Густав Лаваль

Личные и общественные идеалы Лаваля

Успехи Парсонса в области паротурбостроения, оценивавшиеся мировой технической печатью очень высоко, мало волновали Лаваля: предоставив другим работать в этой области, он сам обратился к новым проблемам, стоявшим, по его глубокому убеждению, в центре внимания научной мысли и в разрешении которых была заинтересована прежде всего шведская промышленность.

Лаваль держался преувеличенно высокого мнения о промышленности Швеции и ее технических возможностях. Такому взгляду в значительной мере способствовало то обстоятельство, что жизнь и деятельность Лаваля совпали с расцветом шведской промышленности. Бурное развитие производительных сил страны происходило на глазах впечатлительного юноши. Промышленная революция, охватившая Швецию накануне рождения Лаваля, привела к ряду крутых перемен в социально-экономической жизни его родины. Эти сдвиги, подмеченные отцом изобретателя, заставили капитана Лаваля отказаться от традиции своего рода и дать сыну возможность пойти по новому жизненному пути, пролагавшемуся молодой шведской буржуазией.

В сороковые годы, в годы, когда капитан Яков де Лаваль, глядя на колыбель своего первенца, думал о его судьбе, буржуазии удалось добиться проведения некоторых реформ, приближавших ее к власти. Королевское правительство, опасаясь революции, пошло на эти реформы, требовавшиеся оппозицией, еще и потому, что они частично были выгодны и помещикам, усиленно перестраивавшимся на капиталистический лад.

Капитан де Лаваль, часто по своим служебным обязанностям выезжавший в различные уголки огромной Коппарбергской провинции, имел полную возможность уловить признаки капиталистической перестройки помещичьего хозяйства. Многое он перенимал у соседей и пытался насадить в своем маленьком поместье; о многом только рассказывал в своей семье и вероятно этими увлекательными рассказами о нововведениях и еще более о будущих усовершенствованиях всякого рода сельскохозяйственных машин будил в маленьком сыне интерес к технике.

Однако вместе с этим капитан Лаваль не скрывал и других наблюдений, с которыми он возвращался из поездок: в связи с развитием кулацких хозяйств шла усиленно дифференциация крестьянства. Мелкие крестьяне и торпари покидали свои бедные клочки земли и массами уходили в города, чему способствовало еще и падение цен на сельскохозяйственные продукты, что делало положение крестьян, обрабатывавших землю устаревшими орудиями, совершенно невыносимым.

Маленький Лаваль видел этих несчастных бедняков, распродававших свой скарб и уходивших из Орсы с котомками за плечами в далекие, неизвестные города. Потом, уже будучи в Клостере, Лаваль мог проследить и дальнейшую судьбу этих несчастных: переполненный рынок труда привел к массовой эмиграции крестьян в Америку, куда за одно десятилетие 1875–1885 годов переселилось свыше миллиона безработных, т. е. более 20 % шведского населения.

Однако в дни детства и юности Лаваля основным вопросом классовой борьбы оставался вопрос о политической власти буржуазии. Среди далекарлийцев, окружавших маленького Лаваля, в те годы нередко поднимались бурные и страстные споры о том, кто должен управлять страной. Симпатии маленького Лаваля, как и его отца, принадлежали буржуазии, перестраивавшей страну на капиталистический лад, вводившей машины, строившей фабрики, выбрасывавшей на рынок новые товары, вроде получивших мировую известность «шведских спичек», строившей железные дороги и пароходы. Однако, как и немецкая, шведская буржуазия далеко не была революционной и вовсе не шла во главе народного движения. Она пыталась только использовать народные массы для давления на правительство, с тем, чтобы получить для себя ряд нужных ей политических уступок. В 1866 году ей удалось, наконец, вопреки чиновническим и отчасти дворянским интересам, провести новую конституцию. Конституция 1866 года, благодаря установлению высокого имущественного ценза для выборов в риксдаг, привела к власти лишь имущую часть населения, и долю участия в государственной жизни получили лишь зажиточное крестьянство и торгово-промышленная буржуазия.

В новом риксдаге образовалось две партии: консервативная, включавшая в себя дворянство, чиновничество, часть торговой буржуазии, и прогрессивная c подавляющим в ней количеством крестьянства.

