Гримус

Глава 54

В маленьком домике с черными стенами было тихо; тихо и прохладно. Тени были повсюду, подобные незримым стражам невидимого и потому непоправимого уродства. Снаружи тучи закрывающие вершину Горы Каф висели подобно второму, грозящему бурей, своду, предохраняя темный дом от бледного, скудного и рассеянного солнечного света, льющегося на горную равнину внизу. Таков был дом Лив, слепой, без фундамента, с накрепко запертой дверью, торчащий упрямым бугром среди скальных уступов уже вырывающихся из-под зеленого дерна, и осел, привязанный к крайнему на опушке леса дереву, был единственным свидетельством жизни в нем. Где-то поблизости пронзительно вскрикнула птица.

Невидимое уродство. За закрытыми ставнями царил невообразимый, космический хаос, отходы жизнедеятельности боролись за пространство на полу и громоздились друг на друга. Пыль недвижимо покоилась толстым слоем на беспорядочно разбросанных книгах и немытой посуде. Половина краюхи, уже совершенно неопознаваемая под слоем плесени, лежала на разбитом дамском зеркальце, и паук протягивал свою паутину между тем и другим. Скомканная одежда, бумага и куски хлеба, все приобрело одинаковый серо-пыльный цвет под панцирным налетом корки вековой грязи. По стенам над земляным полом были развешаны вырезанные из дерева изображения, в сравнении с которыми их предшественники в Доме Взрастающего Сына могли сойти за символы радостей жизни. Жутко изогнутые, скрюченные, сплетенные силуэты, тела, лица и изуродованные члены, наброски ландшафтов, словно взятые из кошмаров — все свидетельствовало о нарастающей мании резчика, все глубже погружающегося в черные пучины ненависти и жажды мести. Если считать, как это принято, что скульптор не создает прекрасное, а просто отсекает все лишнее, то здесь для своих творений он наверняка выбирал деревья, одержимые бесами, изуродованные и изнасилованные ими бесконечно.

Внутренность горного домика состояла из единственной комнаты. В убогих клетках в дальнем углу ходили грязные курицы. В комнате имелись стул и кровать, и вот что странно — среди царящей вокруг общей невероятной неприбранности эти два предмета обстановки выглядели островками чистоты и опрятности. Обтягивающая стул кожа была начищена и блестела, кровать аккуратно застелена белоснежным бельем. Эти кровать и стул казались пришельцами из другого мира.

На стуле восседала непроницаемая тень.

Снова очутиться в лесу означало немедленно отказаться от всех воспоминаний о нормальном цивилизованном мире, стряхнуть с плеч прах и чопорность города, так по-человечески безумного и так безумно человеческого. Зеленый свет, сочащийся сквозь листву, очистил их души. Здесь Взлетающий Орел, высвободившись из сетей самообмана, снова ощутил осязаемую дымку таинственности, окутывающую гору. Чувствовалось, что Виргилий тоже пришел в отличное расположение духа и потому весело, бодро и без слова жалобы влечет вверх по склону свои ломоты, прострелы и мозоли, хватаясь за все попадающиеся на пути сучья и пучки трав и подтягивая свою жирную плоть все выше. Воздух гудел от обилия насекомых, с неба то и дело о чем-то кричали им на непонятном языке пролетающие птицы.

— Magister pene monstrat, — процитировал Виргилий, забыв упомянуть источник.

На минутку они остановились передохнуть. Взлетающий Орел решил спросить объяснений сказанного.

— Это школьный анекдот, — ответил Виргилий, с удовольствием погружаясь в воспоминания. — Юные безобразники написали это на классной доске перед началом урока. Решили посмеяться над учителем. Однако подразумеваемый магистр воспринял написанное вполне спокойно, спросив только, отчего пенис поставлен в аблатив, а не в аккузатив. Тогда один из баловников, задетый за живое, встал и возразил:

— Но, сэр, здесь же аблатив в конечной форме.

Они возобновили свое восхождение. Шутка подбодрила их обоих. Если уж им суждено проиграть сражение, то по крайней мере победа не достанется горе легко. В восторге предвкушения Взлетающий Орел не задумывался о том, что из правил предстоящего сражения ему известны лишь некоторые и что цель его похода тоже не до конца ему ясна. Он просто принимал участие в походе на Гримуса, и ничто другое его не интересовало.

Он яростно почесал рубец на груди.

Взглянув на Виргилия Джонса, Взлетающий Орел заметил, что тот, когда не хватается за траву или ветки, все время держит пальцы рук скрещенными.

На почтительном отдалении от них тихо и незаметно скользила меж камней фигура Мидии, не отставая ни на шаг, но и не приближаясь. Они не слышали ее шагов, потому что даже вообразить не могли, что кто-нибудь станет следовать за ними. Вой и свист Эффекта — не звук, беспокоящий слух, а скорее навязчивое ощущение — близ вершины горы усилился, но и Взлетающий Орел, и Виргилий Джонс, и Мидия, каждый по-своему, умели защищаться от него: Мидия при помощи своей одержимости, Виргилий благодаря давней бесчувственности и безразличию, а Взлетающий Орел благодаря иммунитету, приобретенному после знакомства с Лихорадкой.

Неподвижная тень в кресле услышала движение за стенами своего жилища. Это означало, что скоро нужно будет встать и сделать что-нибудь. Это означало, что нужно будет достать из-под подушки книгу. Это означало, что нужно будет свернуть еще одной курице голову и поесть. Это означало, что нужно будет посмотреть и узнать, кто там снаружи бродит. Но пока время не пришло — можно было немного посидеть в темноте. Лив сидела так еще долго, похожая на неподвижную статую из темного камня.

На узком плоскогорье, а скорее поляне, было холодно и сыро. День давно перевалил за середину. Взлетающий Орел остановился возле осла Лив и, задумчиво поглаживая животное, принялся наблюдать за тем, как Виргилий Джонс расхаживает по поляне с видом школьника, отправившегося на поиски клада.

(Нет, говорил он себе, не буду заходить к ней. Незачем ворошить прошлое.)

Шестнадцать шагов вперед от края поляны. Повернуть направо. Шестнадцать шагов вправо. Остановка. Черный дом позади, безмолвный и равнодушный.

— Здесь, — сказал Виргилий Джонс. — Врата должны быть здесь.

Закрыв глаза, Взлетающий Орел попытался совладать с поднявшейся в нем бурей эмоций. Пришла пора. Он направился к Виргилию, чей язык, словно пытаясь нащупать что-то неуловимое, лихорадочно и слепо обегал губы, как загнанный мышонок. Роза парализовала его чувства, и сам он не мог точно определить место. Взлетающий Орел должен был стать подопытным кроликом.

— Встаньте здесь, где стою я, — велел ему Виргилий, — сосредоточьтесь и попытайтесь представить себе Врата. Так вы сможете найти их.

Виргилий сделал три шага в сторону, освободил место и торопливо скрестил пальцы.

Взлетающий Орел сделал последний шаг и замер там, где только что стоял Виргилий.

И снова закрыл глаза.

Врата, яростно принялся думать он. Врата передо мной. Я собираюсь пройти через Врата. Вот Врата. Я прохожу сквозь них. Вот Врата …

Он повторял это снова и снова, как заклинание, накапливая в себе силу, как учил его Виргилий, дожидаясь, что Внешние Измерения вот-вот подхватят его и перенесут к Гримусу.

Что изменилось вокруг? Подул ли легкий ветерок, которого прежде не было? Или что-то случилось с почвой под его ногами? Нужно отбросить эти мысли, они только отвлекают. Сосредоточиться, сосредоточиться. Врата, и я прохожу сквозь них.

Но ничего не случилось. Все осталось по-прежнему.

Голос Виргилия, совсем рядом, над самым ухом:

— Думай о Розе. Ты идешь к Розе.

Роза из камня. Роза приближается ко мне, я могу взять ее в руки. Я могу взять Розу в руки, взять в руки, взять в руки …

Ничего.

Он открыл глаза. Виргилий смотрел на него потрясенно.

— Что вы видели? — закричал могильщик в ужасном волнении. — Гримуса? Он что, не пропускает вас? Вы не можете пробиться? Сосредоточьтесь, соберите всю волю в кулак. Воля, воля. Вот что нужно. У кого есть воля, тому открыта Дорога всюду.

— Виргилий, — тихо ответил Взлетающий Орел, — Врат нет.

— Но они должны быть здесь! — кричит Виргилий. — Конечно, должны. Они всегда были здесь. Я не мог ошибиться.

— Но здесь ничего нет, — снова глухим голосом повторил Взлетающий Орел.

— И вы не чувствовали ничего, никакой силы? — недоверчиво спросил его Джонс.

Взлетающий Орел покачал головой.

— У вас не появлялось такое чувство, словно… вас засасывает куда-то? — продолжал добиваться от него ответа Виргилий.

Взлетающий Орел снова, с ужасно несчастным видом, покачал головой. Момент наивысшего подъема сил и обострения всех чувств прошел; он ощущал гулкую пустоту внутри, усталость.

Виргилий Джонс сел на траву и обхватил голову руками.

— Он перенес их.

Его голос доносился словно из глубокой пещеры. Взлетающий Орел понял, что это конец. Не успев толком начать, они проиграли. Невыразимая горечь поднялась в его душе.

— Так что же, значит, для вас это новость? — спросил он. — Вы не предполагали, что Гримус может передвинуть Врата?

Заслышав в голосе Взлетающего Орла печальный укор, Виргилий Джонс поднял голову.

— Теоретически я допускал это, — ответил он. — Но только теоретически. На практике же… Наверно, за это время он многому научился, стал несравненно более опытным. Потому что построить Врата очень тяжело. Нужно отдать столько сил. Это совсем не так просто, понимаете? Конечно, так было раньше. Я не думал, что он пойдет на такое.

— Значит, не думали? — насмешливо переспросил Взлетающий Орел, и адреналин в крови наполнил его голос издевкой. Виргилий только взглянул на него в ответ, и глаза его были как у побитой собаки.

— Мы найдем Врата, — без выражения проговорил он. — Он не мог перенести их далеко. Не могу поверить, что он стал таким всемогущим. Нужно просто пошуровать тут немножко. Все будет в порядке. Я найду их.

— Хорошо, — ответил Взлетающий Орел и повернулся к черному дому.

В дверях дома стояла черная фигура, укрытая плащом с головы до ног, с непроницаемой вуалью на лице.

— Я так и знала, что это ты, — ровным голосом проговорила Лив.

Что-то приговаривая себе под нос, Виргилий Джонс бродил по узкому высокогорному плато. Время от времени останавливаясь, он зажмуривался до того плотно, что из уголков глаз начинали сочиться слезы, и некоторое время стоял так в напряженном ожидании. Потом открывал глаза, тряс головой и снова шел выбирать новое место. Найти Врата ему никак не удавалось.

— Неужели он мог подумать, что я не пыталась их найти? — насмешливо проговорила Лив. — Неужели он мог подумать, что я все это время торчала здесь просто так? У меня не меньше причин ненавидеть Гримуса, чем у него. Он что же, считает Гримуса глупее себя, дурень?

Наигранное спокойствие уже ушло из ее голоса, теперь в нем отчетливо была слышна устрашающая дрожь страсти. В голосе Лив было столько яда, что позавидовала бы змея.

— Послушай, Взлетающий Орел, — обратилась она к пришедшему. — Этот Виргилий Джонс, мой бывший муж и твой теперешний проводник, одинаково бездарен и в том и в другом качестве — думаю, ты уже понял это? Посмотреть на него, и сразу видно такого же слепо одержимого человека, как и остальные обитатели К. Что он там делает, на поляне? Гоняется за тенью. Заходи в дом, Виргилий! — позвала она. — Может, Гримус спрятал твои Врата здесь. Заходи и поищи их в доме.

Продолжая метаться по поляне с места на место, тут и там крепко зажмуривая глаза, Виргилий Джонс сделал вид, что не слышит. Он явно был настроен непреклонно, увлечен и, может быть, в самом деле не слышал окрика Лив.

— Пора тебе узнать все о Виргилие Джонсе, — обратилась тогда Лив к Взлетающему Орлу. — Ты это заслужил. Сейчас ты узнаешь, какого дурака свалял, поверив ему.

Они постояли немного у дверей черного дома, молча глядя на снующего взад-вперед Виргилия, который силился перескочить разрыв между желаемым и действительным — переполненная ненависти Лив и бледный Взлетающий Орел, отмеченный шрамом. Их жизни разделяли огромные пропасти, Взлетающий Орел почти физически ощущал их протяженность и бездонность. Но именно эти провалы, а также слабость, слепота, тщета и ненависть соединяли их, поневоле связывали накрепко.

Лив резко повернулась и ушла в дом. Помедлив мгновение, Взлетающий Орел вошел следом, оставив усталого Виргилия Джонса, беспомощного и несчастного, бродить, разговаривая с самим собой, снаружи. День клонился к закату, темнело.

Мидия, спрятавшись за крайними деревьями на опушке, тихо плакала, сочувствуя их беде.

— Он предупреждал тебя о Лихорадке Измерений? — спросила его Лив. — Нет? Я так и знала. Он хотел, чтобы ты переболел ею, поскольку лишь таким образом он мог сделать из тебя того человека, который ему нужен. А говорил он тебе о том, какой опасности ты можешь подвергнуться, с таким-то лицом, в К.?

— Чем вам всем не нравится мое лицо? — начиная раздражаться, спросил Взлетающий Орел.

— Так он и об этом умолчал, — с удовлетворением промолвила Лив.

Голова под капюшоном плаща кивнула; в голосе зазвучало презрение.

— Два раза он подвергал твою жизнь опасности. Сейчас он собирается сделать это снова. Так он и вправду ничего тебе не сказал?

— Виргилий дважды спас мне жизнь, — ответил Взлетающий Орел. — Он предупредил меня о том, что может ждать меня сейчас, и я дал согласие. Так что там с моим лицом?

— Бедный глупый мальчик, — проговорила Лив, укладываясь на кровать.

Взлетающему Орлу ничего не оставалось, кроме как усесться посреди океана грязи на стул с кожаной обивкой.

— Бедный глупый мальчик, — повторила Лив. — Ты похож на Гримуса как две капли воды, как отражение в зеркале — на оригинал. Возможно, ты выглядишь чуть моложе, кожа твоя чуть белее, но сходство все равно потрясающее. Ты был нужен Гримусу, и из-за тебя он затеял большую бучу. Твоя сестра Птицепес интересовала его только постольку поскольку. Ему был нужен ты. Рожденный-От-Мертвой.

Она очень много обо мне знает …

— Сиспи, — догадался он. — Сиспи и Гримус — это один и тот же человек?

Темная непроницаемая фигура на кровати кивнула.

— Но если я так похож на Сиспи… на Гримуса, тогда почему Птицепес мне ничего не сказала об этом? Она обязательно рассказала бы мне о таком совпадении… мы тогда были очень близки.

— Гримус, — ответила Лив, — великий обманщик. Он мог изменить внешность, наклеить усы или бороду… да кто его знает. Он проведет любого, можешь не сомневаться, несчастный глупый двойничок. Именно твое лицо и заинтересовало его так. Он был просто сражен. Но забрал он не тебя, а Птицепес.

Последовал взрыв грубого смеха. Лихорадочно переваривая услышанное, Взлетающий Орел понял, что ему невыносимо хочется увидеть скрытое под капюшоном лицо.

— Есть и еще одно, что тебе небезынтересно будет узнать. Гримус очень привлекательный мужчина, — продолжила Лив. — Возможно, это откроет тебе глаза кое на что.

Деггл называл его красавчиком.

Вы совсем не тот, кем кажетесь … — сказала ему Ирина.

Грибб стоит в ногах его постели и приговаривает: «Замечательно. Замечательно».

Узнавание в направленных на него взглядах в «Зале Эльба», Пекенпо, сказавший с особой интонацией: мистер Джонс и незнакомец.

Призрак, Дух Каменной Розы.

Призрак Гримуса.

Вот почему Ирина Черкасова так мгновенно воспылала к нему страстью. Вот почему он так заинтересовал Эльфриду. Вот почему Мидия смотрела на него так потрясенно. Вот почему он сразу же не понравился Джокасте. Сам того не ведая, он жил под чужой личиной, испытывая на собственной шкуре последствия отрицательных и положительных реакций окружающих на достоинства и недостатки, приписываемые личности неизвестного хозяина. Многое теперь становилось на свои места.

— Вижу, ты многое начал понимать, — сухо заметила Лив и лениво потянулась в кровати. — Видеть, что творится с людьми, когда они наконец узнают правду, никогда не надоедает.

— Правду, — бездумно повторил Взлетающий Орел.

— Теперь, — продолжила Лив, — я открою тебе другую правду, правду обо мне. Я расскажу тебе это потому, что ты изголодался по правде. Вот правда о Лив: она ненавидит Гримуса. Она ненавидит Виргилия. Она ненавидит эту адову гору.

— Но она продолжает жить на горе, — заметил Взлетающий Орел.

— Ненависть, — ответила Лив, — это нечто очень близкое к подлинным могуществу и власти. Многих ты знаешь, кто по собственной воле отказался от власти?

Взлетающий Орел открыл было рот, чтобы ответить, но Лив не позволила.

— Пора заглянуть в книгу, — сказала она и сунула руку под подушку.

Неподвижно сидя на стуле в темной комнате, пешка неизвестно в чьей игре, как было провозглашено скрывающим от него свое лицо оракулом, без надежды на успех, чему подтверждением были досадливые глухие возгласы и бормотание за окном, Взлетающий Орел слушал историю острова Каф; сейчас, когда он думал, что уже ничто не способно удивить его, он узнал такое, от чего по его спине побежал холодок благоговейного ужаса. И как обычно, все его прежние догадки оказались неверны.

Развешанные по стенам вырезанные из дерева изображения видели, как женщина Лив достала из-под подушки очень, очень старую записную книжку в обложке из потертой кожи.

— Когда-то давно, — объяснила она, — Виргилий вел дневник. Я прочитаю тебе основное, самые главные выдержки из его дневника — тебе стоит это услышать.

В темной загородке в углу комнаты громко закудахтали и забеспокоились куры.

— Я буду читать не все, а только самое важное, — сказала она и заговорила — медленно, нараспев, очевидно, читая по памяти, поскольку за окнами комнаты уже спустился вечер и последний источник света, дозволенный в доме, — окно — уже почти померк. Лив помнила дневник Виргилия наизусть.

Середа, 19-е июня.

Мои дневники всегда были моими лучшими друзьями. Письменное слово гораздо преданней и постоянней человеческого бытия. И гораздо откровенней. В нем, точно в чистом и ровном зеркале, можно ясно увидеть свои недостатки, но оно покажет вам их без всякой злобы и упрека. Это та же дружба, если угодно.

Хочу сразу предупредить вас, мой дорогой друг, что сегодня вам придется призвать на помощь всю свою усидчивость и напрячь внимание. Поскольку я собираюсь поведать вам правду, поверить в которую непросто. А я хочу, чтобы мне поверили.

Если человеку удается вовремя взлететь на гребень событий, то можно считать, что будущее его обеспечено. Милейший Брут. Наверное, он был прав. Ясно одно: вал событий наконец достиг и моей тихой гавани. Хотя рассчитывать в таких условиях на безусловно благоприятное будущее пока сложно. Однако я заговорился и никак не перейду к сути. Начало всегда дается сложнее всего. По крайней мере, мне.

Мои извечные недостатки вполне обычны: глубокомысленная лень, легкий, как бабочка порхающий от одного предмета к другому рассеянный ум, что в свое время очень помешало мне претворить мои вдохновенные археологические планы в жизнь. Лень, по известной всем иронии, ведет прямиком к физическому труду. Но за все нужно платить, а держать в руках лопату я давно уже научился. Пускай пользоваться ею мне теперь приходится для немного иной цели, закапывания, а не раскопок. Себя я сейчас вижу выполняющим общественно-полезный в перспективе труд — я шпигую почву материалом будущих археологических изысканий. Другого пути нет: если в труде нет достоинства, то его следует придумать себе в утешение.

Наверно вам уже известно, что мой работодатель, хозяин — человек по имени Николас Деггл. Не далее как вчера он заходил навестить меня. (Пользуясь случаем, приношу свои извинения за то, что так давно не брался за перо. Дело в том, что события последних дней не давали мне свободно продохнуть). Думаю, Деггл заглянул ко мне просто от нечего делать. Эта его привычка, нагрянуть неожиданно, сильно раздражает. Но я прощаю ему, потому что при необходимости он охотно дает мне деньги вперед. А учитывая некоторые мои особые обязанности, его визит становится понятным.

Дело в том, мой дорогой друг, что я копаю могилы не только для людей, но и для домашних животных! — погребение которых организует предприимчивый Деггл. Я без счета предаю земле спаниелей, любимцев семьи, и горько оплакиваемых пожилых кошечек. Как говорится, всем приходится с чего-то начинать. Нельзя придумать более смиренного начала, чем то, что досталось мне.

