Хетты и их современники в Малой Азии

Глава VIII. Искусство и литература

Каждый, кто обращается к искусству Анатолии периода между 1650 и 1200 гг. до н. э. и сравнивает его с искусством соседних народов, испытывает чувство разочарования. Именно в этот период появились удивительные фрески в египетских гробницах Нового царства, в которых прослеживается чувственный натурализм амарнского периода и техническое мастерство больших батальных сцен времен XIX династии. Именно в то же время были созданы настенная живопись минойских и микенских дворцов, каменные печати Крита и металлические изделия шахтных погребений, которым принадлежит замечательная глава в истории мирового искусства.

По сравнению с этим Анатолии почти нечего предложить. Тут мало воображения, тонкого изящества, вдохновенного таланта или технического совершенства, одна грубая сила, которая сразу ощущается и в огромных настенных рельефах, и в изделиях малых форм. Возможно, это объясняется случайностями — мало что уцелело. Не осталось, например, роскошных «царских гробниц». Но, с другой стороны, в таких местах, как дворец и храмы Богазкёя, где наверняка должны были находиться художественные произведения, их не оказалось, и нет даже следов, что они там когда-либо были. Наоборот, существует предположение, что рельефные украшения на хеттских сосудах являются копиями с оштукатуренных и раскрашенных настенных рельефов хеттских зданий, которые, в свою очередь, подражают сирийско-месопотамским фрескам из Мари и Алалаха. И хотя в отдельных хеттских поселениях находят фрагменты штукатурки, на ней не обнаружено никаких следов настенной декоративной росписи.

Небольшие произведения искусства встречаются на удивление редко, да и те, что сохранились, неинтересны и неоригинальны. Даже наскальные рельефы — почти единственный тип хеттского искусства — редко поднимаются над средним уровнем. Поэтому неудивительно, что хеттов называли народом, «лишенным изящества».

И в самом деле, если политический подъем хеттского государства и сопровождался каким-либо взлетом художественных талантов, то он либо выражался в недоступной для нас форме, либо не оставил после себя никаких следов.

Подобное утверждение может быть расценено как слишком категоричное, однако нет сомнений, что средний уровень хеттских памятников был довольно невысок. Однако это ни в коем случае не противоречит тому, что отдельные образцы хеттского искусства достигли высокого совершенства и что их можно или даже нужно рассматривать с непредвзятой точки зрения, учитывая назначение и технику хеттских мастеров. В этом отношении их наскальные рельефы дают достаточно обширный материал, который позволяет нам сделать некоторые обобщения.

Эти изображения по большей части высечены на выступающих поверхностях естественных скал, в которых вырублен, вынут только фон, а сами фигуры остались в виде плоского рельефа. Иногда естественную скалу заменяют циклопические блоки, вставленные в архитектурный ансамбль, как, например, в боковые пилоны городских ворот, но в таких случаях плиты с рельефными изображениями представляют собой часть крепостной стены, а не декоративную деталь. В результате в обоих вариантах скульптурные изображения являлись неотъемлемым элементом всего архитектурного ансамбля, где в общем сочетании они обретали силу и жизненность, которые почти полностью теряются, если брать их отдельно.

Иной раз скульптор стремится подчеркнуть единство изображения и архитектуры здания, и тогда скульптура буквально выступала из блоков строения, а не сливалась с ним. Львиные ворота в Богазкёе прекрасно отделаны только с фасада и совсем не обработаны с боков. То же самое можно сказать о сфинксах-хранителях Аладжи, где на боковых поверхностях каменных блоков были изображения совсем другого рода. Однако, пожалуй, самый поразительный пример этой техники представляет собой «бог-меч» из помещения В в Язылыкая. Хотя символическое значение этого изображения и не совсем ясно, однако оно сразу же производит на зрителя впечатление силы и могущества.

Впрочем, некоторые хеттские скульптуры исполнены другой техникой. Привратные сфинксы из Богазкёя в отличие от своих аналогов в Аладже высечены таким образом, что их можно созерцать не только спереди, но и с боков; то же самое относится к великолепной скульптуре льва, хватающего теленка, из той же Аладжи.

