Грязные игры

Глава 5

Время уже было за полночь, офис почти опустел, неделя закончилась, и лишь остатки ужина, доставленного из китайского ресторана, напоминали о том, что здесь совсем недавно кто-то был.

Вернувшись домой с кипой первых выпусков, Джорджина увидела, что квартира погружена в полную тьму. Вывалив бумаги на кухонный стол, она налила себе полный стакан вина и вышла на лоджию. Ей было не по себе. Шэрон копалась в ее личной жизни, и это пугало Джорджину. Кое-что из своего прошлого она хотела бы похоронить навсегда.

Впрочем, и за настоящее она не была спокойна. Свою связь с Белиндой она держала в строжайшей тайне от всех, даже от Дугласа. Джорджина прекрасно понимала: при отсутствии убедительных фактов доказать, что за встречами с Белиндой кроется нечто большее, нежели обычная дружба, невозможно. В худшем случае враг добудет фотографии Белинды, входящей в ее дом, а затем – покидающей его. Нельзя забывать задергивать шторы, да и оставаться на ночь у нее Белинда больше не сможет.

Осталась лишь одна тайна, раскрытие которой могло сломать карьеру Джорджины, и она очень надеялась, что Майклу удастся выполнить свое обещание и стереть из памяти компьютера сведения, способные ее погубить. Тогда об этой тайне будут знать лишь двое: она сама и Дуглас.

Ночной воздух был свеж. Полная луна пробилась сквозь толщу облаков и залила небольшую лоджию призрачным светом. Джорджина отсалютовала тускло мерцающим звездам стаканом вина и провозгласила тост:

– За тебя, мамочка. – Джорджина искренне верила, что ее мать находится где-то на небесах и внимательно следит за ней. Ей ничего другого не оставалось, кроме как верить в это. – Пожалуйста, мамочка, позаботься о том, чтобы им не удалось раскрыть мой секрет.

Даже сейчас, по прошествии почти двух десятков лет, воспоминания о матери причиняли ей мучительную боль. Джорджина прекрасно помнила родной дом в пригороде Йоханнесбурга, выбеленный, как и все дома вокруг, обнесенный высокой стеной с натянутой сверху колючей проволокой, чтобы защищаться от врагов. Кто мог подумать, что настоящий враг затаился дома?

Джорджине иногда казалось, что у нее было два детства: одно – продолжавшееся до десяти лет, безоблачное и идеальное, и второе – ставшее адом при жизни. Джорджина была влюблена в маму, красивую, веселую и обольстительную. Она была готова сидеть рядом с ней целыми днями, наблюдая, как мама красится перед зеркалом, и выведывая у нее сокровенные тайны женской красоты. Джорджине не терпелось тогда поскорее вырасти и стать такой же, как ее любимая мамочка.

И вдруг семейная идиллия начала разрушаться буквально на глазах. Если раньше по возвращении Джорджины из школы мама тут же потчевала ее вкуснейшими коржиками с молоком и с увлечением расспрашивала об оценках, то теперь Джорджина неизменно заставала ее в халате, с растрепанными волосами и стаканом джина с тоником. Время от времени мама вообще засыпала на кухне со стаканом, опустив голову на обеденный стол.

Поразительно, но никто, похоже, не замечал происходящего. Мама опускалась, превращаясь в горькую пьянчугу, а отец молчал и только становился с каждым днем печальнее. Мир, окружавший Джорджину, медленно катился в пропасть. Мама похудела, высохла, как-то съежилась и увяла.

Джорджина догадывалась, что за этими ужасными переменами кроется какая-то мрачная тайна. Порой ночью она просыпалась и слышала, как родители громко спорят. Причем отец говорил, что нужно все рассказать детям, а мать сквозь слезы доказывала, что делать этого не стоит. А потом отец спускался на кухню, чтобы смешать для жены очередной джин с тоником.

Затем мама уехала на несколько недель – в отпуск, как сказали Джорджине. Когда она вернулась, Джорджине показалось, что мать похудела еще больше. Кожа ее стала серой, под глазами залегли темные круги, словно из нее высосали все соки. Пить же она стала еще больше.

Джорджине тогда показалось, что хуже их жизнь быть уже не может, но тут произошло событие, окончательно сломившее ее.

За неделю до двенадцатилетия Джорджины мама сказала ей:

– Давай устроим настоящий праздник. Созовем всех твоих друзей и подружек, чтобы наш дом вновь наполнился смехом и весельем.

Они вместе написали и разослали приглашения, составили меню для праздничного стола, выбрали пирог и купили новые платья – все как в прежние счастливые времена. Джорджина была на седьмом небе от счастья.