Место на кладбище отведено домашним любимцам в самом дальнем углу, на опушке густой лесной чащи. Приготовив надлежащую ямку для третьего за день песика, я решил сделать перерыв на обед, о, совсем скромный: пара печений и кусок сыра. И направился к деревьям, чтобы найти удобное место в тени. И увидел Это.

Поначалу я решил, что это какое-то заброшенное надгробье. При более подробном ближайшем рассмотрении я отверг это простое объяснение. Предмет, целиком вырезанный из камня, был высотой в рост человека. Внешними контурами Это напоминало Розу сложных очертаний, отчего впоследствии и возникло его название: Каменная Роза.

Роза стояла прямо посреди зарослей кустарника. Не думаю, что кто-то хотел спрятать ее там специально. Просто она была там, и все. Расчищая себе путь, я сильно оцарапал руки и порвал рукав куртки.

Именно здесь, мой друг, у вас может появиться недоверие к моему рассказу. Добравшись до Розы, я, естественно, прикоснулся к ней рукой, и в то же мгновение со мной случилась странная, пугающая вещь. Голова у меня закружилась, окружающее исчезло, и я увидел иную, совершенно незнакомую странную местность. Должно быть, я ненадолго потерял сознание. Очнувшись, я обнаружил, что лежу на земле возле Розы, куртка моя в пыли и царапин на руках и лице прибавилось. К стыду своему, должен признаться, что первым моим желанием в тот миг было броситься наутек. Я торопливо выбрался из кустов, но тут же взял себя в руки и закончил погребение оставшихся зверей. Тут, как всегда кстати, появился Деггл. Раздраженный его снисходительностью, я отвел его к Розе. Мне хотелось увидеть, какой эффект произведет на него неизвестный предмет. Если Деггл вырубится так же, как и я, то наверняка надолго оставит свои насмешки.

Так и вышло. Чтобы привести своего патрона в чувство, мне пришлось щедро плеснуть ему в лицо водой. Должен сознаться, что, возможно, при этом я вылил чашку-другую лишнюю.

Испуганные и потрясенные, мы вышли из леса и внезапно обнаружили неподалеку от места событий рассматривающего нас высокого белого мужчину, на вид не то чтобы гораздо старше своих лет, но создающего впечатление какой-то древней умудренности. По моему мнению, незнакомцу было за пятьдесят, он очень хорошо сохранился, но определенно казался принадлежащим другим, более давним временам. Причем впечатление это определенно никак не было связано с только что пережитым нами с Дегглом испытанием. Мужчина явился к нам с просьбой похоронить на особом участке кладбища птицу, странную, с ярким райским оперением. Незнакомец отрекомендовался Гримусом; судя по акценту, он был родом откуда-то из Европы, скорее всего беженец-эмигрант.

Должно быть, мы выглядели здорово напуганными, потому что в конце концов он поинтересовался у нас, не случилось ли чего. Выслушав наш короткий рассказ, в продолжение которого интерес незнакомца постепенно нарастал, он попросил нас отвести его в лес к Предмету, к которому, едва оказавшись рядом, он немедленно и решительно прикоснулся. Реакция человека, назвавшегося Гримусом, тоже была бурной — он отшатнулся от Розы и схватился руками за голову, но сознания при этом не потерял, из-за чего в его отношении к нам немедленно появилось неуловимое превосходство. Возможно, поэтому мы согласились с его просьбой до поры молчать о находке, по крайней мере до тех пор, пока он не поймет Розу лучше.

В тот же вечер по приглашению Гримуса мы посетили для дальнейших переговоров его дом, а точнее говоря, особняк в большом поместье, владельцем которого он оказался. После недолгих уговоров мы согласились на его необычное предложение. Вернувшись под покровом темноты на кладбище, мы взяли на находящемся в моем ведении складике один из пустых, приготовленных к ритуалу гробов, при помощи веревок и шестов вывернули из земли Розу и, не прикасаясь к ней руками, уложили ее в гроб и закрыли крышкой. После этого, напоминая троицу типичных кладбищенских воров, мы отнесли гроб к грузовику Гримуса. В продолжение всей операции я чувствовал себя преступником, хотя никакого преступления мы не совершили.

Просторный дом Гримуса располагался близ юго-западной окраины нашего городка. Дом этот, роскошный не только снаружи, но и внутри, был битком набит разными диковинами, предметами искусства и старинными книгами. Гримус был обладателем огромной коллекции чучел экзотических птиц; это явно свидетельствовало о том, что ему довелось много странствовать и повидать мир. По стенам комнат его дома в изобилии были развешаны большие и маленькие картины и гравюры, как мне кажется, восточного происхождения, в подавляющем большинстве на орнитологические темы. Гримус очень интересовался птицами и связанной с пернатыми мифологией и, что любопытно, сам был очень похож на птицу. Принимаясь говорить или рассказывать что-то, он всплескивал руками как птица крыльями, а торопливый журчащий голос его напоминал птичье щебетание. Профан в вопросах орнитологии, я как мог поддерживал беседу, проявляя заинтересованность; Гримус обладал замечательной способностью заражать своей страстью слушателей, так что нам с Дегглом скучать не приходилось.

По словам хозяина особняка, его настоящее имя было вовсе не Гримус. Он признался нам в этом сразу же и совершенно откровенно. Новое имя ему пришлось взять вследствие того, что прежнее было совершенно непроизносимым на языке нашей страны, куда он прибыл около тридцати лет назад. Как добавил Гримус, его теперешнее имя представляло собой анаграмму имени мифической птицы: Симург.

— Симург — это Великая Птица, — с жаром растолковывал он нам. — Симург огромен, всемогущ и существует в единственном числе. Он включает в себя всех остальных птиц. В известной поэме суфиев рассказывается о том, как тридцать разных птиц решили отправиться на гору, где жил Симург, чтобы разыскать его там. Когда тридцать птиц достигли наконец вершины горы, то с удивлением обнаружили, что сами они и есть, или, можно сказать, к этому моменту стали Симургом. Само имя Симург может быть переведено как «тридцать птиц». Си — означает тридцать. Мург — птицы. Замечательная поэма, еще более замечательный миф, на котором она основана. Миф о горе Каф.

— Хаф? — переспросил Николас Деггл.

— Нет, Каф, — специально для Деггла отчетливо повторил Гримус. — Так произносится арабская буква «к»[1].

Было видно, что Гримус способен говорить на такие темы дни напролет, но Деггл прервал его, задав прямой вопрос о дальнейшей судьбе Розы.

— Ах, да! — воскликнул Гримус. — Роза. В Розе заключена Сила.

— Вы что же, оккультист? — спросил я разочарованно. Оккультисты всегда нагоняли на меня тоску. Уж очень безрадостная наука.

— Не совсем, — прощебетал в ответ Гримус. — Можно сказать, что у меня просто очень расширено сознание — вот и все. Так что если Роза заключает в себе Силу, то в качестве следующего шага необходимо узнать, что это за Сила.

— Откройте гроб, — приказал он мне.

Его приказной тон мне не очень понравился, но я не стал возражать и исполнил, что требовалось. Гримус сделал шаг к Розе и, прежде чем мы успели понять, что он собирается сделать, крепко схватил ее за стебель. Испустив громкий крик боли, он не ослабил хватки. Я отчетливо увидел, как у Гримуса пульсируют зрачки: сужаются и тут же расширяются во всю радужку.

Потом Гримус исчез. Роза по-прежнему лежала в гробу, но хозяин особняка пропал — могу поклясться чем угодно. Только что он был здесь, но потом моментально и беззвучно исчез.

Прошло несколько минут, и наконец Гримус появился, сияя и весело качая головой.

— Чудесно, — сообщил он нам. — Воистину чудесно.

Я посмотрел на Николаса Деггла и обнаружил, что тот с равным непониманием, смотрит на меня.

— Вы тоже должны испытать это, — сказал нам Гримус. — Оба должны попробовать.

В конце концов мы согласились проделать то же, что Гримус, но только после того, как изрядно подкрепились хозяйским бренди. И я и Деггл, мы оба были испуганы и взволнованы, и ручаюсь, что Деггл был испуган и взволнован гораздо больше моего. Он ведь должен был поддерживать свой авторитет начальника. А Деггл был не из тех, кто легко мог согласиться на унижение.

Здесь, сейчас, пером я не могу описать планету Тера во всех подробностях, какой она предстала нам. Сначала я должен все обдумать и переварить. Скажу только, что нам довелось пережить мгновенное путешествие сквозь… что? Тут я натыкаюсь на первую трудность. Мы встретились с формами разумной жизни, значительно превосходящими нас могуществом и развитием. Нам открылись невероятные горизонты. Окружающий мир внезапно наполнился удивительными возможностями.

И это я, я был первооткрывателем всего этого!

— Следующие несколько страниц я пропущу, — строго объявила Лив. — Здесь содержится описание путешествий Джонса. Комната уже почти полностью погрузилась во мрак. Все внимание Взлетающего Орла было приковано к мерному речитативу, доносящемуся с широкой кровати.

Лунедельник, 1-е июля.

Сегодня Гримус совершил знаменательное открытие и предложил великий план. Должен признаться, величие этого плана потрясло меня. Деггл был мрачен и молчалив и, как мне кажется, отнесся к предложению Гримуса неодобрительно; но к тому времени Роза уже крепко держала его в своих объятиях, как и всех нас. Он был привязан к чудесной Розе, несмотря на то, что отказался ею пользоваться после первого посещения Теры.

— У нас хватает проблем, — говорил он, — и без всяких фокусов.

Деггл приходил регулярно: являлся каждый вечер, когда мы собирались вокруг Розы, готовясь к новым путешествиям при помощи процесса Концептуализации, объясненного нам горфом Дотой. Деггл приходил и, усаживаясь в самом дальнем и темном углу, горящими глазами следил за тем, как мы с Гримусом по очереди отправлялись с визитами в бесчисленные неописуемые миры.

Я очень быстро освоился в своем тайном втором мире, не имеющем границ, хотя и ограниченном на практике пределами гостиной Гримуса, откуда на моих глазах сотни раз, отправляясь в Путешествия, исчезал он сам и где вслед за ним то же самое проделывал и я! Постепенно мое сознание, как и сознание Гримуса, расширилось (определение Гримуса). Потрясающее ощущение. Но сегодняшний день даже для моего обновленного сознания приберег тяжкое испытание. Вернувшись из своего Путешествия, Гримус принес с собой кое-что. Первый случай, когда предмет из чужого мира попал в наш мир. Гримус принес с собой две вместительные бутыли. В одной бутыли была желтая жидкость. В другой бутыли — голубая.

— Желтая жидкость для вечной жизни. Голубая для вечной смерти, — объяснил он нам с усмешкой. Эти две бутыли были частью великого плана Гримуса. Так он сам сказал. Насколько я помню, таковы были его собственные слова.

— С сегодняшнего дня, — объявил он нам со своим птичьим славянским акцентом, — в наших руках находится величайший дар жизни. Право распределять этот дар — огромная ответственность, но предлагаю принять эту ответственность на себя. В качестве первого обязательного шага мы вкусим от этого дара сами. В качестве второго обязательного шага мы выберем кандидатов из числа обычных людей. Для отбора я предлагаю особый критерий: жажда жизни. В первую очередь идут те, кому для исполнения задуманного необходимы века. Одним словом, все, кто не потратит впустую попавшую им в руки вечность. Третьим шагом будет создание прибежища. Места, куда смогут прийти те, кто устал от мира, но не от жизни.

— Одну минуточку, — подал голос Николас Деггл. — Каким же волшебным образом мы разыщем всех этих людей?

Вместо ответа, Гримус опустил руку в карман плаща, который он обычно надевал во время своих Путешествий, и достал оттуда Водяной Кристалл.

— При помощи этого устройства, — объяснил он, — и точной настройки Розы по методу нашего друга Доты мы сможем наблюдать за жизнью тех, кого подвергаем Концептуализации. Проще говоря, нам будет достаточно сосредоточиться и представить себе желаемый человеческий тип, в данном случае тип избранного нами кандидата, и человек этот появится на экране кристалла, как на экране телевизора. После этого, используя Розу уже известным образом, мы переместимся к этому человеку сами.

— Предлагаете поиграть в Бога? — догадался Деггл. — Опасная игра, вам не кажется? Что скажут власти?

— По-вашему, мы должны ознакомить с нашим открытием представителей государственного аппарата? — резко переспросил Гримус. В его голосе ясно слышались горечь и злоба, порожденные, очевидно, ранним, приобретенным еще прежде, чем он стал Гримусом-птицелюбом, печального опыта общения с власть имущими. (Свое настоящее имя он так нам и не открыл.) — Что с нами сделают, если мы откроемся, — упекут в сумасшедший дом? Что сделают после этого с нашим даром — используют как новый вид чудовищного оружия? Путь существует только один — либо мы сами беремся за дело, либо забываем о нем навсегда. Хочу сказать вам только одно: оставлять без пользы знание такой потрясающей, волшебной силы не просто преступно. Это грех.

Лив перелистнула еще несколько страниц. Каждую она переворачивала не торопясь и с большой тщательностью, очевидно напоказ, хотя в записную книжку в течение всего своего рассказа не заглянула ни разу.

Мы построили мир. Невозможно сказать, каким образом в наших руках оказался этот остров — нашли ли мы его или создали. Я склоняюсь ко второму, Гримус к первому. По его мнению, Техника Концептуализации просто отображает в зеркале бытия концепцию того, что вы усилием воли желаете создать. Лично я не склонен смотреть на это так просто. Как бы там ни было, но теперь мы владельцы настоящего райского уголка, со всех сторон окруженного морем, клочка плодородной земли, покрытого буйной растительностью, расположенного в благодатном климате и совершенно необитаемого. Гримус дал нашему миру-острову имя. Он назвал его остров Каф. Возвышающуюся в центре острова гору — гора Каф. Но так как ни я, ни Деггл не могли совладать с краткой гортанностью арабских согласных, очень скоро с нашей легкой руки остров стал называться Каф[2]. Телец — но какой? Златой? Или тучный? Время покажет. Теперь, что касается населения острова: со дня появления двух знаменитых бутылей все свое время Гримус проводил у Водяного Кристалла. Не прошло и нескольких дней, как он сделал замечательное открытие: каждый новый человек, которого Кристалл показывал ему, происходил из другого измерения, пускай разница была совсем неуловимой, и существовал в едва заметно отличающемся ином потенциальном слое … тоже определение Гримуса. Означало ли это, что в недалеком будущем перед нами встанет проблема ассимиляции в едином обществе иммигрантов с разных, по сути дела, планет? Гримус смотрит в будущее оптимистически. Разница совершенно неуловима, ответил мне он. Хотелось бы верить, что он прав.

Лив перевернула еще одну страницу.

Остров Каф, День Первый. Лунедельник, 1-е января.

Дата в начале записи — мое волюнтаристическое творчество. Если уж приходится начинать, то лучше начинать с самого начала. Мы находимся на острове Каф, в городе, названном просто К. Гримусу нельзя отказать в гениальности: путем длительной и тонкой настройки Розы он подготовил все так, что жизни всех, пожелавших поселиться на острове Каф (отбор кандидатов происходит под личным и скрупулезным надзором Гримуса) во всех измерениях сложились так, что на остров они прибыли в один и тот же день. Достигнуть этого Гримусу удалось, решив уравнение времени со многими неизвестными — я уверен, так и было. По его словам, неувязка вышла только одна. Философ Игнатиус Грибб и его жена Эльфрида завершат свое путешествие несколько позже остальных; на острове их пока нет, но их прибытие скоро ожидается.

Встреча членов сообщества прошла как нельзя лучше. Повсюду царил дух радости, настоящего ощущения рая. Мы бессмертны, и мы наконец добрались до нашего Олимпа. День, когда я согласился работать могильщиком на кладбище домашних животных, был, наверное, самым счастливым в моей жизни.

Еще несколько страниц пропущено. На этот раз, когда Лив заговорила снова, в ее голосе сквозило напряжение, которого прежде не было.

Фрейница, 26-е января.

Сегодняшний рассказ будет посвящен двум женщинам. Скажу сразу, моя роль в этом повествовании счастливая.

Лив Силвэн шлюха. Шлюха очень и очень опытная, можно сказать, одаренная, предназначенная для избранных ценителей. (Потрясающе любопытно, как много на острове Каф собралось шлюх. Должно быть их деятельность общепризнана полезной и необходимо неизбежной.) В случае Лив красота тела сочеталась с удовольствием, которое она получала, пользуясь им сама и позволяя пользоваться им всеми известными в подлунном мире способами. Стыда Лив не знала. Кроме прочего, она обладала талантом руководить. По общему согласию островной бордель с первых же дней был отдан под ее начало. Единственной, так сказать, оппозицией Лив была Джокаста, вторая по старшинству в борделе после Лив. Джокаста тоже мне нравится. Но Лив… в общем, Лив есть Лив.

Должен сознаться, до знакомства с Розой я никогда не был тем, что принято называть половым гигантом. В моем случае, при всей тучности и прочем, здесь скорее всего подошло бы определение «пигмей». И тут я ни в коей мере не виню дам, этих так мило осисястенных и оягодиченных существ. Кто захочет попасть под меня и оказаться размазанной по постели? Но Роза придала мне уверенности. Я посетил миры, где толстые мужчины пользовались таким же в меру бешеным спросом, как и рубенсовские дамы. Я, гроза титек и филейных частей. Да, я. Так-то. Когда-то был. Виргилий Джонс, секс-символ! Поистине замечательно!

Я никогда не верил до конца в то, что Лив Силвэн хочет меня. Но она так сказала, а обвинять ее во лжи у меня язык не поворачивается. Итак, Лив желает меня. Интересно, почему? Во имя неба, почему? Она сказала, что ради меня готова оставить Дом и пост тамошней мадам, который утвердил для нее Гримус, — мне это непонятно. Но дареному коню в зубы не смотрят. День, в который прекрасная женщина влюбляется в уродливого мужчину только потому, что тот нравится ей, воистину счастливейший.

Мы собираемся пожениться. В свое время, когда-то давно, Гримус носил священнический сан и вполне мог устроить нам венчание, хотя лично мне все равно — я никогда не был особенно набожным. Но брачная церемония может оказаться забавной.

Что касается Гримуса… он та еще птица, прошу прощения за каламбур. Я никогда не считал себя ценителем и знатоком мужской привлекательности, однако, даже при всей своей неискушенности, решая, кто из нас троих наиболее красив и представителен, я не отдал бы пальму первенства Дегглу. Ясно, что разговор здесь пойдет не о нем. Любимцем и дам и шлюх (за исключением моей Лив) был сам Гримус. Бесценное сокровище для фермерских женушек и русской княгини. Однако внимание дам, казалось, нисколько его не занимало. Возможно, и это также объяснялось его монашеским прошлым. Опыт безбрачия. Что, возможно, как раз и объясняло его притягательность для женщин. Да, его не так-то просто заполучить в постель.

Скво аксона по имени Птицепес донимает Гримуса больше всех прочих. На редкость простая и бесхитростная индейская девушка, она всюду ходит за Гримусом по пятам, вполне оправдывая собачью часть своего имени. Гримус совсем не обращает на нее внимания, так что она подлизывается к нему и лебезит как может. Птицепес наверняка видит в нем своего рода шамана — и обожествляет, бедное, простодушное дитя. Она скоро сама себе опостылит.

Появление Птицепес на острове связано с интересными обстоятельствами. Гримус одно время стал одержим идеей поиска собственного двойника. «По логике вещей, — говорил он, — в бесконечном числе миров должна найтись точная копия любого, не только меня. К тому же я не требую полного сходства. Мне нужно подобие такого рода, которое было бы одновременно и противопоставлением».

Когда в туманной дымке Кристалла замаячило наконец плато аксона, Гримус возликовал. Хотя здесь выбор кандидата не сработал по обычной схеме. Брат Птицепес пока еще не появился на нашем острове. И неясно, прибудет ли он сюда вообще. Может быть да, а может, и нет.

Возможно также, Гримус замышляет что-то иное, Взлетающий Орел вовсе не нужен ему на острове. Но в планы Гримуса не дано проникнуть никому.

Лив быстро перевернула несколько страниц.

Торник, 5-е апреля.

Все пошло наперекосяк. Я уже чувствую это. Атмосфера всеобщей радости ушла. Если все пойдет так и дальше, то остров и план потеряют смысл. Я сказал об этом Гримусу, но он не согласился со мной. «То, что сейчас происходит, это Великий Эксперимент, — ответил он. — Речи быть не может ни о каком провале». Лично я не уверен, что Гримус сумеет удержать всех нас вместе только силой своей воли. Вечность — это слишком долго.

Кроме того: Деггл, Гримус и я вряд ли уживемся друг с другом, и рассчитывать на это было более чем глупо. То, что сами мы заслуживаем бессмертия, было принято нами безоговорочно, так же как безоговорочно мы избрали остров Каф своим убежищем. Возможно, мы ошибались. Возможно, мы не заслуживали всего этого.

