Гвоздь в пятке

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Перепрыгивая через ступеньки, я клял Мельбу последними словами. А заодно гадал, не перегнул ли палку, отказавшись от ее помощи в таком тоне? Может, стоило вести себя подипломатичнее?

По ходу дела я вспомнил и об автоответчике. Не подключить ли его снова? Через неделю-другую после открытия конторы я приобрел автоответчик. Вполне приличный агрегат. Исправно включался на третий звонок и так же исправно записывал сообщения.

Вот только никто из звонивших ни разу не сообщил ни своего имени, ни телефона. В результате я ежедневно прослушивал клацанье трубки о рычаг. Самыми ценными оказались записи восторженных возгласов типа «Ого, слушай-ка, тут эта штуковина говорящая отвечает!». После чего, ясное дело, раздавался радостный гогот.

Когда телефон за дверью разрывается от звонков так, что того гляди треснет, самое сложное – попасть ключом в замочную скважину. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем я открыл проклятую дверь. И тут же налетел на торшер, как вчера, во время визита Корделии. Нужно будет убрать его с дороги. Или вышвырнуть к чертям.

Трубку я схватил на пятый или шестой звонок.

То ли я опоздал, то ли помехи какие на линии? Трубка издавала громкий заунывный вой. Лишь секунд через десять-пятнадцать до меня донеслись членораздельные звуки:

– О, Хаскелл!

А потом опять сплошной вой. И стоны. И всхлипы.

Я не понимал, кто это. С относительной уверенностью мог только сказать, что женщина. Да и то лишь потому, что не знаю ни одного мужчину, который стал бы заливаться слезами и выть в телефон.

– О-о, какой ужас! Боже, боже, боже! Кошма-ар, кошма-ар!!

Теперь в дополнение к стонам трубка выдавала какие-то странные отрывистые звуки. Я было решил, что городская телефонная линия не вынесла столь бурного проявления чувств, но потом все же догадался, что это икает моя абонентка. В промежутках между стонами. И всхлипами.

Можете считать меня бесчувственным чурбаном, но все это мне изрядно надоело.

– В чем именно состоит ужас и кошмар? – как можно мягче попытался уточнить я.

Кажется, на том конце провода постарались взять себя в руки. Неизвестная особа с расстроенными нервами икнула еще разок-другой, потом шумно выдохнула и сообщила:

– Пушка моего убили!

Хриплый голос был неузнаваем, но, разумеется, мне не составило труда вычислить, с кем я имею честь беседовать. Не стану лукавить, особого восторга я по этому поводу не испытал.

– Вы должны приехать! – простонала Эммелин Джонстон. – Сию же минуту!

Прошло, правда, целых десять минут, прежде чем я затормозил у дома Эммелин. Небольшой кирпичный коттедж на самом выезде из города был обнесен аккуратным белым заборчиком.

А вот ближайший дом оказался на довольно приличном расстоянии от дома Эммелин. Почему, спросите? Вот и я задался тем же вопросом. А ответ на него получил, как только выбрался из машины и увидел двор миссис Джонстон. Никто из соседей просто-напросто не пожелал селиться ближе.

Весь двор был плотно заставлен всевозможными фигурками – не знаю зачем, но сейчас так модно украшать газоны и лужайки. Раскрашенные во все цвета радуги фанерные утки, гуси и прочие птички махали крыльями при малейшем дуновении ветерка. Были здесь еще и лягушки с черепахами – у этих на ветру раскачивались лапки, и даже некто смахивающий на всемирно известного «писающего мальчика». У бедняжки роль крыльев исполняли руки.

Ветерок дул приличный, и, пока я шагал через двор к крыльцу, все эти создания самозабвенно размахивали крыльями, лапами и руками. Странное, признаться, ощущение. Мне даже показалось, что фанерные обитатели лужайки взывают о помощи. Или хотят о чем-то предупредить.

Пытаясь не обращать внимания на панику во дворе, я собрался уже постучать, но дверь внезапно распахнулась настежь.

– Это вы! Наконец-то! – оглушил меня горестный вопль. – Слава богу!

Сегодня Эммелин была в бело-розовом халате с оборочками на груди и рукавах. Я бы и не заметил этих оборочек, если бы они не добавляли объема и без того не отличающейся изяществом фигуре миссис Джонстон.