Борьба между обеими партиями продолжалась много лет.

Как все далекарлийцы, Лаваль оказался довольно отзывчивым и к политическим вопросам, поднимавшимся в риксдаге. Как только его общественное положение, имущественный и возрастной ценз позволили ему выставить свою кандидатуру в члены риксдага, он немедленно сделал это, и в 1888 году был избран во вторую палату. Он примкнул к прогрессивной партии и стал энергично поддерживать все начинания, направленные в защиту интересов промышленной буржуазии, с которыми были связаны теперь и его собственные интересы.

К этому времени положение рабочего класса при двенадцати- и четырнадцатичасовом рабочем дне, низкой заработной плате и отвратительных жилищных условиях стало настолько ужасным, что вызвало на ряде предприятий стихийное стачечное движение. Рабочее движение приняло типичные формы движения индустриального пролетариата, и профсоюзные организации, носившие доселе узкий цеховой характер, объединились в центральный комитет профессиональных союзов, принявший социал-демократическую программу. Появились первые рабочие газеты, и молодой шведский пролетариат стал активным фактором на политической арене Швеции. С организацией шведской социал-демократической партии пролетариат повел борьбу за всеобщее избирательное право. Если первые шаги рабочего движения находились под влиянием либеральной интеллигенции, то дальнейшее развитие его шло уже под руководством социал-демократических агитаторов, во главе которых стал вышедший из социалистических кружков Упсалы сын профессора Карл Брантинг. Он оставался до конца, своей жизни вождем социал-демократической партии, и ему именно она и была обязана своей умеренностью и оппортунизмом.

Таким образом первые шаги Лаваля на политическом поприще совпали с годами чрезвычайно напряженной политической жизни Швеции и обострением классовой борьбы. Нельзя сказать однако, что Лаваль увлекся новой деятельностью до равнодушия ко всему остальному. Нет, в центре его внимания и забот неизменно оставались технические проблемы, над разрешением которых он бился. Но поскольку все они исходили из потребностей промышленности и неотрывно были связаны с ее развитием, Лаваль принял участие в развернувшейся в это время борьбе между протекционистами и защитниками свободной торговли, борьбе, приведшей Лаваля в риксдаг.

Вопрос о протекционизме встал в Швеции в связи с индустриализацией Германии, превратившей ее в мощного конкурента на мировом рынке, а также в связи с усиленным экспортом сельскохозяйственных продуктов из Америки в Швецию. При энергичном содействии промышленной буржуазии вопрос о введении пошлин был поставлен перед правительством и вызвал столкновение внутри господствующих классов. Началась бешеная борьба между протекционистами, отражавшими интересы части промышленной буржуазии и кулачества, и защитниками свободной торговли, представлявшими торговую буржуазию и ту часть промышленной, которая наживалась на лесопильной и рудообрабатывающей промышленности и не боялась внешней конкуренции, но опасалась, что введение пошлин сузит иностранный рынок.

Борьба окончилась на выборах 1887 года победой протекционистов, в рядах которых прошел в первую палату и Лаваль. Защищая интересы своих предприятий, Лаваль не мог не стать в ряды протекционистов, решивших положить конец американскому экспорту, мешавшему развитию шведской сельскохозяйственной промышленности, и германской конкуренции с прославленными высококачественными стальными изделиями Швеции.

Но протекционисты начали с того, что ввели пошлины на продукты первой необходимости, а это могло только ухудшить положение рабочего класса и бедноты.

Вот почему вопрос о пошлинах стал в центре классовой борьбы пролетариата и агитации за всеобщее избирательное право.

Новый подъем в классовой борьбе привел к внушительной демонстрации сил социал-демократии и радикальной интеллигенции. Под влиянием роста рабочего движения, чрезвычайно встревожившего правящие классы, произошло объединение всех консервативных сил в один центр, тогда как все либеральные и радикальные силы объединились в левое крыло риксдага под названием «народной партии».

При новых выборах в риксдаг Лаваль, являясь видной фигурой среди шведской интеллигенции, в 1893 году в рядах народной партии прошел в первую палату риксдага, членом которой и оставался все девятилетие, на каковой срок избиралась первая палата. Но в течение этого времени Лаваль оставался только номинально членом риксдага. Занятый гораздо более своей изобретательской деятельностью, он отошел от парламентской жизни.

