Гвардейские залпы

- Не рано ли?

- Нет. Кончайте там палить. Я взглянул на часы. Было 10.27.

- Наблюдайте! - крикнул я разведчикам.

Огнем дивизиона командовал Васильев. Вот он выбежал и взмахом руки скомандовал дивизиону - на выезд.

Я бежал вдоль машин. Одна, вторая, третья, четвертая. Теперь вперед за пятой батареей.

Движение к линии фронта уже началось, но дорога не была забитой, как я опасался. Сказывалось то, что на плацдарме дорог было несколько, а по целине неплохие колеи проложили танки. Дивизион обгонял отдельные автомашины, повозки.

"А где же раненые?" - подумал я, осматривая дорогу. Только уж под конец попалась санитарная машина, внутри которой сидело несколько бойцов с белыми повязками.

- Ну и комфорт! Прямо с передовой и сразу в санитарках!

В прежние годы несли на носилках, брели, опираясь на плечи товарищей, тысячи наших раненых воинов. Теперь и это в прошлом.

Пятая батарея, с которой ехал и Васильев, свернула в поле.

- За ней!

Немногословный Царев вывел машину точно на колею установок Комарова.

Еще немного по целине, и машины замерли на огневой позиции, устремив свои направляющие высоко в небо. Предстояло ведь стрелять на предельную дальность. Расчеты укрылись в небольших, заранее отрытых щелях, только командиры орудий и водители остались на своих боевых местах в кабинах.

Белая равнина, разрезанная черными зигзагами траншей, усеянная бесчисленными пятнами свежих воронок. Прямо, метрах в ста, темнела наша первая траншея. За ней неширокая, метров в двести, нейтральная полоса. А еще дальше сплошное, поднимающееся до самого неба море разрывов, дыма, снежной и земляной пыли, огня. Там еще были фашисты.

Их уцелевшие батареи продолжали огрызаться. Десятка два снарядов разорвались вблизи огневой позиции дивизиона. Не причинив вреда, осколки звонко простучали о металл совсем не защищенных машин.

А вот у второго дивизиона, расположившегося метрах в двухстах правее нас, дела были куда хуже. Там горела установка. Отчаянно рискуя, Баранов с командиром батареи и двумя сержантами снимали снаряды. Остальные установки этой батареи, быстро отъехав, остановились невдалеке от наших огневых. К пострадавшей устремился гвардии капитан Чепок. Худой, длинноногий, издали напоминавший бегущую цаплю, он понесся по полю к горящей машине.

А до залпа осталось уже около пяти минут. Васильев вышел чуть правее направления стрельбы, и следом за ним, чуть правее своих батарей, и мы с Комаровым. Васильев .поднял руку, за ним подняли руки и мы.

Я еще раз пробежал глазами по боевым машинам. Все было в порядке и наготове.

- Огонь!

- Огонь!

Высоко в небо ушли огненные смерчи.

Не сошел снаряд у Меринкова. Командир орудия еще раз прокрутил рукоятку пульса, и последний снаряд, скользнув по направляющим, унесся догонять своих собратьев.

- Ура-а-а!!! - мощно разнеслось впереди.

Войска Первого Украинского фронта двинулись на Запад.

Батареи вернулись на свои огневые. Теперь предстояло ждать, пока не пройдут вперед соединения первого эшелона, заполнившие в этот момент дороги на Запад. Наши войска, прибывшие с Ленинградского фронта, по замыслу операции, должны были использоваться для дальнейшего развития успеха. А это означало, что двинемся мы не раньше ночи.

Бой шел уже далеко. Гул канонады постепенно отдалялся. На горизонте, ширясь, вставало зарево.

Подкатила машина разведки. Богаченко выскочил из кабины и, приветливо помахав мне рукой, направился разыскивать Васильева. Из крытого кузова попрыгали разведчики.

Мне невольно подумалось, что вот и не подойдут ребята. Но они подбежали прямо ко мне.

- Где же вы побывали?

- Далеко забирались, - сказал Федотов. - Побитых навалом, техники тоже. Деревни горят.

- А в каком направлении мы пойдем? - выглянул Петя Шилов из-за спины Федотова. - На Бреславль или на Кельцы, что ли?

- Еще не известно, Петя. Сначала, может быть, на Краков двинем. Смотря как все сложится.

- На Краков? Это бы хорошо.

- Еще бы, старая столица Польши.

К огневым вдруг подъехала машина второго дивизиона.

Я совсем забыл о замполите. Побежав на помощь расчету горящей установки, он так и не вернулся. В этом не было ничего особенного. Он мог возвратиться на другие огневые позиции. И вот он прибыл - мертвым! Оказалось, что после залпа в расположении второго дивизиона разорвалось еще несколько снарядов. Осколок одного из них сразил Чепка.

Читатель знает, что заместитель командира дивизиона по политической части гвардии капитан Чепок пришел в полк еще в первые дни его формирования. Он отлично знал всех воинов нашего дивизиона, по-отечески их опекал. Многих, в том числе и меня, рекомендовал в партию. Я, воевавший с ним с первых дней, вообще и не представлял без него наш дивизион.

Долго стояли мы у дорогой могилы. А потом остался у холмика один Васильев. Они с замполитом были друзьями. Но тяжело, необыкновенно тяжело было всем.

Только под утро в прорыв двинулись соединения второго эшелона. Дорога на запад снова заполнилась. Негромко переговариваясь и мерно вздымая снежную пыль под ногами, шагали вперед стрелковые батальоны. Двинулась артиллерия. А с рассветом пришел, наконец, и наш черед. На запад, на мерцающее красно-розовыми бликами зарево. Быстро миновали усеянную вражескими трупами и останками танков, пушек и тягачей главную полосу обороны фашистской армии.

Дальше пошли места, меньше пострадавшие от прошедшей военной грозы. Открылись поля, чистые, застеленные снегом, ухоженные, аккуратные рощицы, деревеньки, уцелевшие от огня и снарядов. Первые вызволенные от фашистского ига жители. Еще пугливо озираясь по сторонам, запинаясь и волнуясь, они пытались разговаривать с нами. Пробовали произносить непривычное для них слово "товарищ".

Немало нагнали на них страху гитлеровцы. "Там фашист!.. И там! И там!.." испуганно показывали поляки по сторонам. Но все было тихо, и они смелели:

"Вшистко капут Гитлеру!" - и начинали улыбаться.

Вскоре дивизион встретил гвардии майор Васильев, сообщил:

- Наша дивизия вступила в соприкосновение с отходящими частями противника и теснит их в этом направлении. - Он показал на карте две разграничительные линии, отметив, что одна из них проходит через северную окраину Кракова. Необходимо быть готовыми к отражению внезапного нападения, разрозненные группы отступающих - повсюду.

Сокрушив и окончательно разгромив несколько группировок врага, наши части на пятый день наступления вышли к Кракову.

Огромный Краков был от нас в четырех километрах. Я приказал старшему сержанту Гребенникову расположить батареи строго от дома к дороге.

- Будем фашистов из Кракова выкуривать! Цыганистый, ловкий Гребенников, исполнявший обязанности старшего на батарее, стал выполнять приказ.

подавая звонкие команды.

- Это чья батарея? - к нам направлялся приземистый полковник, позади него шел наш командир полка.

Надо было доложить. Кузьменко глазами показал на полковника.

- Товарищ гвардии полковник! Шестая батарея Выборгского, краснознаменного... - я лихо перечислил звания и ордена нашего доблестного полка, - изготовилась для стрельбы по обороне противника в Кракове.

- Не позволю! Кто разрешал?! - голос полковника зазвучал на самых высоких тонах. - Разрушать одну из древнейших столиц? Кто разрешал?..

Это было удивительно и неожиданно. Брать разрешение, чтобы стрелять по фашистам! Ничего себе! "По своим городам стреляли! Стреляли с обливающимся кровью сердцем!" - хотелось ответить этому полковнику, но с ним был командир полка и я лишь сказал:

- Пока только направили установки, а так ждем разрешения...

Вообще-то я в принципе тоже был за то, чтобы не разрушать понапрасну старинный польский город.

- Никакого разрешения не будет! - полковник снял папаху и обтер лоб. Он обернулся к Кузьменко: - Дайте указание своему полку - без особой команды по Кракову не стрелять, - уже более спокойным тоном добавил он. - Сохраним этот красивый город. Тем более что не позднее чем завтра он все равно будет взят.

Кузьменко откозырнул.

- Но по подступам-то можно? - не удержался я. - Там же фашисты засели!

- Можно, и только как исключение, этой батарее! А вы персонально отвечаете, чтоб ни один снаряд не попал по городу.

Не стрелять так не стрелять!

- Устроились с ночлегом, старшина? - теперь только и осталось, что заниматься хозяйственными вопросами.

Стройный и подтянутый, всегда чисто выбритый, гвардии старшина Кобзев почтительно кивнул:

- Все в порядке, товарищ комбат. - Он повел меня в дом, где разместились расчеты.

- Кухня была?

- Была. И с кухни покушали, и так кое-что, - блеснул золотым зубом старшина. - Сами знаете, что с едой сейчас не проблема.

Стоило только посмотреть на сытые довольные лица батарейцев, чтобы вполне согласиться со старшиной.

- Много офицеров из штаба приехало. Помпотех, доктор, начхим и с ними еще...

- Ну, организуй питание.

Кобзев только улыбнулся. Он подвел меня к следующему дому.

- Здесь все наши. Оба дома по соседству. Пожалуй, хватит и одного поста.

- Из двух человек в смену.

- Есть...

И не такое уж большое подразделение батарея, а и в ней много людей, не связанных непосредственно со стрельбой. Это и старшина, и санинструктор, химинструктор, внештатные ординарцы, сапожник и другие лица. Все они, как правило, держатся и располагаются всегда вместе. И сейчас эта бригада не спеша устраивалась на ночлег.

Здесь же находились и прибывшие из штаба офицеры.

- А это что за божьи старушки? - в углу комнаты, где шли приготовления к ужину, сидели четыре женщины, закутанные в платки и черные одеяния.

- Были тут, когда мы пришли, - Кобзев озадаченно развел руками. - Сидят себе да бормочут: "Матка боска, Иезус Мария" да еще что-то. Выпроводить их в другую комнату?

- Пусть себе сидят, а то еще шум поднимут. Начнем спать ложиться - они живо смотаются... Пятая батарея, не знаешь, далеко встала?

- Вот за теми домами.

- Пойду-ка позвоню Комарову, как у него дела... Ужин проходил шумно и весело. Консервы и мясная лапша быстро уничтожались.

- Что же мы старушкам этим ничего не предложим? Может, они голодные?.. Ильчибаев!

Румяный, черноглазый башкир Степан Ильчибаев взял котелок с лапшой, обложенной сверху большими кусками свинины, и стал совать его в руки одной из женщин. Женщина, не поднимая головы, оттолкнула котелок.

- Ильчибаев, ты что им свинину суешь. Это вам теперь, башкирам, все равно, что конина, что свинина. А им, может быть, нельзя! - громогласно подсказал Кобзев. - У них и зубов-то, наверное, нет. Предложи что-нибудь другое.

Ильчибаев отошел обратно к столу.

- Дзинькуем, панове! - Женщина выпрямилась и улыбнулась.

Все сидящие за столом изумленно уставились на красавицу польку, прятавшуюся под старушечьим одеянием.

- И зубки у нее такие, что в любой момент какого хошь мужика загрызут! восхищенно забормотал за моей спиной старшина Кобзев. - Ишь какие ровные да белые!

Подняли головы и остальные три старушки. Две совсем молодые, четвертая чуть постарше. Она, очевидно, была матерью девушек.

Объяснив, что скоро вернутся, женщины, неловко передвигаясь в своих широченных нескладных нарядах, удалились.

И всполошились же все наши:

- Куда же они?

- Хоть бы поели чего!

- Вернутся ли?..

Неожиданное появление женщин так всех поразило, что уже было не до еды.

Начхим полка гвардии старший лейтенант Сауков, высокий, очень подвижный брюнет в очках, поспешно извлек из кармана расческу с поломанными зубьями и осколок зеркала и начал тщательно причесываться. Помпотех, озабоченно повозив ладонью по подбородку, подошел к Ильчибаеву и повлек его за собой в соседнюю комнату.

Женщины вскоре вернулись. В новых платьях и туфлях, они выглядели просто здорово. Мне даже стало неловко за пропитанные маслом и бензином ватные брюки и кирзовые сапоги моих боевых товарищей.

