Грибной дождь для героя

Гуманоид

Витек, вообще-то, не был ни в чем виноват. Просто родителям его дали участок на месте нашего ручья. Однажды утром на улице появился бульдозер. Смял огромными гусеницами кусты бересклета и густые ветлы, в которых здорово было прятаться, играя в казаки-разбойники. Засыпал комьями грубой рыжей глины и маленькую запруду, дававшую воду для постройки песчаных замков, и картинные островки камыша, и заросли нежной кровохлебки. Некуда стало ходить в жару и дождь — смотреть на толстых улиток-прудовиков. Улиток бульдозер тоже засыпал. Без ручья улица стала похожа на инвалида с искусственной ногой.

Потом пришли чужие люди, отгородили от улицы квадрат — прямо напротив Пашкиного участка. Вместо ручья у нас появились новые соседи — а зачем они нам? Нам и без них жилось неплохо.

Витек возник внезапно, вместе с двумя женщинами, похожими друг на друга как близнецы. У бабушки вокруг глаз плотной сеточкой лежали морщины, а мама носила одну и ту же красную кофточку на пуговицах — как у сельской учительницы. Они всюду ходили с ним — по правую и левую руку — словно конвоиры с пленным. Как будто бы он хотел убежать. Лица у всех троих были тонкие, губы ниточкой и постоянно тревожные глаза.

— Гуманоид, — сразу решил Пашка, увидев Витька. И так и осталось.

Он действительно был похож на инопланетянина. Большая голова и худенькое, вытянутое тело. Бледненькое личико с некрасиво отвисшей нижней губой, тоненькие и совершенно белые ручки и ножки — любые шорты и футболки были Витьку велики и болтались на нем, как на нелепой куколке. Он пугливо, исподлобья смотрел на нас со своего участка, не решаясь подойти даже к калитке, а когда мы приближались к его забору — отскакивал, будто мы на него охотились, и в глазах его плескались страх и недоверие. Когда мы играли на улице в бадминтон — стоял вдалеке, обрывал листы у малиновых кустов и не делал ни шага к нам, просто жадно всматривался в Пашкины прыжки и аккуратные подачи сестры-Аси, вслушивался в Полинкин смех — она смеется очень громко и заразительно, ни с кем не спутаешь.

Он простоял бы так все лето, не решившись подойти к нам. Но как-то утром мама Витька вышла с участка, ведя его за руку, словно он не смог бы сам пройтись по улице.

— Возьмите его поиграть, — сказала она и протянула вперед руку, в которую вцепился Гуманоид. Он никак не хотел отпускать ее, и тогда мать легонько дернула рукой, стряхивая с себя белую тонкую ладошку, и быстро-быстро ушла за забор.

— Паша, — выступил вперед Пашка.

Гуманоид потупился, спрятал бледную потную ладонь за спину и прошептал:

— Я Витя.

Проблеял — беспощадно определил Пашка.

Как с таким играть? Непонятно. Как дружить с человеком, который все время молчит, уставившись в землю, смотрит с опасением. Который не бегает на пруды, не хочет играть в Шерлока Холмса и вообще странный. Не такой, как мы.

И было совсем неясно — хочет ли он сам с нами играть. Витек часто просто молча и опасливо стоял рядом — чужеродным, непонятным довеском вносил в нашу развеселую компанию неловкость и томительное смущение. Однажды Полинка, чтобы подбодрить Витька, приобняла его немного. Он тут же отпрянул, настороженно глядя на нее исподлобья, будто она укусила его. Когда Пашка хотел хлопнуть его фамильярно по плечу, он отодвигался, словно боясь, что хлопок этот свалит его с ног и повредит в нем что-то важное.

Его появление поначалу ужасно тяготило нас — не посмеешься, как хочется, от души, не подпрыгнешь вдруг от безграничной радости. Только Пашка язвил по-прежнему, а остальных словно подменяли, когда рядом стоял Гуманоид.

— Почему он никогда не улыбается? — спросила однажды сестра-Ася.

Все молчали. И, наверное, думали, как и я, — Гуманоид инопланетянин, чужак, что с него взять-то.

Дружить с Гуманоидом никак не получалось — хотя мы и старались поначалу. А потом и стараться не стали — какой-то он был неинтересный. Пашка над ним подтрунивал, Симка не знал, с чего начать с ним разговор, а мы с Полинкой чуть-чуть даже побаивались Гуманоидового непонятного молчания.

