Грязь

Дэниэл Эдвард Флауэрс Банковский

Сколько себя помнил, он всегда страдал от жестоких сексуальных фантазий. Из-за необычно ранней половой зрелости он фантазировал в черных как смоль запертых клозетах — удушливых металлических ящиках, прикрепленных цепью к домашней кровати, а также в клетке, называемой ямой, в тысячах местах, где он служил. Он фантазировал во Вьетнаме, сидя в одиночной засаде, на ходу в машинах — везде. Он обладал даром терпеливого спокойствия и в своих долгих засадах придумывал несказанные вещи.

Грохот музыки в угнанной машине прервался под мостом, и он даже не потрудился отрегулировать звук. Широко улыбаясь, он думал, как необыкновенно приятно, должно быть, изнасиловать и убить целую группу. Взвешивая все теоретические трудности, он схематично набросал план своих действий, заранее зная, как просто будет внедрить его в жизнь.

Он был способен на что угодно. Он легко, без малейшего усилия убивал и при этом получал удовольствие. Он проезжал неподалеку от маленького городка на юге Иллинойса, который назывался Голубой город, как символ голубой мечты о благоденствии группы отчаявшихся обанкротившихся людей — жертв корейского синдрома. Они покрасили все постройки в голубой цвет — цвет надежды — и окрестили свою маленькую общину Голубым городом.

«Дешевизна!», «Подержанная мебель!» — такие вывески все еще сохранились на выцветших голубых стенах пустых складов, мимо которых проезжал этот ненасытный монстр. Он катил по улицам в украденном «меркурии-купере»; у него болел и пульсировал локоть, и он опять застудил свой мочевой пузырь. Сейчас он весил почти пятьсот фунтов. За последние сорок восемь часов он умертвил уже троих. Руль впился ему в живот, и, управляя им своими стальными пальцами, он подумал о том, как легко разузнал адрес Джаниса Сейгеля. Впрочем, в этом убийстве не было ничего личного, только способ скоротать время. Иногда он позволял себе помечтать, голова его заполнялась новыми фантазиями с кровавыми потоками, одна ужаснее другой.

Шестое чувство подсказало ему, что пора взять себя в руки и сконцентрироваться. Он нажал указательным пальцем на клавишу «Стоп» в магнитофоне и попытался вынуть кассету — она сломалась. Теперь он слышал лишь звуки шуршания колес по мокрому асфальту, и опять же шестое чувство приказало ему остановиться. Удивительно быстро для такого громилы он припарковал машину у магазинчика, резко затормозил, выключил мотор и фары, перебрался на сиденье пассажира и замер, осматривая улицу.

Он ждал, слушая тишину. К чему он прислушивался, к чему? Возможно, к звукам проезжающих машин. Он ждал.

Он сосредоточился, вспомнив свои дежурства по ночам во Вьетнаме. Он, которого прозвали Каторжником, всегда оставался начеку. Он верил в советскую доктрину «тяжело в учении, легко в бою», кроме тех случаев, когда за трудной подготовкой шла трудная борьба, — если он вообще боролся со своей жертвой. Эта гора убийственной ярости сразу же выбивала вас из равновесия, и, желая уйти, вы просто падали в пыль. Он был серьезным противником, который заранее разрабатывал план своих действий и сфокусировался на своей жертве предельно остро — как лазер. Всякий раз, выходя за пределы своего равновесия, если таковые существовали вообще, и расправляясь со всяким сбродом из полиции, он все просчитывал наперед в недрах своей громадной массы. Он носил такую огромную тяжесть тела, которую ни вы, ни я ни за что не смогли бы сдвинуть, но в этой груде мяса существовали мощные, поддерживающие жизнь силы, позволявшие ему свободно и легко двигаться и применять богатый арсенал подручных средств, — от веревок до холодных «длинных крыс». Все это отличало его от тех идиотов и дилетантов, которые ничего не знают о настоящем убийстве. Он всегда просчитывал каждый свой шаг и был не из тех, кто совершает ошибки.

