Книга первая. Эбботс-Пуиссантс

Глава 1

1

В мире Вернона главенствовали только три по-настоящему важных существа: няня, Бог и мистер Грин.

Конечно, были еще горничные в детской – Уинни, теперешняя, а до нее Джейн, Энни, Сара и Глэдис. Впрочем, были и другие, которых Вернон не помнил. Горничные никогда подолгу не задерживались, так как не могли поладить с няней. Поэтому в мире Вернона они значили немного.

Существовало также двойное божество, именуемое Мама-Папа, которое Вернон упоминал в молитвах и связывал с поеданием десерта. Это были смутные и, конечно же, прекрасные фигуры – особенно Мама, но они опять-таки не принадлежали к реальному миру Вернона.

В его подлинном мире все было в высшей степени реальным. Например, циновка на полу в детской – в зелено-белую полоску и довольно грубая для голых коленок. В одном из уголков имелась дыра, которую Вернон упорно потихоньку расширял при помощи пальцев. Или стены детской, где лиловые ирисы тянулись кверху, оплетая ромбы, которые, если на них долго смотреть, превращались в кресты. Это казалось Вернону подлинным волшебством.

У стены стоял игрушечный конь-качалка, но Вернон редко гарцевал на нем. Куда чаще он играл с плетеными паровозом и грузовиками. Невысокий шкаф был полон в большей или меньшей степени поломанными игрушками. На верхней полке находились самые интересные вещи, с которыми можно было играть в дождливый день или когда няня пребывала в хорошем настроении. Коробка с красками, кисточки из настоящего верблюжьего волоса и целая куча листов с картинками, которые нужно вырезать. Те вещи, о которых няня говорила, что от них один беспорядок, – иными словами, самые лучшие.

И в центре этого детского мироздания находилась няня. Персона номер один из верноновской троицы, доминирующая над всем прочим. Большая, толстая и вся накрахмаленная. Всемогущая и вездесущая. Лучшей няни и представить было невозможно. Она часто говорила, что разбирается в том или в этом лучше маленьких мальчиков. Вся ее жизнь была посвящена заботе о мальчиках (иногда и о девочках, но они не интересовали Вернона), которые, вырастая, делали ей честь. Так говорила няня, и Вернон ей верил. Он не сомневался, что когда вырастет, то тоже сделает няне честь, хотя зачастую это казалось маловероятным. В няне было нечто, внушающее благоговейный страх, и одновременно что-то необычайно уютное. Она знала ответы на все – даже на загадку ромбов и крестов на обоях.

– Понимаешь, – объяснила няня, – на все можно смотреть с двух точек зрения. Должно быть, ты об этом слышал.

Так как почти то же самое она как-то сказала Уинни, Вернон был вполне удовлетворен. В дальнейшем няня продолжала утверждать, что у каждого вопроса есть две стороны, поэтому Вернон всегда представлял себе вопрос чем-то вроде буквы «А» с крестами по одну сторону и ромбами по другую.

Следом за няней шел Бог. Он также выглядел очень реальным, так как постоянно фигурировал в няниных разговорах. Няня знала большинство вещей, которые делал Вернон, но Бог знал все, поэтому был еще более невероятным существом, чем няня. Бога нельзя было видеть, но он видел все и всех даже в темноте, что, по мнению Вернона, давало ему несправедливое преимущество. Иногда, лежа ночью в постели, Вернон думал о том, как Бог смотрит на него из мрака, и от этой мысли ему становилось неуютно и хотелось спрятаться поглубже под одеяло.

А вообще-то по сравнению с няней Бог казался неосязаемой личностью. Большую часть времени о нем можно было не думать, покуда няня не упоминала о нем в разговоре.

Однажды Вернон попытался взбунтоваться:

– Знаешь, няня, что я сделаю, когда умру?

– Один, два, три, четыре… – бормотала няня, вязавшая чулки. – Ну вот, я уронила петлю. Нет, мастер Вернон, я этого не знаю.

– Я поднимусь на небо, подойду к Богу и скажу ему: «Ты ужасный человек, и я тебя ненавижу!»

Молчание. Он все-таки отважился это произнести. Что теперь будет? Какое наказание, земное или небесное, обрушится на него за столь невероятную дерзость? Вернон ждал, затаив дыхание.

Подобрав петлю, няня невозмутимо посмотрела на Вернона поверх очков.

– Едва ли Господь всемогущий станет обращать внимание на то, что говорят скверные мальчишки, – заметила она. – Уинни, дай мне, пожалуйста, ножницы.

Вернон удалился пристыженным. Ничего не получилось. Ему следовало знать, что няню нельзя поставить в тупик.

2

Был еще и мистер Грин. Он походил на Бога тем, что его невозможно было видеть, но Вернону он казался вполне реальным. Например, Вернон точно знал, как мистер Грин выглядит, – среднего роста, довольно толстый, немного похож на бакалейщика, который поет фальшивым баритоном в деревенском хоре, с ярко-голубыми глазами, румяными щеками и бакенбардами. Самым лучшим в нем было то, что он любил играть. О какой бы игре ни подумал Вернон, это оказывалась именно та, которую на данный момент предпочитал мистер Грин. Вернон знал о нем и другие интересные вещи – например, что у него было целых сто три ребенка. Первая сотня представлялась Вернону единым целым, вот остальные трое – совсем другое дело. У них были самые чудесные имена, которые он только знал, – Пудель, Белка и Дерево.

Возможно, Вернон был одиноким ребенком, но он никогда этого не сознавал, так как мог играть с мистером Грином и его тремя детьми.

3

Долгое время Вернон не мог решить, где находится дом мистера Грина. Внезапно ему пришло в голову, что мистер Грин – и как он не догадался об этом раньше – живет в лесу. Лес всегда притягивал мальчика. Одна сторона парка граничила с ним. Их разделял высокий зеленый забор, и Вернон часто крался вдоль него, надеясь найти щель, куда можно заглянуть. Из леса доносились шепоты, вздохи и шорохи, как будто деревья разговаривали друг с другом. В середине забора была дверь, но, увы, она всегда оставалась запертой, поэтому Вернону не удавалось посмотреть, что делается в лесу.

Как жаль, что няня ни разу не водила его туда. Подобно всем няням, она предпочитала спокойно гулять по дороге, а не пачкать ноги сырыми листьями. Вернону никогда не разрешали ходить в лес, поэтому он думал о нем все больше и больше. Когда-нибудь он пойдет туда пить чай с мистером Грином, а Пудель, Белка и Дерево наденут по этому случаю новые и красивые наряды.

4

Детская становилась слишком тесной для Вернона. Он знал о ней все, что можно было знать. Другое дело – сад. Там было куда интереснее. Длинные дорожки между подстриженными тисовыми изгородями, пруд с толстыми золотыми рыбками, фруктовый сад, обнесенный оградой, дикий сад с цветущими весной миндальными деревьями, березовой рощей и колокольчиками, а лучше всего огороженный участок с руинами старинного аббатства. Вернону всегда хотелось в одиночестве все там исследовать, но это ему никак не удавалось. Остальную часть сада он изучал сколько хотел. Уинни всегда гуляла с ним там, но, так как по какому-то странному совпадению они каждый раз встречали второго садовника, Вернон мог играть сколько душе угодно, не обремененный излишним вниманием со стороны Уинни.

5

Постепенно мир Вернона расширялся. Двуединое божество Мама-Папа разделилось, превратившись в двоих людей. Папа оставался в тумане, но мама приобрела вполне конкретные очертания. Она часто стала приходить в детскую «поиграть с моим дорогим малышом». Вернон воспринимал ее визиты с серьезной вежливостью, хотя это обычно влекло за собой необходимость оставить игру, которой он занимался, и переключиться на другую, куда менее увлекательную. Иногда с ней приходили леди-гостьи, и тогда мама начинала тискать Вернона (чего он не переносил) и восклицать:

– Как чудесно быть матерью! Мне это никогда не наскучит! Иметь своего дорогого малыша!

Покрасневший Вернон, сопя, молча вырывался из ее объятий. Никакой он не малыш – ему уже целых три года!

Однажды, окинув взглядом детскую после выше-описанной сцены, Вернон увидел своего отца, наблюдавшего за ним с сардонической усмешкой. Их глаза встретились, и между ними возникло нечто вроде взаимопонимания и чувства родства.

– Какая жалость, Майра, что твой сын не похож на тебя, – говорили матери ее подруги. – Твои волосы так красиво выглядели бы на детской головке.

Но Вернон внезапно ощутил чувство гордости. Он походил на отца!

6

Вернон навсегда запомнил день, когда приходила американская леди. Прежде всего из-за няниных рассказов об Америке, которую, как он понял позднее, она путала с Австралией.

К десерту он спускался с благоговейным трепетом. Ведь если леди была бы в своей стране, она бы ходила вниз головой! К тому же она называла простейшие вещи очень странными словами:

– Ну разве он не милашка? Подойди сюда, беби. У меня для тебя коробочка сладостей.

Вернон робко принял подарок. Леди явно не понимала, о чем говорит. Никакие это не «сладости», а превосходная эдинбургская карамель.

Вместе с американской леди пожаловали два джентльмена – один из них оказался ее мужем.

– Ты сможешь узнать полукрону, мой мальчик, когда увидишь ее? – осведомился он.

Вскоре выяснилось, что полукрона предназначалась ему. Короче говоря, день выдался чудесный.

Вернон редко думал о своем доме. Он знал, что его дом больше дома викария, куда его иногда водили пить чай. Но Вернон редко играл с другими детьми и тем более ходил к ним домой. Поэтому, когда гостей водили по дому, слова американской леди явились для него откровением.

– Господи, чудо-то какое! Ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное, Фрэнк? Дому пятьсот лет – он существовал еще при Генрихе VIII![3] Это все равно что слушать лекцию по английской истории!

Они ходили по длинной картинной галерее, где на холстах были изображены удивительно похожие на Вернона лица с узкими головами и темными, близко сидящими глазами, смотревшими высокомерно или с холодным равнодушием. Женщины в кружевных воротниках, с жемчугом в волосах и кроткими лицами – им приходилось быть кроткими, будучи замужем за свирепыми лордами, не знавшими ни страха, ни жалости, – одобрительно взирали на проходящую внизу Майру Дейр, последнюю из их числа. Из галереи гости направились в квадратный холл, а оттуда – в тайник священника[4].

Няня уже давно увела Вернона. Они нашли его в саду кормящим золотых рыбок. Отец Вернона вернулся в дом за ключами от развалин аббатства, и гости остались одни.

– Разве это не чудесно, Франк? – не унималась американская леди. – В течение стольких лет дом переходил от отца к сыну! Как это романтично!

И тут заговорил другой джентльмен. Он явно был не из болтливых, так как Вернон до сих пор не слышал его голоса. Но сейчас он раскрыл рот и произнес одно слово – такое таинственное и необычайное, что Вернон никогда не мог его забыть.

– Брамаджем[5].

Вернон уже собирался спросить, что означает это удивительное слово, но его снова отвлекли.

Из дома вышла его мать. Она стояла на фоне заката, словно изображенного декоратором в красных и золотых тонах. Вернону казалось, будто он видит мать впервые в жизни – великолепную женщину с белой кожей и рыжими с золотистым отливом волосами, похожую на картинку из его книги сказок.

Вернон никогда не забывал этот поразительный момент. Красота матери восхищала его. Внутри он чувствовал нечто похожее на боль, а в голове слышался странный гудящий звук, постепенно перешедший в сладостное птичье пение…

И все это сочеталось с волшебным словом «Брамаджем».

Глава 2

1

Горничная Уинни собралась уезжать. Это произошло внезапно. Слуги перешептывались друг с другом, а Уинни все время плакала. Няня устроила ей то, что она называла «нагоняем», после чего у горничной слезы и вовсе полились в три ручья. В няне появилось нечто устрашающее – она словно увеличилась в размере и еще сильнее скрипела суставами. Вернон знал, что Уинни уезжает из-за отца. Этот факт не вызывал у него особого любопытства. Уже бывало, что горничным приходилось уходить из-за отца.

Мама закрылась в своей комнате. Вернон слышал из-за двери, что она тоже плакала. Мать не посылала за ним, а ему не приходило в голову пойти к ней. Он ненавидел звуки плача – всхлипывания, сопения, – особенно когда они раздаются рядом, а плачущие люди почему-то всегда норовили его обнять. Нет ничего хуже неприятных звуков – от них внутри все сворачивается, как засохший лист. Хорошо, что мистер Грин никогда таких звуков не издавал.

Уинни упаковывала вещи. Няня была с ней – теперь она не выглядела такой ужасной.

– Пускай это послужит тебе уроком, – говорила няня. – На новом месте не должно быть никаких шашней.

Уинни, всхлипывая, пробормотала, что ничего такого и не было.

– Надеюсь, и не будет, пока я распоряжаюсь в детской, – заявила няня. – Все из-за твоих волос. Моя дорогая матушка всегда уверяла, что все рыжие девушки – ветреницы. Я не говорю, что ты плохая девушка. Но такое поведение не к лицу – иного слова не подберешь.

Няня еще много чего добавила, но Вернон уже не слушал. Он размышлял о том, что означает «не к лицу». «К лицу» можно сказать о шляпе. Но при чем тут шляпа?

– Что такое «не к лицу», няня? – спросил он позже.

– Это значит «не подобает», – ответила няня, не вынимая изо рта булавки – она кроила для Вернона полотняный костюм.

– А что такое «не подобает»?

– Маленькие мальчики любят задавать глупые вопросы, – отозвалась няня с быстротой, обусловленной долгим профессиональным опытом.

2

После полудня отец Вернона пришел в детскую. Вид у него был довольно странный – смущенный и в то же время вызывающий.

– Привет, Вернон, – поздоровался он, быстро моргая под заинтересованным взглядом сына.

– Здравствуй, папа.

– Я уезжаю в Лондон. Пока, старина.

– Ты уезжаешь, потому что поцеловал Уинни? – с любопытством осведомился Вернон.

Отец пробормотал слова, которые, как хорошо понимал Вернон, ему не следовало слышать, а тем более повторять. Он знал, что эти слова используют только джентльмены, а не мальчики, и это настолько его завораживало, что у него вошло в привычку повторять их про себя перед сном вместе с другим запретным словом – «корсет».

– Кто рассказал тебе об этом?

– Никто, – ответил Вернон после недолгого колебания.

– Тогда откуда ты знаешь?

– Значит, это правда?

Отец молча мерил шагами комнату.

– Уинни иногда меня целует, – продолжал Вернон, – но мне это не нравится, так как приходится целовать и ее. Садовник часто ее целует – на-верно, ему это нравится. По-моему, поцелуи – глупость. Как ты думаешь, папа, если бы я стал взрослым, мне больше бы нравилось целовать – Уинни?

– Думаю, что да, – осторожно ответил отец. – Иногда сыновья вырастают очень похожими на своих отцов.

– Я бы хотел быть похожим на тебя, – радостно встрепенулся Вернон. – Ты отличный наездник. Сэм говорит, что тебе нет равных во всем графстве и что никто лучше тебя не разбирается в лошадях. Я бы больше хотел походить на тебя, чем на маму. Сэм сказал, что, когда мама ездит верхом, у лошади спина болит.

Последовала пауза.

– Мама прилегла, так как у нее разболелась голова, – быстро добавил Вернон.

– Знаю.

– Ты с ней попрощался?

– Нет.

– Тогда попрощайся скорее, а то коляска уже подъезжает.

– Боюсь, что я не успею.

