Гуляй Волга

26

Того же лета, месяца августа в пятый день, пришли вестники от бухарцев – торговых людей и сказали, что их царь Кучум не пропускает. Ермак с немногими людьми пошел навстречу [174/175] бухарскому каравану по Иртышу и, придя на Вогай, бухарцев не нашел. Доплывя до места, называемого Атбаш, казаки заночевали. Хан Кучум подсмотрел их. Тое же ночью был дождь велик, поганые же, как ехидна некая дыщуще на Ермака с дружиною, и мечи свои готовили на отомщение. В полунощь Ермак спал с дружиною в стане в пологах. Татары на стан напали и всех казаков перебили и храброго Ермака убили. Слышно же было в городе атаману Матвею Мещеряку с дружиною, что начальный атаман велеумный Ермак с дружиною перебиты, они же в городе плакали по них горько.

Летопись ремезовская

(Вольный пересказ)

1

Начало заворуя Ярмака сына Поволского таково: в 1576 воевал и разбивал на Волге и на море торговые караваны в скопе с пятью тысячами человек. В те лета промчался по Руси воровской слух о казаках-ярмаках и царским повелением был послан на Волгу воевода Мурашкин: где тех казачишек ни застанет, тут пытать, казнить и вешать.

2

Ярмак, услыша царское грозное слово, задумал бежать в Сибирь, с ним, распустя паруса, самые удалые побежали, а Мурашкин на станах их не застал, а кого застал, тех и приказнил. Ярмак же с товарищи плыли вверх по Каме да по Чусовой да плутали по Сылве. Плывучи, запасы у жителей обирали, вогулич воевали и обогатели, а хлебом кормились от Максима Строганова. На Сылве зимовали. Многие за зиму перемерли с голоду, иные сбежали.

3

По весне приступили гулебщики к Орлу-городку, убить купца Строганова хотели и домы его развалить. Иван Кольцо с есаулами кричал: «Корись нашей славе, мужик, коли захотим, возьмем и расстреляем тебя по клоку. Дай нам в струги на каждого по три фунта пороху, и свинцу, и ружья, и пушки, по три пуда муки ржаной, по пуду сухарей, круп и толокна, соли и масла, да всякой сотне дай по знамени с иконою». [175/176]

4

Максим Строганов страхом одержим отворил амбары, и казаки грузили на свои струги все, что было надо для похода. Атаманы пообмякли и обещали наградить купца по возвращении. С тем и уплыли вверх по Чусовой и Серебрянке до волоку, где тяжелые суда покинули, а легкие переволокли в Жаровлю-реку, что истекает из Уральских гор в Баранчу, а Баранча в Тагил. Было у Ярмака три сверстника – Иван Кольцо, да Иван Гроза, да Богдан Брязга, были трубачи и сурмачи, сотники, три попа, да старец бродяга, что ходил без черных риз, а правило правил, и каши варил, и припасы знал, и круг церковный справно знал. Кто в чем провинится или примыслит сбежать от них, тому по-донски указ: насыпав песку в пазуху и посадя в мешок, – в воду. И той строгостью у Ярмака все укрепилось, а больше двадцати человек с песком и камнем в Сылве угружены.

5

Слышал Ярмак от чусовлян про Сибирь – богат край птицею, зверем и всецветными камнями, с Каменного Пояса реки текут надвое: в Русь и в Сибирскую землю. По Тагилу, Туре и Тоболу живут вогуличи, ездят на оленях. По Туре же и по Тоболу живут татары, ездят в лодках и на конях. Тобол пал в Иртыш, Иртыш – в Обь, Обь пала в море двумя устьями, а живут по ней остяки и самоеды, ездят на оленях и собаках, кормятся рыбами. По степи калмыки и мунгалы и киргиз-кайсачья орда, ездят на конях, верблюдах, едят мясо и пьют кумыс.

6

На Тагиле-реке казаки пленили улусы вогулич, воевали Пелымские уезды. Казаки видели – страна богата и всем изобильна, а люди, живущие тут, нехрабры. На Туре разграбили и сожгли городок татарского князца Япанчи, разграбили и сожгли Тюмень да тут и зазимовали.

7

Весна близка, приспело время Кучуму ясак с подвластных народов сбирать: соболей и лисиц и прочих зверей и рыб. Послал Кучум к Тархану мурзе дворецкого своего Кутугая. Казаки поймали и пленили Кутугая, когда тот рекою плыл, да привели и поставили перед Ярмаком. Атаман расспросил дворецкого о Кучуме, о житье его, а после отпустил с честью, наградив подарками. [176/177]

8

Кутугай со страхом рассказал своему царю о казаках. Кучум опечалился и послал во все пределы своих земель гонцов, чтобы созвали воинов на помощь. А Ярмак не мешкая сплывал по Туре и Тоболу, побивая врагов: басурманы из городков и улусов своих стрекали, как овцы из гнезд, и в страхе отбегали в степи и леса. Расколотили казаки князьков: Маитмаса, Каскара, Алышая и Бабасана.

