Гримус

Глава 1

Мистер Виргилий Джонс, человек без друзей и невоздержанный на язык, любил спуститься со своего утеса посидеть на берегу поутру в тиусверг. (Мистер Джонс, немного педант и человек, интересующийся природой вещей, именовал дни своей недели только лунедельник, торник, середа, тиусверг, фрейница, сатурнбота и солнечнокресенье и никак иначе; наряду с прочим, эта его неистребимая привычка тоже явилась причиной того, что он остался без друзей). Было пять часов утра; без каких-либо очевидных на то причин, совершенно случайно, мистер Джонс для сегодняшней своей традиционной прогулки на маленький и узкий пляж острова Каф выбрал именно это время. Вприпрыжку спускаясь по серпантину тропинки, он отчасти напоминал упитанную горную козу, едва поспевая за костлявым задом сгорбленной пожилой, но еще не старой особы, по имени Долорес О'Тулл, несшей на своей крепкой спине исключительной красоты кресло-качалку из орехового дерева. На спине миссис О'Тулл кресло удерживал ремень, изъятый из брюк мистера Джонса, каковые тот теперь вынужден был придерживать обеими руками, предохраняя от соскальзывания. Данное обстоятельство чрезвычайно осложняло ему спуск.

Вот некоторые факты касательно мистера Джонса: был он тучен и близорук. Отказываясь верить в собственную немощь, его глаза часто моргали. Перед фамилией он ставил три инициала: В. Б. Ч. Джонс, эсквайр. Б. означало Бовуар, а Ч. осталось от Чанакия. Все без исключения имена мистера Джонса имели свою историю и назначены были магически определять судьбу, хотя сам мистер Джонс, отказываясь иметь какое-либо отношение к магии, считал себя своего рода историком. Ступив сегодня на бесплодные серо-серебряные прибрежные пески своего избранного острова, окруженного со всех сторон вековечной стеной серо-серебряного тумана, отгораживающего от всего остального мира, он, сам того не ведая, обрек себя на встречу с событием пусть небольшим, но все же исторического масштаба. Узнай он об этом наперед, он не стал бы занимать себя философскими размышлениями по поводу формальной стороны хода истории, например, или о неустанных попытках историков отрешиться от обыденной жизни и предаться чистому созерцанию; по мнению мистера Джонса, не следовало видеть в себе эдакого олимпийского хроникера; человек — непременный участник исторических событий. Историк всегда подвержен влиянию настоящего, которое во многом переобозначает прошлое заново. Он не стал бы обдумывать это столь всесторонне и тщательно, тем самым ненадолго позволив истории твориться совершенно безотносительно к его персоне. Но по причине близорукости, из-за стены тумана и необходимости непрерывно поддерживать руками штаны тело Взлетающего Орла, прибиваемое к берегу волнами поднимающегося прилива, он заметил не сразу; Долорес же О'Тулл была раз и навсегда отведена пассивная роль внимающей аудитории.

Иной раз, пытаясь совершить самоубийство, люди попадают в такие любопытные ситуации, что от удивления у них потом просто-таки дух захватывает. Взлетающий Орел, сию минуту то взбирающийся на гребни мерно плещущих волн, то соскальзывающий в ложбины меж ними, был весьма близок к открытию этого факта. Но пока что он пребывал в беспамятстве; он только недавно провалился в дыру в море. Это море когда-то называлось Средиземным; сейчас это не так, или, лучше сказать, не совсем так.

Женщина Долорес сняла со спины кресло-качалку и поставила его на песок. Мистер Джонс одобрительно следил за приготовлениями. Кресло было установлено так, чтобы сидящий в нем оказался спиной к морю, лицом к лесистым склонам горы Каф, занимавшей большую часть острова и оставлявшей свободным только небольшой карниз прямо над берегом, где как раз и жили мистер Джонс и Долорес. Мистер Джонс уселся в кресло и принялся покачиваться.

Долорес О'Тулл была ярой католичкой. Еще проживая в К., она время от времени дозволяла себе нечестивый акт посещения беспутной городской церкви, совершения там католических обрядов и возжигания свечей. Не то чтобы всего этого хотелось ей самой, просто она жила в городе вместе с законным супругом, и в этом было все дело. Посещение церкви составляло как бы часть семейных обязанностей. Ее тогдашний муж, мистер О'Тулл, заправлял питейными заведениями в К., раскинувшемся высоко над береговой линией на склоне горы Каф, в городе, к которому Долорес относилась с неодобрением, в частности не одобряя употребление там спиртных напитков и в особенности не одобряя того, что заведует этим ее собственный муж. Конкретное, частное и особое неодобрение в итоге привело Долорес к бегству из К. и уединенной жизни совместно с Виргилием Джонсом (подальше от бара мистера О'Тулла и его излюбленного места отдохновения, печально известного непристойного заведения мадам Джокасты). И каждый четверг на рассвете она относила кресло-качалку мистера Джонса вниз на пляж.

— Скучное, — пробормотал себе под нос мистер Джонс, повернувшись к морю спиной. — Скучное сегодня море.

Тело Взлетающего Орла, покачивавшееся на волнах лицом вверх — чем, в частности, объяснялся тот факт, что оно так и не утонуло, — наконец ткнулось в берег. Взлетающего Орла и размеренно движущуюся спинку кресла мистера Джонса разделяло всего несколько метров, и набегающие волны раз за разом выталкивали Орла все дальше на берег. Ни мистер Джонс, ни миссис О'Тулл его пока что не замечали.

Нужно сказать, что Взлетающий Орел был человеком добрым и неплохим; тем не менее довольно скоро на его плечи предстояло лечь ответственности за изрядное количество смертей в К. Так же как и второй мужчина на берегу, Взлетающий Орел пребывал в здравом уме, а вторым мужчиной на берегу в тот момент был не кто иной, как мистер Виргилий Джонс.

Взаимоотношения Виргилия Джонса и Долорес О'Тулл имели своеобразные печальные особенности: они были влюблены друг в друга, но выразить свою любовь не могли. Их любовь не была прекрасной, поскольку и он и она отличались особенным уродством. Выражению нежных чувств с той и другой стороны мешало то, что души обоих были чрезвычайно глубоко ранены предыдущим опытом и свои чувства они предпочитали лелеять в укромной глубине собственных сердец, не выставляя их напоказ из боязни оказаться осмеянными и отвергнутыми. Поэтому они, разделенные личной уединенностью мыслей, усаживались рядом, и Долорес принималась выводить надтреснутым голосом старинные песни, баллады и гимны о печальном уделе; Виргилий Джонс тем временем бойко произносил свои ритмические эллиптические монологи, упражняя мысль и язык, для которых голова его была слишком тесным пристанищем. В такие минуты на пляже эти двое оказывались совсем близко к своему возможному счастью, ближе, чем где-либо еще.

— Любимый мой, желанный мой, да с белой бородою, — меланхолически сообщала Долорес под монотонный аккомпанемент скрипучих покачиваний кресла. Погруженный в свои мысли Виргилий поглаживал покрытый белесой щетиной давно небритый подбородок и не слышал ничего.

— Язык, — вслух размышлял он, — язык дает основные понятия и представления. Из понятий и представлений слагаются звенья цепи. Я прикован, Дотти, и прикован не знаю к чему и где. Мои оковы нельзя назвать путем Гримуса, и в них недостаточно суетного, чтобы их можно было назвать путем К. — носит меня взад-вперед с одной стороны на другую, между тобой и ими. Так-то, Долорес О'Тулл. Боже мой. Знаешь ли ты, дорогая моя, что я не всегда был таким, как сейчас. Гроза титек и филейных частей. Да, я. Так-то. Когда-то был. Раньше. Сейчас не то.

— Рано-рано поутру, когда солнышко встает, чиста дева, лугом я иду, песню распеваю, слезы проливаю, — надрывалась Долорес.

Пребывающего в беспамятстве Взлетающего Орла теперь отделяла от полозьев кресла-качалки всего какая-то пара футов.

— Остров, — тихим и ровным голосом продолжал рассуждать Виргилий Джонс, — самое ужасное место из всего сотворенного. Но поскольку мы как будто бы продолжаем жить и, как кажется, нас не затягивает в неведомые глубины его пути, то, стало быть, и любить мы способны.

Дальнейшие его излияния, ставшие за многие годы обязательными до оскомины, должны были коснуться нервных срывов и новых забот, имевших место после бегства от мира, большой протяженности времени жизни, безысходности, любви и дружбы, состояния его мозолей, орнитологической стороны мифа, а также всяческих свежих мыслей, навеянных мирным присутствием Долорес; сама она все так же пела бы и пела, до тех пор пока песни эти не выжали бы слезу из нее самой; через некоторое время после этого они пошли бы домой.

Но на сей раз сильная волна, этакий отголосок девятого вала, толкнула Взлетающего Орла еще чуть выше и правее, и он оказался почти прямо под покрытым чудесной резьбой гнутым полозом кресла, всего изукрашенного замечательной резьбой, изображающей перевитых в танце граций, и попал в поле зрения правого глаза мистера Джонса. Вмиг испуганно прекратив скрипучие мерные покачивания, кресло остановилось.

— Смерть, — в ужасе воскликнула Долорес О'Тулл. — Смерть выплыла из моря…

Виргилий Джонс в ответ не сказал ничего, поскольку рот его в тот момент был полон соленой воды, хлынувшей туда из легких Взлетающего Орла. Тем не менее он, хоть и усердно вдыхал в незнакомца жизнь, также был встревожен.

— Нет, это не смерть, — наконец отозвался он нарочито спокойным голосом, желая уверить в своих словах не только Долорес, но и себя. — Этот человек еще жив.

Лицо мистера Джонса было бледно.

Примечательный факт прибытия Взлетающего Орла на остров Каф: обитатели острова, не слишком пораженные его появлением, тем не менее сочли это тревожным, более того, пугающим знаком. Через некоторое время, кое-что узнав и кое в чем разобравшись, Взлетающий Орел тоже начал смотреть на свое появление на острове как на событие из ряда вон выходящее.

То, что он узнал, вкратце сводилось к следующему:

Никто не попадает на остров Каф случайно.

Гора притягивает только родственных ей созданий.

Или, может быть, это делает сам Гримус.

Глава 2

День начался недурно. Можно было бы даже сказать, что день этот во многом напоминал несколько предшествующих (в понятиях погодных, температурных и состояния природы), что давало всплывающему из сна молодому человеку ощущение неразрывной протяженности времени. Кое в чем день отличался от вчерашнего (например, если говорить о направлении ветра, доносящихся с верхушек деревьев криках птиц, поджидающих появления объедков, и оживленной болтовне молодых женщин у одного из соседних вигвамов), так что и ощущение наличия разрывов в течении времени присутствовало в той же мере. Наслаждаясь гармоничной контрастностью этих двух переживаний, молодой человек позволил ощущению начала дня медленно выднести его к берегу бодрствования, где контрастная пара уходила, сменяясь третьим чувством: реальности настоящего момента.

Этим молодым человеком был я. Я был Джо-Сью, индейцем аксона, сиротой, получившим смешанное имя из-за того, что в момент рождения мой пол не был определен и четко установился только некоторое время спустя, девственником, младшим братом дикой человеческой самки по имени Птицепес, которая, по иронии судьбы, очень боялась потерять свою красоту, а красивой так никогда и не стала. Тот день был моим (его) днем двадцать первого рождения, и довольно скоро мне предстояло стать Взлетающим Орлом. Перестав при этом быть кое-кем другим.

(Я был Взлетающим Орлом).

Двадцать первому дню рождения индейцы аксона не придавали никакого особого значения. В племени праздновали только наступление половой зрелости, потерю девственности, первое доказательство храбрости на охоте, свадьбу и смерть. Смерть, конечно, была печальным праздником. В день празднования моей половой зрелости старейшины взяли шерсть козы и привязали ее мне под подбородком, после чего шаман помазал мой наконец обретший потенцию орган нутряным жиром зайца для пущей плодовитости, вознося какие следовало молитвы богу аксона.

Заповедей у бога аксона было всего две: бог любил, чтобы аксона молились ему как можно чаще, в поле, в отхожем месте, даже во время совокупления, если возбуждение еще позволяло сосредоточить мысли на молитве; во-вторых и в-последних, наш бог наказывал аксона жить отдельно, не смешиваясь с внешним лукавым миром за пределами плато. Мне самому так и не удалось уделить богу аксона должного внимания, особенно после достижения половой зрелости, потому что едва мой голос огрубел, все стали признавать его недостаточно благозвучным, в связи с чем я совершенно перестал молиться. Второй причиной была Птицепес и ее интерес к внешнему лукавому миру. Если бы не интерес моей сестры к миру за пределами плато, она, возможно, так никогда и не встретилась бы с бродячим торговцем по имени Сиспи, никогда не ушла бы из племени, а вслед за ней никогда не ушел бы из племени я, и все могло бы пойти по-другому. Хотя не исключено, что мы все равно встретились бы с Сиспи.

Теперь позвольте объяснить вам кое-что. Я родился и вырос на горном плато в стране, которая все еще (мне хочется верить в это) носит название Соединенные Штаты, или, что более общеупотребимо, зовется Америндия. На плато мы жили на полном самообеспечении: иными словами, там можно было найти всю необходимую для аксона еду и материал для изготовления предметов быта и охоты. Ни один аксона никогда не спускался с плато и не ступал ногой на равнину у подножия гор; после ряда кровавых стычек, в ходе которых внешний лукавый мир узнал о том, как мы непорочны и несгибаемы, он оставил нас в покое. Насколько мне известно, Птицепес первая (и первый) из аксона побывала в долине; она первая научилась языку жителей нижнего мира, нашла в их жизни вкус и научилась понимать их обычаи.

Для того чтобы понять, почему Птицепес так поступила, необходимо вновь повторить, что оба мы, Джо-Сью и Птицепес, были сиротами. Моя мать умерла в родах за мгновение до того, как появился на свет я, откуда и пошло мое настоящее, изначальное имя — Рожденный-от-Мертвой. Джо-Сью меня поначалу дразнили просто ради злой забавы, а потом прозвище приклеилось. Что значит быть двадцатилетним парнем с именем типичного гермафродита, заставляющим всех доступных женщин с отвращением шарахаться от тебя из страха нарушить табу, предоставляю вам догадываться самим.

Отец умер вскоре после матери, оставив меня на полном попечении сестры Птицепес, которой тогда было тринадцать. Имя Птицепес не было дано сестре при рождении. Настоящего имени моей сестры никто среди аксона не знал или не мог мне назвать. В возрасте шестнадцати лет сестра сама выбрала себе достойное имя, по праву доказавшего свою храбрость.

Подобное редко случалось среди аксона, но нужно сказать, что после смерти родителей мы с Птицепес не пользовались среди сородичей горячей любовью. Дело было вот в чем: отношение к сиротам у аксона точно такое же, как в своре породистых охотничьих псов к приблудившимся дворняжкам. После того как наш отец отошел в мир иной, мы сделались все равно что париями, а некоторые особенности мои и сестры, которые будут упомянуты ниже, только отягощали наше и без того нелегкое положение.

Птицепес всегда была вольной натурой. Я говорю это с некоторой завистью, поскольку сам таким качеством ни раньше, ни сейчас не отличался. Ни табу, ни гласные или негласные законы племени никогда не были для нее указом. Еще совсем маленькой девочкой она проявляла большую тягу к луку и стрелам, с отвращением отвергая занятия домашним хозяйством и возню с ребятишками, что, конечно же, не могли одобрять старейшины. Для меня же такое увлечение родной сестры стало истинным подарком судьбы. Птицепес кормила нас обоих. На охоте в лесу она давала сто очков вперед многим мужчинам-аксона. Птицепес была прирожденной добытчицей. Добытчицей с широкими бедрами и высокой грудью. То есть со всеми теми первичными признаками, на основании которых причислять себя к добытчикам у аксона считалось никак невозможно.

Я становился старше, и неодобрительное отношение племени к нашей семье становилось все более прозрачным. Стоило мне появиться у колодца, как все разговоры мигом смолкали. Когда Птицепес шла между вигвамами, мужчины поворачивались к ней спиной. Задрав носы, аксона подвергали нас самому безжалостному остракизму. Изгнать нас из племени они не могли — мы не совершили никакого преступления. Но свою нелюбовь к нам сородичи выражали от души.

— Ну что ж, — сказала моя сестра Птицепес в день моего шестнадцатилетия (а каким юным и беспомощным шестнадцатилетним мальчиком я был!), — если они не желают иметь с нами дело, то мы спокойно обойдемся без них.

— Да, — отозвался я, — обойдемся без них.

Я сказал это печально, потому что хоть и находился полностью под влиянием сестры, но юношеское желание быть принятым среди своих было во мне еще очень сильно.

— Мы уйдем из племени и найдем себе друзей где-нибудь еще.

Птицепес проговорила это легко, небрежно, но определенно с вызовом. По всему было видно, что она обдумывала такую возможность уже давно, может быть, несколько лет подряд. Эти несколько коротких слов должны были изменить нашу тогдашнюю горькую жизнь, открыть нам новое будущее, возможно, дать другую судьбу. Само собой, Джо-Сью не стал спорить со своей взрослой, опытной, умной и мужеподобной сестрой.

Чего Птицепес мне тогда не сказала и в чем никогда не винила впоследствии, так это того, что причиной нашего разрыва с племенем, основной и главной, было не наше сиротство, не ее мужеподобие и самовольное избрание себе мужского ремесла и не ее манера держать себя свободно среди мужчин, в общем, совсем не она сама. Это был я, Джо-Сью.

Причин, имеющих отношение ко мне, было три: мой неопределенный пол; затем: обстоятельства моего рождения; и наконец: цвет моей кожи. Рассмотрим все по порядку. Родиться среди аксона гермафродитом было все равно что во всеуслышание объявить себя черным магом. Чудовищем. Дальнейшее мое развитие из среднеполого существа в «нормального» мужчину поразило всех и было отнесено на счет колдовства. Излишне говорить, что мало кому это понравилось. Второе, а именно мое появление на свет из мертвого чрева, уже содержало в себе отпечаток дурного знамения; коли я принес смерть уже самим фактом своего рождения, то смерть после этого должна была следовать за мной всюду, куда бы я ни пошел, устроившись наподобие ловчего сокола у меня на плече. И наконец третье — цвет моей кожи. Аксона были темнокожей и низкорослой расой. Уже к пяти годам всем стало ясно, что из меня выйдет: широкоплечий светлокожий великан. В дальнейшем эта генетическая разница — белый цвет кожи — только углублялась, и сородичи начали бояться и сторониться меня.

Нас боялись, но и уважали. На меня смотрели как на урода, но насмехались исподтишка.

Не нужно говорить, что я и моя сестра Птицепес были очень близки. Птицепес сильно переживала из-за моих ненормальностей, но никогда ни единым словом не выдала своей боли. Такова была ее любовь.

Таким вот образом, сам того не осознавая, я готовился к грядущему путешествию на остров Каф и пребыванию на нем. Я был изгоем среди племени, существующего в строгой изоляции от внешнего мира, и цеплялся за любовь к сестре, как утопающий вцепляется мертвой хваткой в кусок деревянной обшивки своего разбитого корабля.

В один прекрасный день, начав разговор о недозволенном, Птицепес открыла мне страшный секрет.

— Когда-то давно, когда мне было еще меньше лет, чем тебе сейчас, я спускалась с плато Вниз, — сказала мне она.

Я был потрясен. До сих пор одна только мысль о нарушении законов аксона заставляет меня холодеть.

— Позже, когда мне было примерно столько же, сколько тебе сейчас, я пробралась в город, — продолжила рассказ сестра, — и подслушивала под окнами в том месте, где городские жители собираются, чтобы вкушать пищу. Там внутри была поющая машина. Машина пела песню о существе, наполовину птице, наполовину собаке, умном, очень дружелюбном. В голосе машины был слышен страх, она боялась этого зверя. И я подумала: какое хорошее, смелое имя у этого зверя. Назовусь и я так же.

Все еще не оправившись от потрясения, я решился спросить сестру:

— А как же Демоны? — Мой голос сорвался. — Как ты сумела уберечься от Демонов?

Птицепес покачала головой.

— Это оказалось несложно, — отозвалась она спокойно. — Крутящиеся Демоны — это просто быстрый воздух, и ничего более.

С того первого дня, как открыла дальше мне сестра, она бывала в городе много раз. Она поведала мне невероятные вещи о движущихся картинках и стремительных машинах; о машинах, дающих пищу и питье, о бесчисленных толпах людей… Птицепес звала меня с собой, но тогда мне так и не хватило смелости совершить вместе с нею путешествие в город. Кстати, именно там, в городе, сестра узнала о знаменательном смысле двадцать первого дня рождения.

— В этот день ты становишься настоящим, самостоятельным мужчиной, — объяснила она мне. — Ты должен быть отважным и решительным. После наступления этого дня ты отправишься в город. И что самое важное, ты отправишься в город один.

В день моего двадцать первого рождения сестра Птицепес встретила мистера Сиспи и получила от него в подарок вечную жизнь.

Как я уже говорил, этот важный день начался для молодого человека по имени Джо-Сью совсем недурно. Но едва он окончательно проснулся, оказалось, что начало дня было обманчивым.

Глава 3

Этот день был днем рождения Джо-Сью: я поднялся и вышел из нашего вигвама наружу. Небо было ослепительно голубым. Куда ни повернись, повсюду на сочно-зеленой траве возвышались бело-красные вигвамы моих сородичей, а где-то вдали, за краем утеса, расстилалась темно-красная пустынная бесконечность внешнего мира, в которую наше плато вдавалось напряженно отставленным, непокорным зеленым пальцем.

Неподалеку от нашего вигвама у подножия скалы на камне сидела Птицепес, зрелая женщина тридцати пяти лет, трех месяцев и четырех дней от роду, одетая в обычную юбку из мешковины и замшевую куртку с бахромой. Темные волосы частично закрывали ее оливковое лицо. В руках она держала два небольших сосуда вроде пузатых бутылок. Внутри той бутылки, которую Птицепес держала в правой руке, была ярко-желтая жидкость. В той бутылке, которую она держала в левой руке, плескалась жидкость ярко-голубого цвета. Солнечный свет проходил сквозь жидкость в обоих сосудах и играл разноцветными бликами на всех предметах. На всех, кроме моей кожи. Неожиданно я почувствовал, что солнце заслонило облако.

Миг яркого света минул, но свет радостного возбуждения в лице моей сестры не угас. Она показала мне свое богатство.

— Сегодня я опять была Внизу, — сообщила она. — Только что вернулась. Крутящиеся Демоны сегодня спокойны. Они не носятся больше по долине так бешено. Сегодня все тихо. Везде мир и лад.

Голос Птицепес звучал рассеянно, она не сводила глаз с сосуда с пронзительно-желтой жидкостью.

— Где-то еа полдороге между горами и городом я повстречала человека, — продолжила она задумчиво, словно разговаривая вовсе не со мной. — Он дал мне вот это.

— Что это такое? Кем был тот человек? Зачем он дал тебе это?

— Он бродячий торговец. Назвался мистером Сиспи. Очень симпатичный человек. Смешное имя, Сиспи. Он дал мне это, потому что я сама попросила.

— Но что это?

— Выпив из этих бутылок, ты сможешь оставаться молодым, — ответила мне Птицепес, и ее руки сжались на горлышках бутылок еще крепче. — По крайней мере действие желтого снадобья именно таково.

И она снова показала мне бутылку с желтой жидкостью.

— И сколько можно будет после этого оставаться молодым? — спросил я робко. Тень снова нашла на солнце.

— Вечно, — ликуя воскликнула моя сестра и разрыдалась от страха и радости.

Обняв Птицепес, мокрый от ее слез, я задал новый вопрос:

— А что будет, если выпить голубого снадобья?

Птицепес ответила не сразу.

Даже теперь, когда я стал не в пример старше, я не могу сказать определенно, что означает слово колдовство. Я просто не уверен в его значении. Для молодого человека Джо-Сью, почти мальчика, кем я был тогда, рожденного и выросшего в индейском племени, где колдовство в повседневной жизни упоминалось постоянно, смысл этого слова сводился к обладанию некой силой, или властью, или знанием, которых у него самого не было. В действительности верное значение этого слова, может быть, как раз таково; в свете чего тогдашним Птицепес и Джо-Сью, наивным душам, мистер Сиспи вне всякого сомнения казался колдуном. Вот как моя сестра описывала свою встречу с таинственным бродячим торговцем:

— Я сидела за выступом скалы и следила за Кружащимися Демонами и вдруг позади меня раздался голос он шептал СИСПИ СИСПИ я обернулась быстрей всякого демона и увидела, что он уже стоит ТАМ и что он знает мое имя. Птицепес, прошептал он, и шепот его был подобен грому хотя и говорил он мягко и нежно и шептал словно весенний ветерок но весь мир был его шепотом столько в нем было колдовства. Птицепес это ты красавица, спросил он, и если он так спросил то стало быть так оно и есть и потому я ответила, да да это я красавица раз уж ты говоришь так и он тогда сказал да ты красавица но Птицепес должна умереть и сказано это им было так страшно и грустно что я не удержалась и заплакала. Но мир полон тайн и сюрпризов, сказал тогда он. Вот я сказал Сиспи у тебя за спиной и ты удивилась. С тайной в своем мешке я хожу по свету, сказал он дальше, и ищу таких как ты а такие как ты ищут еще похожих и передают им мою тайну. Эта тайна красоты: с ее помощью ты сможешь сохранить свою красу навсегда ты не умрешь ты получишь дар времен и сможешь увидеть и разыскать все что хочешь посмотреть и найти узнать все что хочешь узнать совершить все что хочешь совершить стать всем чем хочешь стать. Но и страшное есть в тайне: всякий кто владеет ею в конце концов сдается падает на землю под ее тяжестью подобной весу той самой последний соломинки которая переломила спину верблюду и заставила его пройти сквозь игольное ушко. Потом он дал мне это питье желтое для солнца и света и голубое для покоя и вечности когда я вдруг захочу их. Жизнь содержится в желтой бутылке а смерть голубая как небо ледяная и голубая как сталь, так он сказал. Его одежда была очень старой и поношенной, он был бедным торговцем с тяжелым залатанным мешком за спиной на мешке была начертаны письмена и он повернулся чтобы уйти. Тогда я сказала ему что у меня есть еще брат по имени Джо-Сью или Рожденный-от-Мертвой и что сегодня он становится мужчиной такой сегодня у него день так что может быть у тебя есть тайна и для него? Есть, ответил мистер Сиспи, есть тайна и для молодого Рожденного-от-Мертвой та же что для тебя, Птицепес. И прежде чем уйти совсем он сказал еще: для тех кто не пожелал выпить из голубой бутылки существует только одно место на всем свете и я знаю его; я отправлюсь туда сейчас и если ты не станешь пить из голубой бутылки то сможешь пойти туда вместе со мной. И еще он добавил: скажи своему брату Рожденному-от-Мертвой что все орлы когда-нибудь обязательно поднимаются в поднебесье и там парят свободно и что все мореходы когда-то приходят к своему берегу СИСПИ СИСПИ прошептал он ветру потом содрогнулся потом исчез.

Птицепес была не многословна, и потому молодому Джо-Сью было странно услышать из ее уст такой длинный рассказ, даже не принимая во внимание его содержание. Я удивился бы, даже если бы моя сестра так долго говорила просто о погоде. Кроме того, суть рассказа — потрясала. Птицепес засунула руку в карман своей просторной юбки и выудила оттуда вторую пару пузатых бутылочек, точно таких же, как те, что она мгновением раньше гордо показывала мне. Желтую с вечной жизнью и голубую с вечной смертью. Джо-Сью схватил подарок и убежал с ним в вигвам, где откинул циновку, на которой спал, выкопал в земле ямку и зарыл туда бутылки. Когда он снова вышел наружу, все уже было кончено — одна из бутылочек, принадлежащих его сестре, из-под желтой жидкости, была пуста, а другая, голубая, разбита о скалу вдребезги.

— Смерть, — проговорила Птицепес. — Смерть пусть умрет.

Из своих бутылочек Джо-Сью не сделал ни глотка, ни в тот день, ни долгое время потом. Вскоре после этого между ним и его сестрой начался разлад.

После долгого молчания, во время которого тишина кругами расходилась от них по вселенной, Птицепес наконец заговорила, придав голосу тон решительный и суровый:

— Пора в путь, Джо-Сью. Я покажу тебе дорогу в город.

Я спустился с плато аксона на равнину, где носились Крутящиеся Демоны, которых я был приучен бояться; но невысокие смерчи среди ровной, как озеро в штиль, пустыни, иногда попадавшиеся мне на пути, как и говорила сестра Птицепес, состояли из обычного ветра, поэтому, без труда уклоняясь от них, я добрался до города без приключений. В городе я увидел автомобили, и прачечные и музыкальные автоматы, и одетых в пропыленную одежду людей с отчаянием в глазах; я узнал о том, что скрывается за дверями и заборами и таится в сумрачных коридорах, сам оставшись при этом незамеченным. В конце концов я насмотрелся предостаточно; то, что я видел, накрепко засело у меня в памяти, и хотя я еще не понимал этого, но я уже был болен той же болезнью, что и сестра Птицепес.

А самое главное, тогда я увидел вот что: в городе жили белокожие люди.

На обратном пути из города к моему плато со мной произошел любопытный случай. Внезапно я заметил прямо перед собой сидящего на камне орла — огромную птицу, высотой примерно мне по плечо. Орел смотрел на меня не отрываясь. Верите или нет, но взгляд птицы заставил меня остановиться. Орел был самым обыкновенным, но на редкость большим, настоящий великан среди орлов. Я медленно и очень осторожно двинулся в сторону птицы, подходя к ней все ближе и ближе. Орел не улетал, даже не шевелился и ничем не выказывал страха, будто ожидал моего прихода. Приблизившись к орлу вплотную, я поднял руки и осторожно положил ладони птице на крылья. Поистине день моего совершеннолетия был удивительным — необычно начавшись, он так же необычно заканчивался. Несколько мгновений я практически держал орла в руках и гладил по перьям, потом птица, внезапно обеспокоившись, начала вырываться. Само собой, я моментально раскрыл объятия и отскочил на приличное расстояние, убоявшись грозного могучего клюва, который несколько раз громко щелкнул у моей груди. Шумно хлопая крыльями, орел поднялся в воздух и скрылся в небе. Я долго стоял и смотрел птице вслед; можно сказать, частица меня улетела вместе с орлом.

— Взлетающий Орел, — раздался у меня за спиной голос Птицепес. — Вот подходящее имя для тебя, чтобы идти с ним по жизни, — добавила она.

— Да, — согласно отозвался я.

— Значит, тебе пришло время стать мужчиной, — сказала она.

Сестра Птицепес легла на спину прямо на камни под скалой, откуда она следила за моей встречей с орлом, и высоко задрала юбку из мешковины.

Таким вот образом в один день я получил возможность жить вечно, нарушил закон аксона, получил благодаря знамению имя храброго и потерял девственность с собственной сестрой. По мне, так всего этого вполне достаточно для того, чтобы почувствовать: достигнуть совершеннолетия — что-нибудь да значит.

Глава 4

Шаман вошел в вигвам Взлетающего Орла с посохом ю-ю в руках, который он задумчиво поглаживал с видом мрачного школьного надзирателя-садиста, и своим присутствием мгновенно создал в жилище свою излюбленную атмосферу безысходной печали. Шаман любил повторять, что боль другим он причиняет только в самых крайних случаях, когда в отправлении обрядов без этого просто не обойтись. Мол, делать нечего, он должен выполнять свою работу. Шаман, очень похожий на тучного старого матерого моржа, плотоядно навис над напряженно сжавшейся и молчаливо ожидающей своей участи устрицей — Взлетающим Орлом.

— Прошу простить за вторжение, — скорбным голосом проговорил шаман вместо приветствия. — Но мне кажется, нам есть о чем поговорить. Одно деликатное дело…

(Взлетающий Орел почему-то сразу обратил внимание на рот шамана — по углам этого рта залегала и подсыхала беловатая пена).

— Гм, — продолжил шаман. — Не знаешь ли ты случайно, куда ушла… она?

Как и подавляющее большинство аксона, шаман не желал называть Птицепес ее заслуженным именем храброго; и так же, как подавляющее большинство, он напрочь забыл, как Птицепес звалась раньше.