Вернон понимающе кивнул:

– Ну и хорошо. Не люблю целовать людей, когда они плачут. Мне вообще не нравится, когда мама меня целует. Она тискает меня изо всех сил и говорит прямо в ухо. Пожалуй, мне больше нравится целовать Уинни. А тебе, папа?

Отец внезапно вышел из комнаты, обескуражив Вернона. За несколько секунд до того в детскую вошла няня. Она почтительно шагнула в сторону, пропуская хозяина, и у Вернона сложилось смутное впечатление, что ее приход смутил отца.

Кэти, помощница горничной, принесла чай. Вернон играл в кубики в углу. Старая мирная атмосфера детской вновь сомкнулась вокруг него.

3

Игру неожиданно прервали. В дверях появилась мама. Ее глаза опухли от слез, и она прикладывала к ним носовой платок, всем своим видом воплощая скорбь и отчаяние.

– Он уехал! – воскликнула она. – Уехал, не сказав мне ни слова! О, мой бедный малыш!

Мать подбежала к Вернону и заключила его в объятия. Башня, которую он с большим старанием соорудил на этаж выше, чем ему удавалось до сих пор, моментально превратилась в развалины. Пронзительный голос матери царапал слух:

– Дитя мое, поклянись, что ты никогда меня не покинешь! Поклянись! Поклянись!

Няня подошла к ним:

– Ну, ну, мэм, не надо так. Лучше ложитесь снова в постель. Эдит принесет вам чашечку горячего чая.

Ее тон был строгим, даже властным.

Мать продолжала плакать и прижимать к себе Вернона. Он весь напрягся и уже готов был согласиться на что угодно, лишь бы она его отпустила.

– Ты должен возместить мне все страдания, которые причинил твой отец, Вернон. Боже мой, что же мне делать?

Какой-то частицей ума Вернон угадывал, что Кэти молча наслаждается разыгрываемой сценой.

– Пойдемте, мэм, – повторила няня. – Вы только расстраиваете ребенка.

На сей раз властные нотки в ее голосе были настолько недвусмысленными, что мать Вернона подчинилась. Опершись на руку няни, она позволила увести себя из комнаты.

Няня вернулась через несколько минут. Лицо ее было пунцовым.

– Ну и ну! – воскликнула Кэти. – Она доиграется со своими истериками. Чего доброго, в пруд сиганет – их в саду предостаточно. А хозяин тоже хорош. Хотя он порядком от нее натерпелся – все эти крики и скандалы…

– Довольно, девочка, – прервала ее няня. – Займись лучше своей работой. В жизни не видела, чтобы помощницы горничных обсуждали такие вещи со старшей прислугой. Твоей матери следовало бы воспитать тебя получше.

Кэти удалилась, недовольно тряхнув головой. Подойдя к столу, няня стала с несвойственной ей резкостью убирать чашки и блюдца. Ее губы беззвучно шептали:

– Вбивать такое ребенку в голову! Это меня из себя выводит!..

Глава 3

1

Вскоре появилась новая горничная. Ее звали Изабел, однако за ней закрепилось имя Сузан, как «более подобающее». Это очень озадачивало Вернона, и он обратился к няне за объяснениями.

– Одни имена больше подходят для господ, мастер Вернон, а другие – для слуг.

– Тогда почему ее назвали Изабел?

– Некоторые люди обезьянничают, когда крестят своих детей, – дают им имена как у тех, кто выше их.

Слово «обезьянничают» направило мысли Вернона в другую сторону. Неужели люди крестят детей в зоопарке?

– Я думал, детей крестят в церкви.

– Так оно и есть, мастер Вернон.

Снова ничего нельзя понять! И почему только люди говорят то одно, то совсем другое?

– Няня, откуда берутся дети?

– Вы уже спрашивали меня об этом, мастер Вернон. Маленькие ангелочки приносят их ночью через окна.

– А эта ам… ам…

– Не запинайтесь, мастер Вернон.

– Ам… аменкарская леди, которая приходила в гости, сказала, что меня нашли под кустом крыжовника.

– Так бывает с американскими детьми, – невозмутимо отозвалась няня.

Вернон облегченно вздохнул. Ну конечно! Няня все может объяснить. Если мир вокруг начинает шататься, она сразу заставляет его остановиться. И няня никогда не смеется над ним, как мама. Однажды он слышал, как мама говорила другим леди: «Малыш задает мне такие забавные вопросы! Дети просто восхитительны!»

Но Вернон не считал себя забавным или восхитительным. Он просто хотел побольше знать, чтобы скорее повзрослеть. Когда становишься взрослым, то знаешь абсолютно все и можешь носить кошелек с золотыми соверенами.

2

Мир продолжал расширяться.

В нем появились дяди и тети.

Дядя Сидни, мамин брат, был низеньким, толстым и краснолицым. Он имел привычку напевать себе под нос и звенеть монетами в карманах брюк. Он также любил шутить, но его шутки не всегда казались Вернону забавными.

– Предположим, – говорил дядя Сидни, – я – надену твою шапку. Как, по-твоему, я буду выглядеть?

Все-таки взрослые задают странные вопросы! Странные и трудные, так как няня всегда твердила, что маленькие мальчики не должны высказывать свое личное мнение.

– Ну? – настаивал дядя Сидни. Схватив упомянутое полотняное изделие, он водрузил его себе на макушку. – Так как же я выгляжу?

Если тебя спрашивают, нужно отвечать.

– По-моему, вы выглядите довольно глупо, – вежливо и слегка устало отозвался Вернон.

– У твоего сына нет чувства юмора, Майра, – сказал, обидевшись, дядя Сидни маме. – Очень жаль.

Тетя Нина, папина сестра, была совсем другой.

От нее приятно пахло, как от сада в летний день, и ее мягкий голос нравился Вернону. У тети Нины были и другие достоинства – она не лезла с поцелуями и не приставала с шутками. Но она довольно редко приезжала в Эбботс-Пуиссантс.

Должно быть, тетя Нина очень храбрая, думал Вернон, так как она первая внушила ему, что Чудовище можно укротить.

Чудовище жило в большой гостиной. У него были четыре ноги и лоснящееся коричневое тело, а также длинный ряд того, что Вернон, будучи еще совсем маленьким, считал огромными желтыми зубами. Сколько он себя помнил, Чудовище одновременно пугало и притягивало его. Если Чудовище разозлить, оно могло издавать странные звуки – сердитое ворчание или пронзительные вопли, которые проникали внутрь, вызывая дрожь и тошноту. И все же отойти от него было невозможно, словно оно обладало какой-то завораживающей силой.

Когда Вернону читали сказки про драконов, он всегда представлял их в виде Чудовища. А одними из самых интересных игр с мистером Грином были те, в которых они убивали Чудовище – Вернон вонзал меч в его блестящее коричневое тело, а сотни детей приветствовали маленького героя радостными криками и песнями.

Сейчас, правда, он был уже большим мальчиком и знал, что Чудовище зовут Рояль, что трогать его зубы называется «игранарояле» и что леди проделывают это после обеда для джентльменов. Но в глубине души Вернон все еще боялся Чудовища – иногда ему снилось, что оно гонится за ним по лестнице в детскую, и он просыпался от собственного крика.

В этих снах Чудовище жило в лесу, было диким и свирепым и издавало такие ужасные звуки, что их невозможно было выдержать.

Мама иногда занималась «игройнарояле», и Вернон выносил это с трудом, чувствуя, что она не в состоянии разбудить Чудовище. Но в тот день, когда за него села тетя Нина, результат получился совсем иной.

Вернон, устроившись в углу, предавался одной из своих воображаемых игр. Он, Белка и Пудель устроили пикник и ели омаров и шоколадные эклеры.

Тетя Нина даже не заметила, что Вернон находится в комнате. Она легко присела на табурет и заиграла.

Вернон, как зачарованный, подходил все ближе и ближе. Наконец тетя Нина посмотрела на него и увидела, что по его щекам струятся слезы, а маленькое тело сотрясают рыдания. Она сразу же перестала играть:

– В чем дело, Вернон?

– Я ненавижу это! – всхлипывал Вернон. – Ненавижу! У меня от этого болит здесь! – Он прижал руки к животу.

В этот момент в комнату вошла Майра.

– Ну не странно ли? – засмеялась она. – Ребенок просто ненавидит музыку!

– Почему же он не уходит, если ненавидит ее? – спросила Нина.

– Я не могу! – плакал Вернон.

– Просто нелепо! – заявила Майра.

– А по-моему, это очень любопытно.

– Обычно детям всегда хочется побренчать на рояле. Однажды я пыталась научить Вернона играть «Котлетки», но его это ничуть не заинтересовало.

Нина задумчиво смотрела на племянника.

– Просто поверить не могу, что мой ребенок может быть немузыкальным, – обиженным тоном продолжала Майра. – Когда мне было восемь, я уже играла довольно сложные пьесы.

– Музыкальность проявляется по-разному, – рассеянно промолвила Нина.

Майре это показалось одним из тех глупых замечаний, которых и следует ожидать от представителей семейства Дейров. Либо человек музыкален и, следовательно, умеет играть пьесы, либо он не музыкален и не может этого делать. Вернон явно принадлежал ко второй категории.

3

Мать няни заболела. Для детской это явилось беспрецедентной катастрофой. Няня, мрачная и краснолицая, упаковывала вещи с помощью Сузан-Изабел. Вернон стоял рядом, полный сочувствия и в то же время любопытства, которое побуждало его задавать вопросы.

– Твоя мама очень старая, няня? Ей сто лет?

– Конечно нет, мастер Вернон! Сто лет, вот еще!

– Ты думаешь, она умрет? – продолжал Вернон, помня, что мать кухарки заболела и умерла, и изо всех сил стремясь проявить доброту и понимание.

Няня не ответила.

– Сузан, достань сумки для обуви из нижнего ящика, – обратилась она к горничной. – Поживее, девочка.

– Няня, твоя мама…

– У меня нет времени отвечать на вопросы, мастер Вернон.

Вернон присел на край обитой ситцем оттоманки и задумался. Няня сказала, что ее матери меньше ста лет, но она, должно быть, все равно очень старая. А ведь и сама няня казалась ему достаточно старой. Мысль о том, что кто-то может быть еще старше и мудрее ее, ошеломляла. Странным образом это превращало няню из фигуры, второй по значению после Бога, в обычное человеческое существо.

Вселенная меняла очертания вместе со смещением шкалы ценностей. Няня, Бог и мистер Грин отодвигались на задний план, уступая место маме, папе и даже тете Нине. Особенно маме, похожей на принцессу с длинными золотыми волосами. Ради нее Вернону хотелось сразиться с драконом – блестящим и коричневым, как Чудовище.

Как звучало это волшебное слово? Брамаджем! Принцесса Брамаджем! Такое слово можно шептать тайком по ночам вместе со словами «черт возьми» и «корсет».

Но мама никогда не должна это слышать. Вернон прекрасно отдавал себе отчет в том, что она бы только рассмеялась – мама всегда смеялась, и от ее смеха все внутри съеживалось. При этом она говорила вещи, которых он терпеть не мог: «Правда, дети ужасно забавные?»

Вернон-то знал, что он ничуть не забавный. Ему вообще не нравилось это слово – оно напоминало о шутках дяди Сидни. Если бы только мама не…

Сидя на скользком ситце, Вернон озадаченно нахмурил брови. Ему внезапно представились две мамы: золотоволосая принцесса, о которой он мечтал и которая ассоциировалась у него с закатами, волшебством и сражениями с драконами, и женщина, которая смеялась и говорила: «Правда, дети ужасно забавные?»

Вернон вздохнул, беспокойно ерзая. Няня, покраснев от усилий, связанных с попытками закрыть чемодан, повернулась к нему:

– Что случилось, мастер Вернон?

– Ничего.

Лучше всегда отвечать «ничего». Тогда никто не узнает, о чем ты думаешь…

4

В период царствования Сузан-Изабел детская сильно изменилась. Можно было вести себя как угодно – Сузан лишь грозилась пожаловаться маме, но никогда этого не делала.

Сначала Сузан нравились положение и власть, которые она приобрела в отсутствие няни. Они продолжали бы ей нравиться и дальше, если бы не Вернон.

– Не знаю, что на него находит, – говорила она своей помощнице Кэти. – Иногда он превращается в настоящего дьяволенка. А как он хорошо вел себя с миссис Пэскал!

– Ну, с ней особо не покапризничаешь, – соглашалась Кэти.

И они продолжали шептаться и хихикать.

– Кто такая миссис Пэскал? – спросил однажды Вернон.

– Ну и ну, мастер Вернон! Неужели вы не знаете фамилию вашей собственной няни?

Значит, няня – миссис Пэскал. Еще одно потрясение. Для него она всегда была просто няней. Это все равно как если бы он узнал, что Бога зовут мистер Робинсон.

Чем больше Вернон об этом размышлял, тем не-обычнее это ему казалось. Няня – миссис Пэскал, совсем как мама – миссис Дейр, а папа – мистер Дейр. Как ни странно, Вернон никогда не задумывался о возможности наличия мистера Пэскала. (В действительности такого человека просто не существовало. «Миссис» служило всего лишь напоминанием о положении и авторитете няни.) Няня была такой же величественной фигурой, как мистер Грин, у которого, несмотря на сотню детей (а также Пуделя, Белки и Дерева), как считал Вернон, никогда не могло быть никакой миссис Грин!

Пытливые мысли Вернона устремились в ином направлении.

– Тебе нравится, когда тебя называют Сузан? Ты бы не хотела, чтобы тебя называли Изабел?

Сузан (или Изабел) отозвалась привычным хихиканьем:

– Что бы я хотела, не имеет значения, мастер Вернон.

– Почему?

– В этом мире люди должны делать то, что им – велят.

Вернон промолчал. Всего несколько дней назад он думал так же. Но сейчас он начинал понимать, что это не вся правда. Ты вовсе не должен всегда делать то, что тебе говорят. Все зависит от того, кто говорит.

Дело было не в наказании. Сузан постоянно ставила его в угол и лишала сладкого. С другой стороны, няне было достаточно строго посмотреть на него сквозь очки с соответствующим выражением лица, и все варианты, кроме безоговорочной капитуляции, сразу же отпадали.

В натуре Сузан не было властности, и Вернон отлично это понимал. Ему нравилось не слушаться Сузан и мучить ее. Чем более сердитой и несчастной выглядела Сузан, тем большее удовольствие испытывал Вернон. В соответствии со своим возрастом он все еще существовал в каменном веке, вовсю наслаждаясь жестокостью.

У Сузан вошло в привычку отпускать Вернона одного играть в саду. Будучи малопривлекательной девушкой, Сузан не имела таких причин, какие были у Уинни, чтобы прогуливаться там. К тому же это, по ее мнению, никак не могло повредить мальчику.

– Только не подходите близко к прудам, мастер Вернон.

– Хорошо, – отозвался Вернон, сразу же решив отправиться именно туда.

– Играйте с обручем, как хороший мальчик.

– Ладно.

Со вздохом облегчения Сузан достала из ящика комода книгу в бумажной обложке под названием «Герцог и доярка».

Катя перед собой обруч, Вернон трусил вдоль ограды фруктового сада. Вырвавшись из-под контроля, обруч упал на маленькую полоску земли, которая в данный момент служила объектом пристального внимания старшего садовника Хопкинса. Садовник властно приказал Вернону убираться, и мальчик повиновался. Хопкинс пользовался его уважением.

Бросив обруч, Вернон занялся лазаньем на деревья. Забравшись пару раз на высоту около шести футов с соблюдением должных мер предосторожности, он устал от этого опасного спорта, уселся верхом на ветку и задумался о том, что делать дальше.

