Хмельницкий. Книга третья

1

Еще в детстве Богдан слышал, как мать рассказывала о том, что казаки, собираясь в поход на турок, говорили: «Не надо смерти бояться!» Теперь, оказавшись на днепровском острове, он вспомнил мать и ее слова. Ими он воодушевлял друзей и себя, пробираясь сюда. А как он спешил на эти острова, словно навстречу новой жизни.

Но сейчас, зимой, эти острова были голые и мрачные. Угрюмо шумели, казалось, даже стонали, раскачиваемые холодными ветрами столетние осокори и вербы на островах. Богдан прислушивался к этому стону, как делал всегда, когда приезжал в это прибежище, где царила неограниченная человеческая свобода. Голые, усыпленные ветрами, припорошенные снегом острова не могли порадовать своим видом воинов Богдана. Но они знали, что эти острова укроют их и спасут от смертельной опасности.

Томился на Запорожье и кошевой атаман Григорий Лутай, который никак не мог смириться с пребыванием здесь старшин реестрового казачества.

— В бахчевого сторожа превратили кошевого атамана, проклятые, — возмущался полковник, потому что настоящим хозяином коша был очередной полк реестровых казаков.

В это время размещался здесь присланный на три месяца Черкасский полк реестровых казаков. Именно этот полк был самым тяжелым для сечевиков. В этом полку старшин, вплоть до сотников, назначали из шляхтичей, а реестровые казаки вынуждены были во всем угождать им. Ни в одном полку так не угождали казаки старшинам, как в этом, лишь бы только удержаться в реестре.

— Мне казалось, что на Сечи нас встретят, как родных, а тут крымских татар встречают радушнее, чем своего брата полковника с казаками, — с упреком говорил Хмельницкий кошевому атаману, приехав к нему из Томаковского Рога. Сопровождавшая его сотня казаков, ехавшая на хороших лошадях, вооруженная новым оружием, вызвала у сечевиков зависть. Возглавлял ее Иван Ганджа.

— Почему бы нам и не поддерживать с вами дружеские отношения? — сдержанно оправдывался кошевой. И на его обветренном, суровом, с большими усами лице засияла улыбка. — А крымские татары, наши соседи, напрашиваются к нам, запорожцам, в союзники. Сейчас у нас на острове казацкой силы немало. Вон целый полк реестровых казаков расположился тут. Им бы стоять в Кодаке — так нет, повадились в кош и присматриваются, лишь бы угодить шляхте. Сами удивляемся. А тут еще зима у нас в этом году суровая. Весной мы радушнее приняли бы вас… Много ли вас на Томаковском Рогу? Или только те, что приехали сейчас с тобой? Хорошие у тебя хлопцы. Сказывают, будто сотни четыре наберется их? Да, не так-то легко прокормить их при таком бездорожье. Не от хорошей Жизни и серые волки зачастили к нам на острова, каждую ночь такие песни выводят. А черкасские казаки и рейтары из казацкой крепости наперечет знают всех наших людей. Зорко следят за тем, чем промышляем, что в лесу добываем… Тьфу ты, прости господи!

— Ты плюешь, брат, а места на островах хватит и нам, как и всякому смертнику. Стоит ли сердиться при упоминании бога? Сегодня вы терпите черкасцев, лисиц им от каждого казака, точно дань туркам, дарите. Черкасцев, кажется, сменят корсунцы, им тоже надо дать, да к тому же они на вашу рыбу зарятся. А это потому, что запорожцы, точно невольники, должны работать на них, таких же казаков… Но не печалься, скоро мы их всех объединим в одно товарищество, черкасцы тоже станут своими! А вот стоит ли запорожцам так сближаться со своими крымскими соседями? Что помирились с ними, это хорошо, а то, что дружите, — это уже что-то новое зародилось в жизни запорожца…

— Какая там дружба, что ты говоришь, полковник!