Та, что отталкивала котелок с лапшой, - а она, это было сразу заметно, верховодила среди женщин, - с высокомерной улыбкой взмахнула рукой, показывая, чтобы освободили стол. Все сидевшие поспешно вскочили.

Женщины принесли откуда-то посуду и скатерть и быстро навели порядок на столе. Так внезапно прерванный ужин, теперь уже с участием хозяек, развернулся вовсю. Громко зазвенели рюмки. Откуда ни возьмись появился знаменитый беспружинный патефон.

- Вот горе-то! Когда мы эту шарманку заменим? Даже неудобно, Николай Степанович!

Я наблюдал со стороны за веселящимися товарищами.

- Как тебя зовут? - смешно коверкая слова, ко мне подсела полька, которая командовала за столом. Она заметно раскраснелась и казалась еще более привлекательной.

- Иван.

- Тут все "Иван!" - женщина залилась смехом. - Как имя твое? Как зовут?

Она казалась такой простой и хорошей. И как-то смешно представилась:

- Хелька!..

- Как, как? - я даже не понял.

- Хелька! - и она капризно замотала головой.

- Елена, что ли?

- Хелька!

- Сколько тебе лет?

Хелька выставила сначала десять пальцев, потом восемь:

- Восемнадцать! Какая молоденькая... А муж есть? Хелька закивала и принялась объяснять, что муж ее, хозяин большой мельницы, куда-то убежал при приближении Советской Армии.

Передо мной вырос возмущенный Иван Комаров:

- Не мог позвонить...

- Познакомьтесь, - сказал я Хельке и Комарову. Хелька отчаянно хохотала, узнав, что и второй русский офицер оказался "Иван" и оба мы командиры "катюш".

Хелька не спускала с нас восхищенных глаз. Она нетерпеливо отмахнулась от пытавшегося ей что-то рассказать начхима Саукова и решительно направилась в мою сторону.

- Ты фашистам капут? Краков свободный?

- Скоро будет свободный! - приятно было сознавать, что мы завоевываем свободу для Хельки и ее соотечественников.

Она села рядом и положила ладонь на мою руку.

- Русские - герои!..

- Герои, герои... Э-э... так нельзя! - покосившись на Саукова, я поспешно забрал руку. - Иди лучше туда, к столу. Мне по телефону поговорить нужно...

Я поднялся, а Хелька, видно, не поняв меня, осталась сидеть.

На НП к телефону подошел Васильев.

- Отлично! - как всегда, ответил он на мой вопрос: "Как дела?" - Жду, что сообщит Богаченко. Он - впереди. Вы тоже ждите.

Застелив принесенную солому плащ-палатками, потихоньку улеглись спать все присутствующие. Еще раньше удалились на свою половину женщины. Я сидел и ждал у телефона, чем закончится ночной бой. А рядом упорно сидела Хелька и тоже ждала, когда же я ей скажу, что Краков свободный.

В то время как мы находились на огневых, наши разведчики во главе с Васильевым и Богаченко заняли наблюдательный пункт вблизи Кракова на окраине ближайшей к городу деревни.

Отсюда пригороды Кракова были видны очень хорошо. Где-то у крайних домов проходила оборона противника. Сразу за деревней, в которой были разведчики, стояло несколько длинных сараев. До самых предместий место было открытое, ничем не застроенное. Вдали высокими старинными зданиями вставал Краков.

Было уже около десяти часов вечера, когда около дома, в котором остановились разведчики, одна за другой затормозили машины. Люди бесшумно выпрыгивали из грузовиков и выстраивались вдоль дороги. Все были увешаны оружием - пулеметами, гранатами, автоматами...

Оказалось, что Васильев уже кое-что знал об этом подразделении. Особый батальон, составленный в значительной мере из офицеров. Подолгу находившиеся в резерве, откомандированные по каким-либо причинам из частей, они рвались воевать и представляли из себя очень боеспособную грозную единицу. Под стать им был и командир батальона - отчаянный с виду подполковник.

Светила луна, кое-где в окнах домов виднелись огоньки. Богаченко выбежал из дома, чтоб поближе рассмотреть построившийся отряд.

Подполковник, одетый в коричневую, как у летчика, курточку, при орденах, был чем-то недоволен, кричал, размахивая руками на двух лейтенантов, застывших в стороне.

- Почему запоздали?! Почему не вовремя сообщили?!

Не слушая объяснений, он шел дальше.

- Ну что? Возьмем Краков? - вдруг крикнул он своему батальону.

В ответ послышалось негромкое, но дружное: "Возьмем!"

Взгляд подполковника упал на стоявшего невдалеке Богаченко.

- А вы что тут делаете? Кто такой? Богаченко поспешно назвался.

- Минометчик? Так отправляйтесь к тем, кому вы приданы! Чего здесь торчите?

- Гвардейский минометный дивизион! "Катюши"! - как можно сильнее выделяя последнее слово, сказал Женя.

- А, знаю. - Он обернулся к строю. - "Катюши" нам откроют ворота Кракова... Где командир дивизиона? Карту!..

Васильев развернул перед подполковником карту, но при слабом свете фонарика карту под целлулоидом рассмотреть трудно, и он вытащил ее совсем.

- В 23.00 дадите залп вот по этой часовне в пригороде и мы сразу ее атакуем, - уже спокойнее сказал подполковник, - Второй залп - вот сюда, острие его карандаша подползло к самой окраине Кракова и нарисовало круг. Ровно через пятнадцать минут после первого залпа. Третий по центру города через два часа.

- Первые два залпа можем, - спокойно сказал Васильев. - Третий - нет. По городу стрелять запрещено.

- Как? Почему? - спросил было подполковник, но, взглянув на часы, заторопился и махнул рукой.

- Представители стрелкового полка здесь?

- Здесь!

- Ведите батальон через ваши боевые порядки?

Вскоре из темноты, поглотившей батальон, затрещали пулеметы и автоматы. Понеслись разноцветные трассы пуль. Но тут же взметнулись стрелы нашего залпа. Тучей пронеслись низко над головами. Блеск недалеко разорвавшегося снаряда.

Недолет! Попадут по наступающим. Богаченко замер, оцепенел. Но батарея уже надежно растворяла ворота Кракова. Забурлило предместье от огненных разрывов, снаряды рушили дома, в которых засели гитлеровские солдаты. Подполковник рассчитал точно. Залп подавил фашистов как раз в тот момент, когда его воины подошли к атакуемому участку. Сейчас батальон, не задерживаясь, в своем стремительном броске, на бегу забрасывал оживающие огневые точки гранатами, расстреливал из автоматов. Канонада уже гремела по всему фронту. Чувствовалось, что Краков атаковали со всех сторон.

И снова, озарив небо, залп обрушился на рубеж обороны противника. Разрывы осветили темные контуры домов и фигурки наших бойцов, мелькавших между ними. Сразу почти прекратился свист пуль над головами. Но после залпа не стало видно людей батальона. Они все растворились в улочках и переулках города, перемешались с другими частями.

Уже начало светать, когда наши разведчики в предместье натолкнулись на батальон и его командира.

Поредевшие шеренги стояли на одной из площадей города. Как и ночью, подполковник сердито расхаживал перед ними. Разведчики как раз подошли к моменту, когда он, повернувшись к воинам, воскликнул:

- Очередь за Катовицами! Возьмем Катовицы?

- Возьмем! - также твердо отозвались его бойцы. Вскоре в город вошли и наши батареи. Одна за другой боевые машины проезжали по улицам.

- Виват! - кричали из раскрытых, несмотря на зиму, окон городские жители. И я весело махал им из кабины шапкой.

Мы сидели на излюбленном месте огневиков - подножке боевой машины - и курили сигары. Громадные трофейные, с палец толщиной, с наклейкой "Гавана". Очень душистые и крепкие, особенно если курить до середины. Дальше она становится чересчур крепкой. Таких сигар мы набрали несколько ящиков. Вообще чего только не бросали гитлеровцы при своем поспешном отходе. Автомобили, мотоциклы, велосипеды, которые нашими солдатами приспосабливались для своих нужд.

Установки стояли в ночной тени деревьев, надежно укрытые от наблюдения со всех сторон. Неподалеку от нас через деревню - шоссе на запад, по которому в тот момент двигалась большая механизированная колонна.

Круглое добродушное лицо командира орудия Меринкова вдруг посерьезнело.

- Странные какие-то танки! - проговорил он, всматриваясь в смутные очертания проходивших машин.

Уже по самой конфигурации было очевидно, что это не наши танки. Таких угловатых и больших у нас не было. Да и громадных грузовиков, кажется, тоже. Но если фашисты, то откуда без единого выстрела они могли появиться?!

- Пойдем-ка поближе!

От позиции батареи до дороги было метров сто, и мы пошли, напряженно всматриваясь в колонну.

Солдаты сидели на танковой броне, бежали рядом с машинами. Теперь уже не оставалось никакого сомнения.

- Фашисты! - сдавленно вырвалось у меня. - Фашисты уходят на запад. Тихо поднять батарею. Занять круговую оборону!

Меринков, пригибаясь, кинулся обратно к установкам, а я осторожно пошел вперед. "Тигры" с белыми крестами на башнях, окрашенные в светло-желтый цвет, шестиствольные минометы на гусеничном ходу, громадные грузовики. Фашистские солдаты, среди которых было много раненых, проходили в десяти метрах от дома, за которым я стоял. Тихо, без света, без единого лишнего звука, а потому очень грузно. Слышался только приглушенный шум моторов и стук гусениц об асфальт. Было что-то отчаянно-роковое в этом безмолвном движении.

В поселке полно наших солдат, и никто не подозревал о близости врага, не поднял тревоги.

А как поступить? Мысль, что вот сейчас враги развернутся и начнут прочесывать деревню, перебьют, подавят гусеницами все, и в том числе батарею, на мгновение привела в замешательство. Как быть? Отъехать километра на полтора-два, да и дать прямо по деревне? Но ведь задену своих. Подождать, пока вся колонна не выйдет из поселка? Но она растянется по дороге и эффект будет уже не тот. И все-таки надо было ударить вслед - но прежде всего по голове колонны, чтобы затормозить движение...

Я помчался к батарее.

С карабинами, автоматами, двумя ручными пулеметами, гранатами, устроившись, кто прямо за установками, кто за деревьями, а кто и в поле, огневики заняли круговую оборону.

Штаб дивизиона вместе с батареей Комарова находился в стороне, километрах в трех. С ними были и все машины с боеприпасами, за исключением одной, находившейся в батарее. Снарядов всего два залпа.

- Свяжись с Бурундуковым, передай ему обстановку! - я быстро объяснил Кобзеву, что следует сообщить.

А танки и пехота шли и шли через деревню. Первые машины уже находились далеко в поле, а колонне, казалось, не было конца и края. Наконец показался и арьергард.

Установки нацелились вдоль дороги. Снаряды должны были пройти низко над поселком, даже могли зацепить за ближайшие деревья. Но сейчас было не до этого. Теперь я давал колонне уйти подальше, чтобы стрелять, не опасаясь, что танки незамедлительно налетят и раздавят батарею.

- Огонь!..

Прочерчивая почти над землей длинные трассы огня, снаряды понеслись над домами. Длинной вереницей огненных разрывов залп накрыл голову и середину колонны.

- Заряжай!..

Движение на дороге застопорилось. Запылали автомобили и танки. Видно было, как суетились уцелевшие солдаты вокруг своей разбитой техники, преградившей им дорогу на запад. Разразилась беспорядочная стрельба. Залп уже поднял тревогу среди находившихся вокруг подразделений. По отходящей колонне начали стрелять из всех видов оружия. Начинался серьезный бой. В свою очередь, увидев, что пройти незаметно не удалось, гитлеровцы тоже открыли ожесточенный огонь. Танки в хвосте колонны, развернув башни, открыли беглый огонь по району огневой.

В исключительных случаях возле боевых машин находится весь личный состав батареи. Сейчас подносили снаряды санинструктор, химинструктор, сапожник все!.. Подхватив из ящика тяжелый снаряд, я потащил его к установкам.

- Снять колпачки!.. Огонь!..

Новый залп обрушился на вражескую колонну. Теперь уже пылало больше половины машин и танков. По сгрудившемуся на дороге врагу беглым огнем били артиллерийские батареи. Уцелевшие танки прямо по полю ринулись на юг, к лесу. Рядом с ними бежали солдаты. И снова залп! Это уже ударила батарея Комарова. Опять среди поспешно бегущих немцев встали огненные смерчи.