Потом мы привыкли, с собой не звали, а когда он сам увязывался, научились не замечать Витька — вспоминали о нем, лишь случайно натыкаясь взглядом на бледное лицо, светлые волосы, которые топорщились невесомым пухом, виски с неестественно-синими, пульсирующими венками, видными — и оттого страшными.

На рыбалку Витька позвал Симка. Просто потому, что, проходя мимо, заметил, как Гуманоид сиротливо стоит около калитки, держась тонкими ручками за выкрашенные в кирпичный цвет деревянные рейки.

— Он нам не помешает, просто рядом постоит, — оправдываясь, объяснил он Пашке.

Ловить рыбу в запруду, что знаком вопроса изгибается, обходя столетний дуб, мы ходим больше из-за приключения. Рыбы там немного — так, маленькие ротаны-головешки, от которых даже кошки морды воротят. Зато чтобы кратчайшим путем дойти до бережка, вытоптанного в лысый плоский пятачок — хоть на роликах катайся, — нужно перейти запруду по огромному черному бревну, перекинутому с берега на берег. Бревно скользкое, бесконечно длинное.

Главное не смотреть вниз, на воду. Тогда запросто можно оступиться и упасть. Лучше всего смотреть прямо перед собой и руки в стороны раскинуть — для равновесия, — как-то научил нас Симка.

Гуманоида переправили на другой берег, легонько поддерживая сзади и спереди — не бросать же его. На этот раз он позволил прикоснуться к себе — видно, понимал, что так надо и иначе на рыбалку не попасть.

Симка у нас настоящий рекордсмен по рыбе — где бы ни рыбачил, казалось, рыбы сами плыли к его удочке. Он лучше всех знал, кто на что клюет, долго и тщательно готовил наживку. Пока все устраивались, он уже закинул удочку и в момент вытащил первого ротана.

— Ох, красивый, — прошептал Гуманоид, не отрываясь глядя, как Симка снимает серо-коричневую, в почти змеиную крапинку рыбку с крючка и отпускает в ведро, наполненное мутной зеленой водой из пруда.

Мы с Полинкой рыбу не ловили и просто сели на поваленное дерево.

Сестра-Ася тоже закинула свою удочку — важно и солидно, подражая Симке, — хотя важничать было и нечего. Удочка была у нее совсем игрушечная, самодельная: папа обстругал ветку и приделал сверху леску с крючком и грузилом.

— Посторонись, а то поймаю! — весело закричал Витьку Пашка, разматывая свою — красивую новенькую — удочку.

— Уйди-и-и, кому сказал!!! — орал он ему через секунду.

А Гуманоид просто стоял и смотрел, как леска блестящим тонким лассо летит ему прямо в лицо. Он не сделал ни шага в сторону, не пригнулся, только смотрел завороженно.

Крючок вошел сверху вниз — наверное, прямо в ложбинку, разделяющую верхнюю губу посередке. Он стоял, не двигаясь, секунду, похожий на тощую нелепую рыбу.

Потом Пашка подскочил и быстро — кожа над губой Гуманоида побелела еще больше, потом быстро набрякла свинцом и засочилась кровью — на тонкие губы, на полупрозрачные пальцы которые Витек нелепо прижал ко рту. В глазах его метался ужас, смертельный, животный ужас.

Он дернулся и закричал. Тонко, пронзительно завизжал, будто свинья, которую режут. Не останавливаясь, будто в легких у него был бесконечный запас воздуха для истошного крика.

И бросился бежать — домой.

— Подожди, дурила! — заорал было Пашка, но Витька уже след простыл. Только вдали слышался непрерывный, надрывный крик.

Стало не до рыбы. Ротана Симка выплеснул обратно в запруду, удочки мы смотали кое-как и тоже пошли на участки — длинным путем, чтобы не лезть по бревну.

— Чего он так раскричался? — недоумевала сестра-Ася, — крови неужели не видел никогда?

— Может быть, ему было очень больно? — думала вслух Полинка.

Завернув на улицу, мы увидела маму Гуманоида — она стояла около калитки, словно поджидая нас.

— Сейчас дадут по шее, — испуганно сказал Симка.

Она подошла, и было видно, как на тонком нервном лице чуть-чуть дергается правое веко — совсем легонько, незаметно почти, но все равно пугающе.

— Ребята, — просто сказала она, не сердито и совершенно спокойно, — приходите к нам завтра в гости. После обеда. Устроим какую-нибудь викторину, будет интересно, обещаю.

Отказаться мы не могли, — таким сильным было чувство вины из-за разодранной губы Гуманоида. Хотя он же сам сам был виноват — раззява.

