странное чувство, что между ними захлопнулась дверь. – Вы обо мне высокого мнения, и, боюсь, мне потребуется приложить очень много усилий, чтобы оправдать его.

Голос его звучал легко и безмятежно, словно его грусть развеялась, но Пруденс не была обманута. Она чувствовала его печаль, хотя они больше не касались друг друга. Ей очень хотелось узнать больше, снова приоткрыть дверь и понять, что у него на сердце, но она сознавала, что сейчас не время для новых вопросов.

– Если так, – сказала она, – не начнете ли вы с того, что передадите мне коробку с печеньем? Я ужасно проголодалась.

Эти слова как будто сняли напряжение, его улыбка стала шире, превратилась в не наигранную обаятельную ухмылку, и Пруденс была рада, что сдержала свое любопытство.

– Итак, вы любите Браунинга? – спросил он, исполнив ее просьбу.

– Да. Но Теннисона люблю больше. Мне очень нравится «Леди Шалотт».

Он ухмыльнулся:

– Женщинам всегда нравится «Леди Шалотт».

В ответ Пруденс тоже скорчила гримасу:

– А вам?

– «Атака легкой кавалерийской бригады» несравненно лучше.

– Лучше? – Она помолчала, потому что ела печенье, потом сказала: – Не понимаю, как вы можете так говорить. Это об ужасном сражении. В когтях у смерти и все такое.

– Именно. Что может взволновать сильнее?

– Но сотни погибших.

– Погибших достойно, как храбрые мужи.

– И вы называете меня романтичной?

Он помолчал, макая ломтик сыра в баночку с горчицей.

– Что вы хотите сказать?

– Я хочу сказать, что вы тоже романтик.

– Чепуха, – усмехнулся он и съел сыр. – Во мне нет ничего романтического.

– Вы только так говорите, но «Атака легкой кавалерийской бригады» – о романтическом идеале чести и доблести. Вы романтик, который не хочет это признать.

Рис заспорил, потом покачал головой, как бы отказываясь от продолжения спора.

– Откуда у вас эта любовь к поэзии?

– От мамы. – Пруденс заулыбалась, вспоминая. – Она страстно любила поэзию. Когда я была маленькой девочкой, летом мы с ней часто устраивали пикники. Я рисовала или шила, а она читала мне стихи. Она больше любила Китса, но ей всегда приходилась читать Теннисона, потому что мне больше нравился Теннисом.

– А ваш отец?

Ее улыбка исчезла. Пруденс судорожно, болезненно сглотнула и отвела глаза. Она должна была сказать ему правду об обстоятельствах своего рождения, но не находила в себе сил. Если он узнает, что она родилась не в браке, их теплым отношениям конец.

– Я никогда не знала своего отца.

И прежде чем он смог задать следующий вопрос, она направила разговор в другое русло.

– Хотя мы с мамой часто ходили на прогулки, она никогда не учила меня рыбачить.

Он покачал головой и вздохнул:

– В вашем образовании явные пробелы. Рыбалка – восхитительный вид спорта.

– Не могу понять, что может быть восхитительного том, чтобы стоять над водой в ожидании, когда клюнет на крючок бедное безобидное создание, только что плававшее возле своего дома по своим делам.

Рис усмехнулся:

– Тогда позвольте мне просветить вас в этом отношении. Прежде чем закончится этот день, вы под моим руководством оцените искусство вытаскивания из воды славной толстенькой форели. Вот где, моя дорогая мисс Босуорт, кроется настоящая поэзия.

– Хм… – скептически отозвалась она и допила вино. – Увидим.

Рис наделал в жизни немало глупостей. Например, пил абсент, когда жил в Париже, что было ужасной глупостью. В двадцать один год он совершенно потерял голову от своей третьей любовницы – одно из первых мест в списке идиотских поступков. И конечно, никуда не деться от факта, что он растратил все наследство, что было в высшей степени глупо, поскольку значительная часть денег ушла на абсент и любовниц.

Собирая удочку, Рис пришел к выводу, что самой большой глупостью, когда-либо совершенной им, все же было выбалтывание наследнице, на которой он намеревался жениться, какой он в действительности негодяй. О чем он, черт возьми, думал? Он спланировал романтическое обольщение, и честность здесь неуместна. Рис готов был треснуть себя по голове.

Привязывая к леске крючок, он бросил на Пруденс взгляд и увидел, что она складывает остатки завтрака обратно в корзинку. Мысленным взором он еще ясно видел картину – большие карие глаза смотрят на него с явным недоверием к его идиотским признаниям. Она относилась к тем многочисленным простодушным и невинным созданиям, которые только и ждут, чтобы ими воспользовались, она ему не поверила. Слава Богу. Он сказал себе, что с этого момента будет помалкивать о своих пороках.