Поудобнее устроив раненых, - их оказалось шестеро, - батарея налегке пошла заряжаться.

Остатки колонны скрылись в лесу, так и не пробившись на запад.

Пройдя многокилометровый массив леса, дивизион вышел на открытую равнину. Кое-где были разбросаны угловатые мрачные здания.

Еще в училище, изучая новые боевые установки, я не раз задумывался: а можно ли из них вести пристрелку? Насколько точно стреляет боевая машина одиночными снарядами? Но удобного случая как-то не представлялось. То вечная спешка с открытием огня, то недостаточная видимость. А здесь на равнине и видимость была отличной, и разрывы снарядов можно было увидеть с любого места. Нашлись и снаряды - одиннадцать штук, не сошедшие по разным причинам при залпах.

Оставалось только получить разрешение. Недолго думая, я отправился к Васильеву.

Уже взобравшись в штабную машину, я понял, что заявился, кажется, не вовремя. Васильев и Бурундуков были чем-то встревожены, подавлены. Я все же изложил свою просьбу и, конечно, с ходу получил взбучку от Бурундукова.

- Опять всякие выдумки! - он даже горестно взмахнул руками. - Да знаешь ли ты, где мы сейчас находимся?!

Откуда мне было знать?

- Потом, - сказал Васильев, - проверишь обязательно. А сейчас собирай батарею. Надо людям кое-что показать.

Вскоре гвардии подполковник Крюков повел всех к одному из ближайших строений, которые виднелись на этой унылой безжизненной равнине.

Огромное, несуразное здание было обнесено высоким деревянным забором, опутанным колючей проволокой. За воротами вдоль забора тянулись собачьи вольеры. Единственная дверь, обитая железом, вела внутрь помещения.

Сразу, как только мы подошли к этой двери, появилось ощущение, что предстоит увидеть что-то необычное, тягостное.

Окон барак не имел. Тусклая электрическая лампочка еле освещала середину помещения. Вдоль стен тянулись двухэтажные дощатые нары. В центре барака стоял длинный деревянный стол, по бокам две скамьи. Другой мебели, какой-либо хозяйственной утвари не было. Только на нарах валялись какие-то жалкие лохмотья, служившие, очевидно, постелями. Все выглядело осклизлым, сгнившим. В довершение ко всему, такой устоявшийся зловонный запах, что уже через минуту стало трудно дышать, лица покрылись липким потом.

Мы смятенно озирались по сторонам. Кто-то осторожно концом карабина начал перебирать тряпье на нарах. Некоторые, включив фонарики, принялись рассматривать многочисленные надписи на нарах, стенах, скамьях, столе. Почти сразу раздались изумленные, гневные возгласы.

- Здесь же русские жили!

- Мужчины и женщины вместе!

Снова воцарилось тягостное скорбное молчание. Каждый стоял и думал о горькой судьбе тех, кто стал жертвами фашистского рабства, о неисчислимых бедствиях, причиненных озверевшими гитлеровцами.

А ведь мы, по всей видимости, находились в самом обычном, рядовом помещении концлагеря...

Глубокую боль и еще большую ненависть к фашизму вынесли мы в своих сердцах из этой тюрьмы.

Куда девали истязатели находившихся здесь людей, никто не знал.

- Возможно... - начал было Крюков, и голос его осекся... - По-моему, и так все ясно.

Да!.. И так все всем было ясно: с врагом нужно кончать и как можно скорее.

Ну, а мне, конечно, совсем расхотелось тратить в тот день снаряды на свои опыты.

И все-таки пристрелка состоялась.

Часа через два меня и Комарова вызвал на НП Васильев. Добравшись туда, мы увидели наблюдавшего в стереотрубу командира полка.

Неожиданно Кузьменко обернулся и с улыбкой сказал:

- Ну что ж, посмотрим, на что вы способны. Подберите себе ориентир, пристреляйте и затем залпом по Кляунау, там сейчас противник скопился. Начинайте! - он взглянул на часы, засекая время.

Какие-то мгновенья мы стояли в растерянности, затем Иван стремительно шагнул к стереотрубе.

Несколько секунд он водил окулярами трубы по местности вокруг поселка, затем доложил:

- Репер - 800 метров вправо от поселка - лежащий на боку бронетранспортер.

- Вижу, - сказал Кузьменко, наблюдавший в бинокль, - можете стрелять.

Я стоял и волновался. Все получилось так неожиданно. И как вести пристрелку? Строго по правилам, с классической "вилкой" или же просто нащупывать ориентир. Решил, что второй путь надежнее, надо только предупредить Гребенникова, чтобы перед каждым выстрелом тщательно выверял прицельные установки.

Первый снаряд Иван отправил на километр за репер. Было ясно, что для надежности "вилки" и опасаясь большого рассеивания, он решил сделать большой перелет. Теперь, по правилам стрельбы, полагался такой же недолет. Затем "вилка" половинилась. Выпустив девять снарядов, Комаров решил, что репер пристрелян и. быстро подготовив данные, перенес огонь батареи по поселку.

Залп накрыл Кляунау, но все-таки центр рассеивания не совпал с серединой поселка, большинство снарядов разорвалось в его западной части. И это только потому, как поняли все присутствующие, что репер был пристрелян недостаточно точно.

Теперь предстояло стрелять мне.

Репером я выбрал небольшое отдельное дерево метрах в четырехстах от поселка. Оно хорошо выделялось на местности. Торопливо рассчитал данные для стрельбы, ведь Кузьменко следил по часам. Проверил. "Пожалуй, все правильно... можно стрелять..."

- Один снаряд, огонь!

Вот он прошелестел над головами, понесся дальше. Я напряженно водил стереотрубой вокруг репера. Где-то он разорвется? Сколько еще нужно будет затратить снарядов, если этот выстрел окажется неудачным?

Разрыв!.. Дерево-репер взлетело вверх, повернулось плашмя, показав корни с большими комьями земли, упало на землю.

Удачно! Даже чересчур! Ну, теперь еще контрольный выстрел. Снова секунды ожидания. Второй разрыв! Метрах в двухстах от дерева. Тоже хорошо! Еще раз. Третий разрыв в районе репера. Я решил перенести огонь на цель, ведь Кузьменко время-то засек. Да и на огневой копались неимоверно. Конечно, и Кобзев, и Гребенников, и Меринков - все крутились у боевой установки, выверяя точность наводки. Наконец телефонист передал с огневой:

"Готово".

- Батарея, залпом!..

Снаряды точно накрыли поселок, разметали последних фашистских солдат, находившихся там.

- Хорошо! - резюмировал Кузьменко. - Но только чего там на огневой чухались? Так можно и врага проворонить.

Да, пристреливать из "катюш" было возможно. Теперь мне это стало ясно.

Прошло еще два дня, далеко позади остался Освенцимский район. Надо сказать, что уже давно ушли те времена, когда на пленного солдата сбегались смотреть чуть ли не целыми подразделениями. Начиная с боев в Польше, пленные стали обузой. Нужно было куда-то девать их оружие, выделять специальный конвой для сопровождения на сборный пункт, искать этот пункт. А гитлеровцы сдавались целыми пачками. Вот почему, когда Васильеву доложили, что салажата-телефонисты привели четырех пленных, он только раздраженно махнул рукой.

- Тянули в лесу кабель и наткнулись на сторожку, - докладывал капитан Бурундуков. - У тех оружия - арсенал: автоматы, гранаты, пистолеты, а у связистов один карабин, да и то без патрона в стволе.

- Это что же, они наших и перебить запросто могли?

- Вполне... Я уже их пропесочил как следует!

- Это ты можешь... куда их вести надо?

- Узнают... - Бурундуков посмотрел на гвардии майора Васильева. - Это не простые солдаты. Эсэсовцы! Матерые.

Васильев помедлил мгновение.

- Ну, пойдем посмотрим на них.

Пленные эсэсовцы стояли на снегу недалеко от огневых позиций. Их мундиры были перепачканы грязью. Все четверо крупные, плечистые, лица грязные, заросшие. Их жестокость и мрачность не могли скрыть даже то жалкое положение, в котором они оказались.

Бурундуков выбрал из пачки фотографий, которые он держал в руках, несколько штук и протянул их Васильеву.

- Сдается мне, что здесь сфотографирован барак, похожий на тот, что мы видели.

Немало пришлось повидать воинам фотографий, повествующих о "подвигах" фашистов на захваченных ими землях. Почти в каждом доме, покинутом оккупантами, снимки валялись повсюду. Спаленные города и поселки, замученных жителей, свои оргии - все запечатлевали озверевшие бандиты. Отобранные у этих фашистов снимки были особенно страшными. Барак, на фоне которого стояла группа полураздетых замученных советских людей. Тут же в числе тюремщиков, немного в стороне, находилась и эта четверка.

Сомнений не было - перед нами стояли палачи!

- Чего на них смотреть! - руки солдат легли на автоматы.

Еще мгновение и справедливый суд свершился бы прямо здесь, на месте.

Помрачневший Васильев резко протянул снимки, которые он держал в руке, гвардии сержанту Меринкову.

- На, приколи им на грудь, чтобы все видели, что это за мразь! Веди их!

- Куда?

- Куда они заслужили! На сборный пункт... палачей!

- Ясно! - Взяв с собой еще трех бойцов, Меринков повел извергов в сторону от дивизиона.

Никто не смотрел им вслед. Но все думали об одном:

"Когда же придет конец этой страшной войне?" И ответ ясен всем: "Когда уничтожим фашистов!"

За овладение Краковом в числе других боевых частей был награжден и наш 70-й гвардейский минометный полк - мы получили орден Красного Знамени. А чуть позже, в апреле, на знамени полка появился и орден Богдана Хмельницкого. Это была награда за активное участие в освобождении промышленных районов Польши.

Глава девятая. Даешь Берлин!

Овладев Катовицами и Сосновцем, наши войска вышли к государственной границе Германии.

Столько людей мечтало дойти до нее!

Мечтали и мы, сидя на крышах курсантских казарм, когда фашистские бомбы сыпались на Москву. Мечтали в сырых землянках под Демьянском, на Дону и Волге.

Боевые машины с ходу преодолели мостик через узенькую речку и вот уже она, эта земля, под ногами!

Началась отчаянная пальба. С радостно сияющими лицами стреляли все. Резко затормозив машину, Царев выхватил висевший над головой карабин и выскочил из кабины... Отстрелявшись, Иван Комаров вместе с солдатами принялся задавать трепака.

- Все!.. Бобик сдох! - он устало обмахнул лицо и снова встрепенулся: - Иди сюда. Давай я тебя обниму.

- Пошел ты!.. - я с готовностью пододвинулся к другу.

Потом с крыши дома я долго рассматривал лежавшую впереди местность. Далеко впереди синел туман. Там был Одер.

Теперь уже Германия была впереди и справа, и слева, и наконец-то сзади!

Все переменилось! Если в первые годы войны захватчики, наступая, старательно заботились о своем здоровье, вовремя ели, пили, спали, развлекались, фотографировались, собирали сувениры, а мы отбивались в непосильных боях, то теперь все стало наоборот.

Загнанные, измотанные враги днем и ночью метались в поисках спасения. Наша же пехота, хорошо соснув, ночью и продвинувшись до полудня на значительное расстояние, устроила себе обеденный перерыв.

- Эй, слезай! - Васильев подошел незаметно и смотрел на меня снизу.

Я спрыгнул с крыши. Нога становилась все крепче, и я стал про нее забывать.

- Приказ прорабатывал? "Огнем и колесами прокладывать путь пехоте!"

Я выжидательно смотрел на командира дивизиона.

- Вот в этой деревеньке, Кирхенау, что ли, Богаченко доносит: тьма фашистов переправляется. - Васильев помолчал. Ему явно не хотелось расставаться с батареей. - Бери несколько автомашин со снарядами и действуй! А мы с Комаровым к другой переправе пойдем.

По мягкой снежной лесной дороге, включив у машин все три ведущих моста, батарея пробивалась к Одеру. Сзади с тяжелым ревом шли грузовики со снарядами. На опушке леса я остановил батарею и, взяв с собой Гребенникова, пошел с ним вперед по заснеженному полю к Одеру.