Внимание Лаваля направилось в другую сторону общественности, более вязавшейся с его личными интересами и вкусами:

— Важно не то, что мы делаем здесь, — сказал он однажды, покидая здание риксдага и брезгливо оглядываясь назад, — важно то, что мы делаем там…

И он кивнул головой на остроконечные башни и крыши далеких кварталов Стокгольма, где торчали фабричные трубы и стлался синий заводской дым.

Увлекаемый своими техническими идеями, Лаваль видел разрешение всех вопросов, стоявших перед Швецией, в бурном развитии производительных сил на основе больших скоростей, высоких давлений и электрического тока и предпочитал свою изобретательскую деятельность всякой другой. Политика его интересовала только постольку, поскольку она так или иначе влияла на интересы промышленности.

Он даже мало думал о том, насколько целесообразно и своевременно в данных экономических условиях то или иное предприятие, осуществление той или иной его идеи. С самоуверенностью «сверхчеловека» он выступал как цивилизатор низшей расы, «черни», как маг, воплощавший в себе идею и знание, а люди, и мир представлялись ему только материалом для осуществления его творческой деятельности.

Развитию такого самоощущения в огромной мере способствовал не только собственный жизненный успех изобретателя, но и охватившее в это время всю Европу, и особенно скандинавские страны, ницшеанство, явившееся продуктом настроений, сложившихся в Европе под влиянием успеха развивавшегося капитализма.

С идеями немецкого философа скандинавская интеллигенция познакомилась по блестящим лекциям и статьям знаменитого датского критика Георга Брандеса. Эти лекции оказали огромное влияние прежде всего на Августа Стриндберга, выступившего с ницшеанскими темами в двух своих книгах: «Чандала» и «На шхерах», где был резко противопоставлен интеллигент-организатор — массе, не желающей признавать его первенства. Несомненно, что многие черты этого литературного героя были подсказаны Стриндбергу живой личностью Лаваля. В свою очередь и художественный образ «сверхчеловека» пришелся весьма по вкусу Лавалю. Культ суверенной личности стал отличительной чертой современной скандинавской литературы и связывался с резко отрицательным отношением к социальным низам, к социальному движению, к социальной обусловленности вообще.

Легко себе представить, с каким увлечением ухватился Лаваль за эту идеологию, как нельзя более соответствующую его социальному положению, его роли в капиталистическом производстве и, наконец, личным свойствам его самоуверенного, решительного характера.

Он почувствовал себя «сверхчеловеком» от промышленности, которому «все позволено», для которого не существует непреодолимых препятствий.

Это самоощущение достигло высшей степени в те годы, когда Лаваль стоял на вершине своего житейского успеха. Успех окружал его не только в общественной, политической и изобретательской деятельности, он сопровождал его и в личной жизни. Прожив весь свой век холостяком, накануне своего пятидесятилетия Лаваль встретился с молодой, красивой девушкой, она ответила ему наивным и трогательным чувством и стала его женой, несмотря на огромную разницу их лет.

Блестящий успех уже осуществленных изобретений, о которых так много говорилось на торжественном юбилее 9 мая 1895 года по поводу пятидесятилетия изобретателя, довел, в то же время природную самоуверенность Лаваля и его веру в свой гений до предела, за которым логически должна была произойти катастрофа.

Надо заметить, однако, что все предприятия Лаваля исходили из правильных и научно обоснованных теоретических расчетов и гибли не столько в силу личных свойств их организатора и руководителя, сколько в силу целого ряда экономических причин, не поддававшихся иногда предварительному учету даже и у людей, лучше Лаваля понимавших законы развития капиталистического хозяйства.

Впрочем, на некоторых сухих, ограниченных и трезвых людей Лаваль давно уже начал производить впечатление маньяка. О нем уже говорили и не без поводов: «Это человек, который бросается на все и не доводит до конца ничего…»

Хотя для людей, более или менее понимавших условия, в которых находился изобретатель XX века, Лаваль еще представлял огромный интерес и являлся крупной фигурой шведских научных, технических и промышленных кругов, тем не менее лаборатории изобретателя вовсе не считались в кругах предпринимателей и финансистов таким предприятием, в которое можно было бы без риска вкладывать капиталы под залог фантастических идей. И для своих экспериментальных работ Лаваль должен был тратить свои собственные средства.