Все они, как правило, представляют собой рельефы, но имеются и некоторые исключения. Например, голова фигуры на Царских воротах в Богазкёе изваяна почти в три четверти и выступает из каменной плиты. И еще одна, по-видимому, так и не оконченная фигура на склоне холма в Фассиларе настолько рельефна, что ее можно считать почти полной скульптурой.

В самой технике хеттского рельефа различаются два стиля. Одни изображения почти совершенно плоские и обозначены лишь контурами, иногда они настолько условно передают фигуры, что кажутся незаконченными. Другие же рельефы (особенно в самой столице и вблизи нее) намного глубже и пластичнее. На них больше внимания уделялось мускулатуре, деталям одеяний и т. п. Причину этого приписывали влиянию хурритских, а возможно, и вавилонских мастеров, однако сохранилось довольно мало месопотамских рельефов, которые можно было бы сравнить с хеттскими, и не исключено, что эти отличия объясняются местной иконографической традицией.

Хеттское искусство было в своей основе натуралистическим — во всяком случае, в изображении людей, животных и отдельных предметов. Однако это вовсе не означает, что хетты-художники стремились создавать настоящие портреты отдельных личностей или воспроизводить истинные бытовые сцены. Искусство их было скорее «идеалистическим» и «умозрительным», т. е. художник изображал не то, что видел, а то, что считал наиболее подходящим и понятным для данной ситуации, т. е. изображал ее общепринятую «сущность». Так, в традиционной мужской фигуре голова всегда изображалась в профиль, плечи и грудь — анфас, а ступни ног — опять же в профиль. И эти «смешанные» изображения вовсе не говорят о невежестве хеттских художников. Они представляют собой по понятиям хеттского искусства (да и вообще искусства всего Ближнего Востока) основные элементы идеального изображения «мужественности».

Не делалось никаких попыток создать фон или связать рельефы с общим архитектурным комплексом — создавались только фигуры на голой плите. Главная задача художника была не воспроизводить реальность, а вызывать соответствующее чувство.

Многие рельефы не отличаются техническим совершенством, однако умелое условное расположение фигур придавало всему изображению художественную ценность. Во-первых, они как бы упорно и неумолимо шли вперед, и это создавало впечатление движения и силы. А во-вторых, что самое главное, — это давало возможность варьировать композиции, либо создавая непрерывную процессию, как на фризах, либо сводя эти фигуры лицом к лицу. Обе техники использовались на рельефах в Гявуркале, однако наиболее изысканные их образцы найдены в помещении А в Язылыкая. Здесь великолепно передано чувство ожидания встречи двух колонн воинов, которые должны соединиться на главной стене.

Как правило, фигуры не пересекаются друг с другом, и в хеттских рельефах нет даже попыток передать трехмерное изображение, но на некоторых отчетливо показано движение процессий воинов или богов. Композиция центральных фигур более сложная: божества, возглавляющие обе процессии, встречаются. Эффект этой сцены усилен столкновением быков, которые видны позади ног обоих богов. Таким образом, необычный элемент глубины изображения достигается, как уже было отмечено, за счет теологической точности: в хеттской религии быки, как правило, являются спутниками богов, а не богинь.

Однако самая интересная композиция хеттских настенных изображений была найдена в помещении В. Она, как обычно, имеет традиционное построение, но здесь две фигуры — царя Тудхалии IV и его личного бога-покровителя Шаррумы — не только не противопоставлены, а объединены таким образом, что образуют художественно сильное и убедительное целое. В этом случае бог стоит рядом с царем и масштаб фигур выдержан таким образом, что бог, вместо того чтобы держать в поднятой левой руке свое традиционное оружие, крепко держит правую руку царя, голова которого прячется под мышкой божества.

