Гюрги-Дюрги-Дюк

5. Двойник

Электричка долго шла вдоль берега — редкие деревья, заслонившие озеро от железнодорожной линии, не сумели спрятать за собой его синеватой, как дождевые облака, поверхности, и озеро все плыло и плыло перед Юлькиными глазами. Холма с домом под красной крышей из окна электрички не было видно. Только озеро и озеро, ставшее здесь, вблизи, огромным, как море, а может быть, как и не виданный никогда Юлькой далекий Финский залив. Но потом все-таки озеро ушло. Электричка умчалась в сторону, и стена леса отгородила его от железной дороги.

Испугавшись, что проехала свою остановку, Юлька заторопилась к выходу, сошла на первой же заозерной станции и тут же поняла, что поторопилась. Железная дорога снова поворачивала к берегу и шла между озером и холмом, Юлька же оказалась у подножия холма сбоку, у крутого, пустынного и почти отвесного склона, поросшего вовсе и не лесом, а редким кривым кустарником, плотно прижавшимся от ветра и дождя к глинистой поверхности холма. Ни леса, ни дома под красной крышей отсюда, с этой стороны склона, не было видно.

По извилистой тропинке, поднимающейся по крутому склону, Юлька полезла наверх, гремя авоськой и скользя подошвами в вязкой глине, еще не просохшей после дождя. Она миновала лишь половину подъема, а у нее уже были перемазаны глиной и ладони, и коленки, и банки с компотом…

Оказавшись наконец-то наверху, Юлька увидела перед собой длинный заборчик, а за ним — небольшое здание с высокой трубой, похожее на котельную, дальше — плотная зеленая стена то ли леса, то ли парка с широкой аллеей, ведущей к красному кирпичному дому. Юлька перелезла через заборчик, чуть не занозила ладонь и, миновав котельную, подошла поближе к аллее.

Наверно, на дом с красной крышей надо было смотреть только издали, как на картину в музее. Вблизи он не казался таким красивым, каким казался Юльке оттуда, из-за озера. Обыкновенный трехэтажный дом с обыкновенными стенами и обыкновенными, распахнутыми настежь окнами, за которыми чуть колыхались от ветра полотняные занавески. Ну что же, это хорошо, что он не такой уж по-сказочному красивый. Это же Дюков дом, а не Юлькин! Правда, покоя и тишины здесь было достаточно. Среди деревьев с влажной листвой стояли пустые, набухшие от дождя скамейки, и вокруг было очень тихо, спокойно.

Юлька вернулась к котельной и обошла ее кругом, потом еще раз обошла — надо же было как-то обратить на себя хоть чье-нибудь внимание. Обходя котельную в третий раз, она поняла, что это и не котельная вовсе, а кухня — из-за прикрытой двери отчетливо донесся до нее запах жареных пирожков. Это было невыносимо для Юльки, она уже успела проголодаться… Юлька подошла к крыльцу кухни, но тут же путь к пирожкам ей преградила полная женщина в темно-голубом халате и в косынке, появившаяся внезапно на крыльце кухни.

— Тебе кого, девочка?

Юлька в смятении вспомнила, что не знает ни фамилии странной девчонки, ни ее нормального человеческого имени, кроме этого глупого «Дюк».

— У вас здесь есть такая д-девочка лет пятнадцати в лиловых бриджах, — сказала Юлька, смущенно пряча испачканную глиной авоську с компотом за спину. — Она еще ходит с т-такой аэрофлотной сумкой через плечо… Беленькая такая. Где ее м-можно найти?

— Сейчас поищем, подожди здесь, — дружелюбно ответила женщина и почему-то снова ушла в кухню, к пирожкам, а Юлька, оставшись одна, огляделась по сторонам в поисках подходящей лужи — надо было отмыть ладони и коленки от грязи.

За котельной-кухней была такая лужа, только к ней надо было спуститься чуточку вниз по склону. Цепляясь за кусты, Юлька уже почти добралась до этой грязноватой неглубокой лужицы на выступе склона, когда внезапно сверху ее окликнули:

— Юля! Витанович!