— Нет, — ответил Взлетающий Орел. — Я давно ее не видел. У аксона ее нет.

— Совершенно верно. Надеюсь, ты понимаешь, что исчезновение твоей сестры ставит нас всех в довольно затруднительное положение? Vis-?-vis с законом, так сказать.

Все было очень просто. Исчезновение Птицепес означало, что Взлетающий Орел, следующий за ней по старшинству и единственный член ее семьи, должен держать ответ перед племенем. Поскольку собственно нарушительницу закона нельзя было наказать ввиду ее отсутствия, ответственность за ее преступление ложилась на Взлетающего Орла. Наказание было известным: изгнание из племени.

То, что Птицепес сказала ему перед уходом, сводилось к следующему: сегодня я снова встретилась с Сиспи. Я ухожу вместе с ним, навсегда. Сказано это было рано утром, сразу после восхода солнца. И только после того как Птицепес ушла, Взлетающий Орел внезапно сообразил, что лет ему сейчас ровно столько же, сколько было сестре в день, когда она впервые повстречала бродячего торговца. Тридцать четыре года, три месяца и четыре дня. Словно его будущее вдруг соприкоснулось с ее прошлым.

Уход сестры стал полной неожиданностью для Взлетающего Орла, совершенно не посвященного в ее планы, поскольку с тех пор, как он отказался выпить желтый эликсир, пропасть между ними неуклонно росла. Им было нелегко друг с другом. Взлетающему Орлу было невыносимо смотреть на прекратившее меняться лицо сестры: каждая клетка кожи день за днем в точности воспроизводилась, каждый выпавший волос на голове неизменно заменялся точной равноценной копией. Что касается Птицепес, то для нее видеть, как младший брат медленно, но неуклонно становится старше — становится ее ровесником — было равносильно постоянному укору из-за когда-то принятого ею судьбоносного решения. Знакомство с желтым эликсиром стало главнейшим событием ее жизни, но тут Взлетающий Орел отказался следовать за ней.

Их любовные утехи быстро прекратились; отвергая друг друга, и он и она очень тосковали. Теперь, подумал Взлетающий Орел, у нее появился Сиспи. Птицепес стала женщиной бродячего торговца; дикая краса приручена — невеселый финал.

Шаман сердито откашлялся. Взлетающий Орел заставил себя прислушаться и вникнуть в смысл витиеватых словоизлияний старца.

— Здоровье, — продолжал вещать морж значительно, — очень хитрая штука. Ужасно хитрая. И непростая. Весь фокус вот в чем: для полной уверенности всегда нужно оказываться на шаг впереди. Это еще сложнее, чем недоношенный зародыш, если, конечно, ты понимаешь, что я имею в виду. Нужно успеть поймать червя за хвост, прежде чем он повернет и уйдет в глубину, хм-хм.

Аксона были просто одержимы идеями чистоты и здоровья. По этому поводу у них в запасе имелось больше метафор и крылатых выражений, чем у самого законченного ипохондрика.

— При данном положении вещей (лицо шамана превратилось в трагическую маску) остов преступления свидетельствует против тебя, старина.

— Состав, — подал голос Взлетающий Орел.

— Вот именно. Против тебя по всем статьям. Температура поднимается. Можно сказать, что плато лихорадит, если ты улавливаешь мою мысль. Кое-кто даже советуют прибегнуть к небольшому кровопусканию (губы шамана слегка изогнулись, что, очевидно, должно было обозначать неприязнь по отношению к подобной возможности развития событий). Конечно, я был против подобных крайностей. Но их тоже можно понять, имей в виду. Просто я был не согласен. Должно быть, помешало излишне либеральное воспитание.

— Что вы предлагаете? — поинтересовался Взлетающий Орел.

— А? Что я предлагаю? Ага. Стало быть, ты хочешь это знать? Хорошо. Цитирую одну из заповедей аксона, и поправь меня, если я ошибаюсь: «Все, что неаксона, Нечисто». Мы не можем позволить заразе свободно разгуливать по округе, и уверен, что ты понимаешь нас правильно. Зараза расходится быстрее лесного пожара. Дело не в тебе, дружище, а в самой болезни. Сам ты нас вполне устраиваешь, поверь. Твой грех — не твоя вина. Такой уж ты уродился. Но была она, и она сделала тебя таким, как теперь, вот что тревожит. После нее зараза угнездилась в тебе очень прочно.

— Так что вы предлагаете?

— Что я предлагаю? Вот что — сейчас скажу. Слушай внимательно. Сегодня вечером, после наступления темноты — следишь за моей мыслью? — ты вполне можешь выйти из вигвама и уйти куда глаза глядят — никто не станет мешать тебе. Ясно? Так будет лучше для всех. Подумай о том, что я сказал. Мне очень жаль, что так вышло.

Оставшись в вигваме один, Взлетающий Орел откинул циновку и принялся копать ножом утоптанную землю пола. Через несколько мгновений он уже держал их в руках: голубую и желтую бутылочки.

— Если уж мне суждено жить дальше на равнинах, — сказал себе он, — то по крайней мере я буду иметь одно преимущество.

Откупорив бутылку с эликсиром жизни, он осушил ее до дна. Вкус у желтой жидкости был горько-сладким. Голубую бутылочку Взлетающий Орел спрятал в карман.

Выше я уже упоминал, что жизнь с аксона во многом подготовила меня к укладу острова Каф. В частности, можно было бы назвать следующее: Взлетающий Орел понял, что в болезненной одержимости есть сила.

Город назывался Феникс, потому что когда-то давно он поднялся из пепла другого города, гораздо большего и тоже называвшегося Феникс, но уничтоженного великим пожаром. Никто не знал, почему старому городу дали такое имя. Новый Феникс был значительно меньше предыдущего.

Проезжая по улицам любого города, не только Феникса, Ливия Крамм на заднем сиденье своего авто обычно прикрывала глаза, напуская на себя вид томный и скучающий. Миссис Крамм была хищницей в обличье человека; с совершенно нездоровой алчностью она насыщалась любовным пылом мужчин. Выжав из несчастного мистера Крамма, низкорослого эксцентричного миллиардера, некогда взиравшего на мир сквозь стекла пенсне, все жизненные соки до последней капли, после чего он, шепча слова благодарности, испустил в ее сокрушительных объятиях дух, миссис Крамм получила в полное свое распоряжение все завещанные ей миллиарды.

Кроме того, мистер Крамм оставил молодой супруге свои автомобили, лошадей, поместья в Америндии и на Кавказе и одну из лучших яхт. А если в мире и существовало нечто, способное соблазнить миссис Крамм сойти на время с пути соблазна, это было море. То была их общая с мистером Краммом любовь: общая и единственная.

— У мистера Крамма, — частенько говаривала миссис Крамм в те дни, когда ее речь еще не стала столь рафинированной и изысканной, как ныне, — есть излюбленная морская шутка. — Опечаленный или расстроенный чем-то, он, чтобы успокоиться, говорит: «стараюсь вспоминать про нежности… то есть промежности». Мистер Крамм был горазд на такие каламбуры. Он, полиглот, называл меня своей «юнгфрау». А когда я однажды спросила, почему он так меня зовет, то Оскар моментально ответил, мол, детка моя, называть тебя «фройляйн» уж никак нельзя! О Господи, вот такие каламбуры. Я люблю остроумных мужчин, с ними никогда не скучно.

В тот день, когда миссис Крамм повстречала Взлетающего Орла, она была уже гораздо более изысканна и менее разборчива. Она любила мужчин молодых, но не слишком; высоких, но не чересчур; светлокожих, но смуглых, а не бледных. Другими словами, она брала все, что подворачивалось. Выезжая на автомобильные прогулки по улицам городов вроде Феникса, она всегда держала глаза полуприкрытыми, поскольку в таких местах всегда и повсюду полно моложавых, высоких, смугловатых и обнадеживающе неустроенных претендентов.

При виде бредущего по тротуару Взлетающего Орла сердце миссис Крамм учащенно забилось. Она почувствовала приближение привычного восторга охотничьего азарта. Милашка, мелькнула у нее в голове хищная мысль.

— Эй, ты, большеглазый, — позвала она. — Иди-ка сюда.

Окрик заставил Взлетающего Орла прервать бесцельную прогулку и поднять глаза. Пустая жестянка, которую он лениво гнал перед собой, наконец затихла и улеглась отдохнуть.

— Работа нужна?

— Работа? А что нужно делать?

Взлетающий Орел не без труда унял в груди поднимающееся возбуждение и сделал равнодушное лицо.

— Зарабатывать деньги, что же еще, — гаркнула в ответ миссис Крамм. — Будешь выполнять всякие необычные поручения. Понятно?

Взлетающий Орел обдумывал услышанное от силы мгновение. Потом смело приблизился к длинной машине миллиардерши.

— Мадам, — проговорил он, — там, откуда я родом, есть одна поговорка. Живой пес лучше мертвого льва, но смерть все-таки предпочтительней бедности.

— Чувствую, мы с тобой замечательно поладим, — довольно проговорила миссис Крамм. — Мне нравятся мужчины с головой на плечах.

Покуда машина мчала их от места встречи, Взлетающий Орел мысленно сказал себе, что его судьбу вновь взяла в свои руки женщина старше его. Но я не имею ничего против такого положения вещей — сразу же пришла следующая мысль. Я могу приспособиться к любым условиям жизни, я не орел, а в большей степени хамелеон, всегда готовый быстро приноровиться, подладиться, а не предпринимать активные действия. Что касается миссис Крамм, та сразу взяла быка за рога.

Глава 5

Николаса Деггла Взлетающий Орел сразу же невзлюбил. Во-первых, он не мог взять в толк, в каком качестве этот человек состоит при миссис Ливии Крамм. В двух словах функция Деггла была самой простой: он изредка проводил в доме миссис Крамм сеансы магии и очень часто уносил из этого дома в карманах своих одежд крупные суммы или редкостные драгоценности, однако чувствовалось, что за всем этим кроется нечто гораздо большее.

— Это подарки, дорогой, — объясняла миссис Крамм. — Николас мой хороший друг, и, что еще важнее, он гений. Настоящий злой гений. Могу я преподнести своему другу подарок?

Взлетающий Орел не видел в Николасе Деггле ничего гениального, за исключением, может быть, гениальной способности с изящной непринужденностью принимать от своей благодетельницы ценные подарки. Ничто в его облике, стройной, гибкой и в меру упитанной фигуре, дорогом платье, унизанных кольцами пальцах и тонком парфюме не говорило о том, что он нуждается в подарках.

Существуя не под дамокловым мечом неумолимо разматывающейся ленты ограниченного жизненного срока, Взлетающий Орел не способен был понять причины столь сильной привязанности Ливии к Дегглу, если не сказать зависимости. С приближением старости миссис Крамм вдруг почувствовала в себе нарастающую тягу ко всему сверхъестественному. Она с удовольствием предавалась манипуляциям с картами таро, разбору и практическому применению заклинаний из старинных рукописей, каббалистике, хиромантии, в общем, всему, что свидетельствовало о том, что в действительности мир содержит в себе гораздо больше, чем кажется на первый взгляд, и физический конец, по сути дела, вовсе не конец. Поскольку Деггл не только активно разделял интересы миссис Ливии, но был в этих областях гораздо более сведущ, та находила его общество совершенно необходимым.

У Деггла был предмет, который он называл магическим жезлом и с которым не расставался никогда. Вещица эта была с виду очень занятной: гладкая, цилиндрическая, около шести футов длиной, слегка изогнутая. И что самое поразительное, жезл Деггла был искусно выточен из цельного камня. Ничего подобного Взлетающий Орел в жизни не видел.

— Где вы взяли этот свой жезл? — спросил он однажды Деггла, который, лукаво глянув на него, ответил так:

— Это часть стебля Каменной Розы; я отломил его собственными руками.

Взлетающий Орел почувствовал, что над ним смеются; но, задав такой вопрос, он сам напросился на издевку.

Жезлом Деггл пользовался во время нечастых демонстраций своего магического искусства, когда он, спокойный, мрачный и длинноносый, в особом черном плаще, без труда извлекал из воздуха различные предметы. Зрелище не могло не потрясать и производило впечатление даже на Взлетающего Орла, что настроило его против Деггла еще сильнее. Маг никогда не раскрывал своих секретов, но за эти трюки Ливия любила его безумно.

В один прекрасный день, после очередного сеанса, миссис Крамм тоже пожелала продемонстрировать свое умение. Повелительным жестом она приказала Орлу приблизиться.

— Пойди присядь со мной, дорогой, и позволь Ливии прочитать линии на твоей ладони.

Почувствовав тревогу, Взлетающий Орел повиновался. Ливия долго рассматривала обе его ладони, мяла и поворачивала их так и эдак, водила пальцем и что-то шептала; все это происходило в атмосфере величайшей серьезности и значительности.

— Ну что ж, дорогой мой Орел, — наконец проговорила она. — Могу сказать одно — у тебя ужасная рука.

Сердце у Взлетающего Орла екнуло.

— Ты точно хочешь узнать, что я там увидела? — замогильным голосом осведомилась у него миссис Крамм.

Послушать ее, так может показаться, что у меня есть выбор, подумал Взлетающий Орел. Заглянув в ее горящие желанием поделиться сокровенным глаза, где черным антрацитом поблескивало роковое знание, он кивнул.

Ливия Крамм приопустила веки и заговорила хорошо поставленным голосом:

— Ты будешь жить долго и перенесешь всего одну серьезную болезнь. Твоего физического здоровья эта болезнь не коснется — ты необыкновенно крепок и чист, мой Орел. Эта болезнь будет болезнью разума, но и от нее ты со временем излечишься, хотя отпечаток недуга пронесешь через всю свою жизнь. Ты не будешь состоять в браке, и у тебя не будет детей. Труд будет также незнаком тебе, никакой профессии ты не приобретешь. Признаков великих талантов в тебе тоже не заметно. Удача не будет тебе сопутствовать. Твой удел быть ведомым другими; в конце концов ты примешь его и смиришься. Но самое главное в другом — ты опасен для окружающих. Ты приносишь боль, горе и страдания всем, с кем встречаешься. Ты делаешь это не преднамеренно; по натуре ты добрый человек. Но злые ветры следуют за тобой всюду, куда бы ты ни направился. Там, где ступаешь ты, ступает Смерть.

Чтобы унять дрожь в руках, Взлетающему Орлу пришлось сделать над собой усилие. Сама того не зная, Ливия Крамм в точности повторила проклятие его рождения и первого настоящего имени.

Женщина подняла голову и успокоительно улыбнулась ему.

— Но при всем том ты очень привлекательный мужчина, — закончила она обычным голосом.

Следом за Ливией улыбнулся и Деггл.

День ото дня зависимость миссис Крамм от Деггла росла. Что бы ни предложил Взлетающий Орел, направить ли яхту к тем-то и тем-то берегам, например, перезимовать ли там или пообедать здесь, головка миссис Крамм неизменно совершала вопросительный полуповорот в сторону Деггла, и только после этого она либо соглашалась, либо отвергала предложение. Все это немало раздражало Орла. Раз приняв то или иное решение, миссис Крамм отказывалась его обсуждать.

Более всего Взлетающему Орлу досаждали две фразы, можно сказать, истерзавшие его слух. Одна фраза принадлежала Ливии Крамм. Когда бы с мрачных уст Деггла ни слетело очередное темное соцветие глубокомысленных слов, Ливия неизменно хлопала в ладоши на манер молоденькой девушки пубертатного возраста, внезапно заметившей под розовым кустом спаривающихся зверушек, и восклицала (продуманно допуская в своей речи тщательно культивируемые огрехи произношения) — «Да неужто это сам Деггл соблаговолил заговорить с нами». Шутка эта нравилась ей чрезвычайно. Услышав очередной хлопок в ладоши, Взлетающий Орел всякий раз поджимал губы и уходил в себя.

Автором второй фразы был сам Деггл. Предаваясь днем, утром или ночью своему таинственному времяпрепровождению и возвращаясь затем на виллу миссис Крамм, на южный берег Мориспании, Деггл неизменно без улыбки вздымал к небесам руки и восклицал:

— Эфиопия! Эфиопия!

Шутка эта была лаконичной, чудовищной, корнями восходила к архаическому имени этой уединенной, отгородившейся от всего мира, малопосещаемой местности (Абиссиния… я видел тебя) и портила настроение Взлетающему Орлу, стоило ему раз услышать ее, на целый день. Эфиопия. Эфиопия. Эфиопия.

Присутствие Деггла иногда заставляло Взлетающего Орла задуматься о том, способен ли он до конца пройти свой жизненный путь?

Став личным жиголо Ливии Крамм, Взлетающий Орел прожил при ней неотлучно двадцать пять лет. Резоны были самыми простыми: в его распоряжении имелось большее количество времени, чем у любого существа во вселенной, но не было денег. Ливия была богата, но срок ее жизни был крайне ограничен. Таким образом, предоставляя в распоряжение миссис Ливии небольшое количество своего времени, Взлетающий Орел приобретал изрядную толику ее наличных. Решение, принятое им, было чрезвычайно циничным, рожденным отчаянием, не обещавшей ему абсолютно ничего безрадостной ревущей вечностью, на заре которой ему выпал миг, когда в городе Феникс миссис Крамм заметила его. Вполне возможно, что он мог бы чувствовать за собой вину, если бы не одна важная деталь: Ливию Крамм он нисколько не любил.

Ливии Крамм было сорок четыре года, когда она повстречала Взлетающего Орла, и тогда в ней еще можно было найти остатки былой красоты, которым не позволяли исчезнуть огромная сексуальная притягательность и природный магнетизм. К дню развязки, к семидесяти годам, сексуальная притягательность миссис Крамм начисто выдохлась. Она превратилась в несносность, безумную привязанность клаустрофоба. Ливия яростно цеплялась за Орла, с таким видом, словно желала умертвить его на себе, как это вышло когда-то давно с несчастным мистером Оскаром Краммом. На людях ее костистая лапа никогда не отпускала его локтя; оставшись с ним наедине, она лежала не поднимая головы с его коленей и обхватив свои ноги руками так крепко, что костяшки пальцев становились белыми; ночью на ложе она обнимала его с силой просто поразительной — нередко он даже пускал ветры. Если Ливия вдруг замечала, что Взлетающий Орел разговаривает с другой женщиной, то немедленно нависала над ними и принималась отпускать своим хриплым каркающим голосом такие вульгарные и оскорбительные замечания, что несчастная дама спешила спастись бегством. После этого миссис Ливия тоном девочки-дошкольницы (что, принимая во внимание ее возраст и внешность, вызывало тошноту) приносила Взлетающему Орлу свои извинения, произнося примерно следующее:

— Ах, прости меня, дорогой, я, наверно, испортила тебе веселье?

Деваться от миссис Крамм было просто некуда.

Деггл появился на сцене сравнительно недавно — всего каких-нибудь восемнадцать месяцев назад. Появление мага сделало жизнь Орла еще более невыносимой, поскольку с этих пор он перестал быть тем единственным, кто помогал Ливии определять завтрашние вехи на ее тривиальном пути неуклонного умирания. Он превратился в простой символ ее людской власти, став мужской инкарнацией ее прежней физической красоты — размышления никак не входили в круг его обязанностей. Он был ее прибежищем от разрушительного потока старения.

— Мой Орел не знает, что такое старость, — гордо заявляла иногда она. — Взгляните на него: в сорок четыре года (в день первой встречи Взлетающий Орел благоразумно сбавил себе десяток лет) он выглядит только на тридцать. Наглядный пример пользы обильного секса.

Вежливые собеседники миссис Крамм обычно отвечали:

— Этот мужчина не единственный пример, Ливия. Взять хотя бы вас — вы просто потрясающе красивы, поверьте.

Услышав это, миссис Крамм успокаивалась — никакой иной цели ее замечания относительно Орла не преследовали. Но доброжелательных знакомцев оставалось все меньше — вот беда.

Единственной дозволенной Взлетающему Орлу возможностью контакта с реальным окружающим миром был Николас Деггл. И время от времени Орлу приходилось пользоваться этой возможностью, до того он задыхался в навязчивом обществе миссис Крамм. Взлетающий Орел старательно убеждал себя, что Николас Деггл не заслуживает к себе иного отношения, кроме как к содержанцу Ливии в социальном планет, такому же, каким в сексуальном отношении был он сам; однако признать это с чистой совестью Орел не мог, так как во всех их беседах Деггл неизменно верховодил и был центром внимания.

Деггл полулежит в свободной позе на просторной софе.

— Сомнений больше нет, — неожиданно объявляет он, в присущей ему манере протяжно выговаривая слова. — Ливия Крамм чудовище.

Взлетающий Орел отвечает молчанием.

— La Femme-Crammpon, — продолжает тогда Николас Деггл и разражается пронзительным лающим смехом, срывающимся на фальцет.

— Что?

— Мой дорогой Орел, я только что все понял. Знаете ли вы, на чей крючок попали?

Деггл снова смеется своей совершенно непонятной Взлетающему Орлу шутке.

Тому хочется объяснения.

— Я не понимаю вас. Растолкуйте, что к чему.

— Да ну что вы, дорогой мой, ведь la Femme- Crammpon! Женщина-крюк! Морская Старуха, если так понятнее! Сама Вейярда!

От неудержимого смеха Деггл хватается за бока. (Взлетающий Орел сидел неподвижно, побледнев как полотно. В такие минуты Николас Деггл особенно его пугал.)

— Все сходится, — выдавливает Деггл сквозь душащие его спазмы. — Она старуха. Она уродлива. Она живет морем. Она подбирает по пути наивных любопытных юнцов вроде вас, хоть вы и не так молоды, как кажется. После этого она вцепляется в вас своими лапами с крючьями и сжимает и стискивает до тех пор, пока из вас весь дух не выйдет вон. Ливия Крамм — гроза путников! А что — вам она даже привила любовь к морю, чтобы легче было вами управлять! Бедный морячок, несчастный красавчик — вот кто вы такой. Ходячий труп с Морской Старухой на плечах, ее ноги крепко обхватывают ваши бока и подобны мертвой петле, с которой вы боретесь, но которая стягивается все крепче и крепче у вас на шее.

— На вашем месте я бы и бороться не стал, — заканчивает Деггл, утирая слезы.

Вот другой отрывок из разговора Взлетающего Орла с Николасом Дегглом:

— Вас никогда не интересовала судьба старого Оскара Крамма?

— Нет, как-то не приходилось задумываться, — отзывается Взлетающий Орел. На самом деле у него было много других, более интересных тем для расспросов и размышлений.

— Против этой старой людоедки у него не было ни единого шанса, — говорит тогда Деггл. — Ходят слухи, что он отдал концы, занимаясь любовью с нашей общей знакомой — ясно? Интересно, не было ли у него следов укусов на шее?

— Вы хотите сказать… — начинает Взлетающий Орел.

— Все возможно, — улыбается в ответ Николас Деггл. — Он был совсем еще не стар, да будет вам известно. И если Ливии вдруг придет в голову, что вы с ней поменялись ролями, то она может начать подыскивать вам замену.

— У вас нет абсолютно никаких причин… — снова начинает Взлетающий Орел, но Деггл опять его перебивает. В разговоре с этим мрачным шутником Орлу удавалось закончить лишь считанное число фраз.

— Я хотел сказать только, что вы мне симпатичны. Я по непонятным причинам питаю к вам привязанность, и мне не хотелось бы, чтобы вы, такой красавчик, закончили так же печально, как некоторые.

После этого разговора Взлетающий Орел несколько ночей подряд ловил себя на том, что смотрит на спящую миссис Крамм не отрываясь; едва ее руки или ноги обхватывали его тело, а сама она прижималась к нему, он немедленно вспоминал про покойного Оскара Крамма и по спине его пробегал холодок. В итоге переживания пагубно сказались на его мужских способностях, и, заметив, что после очередного конфуза миссис Крамм задумчиво нахмурилась и поджала губы и лишь потом обронила — дескать, ничего, дело житейское, он встревожился еще пуще. Миссис Крамм взяла с ночного столика пилюлю, коих — разных сортов — там было великое множество, положила в рот, запила глотком воды из высокого стакана, который также всегда стоял на ее столике, повернулась к Орлу спиной и заснула.

Той же ночью Орлу приснился поразительный сон. Кошмар. Ливия Крамм сидела у него на груди, обхватив его горло руками, и душила, медленно стискивая пальцы. Во сне он тоже спал и проснулся, лишь когда почувствовал, что жизнь постепенно покидает его. Он вступил в борьбу за свою жизнь, пытаясь освободиться, но, едва он начал вырываться, Ливия стала меняться, превращаясь в мокрую, отвратительно пахнущую, бесформенную скользкую тварь. Он пытался схватить ее и оторвать от себя, но руки всякий раз соскальзывали. Пальцы же миссис Крамм сжимались на его горле все сильнее. Взлетающий Орел понял, что вот-вот потеряет сознание и, собравшись с силами, взмолился:

— Ты стара, Ливия. Ты жалкая старуха. Если я умру, ты останешься одна.

И только он сказал это (что в это время происходило, он не видел, ибо во сне в глазах у него уже потемнело), как мокрые холодные пальцы ослабили хватку. Он услышал голос Ливии:

— Да, мой Орел, моя вольная птица. Ты прав.

Проснувшись на следующее утро, Взлетающий Орел обнаружил, что его соложница уже умерла, окоченела, и руки ее застыли, впившись пальцами в ее же собственное горло. Стакан с водой был пуст, пилюль на столике заметно поубавилось.

Только через несколько часов Взлетающий Орел неожиданно обнаружил, что его единственная собственность, драгоценная бутылочка с голубой жидкостью, со снадобьем, сулящим избавление, исчезла. Он бросился разыскивать Деггла, которого обнаружил в обычной позе раскинувшимся на просторной софе в гостиной, в обычном темном одеянии, на сей раз вполне соответствующим случаю.

— Ливия была не из тех, кто кончает жизнь самоубийством, — с ходу заявил Взлетающий Орел.

— О ком это вы говорите, глупый мальчишка? — спросил его Деггл. — Она была стара.

— Вы ничего не знаете о некой бутылочке? Она принадлежала мне, а теперь ее нет, — поинтересовался тогда Взлетающий Орел.

— Вы переволновались, — отозвался Деггл. — Вы мне нравитесь, я уже говорил это. Самое лучшее, мой мальчик, если вы как можно скорее уедете от всех этих переживаний куда-нибудь подальше. Берите яхту. Правьте в открытое море. Море такое, ха-ха, голубое.

Что мог Орел сказать человеку, который мог быть, а мог и не быть убийцей, который мог спасти, а мог и не спасти когда-то ему жизнь?

— Судьба замечательно бережет вас, — улыбнулся Деггл. — Вероятно, за вами следит ваш ангел-хранитель.

Или дьявол, подумал про себя Взлетающий Орел.

По завещанию я получил деньги, а яхта досталась Дегглу. Причиной смерти было названо самоубийство. Поскольку Дегглу, по его словам, яхта была совершенно не нужна, а я отчаянно стремился бежать, я принял его предложение и первый раз за четверть века вышел в открытое море — в полном одиночестве, без цели и курса.

Глава 6

Он был леопардом, меняющим свое логово; ловким увертливым червем. Текучим песком и уходящим отливом. Он напоминал круговорот времен года, был пасмурным как небо, безымянным как стекло. Он был Хамелеоном, вечно меняющимся, всем для всех и ничем ни для кого. Он становился собственным врагом и поедал друзей. Он был всем чем угодно и ничем.

Он был орлом, царем птиц — но был и альбатросом. Она обвилась вокруг его шеи и умерла, и мореход сделался альбатросом.

Никогда не стесненный в средствах, он влачил свое существование без цели и смысла, направляя судно от одного неведомого берега к другому, заполняя пустые часы досужных дней ничем не обремененных лет. Удовольствия без радостей, достижения без целей, парадоксы на его пути поглощали его.

Ему хватало времени замечать то, на что обычные люди в обычной жизни не обращают внимания.

Нагую деву, распятую на песке незнакомого пляжа, по ногам которой к своей цели ползли гигантские муравьи; он слышал ее крики, но не свернул и проплыл мимо.

Человека, пробующего голос на краю высокого обрывистого утеса: голос незнакомца был то высоким, воющим, то низким и мрачным, то тихим и вкрадчивым, то резким, хриплым и скрипучим, то напитанным болью, как кусочек хлеба — медом, то сверкающим от смеха, то голосом птиц или голосом рыб. Он (проплывая мимо) спросил человека, чем тот занят. Человек прокричал ему в ответ — и каждое его слово было словом иного существа: — Я пробую голоса, хочу выбрать себе по вкусу, чтобы говорить.

При этом человек на краю утеса подался вперед, потерял равновесие и сорвался вниз. Его предсмертный крик был самым обычным голосом; камни у подножия утеса оборвали этот вопль, отпустив на волю все заключенные в нем голоса.

Он видел одетого в лохмотья потерпевшего кораблекрушение, страдающего на плоту от голода и жажды; рыб, которые сами выскакивали из воды, падали в пустую миску несчастного и умирали для него.

Занимающихся любовью китов.

Видел он и множество других вещей; но нигде в морях, нигде среди спокойных вод, нигде среди удивительно изогнутого водного горизонта, не заметил, не почуял и не услышал он своей смерти.

Смерть: голубой флюид, голубой как море, исчез в бездонной глотке чудовища. Оставалось только жить. Отказавшись от прошлого, забыв родной язык ради языков архипелагов мира, забыв об обычаях предков ради обычаев тех стран, мимо которых он проплывал, забыв и помышлять об идеалах ввиду тех постоянно меняющихся и противоречивых идеалов, с которыми ему приходилось сталкиваться, он жил, исполняя то, что ему выпало исполнять, думая только о том, что от него требовалось, становясь тем, чем его желали видеть, надеясь только на то, на что позволено было надеяться, и выполняя все это так ловко, с такой естественной легкостью, словно здесь и речи не было о чужой воле, и потому все встречные любили его и были рады его обществу. Он любил многих женщин — без труда совершая насилие над собой и исполняя любые пожелания и прихоти своих подруг.

Несколько раз он менял имя, которым представлялся. Его лицо было таким, его кожа была такой, что во многих странах он легко сходил за местного жителя; превратив свое проклятие в своего союзника, он пользовался этим. Называться одним именем он не мог, иначе его бессмертие было бы раскрыто. И бессмертие же гнало его вперед: никогда не переставал он искать нового места, где был бы неизвестен или забыт.

Он убивал борцов за свободу для тиранов; в свободных краях он вовсю поносил тиранию.

Среди пожирателей плоти он с жаром говорил о достоинствах и придающих силу качествах мяса животных; среди вегетарианцев он со знанием дела рассуждал о душевной чистоте, коей можно добиться, отказавшись от мяса живых существ; среди каннибалов он насыщался плотью своих товарищей.

Он был мягок по своей природе, но тем не менее некоторое время служил палачом, совершенствуясь в умении владеть топором и ножом. Считая себя хорошим человеком, он предал без счета своих подруг. Лишь очень малому их числу удавалось бросить его первыми.

Прошло достаточно времени, пока он вдруг понял, что так ничего и не узнал. Он много видел и испытал, сошелся с тысячами людей и потерял счет своим преступлениям, но опустел внутри; доброжелательная гримаса без лица, вот кем он стал. Согласный кивок, приветливый наклон головы, не более.

Его тело по-прежнему было само совершенство, не изменившись ни на йоту; его разум был все так же светел и остер. Раз за разом он проживал свой физиологический день снова и снова. Вот его тело: страна незаходящего солнца.

Однажды, в одиночестве качаясь на волнах посреди очередного моря, он сказал вслух самому себе:

— Я хочу стать старше. Я не хочу умирать: просто стать старше.

Ответом ему был насмешливый крик чайки.

Взлетающий Орел начал методичные поиски Сиспи и сестры Птицепес. Он вернулся к берегам Америндии и добрался до расположенного в сердце страны Феникс, города, откуда должен был брать начало холодный след. Безрезультатно. Впечатление было таким, словно Сиспи и Птицепес не перемещались в материальном мире. Просто исчезли, и все.

— Сиспи? — переспрашивали его люди в Фениксе. — Какое чудн?е имя. Должно быть, иностранец?

После неудачи в Фениксе Взлетающий Орел решил отбросить всякую систему. Он снова вывел в море свою яхту и наудачу отправился вперед, через океаны, каналы, озера, реки туда, куда гнали его ветер и течения, кое-где останавливаясь на ночлег, расспрашивая, выпытывая, страдая и не переставая надеяться. Но нигде никто ничего не слышал ни о его сестре, ни о бродячем торговце.