Самоубийства стали первым предупреждением. Первым предупреждением, обрушившим потом всю лавину. Узнав о том, что кое-кто из бессмертных решил уйти из жизни, Гримус впал в ярость. Зачем они пришли сюда, кричал он. Они не должны были этого делать. Им не место здесь. Что мешало им в мире и покое напиться из своих голубых бутылей, сделав это где угодно, но только не на острове. Они не имели права убивать себя здесь. Деггл сказал, что согласие поселиться на острове Каф очень напоминает вступление в брак. Огромное количество людей разводятся вне зависимости от того какой страстью они пылали друг к другу, когда шли под венец.

После случаев самоубийства среди горожан появились недовольные мной и Гримусом. Деггл на стороне недовольных. Правильно ли он поступает? Нет, я уверен в этом. Но каждый волен выбирать. Нашей вины нет ни в чем.

Напоминает вступление в брак … само собою, я был слеп. Лив никогда не любила меня. Теперь я знаю точно. Я знал это и раньше. Но все равно надеялся на что-то, думал, что она, может быть, полюбит меня.

Единственное, что любит Лив, это власть. Она желает существовать вблизи сосредоточия власти. Жить вместе с Гримусом. С моей помощью это ей частично удалось. Но всему приходит конец. Раю приходит конец. О том, чтобы заняться любовью, даже речи нет. Лив пользуется каждым удобным случаем, чтобы побыть в обществе Гримуса, поговорить с ним.

Я подслушал часть их разговора:

— Твое имя, — говорил Гримус Лив, — LIV. В латинском исчислении это означает число пятьдесят четыре. Мне было пятьдесят четыре года, когда я выпил эликсир. Эти цифры указывают на то, что между нами существует связь.

Я знал, что Гримус интересуется нумерологией. Но о какой связи он говорит — мистической? Или это просто его монашеские штучки? Я быстро превращаюсь в ревнивца. Лив говорит, что у меня нет причин ревновать. Конечно, она права. Ведь между нами никогда ничего не было.

Все летит под откос.

Тиусверг, 1-е мая.

Mayday, m'aidez. Май — такая маята. Великий план дал трещину, и трещина прошла между всеми нами. Я изо всех сил буду стараться излагать события беспристрастно, хотя и не уверен, что у меня это получится.

Все начал Деггл. Насилие.

Закончила Лив.

Но сначала о начале. Начнем с начала и будем продолжать до тех пор, пока не достигнем конца, после чего можно будет остановиться. Звучит, как руководство к действию. Так что начнем.

Два дня назад. Я проснулся от ужасного грохота в Комнате Розы. Я слетел с кровати и, насколько позволяла моя комплекция, заторопился туда. Гримус был уже там, стоял над Розой в своей нелепой ночной рубашке и смешном колпаке, тощий и огромный, разъяренный гоблин. Не в силах вымолвить от ярости ни слова, он во все глаза глядел на место крушения.

Роза лежала на полу, часть ее стебля торчала из-под гроба, перевернувшегося вместе с нашей драгоценностью! Над гробом сидел на корточках зловеще улыбающийся Деггл.

У меня давно уже появилось предчувствие, что с Дегглом что-то не так, и я нередко задумывался о том, в какой степени беспорядки в городе и всеобщая ненависть горожан к Гримусу и ко мне — следствие его махинаций. После недолгой эйфории в К. наступили времена великой депрессии. Кроме самоубийств (которые, слава Богу, вроде бы закончились), были отмечены несколько случаев добровольного самоизгнания. Люди предпочитали жить где угодно, в чаще леса на склонах горы, лишь бы не в городе. Естественно, эти происшествия только усилили недовольство и брожение умов. Я с ужасом ожидаю, во что и как выльется эта всеобщая тоска, когда чаша переполнится. Возможно, во всем будут винить тех, кого посчитают в ответе за появление острова. Но насилие… до меня уже доходят слухи о подготовке планов разрушения инфернальной машины Гримуса… а я-то думал, что мы распрощались с насилием, оставив его в своих прежних мирах. Что же касается самой Розы… как я могу судить об этом, я ведь ничего о Розе толком не знаю.

Власть. Надзор. Управление.

Деггл большую часть дня обычно просиживает в «Зале Эльба». Возможно, там он разыгрывает роль спасителя. Кем он стал среди горожан — популярным мессией? Освободителем? Мы с Дегглом всегда недолюбливали друг друга. Возможно, наша вражда гораздо глубже, чем я предполагал.

Но все равно. Мы застали его за попыткой сломать Розу! Гримус опомнился раньше меня и, продемонстрировав невероятную силу, вышвырнул Деггла вон из Комнаты.

— Ее нужно проверить, — взволнованно объявил он мне и остаток ночи провел возле Розы, проверяя ее, настраивая различным образом, приводя в действие и останавливая. Уже почти рассвело, когда он с облегчением сообщил, что никаких повреждений не заметил и Роза, по всей видимости, цела.

Роза цела!

— Но это не должно повториться, — добавил Гримус. Такую необычайную, пронзительную ярость, такую сталь в его голосе я слышал только однажды, когда он сделал краткое заявление в адрес государственных властей. — На острове Роза — самая ценная и легкоуязвимая вещь, — продолжал он. — Я не могу допустить, чтобы к ней прикасались руки всяческих дикарей. Ты поможешь мне?

Яростный блеск этих властных глаз под тяжелыми веками подавляюще действовал и на меня.

— Но как? — спросил я.

— В одиночку я, скорее всего, ничего не смогу сделать, — ответил Гримус. — Мне потребуется твоя помощь, наше совместное волевое усилие. Вместе мы изгоним вандалов с острова. Ночью я посетил Доту и спросил у него совета: он объяснил мне, как это можно сделать. Я знаю способ, но это трудно.

Детали я опущу. Скажу только, что объяснения Гримуса убедили меня, я дал согласие и мы вместе вернулись в Комнату Розы. И тут я ощутил странное беспокойство.

Как мне теперь объяснить это? Едва я переступил порог Комнаты, как сразу почувствовал: здесь, в этих стенах, что-то изменилось, возникло некое новое ощущение, что-то вроде неслышного свиста или высокого воя. Нет, вой этот появился не в комнате. Выло и свистело у меня в голове! Вблизи Розы вой усилился. Я сразу же взволнованно спросил Гримуса об этом. В ответ он легкомысленно махнул рукой: свист в подсознании никаким образом не отражался на действии Розы.

— Это всего лишь свист, — сказал он. — Горф Дота не изъявил по этому поводу никакого беспокойства.

Гримус настроил Розу и, сосредоточившись, мы начали повторять особую формулу: IXSE SIXITES SIXE IXSETES EXIS EXISTIS. И так на все лады. По моему мнению, это был один из вариантов формулы SISPI для Путешествий между потенциальными измерениями.

С тех пор о Деггле на острове Каф не было ни слуху, ни духу. По всей видимости, заклинание Гримуса сработало. Куда мы отослали Деггла, я понятия не имею, но в городе и на острове его больше нет. Без сомнения, при желании Деггла можно разыскать с помощью Водяного Кристалла Гримуса. Но меня такое желание не посещает. По крайней мере, пока.

Сеансы манипуляций с Розой мне всегда представлялись чем-то вроде ритуалов. Очень уж немеханистически все выглядит. Так вот. Как только наш тогдашний ритуал подошел к концу, я почувствовал недомогание. Странное, небывалое головокружение и тошноту. Что-то со мной было не в порядке.

— Недостаточно изгнать Деггла, — говорил мне Гримус. — Нужно перенести Розу в безопасное место. У меня есть на этот счет план.

А я стоял и медленно, мучительно терял сознание… голос Гримуса постепенно затихал, уходил все дальше и дальше.

(Теперь, Виргилий, возьми себя в руки и расскажи обо всем по порядку и спокойно.)

Свист и вой. Каким-то образом всему виной были свист и вой, я точно это знал. Все это время я держал руки на стебле Розы, держал очень долго. Любопытно, почему Гримус перенес все без последствий…

Вой ворвался в мою голову и наполнил ее призраками, картинами ужаса, неведомыми тварями и чудовищами. Кошмары. Кошмары. Я пытался спастись, но спасения не было. Бежать было некуда. Все это творилось внутри меня.

Что это было, галлюцинации? Нет, образы казались слишком реальными, они способны были причинять боль. Я не сумею описать это здесь — картины, которые я видел, чувства, которые испытывал, глубины, куда проваливался, — и то, и другое, и третье сделало бы честь любому аду. Словно целое воинство ужасов, знакомых и незнакомых, порожденных моим собственным воображением и облекшихся в плоть и кровь, сорвалось вдруг с цепи, освободилось и набросилось на меня. Ночные кошмары не идут ни в какое сравнение с этим. Нет, я не в силах продолжать писать про эту… Лихорадку Измерений. Так Гримус назвал Болезнь.

Когда я пришел в себя, то сразу же увидел Гримуса — я лежал на полу в Комнате Розы, а он сидел надо мной на корточках и задумчиво рассматривал меня. Он спас меня: настроил Розу на мои координаты и силой заставил вернуться из глубин собственного бытия. Роза способна не только причинять страдания, но и исцелять. Однако сейчас наш волшебный жезл пугает меня как никогда раньше.

Я теперь не в силах пользоваться Розой, и именно это пугает меня больше всего.

Едва я очнулся, Гримус заставил меня вновь взяться за стебель Розы, как это делают сброшенные с лошади наездники. Он настроил Розу на перемещение на Теру, и мы вместе ухватились за стебель.

Но ничего не случилось! Я остался там, где был, в Комнате Розы! Я напрягал все силы, но Роза не подчинялась мне!

Мой разум словно парализовало. Не дающий покоя вой утих, дорога в мое сознание для него закрылась — но эта же стена отгородила меня и от бессчетных вселенных, которыми я еще недавно наслаждался. Все, что у меня теперь осталось, это остров Каф. Ограниченная, блеклая, жалкая действительность для человека, познавшего сотни других.

Далее буду краток, иначе рассудок мой может повредиться.

Впервые воспользовавшись Розой для Перемещения внутри измерения, Гримус перенес себя — а вместе с собой и Розу — на вершину горы Каф. Ценой огромных психических усилий он сумел отгородить подступы к пику от острова двойным барьером: видимым, из непроницаемых облаков, которые скрыли его от глаз обитателей К., и чем-то вроде силового поля, непроницаемого для человека. Себе для прохода Гримус оставил единственные Врата. Он показал мне, где эти Врата, на тот случай, если положение исправится. Хотя все идет к тому, что улучшений ждать не придется.

Бегство Гримуса положило конец моему — не сожительству, пребыванию под одной крышей — с Лив. Мне пришлось вытерпеть унизительное представление, устроенное моей женой, которая, обливаясь слезами, на коленях умоляла, заклинала Гримуса взять ее с собой. Но женоненавистник Гримус холодно отказал ей. Я с удивлением обнаружил, что обозлен: ведь он оскорбил отказом мою жену! Вообразите, друг мой, как низко я пал.

Представьте себе ярость Лив, когда вместо нее Гримус взял с собой эту индеанку, Птицепес. Хотя выбор его легко объясним. Гримусу нужна прислуга, а не хозяйка дома. Думаю, что из недалекой аксона выйдет отличная служанка. Она уже сейчас смотрит на Гримуса как на полубога.

Когда Гримус наконец ушел, гнев Лив за неимением иного объекта для выхода излился на меня. Она выкрикивала в мой адрес такие оскорбительные и непечатные вещи, что у меня рука не поднимается изложить их на этих страницах. Она проклинала меня за то, что я был в подчинении у Гримуса, хотя я никогда не утверждал обратного. Она проклинала меня за умственный паралич, из-за которого не могла теперь увидеться со своим вожделенным. Она не желала иметь со мной никаких дел. В ее глазах я просто жалкий толстяк. Возможно, она права. Да. Возможно, она права.

Дом, в котором мы с ней жили, теперь пуст. Лив переселилась на гору, чтобы быть поближе к Гримусу, я уверен в этом. Но Лив не знает, где Врата, даже не догадывается о том, как близко к ним находится. Но, даже если бы она нашла Врата, Гримус не позволил бы ей пройти в них. Теперь он будет зорко следить за островом при помощи Водяного Кристалла, защищать Розу. Он никого не допустит к себе, его никто не интересует теперь, кроме Розы.

Джокаста приютила меня и теперь ухаживает за мной. Мы с ней давние друзья. Уверен, что она всегда недолюбливала Лив. И поскольку Лив отвергла и оскорбила меня, Джокаста приняла меня без раздумий. Но гадать о мотивах сущее мучение, у меня нет больше на это сил; мне предложили стол и кров, и я с благодарностью принял их.

Май такая маята.

Сатурнбота, 29-е сентября.

Я решил уйти из К. Этот город порожден машиной. Солдаты, полицейские, актеры, охотники, шлюхи, пьяницы, моты, философы, лакеи, идиоты, ремесленники, фермеры, торговцы башмаками, художники — всех объединяет общая неспособность ужиться с миром, который они сами себе противопоставили. Особенно теперь, когда вой в головах становится совершенно невыносимым. Так говорят. Сам я ничего не слышу. Неутихающий вой в голове довел многих до извращенной крайности. Они называют это Путем К., путем Грибба. Грибб и миссис Грибб прибыли на остров совсем недавно. Вне всякого сомнения, их прибытием руководил Гримус, хотя Гриббы всячески отвергают и его и его Эффект. Они решили защищаться. Их щит — Одержимость. Видеть то, что происходит с К., с этим некогда райским уголком, невыносимо. Возможно, разум мой парализован, но душа вполне нормальна и способна чувствовать.

Кто виноват? Кто-то допустил просчет. Наверное, здесь есть и моя вина. Все началось с нашего эксперимента. Но Роза… Роза прекрасна, и по сию пору никто не убедил меня в обратном. Но откуда в ней столько горя? Печально, что такое чудо принесло людям столько мучений и несчастья. Я должен уйти. Я не могу больше этого видеть. Женщина Долорес О'Тулл собирается отправиться жить на побережье. Я уйду вместе с ней.

Что касается тебя, мой друг, мне придется оставить тебя здесь. С некоторых пор дружба стала для меня непозволительной роскошью. Я пожертвую тобой, Лив, надеясь умилостивить свою богиню. Я подарю тебя ей. Может быть, она разорвет тебя на части и отбросит в сторону, как в свое время поступила со мной. Значит, такова твоя судьба. Но если и так, это поможет мне забыть о прошлом. Поможет забыть о К. и об ужасах, которые выжигали мой мозг. Ты станешь моим способом самоочищения. Рядом с великой любовью дружбе места нет.

Для того же, кто решит уничтожить тебя, я в заключение напишу несколько слов. Когда-то, в моем теперь-уже-забытом прошлом, я на краткий миг поверил, что она любит меня. Миг этот был настолько светел и высок, что его радости не может умалить даже то, что теперь я знаю, как тогда ошибался. За этот миг я благодарен Лив. Начало всегда лучше конца. В начале все возможно и надежда жива. Теперь же — надеяться больше не на что.

Темно хоть глаз выколи. Тетрадь наконец пересказана до конца, закрыта и убрана под подушку. Женщина в черном молча поднялась с кровати, медленно и бесшумно подошла к Взлетающему Орлу и остановилась над ним. В загородке один раз кудахтнула невидимая курица. За окном все так же слышится усердное топотание автора дневника: он настойчиво продолжает искать дверь, ни найти, ни тем более пройти через которую ему не суждено. Рядом с ослом, около дерева, притаилась — сидит на корточках — шлюха, стараясь не попадаться занятому поиском Врат могильщику на глаза.

«Она не стала разрывать тебя на части», — подумал про себя Взлетающий Орел.

— Пятьдесят четыре, — проговорила Лив ровным, снова спокойным голосом. — Он сказал, это означает, что между нами есть связь. Его замерший раз и навсегда возраст и мое имя. Но он же и оборвал нашу связь. Я знаю, о чем он думал, знаю, что он чувствовал, я видела его насквозь. Наша связь была нерасторжима — и все-таки он порвал ее.

Сказав это, Лив нагнулась над островком расставленных на полу свечей и, чиркнув спичкой, зажгла их одну за другой. Вновь распрямившись, она застыла перед ними, отбрасывая в желтом колеблющемся свете на стены огромную тень. Взлетающий Орел вспомнил: точно такой же он увидел богиню аксона. Да. Так-то. Когда-то. Раньше. Но очень быстро его воспоминание растворилось в еще свежей в памяти истории острова, смешалось с ней, потеряло четкие очертания, а потом пропало совсем.

Лив стояла перед ним молча и многозначительно. И снова появилось ощущение совершающегося обряда: книга прочитана, свечи возжжены, заклинание произнесено. Так она и прожила свою жизнь, забальзамированная в горьком формалине застарелой ненависти и предательства. На мгновение Взлетающий Орел почувствовал острую жалость к хозяйке черного горного дома; затем горящие глаза Лив, видимые даже сквозь густую сетку вуали, сфокусировались на его лице и блеснули.

— Аааааааах.

То был могучий выдох из самой глубины естества, единый всхлип, потребовавший всей силы ее легких.

— Конечно, — проговорила потом она. — Конечно. Иначе и быть не могло. Ты вернулся ко мне. Дух Гримуса явился ко мне, чтобы воскресить старую связь. Конечно. Так и должно было быть.

Лив изменилась, вдруг понял Взлетающий Орел. Мерный речитатив оглашаемых страниц дневника, заклинание по поводу разорванной Гримусом связи — все это изменило ее быстро и сильно. Теперь она произносила слова медленно и словно бы издалека, словно пребывая в состоянии некоего транса. Прошлое вернулось к ней и завладело ею. И он, Взлетающий Орел, каким-то образом тоже стал частью этого прошлого.

— Иди же ко мне, — сказала ему женщина, возвращаясь к своему ложу и опускаясь на него. — Иди ко мне и освяти нашу связь.

Взлетающий Орел продолжал неподвижно сидеть на своем стуле, не зная, что делать.

— Взгляни на мое тело, Дух, — сказала тогда Лив, опять поднимаясь. — Чем плох для тебя такой алтарь?

Руки Лив быстро взметнулись вверх, куда-то за шею, и распустили там тесемки. Черная мантия упала на пол к ее ногам. Теперь она стояла перед ним обнаженная, но лицо ее все еще было скрыто под непроницаемой вуалью, глаза смотрели на него и светились как угли, может быть, насмешкой, а может быть, страстью, а свечи продолжали лить на стены колеблющийся желтый свет.

— Взгляни на мое тело, Дух, — повторила Лив. Взлетающий Орел поднял глаза.

Лив, ледяной пик совершенства. В словах Виргилия не было ни капли преувеличения.

Его глаза видели, но разум отказывался им верить. Ступни, чуточку более широкие, чем нужно, покрывало сложное переплетение бисерного узора, как у индейской невесты; длинные, точеные ноги — вес тела перенесен на правую, при этом левая расслаблена, из-за чего крутой изгиб бедер слегка наклонен слева направо, продуманно соблазнительно; внизу лобка крутые завитки волос, не знающих бритвы и давно забывших о чужих руках, светлые, мягкие завитки; манящий, глубокий треугольник, темнеющий на белизне кожи; груди, небольшие, правая чуть больше левой, левый сосок приподнят чуть выше своего соседа, но оба все еще по-детски розовые, мягкие; узкие, прямые плечи чуть развернуты назад, почти по-военному, вызывающе, уверенно; руки висят свободно и прямо, ладони повернуты внутрь, к телу, средний палец скрещен с большим, в углублениях подмышек темнеют примятые волосы. Все остальное, шея, лицо и голова, невидимы под вуалью, пятнами светятся только пронзительные, всевидящие глаза. Взлетающий Орел одним взглядом охватил ее всю, замечая одновременно лишь груду черного одеяния у ее ног, этот отброшенный за ненадобностью покров, да пляшущие огоньки свечей на полу, заставляющие глубокие тени играть и заигрывать с нагим телом, забыв на фоне потрясающего совершенства о вопиющем беспорядке и грязи в комнате. Она знала, как показать свое тело, как подчеркнуть и усилить его красоту, не становясь при этом навязчивой. Безглавая Венера в захолустном музее.

— Ну что, тебе нравится такой алтарь? — снова спросила его она.

Взлетающий Орел безмолвно кивнул, и тогда быстрым, внезапным движением правой руки она сорвала с головы вуаль. Черная сетка упала на пол, присоединившись к остальному траурному одеянию.

Взлетающий Орел нисколько не сомневался в том, что Лив прекрасна; но он и представить себе не мог, что красота ее может быть такой властной. Лицо женщины подчинило его себе за миг более краткий, чем потребовалось его яростно колотящемуся сердцу, чтобы закончить один удар и начать следующий. Для того чтобы сразу не отвести глаза, Взлетающему Орлу пришлось сделать над собой усилие. В этом лице было столько же блистательной красоты, сколько ее в солнце, отраженном в чистом ледяном поле, — смотреть на такое сияние больно. Основательные, удлиненные, узкие челюсти, решительно сжатые и чуть выступающие вперед, и широкий рот без намека на улыбку; нос, небольшой и прямой, в обрамлении щек, отлично дополненных просторными глубокими озерами синих глаз, прозрачнейшим аквамарином глаз, которые, без сомнения, умели видеть насквозь и, уж конечно, сейчас видели насквозь — его. Голова в уборе под стать настоящей снежной королеве: пышное изобилие волнующегося золота, которое поднимается на несколько дюймов посреди, разделяется там и вольно ниспадает вокруг выточенного изо льда лица со спокойной морской голубизной глаз — истинная ниагара. Лицо, все дело в лице.

