В самую последнюю очередь Кузьмич приклеил мне глаза, сначала правый, потом левый, и я стал видеть.
Кузьма Кузьмич оказался таким, каким я его себе и представлял. Брови у него большие и мохнатые, как усы, а усы еще больше и еще пушистей.
— Ах ты, гусиная поджарка! — вздохнул мастер и поставил меня сушиться.
«И чего он так сокрушается, этот Кузьма Кузьмич?..»
Я оглядел себя с ног до головы и убедился, что я прекрасен. Правда, мой вид портил левый бок, покрытый небольшими пупырышками от ожога, но это место Кузьма Кузьмич так ловко закрасил, что оно совсем не бросалось в глаза. Зато какие голенастые у меня ножки и какая нежно-желтая шейка! А глаза! Глаза янтарные, с карим ядрышком.
«Я единственный и неповторимый», — решил я и оглянулся. Рядом со мной стоял точно такой же гусенок. Мой двойник!
«Мы единственные!» — подумал я и обратился к двойнику:
— Здравствуй, братец!
Вместо ответа братец подозрительно посмотрел на мой закрашенный бок и отвернулся.
В это время подошел Кузьма Кузьмич. Он выпустил из нас воздух, разложил по коробкам, взял их под мышку и, бормоча что-то себе под нос, вышел из мастерской.