Вся композиция тщательно продумана, имеет треугольную форму, однако искусно смягченную округлыми линиями, так что даже выступающая правая рука божества, длинное одеяние царя, волочащийся Lituus (латинское название загнутого авгурского жезла (авгур — жрец-птицегадатель), этим термином иногда называют жезл хеттского царя, напоминающий авгурокий), высокий островерхий головной убор и даже эфес меча в форме полумесяца — все учтено и объединено в высокохудожественное произведение.

Высказывалось предположение, что идея этой композиции не могла принадлежать местному художнику из Язылыкая, ибо аналогичные изображения царя с божеством-защитником появились на печатях во времена Муваталли. Но в любом случае наскальное изображение в Язылыкая представляет собой, пожалуй, самый лучший образец таких композиций.

Рельефы, о которых мы до сих пор говорили, были связаны с религиозными культами и целиком зависели от ритуальных традиций, остальные изображали светскую жизнь и подчинялись иным правилам. В этом можно убедиться на примере сфинксов по обеим сторонам крепостных ворот в Аладже. Одни рельефы чисто «профессиональны», т. е. связаны с религиозными культами, на других изображены музыканты, «акробаты», а также сцены охоты. Связь между этими двумя типами изображений не совсем ясна, но не исключено, что зритель должен был видеть их одновременно. В основном цирковые сцены представляют собой довольно неловкие попытки отойти от ритуальных изображений. В некоторых изображениях (например, «глотателя меча» или «человека с собакой») эти попытки почти достигают успеха, но в остальных видна полная беспомощность скульптора.

Традиционное изображение фигур делает практически невозможным убедительно передать игру на арфе или подъем по лестнице. Только когда скульптор обращается к животным, его изображения становятся более правдивыми. В сценах охоты смелый натурализм и изящный рисунок основных изображений сочетаются с символическими образами, такими, как рога, клыки и гривы. Иногда декоративные элементы включают растительный орнамент, а на заднем плане появляется изобилие всякой формализованной «растительности». Во многих отношениях подобная комбинация скорее напоминает искусство степных народов, чем типично хеттское в нашем понимании.

Такой же контраст в изображениях животных и людей мы видим в произведениях малых форм. Сосуды в форме животных, в частности пары быков, найденные в Бююккале, обладают жизненной правдивостью и особым очарованием. Сосуд в форме вздыбленной лошади, которую держит на поводу конюх, найденный в Йозгате, хотя и выполнен значительно грубее, но резко задранная голова лошади и мощный поворот ее удлиненной шеи насыщены силой и движением и имеют неповторимую индивидуальность.

Статуэтки же богов, наоборот, очень условны и фактически повторяют фигуры с наскальных рельефов.

От крупных отдельных каменных скульптур практически ничего не осталось. Почти полностью разрушенная фигура в Фассиларе и нижняя часть статуи, найденная в Аладже, не вызывают восторга. Однако надвратные фигуры в Богазкёе и фрагменты человеческой головы в увеличенном масштабе, найденные там же, свидетельствуют, что в столице мастерство хеттских скульпторов было значительно выше.

За пределами самой хеттской территории нет почти ничего, что можно было бы отнести к памятникам искусства. В Бейджесултане, например, вообще не обнаружено следов применения камнетесных инструментов. Однако здесь не следует торопиться с выводами, так как далее на западе, в Сипилусе и Карабеле, имеются наскальные типично хеттские скульптуры. Их зачастую принимали за мемориальный памятник в честь завоеваний хеттских царей, однако, по последним данным, это изображение, высеченное по приказаниям местных правителей, имело религиозный характер. Поэтому не следует заблуждаться, полагая, будто все наскальные рельефы Анатолии были чисто хеттскими по стилю и происхождению. Судя по тому, что нам известно о рельефах Древнего царства, они во многом отличались от рельефов периода Нового царства. Вполне возможно, что на развитие последних сильно повлияли иноземные элементы, в том числе привнесенные из Западной Анатолии. Однако, для того чтобы прийти к какому-либо заключению, требуется больше материала.

