Халкидонские лилии

Что обрадует зренье? Узор ли извилистых линий —

птиц свободных паренье над сумрачной водной пустыней,

или лиственный лес, наделённый способностью мыслить?

Не пугайся чудес, ибо их невозможно исчислить.

Что останется слуху? Листвы человеческий шелест —

зов иного пространства для рыбы, идущей на нерест,

или голос любви, отвечающий призракам грозным,

что молчит псалмопевец и хлебом питается слёзным.

Чту мы ставим на карту, с судьбой состязаясь сердитой?

Мы богиню Астарту упрямо зовем Афродитой.

Среди ветхих костей тает сердце, подобное воску,

от небесных властей получившее небо в полоску.

Мы уже понимаем, скитаясь под облачной сенью,

что предмет не умеет соперничать с собственной тенью,

что в измученном мире, где жизнью за слово платили,

царь Давид просыпается, трогая струны Псалтири.

Звук нагой и прекрасный в одежде из птичьего гама

поднимается вверх, словно сладостный дым фимиама,

а певец остается лежать на холодной постели

и в груди его голос, как свежая рана на теле.