9

Татары и вогуличи, остяки и самоеды, мунгалы и киргизы собрались к Кучуму на подмогу. Кучум выслал главное войско с сыном своим Маметкулом навстречу Ярмаку, сам же с отборной ратью укрепился близ своей столицы, на Чувашиевой горе. Казаки, помолившись пресвятой богородице и всем угодникам, ударили на Маметкула, сбили его с укреплений и погнали перед собой.

10

Кучум же от великого ужаса по всем дорогам сильные караулы порасставил, думая и говоря: «Увидят казаки нашу твердость и возвратятся на Русь». Казаки от Карачина улуса пустились на город Кучума и выплыли из устья Тобола на Иртыш, тут увидели множество басурманских воинов и, убоясь, иные говорили: «Побежим на Русь», – иные призывали идти вперед. Ярмак сказал: «Подобает нам умереть храбро за веру христианскую, бог прославит наш род навеки».

11

«С нами бог», – закричали казаки и полезли на Чувашиеву гору. С горы в них стрелы и копья метали, но поганые не могли устоять противу казачьих пищалей и побежали. Первыми предались бегству остяки, за ними – вогуличи, а там – снялся и потек в степь Кучум со всем своим татарством. Казаки, славя бога и веселясь, вошли в город царя сибирского и стали тут жить. Промчался слых о казаках во всю Сибирскую страну и напал божий страх на всех живущих басурман.

12

Скоро в город пришел со многими дарами вогульский князек Бояр. По его же стали приходить татары с женами и с детьми, давая ясак. Ярмак всем велел жить по-прежнему в домах своей [177/178] родины, как жили при Кучуме. Казаки ездили по жильям татарским и по промыслам смело, не боялись ничего. На озере Абалацком казаки двадцать человек рыбачили, царевич Маметкул напал врасплох и перебил всех.

13

Послал Ярмак вниз по Иртышу в Демьянские и Назымские городки и волости Богдана Брязгу с казаками все те волости пленить и привести к вере и собрать ясак раскладом поголовно. Приехал Брязга в первую Арямзанскую волость, городок взял боем, князя повесил за ногу и расстрелял, ясак собрал за саблею, положил на стол кровавленную и велел верно целовать за атамана – ясак платить во все годы, служить и не изменять. Взял у них запас хлеба и рыбы да отослал в город.

14

Той грозы туземцы ужаснулися и не смели ни только руку поднять, но и слово молвить. Разбили казаки Туртасское городище, тут покинули струги и конями доехали до устья речки Демьянки, до большого их сборного князца Демьяна: город у него велик и крепок, в сборе две тысячи татар, вогулич и остяков. Взяли с бою и ясаком обложили. Опять посадились в струги и пустились на поплав вниз, воюя и громя народы и собирая дань, славя святую троицу.

15

Зимою с Яскалбинских заболотных волостей от непроходимых мест из Суклемы пришли вогульские князьки Ишбердей и Суклем с дарами и поклонились Ярмаку. Ярмак отдарил их, пустил на свои жилища и наказал, да служат. Ишбердей, радея службе, первее других сыскал беглых князьков и привел их в ясак, и дороги в болота казакам сказал, а на немирных народцев вожем был и служил верно.

16

По совету с дружиною Ярмак написал послание государю-царю и великому князю Ивану Васильевичу всея Руси, принося вину свою, изъявляя верность, как низложил Кучума прегордого, много князей и мурз татарских, вогульских и остяцких под державную руку царскую привел и ясак собрал и послал к тебе государю с атаманом Иваном Кольцо. Царь Иван Васильевич вельми возрадовался и прославил бога, а Ярмаку послал дары, Ивану же Кольцо и с ним приехавших казаков одарил кормом и выходами и к Ярмаку с похвальной грамотою возвратил. [178/179]

17

По доносу ясашного мурзы Сенбахты казаками был схвачен на реке Вогае царевич Маметкул и отправлен в Москву. Кучум, приняв весть ту, плакал о сыне со всем своим домом: скитался он в те поры в крепких местах на урочище в Тархана и Кулара. Один же из самых многосильных князей – Карача покинул царя и откочевал на степи, что лежат меж Оми, Барабы и озера Чулымского.

18

Плыл Ярмак вниз Иртыша, воевал Кодские и Назымские городки, князей Алазевых с богатством взял. Тем же летом плавал по Тавде: взял Лабутинский городок, князька Лабуту с богатством, и Паченку, и Кошука, и Кандырбая, и Табара. Собрав ясак и всяко настращав князцов, Ярмак с радостью возвратился восвояси.