Пожалуй, стоит сходить к прудам, раз Сузан это запретила. Он спрыгнул на землю, но ему в голову тотчас же пришла другая идея, подсказанная абсолютно необъяснимым зрелищем.

Дверь в лес была открыта!

5

Такого на памяти Вернона еще никогда не случалось. Сколько раз он тайком пробовал открыть дверь, и она всегда оказывалась запертой.

Вернон осторожно подкрался к ней. Лес находился всего в нескольких шагах от двери. Можно было сразу погрузиться в его прохладные зеленые недра. Сердце Вернона забилось быстрее.

Он всегда мечтал побывать в лесу, и наконец ему представился шанс. Когда няня вернется, на такое нечего надеяться.

Тем не менее Вернон колебался. Его удерживала не боязнь ослушаться. Строго говоря, ему никогда не запрещали ходить в лес. Детская хитрость уже подсказала ему это оправдание.

Нет, все дело было в страхе перед неведомым. В лесной чаще могли таиться чудовища, наподобие того, что живет в гостиной… Что, если они погонятся за ним?

Вернон нерешительно переминался с ноги на – ногу.

Но днем чудовища не станут за ним гнаться. К тому же в лесу живет мистер Грин. По правде говоря, в действительности мистера Грина не существует, но было бы интересно найти место, где он мог бы жить. Да и у Пуделя, Белочки и Дерева должны быть собственные домики, скрытые листвой.

– Пошли, Пудель, – обратился Вернон к невидимому спутнику. – Ты взял лук и стрелы? Тогда все в порядке. В лесу нас ждет Белка.

Он весело зашагал вперед. Рядом с ним, видимый только его мысленному взору, шел Пудель, одетый как Робинзон Крузо в книжке с картинками.

В лесу было чудесно. Птицы пели и перелетали с ветки на ветку. Вернон продолжал беседовать со своим другом – такую роскошь он позволял себе нечасто, так как его могли подслушать и посмеяться: «Ну разве это не забавно? Он притворяется, будто с ним другой мальчик!» Дома приходилось соблюдать осторожность.

– Мы придем в замок к ленчу, Пудель. Нам подадут жареных леопардов. А вот и Белка! Как поживаешь, Белка? А где Дерево? Идти пешком довольно утомительно. Лучше поедем верхом.

Кони были привязаны к Дереву. Вернон выбрал молочно-белого, Пудель – угольно-черного, а насчет масти лошади Белочки он еще толком не решил.

Они скакали галопом среди деревьев. В лесу попадались смертельно опасные топи. Змеи шипели на них, а львы бросались за ними в погоню. Но – верные кони делали все, что приказывали им всадники.

Как глупо было играть в саду, да и в любом другом месте, кроме леса! Вернон уже начал было забывать, что значит играть с Пуделем, Белкой и Деревом. Да и как можно не забыть, если тебе все время напоминают, что ты забавный мальчик, который верит в собственные выдумки?

Вернон то пускался вприпрыжку, то шагал с торжественным достоинством, чувствуя себя великим и непобедимым. Ему не хватало только барабанного боя, под который он мог бы петь себе хвалу.

Лес оказался именно таким, каким Вернон его себе представлял. Впереди внезапно появилась осыпающаяся стена, покрытая мхом. Стена замка! Что может быть лучше? Он сразу же начал карабкаться на нее.

Подъем был достаточно легким, хотя и наполненным приятно щекочущим нервы ожиданием возможной опасности. Вернон еще не решил, принадлежит ли замок мистеру Грину или какому-нибудь людоеду. В целом он склонялся ко второму варианту, пребывая в воинственном настроении. С раскрасневшимся лицом Вернон добрался до верха стены и посмотрел на то, что находилось за ней.

И здесь в нашем повествовании ненадолго появляется миссис Сомерс Уэст, которая любила романтическое одиночество (на краткие периоды) и купила «Лесной коттедж», так как «он находится вдалеке от всего, если вы понимаете, о чем я, и в нем можно ощущать себя наедине с природой!». Поскольку миссис Сомерс Уэст, будучи артистичной натурой, испытывала пристрастие к музыке, она превратила две комнаты в одну, разрушив стену между ними и обеспечив достаточно места для концертного рояля.

Как раз в тот момент, когда Вернон забрался на стену, несколько мужчин, потея и спотыкаясь, подтаскивали рояль к окну, так как через дверь он бы не прошел. Сад «Лесного коттеджа» был запущен до предела – миссис Сомерс Уэст именовала его «уголком дикой природы». И в этом уголке Вернон увидел Чудовище, медленно ползущее к нему с явно угрожающими намерениями.

На несколько секунд он оцепенел, а затем с диким воплем помчался по узкому верху крошащейся стены, чувствуя, что Чудовище настигает его. Нога Вернона запуталась в плюще, и он полетел вниз…

Глава 4

1

Спустя долгое время Вернон проснулся и обнаружил себя в постели. Разумеется, это место было вполне естественным для того, чтобы в нем просыпаться, но куда менее естественным выглядел торчащий перед ним огромный белый бугор. Когда Вернон разглядывал его, рядом послышался хорошо знакомый голос доктора Коулса:

– Ну-ну, и как же мы себя чувствуем?

Вернон не знал, как чувствует себя доктор Коулс, зато сам он чувствовал себя весьма скверно, о чем и сообщил.

– Неудивительно, – заметил доктор.

– И у меня где-то сильно болит, – добавил Вернон.

– Неудивительно, – повторил доктор Коулс, хотя Вернон не понимал, какой в этом толк.

– Возможно, я почувствую себя лучше, если встану, – предположил Вернон. – Я могу встать?

– Боюсь, что нет, – ответил доктор. – Понимаешь, ты упал…

– Да, – кивнул Вернон. – За мной гналось Чудовище.

– Что-что? Чудовище? Какое еще Чудовище?

– Никакое, – пробормотал Вернон.

– Наверно, собака, – сказал доктор. – Прыгала на стену и лаяла. Ты не должен бояться собак, мой мальчик.

– Я и не боюсь.

– А что тебе понадобилось так далеко от дома? Тебе там было абсолютно нечего делать.

– Никто не запрещал мне туда ходить, – заявил Вернон.

– Хм! Тем не менее боюсь, что тебе не обойтись без наказания. Ты знаешь, что сломал ногу?

– Неужели?

Вернон пришел в восторг. Сломал ногу! Он почувствовал себя очень важным.

– Тебе придется некоторое время полежать, а потом походить на костылях. Знаешь, что такое – костыли?

Еще бы Вернону этого не знать! У мистера Джоббера, отца деревенского кузнеца, были костыли. А теперь они будут и у него! Вот здорово!

– А могу я попробовать их сейчас?

Доктор рассмеялся:

– Значит, тебе эта идея по душе? Нет, боюсь, что нужно немного подождать. А ты должен постараться быть храбрым мальчиком, и тогда быстрее поправишься.

– Благодарю вас, – вежливо сказал Вернон. – Конечно, сейчас я еще не очень хорошо себя чувствую. Не могли бы вы забрать из кровати эту странную штуку? Тогда мне будет удобнее.

Но оказалось, что странная штука называется «рама» и что убрать ее нельзя. К тому же Вернон не мог двигаться в кровати, так как его нога была привязана к длинной деревяшке. Выходит, иметь сломанную ногу не так уж приятно.

Нижняя губа Вернона слегка задрожала. Но плакать он не собирался. Большие мальчики не плачут – так говорила няня. Он очень скучал по няне – ему были необходимы ее утешительное присутствие, ее всемогущество, даже ее крахмальная чопорность.

– Няня скоро вернется, – сказал доктор Коулс. – А пока за тобой будет ухаживать сиделка – ты можешь называть ее няня Франсис.

Вернон молча разглядывал сиделку. Она тоже была накрахмаленной, но гораздо меньше няни и худее мамы – такой же худой, как тетя Нина.

Однако, встретив спокойный взгляд ее спокойных глаз – скорее зеленых, чем серых, он, как и многие другие, сразу почувствовал, что с няней Франсис «все будет как надо».

– Мне жаль, что ты плохо себя чувствуешь, – заговорила она. – Хочешь апельсинового сока?

Подумав, Вернон согласился. Доктор Коулс вышел из комнаты, а няня Франсис принесла апельсиновый сок в очень странной на вид чашке с длинным носиком, из которого, как выяснилось, нужно пить.

Это насмешило Вернона, от смеха ему стало больно, и он умолк. Няня Франсис предложила ему поспать, но Вернон заявил, что спать нисколечки не хочет.

– Тогда и я не буду спать, – сказала сестра. – Интересно, ты сможешь сосчитать, сколько ирисов на этой стене? Ты будешь считать с правой стороны, а я – с левой. Ведь ты умеешь считать, не так ли?

Вернон с гордостью заявил, что умеет считать до ста.

– Это очень много, – заметила няня Франсис. – Тут едва ли наберется сотня ирисов. По-моему, их семьдесят девять. А ты как думаешь?

Вернон предположил, что ирисов пятьдесят. Ему почему-то показалось, что больше их быть просто не может. Но как только Вернон принялся считать, его веки смежились сами собой и он заснул…

2

Шум… Шум и боль… Вернон, вздрогнув, проснулся. Он чувствовал жар и боль в ноге. Шум становился все ближе. Такие звуки всегда были связаны с мамой…

Майра ворвалась в комнату словно вихрь. Ее накидка развевалась позади. Она походила на большую птицу и как птица кружила над ним.

– Вернон, дорогой мой, что они с тобой сделали? Какой ужас! Бедное дитя!

Она заплакала, и Вернон тоже начал плакать, внезапно почувствовав страх.

– Мой малыш! – всхлипывала Майра. – Все, что у меня есть в этом мире! Боже, не отнимай его у меня! Если он умрет, я тоже умру!

– Миссис Дейр…

– Вернон, дитя мое!..

– Прошу вас, миссис Дейр… – Но в голосе няни Франсис слышались не просящие, а властные интонации. – Пожалуйста, не трогайте его. Вы причините ему боль.

– Я? Его мать?

– Вы, кажется, не понимаете, миссис Дейр, что у мальчика сломана нога. Вынуждена просить вас покинуть комнату.

– Вы что-то от меня скрываете! Скажите правду – ногу придется ампутировать?

У Вернона вырвался стон. Он понятия не имел, что значит «ампутировать», но это звучало жутко. Стон перешел в крик.

– Он умирает! – рыдала Майра. – А мне ничего не говорят! Но он умрет в моих объятиях!

– Миссис Дейр…

Встав между кроватью и матерью Вернона, няня Франсис положила ей руку на плечо и заговорила таким тоном, каким няня разговаривала с младшей горничной Кэти.

– Выслушайте меня, миссис Дейр. Вы должны взять себя в руки. – Увидев, что в дверях стоит отец Вернона, сестра обратилась к нему: – Мистер Дейр, пожалуйста, уведите отсюда вашу жену. Я не могу допустить, чтобы моего пациента волновали и расстраивали.

Отец понимающе кивнул.

– Не повезло тебе, старина, – сказал он, глядя на Вернона. – Я тоже как-то сломал руку.

Мир сразу стал куда менее угрожающим. Другие также ломали руки и ноги. Отец взял маму за плечо и повел ее к двери, что-то тихо говоря. Она протестовала высоким, пронзительным голосом:

– Ты не можешь этого понять! Ты никогда не любил мальчика так, как я! Мать не имеет права возлагать на постороннюю женщину уход за ее ребенком. Материнскую заботу ничто не заменит.

Вырвавшись, Майра подбежала к кровати:

– Вернон, дорогой, я ведь нужна тебе? Тебе нужна твоя мама?

– Мне нужна няня, – всхлипывал Вернон.

Он имел в виду свою няню, а не няню Франсис.

– О! – воскликнула Майра, дрожа всем телом.

– Пойдем, дорогая, – ласково настаивал отец Вернона.

Она прислонилась к нему, и они вместе вышли. Из-за дверей послышался жалобный голос:

– Мой собственный ребенок предпочитает мне постороннюю!

Няня Франсис поправила одеяло и предложила Вернону воды.

– Твоя няня скоро вернется, – уверенно пообещала она. – Давай напишем ей письмо. Ты скажешь мне, что нужно написать.

На Вернона нахлынуло теплое чувство признательности. Хоть кто-то его понимает…

3

Когда Вернон впоследствии вспоминал свое детство, этот период четко отличался от остальных. «Время, когда у меня была сломана нога» обозначало совершенно особую эру.

Ему пришлось оценить по-новому ряд мелких инцидентов, тогда воспринимаемых как вполне обычные. Например, весьма бурный разговор доктора Коулса с его матерью. Естественно, он происходил не в той комнате, где лежал Вернон, но пронзительный голос Майры проникал и сквозь закрытые – двери. Вернон отчетливо слышал негодующие -вопли: «Не знаю, что вы имеете в виду… Я считаю, что сама должна ухаживать за своим ребенком… Естественно, я была расстроена – я ведь не такая бессердечная, как Уолтер! Посмотрите на него – что бы ни случилось, он и бровью не по-ведет!»

Немало стычек происходило между Майрой и няней Франсис. Последняя всегда одерживала верх, но дорогой ценой. Майра Дейр бешено ревновала к той, кого называла «платной сиделкой». Ей приходилось подчиняться распоряжениям доктора Коулса, но она делала это с явной неохотой, а иногда и с откровенной грубостью, которую няня Франсис словно не замечала.

Вернон вспоминал не боль и неудобства, а только счастливые дни, когда с ним разговаривали и играли так, как никогда не разговаривали и не играли раньше. В няне Франсис он обрел взрослого собеседника, который не считал его «забавным», а внимательно слушал, делая серьезные и разумные замечания. Вернон мог рассказывать сиделке о Пуделе, Белке и Дереве, о мистере Грине и сотне его детей. И вместо того чтобы говорить: «Какая забавная игра!» – она всего лишь спрашивала, являются эти сотни детей мальчиками или девочками, – подобный аспект никогда не приходил в голову Вернону. Он и няня Франсис пришли к выводу, что там было пятьдесят мальчиков и пятьдесят девочек, – это казалось справедливым решением.

Когда Вернон, теряя бдительность, начинал играть сам с собой, комментируя воображаемые события вслух, няня Франсис никогда не находила это необычным. Она обладала не только спокойной невозмутимостью старой няни, но и тем, что было куда важнее для Вернона, – даром отвечать на вопросы, причем Вернон инстинктивно чувствовал, что все ее ответы правдивы. Иногда няня Франсис говорила: «Этого я тоже не знаю» или «Ты должен спросить кого-нибудь другого. Я не настолько умна, чтобы объяснить тебе это». Она не претендовала на всеведение.

Часто, после чая, няня Франсис рассказывала Вернону разные истории. Они никогда не были одинаковыми – сегодня она повествовала о непослушных мальчиках и девочках, а завтра о заколдованных принцессах. Вернон предпочитал слушать о принцессах. Одну историю он особенно любил – о золотоволосой принцессе в башне и странствующем принце в старой зеленой шляпе. История заканчивалась в лесу и, возможно, потому так нравилась Вернону.

Иногда к ним присоединялся дополнительный слушатель. Майра обычно приходила сидеть с Верноном после полудня, когда у няни Франсис было свободное время, но отец Вернона часто заходил после чая. Мало-помалу это вошло у него в привычку. Уолтер Дейр садился в тени, позади стула сиделки, и слушал ее истории, наблюдая не за сыном, а за рассказчицей. Однажды Вернон заметил, как рука его отца украдкой легла на запястье няни Франсис.