Утренние изморозь и туман сошли. Пройдя с полкилометра, мы увидели перед собой отчетливо выделяющуюся среди снежной равнины черную, еще незамерзшую извилистую ленту Одера, и эту деревеньку Кирхенау, и деревянный мост через реку, и великое множество скопившейся перед переправой вражеской техники. Мост был слишком узок для такого скопления войск.

Я осмотрелся по сторонам.

Мы находились на невысоком длинном гребне. Отсюда начинался уклон к реке и к деревне Кирхенау, до которой по карте было 2200 метров. Решение напрашивалось само собой: вывести батарею прямо на гребень и с него стрелять. И ничего, что позиция будет открытой. Враги растеряны, озабочены только одним - как бы поскорее переправиться на ту сторону, не попасть в плен. И когда на них обрушится залп, то тем, кто останется в живых, будет не до нас. Расчет был рискованный, но обещал большой эффект. Установки сразу же после залпа отойдут к лесу перезаряжаться. Увидев, что на гребне уже никого нет, противник вновь начнет переправу, а мы снова ударим, И так четыре раза. Это будет неплохим возмездием за Коротояк, где ушли на дно четыре боевые машины.

- Коротояк помнишь?

Гребенников, жадно смотревший на цель, только кивнул. Еще бы ему не помнить!

- Теперь мы им вспомним! Веди сюда батарею!

- Так прямо встанем?

- Да!..

Переваливаясь по снегу, Гребенников побежал. Хорошо иметь дело с опытными командирами орудий. Они, выбежав вперед, вытянутыми руками показали своим водителям направление стрельбы, и установки, выдвигавшиеся на огневую колонной, на ходу перестроились в линию, вздымая направляющие...

- Наводить в мост через Одер!.. Прицел! Побежали в стороны расчеты.

- Батарея, огонь!..

Снаряды понеслись в самую гущу переправлявшихся войск. Один столб разрыва... другой, третий... Дым! Огонь!

Горела деревня, черные столбы вздымались к небесам над танками, самоходками. Падали и бежали гитлеровские солдаты. Я стоял впереди батареи, наблюдая за разрывами залпа. Раздавшееся сзади "Ура!" заставило меня резко обернуться. Боевые машины, которые должны были уже быть возле леса на перезарядке, стояли по-прежнему на огневой позиции. Расчеты, взобравшись на фермы и направляющие, с восторгом смотрели на разгром, произведенный их "катюшами".

Но стоять установкам так, в открытую, было слишком опасно. Среди отступающих могли найтись танкисты и самоходчики, не потерявшие присутствие духа. За какие-то секунды они расстреляют батарею прямой наводкой.

- Назад! - я бросился к орудиям.

Развернувшись вправо и влево, боевые машины понеслись к лесу.

Снова команда: "Огонь!" - и снова водители машин не торопятся, а солдаты, повиснув на установках, не отрывают глаз от переправы.

Последние два залпа, чтобы добить остатки гитлеровцев.

Догоняя ушедшие грузовики, боевые машины пошли обратно.

У выезда из леса, на шоссе, к батарее подбежал начхим полка Сауков.

- Быстрее! Место сосредоточения всех батарей вот здесь, на берегу Одера! он указал точку на карте.

Я всмотрелся. Почти рядом с Кирхенау. Всего километра два севернее.

Батарея двинулась в сторону все разраставшейся канонады, к небу поднималось багровое зарево. Боевые машины обходили войска, двигавшиеся к Одеру. То тут, то там по обеим сторонам дороги развертывались артиллерийские батареи. Едва встав на позиции, они уже начинали слать на запад снаряд за снарядом.

За редким, невысоким лесом начался открытый берег. И почти у самой его кромки расположились три наших батареи. Позади, метрах в ста, стояла машина командира полка, возле которой суетились связисты, прокладывая кабель. В руках у Кузьменко была ракетница, которую я сначала принял за пистолет. Рядом с ним на снегу лежало еще несколько ракетниц.

Навстречу батарее торопился Бурундуков.

- Давай туда! - он показал в сторону стоявших батарей. - Весь полк строится в один ряд...

- Как обстановка, товарищ гвардии капитан?

- Где-то неподалеку несколько батальонов форсировали Одер. Продвинулись километра на два. Фашисты контратакуют! Слышишь?

За рекой шел ожесточенный бой. Доносился яростный стрекот очередей. Частые глухие разрывы мин и снарядов.

- Давай быстрее ставь батарею! - Бурундуков опасливо покосился в сторону Кузьменко.

Царев уже стронул машину с места, но Бурундуков сделал знак задержаться.

- Данные я за вас подготовил, - сказал он, явно недовольный, что ему пришлось заниматься работой за командиров батарей. - Огонь открывать по ракетам, которые будет выпускать командир полка. Наша - зеленая. Запомни!..

Батарея двинулась занимать свое место на берегу.

- Зеленая! - крикнул еще раз вдогонку Бурундуков.

Почти одновременно с нами подошла и пятая батарея, с которой был и Васильев. За пятой еще одна - последняя. Все шесть батарей полка нацелились за Одер.

Стемнело, и на черной одерской воде засветились красно-желтые блики от пожаров на той стороне. Красными казались и установки, и лица людей.

Желтая ракета!.. Яркий ослепительный свет залпа дивизиона уже отчетливо осветил и огневые позиции и командира полка, стоявшего с ракетницей в руках.

Красная ракета! Ударил второй дивизион.

Зеленая ракета!

- Дивизион, огонь! - прокричал сзади Васильев...

Всю ночь залп за залпом посылали дивизионы на плацдарм.

Утром перед наведенным саперами мостом в Кирхенау пришлось немного задержаться. Уж очень хотелось солдатам повидать дело своих рук. Они бегали по деревне, разглядывая груды горелой, исковерканной вражеской техники. Оказывается, и обломками можно любоваться, Наконец мы переехали узкий временный мост.

Развивая успех, армии Первого Украинского фронта с боями захватили обширный плацдарм на левом берегу Одера. С севера на юг он простирался на 85 километров. Глубина его доходила до 30 километров. На участке нашего полка он был поуже - 4 - 6 километров, но по сравнению с "Вуоксинским пятачком" - там на Карельском перешейке - это тоже было очень хорошо.

Дивизион встал на огневые позиции в большом поселке в полутора километрах от переправы.

Все любители езды на мотоциклах и велосипедах во время победоносного наступления накатались вволю. Машин, оставленных разбитыми частями, было много. А вскоре появилось и еще одно увлечение. Зазвучали в ротах и батареях в свободные от боев часы многочисленные аккордеоны, баяны, мандолины. Не совсем, может быть, ладно запели в жестких, огрубевших руках, но все-таки мотивы и "Саратовских страданий", и "Рябинушки" уловить было вполне можно.

В доме, где мы остановились, порой даже стекла дрожали от звенящих вразнобой инструментов.

Не знаю, долго ли мы в тот раз "наслаждались" музыкой. Внезапно откинулась крышка пола, и из отверстия показалась черная всклокоченная голова.

Это было так неожиданно, что я невольно выхватил пистолет.

Из погреба выкарабкался высоченный старик, весь заросший и грязный. Его трясло и он долго не мог выговорить слова. В конце концов он заговорил и кое-как объяснил, что с женой и дочерью сидят в погребе с самого начала боев в этом районе и очень хотят пить. Мы кивнули ему на ведро с водой, и он схватил его дрожащими руками.

Долго пришлось его уговаривать, чтобы он позвал своих. Наконец вылезли и жена его с дочерью. Тоже высоченные, изможденные. Мы дали им возможность прийти в себя. Вечером усадили с собой ужинать, Ребята шутили, даже чуть-чуть ухаживали за дочерью старика. Ведь наша армия с мирными жителями не воевала...

Зарывшись по самые направляющие, батарея заняла огневые позиции на восточной окраине деревеньки Егерсдорф. Тяжелый бой за Одер продолжался. Правее нас расположились гаубичники. И если соседство пушек, которые не вели огня и находились в засаде, вполне нас устраивало, то командир гаубичной батареи, повстречав меня, напротив, помрачнел.

- Встали тут на нашу голову! Вам что? Стрельнете и смоетесь! А нам получай орехи от "юнкерсов"!

Казалось, ничего не предвещало в то пасмурное, заснеженное утро большого боя. Крутились в воздухе редкие снежинки. Наносило сырью со стороны Одера, но не слышно было ни выстрела.

- Никуда уезжать не будем. Давно уже, как правило, действуем с постоянных огневых.

- Еще того не легче! - повернувшись спиной, сердитый гаубичник зашагал к своей батарее.

Плохо иметь неуживчивых соседей! Я тоже повернул к батарее. По дороге встретил Комарова. Он был необычно весел, глаза поблескивали.

- Слушай, госпиталь тот нашелся, что под Выборгом был. И девушки все на местах.

- Откуда ты взял? - О том, что госпиталь находился на нашем направлении, я знал и без него, но все-таки было интересно послушать, ведь там у меня была землячка.

- Васильев ездил в штаб полка и наткнулся на указку. Как потише будет, обязательно съездим, говорит. А сейчас, знаешь, мы им пока что подарки отправили...

Договорить Иван не успел. Над деревней разворачивались тяжелые бомбардировщики противника, и он поспешно побежал к себе на огневую, находившуюся в соседнем хуторе.

Не заметив нас, "юнкерсы" прошли дальше, сбросив где-то в стороне несколько бомб. Но одновременно с налетом открыла огонь и вражеская артиллерия. Чувствовалось, что фашисты проводят артподготовку и вскоре перейдут в атаку.

Так прошло полчаса. Налеты следовали один за другим. Стала усиленно работать и наша артиллерия. И совсем неожиданно открыла огонь батарея Комарова. Снаряды пятой батареи пронеслись и разорвались совсем недалеко за нашим передним краем. Но у нас в обеих батареях было всего только по одному залпу на случай внезапных контратак.

- Пятая пошла! - крикнул снизу Гребенников. Я высунулся из чердачного окна, откуда наблюдал за боем.

По дороге к переправе стремительно неслась батарея Комарова. Он выпустил свой единственный залп и теперь торопился за Одер на перезарядку. На ветру развевались неподвязанные чехлы боевых машин. Сам Иван, не обращая внимания на осколки, стоял на подножке машины и внимательно всматривался в дорогу, опасаясь влететь в воронку.

Шум боя все нарастал. Наконец вдалеке черными точками на заснеженном поле показались разрозненные группы наших солдат. Несколько автомашин с прицепленными полковыми пушками выскочили к деревне, где мы стояли. Развернув орудия, расчеты, не медля, открыли огонь по гребню высоты, по которой проходил наш передний край, там теперь обозначились силуэты вражеских танков.

Зазвучал зуммер. Звонил Васильев. - Открывай огонь по танкам и сразу же уходи.

- Есть!.. Если только успеем уйти! - прокричал я, стараясь пересилить шум боя. Подскочив к окошку, подал знак Гребенникову: - Снять колпачки!

Установки уже были нацелены на невысокую гряду, которую сейчас проходили "тигры". По карте до нее было ровно 1800 метров. А наша деревня и окружающее ее поле уже заполнялись отступавшими. Они быстро окапывались под усилившимся обстрелом минометов. Многие, завидев батарею, заняли оборону неподалеку от нас, наверное, надеясь на поддержку. Вправо от деревни разворачивалась батарея истребительно-противотанкового полка, как видно только что выдвинутая из резерва. Медлить было нельзя. Но ведь в батарее был всего один единственный залп, и когда мы его дадим, то сразу окажемся безоружными. Вот тут и мелькнула мысль: "А что, если оставить несколько снарядов на направляющих и попробовать выпустить их прямой наводкой? Ведь к переправе мы уйти едва ли уже могли".

- Гребенников, скажи Меринкову, чтобы прокрутил не все снаряды! Пусть пять штук оставит!

Первые танки уже прошли гребень и приближались к деревне. Но за ними шел еще эшелон. "Тигры", бронетранспортеры, пехота.

- Огонь!..

Удар батареи, произведенный с близкого расстояния, внес сумятицу в ряды наступавших. Запылали бронетранспортеры, проходившие гряду, загорелось несколько "тигров". А ведь это были "королевские тигры", которые считались неуязвимыми. Полегла от вихря огня и осколков пехота. Но остальные эшелоны не остановились. У них была жесткая задача: любой ценой выйти к Одеру.

Уходить батарее теперь уже было просто невозможно. Первый "королевский тигр" вошел в деревню и двигался по дороге, проходившей рядом с позициями батареи. За ним виднелись и другие танки.