И всем этим объемом с оборочками Эммелин прямо на пороге рухнула мне на грудь.

Что мне оставалось делать? Только подставить руки.

Для дамы, перешагнувшей полувековой рубеж, Эммелин неплохо сохранилась. В смысле – сил у нее было дай боже! Знай я, что меня ждет, хоть подготовился бы. А так она налетела на меня, словно бугай полузащитник на футбольном поле. Я чуть было не потерял равновесие. Удержался, можно сказать, чудом. И гигантской силой воли.

Не стану скрывать, я был близок к тому, чтобы свалиться с крыльца прямо на лужайку, в толпу фанерных флюгеров миссис Джонстон. А то, глядишь, и напоролся бы прямо на один из них. Вместе с Эммелин.

Вот была бы сцена века. Я и Эммелин, один на другом, проткнутые насквозь каким-нибудь фанерным чучелом. Точно жуки на булавке. Не об этом ли силились предупредить меня сердобольные обитатели лужайки?

Когда я наконец обрел равновесие, Эммелин повисла у меня на шее и зашлась в рыданиях. Мне даже, грешным делом, подумалось, что скорбь несколько затянулась. Убей кто меня, такого обилия слез не дождаться, уверяю вас.

Как и при первой нашей встрече в офисе, громадные очки Эммелин в чудовищной оправе болтались у нее на шее. Это я могу утверждать со всей определенностью, поскольку, пока подслеповатая дама рыдала у меня на груди, оправа чуть не сломала мне ребра.

– Ну-ну… – пробормотал я, похлопав Эммелин по спине. – Ну-ну… – Понятая не имею, что это может означать, но, кажется, в подобных ситуациях так положено.

Видимо посчитав, что моя рубашка в достаточной степени намокла, Эммелин подняла голову.

– Ох, простите, – всхлипнула она и уже знакомым жестом провела по волосам. Сегодня у ее французского хитросплетения вид был не из лучших. Жгут сбился на сторону, а несколько черных прядей на затылке еще и встали торчком, так что Эммелин слегка смахивала на престарелого панка. – Я… ох, просто поверить не могу, что Пушка больше нет! Он был такой юный!

Я молчал как истукан. И неудивительно. Если уж мне плохо даются соболезнования по поводу смерти людей, то где найти слова утешения для особы, убивающейся по коту?! В общем, следуя за Эммелин, я лишь удрученно качал головой и изо всех сил морщился, изображая скорбную мину. Втихаря потирая ноющую грудь.

Мебель в гостиной я бы на глазок отнес к эпохе Колумба. С глобальным декоративным мотивом «кошки».

Кошки, клубком свернувшиеся на диване; кошки, восседающие на книжных полках; кошки, растянувшиеся на телевизоре. По-моему, здесь были представители всех известных мне кошачьих пород. Тигровые, персы, сиамские… и еще черт знает какие. Один даже бесхвостый. Я топтался посреди этого кошачьего царства и все пытался понять, как ей, ради всего святого, удалось заметить отсутствие Пушка?!

Все пространство, свободное от живых котов, Эммелин заполнила фарфоровыми кошечками и котятками. Разнокалиберные фигурки красовались на журнальном столике, на допотопном комоде, на специально развешенных для этой цели по стенам полочках. А над телевизором хозяйка водрузила, так сказать, семейный портрет. С громадной фотографии в резной раме на меня таращились двенадцать усатых созданий. Я вытаращился в ответ. Интересно, какая из этих жутких морд принадлежала почившему Пушку?

Стоило мне переступить порог гостиной, как все коты и кошки разом недовольно уставились на меня. Некоторые, вздернув хвосты трубой, с королевским видом даже удалились из комнаты. Остальные не двинулись с места.

Вот когда я понял, каково живется мышам!

Оказавшись в гостиной, я обратил внимание еще кое на что. Эммелин, помнится, жаловалась, как это сложно – менять двенадцать подстилок для кошачьего туалета. Так вот. Проблема явно достигла своего пика. У меня заслезились глаза. И с этой секунды, прежде чем сделать шаг, я сначала тщательно осматривал пол.

– Он… он здесь… – прокаркала Эммелин.

