Хазары (Историческая поэма для устного чтения в трех частях )

Мой дед был память многих поколений.

Знал летописи древних мусульман

И разбирался в тонкостях учений

Язычников, евреев, христиан.

Читал он скальдов песенные эдды,

Предания германцев и датчан,—

В них наших предков битвы и победы

Слагаются в историю славян.

Мечтал об этом написать он книгу,

Но шел террор и было не до книг

Вел Ленин революции интригу,—

Страшнейшую в истории интриг.

Дед понимал: на это нужно годы,

Чтоб излечить от бешенства Россию,

Чтобы опомнились заблудшие народы

И прокляли незванного Мессию.

И понимая роли в этой драме,

Из рук не выпуская револьвера,

Служитель музам и прекрасной Даме

Не изменил присяге офицера.

Да, он стрелял! И тем приблизил час,

Когда прекрасная, как женщина нагая

Вернулась Правда, исцеляя нас,

Насилие и ложь ниспровергая.

Он истреблял кровавых палачей,

Распространявших вирус большевизма

И проклинавших в тысячах речей

Понятия: Россия и Отчизна.

А где ж Вы, дедушки ровесники седые,

Хранители истории народной?

Не шли за ним из нравственной Гордыни?

Презрели его в позе благородной?

Прекраснодушно стоя выше схватки,

Непротивлением убийства освятили!

Не прокляв Ленина кровавые порядки,

Народ безмолвием своим осиротили!

Когда мой дедушка Вас звал на злую битву,-

Боялись Вы восстать против народа?!!

Но не народ то был,—

Забывшая молитву,

Толпа иуд и каторжного сброда!

Сегодня снова воздух пахнет кровью!

Моих ровесников не утихают споры:

Опять зовут к врагам идти с любовью

И принимать покорно приговоры.

Но кто же право дал судить потомков Буса,

Олега, Рюрика, Вандала, Святослава...

Потомкам тех, кто распинал Иисуса,

И кем распята русская держава.

Мы будем помнить много поколений

Как род наш нес кровавый, тяжкий крест

Через ГУЛАГ:

И тридцать лет мучений,

И каждый обыск, следствие, арест...

Россию мы иудам не отдали!

Но в нимбе из тернового венца

Ушел мой род в неведомые дали

Туда, где нет начала и конца.

Из ста мужчин осталось только трое:

Отец, мой сын и я. Спасибо Ленин!

Не все ушедшие из нас были герои,

Но не было! —

Упавших на колени.

Я палачей —

Как нечисть ненавижу:

На Бога!

Руку поднявшие хамы.

И письма брата деда из Парижа

Еще одна страница этой драмы.

ПИСЬМА ИЗ ПАРИЖА

(Памяти Юрия Дмитриевича)

Пятьдесят шестой в России был надеждами богат,

В этот год из-за границы нашел деда его брат,

Написал. Прислал проспекты внетявок своих на память,

Плакал: "Больше не увижу Петергофскую весну...

Как мечтали, брат мой милый, Родину собой прославить!

Не на то отдали силы. А теперь пора ко сну.

Я по памяти рисую зиму русскую в Смоленске,

Осень в нашей деревеньке, летний полдень на Дону...

Здесь же братец все чужое: реки, долы, перелески...

Как мне горько, что не дома, не в России я умру.

Впрочем, cher ami, стреляли мы недаром по чекистам.

Видишь, вот они и сдали. Грядет русский ренессанс.

Книгу ты прочел едва ли на своем пути тернистом

О побеге соловейком. Как использовал я шанс.

Прочти, брат, мне интересно отзыв знать специалиста,

Ее многие читали: Рузведьт, Чемберлен, Де Голль...

Впрочем, в ней они искали приключенья Монте-Кристо,

Ну а ты увидишь сразу, как рвала мне душу боль.

Помнишь Пасху в Петрограде, Апфельбаума ловушку,—[38]

Приказал он офицерам регистрацию пройти.