Он понимал, что надежды нет; те, кого он так стремился найти, могли находиться в любом месте планетарного шара; они могли сменить имена; могли утонуть или умереть насильственной смертью; могли, наконец, просто расстаться.

Только две мысли заставляли Взлетающего Орла продолжать поиски: первая — Сиспи должен знать способ (если, конечно, такой способ вообще существует) пусть не умереть, но по крайней мере вернуть его тело к нормальному, уязвимому в той же степени, как и у других людей, и подвластному току времени состоянию. Сиспи сделает так, что он станет старше.

Второе было связано с тем давним посланием, которое бродячий торговец передал ему устами сестры Птицепес в день первой с ней встречи:

Скажи своему брату, Рожденному-от-Мертвой, что все орлы когда-нибудь обязательно поднимаются в поднебесье и там парят свободно и что все мореходы когда-то приходят к своему берегу.

Сиспи сказал это до того, как Джо-Сью стал Взлетающим Орлом; за много лет до того, как он впервые увидел море. Возможно, думал Взлетающий Орел, мореход, Сиспи умеет читать будущее.

Эти мысли не вселяли особого оптимизма, но это было хоть что-то.

Он вспомнил и другое сказанное Сиспи: Для тех, кто не пожелал выпить из голубой бутылки, существует только одно место на всем свете, и я знаю его.

Раз за разом Взлетающий Орел повторял себе: такое место есть; рано или поздно я найду его, нужно только запастись терпением; а когда я найду его, то узнаю об этом тотчас же, ведь тамошние жители будут похожи на меня. Старые или молодые, они не смогут спрятать от меня глаз. Их глаза будут похожи на мои, все повидавшие и все познавшие. Глаза вечноживущих.

Но годы уходили за годами. Так прошло много лет. Потом еще больше.

Взлетающий Орел начал задумываться о том, в здравом ли он уме. Возможно, никогда не было никакого Сиспи, сестры Птицепес, шамана и Феникса; может быть, не было даже Ливии Крамм и Деггла. Безумие могло объяснить все. Итак, все ясно — он сошел с ума.

И тогда он решительно переложил курс и повел яхту в родной порт, в порт Х на моришском берегу Мориспании. Когда он ступил на берег, взгляд его был неподвижным и отстраненным.

Он обдумывал различные способы самоубийства.

Глава 7

Николас Деггл сидел в просторном шезлонге у самой оконечности самого конца далеко выступающего в море мола, все такой же длинный и темный, но с новой лукавой улыбочкой, играющей на губах.

— Уверен, что морская прогулка удалась на славу, не так ли, красавчик? Как волна? Не слишком была крутая? Как ветер? Не слишком сильный? Но и не слишком слабый? Извините, я не очень силен в таких вопросах.

Взлетающий Орел медленно поднял голову. Сомнений больше не было — он действительно сошел с ума.

— Деггл… — начал он.

— Ну вот — снова-здорово. Вы не меняетесь. «Постоянство во всем», вот мой девиз — так, что ли? Но позвольте одно словечко в смотровую щелку вашей раковины: у меня другое имя. Деггла больше нет. Времена меняются, друг мой, а с ними и имена.

— Да, — пораженно согласился Взлетающий Орел.

— Теперь меня зовут Локи. Великий Локи к вашим услугам. Могучий Маг Манипулирует Массой Материала. Дорогой мой, времена теперь тяжелые, приходится приспосабливаться. Все мы слабы. Вот и я — жертва обстоятельств. Я стал своим собственным наследником или своим собственным предком — выбирайте, что хотите, зависит от того, как вы смотрите на ход истории. Путаница с законом ужасная, проблемы с легализацией неразрешимые. Одно хорошо — благодаря вашей любезности я сохранил свое судно. Спасибо.

— Не за что, — прошептал Взлетающий Орел.

— Локи, — повторил Деггл, перекатывая на языке букву «Л». — Хорошее имя, не хуже других, как считаете? Отголосок древнего севера или что-то в этом духе. Для артиста звучное имя залог успеха, по имени нас встречают. Жалко, что с Ливией так вышло, да? По-моему, вы поступили правильно, уплыв тогда отсюда подальше. Наверное, получив такую кучу денег, вы не сразу пришли в себя? Но сейчас-то вам уже лучше, верно?

Глаза.

Глаза Деггла — глаза вечного странника, долгожителя, с вековечными морщинками в углах.

— Деггл, вы…

Сменив имя, Деггл остался мастером словесных поединков. Перебить Взлетающего Орла ему по-прежнему ничего не стоило.

— Ну прошу вас, дорогой мой. Я же говорил вам. Я теперь Локи. Люди могут услышать.

— Локи. Если вы еще живы, если вы все такой же, то вы должны знать Сиспи.

— Сиспи, — задумчиво повторил маг, — Сиисс-пии. Что это такое, добрый мой Орел? Название супа? Что-то ужасно знакомое.

— Вам хорошо известно это имя. Сиспи. Сиспи, бродячий торговец. С бутылочками с голубой и желтой жидкостью. Ну же, Локи. Голубая бутылочка. От чего умерла Ливия.

Взлетающий Орел пытался вложить в свой голос угрозу, но Деггл только весело рассмеялся.

— Ммм, — протянул он. — Конечно, Ливия — вы, вероятно, имеете в виду Ливию Крамм, вдову Оскара Крамма, жестяного короля — она умерла давным-давно. Задолго до того, как на свет появился я. К сожалению, мой предок, Николас Деггл, тоже умер. Обидно — уверен, что он мог бы вам помочь. А я не понимаю, о чем вы говорите.

Мужчина в шезлонге ослепительно улыбнулся. Очень похоже на улыбку старого Деггла, сказал себе Взлетающий Орел.

— А теперь, — продолжил Локи, — позвольте предложить вам выпить.

Великий Локи жил в караван-сарае в окрестностях Х. Он владел лошадью и домиком-фургоном. При их приближении из фургона выглянула очень красивая девушка. Помощница мага. Жаль, глуповатая.

— Это Лоти, — почему-то смутившись, объявил Деггл. — Локи и Лоти — понимаете?

Взлетающий Орел растерялся, и не в последнюю очередь виной тому были оставшиеся за плечами века.

— Деггл, — заговорил он, не обращая внимания на выражение муки на лице торопливо подающего ему предупредительные знаки собеседника. — Перестаньте дурачить меня — сколько можно?

— Но, дорогой мой, — быстро отозвался Деггл, не сводя с Орла немигающих глаз, — ведь все так просто.

Взлетающий Орел был близок к совершению физического насилия, когда Деггл внезапно бросил девушке:

— Пойди погуляй, Лоти.

За прошедшее время речь Деггла сильно изменилась, опустившись до уровня, соответствующего новому упрощенному уровню жизни, и теперь он допускал в разговоре некоторые обороты, которых раньше за ним не замечалось. Как бы там ни было, но Лоти послушно выбралась из фургона и подошла поговорить к лошади, которая, вероятно, почувствовала себя на ступень выше хотя бы одного живого существа.

— Похоже, к отправлению на остров Каф вы уже готовы, — сказал тогда Деггл Взлетающему Орлу.

Многое из услышанного от мага Взлетающий Орел не понял, например то, что по пути ему необходимо будет «пройти через врата». Многому он не поверил. Со слов Деггла выходило, что весь путь занимает не одно столетие, состоит из нескольких попыток и вне всякого сомнения грозит опасностями. Орел растерялся, но ему было все равно. Речь несомненно шла о земле обетованной, которую упоминал Сиспи; туда-то Взлетающий Орел как раз и стремился попасть.

«Твой удел быть ведомым другими», сказала ему миссис Крамм; Сиспи, одним легким движением определившего его судьбу, Взлетающий Орел ненавидел все сильнее. Теперь он хотел не только избавиться от тяжких уз бессмертия, но и отомстить.

Утром следующего дня он отправился на долгую прогулку в холмы в окрестностях Х. Он прощался с миром, поскольку, если хотя бы половина того, о чем рассказал ему Деггл, соответствовала истине, существовала большая вероятность того, что ничего этого он никогда не увидит снова.

К полудню он вернулся в порт и начал готовить яхту к отплытию. О том, что он желает вернуть свою собственность, Деггл даже не заикнулся.

Когда солнце начало клониться к закату, Деггл и Лоти пришли проститься с ним.

— Проходить через врата лучше всего в темноте, — напутствовал его Деггл.

Они пожали руки на прощание.

— Деггл, — спросил Взлетающий Орел, когда яхту и причал уже разделяла приличная полоска воды, — почему вы рассказали мне все это?

— Как сказать, — откликнулся, не переставая лукаво улыбаться, маг. — Может быть потому, что я тоже не слишком люблю этого вашего приятеля Сиспи. Да, скорее всего именно поэтому.

— Счастливого пути-и-и, — прокричала Лоти.

— Эфиопия, — добавил Деггл.

Взлетающий Орел уже больше ничего не понимал и ни о чем не думал. Он принял рассказ Деггла безоговорочно и допускал, что, возможно, такое полное согласие — это очередное подтверждение его безумия. Он был твердо настроен, невзирая на обещанные смертельные опасности, следовать инструкциям мага, лишь бы бежать от самого себя. Иного выхода у него не было — единственный путь к избавлению лежал через врата Деггла.

— Туда уходят по собственной воле, — объяснял ему Деггл, — потому что это единственное место для бессмертных. Причина, по которой туда собрался ты, довольно необычна — ты хочешь стать старше. Испытать все прелести физического увядания. Возможно даже согласишься пережить смерть. Ты там будешь словно кошка в голубятне — так-то, красавчик. Даже если забыть о том, что тебе нагадала старушка-Ливия.

И Деггл долго смеялся над своими словами.

Средиземное море расстилалось вокруг Взлетающего Орла тихой и покойной густой темной массой. Ни ветерка. Чистое и прозрачное небо. Звезды. Взлетающий Орел ненадолго задремал. Проснулся он от ощущения огромной скорости — врата неслись ему навстречу, облака мчались над головой, в воздухе трещали электрические разряды. Он во весь рост встал у руля и начал править, отчаянно стараясь удержать яхту носом к течению и волнам, чья сила грозила раздавить его утлое суденышко в щепки. Потом вдруг у него закружилась голова, он пошатнулся и упал за борт яхты, яхты Деггла, в бушующее открытое море. Последнее, что он слышал, был мощный ритмичный гулкий звук, похожий… на хлопанье могучих крыльев.

Мгновение спустя он провалился сквозь дыру в Средиземном в другое море, уже не совсем Средиземное, и волны неспешно погнали его тело к берегу, где, встречая первые лучи нового дня, уже покачивался в своем кресле мистер Виргилий Джонс.

Телу Взлетающего Орла, выброшенного на песчаный берег острова Каф, было тридцать четыре года, три месяца и четыре дня от роду. Всего же его владелец прожил на свете семьсот семьдесят семь лет семь месяцев и семь дней. На основании приблизительного расчета можно сказать, что тело Взлетающего Орла замерло в своем развитии семьсот сорок три года четыре месяца и три дня назад.

Он был очень стар.

Он очень устал.

Глава 8

— Представитесь потом, — сказал Взлетающему Орлу Виргилий Джонс в миг, который мы будем считать отправной точкой дальнейших событий. — Как вы смотрите на чашечку кореньевого чая, который миссис О'Тулл заваривает у нас мастерски по собственному рецепту? Тем более, что как раз пора завтракать. Приличия, знаете ли, здесь, в домике О'Тулл, нам тоже не чужды.

— Что это на мне — женское платье? — пораженно спросил Взлетающий Орел.

— Совершенно верно, оно самое, — отозвался Виргилий Джонс. — Позвольте объяснить. Всему всегда есть точное объяснение, как говорится.

— Пожалуйста, извольте, — проговорил Взлетающий Орел, чувствуя, что голова раскалывается от боли.

— У вас болит голова, — объявил Виргилий Джонс. — Немудрено. Я почти не удивлен, я этого даже ожидал, в этом нет ничего неожиданного — простите мне маленькую тавтологию. Долгое пребывание в воде, конечно же, голове не на пользу, в ней случается некоторое расстройство… не то, что расстройство желудка, но все-таки. Выражаю вам, сэр, свое глубочайшее сочувствие и осмелюсь предложить чашечку кореньевого чая. При такого рода расстройствах миссис О'Тулл настоятельно рекомендует кореньевый чай. Целебный состав этого чая промчится прямехонько по протокам вашего тела к больному месту, и хлоп! — вы снова здоровы и веселы.

— Почему на мне платье? — снова спросил Взлетающий Орел, поднялся на удивительно ослабевших руках и сел, вопросительно повернув голову и торс к собеседнику и вытянув ноги на тростниковой циновке.

— Нет, нет, — засуетился мистер Виргилий Джонс, — на вашем месте я не спешил бы принять вертикальное положение. Пока не стоит. Для восстановления сил горизонтальное положение подходит значительно лучше. По моему мнению, все трагические случаи погребения живых еще людей происходят именно от этого: пробыв некоторое время в горизонтальном положении, те приходят в себя — понимаете? Замечу (простите мне этот краткий экскурс в некрологию), что, возможно, вертикальное размещение тела было бы более гуманным в этом смысле способом погребения. Может быть это не столь благопристойно и удобно, но следует помнить и о мучениях несчастных, вот что я хочу сказать.

— Что это за платье? — снова спросил Взлетающий Орел.

— Ах да, конечно — мои искренние извинения, — смущенно отозвался Виргилий Джонс, — я ни в коей мере не хотел уклониться от ответа на ваш вопрос. Даже в мыслях не имел, сэр. Объясниться с вами по поводу появления на вас этого платья доставит мне подлинное наслаждение, уверяю вас. Все дело в том, что в последнее время я существовал здесь без общества, без собеседников, а посему сейчас получаю огромное удовольствие от возможности общения. Причина появления на вас этого дамского наряда чрезвычайно проста. Дело в том, что, когда мы обнаружили вас на берегу, ваша одежда, чего и следовало ожидать после столь продолжительного пребывания в воде, была немного влажной, если не сказать сырой, или, лучше сказать попросту, мокрой насквозь. Вы промокли до нитки, голубчик. Мой гардероб в этом доме, к несчастью, очень ограничен; и мы единодушно решили, что самое лучшее — воспользоваться одним из платьев миссис О'Тулл. Если это как-то смутило или расстроило вас, примите наши глубочайшие извинения, но хочу заверить, что все приличия были соблюдены и миссис О'Тулл в момент переодевания в комнате отсутствовала.

— Нет, ничего, все в порядке, — отозвался Взлетающий Орел, стараясь унять раздражение, которое вызывала в нем болтовня этого пухлого, восторженного человечка; вспомнив о приличиях, он добавил:

— Вы спасли мне жизнь, сэр, сердечно благодарю вас. Меня зовут Взлетающий Орел.

— Виргилий Бовуар Чанакия Джонс к вашим услугам, — представился мистер Джонс, с усилием сопровождая свои слова отдаленным подобием поясного поклона, в чем ему большой помехой был избыток плоти на животе. — Миссис О'Тулл вскорости присоединится к нам, — добавил он. — Ей пришлось вернуться на берег за моим креслом-качалкой, которое она не могла захватить с собой сразу же, поскольку несла на плечах вас — привязанным.

Вероятно, Взлетающий Орел не сумел скрыть удивления; и мистер Джонс поспешно прибавил:

— Сейчас я, как вы можете заметить, сижу. Стоя я не могу нести кресло. Все дело в ремне, понимаете? При помощи ремня кресло удерживается на спине и переносится; ремень извлекается из моих брюк, удержание коих после этого на моей талии становится проблематичным.

Взлетающему Орлу такое объяснение не показалось удачным, но, в конце концов, это было не его дело.

— Ну да, вполне возможно… — туманно отозвался он, ловя себя на том, что постепенно начинает думать и говорить в манере своего не совсем обычного спасителя.

Новый приступ головной боли заставил его опуститься на циновку.

— Я бы с удовольствием выпил сейчас кореньевого чаю, если можно, — тихо попросил он.

Поддерживая руками брюки, мистер Джонс суетливо вскочил. Он двинулся через комнатку, щурясь в сторону очага, где над гаснущими углями висел небольшой котелок.

— Чай должен быть теплым, — заметил он и тут же охнул и выругался: — Черт побери!

Нога его зацепилась за ножку низкого шаткого столика. Многочисленные фрагменты составной головоломки — картинки-загадки — водопадом хлынули на пол.

— Бес его возьми, — продолжал ругаться мистер Джонс. — Воистину для человечества был черным тот день, когда мои очки разбились. Простите за сквернословие, мистер Орел; телесные изъяны всегда ужасно раздражают, согласитесь?

— Вы складываете головоломки?

— Вы спрашиваете, складываю ли я головоломки? Нет, мистер Орел, я мастерю их. В годы вынужденного уединения это занятие служило мне единственным источником отдохновения. Надеюсь, со временем я достигну в этой области серьезного мастерства. Сейчас же мое умение придумывать и мастерить головоломки значительно превосходит умение решать их. Тем более что близорукость здесь совсем не помогает. Ох, что бы я не отдал за пару хороших очков!

Мистер Джонс налил в чашку кореньевого чаю и отнес ее к ложу Взлетающего Орла, по пути поскользнувшись на фрагментах картинки-загадки и с трудом избежав падения. Подав спасенному чашку, мистер Джонс опустился перед ним на прежнее место.

Удивительно, заметил себе Взлетающий Орел, до чего уютно и в безопасности чувствует он себя в этом убогом жилище. Домик, у внутренней стены которого он сейчас лежал, иначе как хижиной назвать было нельзя; две тростниковые циновки, брошенные на земляной, но хорошо подметенный пол на пристойном расстоянии друг от друга, служили здесь кроватями (на одной из них сейчас бессильно покоился его измученный остов). В полумраке у очага виднелись метла и вязанка хвороста. Стены хижины, сложенные из бревен, были промазаны глиной, крыша изготовлена тем же способом. Очаг из валунов и сейчас перевернутый непрочный стол. Несколько кастрюль. В дальнем углу комнатки старый большой сундук. Стены совершенно голые, не видно никаких украшений. Обстановка обители жителей таинственного острова была столь же далека от роскоши особняка миссис Крамм в Мориспании, как сама Мориспания от Китая, например.

Из-за стен хижины доносились разнообразные звуки: щебетание птиц. Шелест густого кустарника. Время от времени где-то в отдалении завывала дикая собака. Но не слышно было ни шагов, ни каких-либо других звуков человеческого присутствия. Единственное окошко затянуто куском мешковины, колеблющимся под дуновениями легкого бриза; дверной проем тоже прикрыт мешковиной. Жилище дикарей или потерпевших кораблекрушение. Виргилий Джонс вписывался в подобную обстановку не легче, чем слон в табакерку.

Выражая своим видом внимание и заботу, облаченный в приличный, хотя и весьма поношенный темный костюм, мистер Джонс сидел на полу. На голове у него сидел черный же котелок, живот пересекала золотая часовая цепочка. Цепочка уходила в жилетный карман, но золотых часов на ней не было. Обитая в непрезентабельной атмосфере, этот человек, отметил про себя Взлетающий Орел, каким-то образом ухитрялся сохранять достоинство и солидность. Близорукий болтун-путаник, воплощение сентиментального достоинства, оскорбленный обедневший аристократ, мистер Джонс напомнил Взлетающему Орлу когда-то виденный им на запасных путях паровоз: могучий гигант времен укрощения пара теперь тихо ржавел на обочине. Сила и мощь покинули его недра. Выброшенный за ненадобностью крепкий еще корпус, Джо Пыхач. Взлетающий Орел допил чай, поставил чашку на пол около себя, положил голову на руку и мгновенно уснул.

— Вот и хорошо, — тихо проговорил Виргилий Джонс. — Вам нужно набираться сил.

Снаружи на ветвях деревьев птицы согласно прощебетали что-то.

Пробудившись, Взлетающий Орел обнаружил близко над собой незнакомое лицо. Лицо смотрело прямо на него — то была старческая морщинистая коричневая обезьянья физиономия миссис О'Тулл. Взлетающий Орел вздрогнул от страха, и остатки сна быстро улетучились, но затем он понял: то, что он поначалу принял за оскал, на самом деле было приветливой улыбкой. Долорес О'Тулл оказалась самой уродливой женщиной, какую он когда-либо видел.

Взлетающий Орел собрался с силами.

— Могу я задать вам один простой вопрос? — спросил он. — Где я?

— Отличный вопрос, — одобрительно заметил Виргилий Джонс.

— Среди друзей, — объяснила миссис О'Тулл, успокоительно оскаливаясь в ответ.

Взлетающий Орел был в крайней растерянности.

Глава 9

— Мы находимся у подножия горы, — объяснил ему мистер Джонс. — Это остров Каф и гора называется тоже Каф. По сути дела гора занимает весь остров.

— И здесь больше никого нет? — продолжил расспросы Взлетающий Орел.

— Здесь — да, больше никого. Здесь мы одни, — ответил Виргилий Джонс. — В известном смысле, конечно. В лесу, естественно, обитают птицы и безопасные для людей хищники, и потом, у нас есть цыплята.

— Значит, на острове, кроме вас, других людей нет?

— Ох, — отозвался мистер Джонс, — нет, это не так. Ответив вам утвердительно, я исказил бы истину.

— Да, — согласилась миссис О'Тулл, — это была бы неправда.

Взлетающий Орел почувствовал, что его собеседники оказались в затруднительном положении.

— Выходит, здесь живут люди? — снова спросил он. — И где же они?

— О-хо-хо, — отозвался Джонс.

— Очень далеко отсюда, — объяснила Долорес.

Голова у Взлетающего Орла снова разболелась; он все еще чувствовал себя нездоровым. По крайней мере, сил и дальше по крупицам добывать сведения из кусающей губы парочки у него не было.

— Прошу вас, — взмолился он, — расскажите.

Виргилий Джонс явно что-то решил для себя.

— Склоны горы, — заговорил он, — покрыты густой растительностью. В лесу можно встретить бродяг, но с ними мы дела обычно не имеем, поэтому сказать точно, где их искать, я не могу.

— И это все? — спросил Взлетающий Орел.

— Н… н… нет, — вынужден был признаться Виргилий Джонс.

— Есть и другие, — сдаваясь, поддакнула Долорес.

— Вы можете рассказать мне о них? — спросил Взлетающий Орел, которому начинало казаться, что его череп сейчас лопнет от внутреннего напряжения, как перезрелый арбуз.

— Так вы хотите знать о них? — цепляясь за последнюю соломинку, переспросил мистер Джонс. — Вы уверены?

— Ничего интересного в этих людях нет, — добавила миссис О'Тулл.

Взлетающий Орел закрыл глаза.

— Прошу вас, — тихо проговорил он.

— Он просит так жалобно, — заметила Долорес О'Тулл.

И тогда они все ему рассказали.

По словам Долорес, К. был городом распутников и нечестивцев; эгоистичных и развращенных людей — находиться в обществе подобных субъектов приличная женщина не может себе позволить. Но, в конце концов, Взлетающий Орел женщиной, приличной или нет, определенно не был. От Виргилия Джонса он узнал все, что надеялся узнать. Это был тот самый остров, о котором говорил Сиспи. Остров вечноживущих, которые не могли сносить тяготы своего бессмертия в обычном мире, но уходить из жизни при этом не желали; по указке Сиспи они отправлялись на остров Каф, чтобы там сосуществовать с себе подобными.

— Известно ли вам имя Птицепес? — спросил удивительную парочку Взлетающий Орел.

— Птицепес, — повторил Виргилий Джонс. На его лице появилось новое странное выражение, непонятно, с чем связанное, с тревогой или с напряженными попытками вспомнить. — Эта леди ваш друг?

— Она моя сестра, — объяснил Взлетающий Орел.

— Нет, — ответил тогда Виргилий Джонс. — Мне это имя неизвестно.

Позже той же ночью Взлетающий Орел внезапно понял, что ему солгали. Откуда мистер Виргилий Джонс мог знать, что имя Птицепес принадлежит женщине?

Кроме того, непонятным оставалось и другое: почему обитатель прибрежной хижины решил ему солгать?

На следующее утро Взлетающий Орел снова заговорил о вчерашнем.

— Дражайший мистер Орел, — ответил ему мистер Виргилий Джонс, — я бы настоятельно советовал вам всецело сосредоточить внимание на восстановлении сил и здоровья. Несчастный случай, приключившийся с вами, очень сильно ослабил ваш организм. Когда вы поправитесь, мы с миссис О'Тулл ответим на все ваши вопросы. Тут на все нужно смотреть сообща; мне было бы гораздо легче, если бы вы поскорее пришли в себя.

— Я хочу знать, на острове моя сестра Птицепес и мистер Сиспи или нет, вот и все. Если я буду знать ответ на этот вопрос, это ничуть не подорвет мое здоровье, уверяю вас.

— Очень хорошо, — вздохнул мистер Джонс. — В таком случае мой ответ — «Да»; да, они здесь. В некотором роде. И больше я пока вам ничего не скажу. Давайте, поправляйтесь скорее, мистер Орел.

Взлетающий Орел вздохнул, оставил эту тему и выпил вторую чашку кореньевого чая.

Прихрамывая, Долорес О'Тулл отправилась на сбор кореньев, ягод и фруктов.

Виргилий Джонс уселся возле Взлетающего Орла и с плохо скрываемой ревностью принялся следить за тем, как выздоравливающий трудится над составлением одной из загадочных картинок.

— Какой вы способный, — сдерживая волнение, ровным голосом проговорил Джонс. — Поразительная скорость.

— Новичкам всегда везет, — отозвался Взлетающий Орел. Он и в самом деле продвигался к решению головоломки очень быстро.

— Теперь, когда вы уже почти совсем поправились, мы с Долорес с удовольствием выслушали бы историю ваших приключений. Насколько мне известно, путь к острову неблизок и должен был отнять у вас много времени. Но, вне всякого сомнения, сначала, как того требует вежливость, я немного расскажу вам о себе, чтобы прояснить некоторые естественные вопросы. Если хотите услышать нашу с Долорес историю, я готов начать.

— Прошу, — проговорил Взлетающий Орел и добавил в картинку еще несколько фрагментов.

Виргилий Джонс нахмурился.

— По-моему, этот фрагмент должен хорошо встать вон в то пустое место, наверху, — быстро и негромко проговорил он. Взлетающий Орел примерил фрагмент головоломки к указанному месту — тот не подошел.

— Вот сюда! — чуть погодя подал голос Взлетающий Орел. — Этот кусочек отлично умещается вот здесь.

Фрагмент головоломки ловко устроился в нижней части картинки.

— Дело в том, что я всегда хотел быть археологом, — заговорил Виргилий Джонс, меняя тему. — К сожалению, жизнь устроена так, что великие замыслы обычно остаются замыслами. Художники, или правильнее сказать живописцы, кончают тем, что зарабатывают себе на хлеб, размалевывая стены. Скульпторы ваяют унитазы. Писатели превращаются в критиков и публицистов. Археологи вроде меня в итоге становятся могильщиками.

— Так, значит, вы могильщик? — с неподдельным удивлением переспросил Взлетающий Орел. Все сходилось: мрачноватая внешность мистера Джонса как нельзя лучше соответствовала этой профессии.

— Некоторое время я действительно копал могилы, — ответил мистер Джонс. — Некоторое время. Прежде чем судьба моя круто повернулась и я оказался здесь. Моя работа мне нравилась; самым приятным было то, что все, с кем мне приходилось встречаться при ее исполнении, были довольны своей судьбой. Покойники были наконец покойны, плакальщики, выплакавшись, тоже успокаивались. На меня все это производило самое благоприятное впечатление — обильное пролитие очистительных слез, а потом полный покой, что может быть лучше. Благодать!

— Довольно циничная точка зрения, — заметил Взлетающий Орел.

— Увы! бедный Йорик, — отозвался Виргилий Джонс; черви давно уже проели его романтизм, разползшийся в клочки.

В установившейся затем недолгой тишине Взлетающий Орел уложил на места все оставшиеся фрагменты головоломки, кроме трех последних.

— У могильщика на острове Каф работы немного, — снова заговорил Виргилий Джонс. — В моем распоряжении оказалось много свободного времени, и тогда я предался своему любимому занятию — размышлениям.

— А что делает здесь Долорес? — спросил Взлетающий Орел.

— Ах, Долорес; ее история очень печальна. Ее любовь к жизни была отягощена непосильным бременем… она живет здесь в уединении, и мне отрадно знать это. Она открыла, что может любить людей только вдали от них. Здесь, конечно, присутствую я, но меня она терпит.

— Последний фрагмент не подходит, — объявил Взлетающий Орел.

Виргилий Джонс довольно улыбнулся.

— Это мой маленький секрет, — объяснил он. — Мои головоломки нельзя сложить до конца.

Глава 10

Наблюдая за вечерними приготовлениями Виргилия Джонса и миссис О'Тулл к ужину, Взлетающий Орел не мог не заметить, как гармонично сочетаются их действия. Впечатление было такое, словно хозяин и хозяйка хижины движутся на различных не пересекающихся уровнях комнаты — сгорбленная Долорес орудовала внизу, коротышка Виргилий, вытянувшись во весь рост, занимал верхний ярус. На краткий миг у Взлетающего Орла создалось полное впечатление того, что парочка существует в параллельных пространствах. Но потом иллюзия исчезла, и он улыбнулся. Несмотря на их скрытность и нежелание говорить об острове, эти люди ему нравились. Он с любопытством подумал о том, занимаются ли они любовью.

Днем он поведал им свою историю; они выслушали его рассказ в благоговейном, более подходящем детской аудитории, молчании, сопровождаемом только кивками и изумленными взглядами. Мистер Джонс подал голос только раз, когда Взлетающий Орел упомянул Николаса Деггла. Тут брови на мясистом лбу мистера Джонса поднялись, и он промолвил:

— Так, так.

Когда Взлетающий Орел закончил, в хижине несколько мгновений царила уважительная тишина. Первым заговорил Виргилий Джонс:

— Святые небеса, мистер Орел, ваш рассказ поистине удивителен. Вы много повидали на своем веку. Боюсь, наши с миссис О'Тулл истории не сравнятся с вашей. Наша жизнь, как вы несомненно уже успели заметить, проходит в замкнутом микрокосме; состояние собственных мозолей и состояние народов волнуют меня в равной степени. Не желая поучать, посоветую все же потихоньку привыкать к более чем скромному быту; жизнь в таком случае кажется более сносной.

— На этом острове мои поиски должны завершиться, — проговорил Взлетающий Орел. — Немного уже осталось.

— Откровенно говоря, — продолжил рассуждать мистер Виргилий Джонс, — я давно уже перестал видеть что-то достойное в героическом неуклонном стремлении к цели. Человек живет, чтобы хоть как-то упорядочить своим существованием пустую бессодержательность окружающей вселенной; добиваться большего означает угодить в водоворот.

Это люди чуткие, и они помогут мне, подумал Взлетающий Орел. Но в голосе мистера Виргилия Джонса ему послышались и иные нотки: сомнения. Словно обитатель прибрежной хижины не вполне верил в свои слова. Долорес О'Тулл была точно натянутая струна, и Взлетающий Орел это тоже заметил; когда он упомянул о том, что желает продолжить свои поиски, косой взгляд, брошенный ею на него, был продиктован не только вежливым вниманием.

— Думайте только о сегодняшнем, дорогой мистер Орел, вот мой вам добрый совет, — сказал Виргилий Джонс. — О том, что может быть и что происходит где-то, не здесь, беспокоиться не стоит. Забудьте о прошлом. Не думайте о будущем. Посвятите мысли собственным мозолям и ближайшему обеду. Вот что в жизни действительно важно.

— Вы обещали ответить на мои вопросы, когда я поправлюсь, — проговорил тогда Взлетающий Орел. — Я поправился и жду ответа.

— Поговорим об этом завтра утром, — торопливо ответила Долорес О'Тулл. — Прежде стоит хорошенько выспаться.

— Но завтра не существует, есть только сегодняшний день, — возразил Взлетающий Орел.

— Завтра, — с мольбой в голосе повторила Долорес О'Тулл.

Взлетающий Орел глубоко вздохнул.

— Я ваш гость и живу здесь благодаря вашей доброте, — проговорил он. — Хорошо, завтра так завтра, оно придет довольно скоро.