Мировое капиталистическое хозяйство, в частности промышленность Швеции, для которой Лаваль уже многое сделал и мог сделать еще больше, не интересовалось работами замечательного современника, поскольку из них нельзя было тотчас же извлечь верной прибыли. Предоставленный самому себе, в поисках средств для обеспечений своих работ, Лаваль, с одной стороны, безжалостно спускал шведской бирже акции «Сепаратора», а с другой — организовывал одно предприятие за другим. Число их было настолько велико, что в конце своей жизни Лаваль сам не мог их всех перечесть, и многие из них имели такое кратковременное существование, что едва ли и могли сохраниться в чьей-нибудь памяти.

Вооруженный солидными знаниями, прекрасно ориентировавшийся в вопросах промышленности, чутко следивший за ее развитием и угадывавший его направление, Лаваль обладал даром убеждать и рассеивать все сомнения. При его эрудиции и быстром, деятельном уме, ему ничего не стоило перекидывать мосты между кажущимися противоречиями.

Его речь, веселая и уверенная, сверкающие глаза, смотревшие на собеседника с чуть заметной насмешливостью, энергичные жесты, открытый лоб, широкие плечи, мускулистые руки, твердо расставленные ноги — все говорило о силе и энергии. Противостоять обаянию этого человека было трудно.

В то же время он был окружен не только славой человека, богатого идеями, но и почетными признаниями авторитетнейших учреждений: в 1883 году Шведская сельскохозяйственная академия присудила ему свою большую золотую медаль, а через три года избрала его своим почетным членом. Вслед за ней Академия наук также преподнесла ему почетное членство, а через несколько лет наградила его своей большой золотой медалью.

Медали и дипломы, спрятанные довольно небрежно в ящиках письменного стола, доставляли большое удовольствие матери Лаваля.

Она иногда пересматривала их и с грустью думала о том, что старый Яков де Лаваль не дожил до этих счастливых дней. Однако и ей самой не долго пришлось тешиться славой старшего сына. Она умерла через шесть лет после смерти мужа, в счастливейший период жизни сына, — в 1889 году, когда он, доктор философии, почетный академик и член риксдага, покупал на улице Пильгатан целый квартал для своих мастерских и лабораторий, первым детищем которых и явилась паровая турбина. Единственным ее горем было отсутствие внуков и семьи у сына, женитьбы которого она так и не дождалась.

Любовь, так неожиданно и победоносно вошедшая в жизнь Лаваля, и женитьба явились в его внутренней душевной жизни огромным событием.

Лаваль, прошедший в молодости через Упсалу, формировавшую шведскую интеллигенцию в стенах своего университета, был ярчайшим ее представителем в течение всей своей жизни. Переживая глубокий кризис, под влиянием растущего капитализма, стоя на распутьи, не чувствуя в себе сил решительно и резко стать на сторону того или другого класса, интеллигенция Швеции, отходя от общественности, замкнулась в кругу личных мелкоиндивидуалистических переживаний и интересов. Лаваля, как типичного интеллигента, занимал не столько коллектив, сколько человек сам по себе. Становился ли он в разные периоды своей жизни капиталистом, испытывающим на себе всю тяжесть жесточайшей конкуренции, являлся ли он изобретателем, терявшимся в невзгодах капиталистических противоречий, — Лаваль оставался одинокой, отколотой от своего коллектива личностью. Он был лишен чувства классовой принадлежности и никогда не понимал того, что его личная судьба связана с судьбой его класса в целом.

Огромное значение, как для Лаваля, так и для всей шведской интеллигенции, имела в это время шведская литература в лице ее виднейших представителей — Августа Стриндберга и Густава Гейерстама, также прошедших через Упсалу в годы своей юности. Талантливые и смелые писатели реалистической школы, оба они, подвергая жестокой критике буржуазную Швецию, не могли, однако, указать никакого выхода из положения, и герои их неизменно кончали тем, что уходили из общества, чтобы забыть о бессмысленности своего существования и, называя жизнь «адом», ударялись или в мистицизм, или в ницшеанство, или в католицизм.