Я сбежал вниз к батарее. Зажав по одной, по две гранаты в руках, расчеты залегли в щелях. Сейчас все отчетливее вырисовывалась трудность моей затеи. Ведь я даже не знал, куда наводить, на каком расстоянии вообще можно прицеливаться по направляющей...

- Гребенников, Меринков, Царев! Трое выскочили из щели.

- Сдай установку назад на полтора метра! - крикнул я Цареву, и тот бросился в кабину.

Будешь выпускать по одному снаряду! - приказал я Меринкову. Одновременно я выставил один палец, и Виктор понимающе кивнул.

Гребенников, к механизмам!

Царев подал назад, задние колеса вышли из открытой в земле аппарели, и направляющие приняли горизонтальное положение.

Огромный лобастый танк громыхал по дороге.

Левой рукой показывая Гребенникову, в какую сторону

поворачивать ферму, я прильнул к грани направляющей. Танк все ближе, вот он уже над срезом направляющей. Я отпрыгнул в сторону, за мной Гребенников. Крикнули: "Огонь!"

Раз!.. Два!.. Три!.. Четыре!.. Пять!.. Что же это? Все пять снарядов сорвались друг за другом и понеслись к танку. Меринков, видно, не понял меня, а скорее всего по привычке прокрутил ручку через все пять клемм.

Первый снаряд как раз ударился перед "королевским тигром", взметнул перед ним столб земли и снега. Остальные пронеслись рядом, взорвались, разя бежавших за танком автоматчиков. "Королевский тигр" остался невредим. Сверкнул язык желтого пламени, и снаряд ударил в чердак, где я недавно сидел. Осколки кирпича осыпали огневую.

Теперь оставалось лишь одно: любой ценой остановить прущий на нас танк, иначе - все! Пропадет батарея!

Отовсюду на "королевского тигра" летели гранаты, с резким звоном ударялись осколки и пули. Громко лязгая широченными гусеницами, танк двигался прямо на батарею.

Первый расчет, в щель которого я вскочил, уже перекидал все гранаты и только у Меринкова в руках были две противотанковые. Я взял их у него.

"Пропала батарея!" - с отчаянием подумал я, глядя на голые направляющие беззащитных машин. Сейчас танк пройдет и обрушится всем своим многотонным весом на установки, изомнет их, исковеркает. Раздавит в щелях батарейцев. "Вот сейчас, вот сейчас" - думал я, сжимая ручки гранат. Рядом, тоже с двумя гранатами, изготовлялся для броска неизвестно откуда взявшийся Кобзев.

Грохот снаряда, ударившего в броню, яркий нестерпимый блеск вспышки ошеломили всех, кто находился вблизи. Густой дым обволок огневую позицию. В нескольких метрах от установок горел "королевский тигр".

"Кто же его? Гаубичная батарея!" - я про нее совсем забыл. А гаубичники, подпустив танки как можно ближе, теперь расстреливали их в упор.

- Какой симпатяга! Ну, молодец! - закричал я в лицо Кобзеву, имея в виду хмурого комбата. - Нет, ты скажи?!.

Но старшина, ничего не слыша, восторженно орал что-то несусветное. "А-а-а!" - кричали все, кто находился поблизости.

Снова, уже из-за Одера, пронеслись над головами огненные стрелы, загрохотали на западной окраине деревни по следующей наступающей волне гитлеровцев.

Я побежал к телефонистам узнать обстановку, но на месте никого не оказалось. Значит, оба были на порыве.

Напряжение боя не снижалось. Не прорвавшись через деревню, атакующие сместили направление своего удара на полкилометра севернее и снова попали под пушки. Недавно развернувшаяся истребительно-противотанковая батарея подбила еще несколько танков. Отставшие автоматчики завязали бой с нашей пехотой. Стояла неумолчная трескотня, вздымались черные разрывы мин.

Теперь, пожалуй, можно было рвануться к переправе, за боеприпасами. Но после прошедшей горячки уже как-то не хотелось покидать свою огневую. Увидев возвращавшихся по полю телефонистов, я кинулся к аппарату.

- "Луна"!..

"Луна" откликнулась радостным голосом гвардии капитана Бурундукова:

- Я кричу, кричу, а вы молчите!.. Какие потери? Я тоже был страшно рад, установив связь с дивизионом.

- Пронесло! Никаких потерь!..

- Никаких?

- Нет!

- Здорово! - весело заговорил Будундуков. - Я смотрел, что у вас творилось. Думал, что все перемешает! К вам сам поехал, с "огурцами".

- Да? А много?

- Пока на два приема... Еще будут. Снаряды - это сейчас было самое главное.

- Пойду встречать.

- Связывайся почаще, - кричал Бурундуков.

Выскочив из дома, я осмотрелся.

На безлесной, с невысокими холмами местности, покрытой снежным покровом, густо чернели воронки и россыпи рассеянной взрывами земли. Дымили подбитые танки и бронетранспортеры. Темнели распластанные тела солдат. И хотя направление главного удара вражеского клина снова переместилось на километр севернее, где сейчас шел такой же тяжелый, как недавно на этом участке, бой, здесь тоже не умолкала стрельба, по-прежнему вставали разрывы.

Вдоль дороги, ведущей от переправы к деревне, пригибаясь перебегали гвардии майор Васильев и два радиста. Далеко за ними, тяжело преодолевая снежное месиво, ползли автомашины с боеприпасами.

- Гребенников, восемь человек навстречу снарядам!

- По два человека от расчета, старший сержант Меринков. К машинам бегом! скомандовал Гребенников.

- Ну и заваруха! - Васильев тяжело присел на выступающий фундамент дома. Направляющие, вижу, торчат - значит, установки целы. А люди?

- Тоже... Врылись хорошо. - Я облегченно вздохнул, глядя на Васильева.

- Очень я опасался! - перевел дыхание Васильев. - Только вот что. Я считаю, что батарее надо оставаться здесь. Ты как?

- Согласен, очень уж пехота любит, когда мы рядом. Подошли машины с боеприпасами. Намучившиеся без снарядов огневики бросились их разгружать и заряжать установки. Батарея снова была готова к бою.

- Я, пожалуй, вернусь в дивизион, - кивая на пустые машины, сказал Васильев. - В случае необходимости действуй самостоятельно.

Я утвердительно кивнул.

- А это еще что за машина? - Васильев, прищурившись, смотрел в сторону Одера. - "Санитарка". Соседей, что ли? Слишком опасно ей тут разъезжать.

Юркая санитарная машина, пробираясь между воронками, быстро приближалась. Вот, встретив раненого, она притормозила. Выскочили две девушки. Подхватив бойца под руки, они быстро втащили его через заднюю дверь в кузов. Машина снова двинулась в нашу сторону.

- Ух, молодчины эти девчата! - Васильев даже ногой притопнул. - Ты видел такое? Ну, скажи?

Но я, не спуская глаз с машины, молчал.

В кабине, рядом с шофером сидела Катя. Я ее сразу узнал по золотым волосам. Было лишь непонятно, что могло занести машину из полевого госпиталя на передовую.

"Санитарка" остановилась, и Катя, выскользнув из кабины, подбежала к нам.

- Ты жив... - она протянула мне руки. - За переправой ваши сказали, что здесь должно быть много раненых. Давайте мы их заберем, минуя медсанбат. - Она заметила Васильева и мчавшихся к нам батарейцев. - Здравствуйте. Ну, где ваши раненые?

Это получилось необыкновенно трогательно: девушки-медики, пробившиеся к нам, в самое пекло.

- Нет у нас раненых, товарищ младший лейтенант медицинской службы! наперебой закричали солдаты, в их голосах слышалась радость. И даже как бы легкое сожаление, что вот никого не увезут с собой эти замечательные девчата. - Все целы и невредимы. Вот в деревне их много...

- Катечка! - Растроганный Васильев завладел Катиной рукой и попытался поднести ее к губам. - Один я раненный, и в самое сердце...

- Тогда в деревню! - девушка приветливо помахала нам и вскочила на подножку. - До свидания!.. - Я все-таки успел поймать ее прощальный взгляд.

Объехав дымящегося "тигра", "санитарка" понеслась по деревне, где к ней потянулись со всех сторон раненые бойцы.

- Да кем же она вам будет? Откуда? - засыпали меня вопросами со всех сторон.

- Тоже москвичка. До войны были немножко знакомы. Замечательная девушка.

- Да уж куда лучше... Славные сестрицы. Сейчас они обратно поедут.

- Ну, бывайте. - Васильев направился к машинам. Вскоре телефонист снова подозвал меня к телефону. Бурундуков на том конце провода закашлялся, потом невнятно спросил о Васильеве. Я ответил ему, что тот отправился обратно. Бурундуков снова раскашлялся и вдруг совсем неожиданно спросил, как я себя чувствую. Это означало что-то необыкновенное.

- Что случилось? - спросил я тревожно. Помолчав, гвардии капитан Бурундуков произнес;

- Пулей в лоб убит лейтенант Богаченко. Я застонал...

- Ты слышишь? Алло! Почему молчишь? - Я не мог вымолвить ни слова, горло сдавило, боялся вот-вот разревусь.

С того дня из нашего выпуска остались в дивизионе только мы с Комаровым. И невольно закрадывалась мысль: чей же теперь черед?

Женю похоронили на берегу Одера. Я долго еще стоял у могилы, утирая мокрое от слез лицо.

Бой продолжался до вечера и еще несколько дней. До конца измотав свои силы, фашисты прекратили безуспешный штурм плацдарма, так и не прорвавшись ни на одном участке.

На подступах к Берлину против войск Первого Украинского фронта противник соорудил три оборонительные полосы. Первая или главная полоса проходила по левым берегам рек Одер и Нейсе. Она имела несколько позиций со сплошными траншеями, дотами и дзотами. Глубина ее достигала 5 - 10 километров, а общая глубина обороны составляла 20 - 40 километров.

Мобилизовав всех стариков и мальчишек и вручив им оружие, издав приказ о расстреле на месте всех, кто попытается отступить, фашисты приготовились защищаться до конца.

- В этом наступлении, - сказал гвардии майор Васильев на совещании, - есть ряд особенностей и вот какие: во-первых, для прорыва сильной обороны немцев создается крайне большая плотность артиллерии - двести тридцать стволов на один километр фронта. Это в среднем, конечно.

- Двести тридцать! Это же встать некуда будет. Надо заранее место подобрать, оградить и охрану поставить, - подсказал кто-то из присутствующих.

Это было и удивительно и даже немножко смешно - охранять пустой участок под будущие огневые.

- Да, - подтвердил Васильев. - Выберем, поставим охрану, а вскорости и сами переберемся. Теперь дальше. Время переправы через Нейсе нам не определено, но как говорится, "огнем и колесами" - пойдем сразу, как наведут мосты.

К этому было не привыкать, и все только закивали головами.

- Ну и последнее. В этой операции будут широко использованы дымовые средства. Весь район боевых действий самолеты закроют дымовой завесой.

- Дымовой завесой? Это-то зачем? Всю войну без дымов прекрасно обходились.

- Это все химиков штучки, - как всегда, врезался голос Бурундукова. Газов в войну не применяли, отличиться им не удалось, так теперь дым в глаза решили пустить... Как установки-то наводить будем, если все в дыму закроется?

Несмотря на серьезность момента, все захохотали.

- Стоп! - Васильев решительно приподнял ладонь. - Ничего тут страшного нет. - Он посмотрел на меня. - Ты что-то рассказывал о применении дыма на Карельском?

Я пожал плечами:

- Это в малом масштабе было. Задымили небольшой участок для роты, чтобы прикрылась, атакуя первую траншею противника.

- Ну, а видимость-то была какая?

- Там, где дымили, - никакой.

- Ну, что я говорю! - взвился опять Бурундуков.

- Значит, все сделаем заранее. Наведем установки, провешимся, батарейки новые в фонарики вставить надо. Применимся к обстоятельствам, так сказать. Выкладывайте свои соображения, - Васильев взглянул на нас.

Обсудили вопросы взаимодействия, детальный маршрут и сигналы на случай, если придется двигаться и действовать внутри дымзавесы. Потом разошлись по своим подразделениям.

Подбирать место для огневых позиций взялся Бурундуков. То ли он не нашел хорошего участка, то ли действительно опасался, что дымзавеса может серьезно затруднить действия батарей, но выбрал он место на самой вершине очень высокой и крутой горы.

- Никакому дыму и туману сюда не добраться, - горделиво объявил он, после того как установки с трудом преодолели крутой подъем.