Виргилий Джонс решил разрядить обстановку.

— Давайте отпразднуем ваше выздоровление, — предложил он. — Думаю, сегодня на ужин мы вполне можем зарезать цыпленка. Мистер Орел, ввиду того, что мы с миссис О'Тулл чистим сейчас овощи, не могли бы вы взять это на себя? Будьте так добры.

Взлетающий Орел не мог отказать этим добрым людям; он взял предложенный ему нож и вышел во двор, отметив, что это его первая целенаправленная прогулка на острове Каф со дня прибытия.

Едва гость вышел за порог, миссис О'Тулл оставила овощи, подошла и встала рядом с мистером Джонсом.

— Ты… ты ведь не уйдешь с ним, правда?

В ее глазах был страх.

Вместо ответа Виргилий Джонс молча взял ее за руку; Долорес отчаянно сжала его ладонь. Это было первое проявление их чувств, выстраданное за нескончаемые дни сдержанности и утаивания.

— Я не могу потерять тебя, я этого не вынесу, — выдохнула она.

Взлетающий Орел поднял голову и посмотрел на гору Каф, вокруг которой медленно сгущались сумерки. Прямо от хижины склон горы круто уходил вверх, скрываясь за переплетениями свежей зелени густых зарослей. Просвет намечался только где-то наверху, там, где предположительно находился город К. Гора Каф: столь же чуждая ему, сколь и весь известный ему мир; и тем не менее меж ними было сходство, у них были общие черты, у мира людей и у горы, у этого окруженного кольцом туманов острова и исхоженных им вдоль и поперек континентов. Мрак медленно окутал гору, и он перестал различать ее. Все исчезло в темноте, остались только лица его сестры и незнакомого бродячего торговца, которых он должен был либо найти, либо забыть навсегда.

— Цыпленок, — попросил он цыпленка, — позволь убить тебя.

В его руке был нож, и птица находилась в его власти; но он медлил, ибо в душе его поднялось уже привычное противоречие. Никогда прежде он не желал быть гордым одиночкой, всегда стремился оказаться принятым и понятым, угодить и пойти навстречу, и эти усилия привели к тому, что его сердце разделилось надвое. Не будь у него веских причин, он, может быть, и не возражал бы сколько-нибудь пожить с мистером Джонсом и миссис О'Тулл. Он почти не сомневался, что им будет приятно его общество — он и сейчас им нравится; для него же самого это был шанс сойтись с людьми, насладиться желанной переменой в своей судьбе вечного странника. Жизнь в хижине обещала мир и благодать. Но для этого он должен был отказаться от своих поисков…

Он зарезал цыпленка, поскольку тому на роду была написана смерть под ножом.

За обедом долго царило молчание. Долорес О'Тулл была погружена в свои невеселые думы; время от времени она приходила в себя и, спохватываясь, торопливо и путано предлагала мистеру Джонсу и Взлетающему Орлу взять еще кусочек цыпленка. Взлетающий Орел заметил, что глаза женщины светятся по-новому; понять значение этого света он не мог, но ничего подобного раньше определенно не было. Сам он больше думал о загадочной горе Каф, о ее затянутой облаками вершине.

Виргилий Джонс предпринял робкую попытку завязать разговор.

— Согласитесь ли вы, мистер Орел, с тем, что человеческие страхи по большей части следствие игры воображения?

— И да и нет, — задумчиво отозвался Взлетающий Орел.

Мистер Джонс нахмурился; он понимал, что следует подыскать менее серьезную тему, но в рассеиваемых свечами сумерках ничего не шло ему на ум. Они устроились на корточках вокруг шаткого низенького столика. Взлетающий Орел уже снял платье и переоделся в свой просохший костюм, мистер Джонс ради ужина снял котелок. Оба были невеселы, и каждый думал о своем.

— В это время суток вид на гору превосходный, — снова попытался начать Виргилий Джонс, но в ответ получил лишь несколько невразумительных междометий.

— Да, хм, пожалуй, — отозвался Взлетающий Орел, за что миссис О'Тулл ожгла его испепеляющим взглядом.

— Не сомневаюсь, что пение птиц также доставило вам удовольствие, — решил не сдаваться мистер Джонс. — Воистину имя им легион. Вас никогда не удивляло, как часто названия птиц используются для аналогий при описании человеческого поведения?

— Нет, я никогда об этом не задумывался, — признался Взлетающий Орел.

— Ага. А напрасно. Вот послушайте. Птичье царство не раз замечательно служило выдумщикам разнообразных легенд и мифов. Птицы занимают иную, чем человек, среду обитания, однако во многом обнаруживают замечательные параллели с нами — у птиц есть язык, есть разделение по сословиям, семейные узы и тому подобное. Люди и птицы весьма далеки друг от друга, и потому проводить абстрактные аналогии между теми и другими можно без особого риска, но в то же время пернатые достаточно вездесущи, чтобы эти аналогии были всем понятны. Взять хотя бы жаворонка. Или соловья. Или ястреба. Имя птицы имеет не просто описательное назначение; имя птицы есть символ. Идем далее — вспомните, как много было богов с птичьими именами и обличьем в античном мире. Первый — Феникс. Далее птица Рух. Хома. Гаруда. Бэнна. Железноклювый Ючер. Гасилинга с силой пяти слонов. Керкер. Грифон. Норка. Священный дракон. Фенг. Кирни. Орош. Сёна. Анкуа. И конечно же, верховный повелитель всех птиц, сам Симург. По-моему, примеров вполне достаточно. Вполне достаточно.

Взлетающий Орел промолчал.

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но Орел символизирует в мифологии индейцев очень важное и любопытное понятие. Насколько я помню, Орел означает Разрушение, верно? Разрушение быстрое и ужасное. Любопытно, почему вы выбрали себе именно такое имя?

— Не я выбрал имя, — отозвался Взлетающий Орел. — Имя выбрало меня.

— Понятно, — ответил Виргилий Джонс и переплел пальцы.

Глава 11

Полночь или около того. В маленьком домике-хижине на узкой каменистой площадке на самом краю прибрежного утеса царит тишина. В темных лесах на дальних склонах таинственной горы тоже все тихо. Все, и море и небо, спокойно.

Взлетающий Орел спит; но не спит уродливая женщина на соседней циновке, ее глаза широко раскрыты.

Прикрытый тонким истертым одеялом Виргилий Джонс сидит, возвышаясь бесформенной грудой плоти, в своем кресле-качалке. Редкие, но отчетливые поскрипывания качалки свидетельствуют о том, что он тоже далек от сна. На несколько мгновений его глаза закрываются, но затем неумолимо распахиваются вновь, и он видит перед собой Долорес, сутулое тело, облаченное в ночную рубашку из грубого полотна, тощее и тихо дрожащее. В ее глазах можно безошибочно прочитать обещание. Несколько мгновений они смотрят друг на друга, ожирение и истощение, соединенные общей пуповиной желания. Потом губы Виргилия быстро вздрагивают и неуверенно пытаются сложиться в улыбку; он извлекает из недр кресла свое тело, усталое тело, внутри которого нервы натянуты как струны. Идет к двери и, подняв полог из мешковины, с неловкой галантностью отступает в сторону, пропуская миссис О'Тулл вперед.

Во дворе перед хижиной, среди спящих цыплят, они снова неуверенно останавливаются, поскольку полупарализованные члены отказываются служить их возбужденной, но еще сомневающейся относительно того, как дать разрядку этому возбуждению. Язык Виргилия высовывается наружу и быстро проделывает привычный маршрут, обегая пересохшие губы; руки Долорес О'Тулл, висящие вдоль тела, время от времени слабо всплескивают, отчего она очень напоминает искалеченного воробья.

— Виргилий.

Имя вырвалось у нее непроизвольно, пробравшись наружу в обход паралича; Долорес прошептала его с чувственностью женщины, расстающейся с последним, потаенным, сокровищем. Пронизав покровы его старой ночной рубашки, это слово проникло в Виргилия Джонса, и внезапно он почувствовал себя более уверенно.

— Ох, Виргилий.

Второй призыв; его взгляд начал перемещаться и наконец повстречался с сияющими глазами Долорес. Свет этих живых очаровательных глаз обещал нежность и ласку, и неожиданно он почувствовал, что покорен.

— Мадам, — проговорил он, ощутив новую, хотя и более слабую волну страха, пронизавшую его, — мадам, боюсь, что я…

— Долорес, — перебила его она. — Не нужно «мадам», просто Долорес.

Виргилий Джонс открыл рот; звук имени будто прояснил его мысли.

— Долорес, — проговорил он.

— Виргилий.

Снова наступила пауза; теперь женщина ждала от мужчины поступка, не желая двигаться дальше без его поддержки.

— Мы словно парочка перепуганных неумех.

Он нашел в себе силы сдвинуться с места и шагнуть к ней.

— Позвольте предложить вам руку, мадам, — спокойно сказал он. Миссис О'Тулл сделала быстрый книксен.

— Благодарю вас, сэр, — она оперлась о руку мистера Джонса.

— Лучше пройдем вон туда, — заметил мистер Джонс, увлекая свою спутницу вперед, к колодцу, к поросшей мягкой травой удобной ложбине.

Долорес согласно склонила голову. Неспешной прогулочной походкой они проследовали к краю поляны и углубились под сень деревьев.

Чувствуя, что от волнения у него захватывает дух, Виргилий Джонс опустился на траву. Теперь дело было за Долорес, и он просто терялся в догадках насчет того, что она может сделать сейчас. Линию собственного дальнейшего поведения он тоже представлял весьма смутно. Увы, бедный Йорик. Долорес застыла перед ним, взгляд ее расширенных глаз, устремленных на него и только на него, сделался стеклянным и неподвижным; руки медленно поднялись к плечам, к веревочным завязкам полотняной ночной рубашки. Виргилий понял, что сейчас произойдет, и его охватила паника; но посерьезневшую миссис О'Тулл теперь невозможно было остановить, она твердо решилась довести начатое до конца. Ее пальцы ухватились за концы веревочных тесемок и потянули; рубашка упала к ее ногам.

— Хорошо еще, что ночь теплая, — нравоучительно заметил мистер Джонс. — Туман, слава Богу, рассеялся.

Опомнившись, он понял, что городит чушь и ведет себя как идиот, но на лице Долорес не появилось никаких признаков неодобрения — нагая, она застенчиво стояла перед ним, словно случайно поместив одну руку против лобка. Во тьме ее тело казалось не таким морщинистым, горб был вовсе незаметен.

Виргилий поднял руки, и она устремилась к нему, он потянул ее к себе на траву, она послушно легла и замерла в ожидании.

Мистер Джонс поцеловал ее.

Поначалу их руки двигались медленно и неуверенно, прикосновения были легкими, движения опутывали тела кисейным коконом, свивая паутину боязливых ласк. Но постепенно руки нашли свою цель, напряжение и скованность ушли из спин, шеи и плеч, движения стали естественными, несущими радость.

Руки вспомнили свою искусность, лихорадочные губы, разделяясь и соединяясь, отправились на поиск других губ, языки била дрожь наслаждения, открываемого заново.

— Совсем неплохо для зеленых юнцов, — заметил Виргилий Джонс, и Долорес счастливо засмеялась. Много времени прошло с тех пор, как он последний раз слышал ее смех; воистину слышать этот смех для него было высшим удовольствием, и он тоже рассмеялся.

И смех сделал свое дело; шлюзы раскрылись, и потоки желания смыли нерешительность. Их тела переплелись.

— Горб! Обними мой горб! — выкрикнула Долорес. Руки Виргилия Джонса обхватили эту прискорбную выпуклость ее тела, принялись гладить, тереть и мять; Долорес вздрагивала от наслаждения, и чувство ущербности чудесным образом менялось, превращаясь в сексуальность.

Несколько первых мгновений она лежала рядом с ним, потом вскочила и устроилась сверху, ее руки ухватились за обширные складки его тела, с детским наслаждением она принялась мять и крутить его плоть. Они снова смеялись; Виргилию теперь тоже не нужно было страдать из-за своих небезупречных очертаний. — Словно тесто мешу, — хихикала она, притворяясь, что лепит из его живота каравай.

Он кончил один раз, она же не кончила совсем. Они не пользовались своими органами ужасно много лет, и от бездействия те утратили чувствительность. Но ни он, ни она не обратили на эту безделицу особого внимания; то, что случилось с ними, само по себе вполне удовлетворило их — о большем они помышлять не могли. Некоторое время после того, как все кончилось, он попросту неподвижно лежал поверх нее, обтекая ее собой со всех сторон, укрывая, чувствуя под собой ее кости, жесткие и почти не покрытые мясом, совсем не как у него, — так они были одним зверем, четырехруким и четырехногим, двухголовым, растаявшим в блаженстве. Ее груди были парой сморщенных сушеных фиг, его же — были большими и мясистыми как арбузы. Его пенис, короткий и толстый, покорно лежал в жесткой лунке ее ладони.

— Даже не думай худеть, — говорила ему она. — Таким и оставайся. Оставайся Виргилием.

— Мне не удастся похудеть при всем желании, — отвечал он, — таким я был в тот момент, когда. Я уже пытался. Я пытался сесть на диету, но моя щитовидная железа все равно брала свое.

— Вот и хорошо, — отзывалась она.

— Кстати говоря, — добавлял он, — представить тебя толстой я тоже не могу.

— Все останется по-прежнему, — говорила она. — Мы будем сидеть на берегу, кормить цыплят, слушать птиц и вести хозяйство и…

Заметив выражение его лица, она замолчала.

— Виргилий, — воскликнула она. — Все должно оставаться, как было! Понимаешь, все!

Выражение его лица не изменилось.

Возможно, я совершила ошибку, когда решила лечь с ним. Теперь он получил то, что хотел. Теперь мне нечего ему больше предложить, нечего посулить, нечем его удержать.

Возможно, я совершил ошибку, когда решил лечь с ней. Еще одно обязательство, новые хлопоты, новые укоры. Если я лег с ней, то не солгал ли я ей?

Возможно, я поступила правильно, когда решила лечь с ним. Теперь между нами нет тайны, все решено, ясно и открыто. Теперь он знает, что любит меня.

Возможно, я поступил правильно, когда решил лечь с ней …

— Я люблю тебя, — сказала Долорес О'Тулл.

— Я люблю тебя, — сказал Виргилий Джонс.

И ему и ей было очень и очень грустно.

— Это все он, — горячо прошептала Долорес.

— Кто это «он»?

— Взлетающий Орел, — ответила она. — Если бы он не появился здесь, мы не оказались бы… здесь.

— Значит, мы должны быть ему благодарны, — ответил Виргилий Джонс.

— Да, — печально проговорила Долорес. — Мы должны быть ему благодарны. За все.

Но есть горе, подумал мистер Джонс, и есть вина: найдется ли тот, кто покорно принесет их и положит под двери Гримуса?

Долорес не сводила глаза с очистившейся от облаков горной вершины.

— Все должно оставаться, как есть, — процедила она сквозь сжатые зубы.

Глава 12

Взлетающий Орел проснулся от подземного толчка. Было раннее утро. Сотрясение почвы достигло его сквозь тонкую циновку; единственный низенький столик сдвинулся с места, фрагменты загадочных картинок ссыпались с него каскадом. Взлетающий Орел мгновенно вынырнул из сна и тут же вскочил на ноги; но толчки не повторялись, опасность миновала. Разрушений не было.

За секунду до пробуждения ему снился сон, точнее кошмар. Он в полной боевой раскраске стоял на вершине черной скалы и, размахивая томагавком, безуспешно сражался с орлом, который, раз за разом налетая, рвал когтями его тело, клевал его плоть, а снизу за ними наблюдала молчаливая темная фигура без лица, высокая и стройная. Пальцы незнакомца были унизаны кольцами, он смеялся, смеялся не переставая: это был смех Деггла.

В комнате все еще царил полумрак, сквозь мешковину на двери и окне пробивались первые лучи утреннего света. Несколько секунд он стоял, тяжело и взволнованно дыша, переводя взгляд с пустой циновки Долорес О'Тулл на пустое кресло-качалку мистера Джонса и обратно. Потом вышел наружу.

Мистер Джонс и Долорес О'Тулл стояли рядышком перед домом; вокруг них бегали, отчаянно пища, растревоженные цыплята, на ветвях над их головами испуганно гомонили разбуженные птицы. Толстый мужчина и тощая женщина стояли неподвижно. Губы Виргилия непроизвольно кривились; взгляд Долорес казался задумчивым и отстраненным. По крайней мере, Взлетающего Орла она не замечала.

— Трепет земли, — проговорила она.

— Что? — не понял Взлетающий Орел. Долорес его не слышала.

— Великая Черепаха пошевелилась, — добавила она, обращаясь к Виргилию, и горько усмехнулась.

Виргилий поглядел на свою подругу с тревогой. Долорес ответила негодующим взглядом и мрачно добавила:

— Я ошиблась, все осталось по-прежнему. Ничего не должно меняться — ты понял? Ничего не случилось. Все осталось по-прежнему.

— Миссис О'Тулл здорова? — спросил Взлетающий Орел. — С ней все в порядке?

— Да, да, она здорова, — отозвался мистер Джонс, подталкивая Долорес к дверям хижины. — Она немного испугана, вот и все, — добавил он скорее для себя, чем для Взлетающего Орла. — Ей нужно отдохнуть. А нам с вами стоит прогуляться. Мне нужно с вами поговорить. А она пускай отдохнет, хорошо?

— Конечно, — ответил Взлетающий Орел.

Оставив миссис О'Тулл в хижине, мистер Виргилий Джонс и Взлетающий Орел направились в сторону колодца — места романтического ночного свидания. Когда их шаги затихли в отдалении, Долорес вздрогнула, поднялась, подошла к сундуку, стоящему в дальнем углу хижины, и с усилием подняла его крышку. Здесь взаперти хранилось ее прошлое, не тронутое переменами, такое же, как раньше. Она уселась на пол перед сундуком, обняла его и прошептала:

— Опять то же самое вчера. Каждый новый день — то же самое вчера. Время стоит на месте.

Глава 13

По неуловимым переменам Взлетающий Орел понял, что сегодняшний мистер Виргилий Джонс отличается от Виргилия Джонса вчерашнего. Неприязнь миссис О'Тулл к нему, Орлу, еще вчера неопределенная, сегодня укрепилась, стала несомненной и явственной. Но ни то, ни другое не занимало его в это утро — он хотел задать мистеру Джонсу вопрос и добиться от него четкого ответа. И чем раньше он узнает тайну происхождения острова Каф и одноименной горы, чем раньше узнает, где искать сестру Птицепес и Сиспи, тем раньше сможет оставить чудаковатую парочку в покое и продолжить свои одинокие поиски.

Виргилий Джонс уводил его все дальше от хижины в глубь леса. Остановились они у колодца. Колодец, а по сути дела круглая необложенная яма в земле, давно пересох. Желая скрыть волнение и преживания минувшей ночи, Виргилий Джонс придал лицу серьезное выражение и став похож на школьного учителя.

— Очень хорошо, — заговорил он. — Для начала я напомню вам, что на своем пути вы испытали много хорошего… но и плохого тоже. По большому счету, за свою жизнь вы столкнулись по крайней мере с двумя явлениями, которые можно было бы отнести к сверхъестественным. Во-первых, вы стали бессмертным: для обычных людей это великая редкость. Но мир, в котором вы до недавних пор проживали, не так уж прост. В нем можно натолкнуться на совершенно невероятные вещи.

Взлетающий Орел кивнул.

— Чанакия, — проговорил мистер Виргилий Джонс. — Это имя я сам добавил себе. Так звался древний король-философ, часто повторявший, что мир совсем не то, чем кажется на первый взгляд, и даже не то, чем не кажется, но все сразу. Одновременно и то, каким мы его видим, и то, каким нам не дано его увидеть. Это известное определение, и если я не ошибаюсь, принадлежит оно именно Чанакия. Это было сказано много, много лет назад — понимаете? За точность цитаты не ручаюсь, здесь важен смысл.

Мистер Джонс быстро глянул на яму колодца, вздохнул и заговорил снова.

— Хорошо, подойдем к проблеме с другой стороны. При взгляде на меня, вы, мистер Орел, понимаете, что тело мое твердо и непрозрачно. Возьмем теперь другое — посмотрев на этот колодец, вы можете с уверенностью сказать, что он пуст. Теперь ответьте мне следующее: согласны вы или нет с тем, что эти два определения — полная пустота и твердое непрозрачное тело — не имеют никакого отношения ни к моей природе, ни к природе колодца, а целиком и полностью зависят от того, как вы и то и другое видите?

Взлетающий Орел нахмурился.

— Извините меня, мистер Орел, — сказал тогда мистер Джонс. — Вижу, что обескуражил вас, но и это понятно — вопрос сложный. Но попытайтесь понять: мое тело есть материя, состоящая из мельчайших частиц, иными словами, элементарных ультрамикрокосмов. Все сводится к тому, что расстояние между частицами, составляющими мое тело, гораздо меньше, чем между заполняющими пространство колодца. Располагая другими средствами наблюдения, более точными и чуткими, чем наши глаза, можно открыть, к примеру, что я так же «пуст», как жерло колодца, или наоборот, что воздух в колодце так же «тверд» и «плотен», как я.

— Возможно… — с сомнением проговорил Взлетающий Орел.

— То, к чему я клоню, как обычно, неловко и обиняками, — продолжил Виргилий Джонс, — сводится к следующему: границы нашего мировосприятия устанавливают наши собственные возможности, а не природа мира. Встречая на своем жизненном пути вещи, выбивающиеся из установленных нами же самими привычных рамок, мы немедленно причисляем их к разряду сверхъестественного. Призраки. Неопознанные летающие объекты. Видения. Мы ставим под сомнение душевное состояние тех, кто способен видеть все это. И интересный факт: человека признают разумным только тогда, когда он вписывается в изначально выдуманные кем-то границы реальности.

— Хм, — отозвался Взлетающий Орел.

— «Вперед, вперед и вперед, — сказала птица», — торжественно провозгласил Виргилий Джонс.

— Что?

— Это цитата из одного известного автора, — ответил Виргилий Джонс. — Мое чудачество. Пытаюсь оправдаться в собственных глазах. Но давайте продолжим. Прошу прощения за краткое отступление от темы.

С тем чтобы подкрепить и пояснить свои тезисы, я приведу пример. Аналогию. Во всех нас — и в окружающем нас мире — в живых существах и неподвижных предметах, ветре и свете, в общем во всем — сравнительно с подлинно твердой материей, есть большая доля пустого пространства. Не будет безосновательным заявить, что прямо здесь, вокруг нас и внутри нас, существует совершенно другой мир, состоящий из соответствующих друг другу твердых частиц и пустот, и имеющиеся в этом мире наблюдательные устройства таковы, что мы для его обитателей словно бы не существуем, как, впрочем, и они для нас. Я говорю о другом измерении.

— Ну, не знаю, — нерешительно протянул Взлетающий Орел. — А если и так, то что?

— Если вы примете эту гипотезу, то, развивая ее, можно сказать, что одновременно может существовать больше двух таких миров. В одной и той же точке пространства может быть бесконечное множество измерений, этакий палимпсест, одно скрыто за другим, на другом слое, причем постичь или увидеть эти измерения, кроме одного, мы не в состоянии.

И вот еще: нет причин сколько-нибудь обоснованно полагать, что все это бесконечное множество измерений существует только в масштабах нашего физического мира. Бесконечность измерений может брать начало от мельчайших микрочастиц, составляющих атомы, восходя к размерам вселенной. Не будет также ошибкой заявить в таком случае, что сами мы, возможно, существуем внутри пары субатомных частиц некоего иного, невообразимо огромного мира.

Взлетающий Орел почувствовал раздражение.

— Все это, конечно, очень интересно, — довольно резко проговорил он. — Однако я не понимаю, какое это отношение имеет к ответу на впорос, где находится моя сестра?

— Мой дорогой мистер Орел, — примирительно отвечал мистер Джонс. — Я просто пытаюсь расширить ваш кругозор, ничего более. Я не вижу другого пути объяснить вам природу существования нашего острова.

Мысли в голове Взлетающего Орла начали тошнотворный круговорот.

— Возможно, вы уже что-то слышали о теории потенциального бытия, — любезно продолжил тем временем мистер Виргилий Джонс. — Исходя из этой теории, предположим, что есть — скажем для простоты — четыре вероятных пути развития Средиземного моря. Первый из них: ни в прошлом, ни в будущем, нигде об острове Каф не слыхали. Второй путь: остров Каф существовал, но потом по некоторым причинам исчез. Третий: остров не существовал в прошлом, но существует теперь и будет существовать в будущем. И, наконец, четвертый, — мистер Виргилий Джонс обвел рукой вокруг себя, — остров существовал в прошлом и продолжает существовать в настоящем.

Сказав это, он позволил себе небольшую театральную паузу.

— Оригинальных описаний измерений может быть столько же, сколько существует самих измерений. Существует миллион планет, подобных Земле, миллион различных путей исторического развития, причем все эти варианты осуществляются одновременно. Существование измерений может быть взаимосвязанным, но в повседневной жизни мы не замечаем никаких огрехов взаимного пересечения измерений, возможно, влияющих на прошлое и будущее друг друга. Это уже за рамками нашего восприятия. Вы, мистер Орел, оказались в другом историческом континууме — вот что с вами случилось, грубо говоря. Мы все существуем только здесь — мы и наш остров. В том мире, откуда вы пришли, о нас ничего не знают, потому что там нас нет.

— Значит, вы все призраки, — сказал словно бы самому себе Взлетающий Орел. — Вы призраки, а я сумасшедший. Вы это хотите сказать? Я вижу несуществующие вещи и несуществующих людей.

— Не слишком веселый вывод, — заметил мистер Виргилий Джонс. — Ваши слова можно трактовать и иначе: возможно, призрак — вы. Вы и ваша сестра Птицепес.

— Где она? — громко воскликнул Взлетающий Орел, уже не сдерживаясь, словно, выяснив это, мог бы избавиться от всех прочих сомнений.

— В ее точном местопребывании я не уверен. Она где-то на вершине горы. Шансов найти ее у вас практически нет, даже невзирая на то, что ваше оригинальное прибытие на остров свидетельствует о вашей высокой восприимчивости к параллельным измерениям.

— Но почему я не смогу найти сестру? Ведь остров не так велик? — успокаиваясь, спросил Взлетающий Орел.

Помолчав минутку, Виргилий Джонс ответил:

— Это не так просто объяснить, мистер Орел. Именно поэтому мы откладывали этот разговор до дня вашего выздоровления.

— Я найду ее, — упрямо повторил Взлетающий Орел.

— Постучите по дереву, — посоветовал мистер Виргилий Джонс, повернулся, подошел к ближайшему стволу и так и сделал.

— Проживая в реальности, где, как я уже говорил, возможно все, — смущенно заметил после этого он, — я предпочитаю не пренебрегать даже мелочами. Отсюда происходит и мое болезненное суеверие — это, конечно, глупо, но все же. В конце концов, ведь в этом дереве может обитать злой дух. Или мстительный бог. Существование могущественных демонов-колдунов я тоже допускаю. Линии на ладони человека всегда говорят правду. Символы бывают не менее реальными, чем люди. Как в нашем, так и в вашем измерении мы придаем очень большое значение вопросам взаимодействия символов с непознанной и таинственной материей человеческой судьбы. Узнать и назвать истинные движущие нами силы не только непросто, но порой невозможно. Существуя беззащитным в столь бескрайнем океане разнообразных вероятностей, я нахожу простительное утешение в своих невинных слабостях.

Взлетающий Орел напряженно застыл, сжав кулаки (костяшки пальцев побледнели) и губы (те превратились в бесцветную, почти незаметную полоску).

— Ну полно, перестаньте, — попытался разрядить обстановку мистер Джонс. — Я считал вас более гибким и восприимчивым.

— Я ухожу, — сказал Взлетающий Орел, — сегодня же. Я поднимусь на гору. Я найду сестру Птицепес и Сиспи, и они помогут мне выпутаться из этого безобразия.

— К сожалению, это невозможно, — ответил Виргилий Джонс.

— Почему? — выкрикнул Взлетающий Орел.

— Ввиду Эффекта Гримуса, — спокойно объяснил мистер Джонс. — День ото дня сила Эффекта растет. Сказать по правде, и нам осталось недолго ждать — день, когда граница Эффекта достигнет подножия горы и нашей хижины, уже не за горами — извините за неудачный каламбур. Я не советовал бы вам уходить.

Взлетающий Орел почувствовал себя совершенно разбитым, словно его снова только что выбросило из моря на берег.

— О чем это вы говорите? — тихо спросил он.

— О Гримусе. И порожденном им Эффекте.

— Что это такое, черт возьми?

— Для одного дня новостей, я думаю, довольно, — ответил Виргилий Джонс. — Не вдаваясь в подробности, скажу вам лишь одно: склоны горы Каф кишат чудовищами, мистер Орел. Без проводника вы там обязательно пропадете. Возможно, и проводник вас не спасет.

Совершенно уже сбитый с толку Взлетающий Орел яростно затряс головой и спрятал лицо в ладонях. Виргилий Джонс подошел к нему и положил руку на плечо.

— Мне очень жаль, — проговорил он. — Поверьте, мне очень жаль. Извините, но что правда, то правда.

— Нет, не вам, а мне нужно извиняться, — возразил Взлетающий Орел. — Я веду себя как капризный ребенок.

— Вас можно понять, голубчик, — добродушно отозвался Виргилий Джонс.

— А вы можете сказать мне, что это за чудовища?

Виргилий Джонс печально кивнул.

— Значит, вы непреклонны? — спросил он.

— Да, — ответил Взлетающий Орел. — Чем бы мне это ни грозило, я хочу довести начатое до конца.

— То, о чем я говорил вам недавно, это лишь Внешние Измерения, — сказал тогда мистер Джонс. — Кроме того, существуют и Внутренние. Никто не знает, что за вселенная может таиться в голове человека. Эффект может оказывать на сознание самое разрушительное воздействие. Последствия могут оказаться печально необратимыми.

Мистер Виргилий Джонс замолчал. Взлетающий Орел пытался добиться от него большего, но узнал только вот что:

— О некоторых свойствах острова Каф невозможно рассказать словами — это можно понять, только испытав на себе. Возможно вам, мистер Орел, повезет, и вы так ничего и не узнаете об этих ужасах. Вы мне очень понравились. Вы устремлены к своей цели и настойчивы, а для этого нужна душевная стойкость.

Взлетающий Орел неуверенно улыбнулся.

— Взгляните еще раз на этот колодец, — торопливо, желая скрыть смущение, заговорил мистер Джонс. — Вот одно из наглядных подтверждений тому, что суеверия, приметы и тому подобное не всегда справедливы. Это место я определил, пользуясь указующей на воду лозой — способ известный, — но, как видите, воды тут нет и в помине. Для того чтобы вода здесь появилась, одного хотения недостаточно — нужно и само ее присутствие. Одним желанием не заставишь воду сочиться из сухих стенок.

— Но зачем вам колодец? — удивился Взлетающий Орел. — У вас же есть ручей.

Он махнул рукой в сторону журчащей между деревьями извилистой водной полоски.

— Нужно же мне было чем-то заняться, — неохотно ответил мистер Виргилий Джонс. — Мысль, конечно, не самая лучшая.

— Ваши желания мне непонятны, — сказал мистер Джонс Взлетающему Орлу. — Вы хотите стать старше, умереть — это грустно слышать. Откуда у вас, такого молодого телом и, вероятно, душой, такие мысли?

Отвечая, Взлетающий Орел удивился горечи, которую расслышал в собственных словах:

— Я хочу вернуться к людям.

По лицу мистера Джонса быстро скользнула тень: сначала потрясение, потом на смену пришло что-то другое… желание извиниться? Этот человек слишком часто извиняется, подумал Взлетающий Орел.

— Любопытно, — проговорил мистер Виргилий Джонс, — смерть вам представляется силой очеловечивающей.

Настроение у растерянного Взлетающего Орла вконец испортилось — он все глубже погружался в трясину неразрешимости, и выхода пока видно не было. Мистер Джонс, очевидно, чувствовал себя не лучше. Поднявшись с травы, на которой они сидели, он отряхнул брюки, поправил шляпу и попробовал вернуть гостю присутствие духа.