Я двинулся следом за ней и, как выяснилось, отнюдь не зря пялился себе под ноги. Лохматые твари так и вертелись у самых ботинок – и не заметишь, как наступишь на чей-нибудь хвост.

Эммелин распахнула дверь в ванную и отступила, пропуская меня вперед. Я чуть не застонал. После карамельно-розового я больше всего ненавижу тот пронзительный, неестественный цвет, который почему-то называют цветом морской волны. А тут все: пластиковые занавески, кафель, краны и туалетные принадлежности, – абсолютно все было цвета морской волны. Даже на обоях плясали крошечные сине-зеленые котята. Это ж сколько магазинов пришлось обегать, чтобы отыскать такой рисунок! А заодно и три керамических крючка для полотенец в виде кошачьих мордочек.

Если ванная Эммелин и не возглавила мой список самых отвратительных ванных комнат, то уж в первую пятерку попала точно.

Прижавшись к дверному косяку, Эммелин едва не наступила на сиамского кота, который вознамерился не выпускать меня из виду.

– Бедный Пушок… Бедняжка… Пушочек мой… – Эммелин промокнула глаза. Вовремя, кстати сказать, промокнула. С ресниц уже стекала тушь, прокладывая черные дорожки по щекам. – Он… он та-ам… – добавила она с горестным всхлипом, ткнув пальцем в занавеску.

Я отодвинул сине-зеленую штору. В такой же сине-зеленой ванне покоился громадный белый перс. Он был похож на большую пушистую игрушку – ну, знаете, из тех, которыми нынче почему-то модно украшать кровати в супружеских спальнях. Вот только вид у этой игрушки был не из самых привлекательных. Глаза остекленели, а пасть слегка приоткрылась. Видимо, свой смертный час Пушок встретил в расстроенных чувствах.

Меня, признаться, подташнивало. Но тем не менее, проглотив застрявший в горле комок, я нашел в себе силы протянуть руку и коснуться уснувшего вечным сном котяры. Сомнений никаких: Пушок давным-давно окоченел. Что и требовалось доказать.

Крутившийся вокруг меня сиамский кот с жалобным мяуканьем вскочил на край ванны. Я машинально подхватил его и стал поглаживать, разглядывая место преступления. Небольшое окошко над ванной было приоткрыто. Я привстал на цыпочки, чтобы рассмотреть поближе.

Голос у меня за спиной произнес:

– Вы видите, да? Сетка разрезана!

Очень мне нужны ее подсказки. Только слепой не заметил бы разрез в форме большой перевернутой буквы «Г», превративший сетку в откидной клапан. С наружной стороны окна я обнаружил остатки гамбургера. Именно остатки. Гамбургером определенно кто-то лакомился. И я даже догадался кто. Более того, я даже догадался, что эта трапеза стала для гурмана последней.

– Это не я… – простонала Эммелин. – Я не давала Пушку гамбургер! Мои крошки едят только «Вискас». Чтобы я кормила их объедками со стола? Да никогда! Никогда!

Ну конечно! Та еда, которой довольствуемся мы с вами, слишком тяжела для изнеженных желудков ее крошек!

Я предпочел не вдаваться в гастрономические дискуссии.

– Когда вы его обнаружили?

– Как только проснулась и пошла в ванную… Даже спиной я почувствовал, что близится очередное наводнение. Эммелин исторгала уже знакомые мне по телефонному разговору отрывистые звуки – другими словами, начала икать, а я отлично знал, что за этим последует.

– Ничего подозрительного прошлой ночью не слышали? – поспешно спросил я, надеясь отвести угрозу потопа.

Эксперт по кошачьим трупам из меня неважный, но, судя по тому, как окоченел бедняга Пушок, он явно пролежал в ванне не один час. Да и гамбургер издавал недвусмысленный аромат, так что никаких сомнений, что на подоконник его подбросили самое позднее ночью.

Эммелин смахнула слезы и отрицательно замотала головой.