И тогда произошло нечто невероятное. Няня Франсис поднялась и спокойно сказала:

– Боюсь, сегодня мы вынуждены попросить вас удалиться, мистер Дейр. У нас с Верноном есть кое-какие дела.

Это очень удивило Вернона, так как он понятия не имел, что это за дела. Однако еще сильнее его озадачило то, что отец также встал и тихо произнес:

– Прошу прощения.

Няня Франсис едва заметно кивнула, но осталась стоять.

– Надеюсь, вы мне поверите, – продолжал Уолтер Дейр, – что я искренне сожалею, и позволите прийти завтра?

После этого поведение отца изменилось. Он больше не садился так близко к сиделке и разговаривал в основном с Верноном. Иногда они играли втроем, обычно в «старую деву» – Вернон обожал эту игру. Это были счастливые вечера.

Однажды, когда няня Франсис вышла из комнаты, Уолтер Дейр неожиданно спросил:

– Тебе нравится твоя сиделка, Вернон?

– Няня Франсис? Очень. А тебе, папа?

– Да, – ответил Уолтер Дейр. – Очень нравится.

В его голосе слышалась печаль, которую почувствовал Вернон.

– Что-нибудь случилось, папа?

– Ничего непоправимого. Лошадь, которая у самого финиша сворачивает влево, никогда не выиграет – а то, что это не вина лошади, положения не улучшает. Впрочем, старина, для тебя это звучит как абракадабра. Наслаждайся обществом своей няни Франсис, пока она рядом. Таких, как она, не слишком много.

В эту минуту сиделка вернулась, и они стали играть в «поймай зверя».

Но слова Уолтера Дейра запали Вернону в голову, и он спросил няню Франсис следующим утром:

– Разве вы не навсегда останетесь с нами?

– Нет. Только до тех пор, пока ты не выздоровеешь – или почти выздоровеешь.

– А я бы хотел, чтобы вы остались насовсем.

– Понимаешь, это не входит в мои обязанности. Моя работа – ухаживать за больными.

– И вам нравится этим заниматься?

– Да, очень.

– Почему?

– Ну, у каждого есть работа, которая ему нравится.

– У мамы нет.

– Есть. Ее работа – присматривать за этим большим домом, следить, чтобы все было в порядке, заботиться о тебе и о твоем отце.

– Папа раньше был военным. Он сказал мне, что если начнется война, то снова пойдет в армию.

– Ты очень любишь своего отца, Вернон?

– Да, очень, хотя маму я люблю еще больше. Мама говорит, что маленькие мальчики всегда больше любят своих матерей. Мне нравится бывать с папой, но это другое дело. Наверно, потому, что он мужчина. Как вы думаете, кем я буду, когда вырасту? Я хочу стать моряком.

– Возможно, ты будешь писать книги.

– О чем?

Няня Франсис улыбнулась:

– Может быть, о мистере Грине, Пуделе, Белке и Дереве.

– Ага, и все будут говорить, что это глупо.

– Мальчики не будут. А кроме того, когда ты вырастешь, то в голове у тебя будут совсем другие люди – такие, как мистер Грин и его дети, но только взрослые. И тогда ты сможешь написать о них.

Подумав, Вернон покачал головой:

– Я бы хотел быть военным, как папа. Мама говорит, что большинство Дейров были военными. Конечно, для этого нужна храбрость, но я думаю, что буду достаточно храбрым.

Сиделка не ответила. Она вспоминала то, что Уолтер Дейр говорил о своем маленьком сыне: «Мальчишка не знает, что такое страх! Видели бы вы его верхом на пони!»

Да, в каком-то смысле Вернон был бесстрашным и выносливым. Он терпел боль и неудобства, причиняемые сломанной ногой, необычайно мужественно для столь юного возраста.

Однако в его детском мире существовал страх иного рода.

– Расскажи мне еще раз, как ты в тот день упал со стены, – попросила сиделка после паузы. – Она все знала о Чудовище и никогда не позволяла себе смеяться над Верноном. – Признайся, ты ведь давно знаешь, что это не настоящее чудовище, а только вещь из дерева и проволоки? – мягко заметила она, внимательно выслушав мальчика.

– Знать-то знаю, – отозвался Вернон, – только я представляю его себе совсем по-другому. А когда я увидел, как оно в саду приближается ко мне…

– Ты убежал – и поступил неправильно, верно? Было бы гораздо лучше остаться на месте и присмотреться. Тогда бы ты увидел людей и понял, в чем дело. Всегда лучше сначала посмотреть. Если потом тебе захочется убежать, то ты сможешь это сделать, но обычно такого желания уже не возникает. И я скажу тебе еще кое-что, Вернон.

– Да?

– Вещи никогда не выглядят такими страшными, когда они перед тобой. Они кажутся куда страшнее, когда находятся у тебя за спиной и ты не можешь их видеть. Вот почему всегда разумнее повернуться и посмотреть – тогда, как правило, понимаешь, что бояться нечего.

– Если бы я повернулся, то не сломал бы ногу? – задумчиво осведомился Вернон.

– Да.

Вернон вздохнул:

– Я не жалею, что сломал ногу. Мне очень нравится с вами играть.

Он ожидал, что няня Франсис прошепчет «бедное дитя», но она улыбнулась:

– Мне тоже нравится играть с тобой. Некоторые больные, за которыми я ухаживаю, не любят играть.

– Но вы ведь любите? И мистер Грин тоже. – Вернон робко добавил: – Пожалуйста, не уезжайте очень скоро, ладно?

4

К его глубокому сожалению, получилось так, что няня Франсис уехала гораздо скорее, чем рассчитывала. Это произошло абсолютно внезапно – как и все, что происходило в жизни Вернона.

Теперь он каждый день какое-то время ходил на костылях, наслаждаясь этим новшеством, но быстро уставал и просил отвести его в постель. Сегодня мать вызвалась ему помочь. Она уже пыталась помогать ему и раньше – ее большие белые руки были на редкость неловкими и только причиняли боль. Поэтому Вернон сказал, что подождет няню Франсис, которая никогда не делает ему больно.

Наивно-непосредственная детская откровенность сразу довела Майру Дейр до белого каления.

На вернувшуюся через две-три минуты сиделку обрушился град упреков.

Они все против нее! У нее во всем мире нет никого, кроме Вернона, а теперь и он от нее отвернулся! Как жестоко настраивать ребенка против собственной матери!

Няня Франсис терпеливо выслушивала гневный град упреков, внешне не проявляя ни удивления, ни обиды. Она знала, что миссис Дейр принадлежит к женщинам, находящим облегчение в бурных сценах. А резкие слова, думала сиделка, могут только повредить, если их произносит тот, кто тебе дорог. Она жалела Майру Дейр, понимая, как много настоящего горя скрывается за этими истерическими припадками.

Уолтер Дейр выбрал именно этот злополучный момент, чтобы войти в детскую. Несколько секунд он недоуменно смотрел на жену, потом покраснел от гнева:

– Право, Майра, мне стыдно за тебя. Ты сама не знаешь, что говоришь.

Она свирепо повернулась к нему:

– Я отлично знаю, что говорю! И знаю, что делаешь ты! Я видела, как ты проскальзываешь сюда украдкой каждый день! Ты вечно волочишься за какой-нибудь юбкой! Горничные, сиделки – тебе все равно!

– Замолчи, Майра!

Теперь он сердился по-настоящему. Майра Дейр почувствовала страх, и все же ее понесло, словно плотину прорвало, и она уже не могла, даже если бы и хотела, совладать с собой.

– Вы, сиделки, все одинаковы! Флиртуете с чужими мужьями! Если не стыдитесь себя, постыдились хотя бы невинного ребенка! Подумайте, что вы вбиваете ему в голову! Клянусь, вы уберетесь из моего дома, и я выскажу доктору Коулсу все, что о вас думаю!

– Ты не откажешься продолжить эту поучительную сцену где-нибудь в другом месте? (Как же Майра ненавидела этот холодно-насмешливый тон ее мужа!) Она едва ли пойдет на пользу твоему невинному ребенку. Прошу прощения, сестра, за то, что наговорила моя супруга. Идем, Майра!

Она заплакала, боясь того, что натворила. Как обычно, Майра сказала больше, чем намеревалась.

– Как ты жесток! – всхлипывала она. – Тебе бы хотелось, чтобы я умерла! Ты меня ненавидишь!

Майра последовала за мужем из комнаты, а няня Франсис уложила Вернона в постель. Ему не терпелось засыпать ее вопросами, а няня вдруг заговорила о большом сенбернаре, который был у нее в детстве, и Вернон так заинтересовался, что забыл обо всем остальном.

Вечером отец Вернона снова пришел в детскую. Он был бледен и выглядел больным. Няня Франсис поднялась ему навстречу.

– Я не знаю, что сказать… как извиниться за поведение моей жены…

– Ничего страшного, – спокойно отозвалась сиделка. – Я все понимаю, но думаю, что мне лучше уехать, и как можно скорее. Мое присутствие нервирует миссис Дейр, и она невольно сама себя взвинчивает.

– Если бы она знала, насколько абсурдны ее обвинения, то не посмела бы вас оскорбить.

Няня Франсис рассмеялась – правда, не слишком убедительно.

– Мне всегда казалось нелепым, когда люди жалуются на оскорбления. Само слово какое-то напыщенное, не так ли? Пожалуйста, не беспокойтесь из-за этого. Только, мистер Дейр, ваша жена…

– Да?

Ее голос изменился, став серьезным и печальным:

– Она очень несчастная и одинокая женщина.

– Вы считаете, что это целиком моя вина?

Последовала пауза. Потом няня Франсис посмотрела на отца Вернона своими спокойными зелеными глазами:

– Да, считаю.

Он глубоко вздохнул:

– Никто, кроме вас, не сказал бы мне такого. Полагаю, именно это больше всего восхищает меня в вас – ваша абсолютно бесстрашная честность. Мне жаль, что Вернон должен лишиться вас так рано.

– Только не казните себя. В этом вы не виноваты.

– Я не хочу, чтобы вы уезжали, няня Франсис, – жалобно заговорил с кровати Вернон. – Пожалуйста, не уезжайте сегодня!

– Сегодня, разумеется, нет, – ответила сиделка. – Мы должны поговорить еще об этом с доктором Коулсом.

Няня Франсис уехала через три дня. Вернон горько плакал. Он потерял первого настоящего друга, который у него появился.

Глава 5

1

Период от пяти до девяти лет смутно запечатлелся в памяти Вернона. Все менялось, но настолько постепенно, что это выглядело почти незаметно. Няня не вернулась царствовать в детской. Ее мать после удара стала совсем беспомощной, и ей пришлось остаться ухаживать за ней.

Вместо няни появилась воспитательница мисс Роббинс – существо настолько бесцветное, что Вернон впоследствии даже не мог вспомнить, как она выглядела. Должно быть, под ее руководством он совсем отбился от рук, так как после достижения восьмилетнего возраста его отправили в школу. Когда Вернон впервые приехал домой на каникулы, то обнаружил, что там поселилась его кузина Джозефина.

Во время своих визитов в Эбботс-Пуиссантс Нина никогда не брала с собой свою маленькую дочку. Со временем ее приезды становились все более редкими. Вернон, подобно всем детям усваивавший факты, особо не вдумываясь в них, отлично осознал две вещи. Первая – что его отец не любил дядю Сидни, хотя всегда был с ним безукоризненно вежлив. Вторая – что его мать не любила тетю Нину и охотно это демонстрировала.

Когда Нина беседовала с Уолтером в саду, Майра, бывало, присоединялась к ним и после возникшей неловкой паузы говорила:

– Полагаю, мне лучше уйти. Очевидно, я тут лишняя. Нет, спасибо, Уолтер, – это в ответ на протестующее бормотание мужа, – я отлично понимаю, когда мое присутствие нежелательно.

После этого она удалялась, закусив губу, нервно сжимая и разжимая кулачки и со слезами на глазах. Уолтер Дейр лишь поднимал брови.

В один прекрасный день Нина не выдержала:

– Майра просто невыносима! Я и десяти минут не могу с тобой поговорить без этой нелепой сцены! Зачем ты это сделал, Уолтер?

Вернон помнил, как его отец огляделся вокруг, посмотрел на дом, а потом устремил взгляд туда, где виднелись развалины аббатства.

– Я люблю свое гнездо, – медленно ответил он. – Очевидно, это у меня в крови. Я не хотел его лишиться.

Последовало молчание, затем Нина коротко усмехнулась:

– Мы не слишком счастливая семья. И ты и я умудрились все запутать…

– Неужели все так плохо? – спросил отец Вернона после длинной паузы.

Нина со вздохом кивнула:

– Не думаю, Уолтер, что я смогу долго это выдерживать. Фред не выносит одного моего вида. О, на людях мы ведем себя безупречно – никто ни о чем не догадывается, зато когда мы наедине…

– Послушай, дорогая…

Какое-то время Вернон ничего не разбирал. Они понизили голоса – отец, казалось, спорил с тетей. Наконец он заговорил громче:

– Ты не можешь пойти на такой безумный шаг. Если бы ты хотя бы любила Энсти. Но ты ведь его не любишь.

– Да, зато он от меня без ума.

Отец произнес нечто похожее на «социальный страус». Нина снова засмеялась:

– Никого из нас этот статус не заботит.

– Энсти начнет заботить рано или поздно.

– Фред с радостью даст мне развод. Тогда мы сможем пожениться. – Она улыбнулась. – Уолтер радеет об общественных условностях! Смех, да и только!

– Мужчины и женщины находятся в разном положении, – сухо заметил отец Вернона.

– Знаю. И все же согласись – так лучше, нежели этот многолетний кошмар. Беда в том, что в глубине души я все еще люблю Фреда, а он никогда меня не любил.

– У вас есть дочь, – напомнил Уолтер Дейр. – Ты не можешь уйти и бросить ее.

– Не могу? Ты ведь знаешь, что я не слишком хорошая мать. Вообще-то я бы взяла Джо с собой. Фред не стал бы возражать. Он ненавидит ее так же, как и меня.

На сей раз пауза была длительной. Потом Нина медленно произнесла:

– И как только люди умудряются все запутывать! В наших с тобой случаях, Уолтер, виноваты только мы сами. Мы приносим несчастье и самим себе, и каждому, с кем нас сводит судьба.

Поднявшись, Уолтер Дейр рассеянно набил трубку и двинулся прочь. Нина впервые обратила внимание на Вернона:

– Привет, малыш. Я не заметила, что ты здесь. Интересно, многое ли ты понял?

– Не знаю, – ответил Вернон, переминаясь с ноги на ногу.

Нина открыла сумочку, вынула черепаховый порт-сигар и стала зажигать сигарету. Вернон наблюдал за ней как завороженный. Он никогда не видел курящих женщин.

– В чем дело? – спросила Нина.

– Мама говорила мисс Роббинс, что достойная женщина никогда не должна курить.

– Ах вот как? – Нина выпустила струйку дыма. – Очевидно, она права. Дело в том, Вернон, что я не совсем достойная женщина.

Вернон посмотрел на нее, ощущая смутное беспокойство.

– По-моему, вы очень красивая, – робко заметил он.

– Это не одно и то же. – Нина улыбнулась. – Подойди-ка сюда.

Вернон послушно подошел. Нина положила руки ему на плечи и лукаво на него посмотрела. Он никогда не возражал, чтобы тетя Нина к нему прикасалась. Ее руки были легкими, а не цепкими, как у мамы.