Лив опустилась на кровать и прилегла на спину.

— Иди сюда, — снова позвала его она. — Освяти нашу связь.

С неуклюжестью, равной неловкости бродящего вокруг дома и спотыкающегося в темноте Виргилия, Взлетающий Орел поднялся со стула и мимо трещащих свечей, пауков, раскинувших свои тенета, и заплесневелых хлебных корок, двинулся к телу жены могильщика, к белоснежной постели, на котором оно возлежало.

Он хотел ее так, как никогда не хотел Ирину. С той он всегда держал себя в руках, и какая-то часть его «я» спокойно, отстраненно и неторопливо анализировала происходящее, выбирая следующий шаг, наблюдая за тем, как подруга достигает вершины наслаждения — и наибольшее удовольствие он получал от того, что доставлял наслаждение ей; но теперь роли поменялись, на этот раз его влекло невыносимо, он потерял всякую власть над собой, прикосновения рук и движения тела Лив разжигали его неимоверно. Очень много времени она уделила прелюдии, постепенно разузнавая о его предпочтениях и табу, не переставая нежно шептать: «Тебе нравится вот так? Так приятно? Как мне делать тут, сильнее или слабее? Что ты любишь: чтобы я лизала, пощипывала, сжимала или покусывала здесь? Тебе приятно, когда я кладу руку сюда? Как ты хочешь, чтобы я повернулась: так, вот так или наоборот?» Новые, мягкие интонации ее голоса придавали этому почти научному исследованию особую интимность, и прошло немало времени, прежде чем он вдруг понял, что ни разу так и не спросил, нравится ли ей самой то, что он выбирал.

Поэтому, когда она наконец совершила то, к чему все шло, он был раскрыт, беспомощен, расслаблен.

Она уложила его на кровать на спину. Свечи уже догорали, их сияние начало меркнуть. Исследование и изучение закончилось, время поцелуев, поглаживаний и покусываний прошло, она встала над ним на колени, чистый светло-желтый водопад волос покрыл ее склоненную к нему голову подобно лавине расплавленного золота, аквамариновые глаза скрылись под золотой завесой, тонкие руки с длинными пальцами принялись нежно мять маленькие торчащие груди, потом она опустилась, ее крепкие бедра при этом чуть дрогнули, и он оказался в ней. Приподнявшись снова, она опустилась опять, поначалу медленно, невыносимо растягивая удовольствие, но потом все быстрее и быстрее, и живая плоть, постепенно, не спеша набирая темп, начала биться о плоть, приближая миг.

Она уже стонала («Как хорошо», — выдыхала она), они уже с силой бились друг о друга, стараясь соединиться покрепче, финал был близок, очень близок, судорога уже поднималась внутри него, и вот наконец миг настал…

Лив в очередной раз взметнулась над ним, замерла и вдруг без предупреждения поднялась и встала с кровати, подбоченилась и молча оглядела его, смятого, напряженного, тянущегося. Ее аквамариновые озера сияли торжеством.

— Не ты, а Лив разорвала связь! — провозгласила она.

Это была месть Лив Гримусу, во тьме многих веков зревшая в голове неподвижно сидящего изваяния. Теперь, одержимая страстью, почти в трансе почти полного безумия, она осуществила свою месть — над Духом Розы. Это было последнее унижение, удар в ничем не защищенную сердцевину гордости, единственного оставшегося у Орла достоинства. Он беспомощно взглянул на возвышающуюся над ложем победоносную валькирию, яростно испепеляющую его накопленной многовековой ненавистью и, не в силах сдерживаться, униженно, болезненно излил свое семя на простыни.

Виргилий Джонс наконец угомонился. Он спал, усевшись на корточки под деревом. Взлетающий Орел тоже спал, свернувшись в клубок под стеной черного дома. Когда утро наконец разбудило их, они поняли, что до костей промокли и продрогли от ночной сырости. Обоих била дрожь.

А разбудил их донесшийся из леса крик, в котором смешались испуг и радость. Взлетающий Орел мгновенно проснулся и, вскочив на ноги, помчался на крик. Тучный Виргилий пришел в себя не так быстро, поднимался с трудом, двигался медленно, часто моргая глазами.

На опушке леса стояла Мидия, дрожа, но крепко сжимая в объятиях свою добычу.

Добычей ее была не кто иная, как яростно вырывающаяся, разгневанная Птицепес.

Наконец встретившись, брат и сестра на мгновение замерли, не в силах отвести друг от друга глаз.

— Прикажи этой глупой бабе отпустить меня, братишка.

В голосе Птицепес не слышно было радости встречи.

— Она неожиданно появилась прямо передо мной, — дрожащим от волнения голосом объяснила Мидия. — Прямо из воздуха, словно призрак. Я сразу же набросилась на нее и крепко схватила. Подумала, что вы захотите поговорить с ней.

Действительно смелый поступок.

— Если ты увидела, что я появилась, то зачем было сразу так больно меня хватать? — раздраженно спросила Мидию Птицепес. — Я же могла исчезнуть так же легко, как появилась, если бы захотела. В руках у тебя остался бы только воздух.

Мидия казалась озадаченной, но хватки не ослабила.

— Она права, Мидия, — подал голос Взлетающий Орел. — Если уж она здесь, то только потому, что хочет этого сама. Отпусти ее, и пускай объяснит нам, что привело ее сюда.

— Моя бы воля, я бы к вам вовек не вышла, — огрызнулась Птицепес. — Он послал меня, а сама бы я никогда не пришла.

— Гримус послал тебя?

Это был голос Виргилия Джонса, пустой, неверящий.

— Да, Гримус, — ответила она. — Но не за тобой. Ему нужен он. Малыш Джо-Сью. Я здесь ни при чем, братишка. Запомни это.

«Значит, Гримус сам захотел увидеть меня, — сказал себе Взлетающий Орел. — Он сам приглашает меня войти. И никакой битвы в подсознании, поединка воль, не будет».

— Но почему?

И снова Виргилий Джонс выразил мысли Взлетающего Орла, прежде чем они успели сформироваться у того в голове.

— Я не знаю, — ответила Птицепес, наконец высвобождаясь из крепких объятий Мидии. — И не спрашивайте меня ни о чем. Меня просили передать послание, а потом проводить Джо-Сью, забрать его с собой.

Мидия хотела что-то сказать, но промолчала. Она была сильно встревожена.

— Ну что ж, — проговорил Взлетающий Орел. — Я готов выслушать твое послание.

Лицо Птицепес окаменело, и она заговорила на удивительном, напоминающим пение птиц языке. С первыми ее словами в дверях черного дома появилась черная непроницаемая фигура, остановилась и принялась слушать.

Гримус сказал следующее:

— Примите благодарность за все ваши усилия. Я наблюдал за вами и должен признаться, что ваши приключения показались мне очень интересными. Виргилию я приношу свои извинения. С ним мне пришлось затеять игру в прятки. Немного жестокую игру, но без нее нельзя было обойтись.

Более всего я благодарен Лив Силвэн Джонс. Она сумела оставить след в душе мистера Орла, внесла последний, заключительный штрих в его характер, тем самым подготовив его ко встрече со мной. Теперь он знает обо мне самые интимные подробности, из первых рук, так сказать. А главное, его разум перешел из состояния, кратко характеризуемого термином «само-осознание», в состояние, которое я назвал бы «осознание Гримуса». Именно при таком душевном состоянии наша встреча пройдет лучше всего, и я еще раз должен поблагодарить за это всех вас: отсутствующего Николаса Деггла за то, что благодаря ему встреча оказалась возможной, вас, Виргилий, за то, что вы, проявив упорство, доставили мистера Орла к ближайшей точке нашего с ним противостояния, а вас, Лив, за то, что вы разрушили последний барьер, мешавший нашей встрече: барьер мужской гордости Взлетающего Орла. По сути дела, вы, Лив, и были Вратами в смысле перехода мистера Орла на нужную мне ступень осознания. Теперь, после того как он побывал в ваших руках, он вполне может отправляться ко мне. Я очень доволен вами и доволен результатом: это Измерение я с уверенностью могу назвать своим Идеальным.

Птицепес переступила с ноги на ногу и тихо спросила:

— Можно теперь нам вернуться?

Вид сестры, такой рабски покорной, такой грубой с ним, ее братом, но одновременно неуверенной и угодливой перед незримым хозяином, потряс и расстроил Взлетающего Орла. Это была не та Птицепес, которая добывала для него еду, защищала и воспитывала его. Это была тень той Птицепес, которую он знал. Что же Гримус сделал с ней?

Лив чуть-чуть приподняла капюшон и сплюнула себе под ноги.

— Не забудь, — шепнул Взлетающему Орлу Виргилий Джонс. — Выжди момент, и тогда действуй наверняка.

Жизнь больше не казалась Взлетающему Орлу такой ясной и простой. Неизвестность и унижение прошлой ночи сильно пошатнули его решимость.

Мидия подошла к Взлетающему Орлу и тихо попросила:

— Возьми меня с собой.

Взлетающий Орел уже ничему не удивлялся.

— Зачем, Мидия? — спросил он.

В ответ она пожала плечами.

— Ладно. Хорошо. Пойдем вместе. — Взлетающий Орел услышал, как его губы и горло ответили вместо него. Зачем она ему? Может, все дело в том, что на пути к неизвестному он просто хочет видеть рядом с собой хотя бы одно дружелюбное знакомое лицо? Возможно, это его реакция на прошлую ночь с Лив, попытка подбодрить себя, обрести уверенность? Думать, почему он так ответил, ему совершенно не хотелось, но одно он знал точно — он рад тому, что Мидия идет с ним. Мидия просияла в ответ.

— Ей нельзя, — подала голос Птицепес. — Только ты один.

Взлетающий Орел собрал остатки решимости.

— Старшая сестра, — заговорил он. — Тебе приказано отвести нас к Гримусу. Без этой женщины, один, я не пойду. Так что тебе придется вести нас обоих.

Птицепес поморщилась, но уступила.

— Идите за мной, — приказала она.

Взлетающий Орел взял Мидию за руку и крепко сжал. Ответное пожатие было менее уверенным.

— Я буду думать о тебе, — шепнула ему Мидия, — и только о тебе. Тогда с тобой ничего не случится.

Непонятно почему, но Взлетающий Орел был совершенно и непоколебимо уверен в том, что так и будет.

Птицепес повернулась и, не интересуясь, следуют ли они за ней, направилась к просвету между двумя ближайшими деревьями на опушке. Остановившись, она закрыла глаза и быстро пробормотала:

— Сиспи, Сиспи.

Сразу после этого ее тело начало растворяться в воздухе. Она сделалась полупрозрачной, но не исчезла, отступила на шаг в сторону и стала ждать. Глаза Мидии расширились от испуга; потом, крепко зажмурившись, она сжала губы.

Не выпуская руки своей спутницы, Взлетающий Орел ступил во Врата.

На глазах у Виргилия Джонса и Лив три неясных силуэта начали взбираться к горной вершине, каким-то чудом одолевая почти отвесный склон без какого-либо намека на тропинку. Постепенно троица скрылась из виду. Тени уходящих были настолько прозрачны, что дожидаться, пока они окончательно исчезнут, пришлось совсем недолго.

Лив резко повернулась и, войдя в дом, с силой захлопнула за собой дверь.

А что Виргилий? Виргилий знал, что теперь от него ничего уже не зависит, что дальше все пойдет само по себе, что пророчество горфа наконец-то сбылось. Взлетающий Орел доберется до Гримуса без его помощи, и каким будет результат их встречи, предугадать невозможно. Исправить что-то или изменить Виргилий был теперь не в силах.

Он начал медленно спускаться вниз с горы, к городу, чтобы оттуда идти к побережью, к домику Долорес О'Тулл, головоломкам, креслу-качалке и жалким остаткам своего прежнего достоинства.

Глава 55

Взлетающий Орел и Мидия (после того, как та решилась открыть глаза) обнаружили, что очутились на странно изменившемся склоне горы Каф, где многое, что там было прежде, например Виргилий Джонс, Лив, ее черный дом и осел, превратилось в туманные расплывчатые пятна. Остальное же — склон горы, камни и скалы, деревья и трава — наверняка тоже изменились, хотя выглядели точь-в-точь как прежде. Удивительной переменой, еще более странной и поразительной, чем превращение Виргилия и Лив в призраков, было появление у них под ногами некоего сооружения. То была каменная лестница, вырубленная прямо в скале. Воистину мгновенное появление лестницы было поразительным, но этим дело не кончилось — когда Взлетающий Орел поднял голову, то похолодел от благоговейного ужаса. Облака, укрывавшие вершину горы, исчезли. Взлетающий Орел машинально отметил, что гора вовсе не так высока, как казалось при скрытой за облачным покровом вершине; непроницаемый для зрения барьер Гримуса искажал перспективу. До вершины было каких-нибудь сто футов.

— Дом Гримуса, — не оборачиваясь, объявила Птицепес, указав рукой вперед и вверх.

Просторный дом, приземистый и объединяющий в себе несколько крыльев, чем-то походил на культовое сооружение. Дом был сложен из крепкого камня, наподобие маленького форта. «Где-то внутри, в этих каменных стенах, — подумал Взлетающий Орел, — лежит Каменная Роза».

Издали очертания дома казались странно искаженными, и хотя все его стены были ровными и идеально прямыми, у жилища Гримуса не было ни одного одинакового угла — однако такая искривленность и асимметрия явно не была случайной, а являлась продуманным замыслом архитектора. Те зигзагообразные линии, которые стены дома выписывали вокруг вершины, очевидно символически выражали характер обитающего в них человека.

Отражение: дом отражал свет во всех направлениях, поскольку все окна на змеящихся стенах этого диковинного дома были зеркальными. Сочетание ровного, отесанного камня и слепых сверкающих окон странным образом не позволяло взгляду сфокусироваться на доме, словно зрение отказывалось воспринимать его, словно дом был миражем, иллюзией, не способной превратиться в вещественный факт.

Возможно, виноват в этом был и размер дома. Дом был велик, но оценить истинные его масштабы было невозможно, так как он стоял под сенью невероятно раскидистого дерева-исполина, из-за чего соотношение размеров совершенно искажалось. Это был дуб, по сравнению с которым дерево с небезызвестными качелями в саду Грибба казалось жалким карликом, недоразвитым кустом. Дуб Гримуса был не просто гигантским; это дерево могло внушить священный трепет. Взлетающий Орел вспомнил описанное Виргилием Джонсом Великое Дерево Иггдрасиль, материнское Древо, хранящее небеса в мире и покое. Что за чудовища грызут его корни, хотелось бы знать?

Лестница — новое потрясение. Взлетающий Орел отлично помнил, как выглядят склоны горы с поляны Лив. От поляны склоны вздымались очень круто, гораздо круче, чем от окраины К., и растительность там сходила на нет. Вчера, одолевая подъем вслед за Виргилием, он несколько раз задумывался, возможно ли восхождение на вершину без специального снаряжения. И теперь появление удобной и длинной лестницы с перилами, в несколько пролетов доходящей до самой двери Дома Гримуса, стало истинным чудом и благодатью. Более того, как уже говорилось, они стояли на первых ступенях этой лестницы. Значит, лестница была реальной. Оставалось только идти по ней вперед, подниматься. Взлетающий Орел восхищенно покачал головой.

Они начали подниматься по ступеням — Птицепес шла впереди, Мидия торопилась за ними следом, а вокруг со всех сторон вились и встревоженно кричали птицы. Птиц было великое множество — столько пернатых сразу Взлетающий Орел видел впервые — из самых различных стран с разнообразным климатом, с потрясающе расцвеченным оперением и самых обычных, вроде ворон, и таких, каких он не видел никогда, с удивительно и, на первый взгляд, бессмысленно изогнутыми клювами, или необыкновенной формы телами и крыльями. С пронзительными разноголосыми криками птицы снимались откуда-то с вершины горы и кружились около них. Многие пернатые их совершенно не боялись и подлетали так близко, что несколько раз Взлетающему Орлу приходилось защищать от их крыльев лицо. Он оглянулся на Мидию — в глазах девушки был страх, но она через силу сумела ответить ему улыбкой.

Подсознательный свист и вой теперь бился в их головах с особой настойчивостью, но благодаря потрясающему виду, открывшемуся вокруг, они не обращали внимания на эту помеху. Шаг за шагом они добрались до вершины. В течение всего восхождения Птицепес не проронила ни слова, в ее молчании чувствовалась враждебность. Но, ступив на порог дома, она резко повернулась к брату и, сверху вниз глядя на то, как он одолевает последние ступени лестницы, быстро проговорила:

— Зачем ты пришел сюда? Нам так хорошо было вдвоем!

Сказав это, она злобно отвернулась, потянула на себя дверь и скрылась внутри дома.

Для человека, почти добившегося своего и уже узревшего конец пути, Взлетающий Орел чувствовал себя странно тоскливо.

Над дверью Дома Гримуса на камне были выбиты следующие слова: СБЫВШАЯСЯ МЕЧТА — МЕРТВА.

Птицы уже начали усаживаться на ветвях Великого Дерева, когда Взлетающий Орел рука об руку с Мидией ступил в двери жилища Гримуса.

Общими очертаниями дом напоминал лабиринт, размещенный в границах искривленного треугольника, причем лестница, по которой они поднялись, упиралась в перекошенное основание треугольника. Главный вход в дом располагался в левой части этого основания, ближе к углу. Две стороны треугольника были изломаны еще больше чем основание; с обеих сторон выступали треугольные крылья, слева меньшее, но острое, а справа большее, тупое.

Внутри дома потрясенные Взлетающий Орел и Мидия обнаружили беспорядочную путаницу пересекающихся переходов, соединяющих довольно большое число разнокалиберных комнат. Парадная дверь открывалась прямо в просторный холл, в котором они первым делом и оказались, по-спартански пустой и строгий и (пока Птицепес не распахнула одно из зеркальных окон) погруженный в полумрак, едва рассеиваемый единственной масляной лампой. Никакой мебели в холле не было, всю обстановку составляли расставленные вдоль стен камни и гранитные валуны забавной формы, а также пара каменных эротических скульптур, очень изящных и тонко проработанных. Взлетающему Орлу эта комната показалась очень неприветливой.

Холл по форме был примерно квадратным, несколько суживающиймя в дальнем конце; там, прямо напротив вошедших, виднелась закрытая дверь. Птицепес быстро прошла к этой двери и рывком распахнула ее. Не отпуская руки Мидии, Взлетающий Орел двинулся вслед за сестрой в глубь дома и только тогда услышал доносящийся неизвестно откуда скрип.

Мерное ритмичное поскрипывание наполняло Дом. Скрип… скрип… скрип… скрип… Раздражающий звук словно бы исходил прямо из стен, но стены были каменными и сплошными, и точно установить источник звука не удавалось. Взлетающий Орел прислушался, и ему начало казаться, что скрип становится громче; он обернулся к Мидии. Та тоже слушала, посматривая по сторонам. Скрип раз за разом оглашал коридор, потом вдруг утихал, но возникал вновь, и так до бесконечности. Наконец они вышли в следующую комнату.

Там они сразу же позабыли о надоедливом скрипе — перед ними кружилось целое полчище, облако, легион птиц.

— Птичья Комната, — дала короткое и совершенно ненужное пояснение Птицепес.

Комната эта занимала то самое треугольное крыло, которое резко, углом, выступало из левой главной стены дома. Окна Птичьей Комнаты были распахнуты настежь и птицы свободно влетали в дом и вылетали на волю, образуя ровный, не иссякающий ни на миг двусторонний поток. На невысоких, в половину человеческого роста, каменных пьедесталах тут и там были расставлены кормушки с разнообразной птичьей пищей, а главное место в центральной части удивительной Комнаты занимала просторная птичья купальня. Наслоения помета устилали пол.

Птиц было множество, но не все они были живые. Во многих местах на особых этажерках были выставлены искусно изготовленные чучела, укрытые стеклянными колпаками, изображавшие различные сцены птичьего быта: птичью трапезу, постройку гнезда, птичье ухаживание и любовь, птиц в полете, птиц умирающих, птиц, поглощаемых другими птицами, и так далее, во всех возможных, самых головокружительных сочетаниях, до бесконечности.

По стенам были развешаны птичьи портреты, горделивая вереница породистых пернатых голов, действительно существующих или существовавших когда-то, а также вымышленных. Картины, расположенные в непонятном Взлетающему Орлу, но явно продуманном порядке значимости, расходились в обе стороны от самого большого портрета, занимающего почти всю стену справа от входа. Одного взгляда на существо в роскошном разноцветном убранстве из перьев было достаточно, чтобы сразу его узнать. То была птица Рух Синдбада, мифический Феникс: сам Великий Симург.