Мы тогда с тобой решили, что берет он нас на мушку,

Не пошли. С той самой Пасхи

Разошлись наши пути.

Тебя брали на квартире латыши и два еврея,

Дворник рассказал. Их трупы

Он отвез потом в чека.

Потерял тебя я в Смуту. Злое для России время.

А нашел только сегодня. И прошли с тех пор века...

Высылаю тебе книгу. Дай ее прочесть и внуку.

Смотрит с карточки мужчиной он в сбои тринадцать лет..

Бедный дедушка! Не понял он тогда простую штуку:

Не пришла на Русь Свобода.

До сих пор ее здесь нет.

Изгнан был отец с работы. Мать уволили за книгу.

Хоть ее и не читали; Не видали никогда.

"Сын,— сказал отец,— прорвемся! Покажи в кармане фигу,

Найдем новую работу.

Это горе — не беда.

До войны бывало хуже: нас не брали в институты,[39]

А евреи шли потоком, без экзаменов туда.

Вот тогда мне выпадали, сын, тяжелые минуты,

И еще в войну. А это —

Не беда, а ерунда."

Не прочел я книгу. Письма

Брата деда из Парижа

Будят память, как отрывки.

Строки длинного письма.

А теперь уж не дополнишь. Никогда а не увижу

Лейб-поручика лихого и опасного весьма.

В Сен - Буа он спит. В могиле. Пухом будь ему земля.

Как его любви к России...

Не хватает у Кремля!

Воздух пахнет Смутой, кровью и тоской.

Я на перепутье. Выбор не простой:

Повернешь налево —

Продотряд, чека, —

Выгребать заставят хлеб у мужика.

Жидо-комиссары, нет на них креста!

Я на этом хлебе

Вижу кровь Христа.

Повернешь направо — золото погон, —

Российская слава — незабытый сон.

Если путь не выберешь, — здесь найдешь конец:

Слева ли, да справа ли, —

Но найдет свинец.

Белому движению каркают беду.

Но мее решение:

Направо я пойду.

Пусть немногочисленны белые, полки,—

Все же мне привычнее с правой бить руки.

Редкую профессию имею,— военлет,

Белому движению послужит самолет.

На Дону восстали: долой большевики!

Прилечу с патронами,— держитесь, казаки!

Привезу с Кубани порох и табак,

А кому не хватит — повоюет так.

Привезу рассказы тех, кто был в чека,—

Чтобы понимали, что ждет там казака.

Шлепнули Подтелкова, первый был палач,

Штокмана,— бывают же злодеи!

Потом заколодило,—

Хоть кричи, хоть плачь!

Тонко рассчитали иудеи:

Пешкой был Миронов,— наивный идиот!

Казаков смиривший сказочкой о рае,

Пулю получивший от Бронштейна в лоб,[40]

Ленину писавший:" Правды я желаю..."

Еще неизвестно: чья 6 тогда взяла?

Казаки пошли бы на столицу!

Улестил Миронов: "Зачем нам та Москва?

Наше дело вспахивать землицу."

На кругу кричали:

— Он природный, свой!

— Верить нам Миронычу с руки!

— Ваше благородие! Погоди! Постой!

— Не пойдут за белой костью казаки!

— Много шибко грамотных!

— Нам от них бяда!

— Мы державы становой хребет!

— Довели Рассею до ручки господа!

— Что нам та присяга?!

— Давно царя уж нет!

В этом вся трагедия!

Роковой просчет.

Мы пуповину оторвали от народа.

За честь и привилегии нам предъявили счет.

Поплатилась русская порода!

Лишь один Столыпин понимал народ,

Неотрывен был от его плоти.

Мы же

Покушениям вели лениво счет,

А не впряглись помочь ему в работе.

Страшная расплата! Бедная страна.

Как разъели твою плоть газеты!

Ты обезоружена и разобщена.

Время русским вновь давать обеты!