В пятницу, в свой день рождения, она с трудом дождалась окончания уроков и помчалась домой. Гости были приглашены на пять часов. Вбежав в дом, Джорджина позвала маму. Никто не ответил. Она влетела в гостиную, ожидая увидеть комнату в праздничном убранстве, украшенную разноцветными воздушными шариками, которые купила мама, с огромным праздничным пирогом посреди стола, уставленного всяческими лакомствами. Но в гостиной было пусто.

Бедная Джорджина остолбенела. Она не верила собственным глазам. И она даже не сразу увидела мать, которая распростерлась, постанывая, в огромном кресле с изогнутой спинкой. Не помня себя, Джорджина кинулась к ней:

– Мама, вставай! Мамочка, проснись же!

И тут она увидела рядом опрокинутый стакан с лимоном и ощутила резкий запах перегара.

– Ты опять напилась! – в сердцах выкрикнула девочка. – Ты погубила мой праздник! Ненавижу тебя!

Но мать ничего не слышала. Джорджина влетела в кухню и чуть не закричала от горя – пирог был сожжен, а упаковку воздушных шариков так никто и не раскрыл.

Час спустя, вернувшись домой раньше обычного, отец увидел зареванную Джорджину, которая из последних сил надувала разноцветные шарики. Он на руках отнес жену в спальню и помог дочери навести порядок на кухне. Праздник не состоялся ни в тот день, ни в другой.

Когда отец Джорджины обзвонил всех приглашенных и отменил торжество, он вернулся и обнаружил, что дочь его продолжает как ни в чем не бывало надувать шарики.

– Хватит, Джорджи, – мягко сказал он, отбирая у нее шарик. – Праздника не будет. Твоей маме плохо. Очень плохо.

Джорджина с недоумением посмотрела на него.

– Почему ты так говоришь? – спросила она. – Ты ведь знаешь, что она просто пьяна. Я не ребенок и сама все понимаю. Наша мама – алкоголичка, она испортила лучший день в моей жизни. Я ее ненавижу. – И разрыдалась.

– Поверь мне, доченька, наша мама очень больна, ей плохо, очень плохо, – повторил отец. – Когда-нибудь ты это поймешь. Она пьет, чтобы забыться.

– Да, чтобы забыть про меня и про мой день рождения! – взвизгнула Джорджина, давясь слезами. – Она все время напивается, и от нее ужасно пахнет. Я ее ненавижу! Не хочу ее больше видеть!

Прошло десять месяцев, и мамы не стало. Все это время она пыталась скрыть от детей, что у нее рак, причем в запущенной стадии. Метастазы поразили многие ее органы, она испытывала мучительную боль, но держалась до последнего, лишь бы дети ничего не заподозрили.

Ей казалось, что детям будет легче перенести страшную потерю, если они перестанут ее любить. Так и произошло. К тому времени как их мать умерла, детям казалось, что они давно ее лишились.

До самого дня похорон Джорджина не ходила в школу, оставаясь дома. Почти все это время она проводила в комнате матери у трюмо. Перепробовала все духи, рассматривала косметику, примеряла драгоценности. Здесь она чувствовала себя ближе к маме, к прежней маме. Повсюду она ощущала родной запах. И еще там висела фотография, сделанная в день, когда родители обручились. Мама на ней выглядела самой прекрасной женщиной на свете, и Джорджина мечтала, что когда-нибудь станет такой же.

На похороны детей не пустили, отправив на несколько дней к тете. Когда же они вернулись домой, о покойнице там уже ничто не напоминало: фотографии, одежда, предметы личного обихода – все исчезло.

Несколько месяцев спустя, когда Джорджина проснулась среди ночи вся в слезах, на ее кровать присел отец.

– Я уже совсем забыла, как разговаривала мама, – пожаловалась она. – Забыла ее запах, не помню даже, как она выглядела.

На следующее утро, проснувшись, Джорджина увидела на своей тумбочке ту самую мамину фотографию, которую любила больше остальных, и наполовину использованный флакончик духов. Отец ни словом об этом не обмолвился.

Чувство вины не покидало Джорджину и ее брата еще долгие годы.

Почему умерла именно моя мама? Почему не бабушка? Или не я? Как она могла бросить меня на произвол судьбы? Знай я наперед, что случится, была бы с ней поласковее. Простит ли она меня когда-нибудь за те ужасные слова, что я ей наговорила?

Сама Джорджина простила маму давным-давно. Теперь же, сидя на лоджии со стаканом вина, она молила Бога, чтобы и мама ее простила.

Рано утром ее разбудил телефон. Звонил Майкл. Была суббота, шесть утра, и яркие солнечные лучи уже пробивались сквозь белые жалюзи на окне.

– Она украла у нас еще одну «бомбу»! – возвестил Майкл.

– Кто? – оторопев, спросила Джорджина, пытаясь стряхнуть с себя сон.

– Эта стерва Шэрон, кто же еще! – взбешенно проорал Майкл.