– Да, – промолвила Нина. – Ты Дейр с ног до головы. Печально для Майры, но это факт.

– А что это значит? – живо спросил Вернон.

– Это значит, что тебе не повезло – ты пошел в отцовскую семью, а не в материнскую.

– Почему не повезло?

– Потому что Дейры, Вернон, несчастливая семья. Они не могут добиться успеха.

Какие странные вещи говорила тетя Нина! Правда, она улыбалась, так что, возможно, это просто шутка. И тем не менее, хотя Вернон не понял ее слов, что-то в них внушало ему беспокойство.

– А было бы лучше, если бы я походил на дядю Сидни? – неожиданно спросил он.

– Гораздо лучше.

Вернон задумался.

– Если бы я был похож на дядю Сидни… – Он умолк, пытаясь облечь свои мысли в слова.

– Ну?

– Если бы я был дядей Сидни, мне пришлось бы жить в «Ларч-Херст», а не здесь.

«Ларч-Херст» был большой кирпичной виллой под Бирмингемом, где Вернон однажды гостил у дяди Сидни и тети Кэрри. Помимо превосходного участка в три акра, там имелись розарий, беседка, пруд с золотыми рыбками и две отлично оборудованные ванные.

– А тебе бы этого не хотелось? – спросила Нина, все еще наблюдая за ним.

– Нет! – решительно отозвался Вернон. – Я хочу жить здесь – всегда!

2

Вскоре после этого с тетей Ниной случилось что-то странное. Когда мать Вернона заговорила о ней, – отец заставил ее умолкнуть, бросив косой взгляд на сына. Вернон уловил лишь пару фраз: «Я жалею только бедного ребенка. Достаточно один раз посмотреть на Нину, чтобы понять, что она была и всегда будет никчемным созданием».

Вернон знал, что «бедный ребенок» – его кузина Джозефина, которую он никогда не видел, а только посылал ей подарки на Рождество и получал ответные поздравления. Его интересовало, почему Джозефина «бедная», почему мама ее жалеет и почему тетя Нина «никчемная», что бы это ни означало. Вернон спросил у мисс Роббинс, воспитательница смешалась, густо покраснела и сказала, что он не должен говорить о «таких вещах». Однако Вернон так и не понял, о каких именно.

Больше он об этом не вспоминал, пока спустя четыре месяца о проблеме не заговорили вновь. На сей раз никто не замечал присутствия Вернона – эмоции выплескивались через край, между родителями разгорелся жаркий спор. Правда, шумела и волновалась только мама. Отец, как всегда, сохранял спокойствие.

– Позор! – негодовала Майра. – Сбежать с одним ловеласом, а через три месяца уйти к другому! Наконец-то она предстала в своем истинном свете! Я всегда знала, что ее ничего не интересует, кроме мужчин!

– Ты вольна выражать любое мнение, Майра. Я прекрасно знал, как это на тебя подействует.

– Уверяю тебя, это подействовало бы точно так же на кого угодно! Не понимаю тебя, Уолтер! Говоришь, что происходишь из старинного рода…

– Так оно и есть, – невозмутимо вставил отец.

– Тогда тебе следовало бы хоть немного заботиться о чести своего имени. Она опозорила его – и если бы ты был настоящим джентльменом, то отрекся бы от нее, как она того заслуживает.

– То есть разыграл бы традиционную сцену из скверной мелодрамы.

– Вечно ты над всем смеешься! Мораль для тебя не значит абсолютно ничего!

– В данный момент это не вопрос морали, что я и пытаюсь тебе внушить. Речь идет о моей сестре, оставшейся без средств к существованию. Я должен поехать в Монте-Карло и постараться ей помочь. По-моему, каждый, кто в здравом уме, способен это – понять.

– Спасибо на добром слове. Вежливостью ты никогда не отличался. А кто виноват в том, что она осталась без гроша? У нее был хороший муж…

– Ну, не сказал бы.

– Как бы то ни было, он на ней женился.

На сей раз покраснел отец.

– Не пойму тебя, Майра, – очень тихо сказал он. – Ты хорошая женщина – добрая, честная, достойная – и можешь унижать себя, делая такие грязные намеки.

– Ну что ж, оскорбляй меня! Я к этому привыкла.

– Ты не права. Я всегда стараюсь быть вежливым с тобой.

– Вот потому я тебя и ненавижу – ты никогда не говоришь прямо. Всегда любезен и всегда усмехаешься. Почему я должна заботиться о внешних приличиях? Что мне за дело, если все в доме будут знать о моих чувствах?

– Не сомневаюсь, что все уже знают. У тебя слишком громкий голос.

– Можешь ухмыляться сколько твоей душе угодно! Я рада высказать тебе все, что думаю о твоей драгоценной сестрице! Сбежала с одним мужчиной, ушла к другому – и почему, объясни мне, этот другой не может ее содержать? Или он уже устал от нее?

– Я уже говорил тебе, но ты не слушала. Ему грозит скоротечная чахотка. Он должен был бросить работу, а личных средств у него нет.

– Ага! На сей раз Нина заключила невыгодную сделку.

– Нина никогда ничего не делает ради корысти. Она просто дура – иначе не оказалась бы в таком положении. Ее привязанности всегда одерживают верх над здравым смыслом. Сейчас Нина в безвыходной ситуации. У Фреда она не взяла ни пенни. Энсти готов был выделить ей содержание, но она не пожелала об этом и слышать. И я ее хорошо понимаю. Есть вещи, к которым невозможно себя принудить. И все же мой долг – поехать туда и самому во всем разобраться. Мне жаль, что это тебя огорчает, но ничего не поделаешь.

– Ты никогда не делаешь ничего, что хочу я! Ты меня ненавидишь и поступаешь так нарочно, чтобы сделать меня несчастной! И заруби себе на носу: ты не приведешь свою драгоценную сестрицу в этот дом, пока я здесь! Я не привыкла общаться с женщинами подобного рода. Ты меня понял?

– Твое заявление почти оскорбительно ясно.

– Если ты приведешь ее сюда, я уеду в Бирмингем.

Глаза Уолтера Дейра блеснули, и Вернон внезапно осознал то, что в пылу спора упустила его мать. Хотя он далеко не все понял в этом разговоре, основной смысл был ему ясен. Тетя Нина заболела или попала в беду, а мама из-за этого сердится. Она сказала, что уедет к дяде Сидни в Бирмингем, если тетя Нина приедет в Эбботс-Пуиссантс. Мама произнесла это как угрозу, Вернон же почувствовал, что отец только обрадуется, если она уедет в Бирмингем. Это походило на наказание, которому подвергала его миссис Роббинс, – не разговаривать полчаса. Она думала, что для него это так же тяжело, как не получить варенья к чаю, и, к счастью, не догадывалась, что он не только не огорчался, наоборот, радовался возможности замкнуться в себе.

Уолтер Дейр ходил взад-вперед по комнате. Вернон озадаченно наблюдал за ним. Он видел, что его отец борется с самим собой, а из-за чего – не понимал.

– Ну? – сухо осведомилась Майра.

В этот момент она была необычайно красива – высокая, величавая женщина с великолепной фигурой, гордо вскинутой головой и рыжими волосами, в которых играло солнце. Подходящая супруга для мореплавателя-викинга.

– Я сделал тебя хозяйкой этого дома, Майра, – отозвался Уолтер Дейр. – Если ты возражаешь против того, чтобы моя сестра приехала сюда, она, естественно, не приедет.

Он направился к двери, потом остановился и снова повернулся к жене:

– Если Ллуэллин умрет – а это почти безусловно случится, – Нине придется искать какую-нибудь работу. Тогда нужно будет позаботиться о ее дочери. Твои возражения относятся и к ней?

– По-твоему, мне нужна в доме девчонка, которая будет походить на мать?

– Вполне достаточно было бы ответить «да» или «нет», – спокойно произнес отец Вернона.

Он вышел из комнаты. Майра стояла, глядя ему вслед. По ее щекам текли слезы. Вернон не любил слез и бочком двинулся к двери, но не успел ускользнуть.

– Дорогой, подойди ко мне.

Пришлось подойти. Его сразу же начали тискать, а в уши ему долетали обрывки фраз:

– Ты никогда не будешь таким, как они, мой мальчик… Не будешь таким бессердечным и насмешливым… Ты меня никогда не подведешь… Поклянись…

Все это было до скуки знакомо Вернону. И он говорил то, чего от него добивались, – «да» и «нет» в нужных местах. Как же он это ненавидел! И почему только мама обязательно должна всхлипывать прямо у него над ухом?

Однако вечером, после чая, Майра пребывала в совершенно ином настроении. Она писала письмо, сидя за столом, и, когда Вернон вошел, весело обернулась к нему:

– Я пишу папе. Возможно, очень скоро твоя тетя Нина и кузина Джозефина приедут к нам погостить. Правда, это чудесно?

Увы, они не приехали. Майра говорила, что не в состоянии понять Уолтера. Неужели только из-за нескольких ее фраз?.. Ведь она ничего такого не имела в виду.

Однако Вернон не был удивлен. Он и не ожидал, что они приедут.

Тетя Нина сказала, что она недостойная женщина. Зато она была очень красивой…

Глава 6

1

Если бы Вернон попытался охарактеризовать события следующих нескольких лет, он сделал бы это одним словом – сцены! Бесконечные сцены, повторяющиеся снова и снова.

Вернон начал подмечать любопытное обстоятельство. После каждой сцены его мать казалась увеличившейся в размере, а отец, напротив, уменьшившимся. Эмоциональные бури, состоящие из упреков и обвинений, словно подпитывали Майру физически и умственно. Она выходила из них успокоившейся, посвежевшей и благожелательной по отношению ко всему миру.

С Уолтером Дейром все было совсем наоборот. Он внешне уходил в себя, хотя и воспринимал нападения всеми фибрами своей чувствительной натуры. Его единственное оружие защиты – вежливый сарказм – всегда приводило Майру в бешеную ярость. Спокойная, усталая сдержанность мужа выводила ее из себя больше, чем что бы то ни было.

Не то чтобы у нее не было оснований жаловаться. Уолтер Дейр проводил все меньше и меньше времени в Эбботс-Пуиссантс. Когда он возвращался, под глазами у него темнели круги, а руки заметно дрожали. Он мало обращал внимания на Вернона, но мальчик всегда ощущал его симпатию. По молчаливому уговору, Уолтер не должен был вмешиваться в воспитание ребенка. Первое слово всегда принадлежало матери, а роль отца ограничивалась обучением верховой езде. Выход за эти рамки вызвал бы новый повод для споров и упреков. Уолтер был готов признать, что Майра обладает всеми качествами заботливой и внимательной матери.

Тем не менее иногда он чувствовал, что может дать мальчику то, чего не в силах дать ему мать. Беда была в том, что отец и сын робели друг перед другом. Обоим было нелегко выразить свои чувства – подобное Майре никогда и в голову не приходило. Их поведение оставалось спокойно-вежливым.

Когда же происходили «сцены», Вернона переполняло молчаливое сочувствие. Он хорошо знал, что испытывает его отец, как действует громкий, сердитый голос матери на уши и голову. Умом Вернон понимал, что мама должна быть права, – то, что мама всегда права, являлось непреложным догматом, никогда не подвергавшимся сомнению, и все же подсознательно он был на стороне отца.

Ситуация постепенно ухудшалась, дойдя до кризиса. Мама два дня сидела запершись в своей ком-нате, слуги ехидно перешептывались по углам, а дядя Сидни приехал попытаться исправить положение.

Дядя Сидни, безусловно, успокаивающе действовал на Майру. Он ходил взад-вперед по комнате, как всегда позвякивая монетами, и выглядел еще более толстым и румяным, чем обычно.

Майра сладострастно изливала ему свои жалобы.

– Да-да, дорогая, знаю, – кивал дядя Сидни. – Тебе приходится с многим мириться – никто не знает этого лучше меня. Но дело в том, что сущность брака – давать и брать.

Последовал очередной взрыв бессодержательного негодования.

– Я не оправдываю Дейра, – продолжал дядя Сидни. – Просто я смотрю на вещи как светский человек. Женщины ведут уединенную жизнь, поэтому имеют и должны иметь иную точку зрения, нежели мужчины. Ты славная женщина, Майра, а таким нелегко это понять. С Кэрри происходит то же самое.

– Хотела бы я знать, с чем приходится мириться Кэрри?! – воскликнула Майра. – Ты ведь не общаешься с распутными женщинами и не волочишься за служанками.

– Конечно нет, – поспешно ответил брат. – Я говорю о принципе. Уверяю тебя, мы с Кэрри далеко не на все смотрим одинаково. У нас бывают размолвки – иногда мы по целым дням друг с другом не разговариваем. А потом наступает примирение, и жизнь становится еще лучше, чем прежде. Хорошая ссора только очищает атмосферу. Но нельзя забывать о принципе «брать и давать», а главное – не следует постоянно пилить мужа. Этого не вынесет даже самый терпеливый осел.

– Я никогда не пилю Уолтера! – возмутилась Майра, искренне веря себе. – Как ты можешь говорить такие вещи?

– Не сердись, старушка. Я не утверждаю, что ты это делаешь, а просто излагаю основные принципы брака. И помни, Дейр не из нашего теста. Он капризен и чувствителен. Любая мелочь выбивает его из колеи.

– Как будто я этого не знаю! – с горечью согласилась Майра. – Он просто невыносим! И зачем только я вышла за него замуж?

– Ты же понимаешь, сестрица, что нельзя иметь все сразу. Должен признать, это была хорошая партия. Ты живешь в роскошном доме, общаешься со всей местной знатью да и вообще со всем высшим светом, исключая разве что членов королевской семьи. Если бы бедный папа был жив, он бы гордился тобой. Увы, все в жизни имеет свои неприятные стороны. Ты не получишь и полпенни без пары пинков – так устроен мир. Все старинные семьи приходят в упадок. Ты должна просто смотреть этому факту в лицо и оценивать ситуацию с деловой точки зрения – столько-то преимуществ и столько-то недостатков. Это единственный выход – помяни мое слово.

– Я вышла за него не ради «преимуществ», как ты это называешь, – заявила Майра. – Я ненавижу этот дом и всегда ненавидела. Это он женился на мне в надежде поддержать Эбботс-Пуиссантс, а вовсе не ради меня.

– Чепуха, сестренка. Ты была чертовски хорошенькой – и осталась таковой до сих пор, – галантно добавил Сидни.

– Уолтер женился на мне из-за Эбботс-Пуиссантс, – упрямо повторила Майра. – Я это знаю.

– Давай оставим прошлое в покое.

– На моем месте ты бы не был так хладнокровен, – с горечью сказала Майра. – Я делаю все, чтобы его удовлетворить, а он только усмехается…

– Ты пилишь его, – отозвался Сидни. – Можешь не отрицать – я прекрасно это знаю.

– Если бы он отвечал мне тем же, а не просто сидел и ухмылялся!

– Ничего не поделаешь – такой уж он человек. Невозможно переделывать людей по своему образу и подобию. Не могу утверждать, что мне очень нравится твой муж, – слишком уж он лощеный, на мой вкус. Поставь такого руководить концерном, и предприятие обанкротится через две недели. Но должен признать, со мной он всегда держался вежливо и достойно – как истинный джентльмен. Когда я встретился с ним в Лондоне, он повел меня на ленч в свой шикарный клуб, а если я там чувствовал себя не в своей тарелке, так это не его вина. У него есть свои хорошие качества.