- Где уж там, если машины еле поднялись, - шутили мы, еще не осмотревшись как следует. Но когда разобрались, то ахнули. Как зарываться-то будем? Гора сплошной камень. Настоящая скала!

Васильев укоризненно взглянул на начальника штаба.

- Чем ты думал-то? Может быть, сам будешь аппарели выдалбливать?

В прежние времена, как только Бурундуков попадал в затруднительное положение, он сразу мрачнел, сейчас же только усмехнулся.

- Ничего, отроют! А то силу некуда девать.

Ничего другого, как ломать эту скалу, не оставалось. Кругом все удобные участки были уже заняты. Раздевшись до пояса, расчеты весело взялись за ломы и кирки.

16 апреля в 6 часов 15 минут началась самая мощная за все время войны на Первом Украинском фронте артподготовка. Левый берег дрогнул от обрушившихся на него снарядов. Казалось, земля не выдержит такого удара. В воздухе повисли наши самолеты. Полетели со штурмовиков желтые трассы реактивных снарядов. Одновременно авиация поставила дымовую завесу, простиравшуюся на десятки километров.

Громадные белые валы со всех сторон обступили высоту, на которой находился дивизион. Они текли мимо, клубясь у нашего подножья. Эти несколько высот, куда не добралась дымзавеса, казались зелеными рифами, выступающими посреди молочного моря.

- Кто оказался прав? - торжествовал Бурундуков. - Посмотрел бы я на вас там внизу сейчас.

А внизу грохотали пушки и гвардейские минометы. То и дело из молочных волн вырывались ослепительные трассы залпов других гвардейских минометных дивизионов и полков, уносились в небо и снова ныряли в это бурлящее белое море.

Васильев, находившийся на НП и тщетно пытавшийся связаться с нами по телефону или рации, - ничего не было слышно, - в конце концов прислал Федотова.

Улыбаясь и напряженно вслушиваясь, мы тщетно пытались понять, что хочет сказать старший разведчик. В грохоте артподготовки ничего нельзя было разобрать.

- На, пиши, что ли! - Бурундуков сунул Николаю карандаш и лист бумаги.

- Батареям подготовиться к форсированию Нейсе, - написал Федотов.

- Когда? На чем?

- Мосты наводятся. К 9.00 быть в районе переправы.

- Стрелять с этих огневых еще будем?

- Нет!

Чуть ли не ползком спустившись с высоты, мы форсировали Нейсе еще до десяти часов.

Выдавая командирам подразделений листы карт нового района боевых действий, Бурундуков вдруг торжественно объявил:

- К Цоссену выходим! Знаете такой?

Большинство офицеров отрицательно покачали головами.

- Вот здесь расположится мой штаб при следующем перемещении дивизиона. Бурундуков ткнул пальцем в карту и самодовольно рассмеялся, - В Цоссене до последних дней находился германский Генеральный штаб, а теперь будет мой!

Все-таки рассмешил. Действительно, неплохое место подобрал он для своего штаба, состоящего из писаря да делопроизводителя. Ну, еще шофера штабной машины к ним можно бы приплюсовать.

Итак, мы будем участвовать в штурме Берлина. Солдаты ликовали. Исписав все снаряды на установках надписями: "Даешь Берлин!", "Смерть Гитлеру!" - расчеты принялись за штабели и там все расписали. Ведь от Цоссена до Берлина оставалось всего пятнадцать километров.

В таком-то праздничном настроении и застали дивизион прибывшие гвардии подполковник Кузьменко и Крюков.

- Художники, - буркнул Васильев, заметив надписи на снарядах. Я не мог понять, что его рассердило. Но уже через минуту все стало ясно.

Полк снимался с Берлинского направления и перебрасывался на левый фланг фронта к Герлицу и Дрездену, где создалась какая-то опасность.

Приказ есть приказ! Вскоре, осторожно объезжая двигавшийся навстречу нескончаемый поток войск, батареи двинулись обратно на юго-восток.

На автостраде обошли растянувшийся на много километров гвардейский казачий корпус. Бравые рубаки тоже двигались на юг охранять фланг фронта. Неторопливо цокали по асфальту копыта коней, поскрипывали повозки. Очевидно, казаки, как и гвардейцы-минометчики, считали, что война для них, в основном, кончилась.

- Привет богиням артиллерии! - крикнул какой-то белобрысый казачок. Было приятно, что даже гордые казаки признают "катюши", и установки чуть замедлили ход, чтобы люди перебросились несколькими словами с кавалеристами.

Глава десятая. На Прагу

Дивизионы расположились на широком многокилометровом участке фронта. Активные действия здесь уже не велись и присутствие противника угадывалось только по отдельным пулеметным очередям и редким разрывам мин. Приближались майские праздники, и личный состав готовился их встречать. Планировался, как всегда, праздничный обед по подразделениям и другие обычные для фронтовой части мероприятия: кинофильм, подарки, и, кому положено, вручение правительственных наград.

Правда, вздохи сожаления об утраченной, такой реальной возможности войти в Берлин раздавались долго. Васильев и Комаров готовили еще и свой, сугубо личный, праздник. Они ждали гостей, и трофейная малолитражка стояла в полной готовности выехать за приглашенными в полевой госпиталь.

Правда, на этот раз госпиталь отстоял от дивизиона километров за сто, но что могло значить такое расстояние для Васильева и Комарова, исколесивших многие тысячи километров?

- Поддерживаем, так сказать, контакт! - очевидно, повторяя слова Васильева, сказал Иван. - Кстати, и эта твоя синеглазая Катя тоже собиралась приехать. Васильев сказал ей, что ты очень ждешь.

Я был совсем огорошен.

- С какой это стати жду и почему моя? - Конечно, рад был повидаться с Катей, но уж никому бы в этом не признался.

Праздничный обед в дивизионе готовился под руководством Ильчибаева.

- Совсем переменился человек! - Кобзев только руками разводил. - Прямо шеф-поваром стал, да и только. Хоть сейчас его в любой ресторан посылай. Так и шпарит антрекотами да ростбифами всякими. Откуда только научился?

И верно, Ильчибаев, которого первый расчет выделял обычно кашеварить, так полюбил свое дело, что стал готовить куда лучше полковых поваров. Вдобавок ко всему, он завел себе белый колпак и фартук, которые постоянно стирал и крахмалил. В таком виде, да еще засунув за пояс здоровенный кухонный нож, он любил прогуливаться по дивизиону, возбуждая смех и шутки солдат.

По совместительству он выполнял и несложные обязанности ординарца командира батареи. Я считал, что и с ними он справлялся отлично.

- Мать честная, - сказал как-то Васильев, аппетитно обгладывая жареную утиную ножку и рассматривая большой набор разных кастрюлек и сковородок, которые повсюду таскал за собой Ильчибаев. - Ты, Степан, прямо чудеса творишь, да и только. Придется тебя забрать из батареи.

Я привык к Ильчибаеву и серьезно опасался, что его могут перевести из батареи в повара. А "захватнические штучки" гвардии майора были всем хорошо известны. Поэтому, беспокойно улыбнувшись, сделал шаг вперед.

- Ничего не выйдет, товарищ гвардии майор. Ильчибаев у нас, как отличный номер расчета, к медали представлен, да и кроме того...

- Кроме того, он твой ординарец, - продолжил Васильев. - Ладно, шучу. А медали-то, кстати, через меня проходят.

В эти предпраздничные дни Ильчибаев, возглавив целую группу помощников, что-то разделывал, варил, жарил.

Снова зашел Васильев, живо интересовавшийся, как идет подготовка к празднику.

- Обязательно, когда гости приедут, чтобы при колпаке и фартуке был, и чтобы чистые были!

- Они у него всегда чистые.

- Все-таки... И нож пусть за пояс заткнет. Ему идет. Показать надо медикам, с кем дело имеют!

С утра первого мая чуть моросил дождик, но тучи быстро прошли и установился яркий солнечный день. Светлый, тихий и совсем не ратный. Там, в Берлине, шли тяжелые, кровопролитные бои, а здесь, на фланге, никто даже и не стрелял. Одни только разведчики сидели на НП, да в дивизионе с утра крутился Федотов. Пришел поздравить с праздником.

- Очень правильно сделал, что пришел, - я крепко пожал руку старому другу.

- А как же! - разулыбался Николай.

- Пообедаешь в батарее да захватишь с собой. Тут у нас всяких пирогов наготовили...

- У нас самих есть! - Неожиданно разведчик посерьезнел. - Что я вам сказать хочу. Давайте, пока спокойно, на Одер съездим, на могилку.

Я уже думал об этом и был очень тронут тем, что разведчики не забыли Женю.

- Обязательно. При первой же возможности, - пообещал я Николаю.

В 12 часов дня состоялось торжественное построение. В новом обмундировании, в начищенных сапогах, со всеми многочисленными наградами на груди огневики выглядели впечатляюще.

Под разученный марш артиллеристов они прошли мимо трибуны, составленной из снарядных ящиков. И хотя у многих "стариков" плохо гнулись натруженные за полвека ноги, все равно это было замечательное зрелище. Марш подразделений возглавляли боевые командиры: офицеры, старшины, сержанты.

- Да здравствует Первое мая! - кричал с ящиков гвардии подполковник Кузьменко, прибывший на праздник, и громкое "Ура!" разносилось по всей округе.

По случаю праздника сняли взыскание с Комарова, наложенное за неудовлетворительную строевую подготовку.

Взыскание Иван получил совсем неожиданно.

В марте в полку вручали ордена и медали особо отличившимся в боях на Сандомирском плацдарме и под Краковом. В числе их был и Комаров.

Однако из-за какой-то погрешности в наградном листе орден ему в тот день не вручили. А через неделю, когда ошибку исправили, ему приказали для получения награды выехать в штаб фронта. Там он и совершил оплошность.

Награды вручал старый заслуженный маршал, приехавший по делам из Ставки. По алфавиту награжденные подходили к маршалу, принимали награду, отвечали на поздравление и отходили. Сказать про Комарова, что он просто хороший строевик, - это слишком мало. Направляющий парада 7 ноября 1941 года, он словно был рожден для того, чтобы носить военную форму. И вот на глазах изумленных офицеров и генералов штаба фронта, приняв награду от маршала, он при отходе повернулся через правое плечо.

- Через правое плечо? - машинально переспросил Васильев, слушавший очень внимательно доклад Комарова.

- Он мою левую руку задержал, - пытался оправдаться Иван.

Но Васильев во всех случаях признавал только факты:

- Сделал тебе кто-нибудь замечание?

- Нет... Только по дороге из штаба какой-то генерал встретил и повернул кругом раз двадцать.

- Маршал Конев был там?

- Был. Сидел в стороне, положив нога на ногу.

- Ну, все! Объявляю вам, товарищ гвардии старший лейтенант, строгий выговор, - решительно произнес Васильев.

И теперь обидное взыскание было снято.

Приехали и долгожданные гости. Поразмыслив, Васильев привел их к обеду в батареи. Солдаты радостно встретили медиков. Многим из них и разговаривать-то не приходилось с женщинами чуть ли не с самого начала войны. И сейчас батарейцы всеми силами старались заслужить расположение гостей. В свою очередь, и те были очень внимательны с воинами. Катя, как всегда, выделявшаяся красотой, обаятельностью, для каждого находила и теплую улыбку и хорошее слово. Не спускал с нее глаз и я. После обеда разошлись побродить.

За Одером разведчики где-то раздобыли несколько новых мячей, один из них я преподнес Кате. И вот, постукивая мячом о землю, мы весело брели вдвоем по чуть заметной тропинке вдоль опушки леса.

Вдалеке на юго-западе зеленели отроги Карпат, выше они отливали золотыми бликами горных лугов. Серебристо-голубые вершины тонули в солнечной дымке.

Я чувствовал, что Катя совсем пленилась горным пейзажем. И вдруг повернулась ко мне с улыбкой:

- А ваш полк, случайно, не попадет в эти горы? Ведь вас то и дело куда-то бросают!

- Все может быть.

- Хорошо бы. Если окажетесь там, я обязательно к тебе приеду. Всеми правдами и неправдами вырвусь. Хотя бы на своей "санитарке". И пойдем с тобой по горам. Будем карабкаться по тропкам, перебираться через ручейки, пить из них прозрачную холодную воду. Замечательно!.. В этом краю, наверное, и люди должны быть сильными, красивыми. Повидать бы, как живут... И цветов я наберу, и сплету два венка... Ну, чего ты молчишь?