19

Прислан из Москвы к Ярмаку воевода князь Семен Волховской да Иван Глухов с пятьюстами стрельцы. Ту зиму голод был великий, понуждающий и тела человеческие есть. Многие умерли, и воевода умер. Весною к городу подоспели верные остяки и вогулы да запасы привезли, и казаки от голоду насытились.

20

Пришел от Карачи обманщик посол, просил у Ярмака людей на оборону от киргиз-кайсачьей орды. Поверя безбожию татарина, отпустил Ярмак Ивана Кольцо с сорока казаками. Карача всех побил. После того в других волостях и улусах татары стали убивать русских. А под весну пришел и сам Карача и обложил город обозами и табором. Держал осаду во всю весну и лета прихватил, но был казаками разбит и отогнан в степь.

21

По попущению божию пришел еще обманщик и сказал: «Кучум не пропускает к вам в город бухарцев с товарами». Ярмак поднялся с казаками и поплыл вверх по Иртышу навстречу бухарцам. До устья Вогая дошел, бухарцев не видал, много в тех местах плутал, под горой Атбаш раскинул стан и заночевал. [179/180]

22

Была ночь темна, был ветер буен, лил дождь густ. Кучум с татарами, подобравшись к стану тайным бродом, вдруг напал на спящих и всех побил. Так судьбами божьими пришла на казаков смерть. Прослыша про то, возликовали агаряне во всю Сибирскую землю, но недолго превозносились: с Руси шла царская сила, дабы покорить тот край навечно.

23

Такова, братья, сия дивная повесть, написанная во славу божию, чтущим в пользу, состарившимся людям на послушанье, а молодым людям в научение, разумным на внимание, воинам на храбрость, а древним на память... Ветрила словес спустим, в твердом пристанище истории охотно почием.

Летописные разноречия

Никаких писаных свидетельств после Ярмака не осталось. Казаки прославляли себя мечом и отвагою, а не суетным писанием.

Годов через тридцать с лишком, после гибели Ярмака, в Тобольск был прислан насаждать среди сибирцев православие архиепископ Киприан. Он и повелел расспросить оставшихся в живых Ярмаковых дружинников об ихнем приходе в Сибирь и о прочем, имеющем к тому касательство. Казаки принесли ему написание о своем походе, где у них с татарами и с иными народами бои были и где казаков и какого именно убили. По этому казачьему написанию, тоже не сохранившемуся, архиепископом и была составлена поминальная запись, которой пользовались первые сибирские летописцы.

Древнейшей летописью считается Строгановская, или Сибирская. Суть ее, как видит читака, такова: почин похода, самый план и средства к его выполнению даны промышленниками Строгановыми. Написал ее, как рассудить можно, близкий Строгановым человек для прославления и восхваления купеческого рода.

Другая летопись составлена тобольским дьяком Саввой Есиповым, который отсовывает Строгановых от чести и почину сибирского похода и весь гром похвал воздает премудрости божьей и удали понизовой казацкой вольницы с атаманом Ярмаком во главе.

Третья летопись, собранная сыном боярским Ремезовым, также утверждает, что сибирский поход был задуман и выполнен [180/181] казаками самостоятельно. Строгановы же под угрозой оружия были-де вынуждены удовольствовать гулебщиков всем необходимым и были-де рады выпроводить их из своих владений. Летопись полна стилистического своеобразия, чего ради мы, наряду со Строгановской, и приводим ее в

литературных додарках.

И, наконец, в половине XVIII века тобольский ямщик Илья Черепанов составил новую летопись, но она большого самостоятельного значения не имеет и представляет собою не что иное, как путаный пересказ сибирского похода по сведениям, уже известным. Кудреват и бескровен, по сравнению с другими, и язык Черепанова.

Нелегко решить, какая из летописей достовернее. Каждая из них опирается на множество слабых и сильных доводов, каждая имеет своих славных защитников и не менее славных противников. О некоторых подробностях похода в летописях упоминается глухо; в записи времени того или иного события есть явные несуразицы и разноречья; были и быти круто заварены вымыслом сочинителей, – в иной путанице порою и заядлый историк не в силах разобраться, не имея древних, уничтоженных пожарами бумаг.

Ученый муж XVIII века – подвижник и трудолюб – Г. Миллер книгой своею «Описание Сибирского царства» положил начало изучению истории сибирской. Целая ватага замечательных в своем деле русских прошляков (историков), касаясь Сибири, расширила и углубила многие вопросы, едва намеченные Миллером.

Шагая в романе по коренной, протоптанной многими остромыслами дороге, мы все же не раз свертываем с нее на тропы своих примыслов, – истории знахарь без труда разглядит эти примыслы, любителю же романного чтения вряд ли будут интересны исторические тонкости, а потому и не будем о них особо распространяться.