Потрясенного невиданным зрелищем Взлетающего Орла из близкого к шоковому состояния опять вывел всепроникающий скрип. Не останавливаясь, Птицепес уже прошла к другой двери, в противоположной стене комнаты. Взлетающий Орел и Мидия почти бегом догнали свою провожатую и вслед за ней очутились в невероятно красивой и элегантной столовой, где стены были завешаны древними изысканными гобеленами, а полы застелены прекрасными пушистыми и мягкими коврами. Серебряная посуда и канделябры сверкали повсюду. Эта комната находилась в самой вершине главного треугольника, но Птицепес не замедлила шаг.

Теперь они, насколько мог судить после запутанного путешествия по Дому Гримуса Взлетающий Орел, повернули направо и начали спускаться вниз. В четвертой комнате, где они оказались, царил полумрак, в котором смутно проступали над полом какие-то светлые возвышения. Когда глаза Взлетающего Орла наконец привыкли к скудному освещению, он разобрал, что возвышения эти представляют собой подии, на которых выставлены — что? — невидимые под белыми длинными покрывалами предметы. Все эти странные, непонятные белесые тени — ни одна из которых размером не достигала Розы — почему-то вселяли в него тревогу. Скрип был слышен и здесь, так же как и в предыдущих комнатах…

Очередная дверь оказалась не в противоположной стене, а в стене, расположенной справа от входа. По-прежнему следуя за Птицепес, они переступили порог и очутились в небольшой, почти пустой комнатке, освещенной мигающими масляными лампами на стенах, в первом в доме помещении без окон и наружных стен. На стене напротив входной двери красным на сером был выписан знак.

— Буква каф, — резко бросила Птицепес.

По мнению Взлетающего Орла, это небольшое помещение было чем-то вроде прихожей — иного его назначения он просто не мог представить. И это означало, что их путешествие почти закончено. Следуя за Птицепес, они свернули в дверь налево и оказались в светлой и просторной, полной воздуха и отлично обставленной комнате, без сомнения предназначенной для них самих. На широченной кровати их ожидала белоснежная постель. В комнате находился также низкий, мягкий и, очевидно, очень удобный диван, рядом с которым стоял небольшой инкрустированный резной столик с шахматной доской из янтаря на столешнице.

Вновь пытаясь сориентироваться, Взлетающий Орел отметил, что назначение помещений, окружающих эту комнату, ему непонятно. Но первое объяснение нашлось очень быстро — дверь налево от него, остановившегося на пороге спиной к Комнате Каф, вела в ванную; в дальнем же конце прихожей (справа) проход вел в убогий закуток, занимаемый Птицепес. У нее был собственный выход во внешний мир, как и положено слугам. Повернувшись, она как раз готовилась удалиться в свое тесное убежище.

Но прежде чем она успела уйти, Взлетающий Орел крикнул ей вслед:

— Когда я смогу увидеть Гримуса?

— Жди, — ответила Птицепес и закрыла дверь своей комнаты. Взлетающий Орел услышал, как за дверью звонко щелкнула задвижка.

Кругом звуки: их целый набор, разнообразных и тревожных. Свист в самой глубине сознания, гомон, щебет и перекличка птиц и прежний скрип.

— Все в порядке? — спросил он Мидию.

Его спутница лежала на кровати, закрыв глаза ладонями, пытаясь отгородиться от нового, пугающего окружения.

«Мидия стойкая женщина, — подумал Взлетающий Орел, — но и ее стойкости есть предел».

Он решил вернуться к главному входу в дом, повторив все повороты и проследовав через те же комнаты. За тыльной стеной прихожей скрывались помещения, где он еще не был — там наверняка располагались покои самого Гримуса, но двери, которая бы вела туда из прихожей, он не заметил. Оказавшись снаружи, Взлетающий Орел обошел вокруг дома; но других входов, кроме главной и задней дверей, черного хода из комнатки Птицепес, не обнаружил; зеркальные окна в той части дома, где, по его предположениям, должен был находиться Гримус, были плотно закрыты. Он вернулся в холл камней крайне озадаченный.

Искомую дверь он увидел, едва переступив порог — оказалось, что один из ничем не примечательных ранее камней мог поворачиваться на петлях и теперь был сдвинут в сторону, открыв зияющий проход в стене. Скрип, всюду проникающий скрип доносился именно оттуда, из этого тайного, прежде замаскированного камнем прохода. Взлетающий Орел осторожно двинулся на звук. Узкий длинный коридор за потайной дверью был освещен грязно-желтым тусклым светом масляных ламп.

— Акустика иногда сбивает с толка, верно?

Быстрые, цокающие согласные и глухие, растянутые гласные. Голос Гримуса.

— Вы удобно устроились?

Прямо перед Взлетающим Орлом, спиной к нему и лицом к просторному зеркальному окну, в кресле-качалке сидел человек. Взлетающий Орел увидел темя этого человека: копна длинных седых волос, некоторые пряди свешивались даже по спинке кресла.

Кресло-качалка находилось в беспрестанном неторопливом движении: скрип… скрип… скрип; к скрипу примешивается другой, тихий, звук, мягкое металлическое позвякивание, происхождение которого Взлетающий Орел понял не сразу. Он медленно обошел кресло-качалку и остановился сбоку и чуть впереди сидящего в ней человека, чтобы рассмотреть его.

Гримус вязал.

Похожи и в то же время совершенно не похожи. Да, их лица схожи — тот же орлиный нос, те же глубоко посаженные глаза, твердый очерк квадратных челюстей; но оливковый цвет кожи Гримуса был скорее ближе родной по крови Взлетающему Орлу Птицепес, чем его собственной бледной белизне. Кроме того, у них были совершенно разные глаза — у Гримуса непроницаемые, холодные, в сетке морщин, у Взлетающего Орла жаркие и живо блестящие. Похожи и в то же время совершенно не похожи.

Словно прочитав его мысли, Гримус проговорил:

— Моя бледная тень. Это вы.

Взлетающий Орел с трудом заставил свои губы произвести ответный звук; он был настроен враждебно, но, увидев это полное уверенности и спокойствия лицо, не нашел в себе и следа неприязни.

— Вы знаете, зачем я пришел сюда, — коротко объявил он. — Где Каменная Роза?

— Я знаю, зачем вас послал сюда Виргилий, — ответил ему Гримус. — Все это весьма печально. Очень прискорбно видеть, что Виргилий Джонс после стольких лет борьбы вдруг сломался и переметнулся на сторону Николаса Деггла. Хотя все это не имеет значения. Надеюсь, что у вас, Взлетающий Орел, своя голова на плечах и вы примете верное решение. Вы не должны быть орудием в чужих руках.

Глаза Гримуса смеялись.

— Ладно, хорошо, — отозвался Взлетающий Орел. — Скажите, зачем вы послали за мной Птицепес? И что вы сделали с ней? Почему она стала такая… такая…

— Такая, какая есть.

Седые брови чуть-чуть приподнялись.

— Вы торопите события, — продолжил Гримус. — Торопиться ни к чему, друг мой. Я ничего вам не скажу. Ни за что… пока вы не отобедаете со мной.

Обед подали строго вегетарианский, как это было заведено у Гримуса; но все блюда были приготовлены Птицепес настолько мастерски, что Взлетающий Орел, любитель мяса, ни разу не пожалел о его отсутствии.

— Человек по природе охотник, — вещал Гримус. — И охота, иначе говоря, поиск добычи и погоня, — самое старинное и уважаемое занятие рода человеческого. Уверен, что вы, наконец добившись своего, выследив меня и оказавшись здесь, должны испытывать огромное удовлетворение.

Взлетающий Орел повернулся и взглянул на сестру: сломленная, раболепная, она тихо и робко стояла в углу столовой, готовая исполнить любую просьбу хозяина, который не обращал на нее никакого внимания.

— Человек счастлив, пока он в пути, пока жива его надежда, — ответил он.

Птицепес готова была вечно ждать приказа от Гримуса, а тот был способен на целую вечность забыть о ней. Она довольна своей участью, догадался Взлетающий Орел, поскольку теперь чувствует себя избранной, единственной прислужницей повелителя, равного в ее глазах богу. Она уверена в своей значимости, это очевидно. Понятно и то, почему ее так раздосадовало их появление в доме; своего Гримуса она не желала делить ни с кем.

Гримус же относился к ней равнодушно, как к существу, стоящему на лестнице развития ниже человека и не заслуживающему даже презрения; как к вещи, которой можно пренебречь, ибо ей не дозволены суждения, что он не раз доказывал за обедом; довольно скоро Взлетающий Орел почувствовал неприязнь к этому странному, непонятному человеку.

Гримус говорил с Мидией.

— Хочу похвалить вас — вы сильная женщина, — сказал он. — Но я беспокоюсь за вас. А вы, Взлетающий Орел, вы не беспокоитесь за Мидию? Мой дом не самое безопасное место на острове. Я говорю о побочном эффекте.

— Мидия знает, как противостоять Эффекту, — отозвался Взлетающий Орел.

— Но человек не может постоянно быть в напряжении, — заметил Гримус. — Моя дорогая, могу я предложить вам небольшой сеанс гипноза? Я сделаю так, что вы окажетесь в полной безопасности.

Мидия оглянулась на Взлетающего Орла — в ее глазах застыл панический страх. Взлетающий Орел не знал, что ответить: Гримус прав — действие Эффекта вблизи Розы усилилось. И хотя отдавать Мидию в руки Гримуса ему совсем не хотелось, он был вынужден неохотно согласиться:

— Да, наверно, вы правы.

— Мы займемся этим после обеда, — ответил Гримус. — Вы, конечно, тоже сможете присутствовать.

— Как вам понравился мой дом? — спросил Гримус.

— Очень мило, — отозвалась Мидия.

— Я построил этот дом для того, чтобы разместить в нем любимые вещи, — продолжил Гримус. — Чтобы реализовать самые сокровенные мечты. Этот дуб снаружи. Портреты птиц. Я одинок и могу позволить себе такие маленькие радости.

— У вас очень большой дом, — снова подала голос Мидия.

— Когда я начинал жить в К., — продолжал Гримус, — я полагал, что мой быт должен быть таким же скромным, как и у остальных. Но потом меня вынудили уйти из города, и я решил потакать себе во всем без всякого стеснения.

За кофе Гримус похвалил Взлетающего Орла:

— Вы очень правильно вспомнили Великое Дерево Иггдрасиль. Позвольте только восполнить некоторые мелкие пробелы, завершить картину, так сказать. Сумерки Богов, вот откуда это взято. Хотя, на мой взгляд, термин этот в корне ошибочен. Слово рагнарок, сумерки, впервые встречается в поэтических произведениях Эдды, и я более чем уверен, что появлением своим оно обязано опечатке в другом слове, рагнарёк, повсеместно использующемся в народных песенных сагах. Различие огромно. Рагнарёк, видите ли, означает падение. Полное уничтожение. Гибель. Нечто гораздо более существенное и завершенное, чем сумерки. Видите теперь, как единственная буква способна менять мифологию?

— Откуда у вас здесь берется кофе? — спросила Гримуса Мидия.

Гримус раздраженно нахмурился.

— Думаю, откуда обычно, — ответил он.

Мидия растерялась, и Взлетающий Орел заметил, что Гримусу растерянность гостьи доставила удовольствие.

Выходя из столовой, Гримус столкнулся в дверях с сестрой Взлетающего Орла. Птицепес уронила на пол поднос. Гримус с отвращением отряхнул то место на своем костюме, где их тела соприкоснулись, и спокойно заметил:

— Птицепес, ты неуклюжая дура.

— Да, Гримус, — отозвалась та.

Взлетающий Орел подавил в себе поднявшийся гнев, вспомнив слова Виргилия: Дождись удобного момента.

Сеанс гипноза с Мидией увенчался полным успехом: благодаря постгипнотическому внушению свист бесследно исчез из ее сознания, дорога туда была ему закрыта. Взлетающий Орел немного воспрянул духом, но потом вдруг подумал: «Интересно, сколько сеансов гипноза этот человек провел с моей сестрой?»

Мидия уснула. Птицепес скрылась в своем углу. Взлетающий Орел и Гримус уселись в креслах на свободной от насестов и кормушек половине Птичьей Комнаты, откуда можно было рассматривать картины и спящих пернатых.

— Это самые мирные твари на земле, — сказал Гримус. — Однако даже их можно обучить, и они станут драться как заправские бойцовские петухи. В мире теплокровных нет никого проще птиц, и тем не менее многим мистическим птицам приписывается способность предсказывать будущее. Птицы аморальны, хотя некоторые из них придерживаются самой высокой морали. Например, альбатросы, раз исполнив брачный танец, потом всю жизнь хранят друг другу верность. Представляете, всю жизнь. Мало кто из нас может сказать о себе такое.

— Гримус… — начал было Взлетающий Орел.

— Они кормятся, размножаются и умирают, — не обращая на него внимания, продолжал Гримус. — Все, что от нас требуется, это вовремя давать им корм. Теперь скажите мне, кто из нас стоит выше?

— Думаю, пора переходить к делу, — снова подал голос Взлетающий Орел. — Время пришло.

— Взять хотя бы вас, Взлетающий Орел, — вы странное существо. Когда-то вас вспугнули — вы бросили родное гнездо и бежали от него. Но этот выбор был сделан не вами, и потому со временем вы пожелали стать оседлым. Чем вы заняты теперь? Подыскиваете новое гнездо? Восхитительно. Поистине восхитительно.

Взлетающий Орел уже не мог сдерживать раздражение:

— Гримус, о чем вы?

Казалось, его вопрос несколько озадачил хозяина дома с зеркальными окнами.

— О чем я, мистер Орел? Неужели вы еще не поняли? Я говорю о смерти. О смерти — вокруг которой происходит коловращение жизни.

На Взлетающего Орла внезапно словно пахнуло откуда-то холодом.

— О чьей смерти? — осторожно спросил он.

— Мой дорогой Взлетающий Орел, — широко улыбнулся Гримус. — Конечно же о моей. О моей смерти. О чьей же еще? Знаете, что вы такое? Ангел моей смерти.

— Наденьте это, — велел Гримус.

— Зачем?

— Все должно быть по правилам, — ответил Гримус и по-птичьи нетерпеливо всплеснул руками.

Не спрашивая больше ни о чем, тут же, в Птичьей Комнате, Взлетающий Орел облачился в полный традиционный церемониальный костюм шамана аксона, раскрасил лицо и водрузил на голову убор из перьев, перекинул накрест через грудь боевой лук, надел на плечо колчан со стрелами и в заключение взял в правую руку посох ю-ю. Гримус тоже переоделся, украсив голову другим убором из перьев, по цвету точно соответствующих пышной раскраске великой птицы на самом большом, центральном, портрете в Комнате.

— Все готово? — спросил он Взлетающего Орла. — Начинаем Танец?

Взлетающий Орел сидел в кресле-качалке Гримуса и слушал. Ничего другого ему не оставалось; где Каменная Роза, он до сих пор не узнал. Кроме того, ему было интересно, чем закончится начатое представление. Посох ю-ю лежал у него на коленях, а роскошный плюмаж из перьев гордо вздымался над спинкой кресла, в котором он тихо покачивался. Гримус ходил вокруг его кресла, в странной манере, наклонив торс вперед и при каждом шаге выдвигая вперед шею, подняв на высоту плеч и разведя руки и непрерывно шевеля пальцами. Во всех его движениях был какой-то усыпляющий, гипнотический ритм.

— Это танец Мудрости и Смерти, — объяснил он Взлетающему Орлу. — Смерть сидит неподвижно и тихо, наблюдает и прислушивается, выжидает удобный момент, и это хорошо. Мудрость ходит кругами, машет крылами, не желая скрываться от своей Судьбы. И это хорошо. Так я решил, и так и будет; каждый волен выбирать, каким будет его уход. Я выбрал для себя славную Смерть, похожую на меня самого.

Голос Гримуса, сначала пронзительный и высокий, притих и сделался вполне обычным.

— Обычному человеку, — продолжил он, — под которым я подразумеваю человека смертного, уходящие годы и смерть не позволяют завершить его развитие. С годами человек накапливает мудрость, но, теряя силы, уже не может этой мудростью воспользоваться, та пропадает даром, и, когда к нему приходит Смерть, ему обычно нечего ей сказать. Я выбрал другой путь. Вкусив эликсир бессмертия, я получил возможность копить мудрость, оставаясь при этом способным на действия, в результате чего ум мой стал удивительно дееспособным. Мудрость, способная к действию, это вершина развития человеческой личности. Однако то, что достигло в своем развитии предела, обычно умирает. Вот почему я хочу умереть. Но Смерть моя должна быть не презренным вялым угасанием смертного, а горделивым, заранее подробно спланированным, красивым финалом. Итогом жизненного пути настоящего эстета.

На горе Каф Эликсир Смерти, голубое снадобье, не имеет силы. Моя концепция острова была такова, чтобы любой выстраивающий здесь свою жизнь мог выбрать смерть осознанно. Можно ли садиться писать повесть, не зная заранее развязки? В любом начале всегда содержится конец. Втайне от Виргилия Джонса и Николаса Деггла я замышлял развитие событий на острове Каф как часть ритуала своей собственной смерти. Вашей смерти, мой друг. Уход при помощи Эликсира Смерти был бы чересчур легким, незавершенным. Поведать свои тайны жидкости, какой бы волшебной силы она ни была, невозможно. Кроме того, существует такое понятие, как момент импульса Феникса, но об этом позже.

Гора Каф, короче говоря, это место, где не может быть легкой или естественной смерти. Здесь смерть нужно выбрать заранее, особо спланировать, она должна явиться актом насилия над телом. Чем, по сути дела, всегда и была в нормальном мире.

Однако Гора представляет собой нечто гораздо большее, чем я только что сказал. Гора — это Великий Эксперимент. Эксперимент совсем не в том смысле, как его понимает Виргилий; у меня не было оснований раскрывать перед ним свои истинные планы. Но вам я расскажу обо всем, на то у меня есть веская причина. Вы — это Смерть Феникса. Такова суть острова Каф: попытка понять человеческую природу, избавив ее от основного движущего инстинкта — стремления сохранить свой вид посредством самовоспроизводства. Эликсир Жизни — чудесное обоюдоострое оружие, способное одним ударом лишить принявшего его человека возможности производить потомство, стерилизация его, и одновременно через бессмертие свести необходимость воспроизводства к нулю. Остров, на котором поселяются бессмертные, имеет благодатный климат и плодороден. Таким образом, голод и нужда также устраняются из числа побуждающих сил. В результате человеческое поведение претерпевает существенные изменения, посредством наблюдения за которыми я хотел выявить и прояснить для себя эту природу как можно более полно. Комбинация, сами видите, поистине чудесная — бессмертие и плодородный край. Результаты обещали быть самыми удивительными.

Аналитики моей теории острова Каф называли ее моделью для изучения структуры деятельности человеческого разума. А также его способности приспосабливаться, почему Гору можно было бы назвать системой изучения интересов (и желания смерти) отдельно взятого человеческого индивида.

В плане сказанного полезно отметить, что смерть разума не является моим прямым желанием, если не сказать капризом. Цель происходящего сейчас — это передача накопленных тайн и секретов избранному мною орудию смерти. Именно в этом и заключается движущий импульс Феникса.

Когда я решил стать Гримусом, то выбрал это имя в знак уважения к философии мифа о Симурге, о Великой Птице, в которой заключены все другие птицы и частицы которой, в свою очередь, содержатся во всех птицах. Сходство с мифом о Фениксе очень велико. Через собственную смерть, самоуничтожение, Феникс передает себя своему наследнику. Роль наследника я отвожу вам, Взлетающий Орел, человеку, носящему имя царя всех земных птиц. Вы должны будете стать следующим витком великой спирали, следующим звеном цикла, следующим, кто подхватит флаг и понесет его, Геркулесом, сменившим Атласа. Таким образом, из круговерти смерти у нас явится жизнь.

— Но что, если я не соглашусь?

Слова слетели с губ Взлетающего Орла сами собой, почти против его воли. Заигрывая с мегаломанией, всегда следует ждать чего-то подобного.

— Вы следующая Жизнь Феникса, — пропустив его слова мимо ушей, повторил Гримус. — Иначе говоря, его Смерть.

— Как вы можете отказаться? — спросил Гримус после некоторого молчания. — Оглянитесь и вспомните свой путь: вы убедитесь в том, что вся ваша жизнь выстроена мной для осуществления единого замысла. Иначе говоря, мистер Орел, я создал вас, концептуализировал таким, какой вы теперь есть. Вы такое же мое произведение, как и этот остров и его обитатели. Я ваш творец, вы мое произведение.

— Но мы существовали и до того, как вы нашли нас, — возразил Взлетающий Орел.

— Конечно, — терпеливо отозвался Гримус. — Но, имея в виду свой великий замысел, я сформировал вас заново, словно вы были податливой глиной, не более.

— Я не верю вам, — ответил Взлетающий Орел, чем заставил Гримуса рассмеяться.