Прежде чем обратиться к литературным произведениям хеттского периода, необходимо сразу во избежание недоразумений внести в этот вопрос полную ясность. Говоря о «литературе» на древнем Ближнем Востоке, мы вовсе не подразумеваем произведение, порожденное силой творческой фантазии и предназначенное для читающей публики, ибо читающей публики просто не существовало. Точно так же нельзя рассматривать сохранившиеся отрывки литературных произведений как закрепленные в письменной форме памятники устного народного творчества.

У нас нет, например, никаких доказательств, что хеттская эпическая поэзия, хотя она и содержит некоторые элементы, связывающие ее с фольклором, представляет собой «замороженный» вариант устного творчества, как это произошло с гомеровским эпосом с появлением письменности. Скорее наоборот — эти традиционные элементы были лишь реминисценциями месопотамской литературы, и тексты, которые мы склонны рассматривать как литературные произведения, на самом деле были упражнениями, весьма распространенными в месопотамских школах писцов. Большая часть этих упражнений заключалась в том, что юные писцы копировали старые тексты. И в этой связи появился своего рода свод традиционных текстов, который переписывался неоднократно в течение столетий существования клинописи повсюду, где она была распространена.

Литературные тексты занимали в этом своде довольно незначительное место: преобладали тексты молитв, словари и различные документы. Совсем непонятно, почему в этот ряд вообще вошли индивидуальные литературные тексты. Не исключено, что они сохранились скорее из просветительских, консервативных соображений, а не потому, что их стремились сберечь из-за популярности или художественных достоинств.

Та же консервативная традиция прослеживается в стремлении дословно сохранить древние тексты. Однако со временем писцы могли частично изменять древние тексты, переводить месопотамские тексты на свои языки, и, таким образом, оригинальные копии были дополнены местными подробностями. В результате в Хаттусе возникали литературные тексты, основанные на месопотамских традициях, но зачастую имевшие типично хеттский «оттенок». Так, эпос о Гильгамеше сохранился в архивах Богазкёя не только в первоначальной аккадской версии, но и в переводах на хурритский и хеттский языки. Судя по тому, что осталось в хеттской версии, те части эпоса, которые относились к городу Уруку и интересовали главным образом жителей Месопотамии, были сокращены для анатолийских читателей. И наоборот, эпизод борьбы с Хумбабой, происходившей на территории хурритов, вдали от центров месопотамской цивилизации, явно был расширен и дополнен в угоду читателям этих областей. Кроме того, переводы на хурритский предполагают, что эпос о Гильгамеше стал известен хеттам через посредство хурритов.

Другие заимствованные литературные тексты тоже восходят в основном к хурритским, хотя часто они не что иное, как копии с аккадских прототипов. В остальных случаях явно чувствуется, что за основу взяты ханаанские источники.

Наиболее сохранившиеся тексты хурритского происхождения рассказывают о боге Кумарби, о том, как он захватил царство богов, и о его безуспешной борьбе за это царство с богом Тешубом.

Отдельные сцены эпоса о Кумарби интересны не только тем, что напоминают аналогичные эпизоды у Гесиода и других греческих авторов, но также потому, что строки эпоса имеют, по-видимому, метрическую структуру. Обычная строка состоит, как правило, из двух полустиший, каждый из которых имеет два ударных и несколько безударных слогов. Этот метрический стих, видимо, не местного происхождения, а заимствован, как и многие другие, из Месопотамии. Каждая строка содержит одну синтаксическую единицу, и это в сочетании с традиционными повторами речи и описаниями событий придает стиху размеренное звучание, которое замечаешь только в достаточно длинных отрывках.

Один из них мы приводим в переводе проф. Г. Г. Гютербока, сделанном как можно ближе к оригиналу, даже в ущерб нормальному порядку слов в английском языке (внастоящем издании отрывок эпоса дан в русском переводе с оригинала Вяч. Вс. Иванова (В. В. Иванов. Луна, упавшая с неба. Древняя литература Малой Азии. М., 1977, с. 127–128)):

Так постепенно развиваются события. Ход их медлителен, однако повторения редко совпадают дословно, и это придает сценам движение и делает их менее монотонными.