Выводы

Разбойниками, попросту думать, прозывались шайки оголодавшего бесправного люда, вынуждаемого добывать себе зипуны и прокормление доброй отвагою. Правда, на разбой, как на промысел, хаживали и богатые казаки, и захудавшие дворяне, но в то далекое время не они являлись заправилами в вольных дружинах понизовых гулебщиков.

Повольников объединял котел с кашей и страх перед боярскими кнутами, а не сияющие идеи христианства и не стремление расширить русские рубежи, как то живописуют летописцы и иные русотяпского толка историки.

Зачатки осознания себя как класса широкими низами крестьянства и гулевого казачества следует отнести ко временам [181/182] Пугачева и Разина. В XVI же веке и ранее, если говорить без натяжки, повольники являлись буйствующей слепой силой, – доказательств тому в истории предостаточно. Это утверждение, разумеется, не отвергает, как то может показаться иному скудоумцу, существования борьбы сытарей с голодарями в весьма отдаленные времена.

Время Ивана Грозного – время разворота торгового капитала. Частичные успехи русского оружия в Прибалтике не имели решающего значения для расцвета отечественной торговли. Русь, потерпев поражение на западных рубежах, устремила мечи свои на восток.

Поход Ярмака, здраво рассудив, следует рассматривать как военно-промышленное предприятие. Хотя прямых доказательств призыва казаков Строгановыми и нет, но направляющую руку купца в освоении новых землиц вряд ли можно отвести.

Хотели того казаки или нет, но оружием своим они расчищали дорогу царю и купцам в богатую мехами Сибирь. Прикормленные казачьи атаманы, а иные из них по кромешной дурости, в чаянии высоких милостей, водили казаков от Персии до Мангазеи и от Польши до Сан-Франциско. Кроме того, жажда обогащения срывала с места и гнала в неведомые края не только богача, но и самого последнего беднача.

Возможно, что первоначальный замысел казаков был бесхитростен – свершить на Сибирь набег, погромить тамошних народцев и с богатой добычей возвратиться на Русь, но сложившаяся обстановка вовлекла казаков в длительную борьбу и на многие годы приковала к опорному месту – Тобольску.

Москва, занятая войной с южными и западными соседями, переоценивала силу Кучума и вступать с ним в открытую борьбу побаивалась. Исподтишка же царь подзуживал и казаков и купцов промышлять над азиятцами и прибирать к рукам гулящую землицу. На самом деле политическое устройство Сибирского царства было чрезвычайно слабо и мнимая мощь Кучума рассыпалась от первого крепкого удара.

Есть, хотя и весьма шаткие, но все же есть основания полагать, что казаки намеревались завладеть Сибирью сами, как до того они владели Доном и Запорожьем, а позднее Яиком, Тереком и Кубанью.

И не верноподданнические чувства, а злая нужда влекла Ивана Кольцо в Москву: людей оставалось мало, воинский припас был на исходе и каждому казаку было понятно, что своей силою Сибири не удержать.

Житье-бытье сибирских кочевников и охотников, задавленных своими злоедами, с приходом русских завоевателей стало еще горше. Князцы же туземные отбежали в глубь Сибири; немногие, кто остался верным хану, пали под ударами казачьих шашек, но большинство, как случается всегда и всюду, предали своего вождя и пошли на поклон к новому владыке, царю русскому. [182/183]

Поход казаков-ярмаков изукрашен в летописях многими божьими чудесами, по поводу чего еще в 1750 году Г. Миллер писал: «Я сам себе насилие делаю, когда все в Тобольском Летописце описуемые чудеса объявляю; однако ж оных совсем оставить не можно. Должность истории писателя требует, чтобы подлиннику своему в приведении всех, хотя за ложно почитаемых приключений верно последовать. Истина того, что в историях главнейшее есть, тем не затмевается и здравое рассуждение у читателя вольности не отнимает». Да пропустит современный многоумный читака чудеса сии мимо ушей. Земля Сибирская, как само дело показывает, была покорена превосходным оружием русских, которого сибирцы не знали. Сверх того, за казаками стояла крепнущая мощь молодого государства Российского. [183/184]

Сказки и бывальщины

Остяцкая

Итя ходит вверх, ходит в верхний край озера ставить сети. Попадает в сети карась с косыми глазами. Тут садится утка, стреляет ее Итя из лука, подгребая берет утку. Караси попадают в сеть, Итя наполняет карасями лодку и едет домой. Бабушка встречает его на берегу и ворчит: «Вот на свой век добра добыл». А Итя говорит: «Вверху карасей убавилось».