От неожиданности Юлька вздрогнула, выпустила из рук ветки, за которые держалась, и тут же сползла вниз, к самому забору.

— Юля! — снова раздался наверху громкий женский голос. — Ты где?

— Я здесь, — робко отозвалась Юлька и, приложив отчаянные усилия, почти на четвереньках выползла наверх.

На крылечке кухни снова стояла та самая женщина в голубом халате. Она вовсе не смотрела в сторону выползающей Юльки. Она смотрела в сторону аллеи, ведущей к красному дому.

— Юля! — позвала она снова. — Витанович! К тебе тут пришли. Ты идешь или нет!

— Иду! — неожиданно отозвался с аллеи звонкий голос. — Я давно иду!

«Приехала сюда под моим именем! Украла деда!» — так думала Юлька, пока, рассекая подошвами лужи, разбрызгивая в стороны комья грязи, летела навстречу подлой Дюк, так нагло отозвавшейся на Юлькино имя, на Юлькину фамилию!

— Ж-ж-жулик! — зашипела она почти беззвучно, подскочив к Дюк. Ж-жулик!..

У нее почему-то совсем пропал голос, а ставшие непослушными губы ничего не могли выговорить, кроме этого шипящего и жужжащего «ж-ж-жулика», но она все-таки торжествующе отметила про себя, что и у Дюк, опешившей от неожиданного Юлькиного налета, лицо стало белым-белым, даже синева появилась у глаз и над губами.

— Тс-с-с, — сказала Дюк тихим шепотом и приложила палец к губам, словно умоляла Юльку сохранить страшную тайну. — Не кричи, пожалуйста, так.

— Ничего не тс-сс! — зашипела Юлька. — Не тс-с-с! Я кричать буду!

Однако на крик у нее не хватило голоса, и, наверно, гусиный их разговор не вызвал у женщины на крыльце никаких подозрений, потому что, спросив спокойно «знакомые, что ли», она тут же ушла к своим пирожкам. Осевший же голос окончательно подвел Юльку, когда та попыталась крикнуть ей вдогонку, чтобы она не уходила, потому что Юлька поймала ж-ж-жулика…

— Замолчи! — гневно и в полный голос крикнула Дюк, когда женщина скрылась. — Чего ты кричишь? Кто разрешил тебе сюда приехать?

Юлькин голос тоже уже обрел силу. И руки тоже. Она ухватилась за борт голубого халатика, который был надет на Дюк, тряхнула ее и закричала:

— Я тебя выведу на чистую воду! Кто тебя подослал?

Руки Дюк оказались сильнее. Она вырвалась, схватила Юльку за плечи, повернула к себе спиной и, поддав коленкой, пихнула в сторону парка…

Она протащила ее по аллее мимо деревянной сцены-раковины к старой и темной беседке, торчащей в самом заросшем и заброшенном уголке парка, и швырнула ее на сырую скамейку.

Но даже не руки Дюк, крепкие и сильные, как железные клещи, которыми вытаскивают гвозди из досок, заставили Юльку замолчать и успокоиться, а лицо Дюк — все еще бледное, резкое, ставшее похожим на скульптуру, вырезанную из белого камня.

Беседка, в которой они находились, была без стен — только крыша на резных столбиках да спинки высоких скамеек, поставленных квадратом на дощатом полу, засыпанном опавшими, но не сумевшими почему-то пожелтеть листьями. Беседка продувалась ветром насквозь, и Юльку сейчас же стало трясти от холода. Тогда Дюк села рядом с ней на сырую скамью, отобрала у нее авоську, взяла ее запачканные глиной, холодные, как смерть, руки в свои, теплые, и сказала:

— Что ты расшумелась? Мало ли на свете бывает людей с одинаковыми именами?

— Много! — крикнула Юлька и вырвала свои грязные руки из чистых Дюковых рук. — Одинаковых людей — пожалуйста, сколько угодно! Но когда воруют чужих де-дедов!..

Она захлебнулась непослушными словами, отобрала у Дюк свою авоську и решительно звякнула компотом.

— Что же вы так долго к нему собирались? — В голосе Дюк тоже что-то звякнуло. — Что же вы не вспоминали о нем раньше?