— Сомневающаяся Смерть, — со смехом проговорил он. — Неплохо, совсем неплохо.

Голос Гримуса опять сделался таким же высоким, каким был в начале ритуала; он опять вскинул руки и затрепетал пальцами.

— Не станете же вы отрицать, что, выбрав вас и вручив вам Эликсир, я с этого момента изменил вашу жизнь? Что, забрав с собой вашу сестру, я тем самым спровоцировал ваше изгнание от аксона? Что, переместив в ваш континуум Николаса Деггла, я направил вас к острову Каф? Что, позволив вам вволю, несколько веков, скитаться по свету, вместо того чтобы сразу забрать сюда, я сделал вас таким, какой вы сейчас, человеком-хамелеоном, способным приспособиться и прижиться везде и всюду, непостоянным и переменчивым? Не станете же вы отрицать, что, выбрав человека, столь похожего на себя, я добился именно такой реакции со стороны Виргилия Джонса и горожан в К., какой хотел? Я все предвидел. Я заманил вас на гору при помощи призрака Птицепес, и это тоже бесспорный факт. Поразмыслив немного, вы поймете, что не кто иной, как я, изменил соотношение бесконечного числа возможных потенциальных «сегодня» и «завтра» таким образом, чтобы сегодняшняя встреча оказалась возможной. (Гримус понизил голос и добавил в заключение:) Какое из деяний вашего Господа вы решитесь отрицать?

Взлетающий Орел был потрясен, но еще не вполне убежден. Он неверяще покачал головой.

— Покинуть остров вы все равно не сможете, потому что не знаете, как концептуализировать координаты своего Измерения, — объявил тогда Гримус. — Жить среди обитателей острова, с моим-то лицом, вам также невозможно. Покончить жизнь самоубийством — вот все, что вам остается, но после того, как я покажу вам чудесные Предметы из моей коллекции, уверен, что вы не станете думать об этом.

— Хорошо, покажите мне их, — сказал Взлетающий Орел.

Взлетающий Орел стоял посреди комнаты, в которой уже бывал ранее, посреди укрытых белыми покрывалами подиев, с тревогой размышляя о том мнении, какое у него начало постепенно складываться о Гримусе. Самым тревожным и пугающим были те детская легкость и восторг, с которыми Гримус рассуждал о своем Великом Плане, о котором иначе, как о едва оформившемся в сознании капризе, и думать было нельзя, сопровождая свой рассказ чудны?м ребяческим ритуалом и танцами, вероятно преследуя цель удивить гостя. Гримус: дитя с бомбой в руках. Или даже не с одной, а с целым арсеналом бомб. Аккуратно расставленных на пьедесталах.

— Здесь начнется вторая часть нашего танца, — беззаботно прощебетал Гримус. — А именно, Танец Покрывал. Во Время Которого Откроется Много Удивительного.

Гримус задумчиво остановился перед первым пьедесталом, очень похожий на умную, пестро раскрашенную сову.

— Под личностью, — поучительно начал он, — всегда скрыта структура. Для тонкой оценки и анализа структур метафизики с планеты Оксипут VII создают особые приборы. Во время моих путешествий я приобрел один из подобных приборов. Действие его основано на простейшей посылке: Структура может быть двух типов; во-первых, атомного, завершенного, и во-вторых, ионного, незавершенного, динамического. Такую ионную структуру мы, люди, еще называем Душой. (Короткий смешок.) Устройство, которое я сейчас покажу вам, называется Ионный Глаз. Оно способно измерять и представлять в виде зрительного образа Ионную Форму любой Динамической Структуры. Путем многовековых экспериментов оксипутяне научились понимать и трактовать рисунок всевозможных Ионных Форм. Эти знания также находятся в моем распоряжении. При помощи Ионного Глаза я сделал из вас именно такого Взлетающего Орла, какой мне требовался.

Гримус сдернул покрывало с пьедестала. Ионный Глаз представлял собой простую черную коробку. На одной из граней коробки имелось несколько рядов небольших глазков с окулярами.

— Встаньте сюда, пожалуйста.

Взлетающий Орел исполнил просьбу, и в маленьких глазках на стенке коробки немедленно появился свет, но не во всех, а только в некоторых, так что огоньки составили сложный узор.

— Ваш Ионный Рисунок, — заговорил Гримус, — можно отнести к категории самых разрушительных из всех, когда-либо виденных мной. Допуская в жизнь суеверия, можно было бы сказать, что следы именно этого рисунка увидела на вашей ладони миссис Крамм, что именно по этой причине соплеменники отвергли вас, а на острове Каф вас постигло столько несчастий. Что касается меня, то вы — лучшее орудие для достижения моей цели, так сказать, лучший из ангелов смерти на земле. Кстати, ваша сестра обладает очень схожим рисунком. Но сила и глубина ее рисунка не идут ни в какое сравнение с вашими.

Гримус повернулся и перешел к паре других пьедесталов, стоящих очень близко один от другого. Он сдернул покрывало с одного из них.

Взлетающий Орел увидел перед собой знаменитый Водяной Кристалл.

— Вижу, что вы узнали его, — удовлетворенно проговорил Гримус. — Наверняка он упоминался в дневниках Виргилия. Хорошо, очень хорошо. Через посредство этого Кристалла я нашел вас, исследовал ваш рисунок при помощи Ионного Глаза и следил за вашими перемещениями по миру. Однако особенно интересен сосед этого Кристалла. О нем в дневниках Виргилия не сказано ни слова, поскольку его приобретение я держал в тайне. Это Кристалл Потенциальностей. С его помощью я исследовал множество потенциальных отрезков настоящего и будущего и отмечал и там и тут ключевые моменты, временные перекрестки, на которых ток континуума разветвлялся и шел по нескольким руслам. Надеюсь, вы понимаете и мою терминологию, и смысл сказанного?

Взлетающий Орел потряс головой — не может быть, — не сводя глаз со второго кристаллического шара, с которого Гримус только что сдернул покрывало. Этот шар тоже был полон, но не водой, а чем-то вроде дыма молочного цвета.

— В любом случае, куда бы мы ни посмотрели, всюду взгляд нам застилает дымка субъективности, — проговорил рядом с ним Гримус. — Хотя о чем это я… вы ведь ничего еще не понимаете. Тогда давайте я начну по-другому — напомню вам случаи, которые вы наверняка и сами не забыли. По сути дела, в вашем совсем еще недавнем прошлом этих случаев было два. Я говорю о временных перекрестках. Например. Вас прибило к острову волнами, но этого не случилось бы и вы бы наверняка утонули, если бы я не организовал специальное силовое поле, поддерживающее вас на плаву. Естественно, я позволил некоторому количеству воды проникнуть в ваш организм, поскольку необходимо было придать вашему телу особое положение относительно поверхности моря… ну и для правдоподобия. Вот второй пример, со вторым перекрестком: вы, не отдавая себе отчета в происходящем, в присутствии графини Черкасовой произнесли имя Эльфрина. Уверен, что вы и тогда и сейчас отлично осознавали, как этот короткий миг изменил направление вашей жизни. Нужно признаться, вы сами предоставляли в мое распоряжение чрезвычайно легкие и мощные рычаги управления, хотя так или иначе я подвел бы к тому, чтобы вы сделали по-моему… Но, как бы там ни было, вы понимаете, что я имею в виду. Временные перекрестки и точки ветвлений. Я заботился о вас, как родная мать — не только о вас, но и о многих других участниках — в течение довольно длительного промежутка времени. Именно это я имел в виду, когда говорил, что вы — творение моих рук. Я сотворил Идеальное Измерение, в котором все шло и идет по моему плану.

Вы можете сказать: это не так. Я не предвидел предательства Николаса Деггла. Однако и на это у меня есть ответ: одно из главнейших достоинств хорошо сформированной Концепции — ее гибкость. Любую неприятность можно обратить себе на пользу. Таким образом изгнание Деггла явилось наилучшим способом заманить вас в расставленные сети. Таким образом ненависть обитателей К. направила вас в нужную сторону, к моей горе. (Я ведь знал, что, если не позволю им прикоснуться к моей Розе, они люто возненавидят меня за это.)

— И вы оставили Розу только для себя, — отозвался Взлетающий Орел.

— Само собой, — согласился Гримус. — Кстати говоря, я имел на это полное право, ибо все они сами изъявили желание поселиться на острове, я никого не принуждал. Они сами избрали бессмертие, никому я эликсир в горло не лил. Так что Роза законно принадлежит мне.

— И Виргилию, — добавил Взлетающий Орел, но Гримус пропустил его слова мимо ушей.

— Таково мое Идеальное Измерение, — продолжил он. — В другом потенциальном Измерении вы так и не добрались до острова. В третьем я не нашел Каменную Розу. В остальных измерениях я живу вечно, но и мои идеи остаются вечными узниками в моей голове. Однако в этом Измерении все пошло так, как я задумал.

Гримус сопровождал свои слова энергичными, быстрыми жестами, его голос снова стал пронзительным.

— А что если бы я не смог перебороть Лихорадку Измерений? — спросил Взлетающий Орел. — Что тогда?

— Это никак не могло случиться, — ответил Гримус. — Ваш ионный рисунок слишком силен. Напомню вам средство, при помощи которого вы одолели своих чудовищ: Хаос. Хаос — вот оружие истинного разрушителя. Ваше подсознание отлично знало, как ему вести себя.

— Но риск все же был, — заметил Взлетающий Орел.

— Чушь, — замахал руками Гримус. — За вами следили и вам помогали столько знатоков измерений: горф Коакс, я сам, Виргилий Джонс наконец. Все мы заглядывали вам через плечо. Хотя и сами вы, нельзя отрицать, показали себя с лучшей стороны.

При виде этого спокойно и благожелательно улыбающегося лица, так похожего на его собственное и в то же время такого чужого, внутри Взлетающего Орла что-то дрогнуло. Или, лучше сказать, несколько фрагментов головоломки одновременно встали у него в голове на свои места. Он вспомнил о давнишней, полузабытой встрече: с человеком, выбирающим себе голос. Наконец и он, Взлетающий Орел, под руководством главного дирижера всей своей жизни нашел голос и для себя.

— Итак, я показал себя с лучшей стороны, — в ярости не повторил, прошипел он. — Марионеткой в ваших руках, вот кем я был, это вы хотели сказать? Каменная Роза извратила вашу душу, Гримус; такое всемогущее знание развращает, это порча, вы иссушены жаждой абсолютной власти, развращены, вы стали садистом, калечащим людям жизни и находящим в этом удовольствие. Какое право вы имели переносить сюда, на свой остров, хотя бы одного из нас? Для вас это всего лишь игра, не правда ли, интересная игра? Бесконечное множество континуумов, возможных путей развития настоящего и будущего, свободная манипуляция временем, которое вы гнули так и эдак, из которого создали себе на потеху зверинец. Да, вы породили меня, я должен это признать. Да, вы сумели доставить меня на остров для реализации неясных, по-моему, даже вам самому безумных целей. Вы отдалились от боли и муки порожденного вами мира и переселились в мир иной, где смерть можно рассматривать либо как академический случай душевной болезни, либо как возможность испытать собственное мастерство манипулятора судьбами. Свою смерть вы разыгрываете точно показательную шахматную партию. Но финал этой партии каким-то образом, каким — вы пока что до дрожи боитесь рассказать, все-таки зависит от меня, Гримус. Все зависит от меня, я точно чувствую это, но говорю вам — я не собираюсь играть в ваши игры. Виргилий просил меня уничтожить Каменную Розу. Но я не уверен, что он прав и это следует сделать. Роза разбила столько судеб. В своей Болезни я говорил это богине аксона и еще раз говорю вам: Если я смогу, я уничтожу вас.

Гримус захлопал в ладоши.

— Ого, воодушевленная Смерть! — проговорил он. — Хорошо, очень хорошо!

Взлетающий Орел собрался с силами и вскочил на ноги… зачем?… у него не было никакого плана, разум его был пуст. Сжимая посох ю-ю в руках, он в бессилии стоял перед креслом-качалкой, во все глаза уставившись на хохочущего Гримуса.

— Я уничтожу вас, — повторил он, — но совсем не так, как вам хочется. Я не стану вашим наследником, не хочу пачкаться.

— Думаю, — сказал наконец Гримус, — что пришло время рассказать вам о том, какой будет моя смерть, поскольку вам предстоит принять в ней самое деятельное участие. Это мой план для вас. Но прежде чем я начну, хочу попросить вас выполнить одну мою просьбу — это поможет преодолеть некоторые разногласия, существующие между нами. Пожалуйста, идите за мной.

Вслед за Гримусом Взлетающий Орел послушно, поскольку причин возражать он не видел, отправился в комнату с буквой Каф на стене. Гримус все еще был нужен ему, нужен, для того чтобы отыскать Розу.

— Вы сказали, что я бросил свое творение на произвол судьбы и забыл о нем. В этой комнате содержатся доказательства того, что это не так. Кто же еще, как не я, заботился о К.? Как по-вашему? Почему, как вы думаете, эти ветхие домишки до сих пор не развалились? Почему, ответьте, почва, на которой вот уже несколько веков неустанно сеют и жнут, до сих пор не истощилась? Откуда у мистера Грибба всегда бралась в избытке бумага для заметок и где отыскивались металлические дверные петли? Все дело в том, мистер Орел, что измерение, созданное при помощи концептуализации, вроде острова Каф, для своего нормального существования нуждается в постоянном присмотре и Реконцептуализации через строго установленные интервалы времени. Если я теперь умру, не оставив преемника, остров погибнет. Я должен кого-то поставить вместо себя.

— Вы сказали, что в этой комнате — доказательства, — напомнил Взлетающий Орел.

— Да, да, — отозвался Гримус, начиная раздражаться. — Так, чудесно. Представьте себе любое место на острове. Абсолютно любое, по своему выбору.

— Что значит представить? Просто подумать о нем? — переспросил Взлетающий Орел, с волнением ожидая того, что сейчас случится.

— Да. Но думайте напряженно.

Взлетающий Орел быстро сделал свой выбор — домик Долорес О'Тулл, внутренность которого он хорошо помнил. Он сосредоточился. Интересно, что сейчас происходит там…

Внезапно хижина появилась перед ним. Прямо посреди дома Гримуса, в комнате Каф, он оказался в жилище миссис Долорес. Все было на месте. Даже головоломки. В камине висел котелок с кореньевым чаем. За дверью, во дворе, можно было разглядеть кресло-качалку, а в кресле… В кресле сидел Николас Деггл.

— Он не видит нас, — подсказал Гримус.

— Как вы это делаете? — спросил Взлетающий Орел, чей голос снова дрожал от волнения.

— Путем особой настройки Розы. Я пользуюсь этим способом, когда мне надоедает следить за островом при помощи Водяного Кристалла. Согласитесь, так можно заметить гораздо больше деталей. Кстати, Долорес О'Тулл умерла.

Изображение хижины медленно стало тускнеть и исчезло. Они снова стояли в пустой комнате.

— Видите? — сказал Гримус. — Я всегда держу руку на пульсе событий.

«Нет, — подумал Взлетающий Орел. — Ты просто сделал жизнь всех остальных такой же призрачной, как твоя собственная. Обитатели острова для тебя — фикция, не более, театр теней, иллюзия, одушевляемая Концептуализацией и Розой. Тебе они больше не нужны, тебе безразлична их судьба».

— Вы лжете, — отчетливо проговорил он.

Гримус поднял плечи, повернулся и, снова принявшись изображать птицу, двинулся к выходу из комнаты.

— Начинается третья часть Танца, — объявил он. — Пришло время объяснить вам все тонкости моего плана смерти.

Взлетающий Орел снова сидел в кресле-качалке. Гримус снова описывал около него круги.

— Гримус, — попросил Взлетающий Орел, — ответьте мне на один вопрос.

— У вас вопрос ко мне? Хорошо. Очень хорошо.

— Вы что же, совсем не ощущаете на себе действие Эффекта?

— Отличный вопрос, — похвалил Гримус и надолго замолчал. Впечатление было такое, словно он напряженно обдумывает ответ.

— Когда-то давно, во время войны, я был в плену, — наконец заговорил он. — Меня обещали расстрелять, каждый день я ждал смерти. Война шла без пощады, и обе стороны обращались со своими пленными очень сурово. Всячески их истязали. Однажды утром меня посадили в грузовик вместе с дюжиной других пленных, отвезли на то место, где обычно происходили расстрелы, выстроили в шеренгу и завязали глаза. Мы слышали, как пришли и выстроились солдаты, как офицер подал команду целиться… но выстрелы так и не прозвучали. О, это была изощренная пытка. Иногда, чтобы поддержать в нас страх, у нас на глазах действительно расстреливали людей. Потому что главным здесь было продолжать пытку — они мучили нас, добивались какой-то последней крайности. Некоторые из моих товарищей умирали от сердечных приступов. Но я выжил. В то время я узнал о себе две важные вещи: во-первых, живо мое тело или нет, для меня предмет без важности. А во-вторых, в будущем, если я уцелею, то сделаю все, чтобы устраивать свою жизнь только так, как захочу сам. Чего, как видите, я с успехом добился.

«Устроив тюрьму размером с целый остров», — подумал Взлетающий Орел.

— Предмет без важности? — вслух переспросил он.

— Когда что-то настолько перестает волновать вас, что уже не является в вашем понимании не только важным, но и неважным, то я говорю, что это отходит в область «безважности». Вот почему мои Внутренние Измерения не в силах причинить мне вред: гибкость моего разума не имеет предела, я способен поверить в любой новый ужас, готов спокойно согласиться с самой страшной правдой о себе. С моими Внутренними Измерениями я мирно уживаюсь. Страхи подсознания во мне чудесно сосуществуют с сознанием, я взираю на них с холодной улыбкой. Вы понимаете меня?

— Да, — ответил Взлетающий Орел, — я вас понимаю.

— Задайте мне другой вопрос, — предложил Гримус, — прошу. Моя Смерть должна знать обо мне все.

— Хорошо. Еще один вопрос. (Провалы во времени я приберегу для лучшего случая, для подходящего момента. Нужно выждать, и подходящий момент обязательно наступит, — сказал он себе.)

— Все люди, живущие на острове, — продолжил он, — выходцы приблизительно из одного с моим исторического периода. Они мои современники. А точнее, того момента, когда я выпил Эликсир. Вы сами, между прочим, тоже. Почему так вышло?

— Вы очень наблюдательны, это похвально, — улыбнулся Гримус. — На то у меня было несколько причин. Для начала скажу, что мне не нужны были на моем острове неразрешимые социальные проблемы, способные возникнуть при встрече неандертальца и астронавта, например. Во-вторых, я считаю наше с вами время гораздо более интересным и насыщенным, чем любой момент в прошлом или будущем. И наконец, в связи с некоторыми особенностями функционирования Розы, мне было проще доставлять на остров людей из параллельных измерений, используя привязку к неискаженному потоку времени. В таком случае настройку Розы осуществлять проще, ну и вообще все упрощается. Еще вопросы?

— Да, есть еще один, — вдруг вспомнил Взлетающий Орел.

Гримус одобрительно прищелкнул языком:

— Воистину, с вами я вкушаю пищу духовную, — с улыбкой заметил он.

— Эффект коренным образом изменил ход вашего Эксперимента. Не считаете ли вы, что он закончился полным провалом?

Взлетающий Орел изо всех сил постарался придать своему голосу спокойную, заинтересованно-отстраненную интонацию.

— Совсем нет, — ответил Гримус. — Но вопрос хорош. Хотя ответ, повторяю, «нет». Господи, вы задаете превосходные вопросы. (И снова едва заметное ощущение того, как что-то забирается ему под кожу.) Эксперимент продолжился, просто его направление и предмет несколько изменились. Кроме того, происшедшее помогло мне (замечу, не по своей воле!) занять положение, так сказать, несколько отстраненного наблюдателя. Особенно важна здесь была возникшая в К. непримиримость ко мне. Важна для правильной композиции моей смерти, я уже говорил вам. Моей Смерти.

— Вопросов больше нет, — проговорил Взлетающий Орел, поскольку так оно и было. — Расскажите мне теперь о том, какой она будет, ваша Смерть.

— Все очень просто, — начал Гримус. — Насколько вы уже успели заметить, я много и плодотворно работал с вашей сестрой Птицепес, подвергая ее сеансам глубокого гипноза. Теперь она покорна мне во всем, и когда нужный момент наступит, послушно отправится в дом Лив. После этого я, само собой, открою Врата. По моему приказу Птицепес расскажет Лив о том, как она ненавидит меня. Для достижения необходимого правдоподобия я в течение нескольких веков подвергал ее унижениям, поэтому ей не составит труда разыграть эту роль, исполнив такого рода постгипнотический приказ. Лив тоже ненавидит меня уже давней ненавистью (о чем я в свое время не менее тщательно позаботился и за чем долго следил), к тому же ее рану растравил ваш недавний визит к ней. После вашей с нею встречи, когда транс ненависти у нее прошел, она немедленно поняла, что план ее фактически не удался, что ее сексуальная месть ничуть меня не задела. Ей сейчас очень горько, и поэтому она согласится с любым предложением, лишь бы уязвить меня. Так говорят линии ее временн?го тока. Я специально проверил их при помощи Кристалла Потенциальностей. Ведь, сознаюсь, по сути дела — понятия «свобода воли» в мире не существует, это чистой воды иллюзия. Люди во всем и всегда ведут себя в соответствии с линиями временного тока из вариантов своего потенциального будущего.