В хеттских записях также сохранились мифологические тексты местного происхождения, но совершенно очевидно, что они не являются литературными произведениями, подобными тем, о которых шла речь выше. Они не только менее изысканны и в деталях, и в общей композиции, но главное — они настолько тесно связаны с культом и религиозными ритуалами, что их нельзя даже сравнивать с иноземными образцами. Например, миф об исчезнувшем божестве и его возвращении представляет собой лишь часть ритуала, исполнявшегося для того, чтобы божество приняло молящегося под свое покровительство. Миф о борьбе бога грозы со змеем рассказывали во время празднества «пуруллия», которое происходило в священном городе Нерике. Все эти тексты представляют собой огромный интерес для ученых, изучающих фольклор и религии, однако их литературные достоинства не очень высоки.

Эпически-мифологическое прошлое Месопотамии сливалось для писцов с полулегендарным прошлым древнейших исторических монархов. Среди этих фигур главными были Саргон и Нарам-Суэн, самые могущественные правители Аккадской династии. Созданные вокруг них литературные сюжеты, по-видимому, были переведены на хеттский язык и сохранились в архивах Хаттусы.

Однако следует напомнить — это важно, — что правители Аккада были прославлены не только величием их царства, но и страшным его падением. Согласно месопотамским представлениям, судьба их зависела от божественных предопределений, человеческих взаимоотношений (мести, обид) и воздаяний свыше.

Основную идею, что прошлое не является рядом случайных событий, а предопределено их сочетанием, хетты опять же развили в характерной им манере. Хотя божественное благоволение и сохраняло первостепенную важность для них, всякое несчастье они объясняли скорее не гневом богов, а человеческой слабостью и неправедной жизнью. Так, в местных легендах, подобных «Сказанию об осаде Уршу», где речь идет о попытках древнего правителя захватить вражеский город, вина за его неудачу возлагается не на богов и не на царя, не сумевшего угодить им, а на вопиющее невежество его военачальников, которые не смогли даже проследить за исполнением своих приказов. В данном случае, если судить по сохранившейся части легенды, вряд ли мораль ее относилась к военачальникам того времени, зато хеттские монархи с первых дней Древнего царства явно использовали в своих декретах и уложениях уроки прошлого. Например, Хаттусили I, назначая Мурсили I наследником трона, приказывает своим приближенным исполнять царские повеления, ибо только тогда Хаттуса сохранит главенство и на земле ее будет мир. Был прецедент, когда царские слуги ослушались монарха и возвели на трон узурпатора. «Многие ли из них избежали своей участи?» — риторически вопрошает царь.

Еще более характерна преамбула «Указа Телепину», в которой царь рассматривает раннюю историю государства и объясняет его успехи полным согласием, царившим тогда в царской семье, в то время как нынешние несчастья происходят из-за отсутствия такового. В подобных обзорах прошлого, где разные события объясняются главным образом достоинствами и недостатками людей, а не вмешательством сверхъестественных сил, древние хеттские монархи и их писцы предстают перед нами как истинные предшественники «отца истории» Геродота.

Те же дворцовые хеттские писцы обладали еще одним талантом Геродота — живостью повествования и умением создавать реалистические образы. Творения их состоят главным образом из постановлений и указов, анналов и договоров, но даже в таких текстах они поражают читателя отсутствием формализма и традиционных условностей. Наоборот, в них зачастую чувствуется живой язык, изобретательный и раскованный, и стремление передать драматическую напряженность той или иной сцены или проиллюстрировать характер действующего лица в совершенно оригинальном стиле.

Типичным примером может служить суровая непоколебимость Хаттусили I перед своей сестрой, «которая ревет перед ним, подобно корове», потому что сын ее был лишен права наследовать трон, или крайнее изумление Суппилулиумы, когда гонец сообщает ему о том, что его сыну предлагают трон Египта: «Со мной ничего подобного не случалось!»