К тому времени как он насадил на крючок наживку, Пруденс закончила складывать еду обратно в корзинку.

– И как же это делается? – спросила она, становясь рядом с ним.

– Прежде всего, я собираюсь научить вас забрасывать удочку.

Он вручил ей удочку и показал, как за нее взяться, потом встал сзади – в голове промелькнули все греховные возможности такой позиции. Он фактически обхватил ее, положив руки поверх ее рук так, чтобы они могли вместе забросить леску, но тут же понял, что ничего не выйдет. Поля ее шляпы удерживали его на расстоянии. Если она останется в шляпе, он не сможет притянуть ее к себе и держать так, вдыхая чудесный лавандовый аромат ее волос. А это привлекало его куда больше, чем ловля рыбы.

– Хотя я в восторге от вашей шляпки, – сказал он, – я думаю, вам лучше ее снять.

– Снять? Но почему?

«Потому что я хочу, чтобы вы оказались как можно ближе ко мне».

– Потому что иначе я не смогу научить вас забрасывать удочку. Слишком широкие поля, ничего не получится.

Пруденс с ее доверчивым сердечком поверила, не задавая вопросов. Она вынула шпильку, удерживающую шляпку на волосах, сняла это сооружение из красной соломки, лент и бантиков и, прежде чем бросить его на траву у их ног, воткнула шпильку в тулью.

– Я забрасываю, – сказал он, обхватывая ее пальцы своими. – Все, что требуется от вас, – это следовать моим движениям.

– Понимаю. – Она кивнула. – Как в танцах, да?

– Именно.

Подцепив леску пальцем, он снял ее со стопора, отвел руку Пруденс назад вместе со своей и послал удилище вперед. Пруденс повиновалась его движениям, и вместе они забросили крючок с наживкой и грузило далеко в озеро. Грузило с легким всплеском исчезло в воде, потянув за собой наживку. Когда Рис почувствовал, что грузило коснулось дна, он зафиксировал леску.

Она взглянула на него через плечо:

– Что нам делать теперь?

– Ждать, – ответил он, прикидывая, долго ли ему удастся вот так обнимать ее, пока ловится форель. Вдыхая аромат лаванды, он решил, что это продлится столько, сколько она позволит.

Медленно, стараясь не привлекать внимания, он перехватил удилище пониже, теперь он фактически обнимал Пруденс за талию. Несмотря на соблазнительные изгибы ее фигурки, она была такой маленькой и нежной, что он решил: рай не где-то там наверху, он здесь.

Пруденс тут же пошевелилась, как бы напоминая ему, что им не приличествует стоять в таком положении. Рис, тем не менее, не собирался выпускать из рук то, что доставляло ему удовольствие, и только крепче обхватил ее.

Она сразу капитулировала, обмякнув в его руках. Ее видимое сопротивление исчезло, она прильнула к нему, спиной к его груди, ее круглые ягодицы прижались между его бедрами. Какое блаженство! Ему пришлось закусить губу, чтобы не застонать, и он очень надеялся, что форель окажется не слишком голодной.

– И часто вы рыбачите? – спросила она.

– Можно сказать, да, – отвечал он, героически заставляя себя поддерживать светский разговор даже теперь, когда тяжелое, болезненное вожделение распространилось по всему телу. – Можно сказать, это моя страсть.

– Вот как? Никогда бы не подумала, что такой мужчина, как вы, может получать удовольствие от этого вида спорта.

– Почему бы и нет? – Он закрыл глаза, наслаждаясь ощущением ее груди у своих рук и мягкостью ее волос у своей шеи. – Почему бы и нет?

– Потому что, ваша светлость, по вашему собственному признанию, у вас было бурное, не очень праведное прошлое, а этот вид спорта представляется мне слишком пресным для вас.

То, что он испытывал сейчас, никак нельзя было назвать пресным.

– Удовольствие от этого спорта трудно описать словами, – пробормотал он, мысленно начиная раздевать ее. – Волнение, ожидание и, наконец, победа. Это дарит такие острые ощущения.

– В самом деле?

В его воображении возникла обнаженная Пруденс.

– В самом деле, – сказал он с благоговейной признательностью.

Дальше он героически сдерживал свои желания, но эта была просто пытка. Хорошо зная, что одного взгляда на нее достаточно, чтобы пробудить в нем желание, зная, что он ничего не может себе позволить на ранней стадии игры, он все-таки привез ее сюда, где они были одни, где он мог обхватить ее руками и притвориться, что на то есть невинная причина, где он мог дразнить себя без всякой надежды на облегчение своей участи.

После двух часов таких объятий, не имея возможности поцеловать ее, коснуться нежной кожи, Рис находился в таком состоянии, что классифицировал свое решение учить Пруденс рыбачить как вершину всех своих самых глупых поступков. Но он наслаждался каждой секундой этого.