— Остров Каф, — заметил он, — часто представляется мне великим лингамом, находящимся посреди йони — Моря. — Увидев, что Взлетающий Орел смотрит на него непонимающе, Джонс пояснил: — Это санскритские термины, мой дорогой Орел. Не слишком приятная вещь. Я знаю, у меня мрачноватый юмор.

Снова посерьезнев, он продолжил:

— Почему я придаю этому несчастному месту такой откровенно фаллический смысл, сказать с точностью не могу. Дело в том, что нас, живущих на острове, объединяет сущая безделица. Это…

Мистер Джонс замолчал.

— Что же? — настойчиво спросил его Взлетающий Орел.

— Но вы и без меня, должно быть, знаете это, голубчик, — ответил Виргилий Джонс, делаясь необыкновенно серьезным. — Я говорю о бесплодии. Мы стерильны. Стерильны. Вот на чем я сломался. Печальный, если не сказать трагический побочный эффект Напитка Жизни. Среди этих забытых Богом скал вы, голубчик, не услышите детского смеха. Мы все бесплодны, каждая грешная душа.

Включая и вас.

Настало время горечи звучать в голосе мистера Виргилия Джонса. Взлетающий Орел встал, повернулся и зашагал к хижине. Виргилий Джонс снова опустился на траву и еще долго в задумчивости сидел так, выбирая у своих ног мелкие веточки и ломая их между пальцами.

Глава 14

В нормальных обстоятельствах Взлетающий Орел наверняка питал бы к миссис О'Тулл, несчастной женщине-калеке, инстинктивное сочувствие. Он сам, в свое время признанный уродом, немало натерпелся из-за безжалостных шпилек, подпущенных на его счет собратьями; таким образом, у них было много общего. Но взаимная симпатия не возникло, и теперь Взлетающий Орел понял, почему. Если, по словам Виргилия Джонса, на гору Каф невозможно было (или не следовало) подниматься без опытного проводника, то без слов было ясно, кто мог стать таким проводником. Взлетающему Орлу не терпелось продолжить поиски, и он снова и снова пытался придумать способ убедить мистера Джонса отправиться вместе с ним. Не удивительно, что Долорес невзлюбила его; вежливая и радушная хозяйка вначале, она стала совершенно нетерпимой к Взлетающему Орлу.

Может быть стоит предложить и ей пойти с ними? Возможно, это самое правильное решение, сказал себе он. Отказавшись от этого предложения, миссис О'Тулл лишится морального права ненавидеть его. Они перестанут быть врагами. Выход был вроде бы найден, но легче от этого не стало.

Глава 15

О, какая это замечательная вещь, старинная — отличный крепкий сундук, огромный, пусть старый и затянутый паутиной, но такой покойный, замки давным-давно сломаны, крышка забыла как открываться, а внутри хранится вся ее жизнь. О, это чудесный сундук, он так надежно хранил ее воспоминания все эти годы. Открыть его, погрузиться в прошлое с головой — и вокруг вновь былые радости и горести, все по-прежнему, ничего не изменилось. Перст движется и оставляет после себя письмена, оставляет письмена, и все движется, движется. Всем твоим слезам не смыть начертанное им. Ни всем твоим слезам, ни призраку орла. Да, да, да, это так, все замерло, застыло в вязкости лет, как застыло ее бессмертное тело, теперь такое же бессмертное, как и душа, каждый новый день оно встречает прежним, не молодеет, но и не делается старше, неизменное, вечное. Сегодня — это то, что завтра станет прошлым, все неподвижное, незыблемое словно этот сундук, который и рассказал ей обо всем этом. Вот тяжелая крышка со скрипом открывается, время зияет перед ней узкой длинной щелью. Вот они, свечи, преданные слуги Господни, невидимое бессмертие только-господь-наш-мудр, на свету недосягаемый сокрой-от-глаз-наших. Тот, кто несет с собой перемены, да не ступит ногой около меня. Нет, нет, они не посмеют забрать это у меня. О, свечи мои, как могла я так забыться, почему забросила вас, мои стройные чистые свечечки? Посмотрите, вот фотографии, они желты как прах, они уже наполовину покоробились, прах к праху, горстью в могилу великой королевы. Могильщик Виргилий, имя для поэта, жаль, здесь нет камеры, а то сфотографировать бы его и оставить здесь, зачаровать его желтеть и коробиться, навеки и навсегда. Ее глаза лучше всяких фотографических камер — стоит только закрыть их — и вот он, стоит перед нею, ни желтизны, ни коробления, тепло его тела, которое она познала вчерашней ночью, мягкие складки укрывают ее, берегут от опасностей и гонят время прочь, под этими складками все неизменно, все как было. Вот, вот фотографии. Бедная малышка, сказала тетя Энни, у нее горб. Горб, горбик, как у верблюжки. Она La belle dame aux camelious. О, милости Господни. Милосердные небеса, неизменные во веки веков, вот она, вот форменное платьице, маленькая монашка, девочка-монахиня, скажи семь раз авемария, и он навсегда останется с тобой. Вот оно, прошлое. Положи его в свой сундук, драгоценного своего поэта-могильщика, положи, пусть лежит здесь всегда прежний, положи его в сундук и сохрани, удобно сложенного в несколько раз, переложенного, такого же, как прежде и всегда, да пребудет мир вовеки, аминь. Благослови меня иисусе, благослови и его в своей молитве, толстяка с римским именем, виргилий виргилий, дай ответ, что жду я от тебя. Я с ума схожу, так сильно я люблю тебя. — Как он может от меня уйти, за что мне такая мука? Все раны закрылись здесь, боль уже почти ушла, здесь он а в нем — моя благодать, и здесь я, его благодать, да будет все так изо дня в день. Да не сможет орел унести его прочь в своих когтях, да не сможет орел унести его к прошлому, прошлое уже минуло и упокоилось, прошлого не вернуть, в него не зайти снова, как в стоячую воду, прошлое неподвижно, желто и покоробленно, прошлое. Только перст все движется, выводит свои письмена. Закрой сундук, убери с глаз долой свои детские вещи, все решено, и он останется навсегда навсегда навсегда ничего не изменится все будет так и только так и мы будем вместе виргилий и долорес все будет так всегда ведь нас соединила навеки любовь. Бедный маленький могильщик джонс, сколько он уже позабыл, сколько прошлого лежит у него на плечах, такая тяжесть, и тяжесть эта не даст ему двинуться с места, все останется как есть. Виргилий, виргилий, ответь. Вот так, закрой сундук, в нем ничего не меняется, все по-прежнему, замерло. Да будет так милосердной волей господней. Так я прошу, и да будет так. Да будет так, и весь сказ.

Она подмела в доме и убрала со стола, свернула циновки и вытерла пыль с кресла-качалки, раздула очаг и положила в котел свежие коренья, и налила воду. И взялась стряпать обед — на двоих. Их будет здесь только двое, незыблемых как скалы, постоянных и неизменных, как эта комната, Долорес О'Тулл и Виргилий Джонс, Виргилий О'Тулл и Долорес Джонс, Виргилий Долорес и Джонс О'Тулл, Виргилий О'Долорес и Долорес О'Виргилий. Как два чудака: Вильям Фицгенри и Генри Фицвильям. Не прерывая работы, Долорес О'Тулл усмехнулась.

Когда призрак появился в дверях, она его не сразу заметила. Призрак, высокий, стройный длинноволосый мужчина, остановился в нерешительности в дверях хижины, не зная, как объяснить женщине свои затруднения. Женщина продолжала стряпать, не обращая на призрак внимания — тогда призрак вежливо кашлянул.

Она мгновенно обернулась к двери, и слово «Виргилий!» уже округлило ее губы, да так и застыло. Ее рот несколько раз беззвучно открылся и закрылся, она хотела закричать, но не смогла. Женщина начала медленно пятиться от двери и отступала, пока не наткнулась на сундук.

— Миссис О'Тулл? — спросил пришедший. — С вами все в порядке? Вы так побледнели…

Ужас наконец достиг ее сердца. Она рывком откинула крышку сундука и запрыгнула внутрь. Быстро, разбрасывая содержимое, нашла то, что нужно и вскинула руку с зажатым в ней предметом, отгородившись им от пришельца, — небольшим распятием, вырезанным из дерева и уже порядком изъеденным древоточцем.

Она выкликнула:

— Изыди, Сатана!

— Долорес, — заговорил с ней призрак. — Успокойтесь, Долорес.

— Уходи прочь, — продолжала выкрикивать Долорес О'Тулл. — Тебя нет здесь. Нас тут живет только двое. Виргилий Джонс и Долорес О'Тулл. И больше никого. Вот смотри: здесь только две циновки. Я накрыла обед на двоих. Здесь нас только двое. Все должно остаться как было.

— Вы не узнаете меня? — спросил призрак, медленно и внятно выговаривая слова. — Долорес, неужели вы не помните, кто я?

— Уходи прочь, — ответствовала миссис О'Тулл, приседая внутри сундука и укрываясь за его стенкой. — Не смей ко мне приближаться. Уходи туда, откуда пришел. Возвращайся к Гримусу. Дух Каменной Розы, изыди! Я не верю в тебя!

— Каменная Роза, — повторил призрак. — Гримус. О чем…

– Изыди! — пронзительно завопила Долорес О'Тулл и захлопнула крышку сундука.

Призрак прошел в хижину и остановился посреди комнаты, раздумывая, что же теперь делать. В конце концов, он же хотел поговорить с Долорес наедине, значит, Виргилия Джонса пока еще можно не звать. Он подошел к сундуку и опустился перед ним на корточки.

— Господи защити меня! — закричали изнутри, едва он попробовал приподнять крышку.

— Миссис О'Тулл… Долорес… — снова заговорил призрак, — я хотел предложить вам кое-что.

— Нет, нет, — кричала в ответ Долорес. — Тебя нет здесь.

— Я знаю, вы хотите, чтобы я ушел, — взволнованно продолжал призрак. — Вы боитесь, что я уговорю мистера Джонса идти со мной. Но что вы скажете, если я предложу вот что: пойдемте все вместе, вы, я и Виргилий? Что вы скажете на это?

— Тебе не заманить меня на гору, — визгливо причитала Долорес, блестя из темноты сундука глазами. — Там наверху ничего не осталось, только прошлое. Мы ушли и оставили прошлое позади. В прошлое нельзя войти заново. Прошлое не изменить. А теперь уходи.

Призрак вздохнул.

— Значит, мы расстаемся врагами, — проговорил он. — Дорогая миссис Долорес, мне очень жаль, что так вышло; особенно теперь, когда вы больны. Я пойду приведу Виргилия… мистера Джонса.

— Оставь его в покое! — что было сил заорала Долорес. — Уходи и не смей трогать его!

Призрак вышел из хижины.

Бегом возвращаясь к колодцу, где он оставил Виргилия Джонса, Взлетающий Орел вспомнил разговор двух индианок-аксона, который подслушал еще мальчиком.

— С этим Рожденным-от-Мертвой нужно быть особенно осторожной, — сказала тогда первая скво.

— Да, — ответила вторая скво, постарше. — Если уж кому довелось так появиться на свет, то в глазах у него навсегда поселяется смерть.

И Ливия Крамм говорила ему это.

И Виргилий Джонс назвал его Разрушителем.

И все равно ему нет дела до всего этого.

Ибо что он мог изменить?

И кто такой или что такое этот Гримус?

А Каменная Роза?

И согласится ли Виргилий Джонс идти вместе с ним? Или, может быть, теперь, узнав о болезни миссис О'Тулл, он откажется?

Задыхаясь, он мчался к сухому колодцу.

Глава 16

Именно колодец помог Виргилию Джонсу принять окончательное решение; но прежде чем решение было принято и роль колодца стала ему ясна, он подобрал и сломал все веточки в пределах досягаемости своей руки. Ломая очередную веточку, он бросал половинки в пустую глотку колодца.

Слово за словом он убеждал себя идти. Вот каковы были его рассуждения:

О том, что на острове Взлетающий Орел первым делом встретит старого Виргилия Джонса, Николас Деггл знать, конечно, не мог.

Хруп.

Ergo, Николас Деггл мог послать индейца на остров просто для проверки, для того только, чтобы посмотреть, крепки ли еще воздвигнутые им Врата.

Хруп.

Что означает также и скорое прибытие самого Деггла, который не заставит себя ждать.

Хруп.

А если Николас Деггл вернется, жизнь на острове станет просто невыносимой. После Гримуса, он полагает Виргилия Джонса своим вторым заклятым врагом. Деггл объявил об этом, когда его изгоняли с острова.

Хруп.

Но даже если Николас Деггл не вернется, жизнь все равно вряд ли наладится. Эффект охватывает все большую территорию и усиливается. Долорес даже пришлось отказаться от обычных дальних походов в лес за припасами. Как только Эффект накроет их маленькую хижину, то жизнь здесь ничем не будет отличаться от жизни в К. Для Долорес уж точно.

Хруп.

О чем наверняка знал Николас Деггл (и о чем Взлетающий Орел не знает, по крайней мере пока), так это о том, ч?м Взлетающий Орел, увлеченный своими поисками и такой целеустремленный, может в результате стать для острова. Шансы на подобный исход были очень велики.

Хруп.

Так что сидеть на месте сложа руки резона нет.

Хруп.

Остается Долорес — снова взбираться на гору она ни за что не согласится. Но если он решит в конце концов идти вместе с Взлетающим Орлом — а ведь он уже все равно что решил, — то объяснить это можно будет только тем, что он поступает так для блага Долорес и ни для чего более.

Хруп.

Но если вслед за аксона на острове все-таки появится Деггл, а его в хижине не окажется, что тогда? Хватит ли у Долорес сил противостоять Дегглу? Мистер Джонс несколько минут раздумывал над этим и решил, что если ему суждено уйти, то лучше уж считать, что Долорес в состоянии постоять за себя.

Хруп.

Решающий вопрос: будет ли от него, искалеченного и истерзанного предыдущим опытом пребывания в различных измерениях, толк как от проводника? Ответ мог быть только один, безрадостный: он постарается изо всех сил и будет надеяться на лучшее.

Хруп.

Другой вопрос, тоже немаловажный: сможет ли он управлять действиями Взлетающего Орла и послушается ли тот его? От этого во многом зависело удачное осуществление его плана. И снова ответ был уклончивым: все зависело от того, как Взлетающий Орел перенесет встречу с тем, что ждет их на пути вверх по склону горы.

Хруп.

И потом, есть ли у него выбор? Действие Эффекта ширится, подземные толчки продолжаются. Одним словом, остров обречен, и ждать конца осталось недолго.

Хруп.

Именно в этот миг колодец помог ему собраться с мыслями. Виргилий Джонс бросил половинки очередной веточки в яму и поразился внезапно бросившемуся ему в глаза сходству между колодцем и островом. Все то же: идея, которая так и не дала ожидаемых плодов. Мог некто отказаться от своих трудов, бросить все на полпути, как сам он отказался от жизни рядом с обитателями острова и ушел из К.? Но не попытается ли некто спасти начатое? Или, возможно, наоборот, некто согласился все уничтожить, как поступает сейчас он, пытаясь наполнить веточками сухой колодец и сровнять его с землей?…

Подобно Взлетающему Орлу, который выбрал путь к вершине горы вместо возможности прохлаждаться у ее подножия, подобно Долорес О'Тулл, которая прошлой ночью решилась открыть ему свою любовь, вместо того чтобы продолжать играть в молчанку, Виргилий Джонс предпочел действие бездействию. Потому что кто-то должен был сделать это, как цыпленок должен был попасть под нож Взлетающего Орла, как Долорес должна была открыться, как колодец был здесь для того, чтобы его засыпали. Кто-то в конце концов должен сделать это, сказал он себе, поднялся с травы, надел котелок и моргнул.

Взлетающий Орел появился как раз тогда, когда Виргилий Джонс сломал последнюю веточку и бросил ее в колодец.

Виргилий Джонс собрался с духом и сказал:

— Мистер Орел, вы по-прежнему хотите подняться на гору?

Взлетающий Орел остановился и несколько секунд переводил дух.

— Да, — ответил он и хотел что-то добавить, но Виргилий опередил его:

— В таком случае прошу позволения быть вашим проводником.

Известие это так ошеломило Взлетающего Орла, что некоторое время он не мог выговорить ни слова.

— Миссис О'Тулл, — объявил он наконец. — С ней что-то неладно.

Долорес О'Тулл все еще сидела в сундуке, когда Виргилий вошел в хижину — вошел один, так как Взлетающий Орел почел за лучшее остаться снаружи.

Увидев возлюбленного, миссис О'Тулл с криком радости вскочила на ноги.

— Виргилий! — воскликнула она. — Я так беспокоилась за тебя.

— Ничего, ничего, Долорес, — дрожащим голосом проговорил мистер Джонс, чувствуя себя ужасным обманщиком.

Миссис О'Тулл выбралась из сундука и заковыляла ему навстречу, как старая шимпанзе.

— Все останется по-прежнему, так ведь, Виргилий? — с волнением спросила она.

Виргилий Джонс закрыл глаза.

— Долорес, — сказал он. — Постарайся понять меня. Я должен идти на гору вместе с мистером Орлом. Должен.

— Ах, чудесно, — воскликнула в ответ она, хлопая в ладоши. — Я знала, знала, что все будет хорошо.

Виргилий Джонс впился глазами в лицо миссис О'Тулл.

— Долорес, — повторил он. — Ты поняла, что я сказал? Завтра утром мы уходим. Уходим на гору.

— Да, конечно, — отозвалась она. — Завтра утром. Завтра утром мы спустимся на берег, как обычно, я отнесу твое кресло, неуклюжий и близорукий ты мой, Виргилий, мой любимый.

— О Господи, — прошептал Виргилий Джонс.

— Вашей вины здесь нет, — сказал мистер Джонс Взлетающему Орлу, возвратившись из хижины во двор. — Пожалуйста, не казните себя. Это я во всем виноват. Это мой крест.

— Вам нужно остаться с ней, — отозвался Взлетающий Орел.

— Нет, я уже принял решение, — отрезал мистер Джонс. — Если вас это устраивает, мы выйдем завтра утром.

— Но почему, мистер Джонс? — спросил Взлетающий Орел. — Зачем такие жертвы?

— Дареному коню в зубы не смотрят, мой дорогой друг, — ответил мистер Джонс и криво улыбнулся. — Вы знаете латынь?

— Нет, — признался Взлетающий Орел. — Всего несколько слов.

– Timere Danaos et dona ferentes, — объявил мистер Джонс. — Поняли?

— Нет, — ответил Взлетающий Орел.

— Все будет так же, — объяснил мистер Виргилий Джонс, — как если бы мы были друзьями.

Глава 17

Чтобы не беспокоить Долорес, в тот вечер Взлетающий Орел пообедал у колодца в одиночестве; Виргилий Джонс принес ему туда еду. Отчего все так повернулось, Взлетающий Орел не мог взять в толк. Многое из происшедшего не согласовалось: предложение мистера Джонса было очень неожиданным, принял он это решение под влиянием каких-то неведомых, но несомненно важных и трагических обстоятельств. Взлетающий Орел попытался разобраться, но потом бросил эту затею; вместо того, покончив с ужином, он решил лечь и хорошенько выспаться. Сон быстро пришел к нему.

Тем временем в хижине мистер Виргилий Джонс не оставлял отчаянных попыток пробиться сквозь туман, застилающий разум Долорес О'Тулл.

— Ты помнишь Николаса Деггла? — спросил он ее.

— Конечно помню, — вполне нормальным голосом ответила Долорес. — Его я помню хорошо. Слава Богу, мы от него избавились. Он исчез, и поделом.

— Он не исчез, Долорес. Вернее, исчез с острова, но не бесследно. Гримус изгнал его отсюда. Послушай меня: если, паче чаяния, Деггл появится здесь, не говори ему, что знаешь меня. Хорошо?

— Конечно, дорогой, я ему ничего не скажу, — спокойно отозвалась Долорес. — Вот только то, о чем ты просишь, глупо. Если он, упаси Господи, объявится здесь, то сразу же увидит тебя сам.

— Долорес! — воскликнул мистер Джонс. — Завтра я ухожу!

— Я тоже тебя люблю, — ответила Долорес.

Виргилий Джонс в бессилии покачал головой.

— Послушай, Долорес, — снова заговорил он. — Николас Деггл очень зол на меня и жаждет мщения. Поэтому он ничего не должен узнать о нашей любви… о нашей с тобой любви. Для твоего же блага.

— Дорогой, — отвечала миссис О'Тулл, — о нашей с тобой любви я хотела бы рассказать всему миру. Я хочу кричать об этом так, чтобы по всему острову было слышно. Я хочу…

— Долорес, — взмолился Виргилий Джонс. — Прошу тебя, перестань.

— Я так рада, что ты остаешься, — сказала тогда она. — Я так горжусь тобой.

— Горжусь, — эхом повторил Виргилий Джонс.

— Да, горжусь, — повторила она. — Ты прогнал призрак, насланный Гримусом. Как ловко это у тебя получилось. Теперь все будет хорошо. Все будет как раньше.

— Нет, — вздохнул мистер Джонс, признавая свое поражение. — Бесполезно.

В эту ночь Виргилию Джонсу приснилась Лив. Высокая смертоносная красавица Лив, которая много лет назад изломала ему душу. Лив стояла в центре водоворота и улыбалась ему, а он падал ей навстречу. Рот Лив зовуще открывался, улыбка ширилась, а он все несся и несся ей навстречу, потом вода ударила его и переломила, как веточку.

За ночь Взлетающий Орел несколько раз просыпался: спать на земле было холодно и сыро. Один раз он проснулся от того, что у него страшно зачесалась грудь. В полусне он принялся чесаться и, засыпая снова, подумал: Проклятый шрам. Шрам будил его еще несколько раз в ту ночь.

Снова тиусверг. Утро. Туман.

Кто-то ласково разбудил Виргилия Джонса, тронув его за плечо. Он открыл глаза и увидел склонившуюся над ним миссис О'Тулл. Долорес улыбалась.

— Пора вставать, любимый.

Виргилий Джонс поднялся с циновки. Сняв с колышка на стене свой старый заплечный мешок, он принялся методично укладывать в него сушеные фрукты и свежие овощи.

— Зачем тебе мешок, дорогой, ты собираешься взять его с собой на пляж? — спросила Долорес. Виргилий Джонс ничего не ответил.

— Мне нужен твой ремень, дорогой, — сказала тогда миссис О'Тулл медовым голоском. Виргилий Джонс молча начал одеваться: черный костюм, котелок.

— Долорес, я не смогу дать тебе сегодня ремень.

— Вот как? — округлив губы, вздохнула она. — Ну что ж, обойдусь.

Миссис О'Тулл взвалила кресло-качалку на горбатую спину.

— Ну же, дорогой, — ласково позвала она. — Пора.

— Я не смогу пойти с тобой, — ответил Виргилий.

— Хорошо, дорогой, — отозвалась она. — Я пойду вперед, а ты догоняй, как всегда. Увидимся внизу.

— До свидания, Долорес, — попрощался он.

Прихрамывая, Долорес заковыляла к тропинке, ведущей вниз, на берег.

Взлетающий Орел дожидался мистера Джонса у колодца. Он по-индейски повязал голову платком и сзади воткнул за повязку перо.

— Сегодня у меня важный день, и поэтому я должен облачиться согласно обычаю предков, — пошутил он.

Виргилий Джонс даже не улыбнулся.

— Пошли, — сказал он.

Пустое кресло-качалка стояло на берегу, повернутое спинкой к морю. Рядом с качалкой на серебристо-сером песке сидела Долорес О'Тулл и пела свои печальные любовные песни. — О, Виргилий, — говорила она. — Я так счастлива.

Где-то на поросшем лесом склоне горы Каф, неслышный и невидимый, лежал, наблюдая за толстым неуклюжим человечком в котелке и его высоким стройным спутником с заткнутым за головной платок пером, и дожидался их прибытия горф.

Глава 18

Планета горфов, известная также под именем Тера, обращалась вокруг звезды Нус в галактике Йави Клим, в свою очередь расположенной в плоскости вселенной, обжитой горфами. Эту плоскость вселенной иногда называли Эндимионом Горфов.

Одержимость горфов в составлении анаграмм не знала границ: от забав с перестановкой букв в названиях до Священной Игры Всеобщего Порядка. Возможности Священной Игры простирались много дальше составления словесных головоломок; могучие мыслительные способности горфов позволяли им делать анаграммы не только из предметов окружающего мира, но и из самих себя — последнее считалось довольно сложным ввиду особой гротескности телесной оболочки горфов. Правила Игры назывались Анаграмматика; получить звание Магистра Анаграмматики было величайшей мечтой всех живых горфов.

Понятие «живой» вообще-то было применимо к горфам с большой натяжкой, поскольку горфы не походили ни на одну из известных нам форм жизни. Для поддержания своего существования горфам не требовались ни вода, ни пища, ни атмосфера. Все сведения о внешнем мире горфы черпали при помощи единственного, но очень мощного органа чувств, одновременно служащего для зрения, осязания, вкуса, восприятия звуковых волн, температуры и многого другого; их огромные, бесполезные и необыкновенно плотные тела окружала аура особого свечения.

Дадим теперь их словесный портрет: типичный горф похож на большую лягушку, с одним коренным отличием. Тело горфа целиком состоит из камня.

История происхождения горфов покрыта мраком. Виной их уродства могло быть излучение неведомой природы, опалившее когда-то бесплодную Теру и наделившее обыкновенные камни разумом удивительной силы вместе — по невероятной скорбной иронии — со способностью жить практически вечно в полной изоляции от остального разумного мира. Ибо такова была трагедия горфов: ни на Тере, ни на других планетах их эндимиона не было живых существ иных видов. Ни животных, ни растений. Не было даже ветра, который мог бы овевать каменные тела горфов.

Несколько миллиардов лет это обстоятельство, иначе говоря, отсутствие сравнительной шкалы, мешало горфам осознать, какая, по сути дела, они высокоразвитая раса. Результатом вынужденной изоляции стало распространение среди горфов некой философской паранойи. Верховный Гроссмейстер Игры, сам Дота, однажды задал согражданам вопрос, вошедший впоследствии в его знаменитые Вопросы: Неужели мы последняя разумная раса в нашем эндимионе? — вопрос, породивший философию отчаяния: горфы одиноки и в малом, и в великом. Наш горф, сейчас живо наблюдающий за медленным восхождением Взлетающего Орла и мистера Джонса на гору, некогда сумел внести особую Упорядоченность в последнюю и наиболее важную часть Вопросов. Ловко переставив буквы, он получил на языке горфов утверждение с совершенно иным смыслом, а именно: Взгляните, как велика роль мыслительной элиты; воспользуемся же нашими талантами и Мозговыми Долями. Перестановка была выполнена по всем правилам Анаграмматики; новая сентенция не только состояла исключительно из букв прежнего Вопроса, но более того, обогащала старое утверждение, привнося в него элементы элитности, желание действовать и определение роли, а также намечала возможные пути, следуя по которым, можно было получить ответ. «Талант» у горфов мог означать только одно: мастерство в Упорядочении. Мастерство, породившее Главнейший Вопрос, Мастерство, которое надлежало использовать при его разрешении — Мастерство и Мозговые Доли (так именовалось заключенное в теле каждого горфа бездонное и неизменное хранилище воспоминаний, где содержался точный отчет о каждом событии, с которым каменному существу пришлось в своей жизни столкнуться).

Получение звания Магистра Анаграмматики и скромное чествование, последовавшие за этим (горфы вообще очень сдержанная раса, во всем) заставили нашего горфа свернуть с пути истинного и, можно было бы даже сказать, вскружили ему голову, если бы у него имелась голова.

Здесь нужно отметить, что горфы так и не создали никакой общекультурной технологии; Священная Игра заменяла им все, и науки и искусство. Философия горфов, как можно понять из приведенного выше примера, предпочитала вопросы ответам на них; несмотря на то, что Упорядочение нашим горфом Вопроса Доты каким-то образом намекало на его решение, он отлично понимал, что продолжение Упорядочения способно сделать дальнейшие исследования невозможными. Тем не менее, наш горф, еще в сладостном тумане триумфа, решился таки сделать шаг в сторону ереси. Он положил начало особой разновидности Священной Игры, в конце концов поставившей под сомнение смысл самой Игры. Предложенное им давало наконец горфам шанс оценить уровень своей умудренности — или посредственности — сравнительно с другими цивилизациями.

Разновидность Игры назвали Концептуализмом. Вполне возможно, это было лучшее практическое воплощение одного из редчайших Высказываний Дота: «Я думаю об этом, следовательно это существует». Наш горф был первым, кто увидел замечательную возможность применить это утверждение в жизни. В понимании Дота смысл Высказывания сводился к следующему: в мире ничто не может существовать вне познающего интеллекта, осязающего мыслью этот предмет; правильно понимая идею Доты, наш горф продолжил рассуждения Магистра, предположив: все, что способен познать и осмыслить подобного рода интеллект, должно существовать. Оттолкнувшись от этой гипотезы, он первым делом осмыслил другие эндимионы: другие эндимионы с иными формами разумной и не обязательно разумной жизни. Горфы не знали, что им делать, то ли славить нежданного гения, то ли забросать его обломками неразумных камней. Внезапно их одиночество закончилось. Теперь они были в галактике не одни. Удобное, пусть и немного грустное, уединение если не закончилось совсем, то должно было закончиться скоро, через каких-нибудь несколько миллионов лет…

Дабы утешить и успокоить собратьев, наш горф измыслил тогда Предмет. Предмет должен был существовать в каждом созданном силой мысли эндимионе, и только посредством контакта с Предметом было возможно перемещение между эндимионами. Это должно было дать горфам средство контролировать последствия их новой Идеи.

Именно при помощи Предмета наш горф встретился и вступил в контакт с Гримусом. С помощью Предмета он попал на остров Каф. С тем чтобы следить за разворачивающимися на острове событиями, самому оставаясь невовлеченным в них, горф упорядочил свое не слишком симпатичное тело и сделался невидимым. После этого он мог спокойно наслаждаться зрелищем.

Наблюдая за медленно бредущими в гору мистером Джонсом и Взлетающим Орлом, горф чувствовал нарастающее возбуждение. Его аура трепетала от накапливающейся позитивной энергии. И было от чего: с самой первой минуты прибытия на остров он чувствовал нехватку важного звена, отсутствие ключевого ингредиента, который должен был уравновесить структуру этого места. Любой горф заметил бы это: всякий практикующий Священную Игру уже на ранней стадии должен обладать чувством меры и уметь определять полноту набора компонентов. У мастера это чувство меры перерастало в чутье; едва заметив Орла, наш горф сразу же понял, что именно этот человек и есть то самое недостающее звено. Окончание Пути этого человека, знал горф, должно привести к завершению Упорядочения и острова, и горы. Горфу не терпелось узнать, каков будет результат этого Упорядочения.

У нашего горфа был единственный недостаток — он везде любил совать свой нос (в переносном, по известным причинам, смысле). Занимаясь бесчисленные годы Упорядочением, он уже не мыслил без этого своего существования. Обнаружив здесь, на острове Каф, незавершенность, он с трудом удерживался от того, чтобы взяться за дело самому; теперь, когда великая развязка, которой остров дожидался так долго, была близка, он мог бы и успокоиться, ожидая естественного развития событий.

Но вот как горф рассуждал:

Знать, что происходит с островом, можно только будучи Гримусом.

Конечно, если вы не горф.

Однако полноценное понимание условий самоперемещения (означающее, что вы можете осознанно выбирать для себя действие или бездействие, причем даже решение не вмешиваться может быть расценено как участие) вменяет разумному созданию в обязанность, можно даже сказать в почетную, совершить должный поступок и попытаться изменить течение собственного бытия.

Из чего горф острова Каф, отлично понимая свое место и свою роль, немедленно сделал вывод о том, что, имея представление о перспективе, он вполне может поступать так, как считает нужным в данной ситуации.

Высказав это самому себе, горф удовлетворенно кивнул. Перед завершением Упорядочения он надеялся на одно особое, редкостное удовольствие; Взлетающий Орел должен был подпасть под действие Лихорадки Перемещения, последствия которой бывали ужасными и зачастую фатальными.

Конечно, участвуя в этом, добавил горф про себя, придется быть очень и очень осторожным.