Мы все время ждали подвоха — а вдруг Гуманоидова мама, похожая на учительницу, — все-таки как-то нас накажет? Вдруг и позвала-то только оттого, что придумала, как проучить нас получше?

Медленно, нехотя — ну не бежать же от нее, в самом деле, — мы проходили в распахнутую по случаю приглашения калитку, осматривались. Участок был таким же чужим, как Гуманоид и его мама-учительница, — будто и не прятался за ветлами никогда на этом месте заветный ручей со странными водными жителями.

Косой парник с запотевшими стеклами и рослыми помидорными кустами, наспех сколоченный туалетный домик на ножках-подпорках — тут еще недавно росла ива. Прямо около забора, где от главной улицы нас отделял лишь дырчатый забор, мама и бабушка Гуманоида поставили кухонный стол, обтянутый аккуратно старой клеенкой в крупную землянику, и стулья — на всех.

— Ну, садитесь, дети, — приветливо сказала мама Витька. Пашка фыркнул. Вот еще — дети.

На стол поставили маленькие вазочки с сушками, конфетами и кукурузными хлопьями — мечтой всего лета. Их привозили очень-очень редко, в огромных прозрачных пакетах, украшенных салатово-зелеными завитушками, и мы съедали их в один присест, подбирая пальцами на дне пустого пакета кукурузную крошку, с сахарной пудрой, и жадно запихивая ее в рот, облизывая сладкие пальцы — чтоб ни капельки не пропало.

Кукурузные хлопья немного примиряли с необходимостью сидеть с Гуманоидом и его мамой у них на участке.

Разложили картонную рисованную карту, кинули на стол новенькие разноцветные фишки и карточки с мудреными вопросами. Мы делились на команды — тянули жребий, все по-честному.

Пашка попал в одну команду с Гуманоидом и сестрой-Асей, а мы с Полинкой и Симкой в другую. Пашка пригорюнился, снисходительно глянув на тощенького Витька и маленькую Асю — ну, придется мне одному за вас отдуваться.

И, картинно тряхнув сложенными шариком ладонями, с кривой ухмылочкой кинул на стол костяной кубик с размеченными точечками гранями.

Первая же карточка оказалась — труднее не бывает. «Какую страну назвали в честь химического элемента?» Сестра-Ася тянулась за сушкой. Пашка морщил лоб — кажется, он совсем не знал ответа.

Мама смотрела на Гуманоида — а тот, опустив глаза, медленно растирал тонкие пальцы, по кругу, одинаковыми движениями.

— Ну что же ты, давай, — мягко сказала она ему.

— Аргентина, — прошелестел тот.

Пашка перевернул карточку и удивленно протянул:

— Надо же.

Заклеенная огромным пластырем губа шевелилась — Гуманоид словно проговаривал какие-то только ему ведомые слова. Белки глаз его странно голубели, когда он сосредоточенно смотрел куда-то в середину стола, а на самом деле будто опрокидываясь внутрь себя, слушая что-то глубоко внутри, в самой своей середке. Потом он поднимал глаза и отвечал — всегда правильно — и это было настоящим чудом, волшебством.

Я, конечно, знала автора романа «Айвенго», а Симка, помучившись, тоже решил уравнения. Но как мы ни старались, с Гуманоидом нам было не сравниться.

За секунду он извлекал кубический корень из числа 1,02, чуть задумавшись, выдавал, сколько квадратных километров в дельте Нила, когда началась Первая Пуническая война и откуда взялось слово «галиматья».

— Ну ты прямо профессор, — восхищенно сказал наконец Пашка. А Гуманоид серьезно смотрел на него, словно ища всегдашнюю издевку в его словах.

Они, конечно же, выиграли — Гуманоид выиграл, — но нам было нисколечки не обидно.

Наутро ощущение чуда никуда не делось. Совсем наоборот — больше не было жалко ручья, запруды, водяных улиток и кровохлебку. Ну разве что чуть-чуть. Чудесным был день, забор Гуманоидового участка и сам он — как обычно, у калитки, тонкие ручки держатся за деревянные рейки. Худенький, странненький, несуразный, но теперь свой.

Поэтому Пашка — весело, по-свойски, ни капельки не насмешливо, а даже уважительно — крикнул:

— Привет, профессор!

И тогда Гуманоид — в первый раз с тех пор, как появился в поселке, обнажив, маленькие, по-мышиному острые зубки, пряча радость и облегчение в глубине словно подернутых молочной пленкой глаз — счастливо засмеялся.