В течение нескольких недель их фоторепортеры караулили телезвезду, ведущую популярного шоу, пытаясь уличить ее в супружеской неверности, и наконец долгие ночные бдения принесли желанные плоды. Во время очередной командировки мужа телезвезды фоторепортер подстерег влюбленную парочку в пять утра. Любовник выходил из ее дома, а теледива, в одной ночной рубашке, едва прикрывавшей пупок, легкомысленно вышла на улицу, чтобы поцеловать дружка на прощание. Снимки получились грандиозные.

И вот только что, по словам Майкла, эти фотографии вкупе с разоблачительной статьей появились на первой полосе газеты Шэрон.

– Она за это поплатится, – процедила Джорджина, побелев от гнева.

У Келли было несколько жизненных принципов. Один из них звучал так: «Раздевайся наповал». Стоя перед высоченным, во всю стену, зеркалом, она любовалась собой.

Она прекрасно знала, что в новых туфлях на толстенных платформах будет возвышаться над Дугласом на целую голову, однако туфли эти придадут ее ногам особую прелесть, а именно женские ножки всегда были и оставались главной слабостью Дугласа. Черные чулки от Уолфорда и ручной выделки лиф подчеркивали изысканную эротичность ее наряда.

Невероятно, подумала Келли. Дуглас не заметил, как изменилась форма ее груди, пока не получил астрономический счет из нью-йоркской клиники, где Келли делали операцию. Как ни демонстрировала ему Келли обновленный бюст, Дуглас упорно не обращал на нее внимания. Черт бы его побрал!

В коротеньком черном платье от Диора, купленном в Париже неделю назад, Келли и впрямь выглядела сногсшибательно. Она обладала редким даром одеваться крайне вызывающе, почти на грани бесстыдства, но никогда ее не переходила. Водитель Дугласа уже позвонил ей снизу, готовый везти в «Савой».

«Этот засранец может и подождать, – подумала Келли. – Как, впрочем, и остальные. Сегодня я им всем нос утру. Пусть увидят, как должна выглядеть настоящая женщина. И Дуглас наконец поймет, чего может лишиться».

Она налила себе третью, и последнюю, двойную порцию джина, закурила, а потом свирепо лягнула одну из кошек, имевшую неосторожность потереться об ее лодыжку.

– Пошла прочь, дрянь!

Дуглас тем временем уже нервничал не на шутку. Все остальные давно восседали за длинным столом отдельного зала с видом на Темзу. Келли опаздывала на целый час. Господи, мысленно молился он, хоть бы она не готовила свой очередной царственный выход!

Сегодняшний вечер имел для него особое значение. Торжественный ужин был посвящен очередной ежегодной встрече «Большой семерки», группы могущественных и богатых людей, которые двенадцать лет назад помогли Дугласу захватить контроль над группой «Трибюн».

Дуглас восседал во главе стола, а Келли было отведено место напротив, в противоположном конце. Дуглас предпочитал в последнее время держаться от нее как можно дальше. Справа от Дугласа сидел Аарон Сеймур, глава знаменитого рекламного агентства «Маклейрдс», слева – сэр Филип Шарп, председатель совета директоров группы «Трибюн». Далее расположились сэр Роберт Биллинг, председатель правления банка «Модтерн», Эндрю Карсон, правая рука Дугласа и исполнительный директор группы «Трибюн», Гэвин Мейтсон, директор компании «Новая технология», и Стивен Рейнольдс, один из наиболее влиятельных и пробивных людей в Лондоне, к мнению которого прислушивались все – от президента банка до премьер-министра.

За порядком во время всей торжественной церемонии надзирал личный дворецкий Дугласа. Дальнейшее промедление грозило обернуться неприятностями. Дворецкий в очередной раз позвонил по мобильному телефону водителю Келли. Слава Богу, они уже подъезжали!

Как и желала миссис Холлоуэй, вход ее был обставлен по-королевски. Все не просто повернули головы, но вытянули шеи, чтобы получше ее рассмотреть. Келли эффектно продефилировала прямиком к Дугласу, низко склонилась к нему, чтобы все смогли полюбоваться ее новым бюстом, и страстно поцеловала в губы. Дуглас уловил аромат дорогих духов, смешанный с джином. Опасный признак.

Пока она шла к своему стулу, он достал салфетку и вытер губы с такой тщательностью, словно поцеловался с прокаженной.

Налили шампанское, и Дуглас встал, чтобы произнести речь. Присутствующие мысленно застонали. Худшего оратора невозможно было вообразить. Причем говорил Дуглас с видом побитой собаки, втянув голову в плечи, как бы подчеркивая, что его вынудили это сделать. В прошлом Аарон Сеймур писал за него тексты речей, но за все годы Дуглас так и не сумел избавиться от своего франко-канадского акцента, и не каждый мог понять его.