Глава 19

Они брели сквозь чащу леса, темную как могила, оставив позади истерзанный, ушедший в себя разум Долорес О'Тулл, которую покинул возлюбленный, едва она позволила чувствам овладеть собою; впереди их ожидал К. и его обитатели. Меж этими двумя точками лежали недружелюбные, поросшие Лесом склоны горы Каф. Единственное, что заставляло Взлетающего Орла двигаться вперед, была воображаемая картина: прямо перед ним рука об руку с безликим мистером Сиспи шагает сестра Птицепес. О том, что заставляло идти вперед мистера Джонса, Взлетающий Орел мог только догадываться.

Где-то в закоулках его сознания вдруг возник и остался там тонкий, едва уловимый вой. По мере их продвижения вверх по склону горы этот вой, как казалось Взлетающему Орлу, постепенно звучал все громче. Виргилий Джонс шел совершенно спокойно и никакого воя, похоже, не слышал; у него был углубленный сосредоточенный вид человека, впервые за много лет оказавшегося в лесу и теперь с усилием припоминающего старые тропинки.

— Да, да, вот сюда, — бормотал себе под нос мистер Джонс и внезапно принимался грузно проламываться сквозь кусты. — Вот черт, — тихо приговаривал он и прятал лицо в ладонях, видимо, напряженно вспоминая что-то, — потом снова вскидывал голову, срывался с места и бросался вперед как раненый бык. Взлетающий Орел, страдая от странного звука в голове, покорно шел следом; так, иногда прямо сквозь бурелом, они поднимались по склону Горы к ее вершине.

Вой в голове Взлетающего Орла становился все более настойчивым; возможно, у него звенит в ушах от перепада высот? Или, может быть, нужно перестать думать об этом вое, и тот исчезнет? Уже вне себя, Взлетающий Орел сильно хлопнул себя по лбу. Несколько секунд после этого лес стоял у него перед глазами плотной непроницаемой стеной, нависающей, давящей. Взлетающий Орел крепко зажмурился и открыл глаза — наваждение прошло; заросшая тропинка под ногами вернулась на место.

Виргилий Джонс с тревогой смотрел на него.

— Вы кричали, — спросил он. — Что случилось?

— Я не кричал, — возразил Взлетающий Орел.

— Вы что, не слышали свой крик?

— Я ничего не слышал, точно ничего, — обеспокоенно ответил Взлетающий Орел. — Вы что, шутите?

— Нет, нет, уверяю вас, — ответил мистер Джонс. — Скажите, вы не слышите какие-нибудь странные звуки? Такой очень высокий и тонкий свист или вой?

— Слышу… — прошептал Взлетающий Орел, чье беспокойство быстро росло.

— Да, все верно, — проговорил мистер Виргилий Джонс. — А то я уже забеспокоился, решил, что уши начали подводить меня, как и глаза. Шум в верхнем слуховом регистре — все верно. Видите ли, это связано с тем, что по сути дела мы уже вошли в зону Эффекта. Теперь мы будем все время разговаривать друг с другом — здесь это особенно важно.

— Что это за Эффект, о котором вы все время толкуете? — спросил мистера Джонса Взлетающий Орел. — И почему теперь нам обязательно нужно разговаривать друг с другом?

— Разговаривать можно обо всем, за исключением самого Эффекта, — уклончиво ответил мистер Виргилий Джонс. — Сейчас нет времени объяснять. Пожалуйста, делайте так, как я велю. Тишина сейчас особенно опасна, я убеждался в этом множество раз.

Сраженный серьезностью тона своего проводника, Взлетающий Орел решил оставить вопросы и делать как просят.

— Как вы считаете, — спросил он, — Долорес поправится?

— Надеюсь, что да, — немедленно откликнулся мистер Джонс. — Надеюсь от всей души.

Наступила короткая пауза; затем мистер Джонс разразился речью:

— Вы слышали историю о том, как в вашей стране проститутка развязала гражданскую войну? Ее звали Полли Адамс…

Взлетающий Орел не мог думать об этом. Его голова была занята совсем другими мыслями. Он думал о сестре Птицепес, о мотивах мистера Джонса, о дремучей чаще, в которой они, похоже, уже заблудились, о непрекращающемся вое в ушах, который становился все громче и громче…

Виргилий Джонс уже кричал ему в ухо:

— Вот послушайте загадку, мистер Орел. Как по-вашему, почему ирландцы всегда надевают по три презерватива сразу?

Головокружение, слабость. Совершенно незнакомые Взлетающему Орлу прежде, теперь они прочно завладели им, с той самой первой минуты, когда он очнулся в прибрежной хижине. К ним добавилось другое, уже вовсе неописуемое ощущение, однажды уже испытанное им в Средиземном море, перед тем как удар волны выбросил его за борт яхты. Его ноги задрожали; продвижение вперед давалось непросто, а подъем в гору — и того хуже.

— Не беспокойтесь, — кричал ему Виргилий. — Бояться нечего, это всего лишь легкий приступ Болезни Измерений. Скоро все пройдет… — Крики могильщика постепенно совсем затихли.

Болезнь Измерений : что это такое? Взлетающий Орел разозлился — опять его держат в неведении, — туман перед глазами на несколько секунд рассеялся, и он увидел над собой озабоченное лицо Виргилия Джонса.

— Здесь под деревьями темно, — кричал Виргилий. — Нужно добраться до поляны, я помогу. Соберитесь с силами и сосредоточьтесь на моем голосе. Я буду все время что-нибудь говорить. Дневной свет помогает: он прогоняет чудовищ.

— Чудовищ… — слабо повторил Взлетающий Орел.

— Они обитают внутри вас, — объяснил Виргилий Джонс. — Внутри…

(Голос мистера Джонса снова ослаб и стал пропадать.)

У Взлетающего Орла опять закружилась голова, и глаза начала застилать пелена.

— Я не могу вам этого объяснить, — орал ему из дальнего конца длинного тоннеля Виргилий Джонс. — Чтобы понять, нужно самому испытать. Слушайте мой голос. Слушайте только мой голос.

Страх обуял Взлетающего Орла, страх здравомыслящего человека перед неведомым недугом. Он почувствовал, как уверенность оставляет его; что он делает здесь, как он здесь оказался? Что за бесовские силы обуяли его? И почему только он не убил себя, а ведь совсем уже было собрался? Хотя, возможно, он уже умер. Да, конечно умер. Упал за борт яхты, утонул и вот теперь в пекле, и Виргилий Джонс самый натуральный черт, а то, что сейчас происходит с ним, это первый круг адовых мук. Да, все сходится — он умер.

Ах да, я вспомнил, вспомнил: я был Взлетающим Орлом. Неведомое коснулось меня крылом, и я не смог этого вынести, сошел с ума. Поначалу были только галлюцинации, но постепенно видения приобрели четкие очертания абсолютной реальности, и сейчас до меня сквозь сон доносится призрачный голос так называемого Виргилия Джонса. Мир перевернулся; взбираясь на гору, я спускался в глубины преисподней, забираясь в собственную душу.

Картина, виденная мной, застыла в своих очертаниях, но претерпела мириады мгновенных превращений: в ней поменялись краски, деревья превратились в движущихся существ, твердь стала водою, а небо твердью, трава заговорила, цветы принялись наигрывать чудесную музыку. Во время одних трансформаций Виргилий Джонс бесследно исчезал, в других принимал деятельное участие в обличье огромного гноящегося монстра. В двух или трех эпизодах он был мертв. Иногда я слышал его далекий голос: он говорил со мной, произносил слова утешения и совета. О да, то было крещение огнем.

Виргилий Джонс и я; странная пара соратников. Он, выжженный человек, пустая оболочка прошлого, спокойное знание неминуемости великой катастрофы; я, человек незавершенный, увлеченный поиском гибельного знания, которое должно покончить со мной, — в глазах смерти я ищу и не нахожу свое лицо. До недавнего времени я совершенно ничего не понимал, но он любил меня как сына, как последнего из своих живых сыновей; едва я оправлюсь от этой лихорадки, от этой болезни, я тоже буду любить его, ибо я любил его раньше, хотя и недостаточно сильно. Он не бросил меня, заботился обо мне, оттащил меня, совершенно беспомощного и безвольного, к поляне, и все время говорил, говорил, говорил, силясь вырвать мой рассудок из когтей опустошающего разум Эффекта. Но мы не успели добраться до поляны, и наступила тьма, и я потерял его след. Но на поляне солнечный свет вновь придал мне сил. И так было, и я боролся до тех пор, пока не пришел он и не взял меня.

Виргилий Джонс: душа без надежды на будущее, он оставил свою подругу Долорес, свою любовь и печаль, решил помочь мне только ради меня самого, а теперь возвращается туда, откуда когда-то столь поспешно бежал. Храбрый человек.

Для того чтобы пройти через Болезнь и остаться в живых, нужно отбросить все «почему?». Я молчал, забыв о вопросах, но перед самой развязкой несколько моих мысленных, безмолвных «почему?» все-таки удостоились ответа — а сверх того и несколько «почему?», о которых я и не задумывался.

Волоча Взлетающего Орла по траве и веткам к поляне и отдуваясь, Виргилий Джонс говорил:

— Ох, дорогой мой друг. Больно видеть вас в такой беде. Жаль, что все это приключилось именно с вами. Гримус говаривал, что в этом лесу человек либо находит, либо теряет себя. Есть большая разница между мной и вами. Я могу только терять.

И ничего-то вы, дорогой мой мистер Орел, не понимаете. У вас есть цель, но серьезности ее вы не осознаете. В этом ваша сила и ваша слабость. Неведающие истины идут вперед с оптимизмом невежд. Иногда это даже спасает им жизнь. Стоит только что-то понять, как ужас знания начинает овладевать вами, вы видите себя на фоне космоса… однако лишь человек знающий несет мудрость в мир; на его плечи ложится бремя последствий и вины, что также…

Добравшись наконец до поляны, мистер Джонс без сил рухнул на траву, положил голову Взлетающего Орла себе на колени и под влиянием какого-то внезапного порыва задумчиво поведал ему ответ на свою недавнюю загадку:

— Ирландец всегда надевает три презерватива, чтобы быть уверенным, уверенным и еще раз уверенным.

Про себя мистер Джонс подумал:

Теперь, старина Джонс, пришло время узнать, какой из тебя проводник.

Глава 20

Полируя кость, сестра Птицепес говорила ему так:

— Смотри, братишка. Смотри внимательно. Вот у меня кость для тебя. Хорошая собачка. Это особая кость. Это кость К. Поймай ее. Потом пойди и закопай ее, спрячь.

— Птицепес? — спросил Взлетающий Орел. — Это ты?

Насмешливо взглянув на него с вершины скалы, Птицепес медленно повернулась на левой ноге кругом, мерно притоптывая правой ступней. И бросила ему кость. Та удобно упала ему прямо в руки; на кости было искусно вырезано изображение розы. Взлетающий Орел засунул кость в карман.

А сестра Птицепес уже лежала на своем скальном уступе, бесстыдно задрав юбку до пояса, широко расставив ноги и прогнув спину дугой.

— Иди же ко мне, братишка, — позвала она. — Иди, спрячь свою кость.

Взлетающий Орел покорно двинулся к сестре, и чем ближе он к ней подходил, тем больше она становилась. В сотне ярдов она стала размером с лошадь. Дыра зияла между ее ног; волосы вокруг дыры напоминали веревки. Осталось десять ярдов. Птицепес стала величиной с дом, перед ним лежала широкая красная пульсирующая пещера, завеса волос медленно раздвинулась. Откуда-то сверху донесся ее раскатистый голос.

— Не противься, — говорила ему она. — Не стоит противиться, мой маленький брат. Не противься, заходи внутрь. Не противься, заходи. Не противься, заходи.

И он вошел в пещеру. За спиной у него, закрывая вход, отрезая его от дневного света, снова соединилась волосяная завеса.

Внутри — темно-красное свечение. И снова она, сестра Птицепес, бежит перед ним, все дальше и дальше убегает в собственные недра и глубины, на бегу вскрикивая от детского восторга.

– Бедный маленький брат, совсем расхворался, не может поймать меня, — крикнула она и скрылась за углом.

Он не мог угнаться за ней, не было сил. Он еще не пришел в себя после болезни. Взлетающий Орел остановился, задыхаясь.

И снова услышал голос Виргилия Джонса.

— Все дело в самом Гримусе, — говорил голос. — Гримус не может управлять Эффектом. Поле с каждым днем становится все сильнее. Со временем вы к нему привыкнете. Привыкнете управлять своими мыслями. Не нужно торопиться. Поспешишь — людей насмешишь. Во внутренних измерениях с вами нет никого, там вы всегда один. Там все наших рук творение, если так можно выразиться. Согласен, это может испугать: каждый человек — собственный мир в самом себе. Вообразите действие Эффекта. Люди сходят с ума. Это и приключилось в К. Они испугались встречи с собственным разумом. Со мной тоже это случилось однажды, но очень давно. Помните папу Вильяма? — то же самое. Веселого мало. Вы позволите мне поделиться с вами некоторыми теоретическими выкладками? В К. у меня есть один знакомец, вы наверняка с ними встретитесь, так вот, он называет себя философом, Игнатиус Грибб его имя. Игнатиус К. Грибб. К. — это Квазимодо. Этот И. К. Грибб ни за что не хочет признаться, откуда у него взялось такое второе имя, то ли это его собственная выдумка, шутка, то ли родители действительно удружили. «Живых людей нет», любит говаривать он. Нас он зовет Оболочками, внутри которых содержится особый эфир, агент, отвечающий за Форму. Эмоции, побудительные мотивы и тому подобное — понимаете? На некоторое время мы можем подпадать под влияние той или иной Формы, потом она отпускает нас. Да, в таком вот духе все и происходит. Этим можно объяснить нелогичность некоторых человеческих поступков. Смену настроения и прочее. При переходе из одного измерения в другое все это, естественно, теряется. После перехода без изменения остается только одно сознание. Хотя эти самые измерения и смущают мистера Грибба больше всего, очень уж ему хочется без них обойтись. Пугают они его до смерти. Посему воспитывайте свое сознание, мистер Орел, вот единственный верный выход. Выход есть. Из любого положения. Нужно только держать себя в руках.

Голос снова затих и пропал.

Взлетающий Орел сделал глубокий вдох, закрыл и открыл глаза и принялся осматриваться. Субстанция, на которой он стоял, напоминала застывшую пену или губку. Его ноги ушли в этот мягкий пружинящий матрас по щиколотки. Мягкая влажная красноватая губка.

Красноватая: значит, здесь есть свет. Если он различает цвета, значит, где-то имеется источник света, пускай он его пока не видит. Свет есть, пусть тусклый, рассеянный, но есть. Он обернулся к входу в пещеру — входа больше не было, сплошь та же красноватая, подсвеченная изнутри губка. На мгновение его сердце сжали когти клаустрофобии, но это быстро прошло. Он успокоился. Успокоился, несмотря на то, что в голове его не переставали крутиться слова из какой-то древней книги: «Иона во чреве китовом». Он двинулся вперед на разведку.

В мягкой глуби внешнего покрова цивилизации похоронен инстинкт выживания; у вечного странника Взлетающего Орла этот инстинкт располагался весьма близко к поверхности, хоть и немного ослабленный его страданиями по поводу собственного бессмертия. Однако теперь, когда он попал в мир, который не мог существовать, как утверждали его чувства, одновременно свидетельствовавшие неоспоримую материальность этого мира, инстинкт выживания в нем окреп и заявил о себе. Это свершилось исключительно физическим путем. Он пытался постигнуть то, что было одновременно и им самим и чем-то совершенно иным, поскольку во всем здесь явно ощущались враждебность и недоброжелательство по отношению к нему. То, что в данной обстановке необходимо изо всех сил бороться за собственное существование, было ясно как день. Команда выживать была отдана. Взлетающий Орел только дивился силе собственной воли. In extremis veritas.

И БЫЛА ВОЛЯ. Он осознал свою силу, погял смысл того, о чем говорил ему Виргилий Джонс. Только так он мог пройти весь путь и добиться своего, конечно, если решимость его крепка.

Взлетающий Орел решил испытать свою силу. После первой же попытки из основания Места выросла Роза. (Думать об окружающем как о внутренностях родной сестры он не мог, в особенности после того как сама она исчезла где-то в глуби коридоров плоти.) Созданная им роза погибла почти мгновенно. Он вновь напряг разум, и на месте умершего цветка появился новый. На этот раз роза осталась жить.

Он взглянул на пол, и тот сделался твердым. Пол покрыл ручной выделки шелковый ковер с вышитым знаком Глаза в центре. Используя Глаз, он сделал окна. Те зажглись среди красноватого сияния, материализовались и оформились.

Теперь он находился в очень уютной и элегантной комнате, пусть стены ее и продолжали источать живой красный свет. Он мог гордиться собой.

За окнами начали проступать очертания горы Каф. Через несколько мгновений он уже различал поляну и лес вокруг и даже один раз заметил Виргилия Джонса, на мгновение остановившегося напротив одного из окон и приблизившего к нему свое мясистое лицо. В стене появилась дверь с ручкой из слоновой кости; оставалось только открыть эту дверь и выйти наружу. Управлять Измерениями очень просто, если понимаешь, чего хочешь добиться, гордо сказал он себе. Ему даже показалось, что Виргилий Джонс смотрит на него с уважением.

Горф был весьма раздосадован. При помощи техники паразитирования, посредством которой происходило общение у горфов, он связал себя с я Взлетающего Орла и уже готовился к приятно длительному процессу Перетасовки Эндимионов, к удовольствию, стоящему в системе ценностей горфов на втором месте после Священной Игры. Однако оказалось, что и сам Взлетающий Орел обладает отличной врожденной способностью к управлению эндимионами. Делать нечего — горф решил вмешаться. В конце концов, Окончательное Упорядочение острова могло и подождать… не успел Взлетающий Орел дотянуться до дверной ручки, как комната вокруг медленно растворилась в небытии. Он был потрясен, от уверенности не осталось и следа. Вокруг заклубилась тьма. На несколько мгновений он ослеп, и окружавшая его вселенная завертелась в тошнотворном танце. Вращение неудержимо ускорялось. Наконец в голове у него резко прояснилась, и он увидел рядом с собой двух сидящих на корточках абиссинцев.

Глава 21

Танец может выполнять множество различных функций. Танцем можно разбить лед настороженности и разогнать тучи неблагосклонности природы. Танец может быть выражением страсти или ненависти. Звездочки кружатся в танце в глазах юных дев, и смерть исполняет свой танец в кругу своих безрадостных спутников. А сегодня посреди лесной поляны, весь в пятнах зеленого света, скользящих по его наготе, мрачный низкорослый толстяк по имени Виргилий Джонс кружился в танце во имя жизни своего нового друга.

— Друг, — повторял он про себя миллион раз, шептал это слово на ухо бесчувственному Взлетающему Орлу, пытаясь придать тому сил.

— Ты соломинка, Взлетающий Орел, — говорил он, — а я утопающий.

Последний шанс, как и первый, дается лишь раз. В том, что это его последний шанс, Виргилий Джонс нисколько не сомневался. Последний шанс попытаться сделать хоть что-то, помочь, искупить вину и бесполезность, печать которых лежит на нем, тленом осыпаясь на его внутренности; шанс спасти, а не позорно бежать.

Человек, долго проживший в относительном комфорте среди чрезвычайной бедности, в конце концов привыкает не обращать внимания на трясину безнадежности. Таков механизм выживания. По той же самой причине прошлое было изгнано из памяти Виргилия Джонса. Спустившись некогда с горы, он приказал себе забыть об ужасах, заставивших его бежать. Конечно, воспоминания об этих ужасах по-прежнему были с ним, просто он отказывался их замечать.

И вот теперь, ради спасения Взлетающего Орла, он отомкнул эту темницу, и, подобно бедам из ящика Пандоры, воспоминания хлынули наружу и затопили его, причинив нестерпимую боль. Но он сразу же забыл о боли. За давностью лет многое в нем омертвело.

Поначалу он решил, что Взлетающий Орел, закаленный долгими странствиями, сможет без посторонней помощи пройти неизбежный путь сквозь Измерения. (Виргилий забыл о разрушительном действии Измерения.) На мгновение глаза Взлетающего Орла заблестели осмысленно — он почти спас свой разум от самого себя. Но сил довести начатое до конца у аксона не хватило; теперь выход оставался только один.

Виргилий Джонс должен был проникнуть туда, в измерение другого разумного существа, гораздо более опасное, чем его собственное, и вывести это существо к свету. Другого способа не было. Разум Взлетающего Орла медленно перегревался и скоро мог выгореть начисто. Тогда спасать было бы некого. Змея, кусающая свой хвост, в конце концов поглощает себя.

Нелишне заметить, что миры, которые гора Каф и Эффект создавали внутри разумного существа, не были фантомами. Это были вполне нормальные, вещественные миры. Эти миры способны были причинять боль и ранить.

Целую вечность Виргилий Джонс просидел неподвижно, переживая заново муки своего прошлого, весь опыт путешествий по измерениям, которым он обогатился, прежде чем Эффект набрал силу и стал для него неуправляемым. Он по крупицам отыскивал и брал на заметку нужные знания. Он был уверен, что где-то и когда-то слышал об этом — о технике соединения накрепко с разумом иного живого существа.

Рассказывать Взлетающему Орлу о своих путешествиях по иным измерениям Виргилий Джонс не стал. В свое время эти путешествия Виргилий Джонс любил необыкновенно. Строго говоря, его путешествия представляли собой проникновения в иные реальности, физически перпендикулярные существующему пространственно-временному континууму, существующие рядом, но в то же время в бесконечной дали. Прошел он и сквозь жгущее мучительным пламенем пребывание в собственном Внутреннем Измерении, весьма похожем на тот индивидуальный ад, в котором изнывал сейчас Взлетающий Орел и который, если ему повезет и он останется в живых, всего лишь заберет у него душу, оставив на ее месте бесполезную пустоту. Таковы были два пути знакомства с Измерениями. Но был и третий.

Мостик между двумя первыми путями.

После многих проб и ошибок Виргилий Джонс обнаружил, что, обладая известным воображением, любой человек может создавать миры, совершенно новые, никак не связанные с внутренним душевным устройством и вселенными-палимпсестами.

Миры фантастические, в которых, однако, вполне мог жить человек.

В свое время Виргилий Джонс отличался весьма богатым воображением.

Собравшись с духом, он начал спускаться мимо непереносимых воспоминаний о собственной гибели, когда его сила порождала чудовищ, набрасывавшихся на него и испепелявших его разум, и наконец добрался до времен относительного мира и покоя. Мистер Джонс улыбнулся. Какие удивительные миры он посещал в то время! Какие поразительные, замечательные вещи узнал! Он вспомнил о сексуальной технике планеты Йидек, от которой захватывало дух, инстинктивную логику гениальных растений-мудрецов с Поли-5, звуковые скульптуры Аурелиона. Боль уже совсем унялась; он оставил боль далеко позади, принявшись за раскопки своего прошлого с наслаждением истинного археолога. Наконец он нашел то, что искал, — годы, в течение которых он гостил на планете Спиральных Танцоров.

Некоторые области науки порой вдохновляют поэтов; так случилось и на планете Спиральных Танцоров, где вековые традиции ученых-поэтов привели к возникновению разновидности физики, быстро превратившейся в общепризнанный религиозный культ. Исследуя строение материи, дробя ее на мельчайшие частицы, ученые этой планеты добрались до исходного уровня чистого и прекрасного танца зарождения жизни. То была первородная гармония бесконечно малого, где энергия и материя текут сообща, напоминая жидкость. Сходясь в некотором месте, энергетические потоки приводили к возникновению в этой точке щепоти, иначе говоря, материи. Щепоти объединялись между собой и приводили к возникновению других, б?льших щепотей, или же распадались, отдавая в пространство прежнюю чистую энергию, причем и одно, и другое происходило в соответствии с основополагающим нерушимым повторяющимся спиральным узором. Когда щепоти сходились, образуя предмет, их танец назывался танцем Усиления. В случае противоположном, распада, вновь образуя Ничто, щепоти испоняли танец Ослабления.

Это открытие оформилось в религию Спирального Единства. Если все есть первородная энергия, то между предметами нет никакой разницы. Мыслящее существо и стол суть единый аспект одной и той же силы. Впоследствии этот тезис получил научное подтверждение.

Главным обрядом религии Спирального Единства, подробнейшим образом разработанным благодаря последовательному совершенствованию Теории многими поколениями ученых-поэтов, стал Спиральный Танец. Танец представлял собой череду движений, основанных на первородных ритмах, и предназначался для усовершенствования любым живым существом своего исходного устройства. Исполняя Танец, можно было слиться с окружающей Единственностью.

Виргилий Джонс поднялся на ноги.

Он снял свой старый пиджак. Расстегнул ремень и спустил старые, видавшие виды черные брюки. Скинул старый жилет с золотой часовой цепочкой и рубашку.

В заключение он снял с головы котелок; всю свою одежду и белье он положил аккуратной стопкой на неподвижное тело Взлетающего Орла, там, где все это не могло ему помешать.

Игнорируя протесты ноющих ног, он начал Танец.

Горфа, уже вольно хозяйничающего в сознании Взлетающего Орла, в скором времени ожидал сюрприз.

Мистер Джонс медленно обошел вокруг тела Взлетающего Орла, выпевая одну строго установленную басовую ноту. При этом он вертелся вокруг собственной оси, через равные интервалы притопывая. Постепенно поднявшееся было в нем головокружение ушло. Через некоторое время он уже не думал о том, что делает. Тело само повело его, заставляя описывать круг за кругом. Еще через некоторое время он полностью отключился от окружающего мира — перестал чувствовать свое тело, видеть свет, слышать звуки; исчезло все, кроме ровного гула, который теперь окутывал его пеленой. Потом стихло и гудение (хотя басовую ноту он еще тянул), и на несколько мгновений Виргилий Джонс повис в абсолютной пустоте. Но уже довольно скоро вокруг него замелькали первые пограничные ряби пространства сознания Взлетающего Орла; мозг Виргилия Джонса постепенно настраивался в тон мыслям его спутника. Если бы вы в этот миг находились в измерении Острова, то, вероятно, заметили бы полупрозрачный туман, окутавший их тела.

Виргилий Джонс спешил на помощь.

Глава 22

Загадка, которую горф загадал Взлетающему Орлу, самому горфу нравилась чрезвычайно. Заключив, что невосприимчивость аксона к Лихорадке Перемещений происходит, по всей видимости, от временного паралича воображения, Мастер Упорядочивания решил заделать этот пробел своими силами и создал образцовую шараду: и сама шарада, и ее отгадка состояли исключительно из фрагментов воспоминаний Взлетающего Орла; по сути дела это было ложное измерение, лабиринт-обманка, вполне проходимый, в центре которого помещался взявший было свою судьбу в собственные руки Взлетающий Орел. Горф расслабился и приготовился следить за действиями Взлетающего Орла, у которого была только одна возможность выбраться наружу — решив эту шараду.

Шарада состояла из следующих элементов: было место под названием Абиссиния. Его описание горф отыскал в закоулках памяти Взлетающего Орла. Был также абрис глубокой пропасти, узкого каньона, чьи каменные стены уходили в небо. С тем чтобы придать ситуации пикантную напряженность, горф добавил в головоломку фактор времени, заставив стены каньона медленно сдвигаться. Утесы медленно ползли навстречу друг другу; подняв голову, можно было увидеть как, скрывая небо, их верхние края смыкаются, грозя довольно скоро превратиться в непроницаемую гробницу из скрежещущего камня. На песчаном дне каньона вместе с Взлетающим Орлом находились два абиссинца. Абиссинцы отдаленно напоминали Деггла, приложившего в свое время руку к созданию этого мысленного образа, оба — высокие и стройные. И тот и другой были в черных плащах, на шеях поблескивали одинаковые ожерелья из изумрудов. На этом сходство с Дегглом заканчивалось. (Но и без того картинка достигла своей цели — Взлетающий Орел был до того потрясен видом Дегглов-близнецов, что мгновенно и думать забыл о сестре Птицепес и утратил бдительность ровно настолько, чтобы позволить новому измерению прочно «схватиться» внутри него, как бетон).

Абиссинцев звали Халлит и Маллит. Они вели между собой спор без начала и конца, и очевидная бессмысленность и нескончаемость этого спора дополнительно сбивали Взлетающего Орла с толка и мешали ему мыслить связно.

Еще одна маленькая деталь: руки и ноги Взлетающего Орла были крепко связаны. Он лежал в трех шагах от сидящих на корточках перед костром абиссинцев. На Взлетающего Орла парочка не обращала никакого внимания и обращенных к ним вопросов не слышала.

Действительно, замечательная шарада.

На песке между Халлитом и Маллитом лежала золотая монета. Время от времени кто-нибудь из них брал ее и подбрасывал в воздух; таким образом они выходили из затруднений своего бесконечного спора.

По первым же фразам абиссинцев Взлетающий Орел понял, что эти люди в какой-то странной, туманной манере обсуждают его положение.

— У любой проблемы всегда есть два решения, верно, Маллит?

— Что сказать… — задумчиво проговорил Маллит и подбросил монету. — Да, — ответил он, увидев, какой стороной та упала.

Халлит облегченно вздохнул.

— Тогда если на одной стороне этой монеты — добро, то на другой обязательно зло. Если мир значится на одной стороне, то война находится на другой.

— Не обязательно, — отозвался Маллит.

— Во имя истины? — предложил Халлит.

— Во имя истины, — согласился Маллит и снова подкинул монету.

— Хорошо, — снова вздохнул Халлит. — Тогда если на одной стороне монеты жизнь, тогда на другой лежит смерть.

— Не обязательно, — ответил Маллит.

— Во имя истины, — хором воскликнули оба абиссинца и улыбнулись друг другу.

Стены каньона продолжали медленно сдвигаться.

— Парадокс, — продолжил Халлит. — Предположим, что существует человек, избавленный от ожидания смерти. Предположим, он пускается в бесконечное путешествие, в котором начало быстро теряется, а конца не будет никогда. Не означает ли это, что, избавившись от смерти, он также лишает себя жизни?

— Не согласен, — высказал свое мнение Маллит. Подбросив монету, он со вздохом добавил: — Выходит, что да.

— Следовательно, человек этот попросту живой мертвец.

— Более или менее.

— Но согласен ли ты с тем, что главное различие между живым и мертвым сводится к невозможности свободного действия?

— Во имя истины? — предложил Маллит.

— Это означает также, что упомянутый человек бессилен. Беспомощен.

— Бессилен. Беспомощен, — эхом откликнулся Маллит.

— Он не способен управлять своей жизнью.

— Не способен управлять своей жизнью.

— И постоянно мечется между страхами и сомнениями.

— Мечется.

Монотонные голоса абиссинцев навевали сон. Взлетающий Орел с ужасом понял, что засыпает. В разговоре спорщиков сквозила какая-то неуловимая гармония и завершенность, что делало их речь чрезвычайно приятной для слуха… чувствуя, что его уносит, Взлетающий Орел усилием воли заставил себя собраться. Это оказалось ужасно сложно.

Неожиданно он заметил движение стен каньона и понял, чем это ему грозит. С того момента как он оказался здесь, ширина ущелья заметно уменьшилась. Он попытался вырваться из своих пут — безуспешно. Он начал громко взывать к Халлиту и Маллиту, умоляя о помощи.

— Может ли мертвец говорить? — спросил Халлит.

— Сомневаюсь, — ответил Маллит и подкинул монету. — Нет, не может, — сообщил он.

— Не может, — эхом откликнулся Халлит.

Выхода нет, печально подумал Взлетающий Орел. Потом он вспомнил, что ему шептал Виргилий Джонс: выход есть всегда. Но Взлетающий Орел больше ничему не верил. Он будет лежать здесь, выслушивая излияния этих двух экстраполяций своего собственного «я», пока скалы не сомкнутся и не поглотят их.

Взлетающий Орел закрыл глаза.

Горф был разочарован. Что толку в простой, но остроумной шараде, если человек даже не пытается решить ее? Конечно, выход есть всегда. Кстати, очень простой. От этого человека требуется только немного подумать. В горфе медленно крепла уверенность, что Взлетающий Орел никогда не достигнет вершин в Игре Упорядочивания.

Но постепенно горф начал разбираться в том, что произошло без его вмешательства, и его разочарование прошло.

В дальнем конце каньона появился смерч.

Халлит заметил смерч и очень оживился.

— Маллит! — позвал он. — Смотри, Маллит, это смерч?

Не оборачиваясь, Маллит подкинул монету.

— Не может быть, — отозвался он.

— Но это смерч, определенно смерч, — волновался Халлит.