Теперь, чтобы успокоить себя, он приехал в этот призрачный город с трусливым и ничего не значащим названием Голубой город и уже начал действовать. Проверяя свои расчеты, он перебирал в памяти номера машин, которые подобрал прошлой ночью на окраинах, когда разбил «датсун» той женщины. Он размышлял, на какой из них заменить номер машины, на которой приехал сюда, улыбнулся, вспомнив, как легко убил прошлой ночью коммивояжера, — крепким приятным удушьем.

Подумав о текущих проблемах, он решил пройтись по близлежащей аллее между магазинами. Он с трудом вылез — машина даже заскрипела, затем достал из спортивной сумки маленькую канистру для масла, ящик с инструментами и направился к стоявшему неподалеку «меркурию».

Он выбрал наиболее подходящий для дела номерной знак (он знал номера всех пятидесяти штатов), чуть встряхнул бутылку с маслом и немного поразмышлял над дальнейшими действиями. Затем отвинтил болты с номера своей машины и заменил его другим.

Решив эту задачу, он согнул старый номерной знак в неузнаваемую металлическую гармошку и бросил его в салон машины, чтобы потом выкинуть в ближайшую речушку. Завтра, если позволят обстоятельства, он перекрасит кузов. Слова «маскирующая пленка» и «газеты» всплыли из его подсознания, как бы добавляя что-то к давно отработанному списку необходимых вещей. Он с грохотом уселся за руль и поехал по заброшенным улицам, мертвым и голубым, как он их охарактеризовал. Вливаясь в дорожное движение шоссе, он сбавил скорость примерно до шестидесяти миль в час — темпа перемещения других автомобилей, стараясь держаться в общем потоке. В этот час машину с законной скоростью в пятьдесят пять миль выделить так же легко, как и машину, которая выжимает все девяносто, поэтому он не очень-то жал на педаль газа.

Привычная обстановка как нельзя лучше способствовала разработке ясного и четкого плана, из которого было хладнокровно исключено все экстремальное. Вцепившись в преступно обретенный руль, слушая бесконечное гипнотизирующее жужжание белой линии под колесами, он чувствовал особый комфорт.

Он точно рассчитывал, как и во Вьетнаме или в различных тюрьмах, на какую степень опасности обрекает себя. Анализируя свою недавнюю минутную неосторожность, он интуитивно почувствовал риск и реальную возможность засыпаться.

Тремя часами позднее он миновал уступ плотины рядом со старым деревянным мостом, над глубокой дренажной канавой раскрыл цепные ворота с пятнами ржавчины, на которых висело предупреждение «Закрыто — въезд воспрещен», и резко затормозил в облаке песчаной пыли. Это разъеденное влагой предупреждение повесили на старых дубах специально, чтобы на мост не въезжали посторонние.

Он медленно прошел к разбитым воротам, заметая ветками следы машины, и закрыл створки, так что они выглядели как и прежде. Поднял обрывок цепи с замком, определяя его вес и прикидывая, насколько легко сможет умертвить ею любого, но потом, подумав, повесил цепь обратно на ворота.

Прикрутив обрывок цепи проволокой из забора, он возвратился к машине. Прогулки по ночным джунглям приучили его к осторожности, он привык доверять своему животному инстинкту, каждому решению, принятому как бы изнутри. Выбор совершался интуитивно, на основе тщательного просчитывания ходов охотника и объекта охоты.

«Меркурий» вновь покатил по тропе, которая вскоре начала пропадать под колесами. Но водитель упорно продолжал ехать, что-то бормоча, пробираясь через высокую, мокрую и грязную траву к близлежащей реке. Теперь машина заскользила вдоль воды. Тропинка совсем исчезла, и о дверцы машины билась совершенно мокрая трава. По бокам зажурчал поток, но монстр не останавливался. Теперь он ехал по радиатор в воде, направляемый как бы скрытым магнитным полем, каким-то внутренним компасом. Всплески воды спереди угрожали затопить мотор, однако Дэниэл Банковский упрямо продвигался вперед, все вперед, без всякого смущения, совершенно спокойно, будто не замечая опасности. Внезапно река кончилась, и он уверенно выехал на пригорок, где трава расступилась перед ним. Впереди на сваях в центре реки маячили три ветхих летних домика, заросших высокими водорослями.