Он выложил перед собой на столе карточки с тезисами своей речи. Всего шесть штук.

– Прежде всего, – начал он запинаясь, – я бы хотел поблагодарить вас за то, что все мы сегодня вновь собрались здесь, на двенадцатой ежегодной встрече «Большой семерки». После первой нашей встречи, состоявшейся в дешевом китайском ресторанчике в Пимлико,[8] мы сделали колоссальный шаг вперед. И это можно смело отнести ко всей группе «Трибюн»…

«Я просто сдохну, если мне придется выслушать его идиотскую речь целиком», – подумала Келли. Чтобы скоротать время, она принялась играть в «числа», свою излюбленную игру. Себя она считала «десяткой», а остальным присутствующим в зале дамам присваивала ту или иную оценку по десятибалльной шкале, в зависимости от их привлекательности.

Подобно многим красивым женщинам, она была безжалостна к тем особам женского пола, которые красотой не отличались. На ее взгляд, они просто ленились. Либо не прикладывали труда, чтобы похудеть, либо небрежно одевались, либо не знали, какую следует сделать пластическую операцию. Женщина с длинным носом, отвисшими грудями, слишком тонкими губами или толстыми ляжками автоматически получала оценку «ноль». Отсутствие самоуважения. Одежда, вышедшая из моды, влекла за собой снижение оценки еще на пять баллов. Лучше иметь один потрясающий и убийственно дорогой наряд, чем десяток невзрачных и дешевых.

Прежде и Дуглас любил эту забаву, подумала Келли. Особенно когда она расписывала ему нижнее белье, в которое рядились те или иные дамочки, чтобы скрыть свой целлюлит. Но в последнее время Дугласу стало не до игр. Ему вообще, похоже, все смертельно надоело.

Наконец он закончил речь и сел. Все вежливо зааплодировали. Еще бы, негодующе подумала Келли. Благодаря Дугласу все они миллионы заработали. Хотя благодарить им стоило не только Дугласа.

Именно она в свое время познакомила его с Аароном Сеймуром, главой одного из наиболее преуспевающих рекламных агентств в мире. Короткая интрижка с председателем компании, и дело было сделано. Она познакомила Дугласа и с сэром Робертом Биллингом, сумев при этом убедить строптивого лорда, что Дуглас – именно тот человек, на которого можно полностью положиться. Келли свела своего мужа и со Стивеном Рейнольдсом, благодаря которому перед Дугласом открылись такие лондонские двери, в кои сам он безуспешно колотил бы до скончания века. Келли устраивала обеды и ужины, флиртовала с мужчинами и повсюду, от Флоренции до Торонто, закатывала роскошные вечеринки, на которых терпела скучных жен влиятельных мужчин.

Покончив с ужином, Келли отправилась в туалет, чтобы исторгнуть из себя все съеденное. «Минута обжорства – годы жирных ляжек» – таков был другой ее девиз. Подкрашивая губы, она подумала, что все-таки стоило бы последовать совету врача и попробовать питаться нормально. Однако это было нелегко.

Когда Келли возвращалась в зал, в коридоре она миновала Дугласа, который говорил что-то жене Стивена Рейнольдса.

– Карен, ты очаровательно выглядишь сегодня! – расслышала Келли, проходя мимо парочки. – И платье на тебе изумительное.

Келли не могла поверить собственным ушам. Делать комплименты другой женщине, да еще в ее присутствии! Какая наглость!

Она решительно прошагала к своему забывшемуся супругу и, ухватив его за рукав, потащила к подоконнику.

– Как ты смеешь ее нахваливать, паразит ты этакий! – прошипела Келли. – У нее задница жирная, а ее рожей можно детей пугать. Она двоих сосунков вскормила. Груди у нее после этого, как коровье вымя, отвисли. А костюм – вообще из магазина готового платья! Не говоря уж о том, что ты ни слова не сказал о том, как я сегодня выгляжу и какое у меня платье! – Сама того не замечая, Келли заводилась и говорила все громче и громче.

Карсон покосился на них из-за стола, остальные же старательно отводили взгляды.

– Келли, прошу тебя, не устраивай сцену, – процедил Дуглас. – Только не здесь, не порть вечер. – Он поспешно добавил: – И слепому видно, что ты выглядишь просто сногсшибательно.

– Но ты согласен, что я тут самая красивая? Что остальные женщины мне и в подметки не годятся? Скажи мне.

– Да, да. Прошу тебя, отложим выяснение отношений до возвращения домой.

Дуглас знал, что Келли еще долго не угомонится. Дома его ждала неминуемая выволочка, и не только она одна. Загладить свою вину перед разъяренной женой он мог одним-единственным способом: разорившись на какой-нибудь дорогущий подарок для нее.