Двигаясь зигзагами, смерч приближался.

— Парадокс, — подал голос Маллит.

— Парадокс, — согласно отозвался Халлит.

Через минуту смерч налетел на абиссинцев. Сила, которую принес с собой Виргилий Джонс, разрушила их тела, точнее обозначение их тел, чуждый человеческому сознанию конструкт чужеродного воображения. Халлит и Маллит превратились во всплески первородной энергии, которой когда-то были. На планете Спиральных Танцоров о них сказали бы: эти двое станцевали свой Танец Ослабления до конца.

Взлетающий Орел с усилием открыл глаза. В нескольких метрах от него смерч остановился и начал медленно сбавлять обороты.

— Крутящийся Демон! — вскрикнул от страха Взлетающий Орел, вспомнив о том, о чем не вспоминал уже семь веков.

— Привет, — сказал ему Виргилий Джонс.

После нескольких наводящих вопросов мистера Джонса Взлетающий Орел вспомнил Деггла и его «Эфиопию». Едва это слово прозвучало, шарада горфа была разгадана — каньон исчез. «Эфиопия» была ключом к шараде, выходом из нее. «Эфиопия… Абиссиния… еще увидимся… прощайте». Взлетающему Орлу достаточно было сказать «Прощайте», и шарада разрешилась бы. Все было так просто, грустно подумал горф. Очень просто. Абиссинцы похожи на Деггла. Место названо половиной любимой присказки Деггла. Даже идиот догадался бы, что выход на волю увязан со второй половиной фразы. Даже идиот. Эти люди все такие. Ничего не смыслят в играх.

Глава 23

Чистое бескрайнее море лежало вокруг них, соленые брызги кололи им щеки, освежали лица; море туманов и облаков, серые волны, скрытые под пеленой; море, где проще простого потеряться, где можно скитаться бесконечно и не увидеть ничего нового.

Взлетающий Орел лежал, переводя дух, на жестких досках плота, еще не понимая до конца, где он, еще переживая недавнее происшествие; совершенно голый Виргилий Джонс, человек новый и незнакомый своему молодому спутнику, стоял под изорванным парусом и уверенно правил плотом, ощущая, как кровь восторженно бурлит в жилах. Сцена была создана во всех подробностях и накрепко запечатлена.

— Можно я буду звать вас просто Виргилий? — нерешительно подал голос Взлетающий Орел.

Оказалось, Виргилий будет только польщен.

— Конечно, конечно. Зовите меня Виргилий.

Продолжительная пауза для закрепления нового, более тугого витка дружбы.

— А как мне называть вас? — наконец спросил Виргилий.

Взлетающий Орел ничего не ответил.

— Мистер Орел, вы слышите меня? — Виргилий Джонс повернулся к индейцу.

Взлетающий Орел спал.

Балансируя руками, Виргилий Джонс перебрался к спящему на другую сторону плота и присел около него.

— Я спас вам жизнь, но не стоит благодарить меня, — сказал он своему спутнику. — Это я должен благодарить вас, и слов, чтобы выразить мою благодарность, у меня нет. Я пришел сюда к вам, потому что это был мой долг — тоже не стоит благодарности; за мной числился долг, о котором никак нельзя было забыть. Не стоит меня благодарить ни за что; и ничего не бойтесь.

Море плескалось у бортов их утлого суденышка, набегало короткими волнами и отступало обратно; заплескивало и отступало: так пожилой слон заглядывает вдаль через спину своего более молодого сородича.

— Ого, да у меня есть чем подкрепиться, — с удивлением воскликнул Взлетающий Орел. Вытащив руку из кармана своих перепачканных брюк, он показал две черствые галеты. Он отдал одну галету Виргилию, прикрывшему наготу старым плащом Взлетающего Орла. Они принялись неторопливо жевать.

— Зовите меня просто Взлетающим Орлом, хорошо? — предложил Взлетающий Орел и добавил: — Виргилий.

Справляясь с галетами, они переглянулись.

— Вся ваша жизнь по сути дела была подготовкой к острову Каф, — заявил вдруг Виргилий Джонс.

Взлетающий Орел заметил в Виргилие Джонсе перемену — напряжение и растерянность ушли, сменившись спокойствием и уверенностью. Теперь в могильщике появилась сила, которая вселяла уверенность и во Взлетающего Орла. Мы зависим друг от друга, подумал Взлетающий Орел. Но вполне можем друг на друга положиться, добавил он про себя не без удовольствия.

— Вся моя жизнь, — задумчиво продолжил тем временем Виргилий, — в своем роде тоже была подготовкой к тому, что происходит сейчас.

— А чем вы занимались? — спросил его Взлетающий Орел.

— О, я много путешествовал, — ответил Виргилий Джонс. — Как и вы.

Море шептало вокруг и о чем-то секретничало с плотом.

— В жизни любого человека всегда существует высший пик, — сказал Виргилий Джонс. — Ради этого краткого мига высшего торжества мы в общем-то и живем — понимаете? Ловите свой пик и пользуйтесь им по мере возможности. Цените его. По-моему, это событие стоит того. Вся ваша жизнь — существование — либо движение к этому пику, либо удаление от него. И только на мгновение взлетев на вершину, вы живете полной жизнью.

На плоту царил покой. Взлетающий Орел сидел, прислонившись спиной к мачте, и рассматривал спокойную водную гладь вдали. Язык Виргилия время от времени обегал губы, словно бы ощупывая их.

— Задумывались ли вы когда-нибудь о смысле выражения окаменеть от страха? — спросил он Взлетающего Орла. — Превратиться от страха в камень, чувствуете?

Чуть повернувшись к своему проводнику, Взлетающий Орел лениво ответил что-то, но Виргилий не слушал, он уже уносился мыслью дальше.

— Так люди живут в К., понимаете? — продолжал он. — Окаменев. Хотите знать от чего?

Виргилий Джонс резко вздернул плечи, словно сбрасывая с них груз.

— Всему виной эти проклятые чужие измерения.

(Виргилий Джонс нахмурился.)

— Помните, я советовал вам сосредоточить мысли на чем-нибудь одном, на сестре Птицепес например? Только так и можно защититься. В К. действие Эффекта чувствуется еще больше. Оттуда до Гримуса рукой подать. Им там едва удается держать себя в руках, день за днем они сходят с ума… и единственная возможность предотвратить кровопролитие — это сосредоточиться на чем-нибудь одном. Отдаться пороку. Стать одержимым. Одержимость — вот именно. Одержимость закрывает разум для измерений. Вот какой он, К.: город одержимых. Думаю, вы понимаете, что я хочу сказать. Они там окаменели от страха. Нет ничего страшнее, чем остаться наедине с собой. Нет такого человека, который мог бы ужиться с собой. Это трагедия, подлинная трагедия.

— Одержимость? — переспросил Взлетающий Орел. — Но чем? Чем одержимость?

— О, да чем угодно, — отозвался Виргилий. — Хоть бы и мытьем полов. Чем в голову взбредет. Доведите одержимость до абсурда, и она станет вам отличной защитой. Взять хотя бы миссис О'Тулл: одержимость постоянством — превосходная защита. Эффект набирает силу и постепенно охватывает остров, понимаете? Скоро все будет в его власти.

Виргилий Джонс замолчал.

— Некоторые заставляют себя заново проживать каждый следующий день в точности как минувший. Один и тот же день, в точности, снова и снова. Дело в том, что все до одного они — беглецы. Нужно как-то закрепиться в пространстве, вот они и обманывают себя, пускают ложные корни. Пытаются остановиться. Если нагородить достаточно лжи, то можно добиться своего. В такой лжи можно отлично укрыться.

Время остановилось; они сидели, стояли у мачты, ели, спали. В некоторой точке Взлетающий Орел спросил Виргилия Джонса:

— А у вас, Виргилий?

— Что у меня? — не понял его Виргилий.

— Вы говорили, что в любой жизни есть пик… а у вас?

— Ах, да, — отозвался Виргилий. — Мой пик давно позади.

Снова наступила тишина. Потом Виргилий сказал:

— Гроза титек и филейных частей. Да, я. Так-то. Когда-то был. Раньше. Сейчас не то.

— Вы были женаты? — спросил его Взлетающий Орел.

— О да, — ответил Виргилий Джонс. — В свое время. Кажется. Недолго.

Поднялся ветер. Их изорванный парус наполнился. Они продолжали плыть неизвестно откуда неизвестно куда по бесконечному морю.

— В бесконечность, — объявил Виргилий Джонс, — туда, где разрешаются парадоксы.

— Виргилий, — спросил Взлетающий Орел, — как вы думаете — я поправлюсь?

— Что? Поправитесь?

— Да, от Болезни Измерений, — объяснил Взлетающий Орел. — Сейчас я отлично себя чувствую. Все успокоилось. Я уже здоров?

— Не знаю, — ответил Виргилий. — Может быть да. А может быть и нет. Чудовища не приходят поодиночке. Встреч с ними бывает несколько. Вы сами должны знать.

— Нет, — возразил Взлетающий Орел. — Я ничего не знаю.

— В любом случае (это только между нами), — заговорщицски проговорил Виргилий, — я уверен, что с чудовищами мы справимся.

Горф составил новый план. Больше он вмешиваться не станет. Но немного ускорить развитие событий все-таки не мешает; его уже начала одолевать скука. Появление на сцене мистера Джонса делало представление еще более интересным.

Глава 24

Навстречу им из моря поднялась невиданная суша, не земля и не камень, странная и настораживающая. Сушу эту нельзя было назвать твердью или жидкостью — ни то, ни се, скользкая и блестящая студенистая масса. Несколько мгновений суша висела над морем, обретая форму, потом постепенно загустела в патоку и наконец застыла и остекленела. Над стеклянистой поверхностью курился не то легкий пар, не то дым.

Виргилий Джонс знал, что это такое. Это было самое близкое к выходу и в то же время самое опасное во всем Внутреннем Измерении место. Они подошли к краю сознания Взлетающего Орла, к границе, за которой его чувства и разум соприкасались с пустотой. Это была еще непаханая почва, сырье для нового для разума материала. Если им удастся повести себя правильно, правильно воздействовать на этот нехоженый край, то он выведет их прямиком туда, куда нужно; но если у них не хватит сил справиться с хаосом, то его вихри подхватят их и унесут прочь из сознания Взлетающего Орла. Тогда их ждет смерть.

Плот уткнулся в сушу — или соединился с ней. Они осторожно ступили на лишенное цвета и формы вещество. Взлетающий Орел нервничал.

— Мы в самой глубине, — объяснил ему Виргилий Джонс. — Теперь все зависит от нашей выдержки. Нужно собрать все силы и сосредоточиться. Соберитесь и представляйте себе топографию этого Измерения, поскольку, как и в любом Измерении, здесь есть свое устройство. Внутренние Измерения обычно имеют вид набора концентрических кругов.

— Набора концентрических кругов, — повторил Взлетающий Орел.

— Сейчас мы стоим на внешнем круге. Нам нужно добраться до центра.

— Добраться до центра, — повторил Взлетающий Орел.

— Как только мы встанем на центральный круг, дальше нам придется взбираться вверх. Пробуждение лежит прямо над центром. Все понятно?

— Да, — ответил Взлетающий Орел.

— Если у нас хватит сил, то, возможно, нам удастся создать из вещества, на котором мы стоим, проход. По этому проходу можно будет добраться напрямую до центра, и Измерения не смогут нам помешать.

Сам Виргилий Джонс уже вошел в свое новое измерение. Его тон стал жестким и непререкаемым, властным. Взлетающий Орел закрыл глаза и принялся выстраивать из вещества своего разума проход.

Проход, точнее, тоннель, открылся прямо перед ними. Темно-серые стены трубы тоннеля изнутри озарял приятный желтый свет. Радость Взлетающего Орла немного омрачило то, что, как он убедился вскоре, тоннель этот в точности повторял форму того красного коридора, по которому в самом начале Болезни от него убежала сестра Птицепес. Его сила пошла на убыль — бесконечная серая труба вздрогнула и заволоклась туманом — но Взлетающий Орел вновь овладел ситуацией. Виргилий Джонс с облегчением увидел, как монументальное сооружение отвердело, материализовавшись окончательно. Присмотревшись, он увидел крохотное светящееся полукружие далекого выхода.

— Пора в путь, — сказал он Взлетающему Орлу.

Взлетающий Орел ничего не ответил. Он из последних сил крепил тоннель по всей его длине, поддерживая волей «цемент» его существования до тех пор, пока этот «цемент» не «схватился». Решив не терять пока времени, Виргилий Джонс сосредоточился на создании средств передвижения. Через несколько мгновений (быстрота и точность исполнения приятно поразили самого Виргилия) он уже гордо держал за рули пару велосипедов.

— Все, что могу, — извинился он перед своим спутником, — тайна внутреннего сгорания всегда была выше моего разумения.

Тоннель наконец «схватился» на всем своем протяжении. Оседлав свои технические анахронизмы, они покатили к далекому манящему световому пятну, набирая скорость.

Несмотря на все последние несомненные успехи, Виргилий Джонс, как заметил Взлетающий Орел, по-прежнему был чем-то обеспокоен.

— Виргилий? — спросил он. — Вы ничего не скрываете от меня?

— Что вы, мой дорогой друг, — поспешно отозвался Виргилий Джонс. — Конечно, нет.

— Это хорошо. Тогда ответьте — вы знаете, что на другом конце тоннеля?

— Мой дорогой друг, — повторил Виргилий Джонс и замолчал; после паузы он тихо продолжил: — Это целиком зависит от вас.

— Не понимаю.

— В данный момент, — ответил Виргилий Джонс, — там вообще ничего нет.

— Тогда зачем волноваться?

Виргилий Джонс откашлялся.

— Вы очень необычный молодой человек, — проговорил он. — Возможно, не следовало… — Виргилий замолчал.

— Не следовало что?

— Не следовало помогать вам сражаться с чудовищами, — ответил Виргилий Джонс и объяснил.

После того как объяснения были закончены, Взлетающий Орел уже знал, чего ждать.

Излечение от Болезни Измерений процесс крайне сложный и многогранный. Для того чтобы избавиться от Болезни, недостаточно просто уцелеть, недостаточно найти выход из лабиринта. Все это не избавляет вас от Болезни, которая может повторяться снова и снова. Как только Болезнь проникает в вас, ваша сопротивляемость быстро снижается; после первого приступа нужно ожидать новых, более серьезных, начинающихся без предупреждения. Излечение тоже нельзя назвать законченным процессом; по сути дела излечение означает избавление больного от худших сторон воздействия Эффекта на разум. После этого о смерти речь уже не идет, однако остается нечто хуже смерти.

Каждую жертву Болезни Измерений на ее пути подстерегали чудовища, в каждом случае конкретного и оригинального вида — не кто иные, как наши собственные грехи, льющие масло в пожирающий нас изнутри огонь совести. Черви собственной души лишают нас сил. Через некоторые препятствия несчастный может перескочить (конечно, если у него достанет решительности). Но зачастую препятствия эти оказываются нам не по зубам; тогда человек умирает. Или не умирает, но остается существовать в виде совершенно исправной телесной оболочки с выжженным мозгом.

Все, что я делал до сих пор, сказал себе Взлетающий Орел, я делал только чтобы выжить. Столько времени ушло, чтобы добиться такой малости. Вся моя жизнь — это поиск пути через путаницу ходов, пути, ведущего к сестре Птицепес и Сиспи, пути наружу, к свободе. Сиспи отнял у него половину человеческого, после чего он не мог найти даже самого себя. Именно обедненность души и привела Взлетающего Орла на край гибельного кризиса. К этому бремени теперь прибавился новый крест — ответственность за жизнь Виргилия Джонса, спасителя, друга и проводника. Ну почему, мучительно думал он, все и вся, рядом с чем я ни пройду, немедленно подвергается опасности? У меня никогда и в мыслях не было причинять кому-нибудь вред.

Словно прочитав его мысли, Виргилий проговорил:

— За меня не беспокойтесь. Я рад, что сумел вам служить. Может быть, пригожусь и в будущем.

Тут Виргилий покривил душей — и знал это. Все, с чем они встретятся за неуклонно увеличивающимся полукругом света, коснется только Взлетающего Орла. В схватке сможет участвовать только он. Никто другой не сможет помочь ему — чужая помощь лишь снизит его шансы на успех.

Взлетающий Орел поиграл желваками.

Птицепес: он так долго ее искал: она будет означать конец его скитаний. Что он видит сейчас перед собой? — гигантский серый тоннель с бугристыми стенками и гладким полом. Не это ли символ его жизни — слепое бегство от себя? Бесконечное путешествие через бесплодные земли, лишившее его единственного сокровища — жажды жизни. Стоит ему выйти из тоннеля (он был почти уверен в этом), и его поиску придет конец. Неужели? Он доберется до К., и этот город станет его домом. Жизнь в дружелюбном обществе равных покажется ему достаточной наградой, более чем достаточной, пусть даже отпечатки его пальцев давно стерлись о гладь вечности. Но если гора Каф тоже не совершенна (ведь нет на свете Утопии), что тогда? Конца пути нет, ибо совершенство есть высшее проклятие. Так он и будет продолжать бесконечные поиски ложной человеческой добродетели, грязной и бородавчатой, среди ее мнимо-великолепных носителей.

Догадываясь об общей сути размышлений, занимающих его спутника, Виргилий Джонс хмурился. Взлетающего Орла одолевают сомнения — на то есть понятная причина. Он раздумывает о своей судьбе, ни над единой буквой которой он не властен. Рано или поздно Взлетающий Орел должен был прийти к такому выводу, это было неизбежно, как восход солнца в обычном мире. Все, что случится потом, во многом зависело от исхода предстоящей ему битвы. Виргилий почувствовал, как по его спине пробежал холодок недоброго предчувствия.

Где-то на склоне горы Каф горфа разбудил сигнал мозговой сторожевой системы, и он немедленно принялся с интересом входить в курс последних событий. Так-то лучше, сказал он себе. Вот это другое дело. Будь у горфа руки, он довольно потер бы их.

Преодолевая последние метры тоннеля, Взлетающий Орел и Виргилий Джонс — Дон Кихот и Санчо — катили на своих железных скакунах к свету.

Глава 25

Все краски мира сошли с ума. Небо было красным, трава розовато-лиловой, а вода ядовито-зеленой. Взлетающий Орел мигнул, но цвета не изменились. Тогда он принялся пристально смотреть на неземной пейзаж вокруг, и постепенно все вернулось на круги своя, сделалось привычным и нормальным.

Они стояли на берегу реки. Позади, на склоне поросшего густым кустарником холма, зияло жерло тоннеля. На другом берегу реки, которая вскоре впадала в сверкающее голубизной озеро, высился другой холм. Холмы окружали их со всех сторон, молчаливые тюремщики и судьи. Посреди озера, на островке, возвышалось каменное сооружение — башня, тонкая, высокая и круглая. Из башни до них доносился голос, пронзительный и резкий; он без перерыва монотонно выкликал нараспев слова, смысл которых не доходил до Взлетающего Орла, пока безумство красок не было им упорядочено; но вслед за зрительными образами обрели должное восприятие и слуховые. Сердце Взлетающего Орла упало.

Эти слова он уже слышал семь веков назад: то была молитва в честь великого бога аксона. Взлетающий Орел закусил губу. Виргилий Джонс взглянул на него сочувственно, но ничего не сказал.

Положив велосипед на траву и оглядевшись, Взлетающий Орел заметил лодку. Неуклюжую рыбачью лодку, на носу куском веревки привязана дощечка с названием: «Неверный удар». Взлетающий Орел, мастер ножа и топора, вовсе упал духом: такое название не могло не быть знамением. Один неверный удар, и мне конец. Сделав Виргилию знак оставаться на берегу, Взлетающий Орел забрался в лодку; мистер Джонс с тяжелым сердцем бессильно опустился рядом с велосипедами на траву и принялся следить за тем, как Взлетающий Орел гребет веслом, направляя свой челн к уставленному в небо каменному персту святилища, из недр которого его звал голос прошлого. Рядом с Виргилием на пустом берегу лежали их велосипеды — бесполезные железные стрекозы.

Священное пламя создавало дополнительную иллюзию. Когда Взлетающий Орел, настороженный, готовый к любым неожиданностям, вошел в распахнутые настежь двери башни-святилища, первым, что он увидел в залитом грязно-желтым светом высоком зале, были две гигантские тени на противоположной входу стене. Великаны: верховный вождь аксона в парадном головном уборе из перьев восседал, прямой как палка, в церемониальном кресле, а перед ним коленопреклоненный младший жрец читал молитву; этот теневой рисунок достигал в высоту примерно двадцати футов.

Вот каким был театр теней, действо, разыгрываемое в свете священного пламени. Пламя было возжжено в каменной жаровне, внизу, подле монументальной каменной платформы, на которой и располагались вождь и его преданный слуга, чьи устрашающие тени ложились на дальнюю стену. Взлетающий Орел не сразу разобрался в игре света и теней и несколько мгновений холодел сердцем — дважды обманутый иллюзией, он с уверенностью ожидал третьего обмана; но основным здесь было все-таки нечто другое — обезумевший от страха, он был непоколебимо уверен в том, что старый вождь с орлиным носом под богатым убором из перьев — не что иное, как одна из инкарнаций бога аксона. И поскольку его измерение становилось точным воплощением его фантазий, бог действительно предстал перед ним.

Бог аксона поднялся со своего трона; жрец продолжал монотонно нараспев повторять молитву, но умолк, как только бог коротким, резким взмахом руки велел ему молчать. Бог был невысок ростом и худощав, но яростный огонь, горевший в его пронзительном взгляде из-под полуприкрытых тяжелых век, без труда пронизывал мрачный полумрак святилища, достигая самого сердца Взлетающего Орла.

— Итак, Рожденный-от-Мертвой все-таки пришел к своему богу, — провозгласил аксона, и от этих слов сердце Взлетающего Орла затрепетало в ледяных когтях ужаса. Ибо он увидел то, что было до сих пор скрыто под покровом темноты и церемониальных одежд.

Бог аксона был женщиной — горбоносой старухой в головном уборе из перьев. Бог был богиней.

— Рожденный-от-Мертвой.

Бог выкликнул его имя (забыв о втором имени, что можно было расценить как намеренное оскорбление) высокомерно, с крайним отвращением.

— Все, что неаксона, Нечисто, — молвил бог. — Нечисто. Разве забыл ты, жалкий нечистый выродок, что означает этот закон? Своим приходом ты оскорбил это священное место, ты, белокожий, бледнолицый, жалкая помесь среди чистых, предатель своего рода, разве не знал ты, что своим появлением совершаешь непростительное осквернение? Аксона не могут терпеть среди себя Рожденного-от-Мертвой; ему нет места в святилищах. Ты рожден смертью, и погибель — твоя судьба. Все, к чему ты прикоснулся, испачкано; все, что держала твоя рука, разбито и сломано; всякий, кого ты полюбишь, обречен; всякий, кого ты ненавидишь, очищен твоей ненавистью. Кого ты пришел убить — не самого ли бога аксона? Как же ты, червь, решился заползти сюда?

Слова богини коснулись самых потаенных, самых глубоких ран и сомнений души Взлетающего Орла; он едва мог говорить, но сумел-таки заставить свои губы выговорить:

— Я не знаю, смогу ли я, — вот что сказал он богине. — Но если смогу, то уничтожу тебя.

Богиня аксона засмеялась, и ее улюлюкающий смех разнесся под сводами башни.

— Ты сам себя приговорил, своими устами, Рожденный-от-Мертвой, — выкрикнула она. — И от своей руки погибнешь.

Сказав это, богиня снова опустилась на трон, а вместо нее на ноги поднялся жрец, лежавший до поры ниц, хранивший молчание, пока говорила богиня, но теперь вихрем повернувшийся и распахнувший плащ. И снова Взлетающий Орел ощутил холод смертельного ужаса.

Он смотрел в собственные глаза.

Да, в собственные глаза: но в остальном это был и он, и не он. Тело было тем же; как и у самого Взлетающего Орла, у существа торчало за головной повязкой перо; однако остальное облачение двойника разительно отличалось. Голый торс прислужника богини прикрывала расстегнутая на груди замшевая однобортная куртка. Кожа существа была мертвенно-белой. Стан обвивало ожерелье из бусин, с которого свешивались два прямоугольных куска материи — желтый прямоугольник прикрывал гениталии, голубой — ягодицы. Никакой другой одежды на жреце не было. В ушах блестели женские серьги, на щеках алели румяна, на губах помада. Брови существа были тщательно выщипаны в виде изломленных в середине дуг, ресницы, искусно удлиненные, казались очень пушистыми и загибались кверху.

А кроме того голос — детский, еще не сломавшийся, скопческий голос, женственная пародия на его собственный:

— Иди же сюда, Рожденный-от-Мертвой. Иди.

В правой руке прислужник богини держал легкий топорик, томагавк. В левой руке у него было ружье. В том, что ружье заряжено, Взлетающий Орел нисколько не сомневался. Сам же он был безнадежно безоружен.

— Иди же ко мне, Рожденный-от-Мертвой, — продолжал насмехаться над ним жрец-двойник. — Неужели ты побоишься сразиться со слабым слугой бога аксона? Я слышал, ты великий воин. Так давай, докажи это.

Взлетающий Орел вздохнул и медленно двинулся вперед.

Проигрывая в уме возможности дальнейшего поведения суррогата самого себя, Взлетающий Орел решил, что предпочтение будет отдано не слишком простому в применении ружью, а томагавку. Сам он всегда лучше чувствовал себя с оружием метательным, оружием первого нападения. Шаг за шагом дерзко приближаясь к вооруженному жрецу, он машинально сунул руки в карманы, решив, что, может быть, разозлит этим своего противника и собьет с него спесь.

Его правая рука сомкнулась на каком-то твердом, округлом и вытянутом предмете. Вытащив предмет наружу, он с удивлением рассмотрел его. Кость К., вот что это! Та самая кость, которую бросила ему сестра Птицепес, прежде чем исчезнуть в проходе, уводящем в глубь ее тела.

Кость К.: Взлетающий Орел решил не терять времени на размышления. Откуда кость взялась тут, ведь все это время ее не было в кармане? Или, возможно, он ее не замечал? Хотя сейчас, конечно, все это неважно. Теперь у него есть оружие, и это в корне меняет ход схватки. Возможно, теперь его противник решит оставить томагавк и сразу воспользоваться ружьем. У Взлетающего Орла оставалось всего считанные секунды в запасе, то мгновение ступора, в который жрец впадет от удивления, когда неожиданно увидит в его руках неизвестный предмет.

Широко и свободно размахнувшись, Взлетающий Орел бросил кость, как не целясь бросал бы большой дротик. Кость ударила жреца в запястьяе руки, сжимавшей ружье. Короткий крик боли, и ружье упало на пол. Кость тоже упала; едва прикоснувшись к каменным плитам, она разлетелась на тысячи осколков, отчего на месте пораженно застыл не только жрец, но и сам Взлетающий Орел.

Позже, когда опасность уже миновала, Виргилий Джонс разъяснил Взлетающему Орлу тайное значение названия этого предмета. Это был шифр, ключом к которому служили слова сестры Птицепес:

Кость — предмет. к. — место. К. — Кость, иначе Каость, Ка-ось — Хаос. Вот так.

Но тогда Взлетающий Орел всего этого не знал — наблюдая за тем, что происходит на месте исчезновения кости, он стоял как громом пораженный.

Мельчайшие осколки кости вихрем поднялись над местом ее падения и были подхвачены быстро увеличивающимся в поперечнике смерчем. Первым в смерч безвозвратно унеслось ружье. Оно просто прекратило свое существование. Следом за ружьем жреца начали исчезать плиты пола.

В центре святилища образовалась дыра. В одной из точек измерения нарушились причинно-следственные связи. За дело там взялся Хаос.

Взлетающий Орел пришел в себя на секунду раньше своего альтер эго; возможно потому, что он стоял дальше от дыры в полу. Сорвавшись с места и по-бычьи выставив голову, Взлетающий Орел бросился на жреца и с силой боднул его в живот. Суррогатный Взлетающий Орел пошатнулся и, пытаясь сохранить равновесие, сделал шаг назад.

Этого оказалось достаточно для того, чтобы он провалился в дыру, был затянут смерчем, распался на миллиарды составных частей, обратился в хаос.

Богиня аксона уже поднялась со своего трона, ее глаза сверкали ненавистью; но за гневом богини, как мгновенно заметил Взлетающий Орел, крылся страх. Кость К., элемент случайности, перечеркнул ее превосходно выстроенный план; теперь она полностью находилась во власти Взлетающего Орла. С неторопливой уверенностью он направился к ней.

— Стой где стоишь, Нечистый, — выкрикнула она, но голос выдал ее.

— Я не знаю, кто ты, — на ходу ответил Взлетающий Орел, — но знаю, что, осквернив тебя, очищу свое прошлое. Очищусь от тайного стыда и вины, которые тяготят тайники моей памяти, в чем твое участие станет свидетельством. Чтобы освободиться, мне нужно знать, что Нечистые теперь — аксона. Ясно?

Он сказал это радостно, с примесью удивления, словно в озарении.

Взлетающий Орел изнасиловал богиню.

К ожидающему на берегу Виргилию Джонсу «Неверный удар» доставил другого Взлетающего Орла. Виргилий выслушал его рассказ и проговорил:

— Вам нужно обуздывать воображение. Оно у вас чересчур буйное.

После этого с помощью советов Виргилия Джонса Взлетающему Орлу было уже несложно вырваться из паутины Болезни Измерений. Исход их выглядел чрезвычайно просто: Взлетающий Орел закрыл глаза и, пока Виргилий Джонс танцевал танец Усиления, приказал себе проснуться. После того как решающая победа была одержана и Взлетающий Орел стал сильнее своего Внутреннего Измерения, разрушить его и выйти было совсем несложно.

Опыт общения с Внутренним Измерением наделил его, кроме прочего, чувством меры в нюансах и чувством неправильности ; пока их с Виргилием Джонсом сознания поднимались к поверхности (при этом на мгновение соприкоснувшись, чтобы затем разойтись уже навсегда), Виргилий Джонс вдруг на краткий миг ощутил присутствие третьего сознания, чужого, смутно знакомого и тоже всплывающего к поверхности.

За долю секунды до этого как из небытия стали выплывать фрагменты времени, в котором хотел восстановить свое пребывание Виргилий Джонс; он соприкоснулся с пришельцем и отметил это.

Пробуждение. Он полностью наг, его одежда сложена стопкой на груди Взлетающего Орла, как он ее и оставил, вокруг лес, его тело все еще размеренно повторяет циклические движения танца Усиления. Он был настолько измучен, что едва мог стоять на ногах, но, охваченный яростью, забыл об усталости.

— Где ты? — во всю глотку заорал он. — Покажись!

Из леса до него донесся «голос» невидимого горфа.

— Примите мои поздравления, мистер Джонс.

Виргилий принялся торопливо одеваться.

Когда Взлетающий Орел пришел в себя, оказалось, что у него адски болит голова, просто раскалывается. Во второй раз на острове Каф вопрос «Где я?» готов был сорваться с его губ; слабо дернув ртом, он отогнал вопрос прочь. А куда же подевалось Ничто? — спросил он себя.

Как бы там ни было, но он по-прежнему оставался на острове Каф; знакомый непроходимый лес вокруг говорил сам за себя. Но эхо измерений, остаточные последствия Эффекта, который он сумел побороть, еще настойчиво напоминали о себе: мельтешением на границе зрительного восприятия, отдаленным звоном в ушах и в закоулках сознания. Вскоре эти ощущения должны были сойти на нет, уменьшиться до чего-то вроде остаточных болей в ушах, дающих знать о себе только в моменты полного покоя. Но сейчас мелькание и звон донимали его, напоминая о непростом устройстве окружающего мира, богатого неразличимыми изъянами.

Взлетающий Орел поднялся на ноги, оглянулся и открыл, что он в лесу один. На мгновение его охватила паника; он принялся звать друга Виргилия, выкликая его имя. Через минуту, к немалому облегчению Орла, из леса донесся слабый ответный крик. Это был голос Виргилия, далекий и раздраженный. Взлетающий Орел крадучись пошел на этот голос, вспомнив о приемах скрытого передвижения, известных ему с детства.

В лесу Виргилий Джонс беседовал со старым знакомым.

Глава 26

— Как видите, — говорил ему «голос» горфа, — я решил остаться.