Что я мог ей сказать? Только то, что не имею права идти с ней в горы, да и сейчас, пожалуй, вместе находиться не стоило бы. Слишком она мне нравилась, и уже не просто как товарищ, землячка.

- Все о своей батарее думаешь? - весело продолжала Катя. - А живая Катюша с тобой рядом. Может быть, тебе это имя слишком надоело? - и она лукаво заглянула мне в глаза.

Нет! Больше скрывать от Кати, что я не свободен, было нельзя.

- Почему надоело?.. Очень нравится, - глухо выдавил я. - Я даже жену просил дочку Катей назвать, если без меня родится...

Кажется, она даже вскрикнула от удивления, и мы долго шли молча.

- Вот уж никогда не думала, что ты можешь быть женат. Тебе ведь и двадцати еще двух нет. Когда же ты успел?

Я стал ей рассказывать о заводе и своей встрече с Таней. Катя внимательно слушала.

- А мне ведь еще тогда, в Выборге... - Она не докончила, отвернувшись на миг. - Ну, да ладно. Хватит об этом. Давай возвращаться.

И прошла вперед. Я смотрел, как легко замелькали ее длинные красивые ноги. Вот она перескочила через небольшую воронку, потянулась и сорвала с куста пушистую веточку...

Поздним вечером мы провожали девушек. Степенно поддерживая под руку Валерию Николаевну, прогуливался по дороге перед машиной гвардии майор Васильев.

В стороне что-то горячо доказывал Вале Иван Комаров. Оживленно беседовала с группой солдат Катя. Наконец, попрощавшись со всеми, повернулась ко мне.

- Ну, до свидания, - и протянула руку. Я заставил себя взглянуть ей в лицо, в ее синие слепящие глаза. "Наверное, не придется больше встретиться", грустно думал я.

Она только кивнула, словно прочтя мои мысли. "Олимпия" вырвалась на дорогу к автостраде и направилась в сторону Бреславля.

Внезапный срочный вызов на совещание к командиру полка встревожил всех: "Зачем? Что еще там могло произойти? Неужели капитуляция?"

Видный и всегда подтянутый, гвардии подполковник Кузьменко на этот раз выглядел как-то особенно торжественно. Но слова его прозвучали резко.

- В столице Чехословакии - Праге - восстание. Наши дорогие братья обратились к Советской Армии за помощью. Полк выступает для освобождения Праги.

Предстоял еще один, и, без сомнения, славный рейд.

- Буду встречать батареи у поворота с автострады к городу Бунцлау, где захоронено сердце великого русского полководца фельдмаршала Кутузова. Кто придет первым, первым и получит боевую задачу. Выполняйте! - заключил Иван Захарович.

Командиры батарей стремглав бросились к своим машинам.

- Тревога!.. Моторы! - такую команду я громко выкрикнул своей батарее. Расчет мой был прост. Пока другие батареи начнут грузить все свое имущество, которым порядком обросли, наша уйдет вперед и первой вступит в бой. Установки начали медленно выходить на шоссе.

Солдаты на ходу запрыгивали в медленно движущиеся машины. Вот и Ильчибаев вскочил с одним карабином. Все его кастрюльки остались на месте.

- Пункт назначения: поворот с автострады на Бунцлау! - крикнул я Кобзеву, оставшемуся собирать батарейное имущество.

Двигаться по широкой и прямой автостраде было легко. Временами я высовывался и спрашивал у Меринкова, все ли идут установки.

- Идут! - отвечал Виктор Меринков, следивший за нашей маленькой колонной.

И Царев нажимал на скорость.

Остался в стороне дымящийся Бреславль. Через два часа напряженной езды слева показался широкий поворот. Там стояли офицеры, встречающие свои части. Среди них был и Кузьменко. Завидев батарею, командир полка довольно взглянул на часы. Вскоре подошли и другие машины.

Отдав воинские почести памятнику великому полководцу, дивизионы направились дальше. К линии фронта торопливо двигались и другие части.

Утром 7 мая 1945 года артиллерия наступающей группы войск открыла огонь. После залпа "катюш" нечасто забили ствольники. А вот уже Васильев поднял руку. Сейчас будет дан залп, означающий конец артподготовки и начало атаки механизированных частей.

- Огонь!

Шесть лет изнывали чехи и словаки под фашистским гнетом и теперь они с ликованием встречали своих освободителей. К дороге, ведущей на Прагу, высыпали жители прилегавших городов и поселков, они восторженно кричали:

- Ура! Наздар!

Летели букеты цветов. Растроганные такой встречей, солдаты тоже не оставались в долгу и бросали чехам разные сувениры. Напряженный и стремительный марш. Стучали гусеницы "тридцатьчетверок", шуршали шины "катюш".

На Прагу!

Где-то за Ческа Липой дивизион остановился на короткий привал помыться и перекусить. Остановились прямо в поселке, съехав только на кромку дороги.

Радостные жители обступили солдат.

Надо сказать, что давно, еще под Ржевом, политработники достали куски алой ткани. Их раскроили, и Юра Черепанов старательно вывел на них самые дорогие надписи: "За Родину!", "Смерть немецким оккупантам!", "Вперед, на Запад!" и другие. Эти транспаранты нашили впереди на чехлы боевых машин, и с ними дивизион прошел всю войну. Теперь потемневшие и выгоревшие, местами лопнувшие и зашитые, они были еще ближе и дороже.

Под восторженные восклицания жителей к нам направлялась большая группа солидных граждан. Впереди шел крупный старик с большими белыми усами. Он торжественно обошел нас с рукопожатием.

- С чем пожаловали? - спросил Васильев, улыбаясь и крепко пожимая руку старика.

Оказывается, делегация пришла с крайне важным делом.

Жителям поселка очень дорога помощь и дружба великого братского советского народа, и они просят на память у воинов один из транспарантов, нашитых на замечательные "катюши". Взамен они принесли красную парчу, и художник с ними, - он сейчас же напишет, такую же в точности, надпись на парче.

Пришлось отставить котелки. Всех воинов тронула просьба чехословацких граждан.

- Что ж, дорогие братья, это можно, - сказал за всех Васильев. - А надпись не обязательно такую и по-русски. Можно и по-чешски.

Снова и с еще большей силой раздались восторженные крики жителей. Пока художник работал, появились чарки.

- Э!.. Нет! - Васильев, выпив одну чарку, решительно отстранил вторую. Следующую в другой раз.

Под приветственные восклицания чехов, с ярко сиявшей надписью на чешском языке: "Да здравствует великая дружба советского и чехословацкого народов!" дивизион двинулся дальше, на Прагу.

Из-за этой непредвиденной, хотя и приятной, задержки мы несколько отстали от других дивизионов и теперь торопились наверстать расстояние.

Дорога, пролегавшая по равнине, начала подниматься в горы и вошла в небольшое ущелье. Совсем недавно еще здесь проходил бой, валялись разбитые зенитные пушки, которые фашисты использовали как противотанковые. А впереди слышалась артиллерийская стрельба. Миновали ущелье и сразу же увидели, как разворачивается второй дивизион нашего полка. Было хорошо видно хлопотавшего перед фронтом батарей командира второго дивизиона гвардии майора Баранова.

Баранов начал воевать, как и Васильев, командиром батареи, только это был кадровый офицер. Он умело командовал и батареей и дивизионом и снискал к себе любовь и уважение всех воинов. Вот и в этот момент его установки быстро изготовились к стрельбе, и Баранов поднял руку, чтобы подать команду "огонь!"

Видимо, противник хорошо просматривал этот район. Сразу же вокруг огневых второго дивизиона встало несколько разрывов и один из них - рядом с Барановым. Взмахнув рукой, чтобы подать команду для открытия огня, он упал...

Когда мы проехали к более безопасному месту, куда переместился второй дивизион после залпа, тело гвардии майора Баранова, бережно обернутое плащ-палатками, уложили на машину.

Ранним утром 8 мая 1945 года, вслед за двигавшимися полным ходом колоннами механизированного полка, дивизионы вошли в небольшой чешский поселок. Танки, спешившие на помощь осажденной столице, прошли дальше, а батареи медленно съехали за обочину шоссе.

- "Катюши!" - восхищенно переговаривались меж собой жители поселка.

Установки выстроились в ряд.

- Снять чехлы! - раздалась команда. - Угломер!.. Прицел!..

Направляющие высоко поднялись, готовые к открытию огня.

Пока отрывали могилу, кто-то подошел к местным жителям и попросил цветов.

- Для погибшего командира, - пояснил он.

Жители разбежались по своим цветникам.

Гвардии подполковник Крюков произнес прощальную речь. Затуманившимися от слез глазами в последний раз смотрели солдаты на своего командира.

- Памяти гвардии майора Баранова, дивизион... огонь!

Снаряды понеслись далеко вперед, где еще находились остатки сопротивляющегося врага.

Пыль, поднявшаяся от залпа высоко в небо, оседала на могилу и вокруг...

Прощальный траурный залп оказался и последним залпом полка, потому что война кончилась. Танки и артиллерия перемалывали последние очаги сопротивления врага, и "катюши" уже можно было не вмешивать.

Воины стояли у могилы...

Но надо было спешить к Праге. Батареи начали вытягиваться вдоль шоссе. Вместе с колонной механизированного полка дивизион вошел в Прагу.

Командир механизированного полка прямо на площади произнес речь, а после подошел ко мне. Это был Смирнов - комбат из-под Красной Поляны. Вот когда пришлось нам с ним встретиться.

Глава одиннадцатая. Отгремели бои

Отгремели бои. Умолкли и "катюши". Они внесли свой полновесный вклад в дело победы над фашистскими захватчиками.

На первом этапе войны, когда, скажем прямо, танков и самолетов у нас было маловато, летучие батареи и дивизионы "катюш" своими сокрушительными налетами уничтожали живую силу и технику наступающего врага, нанося ему неисчислимый урон.

Велика была их роль и в наступательных боях. Гвардейские минометы громили отступающие колонны гитлеровцев, отсекали им пути отхода, срывали контратаки. Тяжелые снаряды разрушали самые мощные оборонительные сооружения.

Теперь почищенные, свежевыкрашенные, они тихо и гордо проезжали по улицам европейских столиц. После Германии и Польши побывали в Чехословакии и Венгрии. А 24 июня полк Кузьменко оказался под Веной. И когда в Москве гремели залпы и развевались знамена в честь великой победы советского народа, в Вене тоже был свой большой праздник.

Командующий Центральной группой войск маршал Конев отвел для торжества ни больше ни меньше, как старинный дворец австрийских императоров. Дворец Франца-Иосифа - так он назывался.

"Хорошо воевали - хорошо и отдыхать должны!" - сказал маршал.

Это было действительно прекрасное здание.

И, конечно, не думали не гадали старые стены дворца, что им придется принимать таких необычных гостей.

Немало потрудились портные Будапешта, Праги, Вены над парадными мундирами советской гвардии. Казалось, старые императоры и герцоги удивленно взирали на победителей из своих золоченых рам.

Рдели знамена, сияли победоносные ордена на мундирах. Светились и лица победителей.

Не подкачал на этот раз и Военторг. В банкетном зале красовались не надоевшие всем узкие трофейные бутылки, а особая московская с традиционной белой головкой. Столы ломились от снеди.

В танцевальном зале гремел оркестр. "Катюша" и "Любушка" сменяли друг друга. И, конечно, венский вальс! Ну как было не станцевать его на родине Иоганна Штрауса, в том зале, где он дирижировал когда-то оркестром. И скользили каблуки гвардейцев по навощенному венскому паркету. Скользили, лихо притопывали. Ведь для многих это был первый в жизни бал.

Начал я с кануна Великой Отечественной войны, значит, и точку нужно ставить с ее окончанием. Поэтому совсем кратко.

Вскоре мы узнали о том, как применялись наши системы при штурме Берлина. Против эсэсовцев, отчаянно оборонявших каждое здание города, на прямую наводку вывели гвардейские минометы. Батареи в упор всаживали целые залпы в сопротивляющихся.

А на ближайших учебных стрельбах мы попробовали вести огонь одиночными снарядами и пристреливать отдельные цели.

И тоже получилось неплохо.

Это были первые шаги в овладении новым могущественным оружием - ракетами!

Неожиданно в полк пришло распоряжение представить фамилии двух офицеров кандидатов для поступления в академию. И хотя желающих нашлось немало, мы с Комаровым тоже подали рапорта. Рассудили просто: "Не пошлют в этот год больше будет шансов в следующем".