Такие сцены придают официальным хеттским текстам жизненность и индивидуальность, которые чрезвычайно привлекательны и, бесспорно, оправдывают включение таких текстов в главу о литературе.

В предыдущих главах упоминалось о молитвах, сохранившихся в хеттских архивах. Эти тексты тоже иллюстрируют многие положения, уже отмеченные нами. Основная их форма и главные концепции, подобно многому другому, были унаследованы из Месопотамии, но в Хаттусе они были изменены и получили второе рождение. В них нет оригинальности выражений, сложных построений или глубины религиозной мысли, которые придавали бы им большое литературное достоинство, однако в них чувствуется неподдельное страдание, духовный конфликт, простая, обнаженная философия жизни. Все это в сочетании с естественными бытовыми выражениями придает этим молитвенным текстам типично хеттский характер.

Жизнь, говорится в них, связана со смертью, а смерть — с жизнью. Человек смертен, и человек грешен.

Даже если сам он невинен, грехи отцов его тяготеют над ним, он обречен на болезни и нищету. Но когда человек взывает к богу о милосердии, бог прислушивается к его мольбам, ибо он милосерден, он защита и убежище в смутные времена. Как птица ищет спасения в своем гнезде, так и человек ищет спасения в боге.

«Освети меня, как луна в полнолуние! — взывает страждущий. — Воссияй надо мною, как солнце в небе! Иди со мной одесную, подпрягись ко мне, как бык в ярме, сопутствуй мне, как истинному богу подобает!»

Невольно вспоминаешь изображение царя Тудхалии в объятиях бога-хранителя в Язылыкая.

Однако, несмотря на все эти фигуральные взлеты, молитвы хеттов сохраняли практический смысл. Воздав богу богово, молящийся убеждает свое божество, что этого вполне достаточно, чтобы избавить его от страданий. Потому что в конечном счете, убивая тех, кто приносит ему жертвы, бог вредит самому себе. Лучше пусть он нашлет эти страдания и бедствия на чужую страну, где достаточно подходящих жертв.

Вся литература, о которой упоминалось выше, принадлежала, как уже было сказано, к царскому двору и школе писцов. Это не означает, однако, что не существовало народной литературы. Нет никакого сомнения, что в те времена у хеттов, да и по всей Анатолии, пелись народные песни и рассказывались сказки. Несколько строчек песни воинов сохранилось в полуисторическом тексте периода Древнего царства:

Ритмическая структура и простой припев говорят о древней традиции народной поэзии, которая, если верить хеттским текстам, имевшим особый песенный строй, восходит, по-видимому, к дохеттскому периоду. Однако ни одного образца этой поэзии, помимо приведенного выше отрывка, не сохранилось. Но если мы вспомним дошедшую до нас песенку, которую пели воины Юлия Цезаря, а она единственный сохранившийся «литературный» образчик огромного народного латинского творчества, постепенно выявившегося только в средние века, легко предположить, что оно было также распространено и в Анатолии II тысячелетия до н. э. Но это народное творчество не интересовало ни храмовых служителей, ни государственных чиновников, никем не записанное, оно утрачено для нас безвозвратно.

Этими заметками о литературе мы заканчиваем обзор анатолийской культуры позднебронзового века. Если наш труд оказался в основном о хеттах, то это объясняется не только недостатком материала о других народах и областях Анатолии, но и доминирующим положением, которое хетты занимали здесь в то время. Хетты предстали перед нами народом, пусть не обладавшим гениальностью и оригинальностью, неспособным изменить ход мировой истории, но зато, несомненно, талантливым в политической и военной организации. Кроме того, хетты умело использовали все свои природные ресурсы, что позволило им завоевать и в течение многих столетий удерживать господствующее положение в ближневосточном мире.

Не менее важно еще одно обстоятельство. Хетты предстают перед нами не просто как один из древних народов, а как реальные люди, наделенные неповторимой индивидуальностью, которую мы легко распознаем до сих пор, спустя более трех тысяч лет.