Лаваль был слишком живым, энергичным и жизнеспособным человеком по своей натуре, чтобы принять судьбу большинства интеллигентов своего времени, и от «ада» жизни находил спасение в своих мастерских, в своих бесчисленных идеях, в своих деловых предприятиях, поглощавших всецело его мысли и чувства.

Он остался самим собой и в своей семейной жизни. Он не пытался сделать из своей молодой жены друга и помощницу в своем деле, усвоив модную тогда теорию, что по самой сущности своей женщина и не может стать в уровень с интеллектуальным развитием мужчины.

Он радовался присутствию молодой жены в доме, опустевшем после смерти матери, он охотно принимал из ее рук крепкое кофе и с восторгом встретил появление ребенка.

Но он вместе с доктором Штокманом, героем ибсеновской драмы, не сходившей в то время со сцены, думал, что «самый сильный человек в мире тот, кто совсем один», и всякий раз вместе с зрительным залом восторженно аплодировал, когда слышал в театре эту вызывающую реплику.

С еще большим волнением слушал Лаваль речи другого ибсеновского героя — Бранда, этого викинга духа, апологета человеческой воли. Высший идеал Бранда — свободная человеческая воля, идущая к цели, не зная компромисса — как нельзя более соответствовал идеалу Лаваля. Но он был счастливее Бранда: он знал, в чем состоит цель его жизни, в то время как Бранд и сам Ибсен не знали, в чем состоит цель, к которой должна быть направлена воля.

Развитие производительных сил при помощи совершенной техники на основе больших скоростей, высоких давлений и электрического тока — вот цель; воля, не знающая компромиссов — вот прямой путь для достижения этой цели.

Сам Лаваль в полной мере обладал этой сильной волей. Она проявлялась на каждом этапе его жизни, на каждом шагу его повседневной деятельности.

Направляемая неизменно потребностями капиталистического хозяйства, питающаяся сильной волей, творческая деятельность Лаваля опиралась на точные знания и опыт.

Его записные книжки, испещренные чертежами, формулами и расчетами, свидетельствуют о том, что даже самые фантастические его идеи прежде их осуществления подолгу и помногу прорабатывались трезвым, уравновешенным умом.

Замечательно, что последующие исследования, произведенные выдающимися теоретиками, неизменно подтверждали правильность расчетов, впервые сделанных Лавалем: так, например, передаточное число в виде несократимой дроби, принятое им в его геликоидальной передаче, оказалось при последующих теоретических исследованиях наивыгоднейшим; также выбранные Лавалем числа оборотов и диаметры вращающихся дисков в турбине весьма близко совпадают, как это показал профессор Банки впоследствии, с наивыгоднейшими числами для одноступенчатой турбины. Предварительные расчеты Лаваля и исследования свойств насыщенного водяного пара и кипящей воды при высоких давлениях предшествовали постройке его котла высокого давления.

Интересно отметить, что и здесь, в поисках определения температуры, соответствующей критическому давлению пара, т. е. такого давления, при котором вода переходит в пар без дальнейшей затраты тепла на парообразование, Лаваль определил температуру критического давления в 370° Цельсия, что чрезвычайно близко подходит к результатам новейших исследований, определивших эту температуру в 374°.

Только после обстоятельной и длительной теоретической проработки вопроса Лаваль брался за практическое осуществление своей идеи, и точность этих расчетов была такова, что он почти никогда не прибегал к предварительным опытам, но сразу переходил к осуществлению всей конструкции в целом.

Без сильной, целеустремленной воли легко пасть духом при первой неудаче. Лаваля неудачи не смущали никогда, его воля вела его через них к поискам удачного разрешения вопроса.

Бессонные ночи, записи на-ходу, быстрые переходы от одной идеи к другой — все эти кажущиеся признаки беспорядочности в работе были только чисто внешними, обусловленными очень живой, непоседливой натурой Лаваля; внутренне, наоборот, это был человек единой цели, единой воли, отчасти даже сухой и уравновешенный.