Поночевавши, утром берет сеть туда, ставит сеть у берега и посмотрел, камыши дрожжат. Он подумал: «Вот караси сплылись ко крутому берегу». Едет туда, где дрожжит, быстрина его тянет, а он плывет – лодка идет сама – и говорит: «Вода сама гребет, вот где жизнь-то без работы». Попала нельма в мотню, вытряхнул нельму из мотни в лодку да колотушкой рыбину в голову бух – и убил. Плывет вниз, и тут речной конец, истоком промызнул в свое озеро, карасей выгреб из сети и поплыл домой. Бабушка встречает его и ворчит. Сколько старуха ворчала, а кишки из нельмы выдавила и сглонула. Итя выгрыз рыбьи жабры, высосал мозг, выпил глаза, приговаривая: «Будешь, нельма, лежать в моем брюхе. Твой отец и твоя мать тоже лежали в моем брюхе. Не поплывешь ни протоком, ни рекою, не будешь больше резвиться в лунных струях».

Оба ели и поели...

Вогульская

Чаинский охотник Изыркул и чулымский охотник Курманай встретились в лесу и легли отдыхать. «Кто съел твои щеки?» – спросил Изыркул чулымского. Тот ответил: «Меня проглотила [184/185] щука, водяной богатырь проглотил меня». И Курманай сам спросил чаинского: «А кто ободрал твою морду?» Изыркул ответил: «Меня царапал лесной богатырь».

Курманай рассказал: «В Чулыме есть озеро, Мамонтово называется, каряжисто, бездонно, никто по нему не плавает. Раз я пришел туда. Время было жаркое. Вижу лебедя, стрелил лебедя из лука и убил. Надо за ним плыть. Разделся маленько – шапку бросил, рубашку – в штанах поплыл. Недалеко был, а лебедь бульк и пропал. Я забоялся и плыву назад. Тут небо и берег потерялись: кто-то проглотил меня, опомнился внутри: ошалел, задыхаюсь, кое-как выдернул из-за пояса нож, режу так и так, просовываю в дыру руку и хватаю траву, потом разрезаю шире и выхожу вон. Гляжу, взвернулась около берега щука-мамонт, она проглотила меня и унесла от того места на два поприща (версты)».

Изыркул рассказал: «С братом плыли вверх по Конде, а собака бежала берегом. Залаяла. Выхожу на берег с веслом. Медведь из осоки вышел на меня. Схватил медведя за обе щеки и бросил его на землю, сел на медведя верхом и кричу брату: «Прижал медведя, выкинь мне на берег топор или нож». Брат был раньше дран медведем, кричит: «Бросай, иди в лодку». А я говорю: «Нож или топор дай, подай, сам близко не подходи, коли боишься». Медведь поддел ногтем и перервал у меня жилу на руке и другую руку до кости надкусил. Тут я наступил ногою зверю на горло, и он закусил ногу мою и стал жевать. Тут я лягнул его другой ногою под сердце – медведь разинул рот, я вынул ногу. С кровью истекла моя сила, упал на медведя и говорю: «Ешь меня». А медведь – готов, сдох. Шатаюсь, иду в лодку. В лодке хочу взять нож и зарезать брата, рука не держит ножа, говорю: «Ты выдал меня медведю, если я мог бы сжать в руке нож – зарезал бы тебя. Вези меня домой». Брат молчал и трясся от страху. Приплыли к себе. Отец и жена положили меня на шубу и вынесли на берег. Год я пролежал в чуме. Осенью начал немного похаживать. Вечером стал сучить заячий силок и говорю сам с собой: «Ты, медведь, не лезь ко мне, и я к тебе не полезу». Утром пошел силки ставить, топор за поясом. Опять медведь вышел. Тюкнул я его в полсилы и убил сразу, глаза вывались вон. С радости затесал я на сосне медвежью морду».

Чаинский охотник Изыркул и чулымский охотник Курманай отдохнули и пошли каждый в свою сторону.

Киргизская

Караванщик по имени Юсуп был захвачен в пути непогодою и остановился ночевать в пустынном месте. К огню подошла красивая молодая девушка. Юсуп спросил: «Кто ты?» Она [185/186] отвечала: «Собирала дрова в лесу, мой аул, забыв обо мне, откочевал». После этого караванщик сказал ей: «Если так, то поедем со мной и завтра нагоним твой аул, а пока садись со мной ужинать». Она, не показывая пальцев, взяла кусок жирной баранины рукавом и стала есть. Когда наступило время ложиться спать, девка, блеснув зеленым глазом и не сказав ни слова, ушла. Юсуп догадался, что к нему приходил черт жез-тырнак (медные когти). Около полупотухшего костра он накрыл своей шубою пенек, а сам вывернул с корнем молодое деревцо и притаился за кустом. В полночь черт вернулся и пронзил своими когтями пень, покрытый шубой. Караванщик подкрался и жахнул черта по башке, из того дух вон, только смрад пошел. Потом распластал черта чаканом, из утробы чертовой высыпалось много золота, но оно было так горячо, что под ним дымилась земля. Юсуп дождался, пока золото остыло, насыпал в чувалы и вернулся к своему народу богачом.