– Ты рассуждаешь как мужчина, – обиженно промолвила Майра. – Кэрри бы меня поняла. Уолтер мне изменяет – можешь ты это понять?

– Ну… – Дядя Сидни устремил взгляд в потолок и громко звякнул монетами. – Мужчины всегда останутся мужчинами.

– Но ведь ты, Сид, никогда…

– Безусловно, нет, – еще поспешнее отозвался дядя Сидни. – Я говорю вообще – понимаешь?

– Все кончено, – категорично заявила Майра. – Ни одна женщина не могла бы вынести столько, сколько я. Больше я не желаю его видеть.

Дядя Сидни придвинул стул к столу и сел с видом человека, приготовившегося к деловому разговору.

– Тогда давай поставим точки над «i». Ты приняла решение?

– Говорю тебе, я больше не хочу видеть Уолтера!

– Да-да, – терпеливо кивнул дядя Сидни. – Это мы уже выяснили. Тогда чего ты хочешь? Развода?

– О! – Майра была сбита с толку. – Я никогда не…

– Ну, нам нужно поставить все на деловую основу. Сомневаюсь, что ты сможешь получить развод. Нужно доказать, что ты подвергалась жестокому обращению, а тебе это вряд ли удастся.

– Если бы ты знал, какие страдания он мне причинял…

– Не стану отрицать. Но чтобы удовлетворить суд, нужно нечто более веское. К тому же ведь Дейр тебя не бросил. Полагаю, если ты напишешь ему и попросишь вернуться, он вернется.

– Разве я не сказала тебе, что больше не желаю его видеть?

– Сказала. Вы, женщины, если во что-то вцепитесь, так надолго. Повторяю, мы должны смотреть на вещи с деловой точки зрения. Я не думаю, что ты получишь развод.

– А я и не хочу развода.

– Ну а чего же ты хочешь – раздельного существования?

– Чтобы он мог уехать и жить с этой падшей женщиной в Лондоне? А что тогда будет со мной, хотела бы я знать?

– Ты могла бы поселиться рядом со мной и Кэрри. Там полно прекрасных домов. Полагаю, мальчик будет проводить большую часть времени с тобой.

– И позволить Уолтеру приводить распутниц прямо сюда? Ну нет, я не собираюсь так ему подыгрывать!

– Черт возьми, Майра, что же тебе нужно, в конце концов?

Майра снова заплакала:

– Я так несчастна, Сид! Если бы только Уолтер был другим…

– Ну, он такой, какой есть, и другим уже никогда не станет. Ты должна принять решение, Майра. Раз уж ты вышла замуж за донжуана, то лучше с этим примириться, если ты его любишь. Поцелуйтесь и помиритесь – и весь сказ. Никто из нас не совершенен. Напоминаю: главный принцип брака – брать и давать.

Его сестра не переставала всхлипывать.

– Брак – штука деликатная, – задумчиво продолжал дядя Сидни. – Очевидно, женщины чересчур хороши для нас.

– Еще бы! – плачущим голосом отозвалась Майра. – Нам приходится прощать снова и снова.

– В том-то и дело, – радостно кивнул дядя Сидни. – Женщины – ангелы, а мужчины – нет, поэтому женщины должны принимать это во внимание. Так было и будет всегда.

Всхлипывания прекратились. Теперь Майра видела себя в роли всепрощающего ангела.

– Разве я не делаю все, что могу? – осведомилась она. – Веду хозяйство и уверена, что ни одна женщина не могла бы быть более преданной матерью.

– Верно, – согласился дядя Сидни. – И парень у тебя отличный. Хотел бы я, чтобы у нас с Кэрри был сын. Четыре девочки – это немного чересчур. Поэтому я всегда ей говорю: «В следующий раз нам – повезет». Мы оба уверены, что теперь-то родится мальчик.

Это отвлекло Майру.

– Я и не знала. Когда ожидаете ребенка?

– В июне.

– А как Кэрри?

– У нее немного отекают ноги. Но она молодец, справляется. А вот и племянник! И давно ты здесь, мой мальчик?

– Очень давно, – ответил Вернон. – Я был здесь, когда вы пришли.

– Ты такой тихий – тебя и не услышишь, – пожаловался дядя Сидни. – Не то что твои кузины. Иногда они такое устраивают, что хоть из дому беги. Что это у тебя такое?

– Паровоз, – отозвался Вернон.

– Нет, – возразил дядя Сидни. – Это молочная цистерна.

Вернон молчал.

– Разве не так? – настаивал дядя Сидни.

– Нет, – сказал Вернон. – Это паровоз.

– Ничего подобного. Это молочная цистерна. Интересно, кто из нас прав?

Так как Вернон не сомневался, что прав он, отвечать казалось излишним.

– Серьезный парень, – заметил дядя Сидни, повернувшись к сестре. – Никогда не понимает шуток. Знаешь, мой мальчик, тебе придется привыкнуть к тому, что тебя будут дразнить в школе.

– Неужели? – спросил Вернон, не понимая, при чем тут это.

– Мальчик, который с юмором относится к тому, что его дразнят, добьется успеха в жизни, – заявил дядя Сидни и снова звякнул монетами, демонстрируя, с чем именно у него ассоциируются мысли об успехе.

Вернон задумчиво смотрел на него.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – ответил Вернон.

– Возьми свой паровоз на террасу, дорогой, – сказала Майра.

Вернон повиновался.

– Любопытно, многое ли понял мальчуган из нашего разговора? – спросил дядя Сидни.

– Он ничего не понял. Вернон слишком мал.

– Ну, не знаю. Некоторые дети многое понимают – например, моя Этель. Но она такая смышленая…

– По-моему, Вернон вообще ничего вокруг не замечает, – отозвалась Майра. – В некоторых отношениях это благо.

2

– Мама, – спросил позже Вернон, – что должно случиться в июне?

– В июне, дорогой?

– Да. О чем вы говорили с дядей Сидни?

– Ах это!.. – Майра смутилась. – Понимаешь, это большой секрет…

– Ну? – настаивал Вернон.

– Дядя Сидни и тетя Кэрри надеются, что в июне у них появится хорошенький маленький мальчик – твой кузен.

– И это все? – разочарованно протянул Вернон. Помолчав немного, он задал следующий вопрос: – А почему у тети Кэрри отекают ноги?

– Ну… она в последнее время очень устает.

Опасавшаяся дальнейших расспросов, Майра лихорадочно пыталась вспомнить, что именно говорили она и Сидни.

– Мама.

– Да, дорогой?

– А дядя Сидни и тетя Кэрри хотят, чтобы у них был мальчик?

– Конечно.

– Тогда зачем ждать июня? Почему они не могут получить его сейчас?

– Потому что, Вернон, Бог знает, как лучше. И Бог хочет, чтобы мальчик появился в июне.

– Так долго ждать, – разочарованно протянул Вернон. – Если бы я был Богом, то сразу бы посылал людям то, что они просят.

– Ты не должен богохульствовать, дорогой, – мягко упрекнула его Майра.

Вернон промолчал, он давно был озадачен. Что значит «богохульствовать»? Это слово походило на то, которое как-то использовала кухарка, говоря о своем брате. Она сказала, что он был очень бого… ну, вот таким человеком и ни разу не выпил ни капли. Она говорила так, словно не пить ни капли было хорошо, но мама, очевидно, думала иначе.

Этим вечером Вернон к обычной молитве: «Боже, благослови маму и папу и сделай меня хорошим мальчиком, аминь» – присовокупил дополнительную просьбу:

– Дорогой Боже, пошли мне щенка в июне – или в июле, если ты очень занят.

– Почему в июне? – осведомилась мисс Роббинс. – Какой ты все-таки забавный мальчик! Разве ты не хочешь получить щенка сразу?

– Это было бы бо… богохульство, – ответил Вернон, укоризненно глядя на нее.

3

Жизнь внезапно стала очень увлекательной. Началась война в Южной Африке – и папа собирался отправиться туда!

Все были огорчены и взволнованы. Впервые Вернон услышал о людях, которых называли бурами. С ними его отец собирался сражаться.

Уолтер Дейр приехал домой на несколько дней. Он казался оживленным и помолодевшим. С мамой он вел себя вполне дружелюбно – больше не было никаких сцен и ссор.

Правда, один или два раза Вернону показалось, что его отцу не нравятся вещи, которые говорит – мама.

– Ради бога, Майра, – с раздражением оборвал он ее однажды, – перестань твердить об отважных героях, отдающих жизнь за свою страну. Не выношу такого лицемерия!

Мама, на удивление, не рассердилась, а только сказала:

– Я знаю, что тебе это не нравится. Но это правда.

Вечером, накануне отъезда, отец Вернона позвал сына на прогулку. Сначала они молча бродили по поместью, потом Вернон решился задать вопрос:

– Ты рад, что едешь на войну, папа?

– Очень рад.

– Это забавно?

– Не в том смысле, какой ты, очевидно, имеешь в виду. Но в некотором отношении это забавно. Это возбуждает и отвлекает от… от всего.

– Наверно, на войне совсем нет женщин? – задумчиво спросил Вернон.

Уолтер Дейр быстро взглянул на сына. На его губах мелькнула улыбка. Мальчик невольно попал в самую точку.

– Без них спокойнее, – серьезно сказал он.

– Как ты думаешь, ты убьешь много врагов? – с интересом спросил Вернон.

Отец ответил, что заранее это определить невозможно.

– Надеюсь, ты убьешь целую сотню, – сказал Вернон, заботясь об отцовской славе.

– Спасибо, старина.

– И я думаю… – Вернон умолк.

– Да? – подбодрил его Уолтер Дейр.

– Я думаю, на войне некоторые погибают.

– Иногда, – согласился отец.

– Но ведь ты не погибнешь, верно?

– Могу погибнуть. На войне это обычное дело.

Вернон задумался над смыслом услышанного.

– Неужели ты хотел бы, чтобы тебя убили, папа?

– Возможно, это было бы к лучшему, – ответил Уолтер Дейр, обращаясь скорее к самому себе, чем к сыну.

– Я очень надеюсь, что тебя не убьют.

– Спасибо.

Отец снова улыбнулся. Пожелание Вернона казалось данью вежливости. И все-таки он не повторял ошибку Майры, считавшей сына бесчувственным.

Они добрались до руин аббатства. Солнце уже заходило. Отец и сын огляделись вокруг, и Уолтер Дейр печально вздохнул. Возможно, ему больше никогда не придется здесь стоять. «Как же я запутался!» – мелькнуло у него в голове.

– Вернон.

– Что, папа?

– Если меня убьют, Эбботс-Пуиссантс будет принадлежать тебе. И ты знаешь это, не так ли?

– Да, папа.

Снова наступило молчание. Уолтеру многое хотелось сказать сыну, но он не привык к откровенным разговорам. Некоторые вещи трудно облечь в слова. Удивительно, как легко ему рядом с этим маленьким существом! Возможно, он совершил ошибку, не узнав сына получше. Они могли бы хорошо проводить время… Оба робели друг перед другом, но при этом имели много общего. Например, не любили болтать о пустяках…

– Я очень привязан к этому старинному поместью, – продолжал Уолтер Дейр. – Надеюсь, ты тоже будешь его любить.

– Да, папа.

– Странно думать о том, что монахи аббатства ловили здесь рыбу. Я почему-то представляю их толстыми симпатичными парнями.

Они задержались здесь еще на несколько минут.

– Ну, – вздохнул Уолтер, – пора домой. Уже поздно.

Они направились к дому, и Уолтер Дейр расправил плечи. Зная Майру, он понимал, что предстоит эмоциональная сцена прощания, и опасался ее. Ну, так или иначе, этого не избежать. Расставание всегда болезненно, поэтому лучше обойтись без лишней суеты – но Майра, конечно, так не считает…

Бедная Майра! С ним ей пришлось нелегко. Очаровательное создание, а ведь он женился на ней только ради Эбботс-Пуиссантс, хотя она-то вышла за него по любви. В этом корень всех бед.

– Будь внимателен к своей матери, Вернон, – внезапно сказал Уолтер. – Ты знаешь, что она всегда была добра к тебе.

Он предчувствовал, что не вернется назад. Это было бы к лучшему. У Вернона есть мать…

И все же его не оставляло странное ощущение, что он бросает сына на произвол судьбы…

4

– Уолтер, – вскрикнула Майра, – ты не попрощался с Верноном!

Уолтер Дейр обернулся к сыну, молча смотревшему на него:

– До свидания, старина. Хорошо проводи время.

– До свидания, папа.

Вот и все. Майра была шокирована – неужели Уолтер совсем не любит мальчика? Он даже не поцеловал его! Все-таки эти Дейры – странные существа! Отец и сын так похожи – кивнули друг другу и разошлись как ни в чем не бывало…

«Надеюсь, Вернон не вырастет таким, как его – отец!» – подумала Майра.

Со стен на нее взирали Дейры, иронически улыбаясь…

Глава 7

1

Через два месяца после того, как его отец отплыл в Южную Африку, Вернон пошел в школу. Таково было желание Уолтера Дейра, а Майра тогда рассматривала любое желание мужа как закон. Он стал ее героем – все прочее было забыто. Она чувствовала себя невероятно счастливой – вязала носки для солдат, настаивала на проведении кампании «белых перьев»[6], сочувствовала другим женщинам, чьи мужья также отправились сражаться с неблагодарными злыми бурами.

Майра с трудом расставалась с Верноном. Ее дорогой малыш будет так далеко от нее! Какие жертвы приходится приносить матерям! Но такова была воля его отца.

Конечно, бедный мальчик будет тосковать по дому. Об этом даже думать невыносимо.

Сам Вернон не чувствовал никакой тоски. Он не питал горячей привязанности к своей матери и ощущал облегчение, оказавшись вдали от создаваемой ею экзальтированной эмоциональной атмосферы.

Как оказалось, характер Вернона вообще хорошо подходил для пребывания в школе. Он обладал способностью к разным играм и необычайной физической смелостью. После монотонного существования под руководством мисс Роббинс школа казалась приятным новшеством. Подобно всем Дейрам, Вернон умел ладить с людьми и легко заводил друзей.

Но скрытность ребенка, привыкшего отвечать на все вопросы «ничего», прилипла к нему на всю жизнь. Вернон охотно делил забавы со школьными друзьями, а вот свои мысли предпочитал держать при себе.

Однако вскоре в его жизнь вошел человек, с которым он мог делиться и мыслями. Во время первого приезда домой на каникулы Вернон познакомился с Джозефиной.

2

Мать приветствовала Вернона вспышкой демонстративной радости. Он мужественно это выдержал, хотя его и смущали подобные проявления чувств.

– У меня для тебя приятный сюрприз, дорогой, – сообщила Майра, когда первые восторги утихли. – Как ты думаешь, кто сейчас здесь? Твоя кузина Джозефина – маленькая дочка тети Нины. Она теперь живет у нас. Не правда ли, это чудесно?

Вернон не был в этом уверен. Такой вопрос следовало обдумать.

– А почему она живет у нас? – спросил он, чтобы выиграть время.

– Потому что ее мать умерла. Для девочки это ужасно тяжело, и мы должны быть очень добры к ней.

– Тетя Нина умерла?

Ему было очень жаль красивую тетю Нину, пускавшую тонкие струйки сигаретного дыма…

– Да. Конечно, ты не помнишь ее, дорогой.

Он не стал разуверять, что отлично ее помнит.

К чему лишние слова?

– Она в классной комнате. Пойди к ней и постарайся с ней подружиться.