— А вот не хотели и не вспоминали! А вот теперь захотели и вспомнили! Не мы к нему подлизываемся, а он к нам! Он виноват перед нами на всю жизнь! И передо мной, и перед мамой!

— А в чем же он виноват?

— А это никого не касается! Никого! Только меня и мамы! И еще папы, если бы он был жив.

— Вы не любите его потому, что он был против, когда твой отец женился на твоей матери, да? — спросила Дюк, и Юлька вздрогнула. Откуда эта семейная тайна известна Дюк?.. — А он был против потому, что знал — твой отец женится на ней, чтобы отомстить другому человеку. Сгоряча, со злости!

— К-как отомстить?.. Зачем? К-когда?

— Когда он поссорился с моей мамой!

— При чем здесь твоя мама?! — закричала Юлька, почему-то совсем перестав заикаться.

— Если бы он не женился второй раз так скоро, все еще можно было бы исправить, — продолжала Дюк, и Юльке вдруг показалось, что она тоже совсем по-Юлькиному подыскивает слова, чтобы не споткнуться на каком-то одном-единственном коварном слове. — А так все запуталось… П-потому что он женился на твоей м-матери… И родилась ты. Он так ничего и не смог распутать…

— О ком ты говоришь? — цепенея, пролепетала Юлька. — О моем папе?!

— И о моем! — сказала Дюк.

Сначала стало тихо, а потом, зашвырнув несколько теплых расшлепанных капель на Юлькины похолодевшие щеки, загрохотал по крыше беседки дождь, похожий на автоматную очередь. Так расстреливают или просто убивают людей…

В маленьком тесном умывальнике рядом с кухней Дюк долго отмывала Юлькины руки и коленки, и Юлька при этом чувствовала себя совсем маленькой, как в далеком детстве, когда детсадовская няня, вытащив ее из лужи, отмывала под краном…

Потом они вернулись в беседку, куда Дюк принесла для Юльки на тарелке тех самых пирожков. И это снова напомнило Юльке детство, когда за обедом ей почему-то никогда не хотелось ни пирожков, ни супу, а хотелось всегда чего-нибудь необыкновенного — бананов или же крыжовника с соседского двора.

На Юлькину тарелку с нетронутыми пирожками нападали крупные, не сумевшие пожелтеть листья. Юлька дрожащими руками собрала их зачем-то в букет, а Дюк зачем-то сказала:

— Они всегда здесь осыпаются раньше. Наверное, потому, что растут высоко.

— П-почему же ты тоже Юлия? — дрожащим голосом спросила Юлька.

— Когда он с моей мамой разошелся, мама уехала в Казань. А через полгода у нее родилась я, — сказала Дюк. — А он узнал об этом, когда женился второй раз, на твоей матери, и ты появилась на свет… Когда ты родилась, он ведь не знал еще, что родилась я и что мама уже назвала меня Юлией. К-как он хотел.

Теперь Юлька поняла, о какое слово боялась споткнуться Дюк! Она так ни разу и не произнесла этого слова — папа…

— Я хочу к д-деду, — сказала Юлька совсем как маленькая. — П-почему ты забрала его из больницы?

— Знаешь что, — устало отозвалась Дюк, — я все равно тебя к нему не пущу. Он далеко отсюда, на даче у маминых родных… Все-таки ему семьдесят четыре. Давай-ка я лучше провожу тебя. Сейчас уже второй час, мне скоро разносить обед, а одна ты отсюда не выберешься.

Она уложила так и не съеденные Юлькой пирожки в авоську с компотом. Потянув Юльку за руку, как маленькую, заставила ее подняться и вывела из беседки.

Она привела ее к плутающей среди редких деревьев некрутой и не размытой дождем, но ужасно длинной и неуютной тропинке. С тропинки этой было видно все далеко-далеко.

Где-то там, за серыми рельсами, сквозь деревья просвечивала синеватая гладь озера, похожего на Финский залив. Платформа Заозерной станции казалась отсюда, издалека, маленьким серым квадратом. А за озером, в городе, уже было солнце, ни разу не заглянувшее сегодня сюда, на холм. Солнце, отражаясь в оконных стеклах, слепило глаза, и невозможно было отыскать в этом стеклянном блеске окно комнаты, где в старом рояле жило старое эхо…

— Тебе деньги нужны?