Татарская

В Астрахани у одного мурзы служил в конюхах плутоватый малый по имени Мамет. Он воровал у скота корм и прогуливал деньги в притонах. С животными он обращался жестоко и не жалел ни кнутов, ни палок. Однажды выведенный из терпенья осел, которому попадало больше других, вызвался проучить Мамета. Было известно, что в болоте невдалеке от города водятся черти. Идти туда всяк боялся. Из всей конюшни вызвался осел, так как издавна известно, что осел, козел да черный кот – чертячьи выродки. Мимо того места поздно ночью из кабака возвращался Мамет. Услыхал визг, смех и мяуканье – пробормотал молитву, черти отлетели. Идет дальше, видит, ползут за ним змеи и шипят. Мамет святым словом снова отогнал нечистую силу. Черти разлились перед ним и обратились в скользкий лед. Конюх ступил на лед и поскользнулся: «Ах!» – и не успел закрыть рта, как старшой лягнул его в скулу копытом, так он и остался с раскрытым ртом, не мог произнести ни одного божественного слова. Набольший, размотав Мамета за ногу, метнул его по льду, и он летел по льду до самой болотной пучины, где и утонул. Осла сожрали волки, когда он возвращался восвояси, но остальные скоты зажили счастливо при новом конюхе. [186/187]

Литературные шутки

Что и как писали об Ярмаке

Плавильщиков П. Ермак, покоритель Сибири. Трагедия. Москва. 1806 г. Представлена в первый раз на Петровском театре, 1803 г. февраля 13 дня, причем Ермака играл сам автор.

Монологи Ярмака:

Я разбойник, но не бунтовщик. Чту добродетель превыше всего. Умерщвлял ли я кого-нибудь, кроме сих пиявиц иностранных, которые, подобно саранче, бегут поядать цветущее отечество наше?

Мои казаки покоятся сладким сном, а повелитель их не спит: он не спит для того, чтобы доставить им совершенный покой... Вот плоды начальствования. Повелевать гораздо труднее, нежели повиноваться. Но до сих пор бремя власти меня не отягчало...

Боже всемогущий, тебе открыты все помышления людей... Ты видишь мои намерения... Очернены ли они хотя тенью порока? Не алчность к пролитию крови человеческой влекла меня сюда; я не искал суетной славы победителя; я ищу прославить твое имя и имя государя... Ермак, Ермак, обрати мысль свою к богу! Нет под солнцем ничего, что укрылось бы от промысла всевышнего. Может быть, побитием татар господь захотел очистить оскверненную идольскими жертвами землю? Боже всемогущий! Ты оправдал над нами царствовать великого царя России. Прославь имя его в сем хладном краю света; да покоренные народы приведет он к познанию веры православной и да согреет блаженство его державы замерзлую сибирскую природу.

Палимая огнем войны душа моя алчет прохлады в любви. Любовь, любовь... Разве может быть закрыто мое сердце к ее [187/188] ощущениям? Это чистое, верховное блаженство, которое служит наградою добродетели. Несчастная пленница... Кто она? Она... ах! она владычица души и сердца моего... Верить ли слуху моему? Любовь... Ермак, ты любим! О, счастие! Ты превышаешь ожидание мое! Счастье! ты играешь участью людей! Будь ко мне милосердно, подай мне мир. Пусть вместо гибельной брани любовь утвердит мою славу!.. Она лишилась чувств! Она бездыханна! Боже, возьми мою жизнь, только оживи мне ее... Мне никто не внемлет... В ней я лишился всего... Мои победы мне несносны. Ах, на то ли, жизнь, ты вырвала меня из челюстей смерти? Лейтесь, лейтесь, горестные слезы, вы прохлаждаете грудь мою...

Полевой Н. Ермак Тимофеевич, или Волга и Сибирь. Драма. С.-Петербург. 1845 г.

Кузьма (старый разбойник)

Эх, Волга-матушка, кормилица родная,

Раздольный путь с полночной стороны,

Не по тебе ли воля удалая

Во дни разгульной старины

На челноке ушкуйника Прокопа

Да на ладье донского казака

Водила русских молодцов далеко?..

Ярмак

Прощай, родимый край,

Прощай ты, Волга-матушка, река-царица,

Раздолье дикой юности моей.

Уж скоро час ударит – каждый шаг

Нас будет отделять от родины.

Кто знает, приведет ли бог опять

Увидеть вас, родимые места.