– Ничего не слышала. Ну ничегошеньки. Уж и не знаю, когда это случилось… – Она остановила на мне страдальческий взгляд, шумно сглотнула и добавила: – Пушок все ночи проводил на этом подоконнике с тех самых пор, как я перестала выпускать его на двор. Он больше всех тосковал. Все сидел тут и смотрел в окошко…

Она замолчала, глядя на меня в ожидании сочувствия. И ваш покорный слуга вынужден был опять лихорадочно перетряхивать мозги, выискивая подходящий ответ. Ничего не обнаружив, я избрал неплохо зарекомендовавшую себя в прошлый раз тактику: напустил похоронный вид и удрученно покивал. Однако на сей раз такая реакция показалась Эммелин недостаточной – полные слез опухшие глаза по-прежнему не отрывались от моего лица. В них по-прежнему светилась надежда.

– Э-э… бедный Пушок, – промямлил я.

И попал в яблочко. Эммелин, полностью удовлетворенная, дрожащим голосом подхватила:

– Да-да, бедный Пушок… – Она опять приложила к глазам платок. – Кто-то, должно быть, видел, как мой малыш просиживает здесь ночи напролет, и вот… и вот… и вот…

Ну ни дать ни взять, заезженная пластинка. Я быстренько сменил мелодию:

– А вы уже сообщили об этом шерифу?

К счастью, Эммелин оставила попытку закончить предыдущую арию.

– Да что шериф! Он и прийти не соизволит. Для него же это все ерунда-а… – Водопад слез грозил вот-вот пролиться снова.

– Придет, придет, уверяю вас, – выпалил я, в очередной раз предотвратив катастрофу. – Более того, он будет чрезвычайно заинтересован, не сомневайтесь!

Насчет «чрезвычайно заинтересован» я, кажется, преувеличил, но в целом Верджил меня не подвел. Прошел всего лишь час, а шериф был уже тут как тут – шагал через двор к крыльцу, беспокойно озираясь по сторонам и с опаской поглядывая на фанерное столпотворение перед домом.

При всем желании я не мог не заметить, что в его объятия Эммелин падать не стала. Что ни говорите, а какую-никакую выгоду от своей вечно недовольной гримасы Верджил получил.

А еще я заметил, что мои искромсанные покрышки удостоились визита шерифа и его помощника, в то время как убиенный Пушок – шерифа в единственном числе. Эммелин на эту несправедливость я указывать не стал. Бедняжке и без того горя хватало.

Подцепив с подоконника остатки гамбургера, Верджил сунул их в один из полиэтиленовых пакетов, неисчерпаемый запас которых вечно носил в карманах.

– Отправлю в лабораторию. Уверен, гамбургер был отравлен, – глубокомысленно изрек он, будто мы с Эммелин и без него не догадались. Я, однако, изобразил почтительное изумление столь выдающимся дедуктивным талантом шерифа.

Затем Верджил, беззастенчиво отпихивая ногами котов, двинулся в гостиную – снять показания с хозяйки покойного. Процесс тянулся целую вечность. Верджил-то, сами понимаете, не способен был вовремя задействовать шлюзы, и в результате поток слез, всхлипов и икоты Эммелин то и дело прорывался.

На протяжении всей беседы Верджил сохранял привычный вид человека, только-только вернувшегося с похорон. Эммелин, по-моему, благосклонно восприняла такую реакцию как вполне естественную скорбь по ее Пушку. Ну а мне, само собой, и в голову не пришло напоминать ей о том, что трагическая маска заменяет нашему шерифу лицо.

Пока Верджил занимался Эммелин, я решил осмотреть двор. Вышел на крыльцо, обогнул дом. Сам не знаю, что я, собственно, искал. Записку, например. Или еще что.

Но как ни старался, ничего особенного не обнаружил. Трава под окошком ванной была слегка примята, однако на отчетливые следы в такую сушь рассчитывать не приходилось. Их и не было. Как не было и записки.

Последнее обстоятельство меня, признаться, удивило. По идее, убийца должен был воспользоваться случаем и нагнать страху на Эммелин. Для усиления, так сказать, воспитательного эффекта. Хотя, если подумать, у него, наверное, руки заняты были. Притащил-то он с собой немало – гамбургер, яд, да еще нож или ножницы для сетки. А места для бумаги и карандаша, нужно полагать, просто не нашлось.

Закончив с Эммелин, Верджил отвел меня в сторонку.

– Ну, что думаешь по этому поводу, Хаскелл? – спросил он, брезгливо стряхивая с брюк кошачью шерсть. Настроения ему вся эта история явно не улучшила. – По-твоему, есть связь с делом Терли?