Вернон медленно направился в классную комнату, не зная, радоваться ему или нет. В его возрасте к девочкам относились с презрением. От них в доме одно только беспокойство. С другой стороны, с ней может быть веселее – это зависит от того, что она собой представляет. В любом случае с ней нужно вести себя достойно, раз она недавно потеряла мать.

Он открыл дверь и вошел в комнату. Джозефина сидела на подоконнике, болтая ногами. Она посмотрела на Вернона, и его настрой на вежливую снисходительность мигом улетучился.

Джозефина была крепко сложенной девочкой примерно одного с ним возраста. Черные волосы опускались на лоб аккуратно подстриженной челкой. У нее были огромные ресницы, очень светлая кожа и решительный подбородок. Хотя Джозефина была на два месяца младше Вернона, в ней ощущалось странное сочетание усталости и вызова, благодаря чему она выглядела едва ли не вдвое старше.

– Привет, – поздоровалась девочка.

– Привет, – весьма неуверенно отозвался Вернон.

Они продолжали с подозрением разглядывать друг друга, как делают только дети и собаки.

– Наверно, ты моя кузина Джозефина, – сказал Вернон.

– Да, но ты можешь звать меня Джо. Меня все так называют.

– Хорошо… Джо.

Вернон принялся насвистывать, чтобы заполнить паузу.

– Приятно вернуться домой, – заметил он на-конец.

– Здесь действительно приятно, – согласилась Джо.

– Значит, тебе тут нравится? – спросил Вернон, сразу потеплев.

– Очень. Лучшее место из всех, где я жила.

– А ты жила во многих местах?

– Да. Сначала в Кумзе – когда мы жили с отцом. Потом в Монте-Карло с полковником Энсти. А затем в Тулоне и в Швейцарии с Артуром из-за его больных легких. После смерти Артура я жила в монастыре – маме было некогда со мной возиться. Там мне не понравилось – монахини были такими глупыми. Представляешь, заставляли меня купаться в ночной рубашке. А когда умерла мама, тетя Майра приехала и забрала меня сюда.

– Мне очень жаль… я имею в виду твою маму, – смущенно произнес Вернон.

– Да, без мамы паршиво, – кивнула Джо. – Хотя для нее это лучший выход.

– Как это?! – воскликнул ошарашенный Вернон.

– Только не говори тете Майре, – предупредила Джо. – Ее все пугает – как монахинь. С ней нужно быть поосторожнее. Знаешь, мама не очень-то любила меня. Конечно, она была ужасно доброй, наверное, поэтому вечно нянчилась с каким-нибудь мужчиной. Я слышала, как люди обсуждали это в отеле. Я думаю, это не ее вина – она ничего не могла с собой поделать. А вот когда я вырасту, не буду иметь с мужчинами ничего общего.

– О! – только и смог вымолвить Вернон. Рядом с этим удивительным созданием он чувствовал себя малышом.

– Полковник Энсти нравился мне больше других, – продолжала вспоминать Джо. – Но маме он был нужен только для того, чтобы сбежать с ним от отца. С полковником мы останавливались в лучших отелях, а у Артура не было ни гроша за душой. Если я когда-нибудь влюблюсь в мужчину, то обязательно в богатого. Это облегчает жизнь.

– А твой отец тебе не нравился?

– Мама говорила, что папа был сущий дьявол. Он ненавидел нас обеих.

– Почему?

Джо озадаченно сдвинула прямые черные брови:

– Не знаю. Думаю, ему пришлось жениться на маме, так как я собиралась появиться на свет. По-этому он и злился.

Они задумчиво посмотрели друг на друга.

– Дядя Уолтер в Южной Африке, верно? – спросила Джо.

– Да. В школе я получил от него три письма. Ужасно интересные.

– Дядя Уолтер – душка. Я очень его любила. Ты ведь знаешь – он приезжал к нам в Монте-Карло.

В голове у Вернона шевельнулось смутное воспоминание. Конечно! Отец тогда хотел, чтобы Джо приехала в Эбботс-Пуиссантс.

– Он и устроил меня в монастырь, – продолжала Джо. – Мать настоятельница была от него в восторге – говорила, что он настоящий высокородный английский джентльмен. Забавно, правда?

Оба рассмеялись.

– Пошли в сад, – предложил Вернон.

– Пошли. Я знаю, где четыре гнезда. Жаль, что птицы уже улетели.

Они вместе вышли из дому, с увлечением обсуждая, что бы они предприняли, если бы в гнездах оставались птичьи яйца.

3

Джо казалась Майре очень странным ребенком. Она была хорошо воспитана, отвечала быстро и вежливо, когда к ней обращались, и безропотно подчинялась ласкам, никак на них не реагируя. Джо держалась очень независимо, и горничной практически не приходилось ничего для нее делать. Она умела сама зашивать одежду и убирать в комнате. Джо принадлежала к детям, выросшим в отелях, с которыми Майре никогда не приходилось сталкиваться. Знания и жизненный опыт девочки привели бы ее тетю в ужас.

Джо была не по летам проницательна и быстро разбиралась в людях, с которыми вступала в контакт. Она старалась не шокировать тетю Майру, относясь к ней с чем-то вроде добродушного презрения.

– Твоя мама очень хорошая, – говорила Джо Вернону, – но немного глуповатая.

– Она очень красивая! – горячо возражал Вернон.

– Да, – соглашалась Джо. – У нее все красивое, кроме рук. Особенно волосы. Как бы я хотела иметь такие золотистые волосы.

– Они опускаются ниже пояса, – сообщил Вернон.

Джо казалась ему отличным товарищем, абсолютно не соответствующим его представлениям о «девчонках». Она терпеть не могла кукол, никогда не плакала, была такой же сильной, как он, если не еще сильнее, и всегда готовой к рискованным развлечениям. Они лазили на деревья, катались на велосипедах, падали и расшибались, а во время летних каникул даже унесли осиное гнездо – впрочем, успеху этой опасной авантюры способствовало скорее везение, нежели опыт.

Джо открыла Вернону незнакомый новый мир, в котором люди убегали с чужими мужьями и женами, мир, полный танцев, азартных игр и цинизма. Она любила свою мать с какой-то яростной нежностью, словно меняясь с ней ролями.

– Мама была слишком мягкой, – говорила Джо. – Я такой не буду. Люди всегда этим пользуются. Мужчины вообще-то скоты, если же с ними обращаться по-свински, тогда их можно не опасаться.

– По-моему, это неправда.

– Ты думаешь так потому, что сам станешь мужчиной.

– Не потому. И я, во всяком случае, не скот.

– Нет – так станешь им, когда вырастешь.

– Тебе ведь тоже когда-нибудь придется выйти за кого-то замуж. Не будешь же ты считать скотом своего мужа.

– А почему я должна выходить замуж?

– Ну… все девушки так поступают. Если ты не хочешь остаться старой девой вроде мисс Крэбтри.

Джо заколебалась. Мисс Крэбтри проявляла бурную активность во всех деревенских делах и обожала «дорогих деток».

– Я не буду такой, как мисс Крэбтри, – отозвалась она. – Я займусь каким-нибудь делом – стану играть на скрипке, писать книги или рисовать красивые картины.

– Надеюсь, ты не будешь играть на скрипке, – робко предположил Вернон.

– Этого мне бы хотелось больше всего. Почему ты так ненавидишь музыку, Вернон?

– Не знаю. Ненавижу – и все. От нее у меня внутри все переворачивается.

– Как странно! А я люблю музыку. Чем ты собираешься заниматься, когда вырастешь?

– Я еще не решил. Я бы хотел жениться на очень красивой женщине, жить в Эбботс-Пуиссантс и иметь много лошадей и собак.

– Как скучно, – вздохнула Джо. – По-моему, такая жизнь ничуть не возбуждает.

– Я и не хочу, чтобы жизнь меня возбуждала, – отозвался Вернон.

– А я хочу, – заявила Джо. – Хочу, чтобы мне всегда было интересно жить.

4

Джо и Вернону было почти не с кем играть. Викарий, с чьими детьми Вернон проводил время в более младшем возрасте, переехал в другое место, а его преемник не был женат. Большинство детей в семьях, занимающих такое же положение в обществе, как и Дейры, жили слишком далеко и лишь изредка приезжали в гости.

Единственным исключением являлась Нелл Верекер. Ее отец, капитан Верекер, был доверенным лицом лорда Кумберли. Это был высокий сутулый мужчина с очень светлыми голубыми глазами и нерешительными манерами. Несмотря на хорошие связи, ему вечно не везло из-за бездеятельной натуры. Зато его жене – высокой, властной, все еще красивой женщине с золотистыми волосами и ярко-голубыми глазами – энергии хватало на двоих. Она продвинула мужа на занимаемый им пост, одновременно продвинув себя в лучшие дома в округе. Несмотря на хорошее происхождение, у миссис Верекер, как и у ее мужа, не было денег, но она твердо решила добиться успеха в жизни.

И Вернон, и Джо смертельно скучали в компании Нелл Верекер. Это была худощавая девочка с растрепанными светлыми волосами и бледным лицом, на котором выделялись розовые веки и кончик носа. Нелл не умела ни бегать, ни лазить по деревьям. Она всегда одевалась в накрахмаленный белый муслин, а ее любимой игрой были кукольные чаепития.

Майра очень любила Нелл. «Настоящая маленькая леди», – говорила она с одобрением о девочке. Вернон и Джо держались с Нелл вежливо, когда миссис Верекер приводила ее к чаю, и пытались придумать интересные для нее игры, но кричали «ура», когда она наконец уезжала, чопорно восседая рядом с матерью в наемном экипаже.

Во время вторых каникул Вернона, как раз после знаменитого эпизода с осиным гнездом, начали ползти слухи о Дирфилдсе.

Дирфилдс был поместьем, соседним с Эбботс-Пуиссантс и принадлежавшим старому сэру Чарлзу Эйлингтону. Пришедшие на ленч друзья миссис Дейр затронули эту тему в беседе.

– Это истинная правда. Я слышала об этом из абсолютно достоверных источников. Дирфилдс продали евреям! Да, ужасно богатым и, наверно, за огромную цену. Их фамилия Левин – кажется, они русские евреи. Бедный сэр Чарлз! Кажется, он недавно потерял много денег, но у него остается йоркширское имение… Нет, естественно, никто их не будет приглашать…

Радостно возбужденные Джо и Вернон внимательно прислушивались ко всем известиям о Дирфилдсе. Наконец туда въехали новые хозяева, и опять пошли такие же разговоры:

– О, это просто ужасно, миссис Дейр… Как мы и предполагали… На что они рассчитывают?.. Наверно, скоро продадут имение и уедут… Да, их целая семья… Мальчик, кажется, одного возраста с Верноном…

– Интересно, кто такие евреи? – спросил Вернон Джо. – Почему их все не любят? Мы думали, что один мальчик в нашей школе – еврей, но он ест бекон на завтрак, значит, этого не может быть.

Левины оказались крещеными евреями. В первое же воскресенье они пришли в церковь, заняв целую скамью. Все прихожане глазели на них с жгучим любопытством. Сначала вошел мистер Левин – толстый человечек, затянутый в сюртук, с большим носом на лоснящемся лице. Затем появилась его супруга, являя собой поистине удивительное зрелище. Платье с широченными рукавами! Фигура как песочные часы! Множество бриллиантов! Огромная шляпа с перьями, из-под которой выбивались туго завитые черные локоны! С ними был мальчик ростом чуть выше Вернона, с желтым продолговатым лицом и оттопыренными ушами.

У церкви их ожидала карета, запряженная парой лошадей. После окончания службы они сели в нее и уехали.

– Ну и ну! – сказала мисс Крэбтри.

Люди собирались маленькими группами, оживленно обсуждая увиденное.

5

– По-моему, это мерзко, – заявила Джо.

Она и Вернон вдвоем сидели в саду.

– Что мерзко?

– То, как ведут себя эти люди.

– Ты имеешь в виду Левинов?

– Не Левинов, а тех, кто к ним так ужасно относится.

– Ну, – заметил Вернон, стараясь быть беспристрастным, – они выглядят довольно странно.

– А по-моему, все остальные ведут себя по-свински.

Вернон промолчал. Джо, бунтарка по природе и в силу обстоятельств, всегда открывала для него новую точку зрения.

– А мальчик кажется мне очень симпатичным, – продолжала Джо, – хотя у него и торчат уши.

– Было бы неплохо с ним подружиться, – сказал Вернон. – Кейт говорит, что в Дирфилдсе сооружают плавательный бассейн.

– Должно быть, они ужасно богатые, – вздохнула Джо.

Богатство ничего не значило для Вернона. Он никогда о нем не думал.

Левины еще долго служили основной темой разговоров. Особенно затеваемые ими переделки в Дирфилдсе, для которых вызвали рабочих из Лондона.

Как-то миссис Верекер привела к чаю Нелл. Оставшись в саду с Джо и Верноном, она сразу же поделилась с ними важной новостью:

– У Левинов есть автомобиль!

– Автомобиль?

Это казалось неслыханной роскошью. На Вернона нахлынула буря зависти.

– Автомобиль и плавательный бассейн, – пробормотал он.

Это было чересчур.

– Не бассейн, а подводный сад, – поправила Нелл.

– Кейт говорит, что это бассейн.

– А наш садовник говорит, что это подводный сад.

– Что такое подводный сад?

– Не знаю, – призналась Нелл. – Но у них он есть.

– Я этому не верю, – заявила Джо. – Кому нужна такая чепуха, если можно иметь плавательный бассейн?

– Ну, так говорит наш садовник.

– Знаете что? – В глазах Джо зажегся озорной блеск. – Давайте сходим туда и посмотрим сами.

– Нам туда не пройти, – возразила Нелл.

– Почему? Можем пробраться через лес.

– Отличная идея, – одобрил Вернон.

– Я не хочу туда идти, – сказала Нелл. – Маме это бы не понравилось.

– Не порть нам удовольствие, Нелл. Пошли.

– Маме это бы не понравилось, – упрямо повторила Нелл.

– Ладно, тогда жди здесь. Мы скоро вернемся.

На глазах Нелл выступили слезы. Она ненавидела, когда ее бросали, и угрюмо теребила пальцами – платье.

– Мы скоро вернемся, – повторил Вернон.

Он и Джо побежали прочь. Нелл почувствовала, что не в силах этого вынести.

– Подождите! Я тоже пойду!

Она считала себя героиней, но Джо и Вернона ее заявление не особенно впечатлило. Они с явным нетерпением ожидали, пока Нелл подойдет к ним.

– Командиром буду я, – заявил Вернон. – Все должны делать то, что я скажу.

Дети перелезли через ограду парка и вскоре оказались в тени деревьев. Переговариваясь шепотом, они пробирались через подлесок к видневшемуся впереди дому.

– Подойдем поближе и поднимемся немного вверх, – велел Вернон.

Девочки послушно двинулись за ним. Внезапно слева от них послышался голос:

– Вы нарушаете границы чужих владений.

Они испуганно обернулись и увидели желтолицего мальчика с большими ушами, который стоял, держа руки в карманах и надменно глядя на них.

– Вы нарушаете границы чужих владений, – повторил мальчик.

В его поведении было нечто вызывающее немедленный протест. Вместо того чтобы извиниться, Вернон с вызовом произнес:

– Вот как?

Мальчики смотрели друг на друга холодным, оценивающим взглядом, словно дуэлянты.

– Мы из соседнего дома, – объяснила Джо.

– Ну так и возвращайтесь туда, – заявил мальчик. – Моим родителям вы тут не нужны.

Он произнес это невероятно оскорбительным тоном, и Вернон, хотя и сознавая, что не прав, покраснел от гнева.