Он чувствовал, что один здесь. Эта сверхъестественная способность определять присутствие других людей позволила ему выжить тогда, в Юго-Восточной Азии. Убийца остановил машину и быстро приготовил мокрый камуфляж из травы, а затем достал огромную согнутую крышку-ромашку из своей всегда находившейся под рукой спортивной сумки. Сейчас он обдумывал, как бы половчее расставить ловушку людям, и в этом он, абсолютный мастер финальных сюрпризов, не находил себе равных.

Он представлял, он предвкушал, как они придут, глядя вниз с плотины на деревянный мост, он оценивал обстановку своим компьютерным мозгом. Сколько он сможет пробыть здесь, прежде чем его найдут? Видимо, недолго. Сколько их придет? Много. Как они будут действовать? Ладно, пусть останется несколько неразрешенных вопросов. Он находился в полной гармонии с самим собой. Обойдя поле предстоящей деятельности, он стал методично расставлять ловушки, которые начинались сразу же за «Меркурием».

Свое необъяснимое автоматическое предвидение, которое делало его таким неординарным и опасным убийцей, Банковский решил применить и сейчас. Расставляя ловушки, он подсознательно проделал весь свой путь за последние двадцать четыре часа, когда украл номера, выехал из голубого призрачного города, полил смазку на болты, державшие номер; он вспомнил свою манеру быстро просматривать улицы, позы мертвых тел, отпечатки своих пальцев и остатки чужой кожи под своими ногтями — это были минутные упражнения его уникального вычислительного устройства.

Ни одна, даже самая мельчайшая деталь не избежала его четкого анализа: кредитные карточки, следы крови — все это потоком шло через его мозг, пока он устанавливал ловушки; в уме он опять убивал, холодно ведя себя на автопилоте. Убивая, он радовался треску ломающихся костей, хрипам удушья, последним знакам угасающей жизни — и вновь мысленно ехал, огибая холм, ломая ворота, скрепляя их проволокой, воспроизводя шаг за шагом каждую минуту прошедшего дня и ночи, упорно выявляя маленькие трещины, глупые ошибки, чтобы никогда не повторять их.

Закончив приготовления, он выбрал комнату, где можно было укрыться до поры до времени. У него была легкая поступь, несмотря на всю тучность этой грациозной и живой пятисотфунтовой прима-балерины. Несообразное изящество — вот, пожалуй, подходящее слово к его точным движениям, осторожным шагам, когда он направлялся к одной из обмазанных дегтем хижин. Но несведущий наблюдатель увидел бы лишь неуклюжего, ехидно ухмыляющегося клоуна, балансирующего по гнилым доскам.

Дряхлые строения выглядели ненадежно, опасно возвышаясь на бетонных сваях, залитых креозотом, погрязших в иле. Сваи еще хорошо сохранились, но постройки разваливались, и Банковский весьма осторожно забрался в одну из них. Он действовал очень внимательно, настороженно прислушиваясь.

Без усилий сбив замок, он высадил разбухшую дверь, затем отмычкой отпер вторую деревянную перегородку и чуть не задохнулся от отвратительного запаха гнилой рыбы, вырвавшегося наружу. Вонь стояла тошнотворная. Он поспешно сорвал замки со всех ставень, но запах не уменьшился. Из-за этого зловония он вспомнил одно пикантное убийство во Вьетнаме и обнаружил, что широко улыбается, вызывая из прошлого ту ночь с ностальгическим удовольствием. Он любил убивать этих коротышек и сейчас улыбался приятному воспоминанию о человечке, которому пустил кровь тогда.

Но вот все ставни открыты, мягкий ветерок гуляет по хижине, выгоняя затхлый воздух. Наконец он смог войти внутрь, в маленький трехкомнатный домик. В спальне ему не понравилась дурацкая занавеска, а в большой комнате со столом и несколькими стульями мебель оказалась расставленной, как на кухне. В кухне же он обнаружил только мойку с ручным насосом, пыльные полки и пустую коробку из-под мороженого.