– Само собой, – кивнул я. – Записки-то с угрозами были? Были. Похоже, одних угроз этому живодеру показалось мало.

Шериф недоверчиво склонил голову набок.

– Не знаю… не знаю. Ведь на этот раз никакой записки. Да что греха таить… кошек вообще-то многие недолюбливают. А котов Эммелин полгорода терпеть не может. – Он снова стряхнул клочок шерсти.

Глядя на лицо шерифа, я не колеблясь причислил его к этой половине городского населения: Да что там! Скорее всего, он и есть главарь шайки котоненавистников!

Добрую минуту Верджил угрюмо молчал. И хоть мыслей своих вслух он так и не высказал, я разгадал их с легкостью. Пусть не половина, но значительная часть жителей Пиджин-Форка терпеть не могла не только котов Эммелин, но и их хозяйку. А какой самый действенный способ насолить в этом случае? Разумеется, сотворить что-нибудь эдакое с ее любимцем.

Тот изверг, что поднял руку на Пушка, заявился к Эммелин со вполне определенной целью. Трудно себе представить, чтобы кто-нибудь шнырял по округе, напихав полные карманы сырых гамбургеров, отравы и ножниц просто так, на всякий случай. И злоумышленник отлично знал, что Эммелин перестала выпускать кошек на двор. Вот почему он и захватил необходимые инструменты.

По-видимому, ночной гость пробрался на задний двор, обнаружил Пушка на подоконнике – и судьба несчастного перса была решена.

Верджил задумчиво скреб лысину.

– Почему именно сейчас? – вот вопрос. Эммелин-то уж месяцев семь пишет письма в газету. С какой же стати этот некто решил убить ее кота именно сейчас?

Тут я ему был не помощник. Мог лишь предполагать.

– А что, если у него терпение кончилось? Одно ясно: о простом совпадении не может быть и речи. Кто-то упорно грозится убить кота Эммелин, а затем кто-то подкидывает коту отравленный гамбургер. Скажешь, случайность? Ни за что не поверю!

– Пожалуй, ты прав, – кивнул шериф.

– И еще. Я был бы крайне удивлен, если этот отравитель не связан с делом Терли.

Верджил тяжко вздохнул. Вздохи ему здорово удаются… Впрочем, я, кажется, об этом уже упоминал.

– Пришлю-ка я кого-нибудь снять отпечатки, – сказал он. – Да и с Делбертом Симсом, пожалуй, пора опять побеседовать. Он у меня в списке подозреваемых на первой строчке. Проверим, чем он занимался вчера вечером.

Я решил не упоминать о своей утренней беседе с Симсом. Кто знает, может, вид возникшего на пороге шерифа развяжет старине Делберту язык, а? Вдруг Симс от неожиданности возьмет да и ляпнет какую-нибудь глупость? И тем самым выдаст себя с головой. Вполне возможно.

Предупредив Эммелин о том, что пришлет сотрудника снять отпечатки пальцев, Верджил медленно обошел дом. Дважды. Он обнаружил не больше моего, но, провожая взглядом его удаляющуюся, горестно согбенную фигуру, я почему-то испытывал странное чувство, что всех нас в скором времени ждут преинтереснейшие события.

На Эммелин, однако, шериф особого впечатления не произвел.

– Нипочем ему убийцу не найти! – прокаркала она, глядя, как Верджил усаживается в машину. – Вся надежда на вас, Хаскелл. Вы должны остановить этого маньяка, прежде чем он порешит еще кого-нибудь!

Ну вот, начинается. Эммелин села на любимого конька.

– Приложу все силы, – пообещал я. – Однако на вашем месте, миссис Джонстон, я бы хорошенько запирал окна и двери.

Глаза Эммелин округлились.

– Так, на всякий случай, – успокаивающе добавил я.

– О-о… Ну да, конечно… – прошептала Эммелин, скосив глаза в сторону дома.

Бедняжка. Мне стало ее жаль. Несгибаемая миссис Джонстон сейчас выглядела напуганной и жалкой.

– Все будет в порядке.

Я постарался вложить в эту фразу максимум уверенности. Гораздо больше, признаться, чем испытывал.

Эммелин нервно крутила в руках платок.

– Да-да… знаю. – Ее взгляд откровенно противоречил словам. – И вообще… я получила хороший урок. Больше никаких писем. Нет! Нет! И нет! Ни единого.