Горько Дон раскаялся! Да поди, верни

Тех, кто был расстрелян по оврагам.

Дон краснел от крови

В страшные те дни,

Не доверив страшный счет бумагам.

Убивали зверски женщин и детей,

За пол—года "расказачили" пол-Дона

По указу Свердлова и других вождей,

Для которых русские —

Особый вид назема.

До последних дней

Я летал на Дон

Им возил лекарства, порох и патроны.

И с небес я видел

Словно страшный сон

Вольницы казачьей,— России похороны.

Кончилось горючее. Мои верный револьвер

Пулю шлет за пулей. Стреляет офицер.

Их пыталось шестеро взять меня живьем.

Но не зря поют они:

"И как один умрем!.."

Крымская республика.

Лубок да картон.

В комиссара. В кожанку

Последний патрон.

На шаланде выгребли за синий горизонт,

Только не у Врангеля был мой последний фронт.

Восемь лет я парией скитался по Руси

И шептал затравленно:

"Спаси и пронеси!"

В день святой, родительский

На кладбшде пленен

Двадцать шесть этапов

По дороге в СЛОН.

Снова в рабство обратили Русь поганые хазары.

Эх! Зачем Екатерина их поверила мольбам?

Ведь из Библии известно, как они губили страны,

А она заразу эту за сервиз впустила к нам..

Зря сенаторы читали ей заветы Святослава:

"Иудей России нужен или мертвый, или раб!"

Но премудрая царица хитрости не распознала,

Били упыри на жалость!

Ну а в этом русский слаб.

В тюрьмах слуг тех адовых —

Избавленьем — смерть.

Но назло чекистам сумел я уцелеть.

Подобрал компанию: пять сорвиголов.

Шлепнули охрану и махнули в Соловков.

Утлый челн монашеский

На север правил, в лед.

Долго там искали нас, да кто во льдах найдет?!

А потом Норвегия, Англия, Париж!

Книга, как проклятие. И в кармане шиш.

Книге не поверило левое дерьмо.

Сыпали угрозами за письмом письмо.

Франс, Фейхтвангер, Шоу и Ромен Роллан

Предали анафеме: Клевета! Обман!

Сам иуда Горький написать был рад,

Что в СЛОНе дом отдыха для зэков, райский сад.

Ужас тридцать третьего. Воероссийский стон.

Вся держава русская превратилась в СЛОН,

А евреи кушали фрукты и кишмиш![41]

А евреи ездили в Лондон и Париж!

Вдруг на переправе — смена лошадей!

Сталин полновластным стал владыкой.

Палачей — евреев как, простых людей

Стал бросать в ГУЛАГ:

"Сиди и не чирикай!"

Что тут скажешь? Сталин...

Конечно же палач.

Но вернул иудам часть долгов кровавых.

В лагерях аукнулся им в избах детский плач,-

Стрелял левых также как и правых.

Ну а дальше больше,—

С Гитлером Война.

Сталин защищал от беды державу.

Рассчитались с немцами мы при нем сполна,

И вернули Родине воинскую славу.

В трудный час России

Снова я в строю,

Вновь рискую буйной головою.

Громко ведь не скажешь — Родину люблю!

Что-то в этом чувстве есть такое...

Самому мне странно: русский офицер,

Четырех Георгиев имею,

Как гроза чекистов —

Многим я пример, но помог в войну и не жалею.

Помогал России, а не палачам.

Им на этом свете нет прощенья.

Мир уже не верил сладким их стихам,

Кровь невинных требует отмщенья.

Все вожди кремлевские — банда пауков!

Пожирающих друг друга ради Власти.

Сколько крови пролито в череде веков

Ради этой беспощадной страсти!

И Хрущев иуда

Кровавый был сатрап,

Отказал в могиле мертвому тирану,

Шут застольный! Преданный

И трусливый раб!

Мертвые не имут

Ни хулы, ни сраму.