Грустная Элизабет

3

Теперь же в зоопарк Васю вела, можно сказать, сама судьба.

Судьбой этой был толстенький, прыткий, пыхтящий на ходу, как паровоз, Чашкин.

Перебежав ещё один неведомый ни Васе, ни Петру Петровичу сугробный переулок, миновав ещё одну арку и ещё один тёмный двор, он вдруг выскочил сам, а за ним и его попутчики на весеннюю улицу. Обегая прохожих, повернули туда, повернули сюда, и вот — ворота зоопарка, фанерная будочка.

Из будочки выглянула рыжая контролёрша в сиреневой фетровой шляпке:

— Прошу-у билетики…

— Это со мной! — бросил ей Чашкин, опять махнул Петру Петровичу и Васе, чтобы не задерживались, и запетлял теперь в толпе меж длинных вольер, построенных тут в солнечном затишке под огромными липами.

На самых макушках лип, под самой синью неба в тонком прутье возились, горланили, делили меж собой прошлогодние гнёзда вольные грачи. А у вольер внизу гомонила тоже, но чуть поспокойней, гуляющая публика. Больше всех тут было ребятишек. И больше всего их толпилось у бассейна, возле байкальской нерпы Нюрки.

Не могли ни в какое сравнение с Нюркой идти ни белки, которые, задрав пушистые хвосты, лихо накручивали деревянные меленки-колёса, ни поразительно жирный, с полосатой потешной мордой барсук, ни два развесёлых, кувыркающихся через голову тибетских медвежонка.

Вася даже про лошадку на миг забыл и сам прилип к парапету бассейна, уставился на Нюрку.

А она там — стремительная, вёрткая, чёрно-блестящая — то уходила в прозрачной воде к самому дну, то, плавно и красиво изогнувшись, абсолютно бесшумно, без единого всплеска выставляла к зрителям из воды странно-синеглазую усатую голову.

И тогда кто-нибудь из ребят с бетонной, не очень высокой стенки кричал:

— Нюра, пас! — и швырял в бассейн заранее приготовленный оранжевый целлулоидный мячик.

Нюрка почти на лету ловила его крепким носом, и — плюх! банг! — упругий мячик взвился — и вот уже снова лежал у самых ребячьих ног.

— Пас! — кричали снова ребятишки и снова швыряли Нюрке мячики.

Банг! Банг! — опять взлетали они, ребятишки хохотали, довольная Нюрка повёртывалась кверху гладеньким брюхом, сама себе, как в ладоши, хлопала мокрыми ластами.

— Вот так провора! — захлопал было и Вася, да вдруг почувствовал, что остался в толпе один, что прыткий Чашкин и быстроходный Пётр Петрович ушагали далеко вперёд, и припустил за ними следом.

Настиг он их возле нешироких, с прочною оградой загонов.

В одном загоне Вася тут же увидел горбоносого надменного верблюда, который что-то медленно жевал и который глянул на Васю так по-барски, с таким пренебрежением, что Вася в свою очередь не выдержал, сказал ему ехидненько: «Хо-хо!» Сказал скороговоркой и, в общем-то, не вслух, а про себя, так, чтобы верблюд, конечно, не расслышал.

Тем более, что рядом с верблюдом обитало ужасное страшилище. Сквозь железную ограду таращился на Васю лесной бычище — зубр. Он заслонил крепколобой башкой своей чуть ли не весь зарешеченный просвет меж бетонными столбами в загородке, и казалось, стоит ему слегка приналечь, и вся ограда так с треском на Васю и рухнет.

Но это только казалось. Бык, видимо, знал, что бетонные столбы куда прочней его лба, и стоял, не шевелился, лишь разок совершенно мирно, совершенно по-коровьи фукнул широченными влажными ноздрями и ловко их прочистил одну за другой шершавым широким языком.

А вот в загончике рядом с ним никого не было.

Там только в самой глубине, у призакрытой двери жёлтого хлевушка, на согретой солнцем земле копошились, выискивали что-то в соломенной трухе и нежно гуркали залётные голуби.

На прутьях ограды висела табличка с надписью:

А чуть пониже, помельче:

Пётр Петрович быстро взглянул на эту надпись:

— Гляди-ка… И верно иностранка. Но где же она сама, ваша грустная Элизабет?

— В том-то и дело… — пропыхтел, отдуваясь, Чашкин и утёр взмокший лоб подкладкой картузика. — В том-то и дело: не ест, не пьёт, даже на прогулку в загончик не выходит… Пожалуйте, доктор, сюда.

И вот они все трое оказались на другой, на закрытой для посетителей стороне зоопарка, и Васе почудилось на какое-то мгновение, что они снова в деревне.

По всему тесному задворью меж чёрных бревенчатых служб тут плыл, мешался с талым запахом сугробов тонкий, напоминающий о лете, о лугах, запах сена. Голуби и воробьи, оглушительно хлопая крыльями, кидались тут прямо под ноги. Они хватали, поспешно подбирали кем-то рассыпанный у сарая овёс; а кто-то где-то — кажется, за окошками хлевов — по-гусиному гоготал, по-телячьи взмыкивал, и даже, как Васе показалось, кукарекнул.