Решение с ее стороны весьма мудрое. Видит Бог, наш грамотей и отравитель будет доволен. А я был взбешен. Негодяй добился-таки своего.

Но не винить же слабую женщину в том, что она отступила перед убийцей?

Как истинный джентльмен я предложил закопать Пушка, но Эммелин в ужасе замахала руками.

– Что вы, помилуйте! – воскликнула она. – Я закажу панихиду!

Надо же было так опростоволоситься. Пришлось сделать вид, что панихиды по котам – дело вполне обыденное и никоим образом не повергающее меня в изумление.

– Что ж… Уверен, Пушка похоронят достойно…

В жизни не чувствовал себя большим идиотом! Редко доводится молоть такую чушь! Судя по ответному взгляду Эммелин, определение «идиот» нашло бы у нее поддержку. Только причина оказалась несколько иной.

– Ну что вы! – возмущенно повторила она. – Я его кремирую.

Я бросил все силы на то, чтобы удержать мышцы лица под контролем. Дай им волю, боюсь, дело закончилось бы гомерическим хохотом.

– Да-да… – только и смог промямлить я, – само собой…

Не иначе как Эммелин собиралась рассеять прах Пушка по газону с кошачьей мятой.

И что вы думаете? Я оказался недалек от истины.

– Я решила смешать прах Пушочка с кошачьей мятой и хранить в урне на камине, – призналась Эммелин.

Поверите ли, я и глазом не моргнул.

– Отличная мысль.

Ну, все. Пора отсюда сматывать.

Мне предстояло свидание, а времени оставалось только-только чтобы съездить домой, принять душ и переодеться. Не хватало еще появиться перед Корделией, источая ароматы кошачьей мочи!

Я направился к машине. Ветер поутих, а вместе с ним успокоились и фанерные чудища. Вся эта газонная братия лишь лениво помахивала конечностями, словно прощалась.

Эммелин тоже махнула мне с порога:

– Спасибо, что приехали!

Нет, честно, мне было ее искренне жаль. Я слышал, что к животным всем сердцем привязываются только те люди, которых некогда сильно обидел кто-то из близких или друзей. Должно быть, и Эммелин перенесла в детстве подобную душевную травму…

Вернувшись домой, я быстренько снес Рипа во двор, затащил наверх и занялся собой. Рип давным-давно сообразил, что вечерний душ означает только одно: я снова уйду из дома. Поэтому он уселся под дверью ванной и беспрестанно лаял, время от времени укоризненно поглядывая в мою сторону.

В такие моменты старина Рип напоминает мне типичную законную половину. Ей-богу, в его лае отчетливо слышится: «Мало того, что я сижу один целый день, так ты меня еще и вечером бросаешь! Кому я, спрашивается, отдал лучшие годы своей жизни?! Неблагодарный!»

Думаю, Рип подцепил этот стиль поведения от моей экс-супруги. А что? Запросто. К сожалению, самые важные для формирования характера годы он провел в Луисвиле, когда я еще жил с Клодзиллой. А Клодзилла, нужно отдать ей должное, – чемпионка мира по брюзжанию. Стоило ей понять, что я планирую провести вечер вне дома и без нее, она тотчас надувала губы и заводила свою шарманку. Никакие доводы не помогали. Неважно, что мне предстояло – полночи следить за подозреваемым или же явиться пред ясны очи своего шефа для очередного разноса. Клодзилле на все это было наплевать. Она дулась и лаялась ну точь-в-точь как сейчас Рип.

Однако собаку в отличие от жены можно просто-напросто проигнорировать. Я сунул Рипу угощение – кусок вяленой говядины, сильно смахивающий на подошву… что он находит в этой еде такого уж аппетитного, представления не имею. После чего уверенным шагом направился к двери.

Рип зажал свой ужин в зубах и двинулся следом. Откровенно говоря, я уж было решил, что он намерен швырнуть в меня этой подметкой. Клодзилла, во всяком случае, именно так и поступила бы. Но нет. Рип улегся на веранде и с блаженным видом предался чревоугодию. Поверите ли, он не поднял головы, даже когда я спустился с крыльца и направился к машине.

Остается признать, что моему псу до Клодзиллы еще далеко.