Кузьмич ушел, а я остался лежать на столе. Обеденный перерыв мне пришёлся по душе. Ещё бы! Никто тебя не трогает, не клеит, не растягивает, не надувает, не выпускает из тебя воздух,- ты спокойно лежишь на столе и ничего не делаешь.
Всё было бы хорошо, если бы не жар, который я почувствовал спустя некоторое время.
Мой левый бок жгло всё сильнее и сильнее, а я лежал и терпел.
Я терпел до тех пор, пока не кончился обеденный перерыв.
Когда Кузьма Кузьмич, напевая хрипловатым голосом свою любимую песню, вернулся, в комнате уже начало попахивать жжёной резиной.
Перестав петь, Кузьмич потянул носом, охнул, схватил меня за лапы и опустил в воду, бормоча:
— Ах ты, оказия какая! Забыл выключить…- Он сказал что-то ещё, но я не расслышал.
Высушив меня, Кузьма Кузьмич первым делом закрасил опалённый бок, в котором я всё ещё продолжал чувствовать лёгкое жжение и боль.
— Всё гусь, были бы перья…- сказал Кузьмич мрачно.
Это была последняя поговорка, которую я услышал от него.
Очевидно, он сильно расстроился, потому что перестал подпевать и раскрашивал меня молча, то и дело вздыхая.