… и просто богиня (сборник)

Рыжая

В мои школьные годы в звании «королева класса» перебывало несколько девочек. В младших классах это была девочка породы «андел»: белокурая, в бантах, которыми ее – пухлую, синеглазую – украшала мать, крикливая парикмахерша с вытравленной перекисью башкой (поговаривали, что и дочке своей она тоже подкрашивает волосы).

Я был к «анделу» равнодушен.

В классах старших самоназванной «королевой» сделалась девочка, которая смелее других взбивала челку (многоступенчатый витой кок надо лбом был намертво залит лаком), на форменные фартуки нашивала неимоверной ширины кружева, а лицо залепливала плохой косметикой тех времен так плотно, что от неуродливого лица мало что оставалось – ресницы ее простирались до бровей. Родители ее были грустные еврейские инженеры, от поклонников у девочки не было отбоя.

Она меня смешила.

Но первейшей «королевой» для меня стала девочка, которой я дам сейчас победительное имя «Виктория», которая безраздельно царила с четвертого по восьмой класс.

Она была рыжей, волосы ее вились проволокой по-негритянски, и потому даже две косы, с которыми она явилась на самый первый урок в наш класс, выглядели по-бунтарски – толстые, будто искусственные, плетения довольно неряшливого. Позднее она волосы укоротила, создав вокруг молочно-белого лица своего огромный рыжий шар. Наверное, ей просто хотелось упростить себе труды – попробуй-ка расчеши эту копну. Я помню, как страдальчески морщилась она, на перемене с треском продирая расческой свой жесткий рыжий войлок.

Училась Вика хорошо (особенно успевала в точных науках), но могла бы учиться и отлично. Учительницы ее недолюбливали, а дуры, которых среди них было немало, так и вовсе ненавидели: Вика любила с педагогами спорить, вслед за ней, язвительно прищурившей синие глаза в щели, поднимались и ее подружки (у нее была свита из девочек чуть побледней, но тоже неглупых), а далее и остальной класс, подцепив бациллу вольнодумства, роптал.

«Дерзкая» она была.

Как бывает у некоторых рыжих, лицо ее было сделано тонко, как из фарфора. Меня так и подмывает сказать, что ноздри Вики могли гневно трепетать, но, возможно, я додумываю эту живописную деталь.

Девочкой Вика была рослой и довольно быстро начала носить «взрослую» одежду. Может быть донашивала тряпки матери – аптекарши из аптеки через дорогу. С дочерью у нее было внешне много общего, но то, что у Вики выглядело фарфором, у матери ее, замордованной женщины, имело вид тяжеловатый, как санитарный фаянс.

Не исключаю, впрочем, что «взрослую» одежду девочке покупал ее отчим. У Вики первой в классе появилась светло-коричневая дубленка, а еще она первой стала носить высокие рыжеватые сапоги из мягкой замши на светлой горке из какого-то синтетического материала. Иными словами, бывали дни, когда Вика приходила в школу одетой лучше учительниц.

А среди них, как я уже говорил, было много дур.

Девочки смотрели на Вику со смешанными чувствами – тут было и любопытство, и удивление, и обожание, и страх. Не помню, чтобы ее ненавидели. Позднее, уже перед самых выпускным, одна девочка, у которой мать была пьяницей, вдруг преобразилась из сопливой замухрышки в красавицу – у девушек такое бывает – и в горделивой повадке ее, в манере щуриться я отчетливо видел Вику.

А один мальчик – это было в классе седьмом – не по годам развитой, бахвалился, что чуть не «завалил» ее вечером в классе, когда они вдвоем мыли там полы (было их дежурство). «Не надо. Пожалуйста», – говорила ему Вика, полулежа на парте. Слушать его рассказ было и увлекательно, и гадко.

Сейчас мне кажется, что отличительной чертой Вики было внятное указание на какое-то «тайное знание». Она казалась нам посвященной в такие сферы, о которых мы и догадываться не можем – она знала что-то взрослое, до чего мы, несмышленыши, еще не доросли. Однажды Вика принесла порнографические открытки – это было в классе шестом или седьмом: плохие снимки, перефотографированные с других плохих снимков – в общем, какой-то набор серых и черных пятен.

Вика и появилась ярко, и исчезла так, словно разом выключили свет – и было это в середине учебного года. Училки наши о чем-то шептались, и сплетницы в классе тоже странно фыркали, но сам я только много позднее узнал (от кого?), что ее – предположительно – совратил отчим, скользкий тип, даже внешность которого я (из брезгливости?) вспомнить не могу; мать девочки узнала и чуть не в тот же день выехала с нею куда-то в другое место.

Откуда такие подробности – не знаю. Люди любят сплетничать о «королевах», вот и ко мне прилипло дрянное знание.

В университете со мной училась девочка, которая заканчивала вместе с рыжей Викой школу – совсем в другом районе. Она рассказывала о ней, как об особе забитой, затюканной. Тихой троечнице.

Однажды я и сам видел Вику – в автобусе. Она была в толстых очках, очень бедно, с какой-то подчеркнутой неряшливостью одетая (свалявшаяся синтетическая шуба). Я едва ее узнал, а она меня не заметила.

Близорука Вика была всегда, но в наш класс она приходила без очков, и всегда рядом с ней находился кто-то, кто ей подсказывал, что же написано на доске. Я был бы тогда на седьмом небе от счастья, если бы Вика позволила мне шептать ей задания в ухо, сквозь плотную проволоку рыжих волос.

Не знаю, знала ли она, что я – затюканный книжный крючок – был смертельно в нее влюблен. Глядел на Вику не как на королеву даже, а как на богиню – существо нездешнее, неземное. После уроков приходил к ее дому и, присев на колкий штакетник у подъезда, смотрел подолгу на окна – три, на последнем этаже. Ждал, не появится ли в окне ее лицо в огненном ореоле.

Сейчас мне очень важно представить, что Виктория живет хорошую благополучную жизнь. Правды я все равно никогда не узнаю – не хочу.

Виктория счастлива, недаром ведь «королева». Рыжая.