Так дайте ж надышаться мне в последний раз

Родимым воздухом. Мне дайте наглядеться

На небо, на воды, на божие созданье,

Наслушаться землячек-птичек,

Взять горсть земли родной и на груди

Здесь сохранить ее, как мать родную, и, когда

В чужой земле мне будут рыть могилу,

Ты, горсть родной земли, прикроешь

Мой хладный труп, его согреешь ты!

Ярмак в Сибири

Друзья!

Мы ворвались в заветный лес, где от веков

Нечистые моленья приносились.

Здесь было требище богам поганым, [188/189]

Здесь кровь текла на жертву сатане!

Как пал кумир поганый, так падет

Неверие пред верой православной,

И просияют божья благодать и свет

Над областью Сибирской

На месте сем, где требище кумира

Зловонием окрестность заражало,

Поставим богу светлый храм,

И в нем кадила фимиам,

При пении согласном ликов.

Ты близок, близок день желанный,

Когда, во имя бога и царя России,

С главы сибирского царя спадет венец.

Мы на стенах его столицы

Хоругвь святую водрузим

И сердце батюшки-царя возвеселим.

Сибирь, ты примешь кости Ермака,

В твоих волнах, Иртыш велиководный,

Могила хладная готова мне.

Будь воля божья. Подвиг совершен.

Орел России, ты вознесся над Сибирью.

О радуйся, душа моя, весельем многим...

Буйницкий. Ермак, завоеватель Сибири. Историческая повесть. Москва. 1867 г.

Ермак находился в чрезвычайном волнении; грудь его вздымалась, чело становилось грозным: то важные мысли, казалось, стесняли его воображение. Иногда восклицал он – и взоры его воспламенялись; иногда погружался в уныние – и взоры его потухали. Взоры его сияли огнем мужества, лицо изображало важность.

Облаченный в торжественную одежду, прикрытую на груди панцирем, с пернатым на главе шлемом и препоясанный серебряной цепью, на которой висела сабля булатная, Ермак вступил во град Кучумов на белом коне, коего пламенные глаза, дымящиеся ноздри и пена, покрывающая стальные удила, оказывали, что он горд своим всадником.

В одну приятную весеннюю ночь Ермак вышел из града. Воздух был чист, небо ясно, повсюду царствовала глубокая тишина. Ермак увидел человека, сидящего на отломке скалы. Глава его склонена была на руку, которая опиралась на гранит; томные, печальные звуки – отголоски души – вырывались из груди его...

Ермак, привлеченный красотой окрестной рощи, вступил во внутренность ее и безмолвно наслаждался великолепным зрелищем природы: легкий ветерок помахивал зелеными листьями древес, кристальные ручьи струились по разноцветным [189/190] камушкам. Ермак достиг прекрасного луга и увидел под сенью одного дерева Героиню, разметавшуюся на траве и спящую глубоким сном. На величественном челе ее играл алый румянец, на малиновых устах покоилась кроткая улыбка, снежная грудь ее воздымалась от вздохов... Пораженный удивлением, Ермак приблизился к ней, долго рассматривал прелестные ее черты и не понимал, отчего душа его находилась в волнении, отчего кровь в нем стремилась быстрее?

– Любезная незнакомка! – с исступлением сказал Ермак. – Если ты надеешься со мной быть благополучною, прими мое сердце.

Лицо Колханты покрылось румянцем и, проснувшись, она тихо ответствовала:

– Друг мой, страсти сжигают меня! – И она бросилась в его объятья и сокрыла пламенные щеки свои на лице его.

Соперник же Азим напрягает лук и пускает пернатую стрелу, которая летит, свистит и углубляется в сердце красавицы. Подобно нежному цветку, сраженному пагубным, зноем, упадает Колханта, обращая в последний раз взоры свои к Ермаку, и испускает дыхание...

Шишков А. Ермак. Повесть. Москва. 1828 г.

...Твой меч остер, стрела метка.

Ты вносишь смерть и гибель в сечу,

Но сжалься, не ходи навстречу

Булатной сабле Ермака!

Он зол, страшна его рука,

Его душа неумолима.

Завет напрасный, дева Крыма.

Татарин смел: из юных рук

Он взял стрелу и звонкий лук;

Он обещал подруге сердца

Копье иль панцирь иноверца;

Он полетел грозою в бой.

Он с Ермаком изведал силы,

Вздрогнул под саблей роковой

И поздно вспомнил голос милый.

Но не один погиб Ахмат.

Он не один, краса Гюльнара,

Взгляни: курганов длинен ряд;

Они безмолвно говорят

О силе грозного удара.

...Несчастлив тот, кому любовь

Не улыбалась в жизни скучной!

Счастлив, кто спал среди цветов

С подругой жизни неразлучной, [190/191]

С младой посланницей богов.