Но продолжаю. Лив и Птицепес спустятся в город за подкреплением, поскольку, все еще во власти благоговейного страха, сами поднять на меня руку не посмеют. Здесь опять сработают ваши старые проделки в К., пришедшиеся как нельзя более кстати — нелюбовь горожан ко мне достигла сейчас наивысшей за все времена точки. И тут наконец на сцену выйдет долгожданное трио — мои убийцы. Трио действительно достойное всяческих восторгов, поразительное трио. Первым идет, конечно же, сам Фланн О'Тулл. Увлекаемый своим наполеоновским комплексом, он с готовностью воспользуется возможностью повести на приступ собственную армию, пускай даже малочисленную; противиться такому соблазну он не сможет. Вторым будет, я уверен, Пекенпо. Для него расправиться со мной — значит отомстить за смерть товарища, кроме того, это очень напоминает охоту в горах, настоящую погоню за дичть, а он ведь охотник до мозга костей, не забывайте. Последний участник трио пока не представляется мне такой определенной фигурой, как два первых. Возможно, к веселому отряду решит присоединиться мистер Мунши. Мое свержение будет означать для него освобождение острова от тирании. Скорее всего это будет именно он. Кроме того, он ведь увлечен Ириной Черкасовой, хотя и боится себе в этом признаться. Трио поднимется на гору и пройдет через Врата, которые я оставлю для них открытыми. Уверен, что вы уже заметили, какие у Фланна О'Тулла могучие руки.

«Руки душителя», — вспомнил Взлетающий Орел.

— Ключевая фигура будущего представления, — продолжил Гримус, — конечно, Лив. Она должна будет заразить исполнителей своим безумием и заставить их подняться на гору. Птицепес это не по плечу: она всего лишь «Дух Гримуса». Сами они тоже не способны на такое, поскольку страх их велик. Так что подтолкнет их Лив. Но главная роль была — конечно, уже была — успешно сыграна вами. Ангелом Смерти. Это вы настроили Гору Каф против ее хозяина, Симурга. За это я открою вам свои тайны и сделаю новым повелителем Горы.

— И вы в самом деле хотите умереть именно так, от рук линчевателей? — потрясенно спросил Взлетающий Орел.

— Хочу, — без тени сомнения отозвался Гримус, и в голосе его отдаленно звякнуло безумие. — Свою смерть я обдумывал годами. Такой конец устраивает меня во всех смыслах — и в психологическом, и в символическом. В любом периоде стабильности содержатся семена крушения. Однако вслед за катаклизмом приходит новый порядок, очень похожий на предыдущий. В этом есть высшая красота. И истина.

Гримус пробежал через комнату и дернул за шнур звонка на стене. Была уже поздняя ночь, но все равно ровно через минуту к ним явилась Птицепес, запыхавшаяся от спешки. И снова при виде того, какому унижению подвергается его единокровная сестра, Взлетающий Орел почувствовал, как в груди поднимается тошнотворная бессильная ярость. «Хотя, возможно, — подумал он, — меня, как и ее, обманывают, заманивают в ловушку». Усилием воли он заставил себя успокоиться.

— Птицепес, — позвал Гримус.

— Да.

— Это мой последний приказ тебе, — проговорил он.

— Да, — снова отозвалась Птицепес, и ее взгляд застыл.

– Приказ Последний, — четко выговаривая слова, произнес Гримус.

Птицепес повернулась и направилась к двери. Взлетающий Орел вскочил с места, бросился следом и схватил сестру за плечо.

— Остановись, — крикнул он ей в лицо. — Нужно бороться. Соберись с силами. Скажи «нет».

— Мне нужно идти, — тихо ответила Птицепес. — Я хочу, чтобы он умер.

Под негромкий смех Гримуса руки Взлетающего Орла разжались и отпустили плечо сестры. Птицепес вышла в холл и закрыла за собой потайную дверь.

Гнев — вот все, что осталось у Взлетающего Орла.

— Гримус, — еле сдерживаясь, заговорил он, — если вы сейчас же не покажете мне Каменную Розу, то я придушу вас собственными руками за то, что вы сделали с моей сестрой. Прямо сейчас, на месте, прежде чем пробьет час вашей так давно и тщательно планируемой смерти. И уверяю вас, это будет самая жалкая и ничтожная кончина, какую только можно представить.

— Господи, — вздохнул Гримус. — Просто диву даешься, как неуклонно вы следуете предначертанным курсом — в это трудно поверить. Я как раз собирался вести вас к Розе. Мне нужно перенастроить ее, чтобы открыть Врата.

Гримус повернулся и спокойно направился в угол комнаты, тот, что располагался ближе всего к центру дома.

Одним быстрым и коротким движением он распахнул там вторую потайную дверь. Внутри, в самом сердце дома, в гробу покоилась Каменная Роза.

Теперь становилось ясно, отчего у дома были такие безумные очертания. Лабиринт его комнат должен был сбивать с толку и лишать ориентации, чтобы тайная каморка оставалась незамеченной. Взлетающий Орел, уже несколько раз с момента своего прибытия пытавшийся мысленно нарисовать себе устройство дома, и не догадывался о том, что в его недрах, в самой середине, может существовать такая комната.

— Входите же и посмотрите, — позвал его Гримус. — Начинается последняя часть Танца Смерти и Мудрости.

Каменная Роза не походила не только на розу, но и на цветок вообще. Затаив дыхание, Взлетающий Орел следил за тем, как Гримус странными ловкими движениями настраивает свое сохраняемое в гробу в маленькой потаенной комнатке сокровище, и многое начинал понимать.

Вокруг центрального стержня Розы, ее стебля, имелось несколько тонких звездообразных каменных отростков — шипов. Всего Взлетающий Орел насчитал их семь. У двух верхних было по четыре острия, у следующей пары — уже по восемь, у следующей по шестнадцать, и так далее, в прогрессии. Каждый шип-звезда мог вращаться относительно стебля совершенно независимо от других. Настройка Розы, по всей видимости, представляла собой установку ее шипов в необходимое положение друг относительно друга. Именно этим сейчас и занимался Гримус. Примерно на половине длины стебля, на удобной для руки высоте, располагалось специальное утолщение, рукоять.

— В некоторых других Измерениях, — сообщил Орлу Гримус, — Предмет выглядит совершенно иначе. В любом случае форма Предмета устанавливается в соответствии с особенностями телосложения индивидуума-владельца. Поворачивая шипы, Розу можно настраивать для различных вариантов искривления пространства, Перемещений в параллельные измерения и прочего.

— Только не думайте, Гримус, что вам удалось убедить меня, — отозвался Взлетающий Орел. — Мое решение непоколебимо — я по-прежнему намерен уничтожить это устройство. Вы неспособны управлять им. Не вы, а оно управляет вами. Отсюда и провалы во времени. Роза неисправна, Гримус. Роза опасна для мира. Поэтому опасны и вы.

Глаза Гримуса на мгновение блеснули, но потом снова стали спокойными и непроницаемыми.

— Прошу вас, подождите, — заговорил он тоном, в котором, как показалось Взлетающему Орлу, звучала мольба. — Я хочу показать вам еще одно мое приобретение. Если оно окажется не в силах убедить вас в огромной ценности Розы, в необходимости сохранять и оберегать ее после того, как меня не станет, то я больше не буду стоять на вашем пути — исполняйте задуманное. Но позвольте мне показать вам этот прибор, это не займет много времени.

Конечно, Взлетающий Орел не мог отказать. Его ведь просили о такой малости. Теперь, когда он знал, где находится Роза, Гримус не мог его остановить. «А кроме того, — подумал он, — у меня есть оружие против Гримуса». И речь не о луке со стрелами, а о другом оружии, гораздо более мощном — о долге. Перед Виргилием. Перед самим собой, за свое прошлое, полное останков разрушенных судеб. На этот раз его ионы послужат благому делу: уж коль скоро он разрушитель, то лучшего кандидата для разрушения вещи, представляющей опасность для всего мира, трудно найти.

Гримус прошел в дальний, темный угол потайной комнаты. Остановившись там, он снял покрывало с маленького предмета, покоившегося, как и прочие артефакты Гримуса, на специальном пьедестале. Это оказался прозрачный, яйцевидный объект с двумя рукоятками по концам. Гримус взялся за одну из рукояток яйца, и внутри того немедленно зажегся свет.

— Я предвидел, — сказал он, — те трудности, с которыми мне придется столкнуться, разъясняя вам мою точку зрения. Для облегчения процесса взаимопонимания я припас вот этот Субсумматор. Если вы возьметесь за вторую его ручку, мы с вами сможем общаться телепатически. Общение будет происходить через посредство этого яйца. Что скажете, мистер Орел?

Взлетающий Орел секунду помедлил в нерешительности.

— Что, испугались? — весело спросил Гримус своим певучим детским голоском.

— Нет, — поспешно отозвался Взлетающий Орел.

Конечно нет, он может пройти через все, через что готов пройти Гримус, этот древний младенец. Ведь ему уже приходилось доказывать силу своей воли и не раз.

Взлетающий Орел положил посох ю-ю на край гроба Розы и шагнул к Гримусу. Потом, сделав глубокий вдох, ухватился за рукоятку — как это называется? — Субсумматора.

Последнее, что он запомнил еще будучи Взлетающим Орлом, был высокий, пронзительный и очень довольный голос Гримуса, крикнувшего ему следующее:

– Матушка всегда говорила мне: чтобы заставить человека принять новую идею, его нужно обмануть!

(Я был Взлетающим Орлом.)

(Я был Гримусом.)

Я. Я сам. Я и, отдельно, он. Я и он вместе внутри сияющего яйца. Да, примерно так и было. Я и он перетекаем из своих оболочек внутрь сияющего яйца. Как все просто. Ты поглощаешь меня, я поглощаю тебя. Соединение, сплавление, смешение. Да здравствует полное объединение! Станем же одним! Я это ты это я. Такими были его мысли.

Да, все было примерно так. Похоже на печать. Да, на печать. Нажим, и его мысли отпечатались поверх моих, под моими, в моих и среди моих. Я он. Нет ничего легче поглощения. Легче, чем полет стрижа. Двое вместе, два стрижа, и тут же один наполовину-орел-наполовину-он и он же наполовину-он-наполовину-орел. Да, именно так. Мы были одним внутри сверкающего яйца, двое в одной плоти. Да.

Мой сын. Мысли Гримуса лавиной устремились мне навстречу. Ты мой сын, я дал тебе жизнь. Я становлюсь тобой, я становлюсь тобой, а ты мной. Сознание Гримуса, его неудержимые, молниеносные мысли. Монах в оранжевом одеянии излился в меня в едином мыслительном оргазме. Незаконнорожденный аристократ, военнопленный, его противоречия, безважность личности вместе с совершенной необходимостью объясниться, мыслительное существование Гримуса, раздираемое неудержимой, наркотической тягой броситься навстречу, смешаться, соединиться. Его «я» летит навстречу моему «я», подгоняя себя мощными ударами крыльев. Сын мой, сын мой, я взрастил тебя так, как только может сделать это отец, навечно приговоренный к бесплодию.

Сияние внутри прозрачного яйца угасло; взаимообмен завершился. Я отпустил рукоятку — мое тело все еще принадлежало мне, и я мог им управлять. Он тоже отпустил свою рукоятку. Яйцо упало к нашим ногам.

И разбилось о каменный пол вдребезги.

— Теперь, — проговорил он, — мы с тобой одно и то же. Теперь мы едины. Теперь ты знаешь все.

Безумен? Неужели я сошел с ума? Мне было просто назвать его безумцем, но теперь он внутри моей головы, и все его мотивы стали мне понятны. Среди них и такие, которые невозможно выразить словами. Подсознательный ужас концентрационного лагеря, где растоптали его человеческое достоинство и веру в людей; бегство от мира, превратившегося в кошмар, прочь, в келью отшельника, к книгам и философским размышлениям, к увлеченности мифологией, которые постепенно стали для него единственными друзьями и товарищами; монах, способный видеть красоту только в легендах и птицах. Потом появилась Роза — а с нею возможность менять мир, управлять жизнью и смертью в нем по собственному усмотрению, и поскольку сородичи плевали ему в лицо, то и ему было наплевать на них. Он столько от них натерпелся. Он был добр только к птицам. Он собрал вокруг себя птиц и с их помощью оживил любимую сказку, свой птичий миф. Безумие? А что такое безумие? Для него его деяния были единственным оправданием существования, и как только в его распоряжении оказался способ претворять в жизнь эти идеи, его уже нельзя было остановить. Знание есть порча; абсолютное знание есть порча абсолютная. Да, он был безумен. Но теперь он во мне, и я знаю о нем все.

Но все еще есть я. Я, который находится внутри меня и который не он.

Битва за Розу еще не окончена.

— Вот, взгляни, — сказал Гримус. (Я был в нем и он был во мне. Субсумматор работал в обоих направлениях.)

Он поднял небольшое зеркальце на уровень груди перед собой так, чтобы я мог увидеть в нем свое отражение.

Мои волосы поседели. Мое лицо стало его лицом, точной копией, на моих плечах сидела его голова.

Я был Взлетающим Орлом.

Существовала вторая потайная дверь, позволявшая пройти туда, где спала Мидия. Из крошечной каморки Розы, расположенной в самом центре дома, можно было попасть практически в любое из его помещений, она соседствовала со всеми комнатами. Гримус (частично ставший теперь Взлетающим Орлом) за руку привел Мидию к гробу с Розой, у которыого стоял я.

— Оставайтесь здесь, — сказал он. — Заботьтесь друг о друге. Они уже скоро должны появиться, недолго осталось ждать. Но тут вы в безопасности, никто, даже Птицепес, ничего не знает об этой комнате.

В его лице был страх. Но страх этот был мне знаком; это был мой страх. Это я, охваченный им, боялся приближения смерти.

— Теперь ты будешь охранять Розу, — сказал он. — Ты не причинишь ей вреда. Теперь мы одно.

Сказав это, он повернулся и вышел.

— Что он сделал с тобой? — шепотом спросила Мидия. — Ты стал другим.

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами.

Я взял ее за руку. Мидия не изменилась — и на том спасибо. Единственная точка постоянства в этой непостоянной вселенной.

Роза. Тот он, что остался теперь со мной, обладал собственной волей и теперь пытался подчинить себе меня, заставить выполнять его приказы. Я, находившийся во мне, был слаб, еще не опомнился после шока пребывания в субсумматоре. Я повернулся к Розе и смотрел на нее долго-долго. Взгляд мой был устремлен к рукоятке-утолщению посередине стебля, руки неодолимо тянулись туда, как железо к магниту. Хотя, возможно я был неправ, когда говорил, что тянуло меня, возможно, это он во мне так стремился ухватиться за Розу.

Внезапно, не владея собой, я дотронулся до Розы. Взялся за эту самую рукоять. Она удобно легла мне в руку. Едва это случилось, я закричал. Закричала и Мидия. Мидия закричала потому, что в тот же миг я исчез из комнаты — бесследно.

Я отправился в Путешествие.

Первое перемещение через Внешние Измерения всегда сопровождает боль. Окружающий мир внезапно исчезает, и на несколько бесконечно малых мгновений ты становишься крохотным сгустком энергии, скользящим по поверхности безмерно могучего моря. Превращаешься в одинокую и беспомощную агонизирующую частицу разума. Потом — столь же неожиданно — вселенная появляется вновь.

Создавая Предметы, связывающие воедино всю бесчисленность Существующих и Потенциальных Измерений, горфы всегда включали в них особый строго настроенный элемент, луч которого был постоянно направлен на их планету, Теру. Этим-то строго настроенным элементом и была рукоять Розы.

Я был там, на Тере, вращающейся вокруг светила горфов по имени Нус, на самом краю галактики Йави Клим, в области межзвездного пространства, которой искони владели горфы. Я был небольшим пузырем воздуха на голом камне. Я осматривался.

Над моей головой чернело небо с ярким желтым солнцем, вокруг на равнине лежало несколько монолитных камней удивительной формы.

Они похожи на лягушек, подумал я. На огромных каменных лягушек. (Эта мысль принадлежала я-я, а не я-Гримусу. Я-Гримус молчал и копил силы для заключительной схватки за Розу.)

– Кто это? Гримус? — возникла в моей голове чужая мысль, не оформленная в слова, но понятная мне. Вслед за первой мыслью-чужаком появилась другая, более глубокая, основательная и мудрая.

– Да… нет… ах, вот оно что, теперь понимаю.

У меня возникло такое чувство, словно меня моментально раздели догола. Кто-то быстро и методично изучил мой мозг.

— Где вы? — закричал я, и я-Гримус внутри меня объяснил мне, что все эти монолиты вокруг, тяжелые, неподвижные и окруженные легкой прозрачной дымкой каждый, — самые высокоразвитые разумные формы жизни во всей вселенной и что вторая мысль, появившаяся в моей голове, попала туда прямиком из сознания величайшего мыслителя, Доты.

– Часть не-Гримус в нем держит управление в своих руках, — пришел ко мне третий, опять новый, мысленный посыл.

– Хорошо, — это снова Дота. — Послушайте, — начал он мысленно вещать мне, заставив свои мысли звучать несколько более громко и отчетливо, чем нужно, как человек, пытающийся что-то объяснить бестолковому иностранцу. — Мы — горфы.

Вслед за этим в моем сознании последовала быстрая смена мыслеобразов, вкратце объяснившая мне, как развивалась раса горфов и возник Предмет.

– В данный момент нас в основном беспокоят две проблемы, — мысленно вещал мне Дота. — Первая связана с горфом Коаксом, в последнее время обитающим в вашем и соседних с ним эндимионах. Если вы вдруг повстречаетесь с Коаксом, то очень прошу вас передать ему, что по результатам прений, проведенных после его Гросс-Упорядочения, оцененного в целом как вредоносное, путь на Теру ему закрыт. Появляться на нашей родной планете ему теперь категорически запрещено. Коаксу придется окончить свои дни в ваших эндимионах.

— Эх, — подумал я.

— В этой связи возникает вторая проблема, — продолжил Дота. — Мы, горфы, крайне обеспокоены тем, как неудачно Гримус использует свою Розу. Розу вовсе не предполагалось применять для перемещений между эндимионами. Эксплуатация Розы в качестве волшебного источника пищи также недопустима. По нашему мнению, применение Розы для получения, скажем… (Дота несколько мгновений усиленно подыскивал понятный мне пример), пакетика кофе является коренным нарушением Техники Концептуализации.

Но более всего нас волнует тот субэндимион, который Гримус концептуализировал для себя на вершине горы. Этот субэндимион концептуально неустойчив. Любое место либо может существовать, являясь частью какого-то эндимиона, либо не может существовать вообще. Концептуализация места, которое одновременно и является частью эндимиона и скрыто от него, может привести к перенапряжению Предмета вплоть до его дезинтеграции. Нам очень хотелось бы, чтобы существование этой парадоксальной Концепции прекратилось. Это все, что мы хотели сообщить вам. Можете возвращаться.

Я отчетливо почувствовал, как внутри моего сознания я-Гримус пришел от слов Доты в ярость и попытался что-то выкрикнуть в ответ. Подавив этот участок волнения, я сообразил, что имею отличную возможность получить ответы на вопросы, на которые, возможно, мне не сможет ответить больше никто и нигде.

— Дота, — мысленно позвал я.

— Да?

Этот мысленный же ответ был полон легкого сдержанного раздражения великого ума, отвлеченного от размышлений.

— Провалы во времени — они результат неумелого использования Розы?

— Нам это неизвестно, — пришел ответ. — Ваш Предмет единственный используют неустановленным образом, и только в ваших эндимионах отмечены провалы. Возможно, здесь существует причинно-следственная связь. А может быть, такой связи нет. Возможно, вы сумеете исправить положение вещей, а может быть, такой возможности не существует. У нас не может быть ответов на все вопросы, знать все невозможно, вы должны это понимать.

— Прошу ответить мне еще на один вопрос, — заспешил я. Воздух в моем пузыре иссякал. Мне следовало поторопиться с возвращением.

— Слушаю?

— Возможно ли Концептуализировать Измерение… Эндимион… в котором Предмета нет вообще?

Наступило продолжительное мочание, во время которого до меня доносилось эхо энергичной дискуссии между горфами, вызванной моим вопросом.

– Мы не можем дать определенный ответ, — наконец начал мысленно вещать Дота. — Для нас, горфов, ответ здесь один: «Нет», поскольку существование нашего родного эндимиона является неотторжимой функцией Предмета. Однако что касается обитателей других эндимионов … — фразe завершил мысленный символ пожатия плечами.

– Прощайте, — помыслил в мою сторону помощник Доты.