– Ты мог бы быть повежливее, – заметил он.

– Чего ради? – осведомился мальчик. Он обернулся, услышав шаги в подлеске. – Это ты, Сэм? Выкинь-ка отсюда этих малолетних нарушителей!

Появившийся сторож с усмешкой коснулся рукой фуражки. Мальчик отошел, словно потеряв всякий интерес к происходящему. Сторож повернулся к детям и свирепо нахмурился:

– Ну-ка, брысь отсюда, юные шалопаи! Если вы сейчас же не уберетесь, я спущу собак.

– Мы не боимся собак, – высокомерно произнес Вернон.

– Вот как? Ну, тогда я сейчас приведу носорога.

Сторож отошел, а Нелл испуганно потянула Вернона за руку:

– Он пошел за носорогом! Скорее бежим отсюда!

Ее тревога оказалась заразительной. О Левинах столько болтали, что угроза сторожа выглядела для детей вполне реальной. Они со всех ног понеслись назад. Вернон и Джо бежали впереди и услышали жалобный крик Нелл:

– Вернон, подожди!… Я зацепилась…

Что за растяпа эта Нелл! Даже бегать толком не умеет. Быстро вернувшись, Вернон одним рывком освободил ее платье из зарослей ежевики (с большим ущербом для самого платья).

– Бежим!

– Я больше не могу! Мне нечем дышать! О, Вернон, я так боюсь…

– Бежим, говорю тебе!

Он потащил ее за собой. Добежав до ограды парка, они быстро перелезли через нее…

6

– Ну и ну! – сказала Джо, обмахиваясь грязной парусиновой шляпой. – Вот это приключение!

– Мое платье порвалось, – ныла Нелл. – Что мне делать?

– Ненавижу этого мальчишку! – заявил Вернон. – Он скотина!

– Форменная скотина, – подтвердила Джо. – Давайте объявим ему войну!

– Отлично!

– Что мне делать с моим платьем?

– Жаль, что у них есть носорог, – задумчиво сказала Джо. – Думаешь, Том-Бой справится с ним, если мы его натаскаем?

– Я не хочу, чтобы его покалечили, – отозвался Вернон.

Том-Бой – пес, живущий на конюшне, – был его любимцем. Мать категорически запретила держать собак в доме, поэтому Вернону приходилось довольствоваться Том-Боем.

– Не знаю, что скажет мама о моем платье.

– Да ну тебя с твоим платьем, Нелл! Все равно в таком платье нельзя играть в саду.

– Я скажу твоей маме, что это моя вина, – предложил Вернон. – Только не веди себя как девчонка.

– Я и есть девочка, – сказала Нелл.

– Джо тоже девочка, только она совсем на тебя не похожа. Она не хуже любого мальчишки.

Нелл изготовилась было заплакать, но в этот момент их окликнули из дома.

– Мне очень жаль, миссис Верекер, – заговорил Вернон. – Боюсь, что я порвал платье Нелл.

Последовали упреки Майры и вежливые уверения миссис Верекер, что ничего страшного не про-изошло.

– Ты не должен быть таким грубым, Вернон, – сказала Майра, когда Нелл с матерью уехали. – Если твоя маленькая подружка приходит к чаю, ты обязан о ней заботиться.

– А зачем она приходит к чаю? Нам она не нужна. Только все портит!

– Что ты, Вернон! Нелл такая славная девочка.

– Никакая она не славная! Мне не нравится ни Нелл, ни ее мать.

– Миссис Верекер мне тоже не слишком нравится, – согласилась Майра. – По-моему, она очень суровая женщина. Но я не понимаю, почему вы с Джо так не любите Нелл. Миссис Верекер говорила мне, что она очень к тебе привязана.

– Я ее об этом не просил.

Вернон вернулся к Джо.

– Война! – заявил он. – Этот мальчишка Левин – наверняка переодетый бур. Мы должны продумать план кампании. С какой стати он приехал сюда, поселился рядом с нами и еще задается?

Началось некое подобие партизанской войны, доставлявшее Вернону и Джо массу удовольствия. Они изобретали всевозможные способы досадить своему врагу – забирались на деревья и забрасывали его каштанами, подстерегали его с трубочками, стреляющими горохом, а однажды нарисовали на листе бумаги руку красной краской, написали внизу слово «месть», подобрались, когда стемнело, к дому Левинов и оставили бумагу на пороге.

Иногда их враг отвечал им тем же. Он тоже умел стрелять горохом из трубки, а в один прекрасный день подстерег их с садовым шлангом.

Вражда длилась почти десять дней, когда Вернон наткнулся на Джо, сидящую на пне и выглядевшую необычайно уныло.

– Что это с тобой? Я думал, ты собираешься забросать врага гнилыми помидорами, которые нам дала кухарка.

– Я и собиралась.

– Ну?

– Я сидела на дереве, а он был прямо внизу. Мне ничего не стоило в него попасть.

– Ты хочешь сказать, что не сделала этого?

– Да.

– Почему?

Джо покраснела.

– Я не смогла, – быстро заговорила она. – Понимаешь, он ведь не знал, что я была там, и… Вернон, он выглядел таким одиноким. Должно быть, ужасно, когда тебе не с кем играть.

– Да, но…

Вернон умолк, собираясь с мыслями.

– Помнишь, мы говорили, как мерзко люди относятся к Левинам? – продолжала Джо. – А теперь мы ведем себя так же мерзко.

– Разве он вел себя с нами лучше?

– Возможно, он не хотел…

– Что за чепуха!

– Вовсе не чепуха. Собаки тоже кусаются, когда чего-то боятся или их дразнят. Он наверняка ожидал от нас какой-нибудь гадости – вот и начал первым. Давай подружимся с ним.

– Нельзя подружиться в разгар войны!

– Можно. Мы сделаем белый флаг, ты пойдешь с ним к нему, попросишь о переговорах и постараешься заключить мир на почетных условиях.

– Вообще-то я не возражаю, – сказал Вернон. – Это было бы даже интересно. А из чего мы сделаем белый флаг – из моего носового платка или твоего фартука?

Маршировать с белым флагом и в самом деле было интересно. Вскоре они увидели врага, который с удивлением уставился на них:

– Что вам нужно?

– Мы хотим переговоров, – отозвался Вернон.

– Я согласен, – после паузы ответил мальчик.

– Если ты не против, – заговорила Джо, – мы бы хотели с тобой дружить.

– А почему это вы вдруг захотели дружить со мной? – с подозрением осведомился ушастый.

– Глупо жить рядом и не быть друзьями, – сказал Вернон.

– И кто из вас первым это придумал?

– Я, – ответила Джо.

Маленькие черные глазки мальчика словно сверлили ее насквозь, а его уши казались еще более оттопыренными.

– Ладно, – кивнул он. – По рукам.

Последовала неловкая пауза.

– Как тебя зовут? – спросила Джо.

– Себастьян. – Он едва заметно шепелявил.

– Какое странное имя! Меня зовут Джо, а это Вернон. Он учится в школе. Ты ходишь в школу?

– Да, а потом буду учиться в Итоне.

– Я тоже, – сказал Вернон.

Враждебность между ними исчезла и больше не возвращалась.

– Пошли посмотрим наш плавательный бассейн, – предложил Себастьян. – Он довольно забавный.

Глава 8

1

Дружба с Себастьяном Левином процветала вовсю. Половина ее успеха заключалась в ее секретности. Мать Вернона пришла бы в ужас, догадайся она о чем-то подобном. Левины, безусловно, не пришли бы в ужас, но их признательность могла привести к столь же катастрофическим результатам.

Школьное время тянулось медленно для бедной Джо, общавшейся исключительно с гувернанткой, которая приходила каждое утро и отнюдь не одобряла свою излишне откровенную и непокорную ученицу. Джо жила только ради каникул. Как только они наступали, она и Вернон отправлялись к тайному месту встреч с Себастьяном, где имелась подходящая дыра в ограде. Они изобрели кодовую систему свистков и множество сигналов, в которых не было особой необходимости. Иногда Себастьян уже ожидал их, лежа в папоротниках, – его желтое лицо и оттопыренные уши причудливо контрастировали с костюмом явно нью-йоркского происхождения.

Они играли в разные игры и подолгу разговаривали. Себастьян рассказывал им о России – они впервые услышали о преследовании евреев и о погромах. Сам Себастьян никогда не был в России, но он подолгу жил среди русских евреев, а его отец однажды чудом спасся во время погрома. Иногда он произносил целые фразы по-русски, чтобы позабавить Вернона и Джо. Это было очень увлекательно.

– Здесь нас тоже все ненавидят, – говорил Себастьян. – Но это не важно. Без нас им все равно не обойтись, потому что мой отец очень богат. За деньги можно купить все, что угодно, – с вызовом добавил он.

– Все купить нельзя, – возразил Вернон. – Сын старого Николла вернулся с войны без ноги. Новая нога у него не вырастет ни за какие деньги.

– Верно, – согласился Себастьян. – Но за деньги можно купить хорошую деревянную ногу и самые лучшие костыли.

– Однажды я ходил на костылях, – похвастал Вернон. – Было забавно. И за мной тогда ухаживала очень хорошая сиделка.

– Вот видишь! Если бы ты не был богатым, то у тебя ничего этого бы не было.

Был ли он богатым? Возможно. Вернон никогда об этом не думал.

– Я бы очень хотела быть богатой, – мечтательно промолвила Джо.

– Ты можешь выйти за меня замуж, когда вырастешь, – предложил Себастьян, – и тогда сразу разбогатеешь.

– Джо бы не понравилось, если бы с ней перестали знаться, – заметил Вернон.

– Это меня не волнует, – махнула рукой Джо. – Мне все равно, что бы стали говорить тетя Майра и остальные. Я вышла бы за Себастьяна, если бы захотела.

– С ней все равно будут ладить, – возразил Себастьян. – Ты не понимаешь. Евреи очень могущественны. Мой отец говорит, что люди не могут без них обойтись. Вот почему сэру Чарлзу Эйлингтону пришлось продать нам Дирфилдс.

Вернон внезапно ощутил озноб. Ему почудилось, будто он говорит с представителем какой-то враждебной расы. Но он не испытывал никакой вражды к Себастьяну. Теперь они друзья, и Вернон не сомневался, что будут ими всегда.

– За деньги можно не только купить много разных вещей, – продолжал Себастьян. – И они не только дают власть над людьми. Деньги… могут собрать вместе много красоты. – Он сделал руками странный, абсолютно неанглийский жест.

– Что значит «собрать вместе»? – спросил Вернон.

Себастьян этого не знал. Слова вырвались сами собой.

– И вообще, – добавил Вернон, – вещи – это не красота.

– Смотря какие. Дирфилдс очень красив – хотя и не так красив, как Эбботс-Пуиссантс.

– Когда Эбботс-Пуиссантс будет принадлежать мне, – уверенно заявил Вернон, – ты сможешь приходить туда и оставаться сколько захочешь. Мы ведь всегда будем друзьями, верно? Что бы там ни говорили.

– Мы всегда будем друзьями, – подтвердил Себастьян.

2

Левины мало-помалу завоевывали позиции; церковь нуждалась в новом органе – и мистер Левин преподнес его в дар. В Дирфилдсе устроили пикник для мальчиков из хора, которых щедро угощали клубникой со сливками. Колоссальное пожертвование было сделано Лиге Первоцвета[7].

– Хоть они и евреи, – начали поговаривать соседи, – но миссис Левин очень добра. Да и вообще это нелепые предрассудки. Среди евреев попадаются очень хорошие люди.

Ходил слух, что викарий на это ответил: «В том числе Иисус Христос», но никто этому не поверил. Конечно, викарий был холост – что само по себе необычно, обладал странными идеями относительно Святого причастия и иногда произносил малопонятные проповеди, однако он едва ли мог быть повинен в подобном богохульстве.

Именно викарий представил миссис Левин кружку кройки и шитья, собиравшемуся дважды в неделю, чтобы изготовлять стеганые одеяла для наших храбрых воинов в Южной Африке. Сначала ее присутствие вызывало неловкость, но в конце концов леди Кумберли, смягченная щедрым взносом в Лигу Первоцвета, набралась смелости и пригласила Левинов к себе. Ее примеру последовали остальные.

Не то чтобы с Левинами стали водить дружбу, просто их официально признали, и часто слышались разговоры:

– Она очень добрая женщина, хотя и носит – одежду, совсем неподходящую для сельской местности.

Однако миссис Левин, подобно всем представителям ее национальности, очень легко адаптировалась и вскоре стала носить такие же твидовые костюмы, как и ее соседки.

Джо и Вернон получили приглашение на чай к Себастьяну Левину.

– Наверно, нам придется пойти, – со вздохом сказала Майра. – Но нам незачем особенно с ними сближаться. Все-таки этот мальчик выглядит несколько необычно. Надеюсь, ты не будешь с ним груб, Вернон?

Детей торжественно познакомили с Себастьяном. Это их очень позабавило.

Но проницательной Джо показалось, что миссис Левин знает об их дружбе куда больше, чем тетя Майра. Миссис Левин, как и Себастьян, была отнюдь не глупа.

3

Уолтер Дейр был убит за несколько недель до окончания войны. Он погиб как герой, возвращаясь под обстрелом, чтобы спасти раненого товарища. Уолтера наградили посмертно крестом Виктории, а письмо командира его полка Майра хранила как самое драгоценное сокровище.

«Никогда, – писал полковник, – я не встречал такого бесстрашного человека. Солдаты обожали его и готовы были следовать за ним куда угодно. Он рисковал жизнью снова и снова. Вы можете им гордиться».


Майра неоднократно перечитывала письмо и читала его всем своим друзьям. Это уменьшало легкую обиду на то, что муж не оставил для нее ни послания, ни просто привета.

«Будучи Дейром, он и не мог этого сделать», – уверяла она себя.

Тем не менее Уолтер Дейр приготовил письмо «на случай, если меня убьют». Но оно не предназначалось Майре, и она никогда о нем не узнала. Майра была убита горем и одновременно счастлива. Муж принадлежал ей после смерти, как никогда не принадлежал при жизни, и, с ее умением придавать всему желаемый облик, она начала творить убедительную легенду о своем счастливом браке.

Трудно сказать, как подействовала на Вернона смерть отца. Он не испытывал настоящего горя, а явное ожидание со стороны матери демонстрации сыновьих эмоций делало его еще более замкнутым. Вернон до боли гордился отцом, но он понимал, что имела в виду Джо, говоря, что для ее матери смерть была наилучшим выходом. Он хорошо помнил последнюю вечернюю прогулку с отцом, помнил его слова и чувство, возникшее между ними.

Вернон знал, что отец не хотел возвращаться домой. Он всегда жалел его, сам не зная почему.

Смерть отца вызывала ощущение не столько горя, сколько тоскливого одиночества. Папа умер, тетя Нина тоже умерла. Конечно, оставалась мама, но это было другое дело.

Вернон никак не мог доставить удовлетворения своей матери. Она бурно тискала его, проливала над ним слезы, твердила, что теперь они должны быть друг для друга всем. Но он просто не мог говорить то, что Майра ожидала от него услышать, не хотел даже обнять ее в ответ.

Теперь Вернон с нетерпением ожидал конца каникул. Красные глаза матери, ее вдовий траур из плотного крепа… Его не оставляло ощущение, что она во всем перебарщивает.

Мистер Флемминг, адвокат из Лондона, и дядя Сидни приехали в Эбботс-Пуиссантс. Когда они пробыли здесь два дня, Вернона позвали в библиотеку.

Загрузка...