Восторг любви, души порывы,

Ермак в забвенье вас узнал,

Когда один, нетерпеливый,

Теару к сердцу прижимал.

В глазах волшебницы невинной

Читал доверчивый покой;

Сгорая, трепетной рукой

Перебирал косою длинной,

Дыханье уст в себя впивал,

Желанья скрытого признанье

И груди полной колыханье

Кипящей грудью измерял.

...Ермак в цепях: подземный хлад

Тлетворной смертью в душу веет;

Железа тяжкие гремят,

Тоска на сердце тяготеет.

И мыслит он: «О краткий миг!

Куда исчез ты, призрак счастья?

Впервые радость я постиг

Под тучей грозного ненастья.

Исчезло все – мечты любви,

Младых надежд и шумной славы!

О сон! Повей, возобнови

Мои протекшие забавы».

...А ты, дружина Ермака,

Ты не услышишь глас знакомый;

Его бесстрашная рука

Перед тобой не бросит громы

В татарский стан, в толпы врагов,

И в час свободный, отдых битвы,

Его не будет слышен зов;

Он не помчит на пир ловитвы

Своих послушных казаков.

И где ж он, где? Никто не знает;

Тоска в дружине боевой;

Лишь шепотом молва, порой,

Из уст в уста перелетает:

«Ермак любил, Ермак пылал;

В тиши ночной, во мраке ночи

Теару к сердцу прижимал

И целовал сокольи очи».

«...Ермак! Ужасно преступленье!

Что предложил ты мне? Позор!

Где ж дружбы прежней договор

И к беззащитной уваженье? [191/192]

Не ты ли сам хотел щадить

Невинной страсти заблужденье?

Мне суждено тебя любить.

Но ты, Ермак, ты мне защита

От сердца, от себя самой:

Люблю тебя, перед тобой

Душа невинная открыта!

Ты пощадишь мою боязнь

И мыслей детских упоенье...

Люблю тебя; с тобой и казнь

Была б мне жизнь и наслажденье.

Но что? Тебя ль бояться мне?

Нет, лести мой Ермак не знает;

Кто страшен сильным на войне,

Тот слабых дев не поражает.

Итак, твоя, твоя, Ермак!

Клянусь, по гроб твоя Теара!..

Когда ночной прояснит мрак,

Я жду тебя под тень чинара». [

192/193]

Словцо конечное

Вначале книга была задумана, как забава и отдых меж ломовых дел, но в песне сердцу первое слово: приступил к работе, увлекся и – пошла писать...

Разин, Пугачев – большая дорога народных движений, Ярмак – глухая тропа. О Разине, Пугачеве, Булавине – горы архивных материалов, исторические же сведения об Ярмаке крайне скудны; так, достоверные известия о сибирских народах того времени можно уписать на пяти страничках, а еще того менее мы знаем о

работных людях XVI века. Зимами я дневал и ночевал в книгохранилищах, а с весны распускал парус и на рыбачьей лодке плыл по следам Ярмака – Волгою, Камою, Чусовой, Иртышом, –

кормясь с ружья и сети. За шесть годов перерыл гору книг, проплыл по русским и сибирским рекам под двенадцать тысяч верст. Трудности, как, впрочем, и во всякой честной литературной работе, были огромны – коротко о них не расскажешь, а распространяться нет охоты: кому интересна потная, черновая работа такого дикого, как я, писателя?

До последнего времени имел намерение печатать книгу в двух разнословах (по-ученому сказать, варьянтах), а сейчас по немногим, но весьма увесистым причинам, отдумал. Впрочем, кое-что из второго разнослова мною подано в литературных додарках. Вьюга горестных раздумий захватила меня в пути – зазнобила сердце, залепила очи – книга не доработана... Может быть, когда-нибудь падет на меня радостных дней орлиная стая, с новой силой загремит и заблещет перо мое: тогда-то на роман и будут положены последние краски и жары...

Гуляй-городом в глубокую старину у русских звался военный отряд в походе – с обозами, припасами; у сибирцев – кочевое становище. Позднее гуляй-городом назывались подвижные на [193/194] катках башенки, для приступа к крепостям. Отсюда, в хорошую минуту, родилось и заглавие романа: Гуляй-Волга – русской воли и жесточи, мужества и страданий полноводная река, льющаяся на восток...

Знаю: глупец, зачерствевший в зломыслии и ненавистничестве, пустится поносить меня всяко и лаять на разные корки; полудурье прочтет книгу сию, ухмыльнется и забудет; умный же и чистый сердцем возрадуется крутой радостью и порою перечтет иные строки... Улыбка и уроненная на страницу слеза живого читалы да послужат мне лучшей наградой за этот каторжный и радостный труд!

Артем Веселый