— Нет!

— Если будут нужны, скажешь. Я постараюсь приезжать к тебе каждый день. Если ты не уедешь, конечно. Может быть, только завтра я приехать не смогу. Завтра у нас концерт для раненых.

— Для каких раненых?

— Для раненых на войне.

— На той? На Отечественной?..

— На той.

Дюк шла по тропинке впереди Юльки, и Юлька видела ее светлый пушистый затылок с прямыми, как солнечные лучи, волосами, которые не завивались, ведь не завивались же крупными отцовскими кольцами!

— Но какие же они теперь раненые! Прошло столько лет! Они и сами-то, наверное, забыли, что их когда-то ранили. — Юлькин голос звучал словно со стороны, и странно было прислушиваться к нему, совсем незнакомому…

— Они не забыли, — резко сказала Дюк, не поворачиваясь к Юльке. Может быть, это другие забыли…

— Но нельзя же все время помнить об этом, — сказал со стороны раздраженный Юлькин голос. — Так и жить нельзя будет, если все время помнить об этом!

Дюк сразу остановилась и повернулась к Юльке:

— Так не живи!

Юлькино лицо дрогнуло — словно ему стало больно, словно Юльку снова хлестнули по лицу, как тогда, в темноте, на лестнице…

— А я видела тебя раньше, — уже спокойнее и мягче сказала Дюк, снова шагая по тропинке впереди Юльки. — Мне было шесть лет, а тебе и пяти тогда, наверно, не было. Ты сидела на диване у деда в комнате и мастерила какие-то самолетики из красной бумаги. И ревела, потому что они не летали. Отец приезжал, чтобы со мной увидеться. А твоей матери говорил, что едет с тобой просто в гости к деду. Она ведь про меня так ничего и не знает…

Озеро уже виднелось за деревьями, уже можно было различить мелкие волны с морскими пенными барашками на гребнях, а Юлька все еще не придумала, что ответить Дюк на это «не живи!»

Тропинка выросла в пологую, хорошо утоптанную дорогу, свернула к железнодорожной линии, а Юлька все молчала.

— Мы здесь с дедушкой часто на лыжах катались. Один раз я ногу растянула, и он меня тащил до самого верха. А ведь ему тогда было уже шестьдесят восемь.

Да. Это верно — дед никогда не носил Юльку на руках. Но зато Дюк никогда не слышала отцовских песен. Он не пел ей их. Не пел!.. И волосы ее не завиваются в кольца, а у Юльки завиваются! И у Юльки красивый и громкий голос. Точно такой же красивый и громкий голос был у отца!.. И что знает эта Дюк о его песнях? О старом майоре, которому не спится, когда из-за далеких гор приходит гроза? Или о трех товарищах из города Эн, замученных фашистами?..

— Неправда! — голос вернулся к Юльке и не звучал больше со стороны. Вранье! Ты на него ни капли не похожа! Ни капли!

Дюк остановилась, пропустила вперед Юльку, отстала…

Теперь они стояли в добром десятке метров друг от друга, и озеро упрямо хотело прорваться на кусочек земли между ними, лизало берег, заскакивало волнами почти к самым Юлькиным ногам. Юлька отбежала еще дальше и от Дюк, и от озера. Пусть оно лижет Дюковы туфли, у Юльки же, если не считать тех предателей, эти туфли на ногах последние. К тому же надо беречь от простуды свой красивый голос!

— Вранье! — снова крикнула Юлька. — Все вранье!

Дюк круто повернулась и пошла обратно к тропинке, ведущей на холм, не оглядываясь…

От озера тянулась сырая прохлада и оставалась у деревьев, под которыми шла Юлька. Прохлада была тяжелой, влажной, словно само озеро вышло из берегов и захлестнуло Юльку холодными волнами. Наверно, именно такой же, как это озеро, далекий Финский залив. Холодный, с барашками и всегда без солнца, потому что на севере.