Война была позади, и что могло омрачить нашу любимую, хотя и нелегкую воинскую службу?

Но в такие минуты не надо забывать, что и на мирном, казалось бы, ровном пути могут возникнуть неожиданные рытвины и ухабы.

В самом наилучшем настроении возвращались мы с тактических учений в свой гарнизон. Я ехал, как всегда, в кабине первой машины. Мысли были самые радужные:

"А вдруг пошлют в академию?.. Учеба... Мирная жизнь. Родные - Таня, мать, брат..." Я так размечтался, что не замечал, где и как мы едем. Шофер первого класса Царев был у нас признанным водителем. В этот момент, преодолев высокий подъем, боевая машина пошла под уклон. Дорога была пустынной. В то время по юго-восточной Европе колесило много греков, бежавших от разгула реакции в своей стране. Смуглые, в яркой одежде, они выглядели колоритно на фоне южной природы.

И вот крутой поворот, а за ним - запрудившие всю дорогу греческие повозки, дети, женщины, старики. Они с ужасом смотрели на несущуюся на них громадную военную машину, грозившую всех раздавить, смять...

- Тормози!.. - мы одновременно схватились за рычаг. Нога Царева до отказа выжала педаль ножного тормоза.

Тяжелая боевая машина с людьми, со снарядами, стремительно скользя по асфальту, неумолимо приближалась к толпе.

Мы не наехали на них. Буфер легко столкнул в сторону бетонный столбик ограждения, и перед нашими глазами встал почти отвесный обрыв.

Грохот падения... Темнота. Не знаю, сколько я был без сознания. Потом различил журчание воды. Она быстро заполняла кабину. Собрав последние силы, выбрался наружу... Кажется, все живы. Сверху торопливо спрыгивали и бежали наши солдаты и офицеры...

Ноги подломились, и я тяжело рухнул обратно в ручей.

Дней семь я был отрешен от окружающей жизни. Иногда перед глазами смутно мелькали знакомые лица. Смутно и расплывчато. Наконец, под тревожными взглядами медсестер начал вставать. Все-таки ожил, но силы возвращались медленно.

Приехал Комаров. На цыпочках прошел к кровати, присел на стул, негромко, хотя в палате, кроме нас, никого не было, начал рассказывать полковые новости.

- Люди все здоровы, установку почти отремонтировали, комиссия, расследовавшая случай, установила, что мы в происшедшем не виноваты.

Я с облегчением откинулся на подушку.

- Когда ты поправишься-то? - спросил Иван. - Ходить можешь?

- Только если поддерживают.

- Дело-то какое! - Лицо его вдруг расплылось в улыбке. - Кузьменко ведь нас представил, как кандидатов в академию, и уже выезжать надо. Утвердили... Хорошая весть лучше всякого лекарства. Вскоре, поблагодарив от всего сердца работников госпиталя за лечение, осторожно усаживался в кабину машины.

- Понеслась! - прокричал Иван из кузова.

И вот последние дни в полку, в котором провоевали всю войну. Со сколькими товарищами надо проститься, сколько получить напутствий. И мы с Иваном ходили по городку.

В последний раз взглянули на свои "катюши". Строго выровненные, идеально чистые боевые машины стоят в артпарке в полной боевой готовности. Последнее прощание с батарейцами и разведчиками. С Федотовым, только недавно вернувшимся из Москвы, где он в единственном числе представлял наш полк в колонне Первого Украинского фронта на параде Победы.

И вот осталось проститься с двумя полковыми святынями. Знамя 70-го гвардейского минометного полка. Алое полотнище, яркие орденские ленты. И рядом - колонка фамилий погибших воинов. Первый - Миша Будкин и за ним его разведчики. И дальше дорогие имена: Прудников, Плюша Сорокин... Гвардии капитан Чепок... Женя Богаченко... Последняя - гвардии майор Баранов.

На посту часовой с автоматом. Мы встали рядом. Приложили руки к козырькам...

Не было у воинов Великой Отечественной войны лучших в жизни дней, чем те, когда они с победой возвращались на Родину.

По Венгерской равнине, по ущельям Закарпатья, по привольной Украине один за другим с запада на восток шли эшелоны. Из окон классных вагонов, дверей теплушек рвались наружу звуки гармошек, патефонов, аккордеонов и, все заглушая, гремела многоголосая солдатская песня: "..Ты ждешь, Лизавета, от друга привета, и не спишь до рассвета - все грустишь обо мне".

Разъезжались по домам воины-победители.

На узловых станциях эшелоны подолгу стояли. Воины гуляли по перрону, знакомились, отыскивая земляков.

Гаубичник с Одерского плацдарма!.. Я дернулся было к капитану, но вовремя вспомнил, что тот не очень приветлив. Но капитан подошел сам.

- Сколько лет, сколько зим!.. Тоже домой? Я вот совсем. К детишкам. - Он устало улыбнулся.

- А видели бы кадровики, как вы с "тиграми" управлялись - ни за что бы не отпустили, - горячо сказал я ему.

- Да... Было дело под Полтавой, - улыбнулся капитан.

- Не под Полтавой, а на Одере.

- И под Полтавой было, - капитан подморгнул, - Надо бы отметить такое дело!

Разве я мог отказать офицеру, спасшему мою батарею в тяжелом бою?

С нашим эшелоном шла одна теплушка, в которой ехали люди, возвращавшиеся из фашистской неволи. За все время пути они почти не выходили из вагона. Вся группа сошла в Киеве и долго стояла на перроне, чего-то ожидая.

Прогуливаясь вдоль состава, я как раз проходил мимо них, когда какой-то человек из этой группы взволнованно выкрикнул мое имя.

Я изумленно обернулся...

Видимо, мое удивление отразилось на лице, потому что человек замедлил шаги и, как-то растерянно улыбнувшись, проговорил:

- Неужели ты меня действительно не узнаешь? Голос был глуховатый и неразборчивый, но все же очень знакомый.

Давно известно, что в жизни бывают самые удивительные встречи, но такой...

"Не может быть!.. Как же это?!". Еще мгновение, и я стремительно обхватил человека за плечи, прижал к себе, а он, уткнувшись мне в плечо, беззвучно зарыдал.

Неузнаваемый, с перекошенным плечом и шрамом через все лицо, весь какой-то чуть живой - это все-таки был Мишка Будкин.

- Мы все думали, что ты погиб!

- Ранило меня, - сказал Мишка, - своим же снарядом. - И он показал рукой на лицо и плечо.

- Значит, ты был... - не смог я произнести это слово: "плен".

Мишка взглянул на мой сверкающий погонами и орденами китель, кивнул и быстро опустил голову. У него снова брызнули слезы.

- Ты думаешь, я там находился по своей воле? Нет, этого я не думал. Всегда и я, и Комаров пошли бы за Будкиным на любое трудное дело. Жалость сдавила горло.

- Ну, мы за тебя и за других хорошо отплатили.

- Я жил этим, - сказал Мишка, - мечтал что-нибудь о вас узнать. Но чтобы вот так встретить!.. Иван жив?

Наш паровоз свистнул и дернул состав.

- Жив!.. Да вот он в вагоне спит - Я заметался. - Ведь нас послали... Когда ты в Москву приедешь?.. Я там же живу!

Я побежал к нашему вагону и вскочил на подножку.

- Напиши все! И скорее приезжай! - Я замахал Мишке рукой.

Тощая фигурка в какой-то иностранной засаленной и потрепанной блузе медленно двинулась к своим товарищам.

Все мое праздничное настроение как ветром сдуло. Я пошел будить Комарова.

Через несколько лет Будкин вернулся в Москву. К этому времени он отошел и стал похож на прежнего жизнерадостного и веселого Будкина. И только иногда нет-нет да и проскальзывали в нем неизгладимые следы перенесенных страданий в фашистской неволе.

...А на следующий день наш эшелон подходил к Москве. Замелькали знакомые названия дачных станций. Тихо стало в вагоне. Песен уже никто не пел. Даже те, кому нужно было ехать далеко, в Поволжье, на Урал и в Сибирь, разговаривали вполголоса. Все готовились к встрече с Москвой.

Мы давно уже сняли свои чемоданы с багажных полок, и они стояли в проходе в полной готовности. В чемоданах подарки - разные трофеи, патефон с пластинками, альбомы, зажигалки.

Подперев рукой щеку, о чем-то крепко задумался Иван Комаров. О чем? О прошедших боевых годах? О предстоящих трудных конкурсных экзаменах? Дома у него все в порядке. Родители ждут не дождутся сыночка. Я представил себе шумную радость отца Комарова и невольно улыбнулся.

Меня тоже очень ждали дома. Уже с начала сорок пятого года завод, на котором мне довелось работать в войну, перешел на выпуск сантехники отопительных радиаторов, раковин и прочего. Воспользовавшись переменами в цехе, переехала в Москву Таня. А я с тех пор, как попал в госпиталь, не писал ни одного письма. Думал, что скоро будем в Москве, а растянулось все на месяц. Конечно, мои волновались - не случилось ли чего?..

Москва... Эшелон с ликующими фронтовиками остановился у киевского вокзала.

"А ведь отсюда до Ленинских гор рукой подать!" - пришло мне в голову, и я сказал об этом Ивану. Тот счастливо кивнул.

Мирным светлым днем, теперь уже надолго, вернулись мы домой. От станции метро "Новокузнецкая" Комарову направо к Якиманке, мне налево - неподалеку.

Сразу потеряли свой вес чемоданы. Шел, не чувствуя ног, и озирался по сторонам.

Постарел наш тихий переулок. На стенах домов - громадные пролысины от обвалившейся штукатурки. А посередине большой пустырь. Фашистский стервятник, подбитый зенитчиками, врезался как раз в наш район. Совсем сдал, завалился на бок и наш дом, со всех сторон окруженный бревенчатыми подпорками.

И еще сразу бросилось в глаза: несмотря на воскресенье, людей на улицах немного и совсем отсутствуют малыши. А раньше они заполняли все тротуары и закоулки.

Много потерь и бед принесла война, но тем значимее победа!

Наш подъезд... Одна дверь, другая... Все мои оказались дома. Длинный и тощий Юрка, заложив руки за спину, расхаживал по комнате, мать с Таней увязывали очередную стопу рукавиц. В войну мать шила солдатское белье, ну а с окончанием ее, видимо, перешла снова на мирную продукцию - рукавицы для сварщиков.

Я втиснулся в двери, взволнованно произнес первые слова:

- Здравствуйте! С Победой, мои дорогие!

* * *

С той поры минуло двадцать пять лет. По всей стране разъехались боевые соратники из 70-го гвардейского минометного полка. Живут они на Урале и в Крыму, в Запорожье и Комсомольске. Но кое-кого удается встретить, про других услышать. До настоящего времени командует в пожарной охране автозавода имени Лихачева наш бравый старшина Николай Степанович Кобзев. Тоже пожарником в Бабушкине - Гребенников. Очень приятно встречать на страницах "Правды" и "Крокодила" рисунки Юры Черепанова.

В 1957 году я отдыхал в Ялте. Сидя на набережной, заметил любопытную пару. Плотный широкоплечий мужчина как-то уж очень галантно вел под руку даму. Я окликнул его. "Галантный кавалер" бросился ко мне, схватил в объятия. Встречу с Павлом Васильевичем Васильевым мы отмечали у одного из наших однополчан Григория Яковлевича Виноградова, служившего в то время в Ялте военкомом.

Удалось повидаться и с командиром полка. Иван Захарович по-прежнему бодрый и боевой. Старается поддерживать связи со всеми старыми воинами. От него узнал о Федотове. Николай - знатный дояр в Горьковской области.

Несколько раз заезжали ко мне по старому адресу другие боевые товарищи, но так и не довелось встретиться. В то время я служил в дальних гарнизонах. Так жаль...

Я не смог рассказать на страницах книги о всех боевых друзьях по дивизиону и полку. Я имею в виду Михаила Тарасюка, Виктора Постнова, Петра Завизиона, Григория Гуменюка, Геннадия Бесчастнова, Алексея Дмитриева, Александра Евстратова, Яна Борухова, Михаила Мусатова, Николая Кузьмина, Михаила Давиденко, Павла Комаркова, Василия Молчанова и многих, многих других. Надеюсь, что они не обидятся на меня за это. Им и всем солдатам и офицерам 70-го гвардейского минометного полка посвящается эта книга.