Я обратился к памяти я-Гримуса и отыскал там способ возвращения к Розе. Через мгновение я уже снова стоял в потайной комнате дома Гримуса.

Красный и налитой виски Фланн О'Тулл в наполеоновской треуголке, заложив руку за борт своего застегнутого на все пуговицы пальто, поднимался по ступеням каменной лестницы. Сбоку и чуть позади широко шагал Одна-Дорога Пекенпо в низко надвинутой на глаза охотничьей фуражке и распахнутой медвежьей дохе, с перекинутым через плечо мотком веревки и ружьем в руке. Позади них, блестя от восторженного ожидания глазами, торопился Пэ Эс Мунши, небритый клерк. Разношерстное трио немезид приближалось к своей цели.

Гримус ждал их. В разноцветном головном уборе, перья которого шевелил легкий ветерок, он стоял перед домом в тени великого дуба, и прирученные птицы сидели на его плечах, на траве вокруг него, на ближайших раскидистых и просторных ветвях дерева и преданно следили за каждым движением своего хозяина. Руки Гримуса были расставлены в стороны, ладони слегка дрожали, но в остальном он был совершенно неподвижен.

Не прошло и минуты, как он и трое пришельцев из города увидели друг друга. И он и они знали, что должно произойти.

И тогда Гримус заговорил:

— Я узнал все, что только можно узнать. Я был всем, чем только можно стать. Я достиг своей вершины. Я все подготовил заранее. Время пришло.

Он говорил уверенно и спокойно, но за его уверенностью и спокойствием крылись волнение и страх Орла, проникшего в него через посредство субсумматора, и это второе я Гримуса теперь протестовало. Орлу не хотелось умирать.

— Где вы держите вашу машину, мистер Гримус? — спросил Фланн О'Тулл. — Вы не показывали ее даже вашей служанке, так она сказала, и я знаю, что она не лжет. Но от нас вам это порождение дьявола не скрыть.

Гримус ответил презрительным молчанием.

— Одна-Дорога, — позвал тогда О'Тулл через плечо, — попытайся убедить джентльмена быть с нами поразговорчивей.

Через несколько минут, когда нос Гримуса был сломан, глаза скрылись под наплывами синяков, на теле появился с десяток кровоподтеков, но губы все равно оставались накрепко сжатыми, О'Тулл проговорил:

— Не нужно убивать его, дружище. Время еще не пришло.

Пекенпо послушно отпустил Гримуса. Хозяин дома на вершине горы покачнулся, кровь текла по его разбитому лицу, но он устоял на ногах. Со всех сторон вокруг них на ветвях кричали птицы.

— Обыщите дом, — приказал Фланн О'Тулл.

Одна-Дорога Пекенпо и Пэ Эс Мунши вошли в дом Гримуса, но Розы там не нашли. Вместо этого они, расхаживая по комнатам, переломали и перебили все, что встретили на своем пути; когда они снова появились на пороге, внутри дома лежала у своих пьедесталов грудой осколков, останками жизненного пути Путешественника по Измерениям, драгоценная коллекция Гримуса. Оба Кристалла были разбиты. Ионный Глаз — сброшен на пол и растоптан.

Как только Пекенпо и Мунши снова вышли на дневной свет, оба почувствовали, что свист и вой в их головах прекратились. В их сознании внезапно, без всякого предупреждения, наступила благодатная тишина. Только что вой был — и сразу стих.

Фланн О'Тулл молча и пристально рассматривал Гримуса; он заметил, как осунулось лицо свергнутого повелителя острова, как в его темных глазах мелькнул ужас, как сквозь боль проступила неимоверная усталость. О'Тулл отметил все это для себя и улыбнулся.

— Ну что, нашли? — крикнул он Пекенпо.

— Там было полно всякого добра, — отозвался Пекенпо. — Мы ломали все, что попадалось под руку. Какая из этих штуковин была Розой, я не знаю.

— Ладно, — зловеще проговорил О'Тулл, — хотя сдается мне, что все в порядке. Вы нашли то, что нам было нужно, — мистер Гримус только что сказал мне.

Гримус упрямо молчал.

— Но, Фланн, я здесь еще не закончил, — загрохотал Пекенпо, — мне нужен Взлетающий Орел. В доме его нету. Где его искать?

Гримус даже не поднял головы.

Фланн О'Тулл шагнул к хозяину дома на вершине горы и осторожно, даже нежно, обхватил его шею своими огромными лапами. Большие пальцы владельца «Зала Эльба» скрестились на горле Гримуса.

— Не нужно упрямиться, мистер Гримус, — негромко проговорил он. — Вы все нам сейчас расскажете, верно?

— Я изгнал Орла с острова, — хрипло ответил Гримус. — Здесь его больше нет, не ищите.

— Без дураков, да? — спросил О'Тулл.

— Может, он и не врет, — рыкнул Пекенпо. — В доме в самом деле ни души. Этому Взлетающему Орлу всегда везло.

Мистер Мунши решился подать голос — в первый раз:

— Чего мы ждем? — истерически выкрикнул он и закашлялся.

Фланн О'Тулл взглянул на Пэ Эс с насмешливой удивленной улыбкой.

— Мистер Мунши очень торопится, — объяснил он Гримусу извиняющимся тоном. — Хотя, честно признаться, теперь, когда основная задача выполнена, незачем оттягивать развязку. Буду очень благодарен вам, мистер Гримус, если вы перейдете сюда и встанете под дерево.

Взяв Гримуса за плечо, он отвел его под самый толстый сук дуба.

— Мне незачем дальше жить, — сказал Гримус. — Все идет так, как я задумал.

О'Тулл быстро улыбнулся.

— Что ж, тем лучше, — заметил он. — Очень мило с вашей стороны, мистер Гримус, что вы не собираетесь причинять нам хлопот.

На лице Гримуса капли холодного пота смешались с дорожками подсыхающей крови.

— Что такое, мистер Гримус? — удивился Фланн О'Тулл. — Кажется, вы боитесь?

— Не я, — ответил Гримус. — Это он.

— Вы видели где-нибудь в доме огонь? — спросил Фланн О'Тулл.

— Я видел, — отозвался Пекенпо. — В холле горит лампа.

— Хорошо, — проговорил О'Тулл.

Когда троица убийц начала спускаться по ступенькам обратно к городу, позади них, на вершине горы, ярко горел и трещал дуб, и тело человека, нелепо маленькое на фоне ствола, к которому оно было привязано, чернело и обугливалось в языках пламени. Внезапно, когда огонь пережег веревки, тело отделилось от ствола, упало лицом вперед да так и осталось лежать под ревущим и все сильнее разгорающимся огнем. Через некоторое время на него с грохотом обрушились в снопах искр сучья, заставив дым черным облаком взметнуться к небу, что и стало мертвецу и могилой и надгробием. Вокруг столба дыма с неумолчным отчаянным клекотом все вились и вились птицы, бросаясь вниз и снова торопясь бежать от жара пламени в небо, своими криками возглашая эпитафию своему умершему хозяину.

Врата исчезли. На острове Каф теперь любой мог пройти куда хотел. Ступени, ведущие вниз, к домику Лив, были реальными и осязаемыми. С исчезновением подсознательного воя в головах пришел конец и субизмерению на острове. Призрачная часть Каф исчезла вместе со своим немногочисленным населением.

Сидящая на корточках у дерева Птицепес вздрогнула и подняла голову, заслышав шаги появившихся на поляне троих мужчин. Спускающиеся с горы прошли мимо нее, не сказав ни слова.

Проводив их глазами, Птицепес увидела, как из черного дома навстречу троице вышла женщина в черном одеянии с черной вуалью на голове, о чем-то коротко переговорила с ними, потом повернулась и посмотрела на ровную колонну дыма, поднимающуюся над вершиной горы, на которую О'Тулл указал рукой. Выслушав рассказ линчевателей, Лив быстро кивнула, повернулась и снова скрылась в своем жилище. Убийцы углубились под сень деревьев, продолжив спуск к городу.

Через несколько минут Лив Силвэн Джонс снова вышла из дома. В правой руке она держала нож, при помощи которого вырезала из плоти проклятых деревьев несметное количество уродливых изображений. С ножом в руке она опустилась на землю.

Держа нож правой рукой, она со спокойной сосредоточенностью перерезала себе вены на левом запястье. Переложив нож в левую руку, она, не теряя спокойствия и сосредоточенности, проделала ту же операцию с правым запястьем.

Вскочив на ноги, Птицепес подбежала к хозяйке черного домика и молча остановилась над ней, не зная, что сказать, просто взирая на происходящее. Лив Силвэн подняла к ней глаза.

— Все кончено, — проговорила она и кивнула в сторону дымного столба.

Как и Гримус, Лив давно уже выбрала для себя миг смерти. Смерть на горе Каф не могла прийти нежданно, ее полагалось запланировать. Как акт насилия над собственным телом.

С огромным старанием Лив провела лезвием ножа тонкую, красную, сочащуюся кровью линию у себя под подбородком. Через мгновение та раскрылась, превратившись во второй широкий и зияющий рот.

На глазах у Птицепес нож выпал из руки Лив.

На склоне горы, позади маленькой дощатой хижины, стены которой давно уже почернели, появился ровный продолговатый холмик свежей земли. Сбоку к могиле было прислонено вырезанное из дерева изображение уродливой Смерти с широко разинутым ртом. Стоящая над могилой женщина в черном одеянии и вуали повернулась и, старательно избегая смотреть на поднимающийся над вершиной горы дым, вошла в дом, закрыла за собой дверь, аккуратно уселась на единственный в комнате стул, стоящий посреди завалов грязи и объедков, и, замерев так, принялась тихо напевать древнюю, полузабытую песнь смерти индейцев аксона.

— Боже мой! — испуганно воскликнул Николас Деггл.

Виргилий Джонс медленно повернулся к нему.

— Мой жезл, — выдохнул Деггл. — Кусок стебля Розы. Он исчез.

Деггл вскочил на ноги и принялся лихорадочно шарить по всем закоулкам единственной комнатки ветхой прибрежной хижины. Виргилий выбрался из кресла-качалки и вышел во двор.

— Отличная работа, — тихо проговорил он, глядя вверх на Гору. — Отличная работа.

Вскоре из хижины появился Джонс.

— Моего жезла нигде нет, — растерянно сообщил он.

— Так ведь и Розы больше нет, — ответил ему Виргилий.

— Как? Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что Взлетающий Орел победил. Все удалось.

Николас Деггл бросился к лесу.

Через полчаса он вернулся, донельзя потрясенный и ошарашенный.

— Вой исчез, — доложил он. — Путь свободен. Мы можем идти в К.

— Я собираюсь спуститься к морю, — ответил Виргилий Джонс.

Мистер Виргилий Джонс, человек без друзей и невоздержанный на язык, любил спуститься со своего утеса посидеть на берегу поутру в тиусверг. Под утесом, под серовато-серебристым зыбким прибрежным песком, было закопано тело миссис Долорес О'Тулл.

Спустившись на берег, мистер Джонс отвернулся от моря и принялся разглядывать поросшие густым лесом склоны горы Каф, занимающей почти весь остров, за исключением небольшой площадки, обрывающейся к берегу моря утесом, на котором ютилась хижина, где мистер Джонс и Долорес когда-то жили вместе. Сейчас тело Долорес О'Тулл лежало между ним и вздымающимся склоном.

— Скучное, — пробормотал себе под нос мистер Джонс, стоя к морю спиной. — Скучное сегодня море.

«Так, так, так», — сказал себе горф Коакс. Новый статус-кво был просто замечательным. Взлетающий Орел и девушка Мидия вместо Гримуса и Птицепес на вершине горы. Птицепес вместо Лив. Эльфрида Грибб вместо Мидии. Виргилий Джонс снова вернулся в прибрежную хижину. Кроме того, есть еще несколько уже зафиксировавшихся, хотя и совсем недавних перестановок: Алексей Черкасов на месте своего отца. Мистер Мунши на месте мистера Пэйджа. Но самой интересной была судьба, постигшая Розу. Без Розы Взлетающий Орел лишился своей власти. Теперь он должен будет навсегда остаться в изгнании на вершине горы. Пик Каф перестал быть олицетворением власти.

— Что ты теперь будешь делать? — спросила Мидия.

За стенами дома, под сенью великого дуба, трое убийц и Гримус в головном уборе из перьев предстали друг перед другом.

Внутри дома, в потайной комнате, я (я-Орел) вступил в яростную схватку с я-Гримусом, находящимся внутри меня.

— Ты должен сохранить Розу, — говорил мне Гримус. — Более того, ты должен сделать все, чтобы Роза не пострадала. Роза необходима для периодической реконцептуализации острова. Да что я говорю, я ведь уже все тебе объяснял. Релятивистские связи существуют не только внутри одного измерения, но и между разными измерениями. Такие связи могут быть только двусторонними и только между двумя конкретными измерениями. Стоит разрушить Розу, исчезнет связь между нашим измерением и общим Континуумом Измерений. Остров прекратит свое существование, и все его обитатели вместе с ним.

— Гримус использовал Розу неправильно, во вред, — напомнил я-Орел. — Провалы во времени — это доказательства того, что Роза либо повреждена, либо перенапряжена до предела. Мы не можем и дальше пользоваться Розой так, как это делал Гримус.

— Горфы придумали Розу для того, чтобы установить связь между Измерениями, — воскликнул внутри меня я-Гримус. — Стоит только разрушить эту связь, и нам всем конец. Дота сказал, что не может измыслить Измерение без Предмета.

— Но зато Дота может измыслить обитателей Измерения, которым доступна такая Концепция, — отозвался я-Орел.

В ответ на это я-Гримус прекратил словесный поединок и направил в часть моего сознания, занятую я-Орлом, поток мыслеобразов. Благодаря Розе ты можешь путешествовать, сообщили мне они и продемонстрировали картины тысяч прекрасных миров в тысячах удивительных вселенных, побывать в которых стоило непременно. Благодаря Розе ты сможешь познать очень многое, продолжали увещевать мыслеобразы, тебе станут доступны сотни новых наук и видов искусств, самые сливки творческой деятельности бесконечного множества галактик. Сейчас жизнь у тебя одна, не унимались они. При помощи Розы ты сможешь проникнуть в тысячу тысяч других людей и даже стать ими, прожить в их телах бесконечное число жизней, переняв от них мудрость и могущество и подняв свои мудрость и могущество на невообразимую высоту. Для примера мне продемонстрировали кое-кого из тех, кем был и кого очень хорошо понял Гримус, чьи бесконечные радости и горе испытал. И однажды, сказали мне в заключение мыслеобразы, после того как ты побываешь всем, чем хотел быть, когда ты сделаешь все, что хотел сделать, ты сможешь передать свой великолепный дар другому счастливцу, а после выбрать время и способ своего ухода, дав своему Фениксу новую жизнь, став для него новым началом.

Но я-Орел слишком многое повидал на острове Каф и за его пределами, где я-Гримус без счета разрушал чужие жизни для претворения в жизнь своих идей. И то, что он видел повсеместно, нельзя было оправдать ни идеями, ни открытиями, ни удивительными знаниями я-Гримуса. Я-Орел вспомнил о нескольких веках тщетных скитаний, предшествующих моему прибытию на остров, вспомнил жителей К., чьи жизни были низведены до низшего уровня слепой философии простого выживания, людей, отчаянно цепляющихся за останки своих личностей и беспомощно понимающих, что изменить что-то в своей судьбе и жизни им уже не суждено. Соединенное могущество безграничной власти, безграничного знания и странной, нечеловечески-отстраненной от окружающего мира жизненной позиции, поднимающее личность до способности управлять величайшими вопросами жизни, было противно я-Орлу. Я-Орел видел, что эта сила сделала с Виргилием Джонсом, с Долорес О'Тулл, с Лив Джонс, с Птицепес, его сестрой, хотя теперь эти люди и получили свободу. Нет, сказал себе я-Орел, Роза — не драгоценный дар, это проклятие.

И после того, как всем спорам пришел конец, как словесным, так и на основе мыслеобразов, я-Гримус обрушился на я-Орла со всей силой своей воли, в ярости от постигшей его неудачи. Мидия увидела, как я (мы) покачнулся и, как только внутренняя битва достигла своей высшей точки, закрыл руками лицо. Она поспешно схватила меня за локоть.

Наверное, именно это и помогло я-Орлу отвернуть от себя поток эмоций Гримуса. Я был не один. Со мной была Мидия. Мидия, одна из жертв любителя птиц, чью жизнь он самовольно устроил на свой лад. Мидия, одна из тех, за кого я-Орел считал себя в ответе. Вина за то, что недавно случилось в городе, еще была памятна мне. Теперь я дрался за весь остров. А он дрался только за себя одного. И проиграл.

В это самое время Пекенпо и Мунши обыскивали и громили дом.

Я, я-Орел, отнял руки от лица и повернулся к Мидии. Я-Гримус внутри меня был повергнут, превратился в слабую пульсирующую боль в затылке.

— Сейчас я уничтожу Розу, — сказал Мидии я-Орел. — Хочу предупредить тебя — это опасно. Мы все можем исчезнуть.

— Машина Гримуса не имеет права на существование, — ответила Мидия. — Мне все равно — делай, что задумал. Лучше умереть, чем жить в вечном страхе перед… этим.

Я-Орел кивнул и вновь погрузился в глубины моего сознания, разыскал там я-Гримуса и заставил его открыть секрет управления Розой. Я-Гримус понимал, что я задумал, и противился такому насилию, но сил бороться у него уже не осталось, он был побежден. Отыскав в нем нужные мне сведения, я настроил Розу. Можно было начинать Концептуализацию.

Для начала я-Орел прекратил существование субизмерения; это было проще всего. Сосредоточившись, я мысленно представил себе общий вид острова Каф с Домом Гримуса на вершине горы, со ступеньками, ведущими вниз к домику Лив. Но без всяких Врат и заградительных барьеров. Миг, когда воображаемое материализовалось в действительность, я почувствовал очень четко. Происходящее напоминало преобразование Внутренних Измерений. Если тебе дано это сделать, то, как только результат достигнут и продукт твоего труда появился, ты уже знаешь об этом. В течение нескольких секунд я стоял, не в силах опомниться от восхищения Предметом, таким невероятно сложным и многообразным, таким невероятно простым. Но, опомнившись, я взял себя в руки и приготовился к выполнению более трудной задачи.

Я начал воссоздавать остров Каф таким же, каким он был, но с одной лишь разницей: на острове не должно было быть Розы. По моему мнению, такой способ был все-таки лучшей альтернативой простому, физическому уничтожению Розы. Риск, по опыту того, что проделал в свое время с Розой Деггл, следовало свести в миниуму.

В этот момент я-Гримус предпринял свою последнюю попытку. Он показал мне нечто, о чем я совсем забыл: координаты моего измерения, куда, когда-то очень давно, он изгнал Николаса Деггла. План Гримуса был очень прост: я оказывался перед дилеммой, ибо, уничтожив Розу, уже не мог вернуться обратно в свой мир. Я-Гримус предпочитал расстаться с Розой навсегда и вместе с я-Орлом отправиться в мой мир, где, может быть, Предмета нет и никогда не было, нежели видеть, как гибнет могущественное устройство.

Соблазн был велик, и я-Орел не мог не признать этого; но Мидия снова была рядом. Мидия и все остальные, кто ждал моего решения.

— Черт возьми! — воскликнул тогда я в полный голос. — У меня ведь там все равно ничего не осталось. Что я там буду делать?

Я-Гримус был окончательно повергнут.

Я использовал его. Он воссоздал остров так, как я приказал, потому что знал его лучше меня. Я взял у него знания и использовал их. Мне показалось, что ждать пришлось вечность, но это была лишь иллюзия нетерпения, потому что мыслеобразы движутся очень быстро, быстрее всего на свете.

Я снова стоял посреди потайной комнаты Гримуса рядом с застывшей в благоговейном ужасе Мидией. Перед нами по-прежнему находился гроб Розы. Гроб был пуст.

Роза исчезла. А мы нет.

Мужчина, который когда-то был Взлетающим Орлом, а сейчас — наполовину Гримусом, наполовину Орлом, занимался любовью с Мидией, которая раньше была шлюхой, а теперь стала его подругой, когда горф Коакс, только что переместившийся на вершину горы Каф, почувствовал, что с островом происходит что-то неладное.

Туман вокруг острова.

Туман начал завиваться спиралями и темнеть.

Образовалась вечная, никогда не поднимающаяся завеса.

Туман быстро густел. Очень и очень медленно туман начал опускаться, покрывая собой остров со всех сторон непроглядным куполом, все ниже и ниже, уплотняясь, делаясь непрозрачно-серым и приближаясь к земле.

Туман больше не был туманом.

Лишившись своей связи с релятивистикой Измерений, мир острова Каф начал медленно распадаться, его молекулярные и атомные связи разрушались, рвались, элементарные частицы возвращались в океан первичной, девственной энергии. Первородная материя бытия забирала свое.

И когда Взлетающий Орел и Мидия наконец слились на своем ложе в любовном экстазе, Гора Гримуса завершила свой Танец Ослабления.