— И рука закоренелого любителя совать нос в чужие дела, — в тон отзывался Виргилий, — не могла воздержаться от одного-двух неуместных жестов.

— Это как горшок и печь, — ответил горф. — Как мотылек и лампа.

— Знание простейших местных идиом, — заявил Виргилий, — не является смягчающим обстоятельством. Всякий интеллект, приговоривший себя к вечному структурализму, обречен навеки оставаться узником собственных сетей. Все твои выдумки только наращивают слои кокона вокруг твоего неисправимого любопытства, мешая излечиться от него.

Досада не пошла Виргилию Джонсу на пользу: речь его стала еще более путанной и несвязной. Виной тому было смущение могильщика — он легко терял власть над собой, но боялся, что это заметят другие. Ярость была признаком слабости, а человека слабого легко обхитрить; посему речь мистера Джонса окутывала его теми же слоями кокона, какие он ставил в упрек горфу.

Зол он был как никогда. Главным образом его ярость, сознавался он себе, была следствием недавних событий. Он специально устроил тщательный мысленный смотр своего физического и морального состояния; даже то, что ему удалось уцелеть, несло в себе элемент риска; после избавления от столь опасных приключений любой вспылит, тем более если его на это провоцировать, говорил он себе. Это вполне нормально.

Кроме того, была и другая причина. Возвращаясь из своих прошлых путешествий, он чувствовал себя превосходно; так бывало всегда, и он к этому привык. Так-то. Когда-то. Раньше. Сейчас не то. Воспоминания о молодецком самочувствии ввиду теперешнего жалкого холерического состояния были просто невыносимыми. Ярость порождала в нем еще большую ярость. Спирали суживались, стягиваясь к центру.

Распухший усталый язык Виргилия раз за разом обегал губы; капли слюны стекали по подбородку; кулаки в карманах старого пиджака нетерпеливо сжимались и разжимались. Забравшись наобум в непролазный бурелом, он уселся на первый подвернувшийся поваленный ствол; сидеть было жестко и неудобно. Проговаривая слова, он подкреплял их ударами по своему покрытому корявой корой сиденью, опаляя пустое пространство огненным взглядом, словно надеясь пронзить им невидимое существо.

Спрятавшись за широким стволом, Взлетающий Орел принялся наблюдать за тем, как его проводник пререкается с пустотой и определенно получает от пустоты ответы. («Голос» горфа мог слышать только тот, к кому он обращался). Виргилий Джонс, подумал Взлетающий Орел, как же ты отличаешься от того, чем кажешься на первый взгляд. И поскольку в этом отличии положительные качества перевешивали, то мысль Взлетающего Орла можно было расценивать как комплимент.

Третий участник встречи стоял в десяти футах от Виргилия Джонса, прислонившись к дереву, трепеща сенсорной аурой от приятного возбуждения. Встреча с пожилым могильщиком нисколько не пугала горфа; более того, повидаться с мистером Джонсом горфу было приятно, поскольку это давало кое-какие намеки на то, каким может стать Итоговое Упорядочение. Однако последняя фраза мистера Джонса больно задела горфа. Определенно, сказанное могильщиком к делу не относилось.

— Известен ли вам, мистер Джонс, — холодно спросил горф, — мой статус в происходящем Упорядочении?

Мистер Джонс ничего не ответил.

— Я знаю, что это должно быть вам известно, — продолжил тогда холодный уверенный голос. — В любом случае вы должны быть знакомы с Главными Правилами процесса.

Мистер Джонс напустил на себя невинный вид. Сумев пробиться наконец сквозь (толстую) шкуру горфа, он вдруг начал успокаиваться.

— Возможно, мне следует напомнить вам их, — бросил горф. — Возможно, в будущем это заставит вас воздержаться от подобных аллюзий.

— Если не ошибаюсь, — отозвался Виргилий Джонс, — Главное Правило рекомендует также воздерживаться от вмешательства в дела других Измерений. Пожалуйста, поправьте меня, если я ошибаюсь.

Наступила короткая пауза.

— Ошибки нет, — ответили наконец ему.

— Тогда означает ли это, — продолжил Виргилий Джонс, — что я могу обвинить Мастера в кардинальном нарушении им же самим предложенных правил?

На этот раз молчание было крайне враждебным.

— Основания, — скованно проговорил горф. — Какие у вас основания? Прошу, объяснитесь.

— Во-первых: вы позволили себе вторгнуться во внутреннее измерение другого существа, находившегося в тот момент в критическом положении, причем повели вы себя в этом измерении не как независимый сторонний наблюдатель, а послужили источником недвусмысленной опасности. Даже самые опытные из Мастеров не могут вмешиваться в другие Измерения без риска необратимых последствий. В этом же случае риск был огромный.

— Если вы клоните к тому, что я намеревался причинить вашему спутнику вред, то вы ошибаетесь — я опытен в таких делах и в высшей степени искусен. Мне известна роль вашего спутника в процессе Итогового Упорядочивания, и с моей стороны было бы чрезвычайно неразумно и опасно мешать участнику этого могучего процесса. Я задал ему шараду, не преследуя никакой дурной цели. Я лишь хотел открыть ему глаза на суть и структуру измерений. Примите во внимание следующий факт: не окажись рядом меня с моей шарадой, чудовища непременно напали бы на него, поскольку он уже начал собственные попытки освободиться от действия Эффекта. Разве это можно назвать напрасным вмешательством? Не любопытство руководило мной, а забота.

Виргилий задумался на минуту.

— В ваших словах есть доля истины, — признал он. — Но мы не знаем одного — действительно ли ему была нужна помощь, чтобы справиться со своими чудовищами. Но что сделано, то сделано, и от того, что он теперь скажет, будет зависеть многое. Как он решит, так и будет. Поэтому ваше оправдание безосновательно. Отсутствует исходная посылка.

— Вы сами есть доказательство моим словам, — пришел ответ.

Виргилий начал новую атаку.

— Во-вторых: не будучи сами причастны к Упорядочиванию острова, вы вмешивались в процесс с самого начала и продолжаете это делать. Зачем вы здесь? Вы никому не нужны; остров — не ваша концепция, поэтому, по вашим же правилам, вмешательство в местные процессы Упорядочивания может идти только во вред. Наблюдатели нам тоже не нужны. Что скажете на это?

Молчание длилось несколько минут. (Взлетающий Орел, лишенный возможности слышать половину сверхъестественного диалога, терялся в самых ужасных догадках). Затем в голове Джонса снова зазвучал голос горфа, на этот раз медленный и угрюмый:

— Это удар ниже пояса, мистер Джонс. Вы раздражены и не можете судить трезво. Ваше первое обвинение нужно было бы пустить во вторую очередь, но горячность помешала вам все взвесить. Теперь один ход оказался лишним. Но, как бы ни было, счет очков вещь строгая. И счет есть счет. Счет есть счет. Счет есть счет. Счет есть счет.

Голос, несколько раз монотонно повторивший одну и ту же фразу, был голосом проигравшего. Виргилий, внезапно проникаясь сочувствием к невидимому странному существу, спросил:

— Но, Мастер — если вы знали, тогда зачем?…

— Не стоит называть меня Мастером. Мастер не поступил бы так.

— Однако в нашем случае это сделал именно Мастер, — упрямо гнул свое Виргилий. — И я хочу знать причины.

Горф ответил просто:

— Мне нравится ваш мир.

Виргилий попытался представить себе пейзаж планеты Тера. Пустынный. Безжизненный. Не за что зацепиться глазу. Естественно, что такое высокоразвитое существо как горф предпочло своей родине изящную усложненность острова Каф.

— Мастер, — тихо проговорил он наконец, — я должен попросить вас покинуть нашу землю.

Ответ горфа был резким. Его голос звучал напряженно.

— Я не уйду. Я хочу остаться.

— Тогда, — продолжил Виргилий, чувствуя, что все его тело ломит от усталости, — я вынужден Упорядочить вас вон.

Из пустоты донеслось что-то вроде глухого смеха.

— Может быть, я и потерял форму, но не настолько, — отозвался горф. — Вы одержали временную победу благодаря моему непростительному отступлению от Правил. Но победить меня в Упорядочивании невозможно. Даже не надейтесь.

Взлетающий Орел увидел, как Виргилий Джонс поднялся на ноги. Могильщик прикрыл лицо руками, и в тот же миг с ним случилась странная вещь: он словно бы увеличился в размерах. Но не в высоту. И не в ширину.

Мистер Джонс вырос в глубину.

Единственная фраза, при помощи которой можно было бы объяснить происшедшее, имела любопытный второй смысл.

Виргилий Джонс добавил к себе несколько измерений.

Не только мне приходится сражаться, подумал Взлетающий Орел; но Виргилий Джонс слаб, а я готов к борьбе. Кроме того, противник Джонса явно опытен и силен.

Мысли Виргилия Джонса неслись приблизительно в том же направлении; но он, еще не отойдя от недавнего приключения, был опьянен победой в споре. Другие измерения неудержимо влекли его, он так давно не пускался во всяческие похождения. Вот оно. Боль.

Виргилий Джонс повернулся лицом к горфу.

— Мистер Джонс, — проговорил тот. — Позвольте одно слово перед началом поединка. На тот случай, если вы одержите победу.

— Слушаю? — ответил мистер Джонс. (Что это — очередное коварство?)

— Не только я на этом острове вмешиваюсь не в свои дела, мистер Джонс. Есть и другой. Боюсь, что это вы, мистер Джонс.

Виргилий ничего не ответил, но было ясно, что горфу удалось его задеть. Возвращение из измерений к нормальной жизни уже не проходит для него бесследно. Он так ослаб. Его так легко вывести из себя.

— Интуитивная догадка, мистер Джонс, ничего более, — продолжил бестелесный голос. — Насколько я понимаю, вам тоже придется принять участие в Итоговом Упорядочивании. Это ясно как день. Не находите, что это придает нашему поединку приятную симметрию, а, мистер Джонс?

— Давайте приступим, — отрезал Виргилий Джонс.

Для Взлетающего Орла, по-прежнему тихо наблюдавшего за происходящим из-за ствола ближайшего дерева, дальнейшее не отличалось особой насыщенностью событиями. Не имея опыта проникновения во Внешние Измерения, он не мог наблюдать непосредственный ход поединка. Виргилий Джонс застыл неподвижно, точно каменное изваяние, склонив голову к груди, подняв руки и выставив их перед собой ладонями вперед, словно человек, толкающий тяжелую дверь. Внезапно, без предупреждения, он ничком рухнул на землю. Его тело неподвижной грудой замерло на поросшей мхом земле.

Взлетающий Орел бросился вперед.

Виргилий Джонс медленно, с трудом пришел в себя.

— Не о чем беспокоиться, — прошептал он. — Это даже схваткой не назовешь. Безнадежно. Вошь, пытающаяся изнасиловать слона. Я не смог Упорядочить его, не смог изгнать отсюда. И никому из людей это не удастся, по крайней мере в ближайший миллион лет. Это его игра.

— Но где же он? — спросил потрясенный Взлетающий Орел, оглядываясь по сторонам.

— Кто знает, — ответил Виргилий. — Да это и не важно. Он нас больше не тронет. Первый раунд, как бы там ни было, остался за нами. Кто избавит меня от этого надоедливого горфа? — крикнул он, и эта попытка шутить вызвала жалость у Взлетающего Орла.

Что-то случилось с лицом Виргилия Джонса. Последнее поражение не только обессилило его, но и лишило чего-то гораздо большего. Этот Виргилий Джонс вновь стал похож на того человечка, с которым Взлетающий Орел познакомился в прибрежной хижине: такой же неуклюжий, нерешительный и косноязычный. Отважный покоритель Внутренних Измерений исчез, опять скрылся под маской вечного неудачника.

— Виргилий, — вымолвил Взлетающий Орел. — Виргилий. Спасибо вам.

Виргилий Джонс всхлипнул.

И снова потерял сознание.

Пациент и заботливая сиделка поменялись ролями.

Глава 27

Так-то. Когда-то был. Раньше. Гроза титек и филейных частей. Да, я. Они сами шли ко мне. И ублажить их труда мне не составляло. Они приходили ко мне, и я ублажал их. Без труда. Кто-то любил нежности, а кто-то ценил крепкую руку, просил посильнее. Но так или эдак, а главным оставалось внимание, ведь внимание они ценят больше всего — от этого и кончают. Поднимаемся на вершину блаженства. Мягко, осторожно и медленно, на самую вершину. Груди похожи на пару горных пиков-близнецов, сами просятся в руки, вершины их подаются под моими руками. Все мое. Эх, благодать. А что теперь? Сколько я уже не использовал его? Полная атрофия. Похотливый козел, вот ты кто. А раньше, бывало, удержу не знал! Ах, Виргилий, позволь мне подержаться за них! Мнет и тискает, мнет и тискает, а сама вверх-вниз, вверх-вниз. Пожалуйста… пожалуйста, умоляли они, и я ласкал их пару упругих вулканчиков. Большой я был охотник. Что, девица? Меня тоже звать Девственник. Какие могут быть секреты друг от друга у товарищей по несчастью? И как-то раз это сработало. Да. Когда-то мог. Птички. Сначала ворковала, точно черепаховая голубка, мне в ушко, поклевывала мочку, а потом, когда дошло до дела, заквакала, что твоя водяная черепаха. Так-то. Когда-то мог. Раньше бывало. Ах, птицелов, не нужна ли вам такая птичка, как я? Орнитология ничто против секса. Самое подходящее место для перьев — в перине, в подушках, на них так мягко и приятно резвиться. Все о чем я только мог мечтать и о чем не мечтал никогда, обними меня покрепче, пожалуйста, обними! Да. Так-то. Когда-то мог. Раньше бывало. Что только не перепробовал, и так и сяк, и тут и там, даже женитьба не поубавила прыти. Вот чудно-то. Ради удовольствия готов был махнуть рукой на приличия. Удовлетворение похоти растянулось на миллион постелей, разных миров, разных способов сношения, да здравствует разнообразие, виват! я там, где легко можно добыть пилюлек-люлек, где спиралька, туда и мой малыш, и они боготворили меня. Легко. Все в моих руках. Да. Так-то. Когда-то мог. Раньше бывало. С Лив.

Конечно, это моя вина. Моя ошибка. Mea maxima. Извини, говорил я. Прости, вздымал я руки. Забудем обо всем, молча стоял я. Прости меня. Я на коленях. Прости меня, Лив. Я виноват. Хочешь стихами. Или буду молчать. Лииив. Дай мне облегчение. Живи для меня, давай забудем обо всем и будем мужем и женой. Ох, гроза ее титек и филейных частей. Восхитительные и белые. Я попытался взобраться на них и сорвался. Сильные не дают спуску слабым. Так-то. Ничего не осталось. Вдвоем мы могли затмить своим блеском любую звезду, сияли все ярче и ярче, мой мотылек летел к ее свечке, я попытался взобраться — и упал. Теплые не знают жалости к холоднокровным. Жаба, говорила она, и я квакал для нее. Иди, говорила она, и я шел. Грозил титькам и филейным частям. Да, я. Так-то. Когда-то мог. Раньше бывало. Дочь Взрастающего Сына, я думал, ты любишь меня. В доме терпимости и наслаждений я платил нежностью. Ты так нежен, говорила она, так добр, и мне казалось, что она любит меня. Любовь безграничная поглотила мою любовь, переварила и выплюнула. Желудочный сок ее любви оставил ожоги на моей душе. Прости меня, Лив. Из дома восходящего солнца да прямо в черную дыру, в черно-дырявый дом, ты взошла и закатилась. Горечь оказалась лучше твоей гордости, прости. Она ласково ерошила мои волосы, а однажды вырвала клок прямо с корнями. Темная женщина с чистой светлой кожей, со светлыми волосами и светлыми глазами, такими темными и в то же время светлыми, светлыми. В ней огонь, сжигающий мужчин, но и лед, чтобы излечить их. Я не был мужчиной. Только не для нее. Лив, ледяной пик совершенства, как ты столкнула меня вниз, прости, что я… мea… maxima… эх, жизнь. Да, мог. Так-то. Когда-то мог. Раньше бывало. Сильные не прощают. Им не хватает для этого слабости.

Глава 28

— Лив, жена моя, — повторял Виргилий Джонс.

Он сидел на краю поляны, прислоненный спиной к дереву.

— Тебе был нужен другой мужчина. Сильный.

Взлетающий Орел решил не задавать лишних вопросов — с него хватит и того, что Виргилий захочет рассказать о себе сам. Лишние вопросы могут причинить боль. Поэтому он ничего не спросил о Лив.

— Я долго жил в К., — медленно продолжал Джонс. — Я жил там задолго до того, как там появились они. Они строили жилье, женились, развратничали. А один или двое… пошли еще дальше.

— Как Гримус? — быстро спросил Взлетающий Орел.

— Что сказать, — задумчиво протянул Виргилий Джонс, с сомнением кривя губы. — Может, и так. Хотя насчет себя я не уверен.

— В чем?

— Есть ли в моем случае какое-нибудь сходство с Гримусом.

Несмотря на растерянность, Взлетающий Орел не мог удержаться от смеха.

— Уж если вы начали шутить, значит, дела ваши идут на лад, — сказал он.

— Мой дорогой друг, — отозвался Виргилий. — Это не была шутка.

— Я знаю, — ответил Взлетающий Орел, все еще не отсмеявшись. — Приятного мало.

Виргилий пожал плечами.

— Виргилий, — снова спросил Взлетающий Орел, — что такое или кто такой Гримус?

— Да, — ответил Виргилий. — Вы все узнаете.

— Печальный факт, — снова заговорил Виргилий, когда они наконец продолжили свое восхождение. — Разным людям уготована разная судьба, богатая событиями или наоборот. Знаменательными обычно бывают события; люди же, как правило, обычные атомы в коловращении. Нормальные люди как правило избегают известности. Я уже говорил вам о причинах возникновения своего суеверия — здесь у нас, на острове, всего можно ждать; уверен, что теперь вы меня отлично понимаете. Однако так веду себя только я; есть и другая манера поведения, а именно: уж если здесь может случиться все что угодно, давайте сделаем так, чтобы ничего не случалось.

— Вы имеете в виду Долорес? — спросил Взлетающий Орел.

Виргилий Джонс промолчал.

Глава 29

— Вот черт, — проговорил Николас Деггл.

Деггл стоял на берегу острова Каф. Он появился здесь только что, пройдя сквозь те же врата, через которые две недели назад отправил сюда Взлетающего Орла; Деггл был зол на себя и на всю вселенную заодно. Он совершил ошибку, элементарную и непростительную: неправильно рассчитав свое прохождение через врата, он оказался не на той стороне острова. Делать нечего, придется идти через Лес.

Он должен был догадаться — Врата располагались как раз над уровнем моря, следовательно, логической точкой выхода являлся именно берег. И это несмотря на все длительные и сложные приготовления, которые он проделал при помощи своего магического жезла, Стебля Розы, использовав его как веху и наметив свое появление в окрестностях К.; кроме того, это означало, что в том же положении должен был оказаться и Взлетающий Орел, так и не вернувшийся к причалу, из чего стало ясно, что Врата исправно действуют. Экий дурень ты, Орел, невесело добавил Деггл, и здесь тебе не повезло, да и я не лучше; но времени мало, пора думать о деле. Костерить себя можно и потом.

Вернуться через Врата обратно в Х., чтобы оттуда заново просчитать проход, нечего было и думать; было ясно, что для таких серьезных и точных предприятий Стебель недостаточно надежен, на него нельзя полагаться как на веху. Кроме того, Врата позволяли пройти только в одну сторону: здесь тоже все упиралось в необратимость течения времени. Не стоило также пытаться переправиться при помощи Стебля на вершину горы: из-за ненадежности жезла Деггл мог оказаться в положении еще хуже теперешнего. Делать нечего — оставалось надеяться только на свои ноги.

— Вот черт, — повторил он.

Глядя на Деггла, смуглого, стройного и изящного, невозможно было представить его переносящим тяготы долгого пути. Даже сама мысль о бесконечном восхождении заставляла его изрыгать все новые проклятия.

Представив, какой будет реакция Гримуса — а также, конечно, и Джонса, — когда весть о его возвращении разнесется, он язвительно поздравил себя. Я вернулся, рявкнул он на весь берег. Вернулся закончить наконец то, что следовало закончить давно, сделать то, что ему не позволяли сделать.

Неожиданно Деггл заметил, что на берегу он не один. Неподалеку прямо на песке, рядом с пустым креслом-качалкой, сидела и смотрела пустыми глазами на утес женщина. Деггл немедленно узнал кресло, он был знаком с его хозяином; кресло принадлежало Виргилию Джонсу. Женщину Деггл тоже узнал: дочери Евы уродливей миссис О'Тулл на всем острове не было. Откуда она здесь? — неплохо бы узнать. Деггл не спеша направился в сторону Долорес. Не обращая на него внимания, та пела свои унылые песни.

— Миссис О'Тулл, если не ошибаюсь? — спросил ее Деггл.

Долорес перестала петь и медленно повернула голову к Дегглу.

— А, дорогой, это ты, — негромко проговорила она. — Устраивайся поудобней.

«Дорогой?» — удивленно подумал Деггл; но он изрядно устал и, воспользовавшись приглашением, с удовольствием опустился в кресло Джонса.

Виргилий, подумала Долорес. Милый голос, пухлое лицо. Опаленное сердце в дряхлом теле. Виргилий, который оторвал ее от бездушия церковных свечей и одарил плотью. Она счастлива — у нее есть он.

— Виргилий, — проговорила она, наслаждаясь звуками имени. — Виргилий Джонс.

Деггл внимательно следил за лицом Долорес.

— Виргилий? Он что, где-нибудь поблизости? — спросил он, пронзая миссис О'Тулл взглядом.

— Конечно, — отозвалась она, хватая его за руку. — Он всегда здесь. Со мной.

Деликатно поморщившись, Деггл высвободил руку.

— Так вы… живете с ним? — спросил он.

Долорес О'Тулл с обожанием уставилась на него и жутким голосом запела:

– Любовь со мной, пока моря не высохнут до дна.

Поющая любовные песни уродка-Долорес показалась Дегглу невероятно забавной. Сквозь смех, он выдавил:

— Достойная замена Лив, не находите, миссис О'Тулл?

— Никаких перемен, да останется все по-прежнему, — ответствовала ему Долорес. — Так ведь и будет, верно, дорогой?

— Думаю, что нет, не будет, — ответил Деггл, так как от него определенно ждали ответа.

Долорес счастливо улыбнулась.

— О, Виргилий, — елейным голоском пропела она содрогающемуся от хохота Дегглу, — какой ты хороший. Я люблю тебя.

Деггл уже знал, что делать.

— Я тоже люблю тебя, — ответил он, перебарывая подступающую тошноту.

— Пора домой, — сказала ему женщина. — Пора завтракать. Дай мне ремень.

— Мой ремень? — Деггл чуть ли не взвизгивал от восторга.

— Ах ты, шалун, — погрозила ему пальцем миссис О'Тулл. — Ну хватит проказничать, дай ремень.

Деггл недоуменно расстегнул пряжку и отдал требуемое миссис О'Тулл. В отличие от Виргилия ему не понадобилось после этого поддерживать брюки руками. Но поскольку Деггл был худым — длины его ремня для целей миссис О'Тулл явно не хватало.

— Пожалуй, сегодня я управлюсь и так, — смущенно сказала Дегглу Долорес, повозившись с ремнем несколько минут.

Она взвалила качалку на спину и принялась медленно подниматься по извилистой тропинке к хижине. Николас Деггл, отчасти удивленный, отчасти испуганный очевидным безумием женщины, осторожно двинулся следом. «Интересно, что же случилось с Виргилием Джонсом?» — подумал он.

Позже тем же днем.

Долорес О'Тулл как раз снимала с очага котелок со свежим кореньевым чаем, когда в дверях хижины появился Николас Деггл. Его одежда была в беспорядке, а сам он казался мрачнее тучи.

— Где ты был, любовь моя? — спросила Долорес. — Кореньевый чай как раз поспел.

Деггл разведывал дорогу на гору. Прошагав с милю, он услышал тихий смертоносный вой. Поначалу вой был столь тихим, что он не обратил на него внимания; но вскоре звук в голове заявил о себе более настойчиво, подступили головокружение и тошнота, деревья закружились у Деггла перед глазами. Ему повезло — он оступился, упал, но не остался лежать, а скатился под уклон обратно, выбрался из опасной зоны, и ни одно дерево не задержало его. Оправившись (Деггл уже был знаком с действием Эффекта), он долго и с чувством всячески поносил Розу и Гримуса.

— Вот, кореньевый чай, — сказала Долорес, подавая чашку. Темно-коричневое содержимое чашки показалось Дегглу отвратительным — он в сердцах швырнул чашку на пол, где та разлетелась вдребезги.

— Шшш, шшш, — попыталась успокоить буяна Долорес, — не нужно расстраиваться, все бывает.

Не упрекая Деггла ни в чем более, она убрала осколки и подмела пол.

Покончив с уборкой, она подошла к магу и уселась у его ног. Деггл уже снова расположился в качалке Джонса.

— Будем сидеть так и пить чай, каждый день, — мечтательно проговорила Долорес.

— Знаешь что, — ответил ей Деггл, — а ведь может оказаться, что ты права.

— Ты такой умный, — в полном восхищении сказала Дегглу Долорес. — Ты правильно сделал, что прогнал отсюда призрака.

— Какого призрака? — удивился Деггл.

— О, не будь таким скромником. Ты знаешь, какого. Этого Духа Гримуса, со шрамом на груди.

— Ах, да, конечно, — ответил Деггл. — Ты об этом…

Итак, Джонс ушел куда-то с Взлетающим Орлом — но куда, вот вопрос? Может, они убили друг друга? Или окончательно спятили и решили прорываться через поле Эффекта?

Ясно одно, сказал себе Деггл, если Взлетающий Орел не сумеет добраться до своей сестры (как бишь ее — Птицепес?) и не сделает там то, что должен был сделать я, то мне придется здесь поселиться. И жить тут с этой старой ведьмой, которая принимает меня за Виргилия Джонса и без конца объясняется в любви. Интересно, подумал он, усмотрит ли Джонс в этом иронию, если вдруг узнает?

Нет, веселого тут мало, ответил себе Деггл. И Джонс тоже вряд ли будет смеяться.

Он спал на циновке, аккуратно и любовно расстеленной для него миссис О'Тулл, когда посреди ночи кто-то нежно провел рукой по его волосам. В ужасе он открыл глаза и рывком сел в темноте. Обнаружив перед собой совершенно голую Долорес, он окончательно проснулся и вскочил на ноги. Ее горб отчетливо выделялся в свете луны, иссохшие груди вздрагивали при каждом вздохе, лицо было сморщено в жуткую манящую улыбку.

— О Господи, — прошептал Деггл и, поскольку женщина не делала попыток приблизиться к нему, улегся обратно, закрыл глаза и попытался утешить себя мыслями о будущей собственной Империи. Снова открыв через некоторое время глаза, он обнаружил, что Долорес не сошла с места и все так же ему улыбается.

— Не сегодня, Жозефина, — взмолился тогда он.

— Долорес, — оскорбленно поправила его женщина и вернулась на свое ложе.

Николас Деггл еще долго не мог заснуть в эту ночь.

Глава 30

— Валгалла, — провозгласил Виргилий Джонс.

Валгалла: павшие воины проводят там бессчетные дни в невиданной роскоши и богатстве, поминая за бокалом вина прошлые битвы, наслаждаясь славой своей последней минуты, снова и снова падая окровавленными на склизкий пол и возрождаясь наутро, чтобы возобновить вековечный бой. Валгалла, святилище славы, живой музей героев минувших лет. Валгалла — у источника мудрости, откуда испил Один, на берегу которого раскинуло ветви Великий Ясень Иггдрасиль, мировое древо. Когда падет древо, придет конец и Валгалле.

Быстро облизывая языком пересохшие губы, Виргилий усталой рукой указывал Взлетающему Орлу на К.

После того как Виргилий Джонс очнулся (хотя и не восстановил присутствие духа), подъем на гору проходил спокойно; вдвоем они остановились на краю леса, покрывавшего склон, сраженные внезапно открывшимся видом на изумительную просторную равнину.

Казалось, что в склоне горы кто-то вырезал гигантскую ступеньку. Взлетающий Орел, поднявшийся на гору Каф впервые, моментально представил себе великана, воспользовавшегося некогда островом в качестве ступени для восхождения из моря в небо. В дальней плоской части ступени как раз и находился К., дома которого тулились к возобновляющему подъем склону. Остальную, свободную часть равнины занимали поля и луга — пастбища для рогатого скота и овец; здесь также выращивали пшеницу и иные злаки. Была ночь, и на полях царил покой. Там и сям среди полей заметны были освещенные домики фермеров, подобные светлячкам в саду.

Над горной равниной, в полумиле от начала нового склона, стояло еще одно уединенное жилище. Стены этого дома в противоположность единообразной выбеленности городских построек были окрашены непроницаемой чернотой агата. Здесь жила Лив.

Дальше вплоть до самой вершины, скрытой завесой облаков, никакого жилья не было.

— Эти облака висят там всегда, — неожиданно заметил Виргилий и снова замолчал.

Взлетающий Орел не забыл клятвы, данной им в этом Внутреннем Измерении; при первой же возможности он собирался оставить свои поиски и обосноваться на острове. Здесь должен был прийти конец бесконечным годам его странствия, несчетным зимам и летам слепого блуждания вслед за движущимся перстом. По всему, сейчас он должен был бы вздохнуть с облегчением — но почему-то опечалился. Любому человеку трудно расставаться с въевшейся в основы его существа мечтой или целью и внезапно строить свою жизнь на совершенно новый лад; для Взлетающего Орла, чья цель не менялась вот уже семь веков, подобная задача могла сравниться с подвигом Геракла.

Виргилий Джонс тоже строил планы, и в значительной части этих планов принимал участие Взлетающий Орел. Сейчас, когда он и его спутник добрались наконец до К., наступил критический момент. От того, как Взлетающий Орел поведет себя в городе (и как город примет его), во многом зависел результат, на который Виргилий надеялся. Если Взлетающий Орел и К. не сойдутся, все усилия мистера Джонса пойдут прахом. Сил самостоятельно тягаться с Гримусом у Виргилия Джонса больше не было. Недавно, в лесу, он мельком взглянул на Гримуса, и у него вновь появилась надежда; но после схватки с горфом мистер Джонс опять понял, что бессилен. С невеселым удивлением Виргилий обнаружил, что все его последние действия во многом соответствуют намерениям Деггла; узнай об этом Мастер Николас, он тоже наверняка очень бы удивился. «Если бы Бога не было, то его следовало бы придумать», вспомнил Виргилий и улыбнулся, переиначив афоризм: «Поскольку Гримус есть, его следует уничтожить».

Сейчас возобновлялось давно проигранное сражение. Ему предстояла встреча с О'Туллом и, может быть, с Лив. Но обратной дороги не было.

— Взлетающий Орел, — обратился он к своему спутнику, — я хочу вам кое-что сказать: более всего мы беззащитны перед теми, кого любим.

Взлетающий Орел слушал мистера Джонса вполуха. Виргилий махнул рукой и зашагал вперед, старательно тараща глаза и пытаясь рассмотреть что-нибудь в затянувшем горную равнину ночном тумане, в котором К. приобретал таинственный, потусторонний вид.

— Я говорил о себе, — заметил через некоторое время Виргилий Джонс. — Надеюсь, вам не суждено будет испытать мою боль. Но что касается меня, то все ваши несчастья и вся ваша боль — это мои несчастья и боль. По моему, только так и следует понимать дружбу.

Взлетающий Орел проникся смыслом услышанного. Виргилий говорил тяжело и медленно; такие слова даются трудно. Это был крик о помощи, мольба человека, который уже дважды спас Взлетающему Орлу жизнь.

— Я согласен с вами, — проговорил Взлетающий Орел.

Виргилий Джонс коротко кивнул.

Сразу за последними деревьями Леса они остановились. Была глубокая ночь.

— Ну что? — бодро спросил Виргилий. — Вперед?

Под влиянием внезапного порыва Взлетающий Орел взялся правой рукой за левую руку своего проводника; словно братья, рука об руку, они двинулись навстречу своей разной, но одинаково тревожной судьбе.

Сияющая над туманной равниной луна озаряла их движущиеся фигуры желто-молочным светом.