Он положил свой большой мешок и спортивную сумку на пол и начал расставлять в линию их содержимое. Бутылка из-под молока, заполненная свежей водой, мешок с яблоками, чай, мясные и овощные консервы, колбасный фарш, кварта виски, которую он позже выпьет залпом для того, чтобы заснуть, ощущая приятный вкус спиртного. Он мог потребить феноменальное количество виски, совершенно не пьянея.

Он открыл банку венских сосисок и съел их одним махом, запивая водой. Только сейчас он издал первый за все время своего пребывания здесь звук — громогласную, резкую отрыжку, которая прогремела в тишине, как гудок сирены в тумане.

— Ыхх, — рявкнул он. — Уфф, — и выхлоп дурного запаха изо рта.

Интерьер оказался типичным для рыбачьей хижины. Кровать, стол, три маленьких стула, складная лодка, складной стул, масляный фонарь, который уже был пуст, пара рыбачьих снастей и дешевая удочка с вертушкой. Ничего интересного.

В углу рядом с маленькой лодочкой — подставкой для ног, сделанной из сломанной дубовой доски, стояла полуразломанная коробка с инструментами. По всей комнате валялись куски засаленных обоев и обрывки газет. Ни салфеток, ни полотенец, ничего, что создает домашний уют, он не нашел. Определенно хижину давно не посещали.

Он подумал, что, вероятно, ее не проветривали уже несколько месяцев. Запах гнилой рыбы все еще не выветрился, и охотник за людьми налил большой стакан виски и выпил его двумя глотками, вздрагивая после каждого. Он не любил вкус спиртного, ему нравилась лишь теплота, которая разливалась по телу. Ему захотелось льда и помыться.

Позже он возьмет кастрюли, выйдет и наберет немного речной воды, чтобы попытаться наладить насос. Но сейчас единственным его желанием было протянуть ноги и немного отдохнуть. Он уселся на один из стульев, который застонал, угрожая рассыпаться под его массой. Тогда он положил свои ноющие ноги на стол и опять стал пить виски, предвкушая то огромное удовольствие, которое получит, если владельцы этой хижины вдруг приедут сюда на выходной. Что за сюрприз он им всем преподнесет — маме, папе и маленьким братику и сестричке! Он позволит малышам и папе увидеть сюрприз, который он приготовил маме. Вот о чем он думал, сидя в темной вонючей крысиной норе, вдыхая запах тухлой рыбы и глотая спиртное.

Монстр знал, что если не попытается отсидеться, то он обречен. Они придут за ним. Следы его деяний широки и ясны, будто их оставила гигантская брюхатая медведица, и следы эти жгли Банковского сильнее, чем сковорода Ада, и еще украденный «меркурий» с серебристо-виниловым верхом. Все это словно светилось на дверях огромной надписью: «Эй, посмотри на меня!» Поэтому его первая проблема — сменить машину. Затем он должен изменить себя. Себя нынешнего, ибо он позволил себе то, чего никогда не допускал раньше, — он совершил ошибки. Много ошибок. Как никто он знал цену невнимательности. Если он не изменится, его поймают.

Он подтянул свою тяжелую спортивную сумку поближе и начал перебирать вещи, пока не нашел большую голубую книгу. Это был бухгалтерский гроссбух, где четыреста тридцать девять страниц из пятисот уже оказались заполненными мелким аккуратным почерком с четко расставленными датами. Слова на первой странице — «Корысть исключена» — были написаны крупными буквами. Это Библия Каторжника.

Он опять присосался к бутылке, слегка сотрясаясь и чувствуя, как жидкость обжигает внутренности, и открыл страницу 106, чтобы записать план своего первого шага. Это книга планов помогала ему обвести всех их вокруг пальца. Он вернется в Чикаго и будет ради своего удовольствия забирать жизни этих людишек. Много, много жизней…