— Ну, не дружите, а все-таки вступаете в союз с ними. А мы что: сегодня переночуем на Томаковском Рогу, не понравится — завтра двинемся дальше, в Бучки, создадим свой кош, коль мы вам не угодны. Если уж на то пошло, оттуда до крымских татар ближе, чем от вас.

— Ты что, насмехаться вздумал над нами?

— А как же, мне только и осталось, что насмехаться! Говорю же, мы люди не гордые. С радостью принимаем к себе вольных казаков, да и сами всем отрядом присоединились бы к таким же, как мы… А пока что бьем челом и выражаем свое уважение низовому товариществу.

— Пока что, говоришь? И за это спасибо. Но о харчах для них сам позаботишься, да чтобы придерживались сечевых порядков. Как бы ты, полковник, ни перескакивал с острова на остров, а уж если пришел сюда, придется тут и жить вместе с нами. Крымские татары чужие по вере нам люди, да и то добиваются союза с нами. Видишь, коронный гетман разместил тут черкасских реестровых казаков, чтобы они следили за тем, что происходит на Сечи, да взымали с нас позорную дань, как с басурман.

— О харчах мои хлопцы сами позаботятся, как заботились по дороге сюда. Ведь и вокруг островов живут люди, ну, а рыбки в Днепре и для нас хватит. Хуже будет с одеждой, ведь некоторые парубки бегут сюда прямо в материнских свитках. Но здесь юг, и зимой тепло… — И засмеялся. — Просим и вас, запорожцев, присылать к нам лишних воинов! Мы хотели объединиться с вами для военного похода, но теперь об этом речи не может быть, коль вы помирились с крымскими татарами! А все же без дела жить — небо коптить. Может, вам, запорожцам, чем-нибудь пособить сможем… Вижу, что надсмотрщики из Черкасского полка на шее у вас сидят, так не отвадить ли их отсюда?

— Что ты говоришь, полковник, опомнись…

— Смотри, пан кошевой, тебе виднее… Конечно, мы принимаем к себе всех желающих, а некоторым и оружие дадим, какую-нибудь свитку или турецкий бешмет найдем. Просим и вас, присылайте к нам всех лишних, коль, говоришь, тяжеловато у вас с харчами… А заехал я к вам со своими хлопцами по семейным делам…

— Это что, так, к слову пришлось? — недоверчиво спросил Лутай, озадаченный таким поведением Хмельницкого.

— Ну, ясно, по семейным… Неужели ты и в самом деле не узнал меня, Григорий?

Кошевой атаман растерялся. Думал о словах: «Смотри, пан кошевой…», которые означали то ли сочувствие, то ли угрозу. Ухо востро держи, разговаривая с полковниками, устраненными от королевской службы. Вон с каким отрядом казаков прискакал в кош!

— Да ну его к лешему, Богдан! Боимся мы по-человечески говорить со своим же братом казаком. Не обращай на это внимания. Не от сладкой жизни и мы сбежали на эти заброшенные острова. Я сразу понял, что сынка разыскиваешь. А он тут, в курене чигиринцев, скрывается. Не признается, что сын чигиринского полковника. Казаки после похода подарили ему молодого турчонка или татарчонка. Будто бы это сын знаменитого мурзы, образованный малый. Сын твой обучается у него татарскому языку. С луками вместе охотятся на птиц. Они так подружились, что водой не разольешь. Поэтому и не кори нас за то, что помирились с крымскими татарами, соседи ведь… Погоди, кликну кого-нибудь из казаков, пусть разыщут его…

И кошевой нерешительно поднялся из-за стола. То ли на него подействовали обидные слова Хмельницкого, то ли собственные мысли тревожили его, сковывая движения. Не дойдя до дверей, остановился:

— Все-таки хочу предупредить тебя… Не слишком ли открыто ты кличешь к себе людей из городов и хуторов? Говорят, кто-то подговорил кобзарей, которые ходят по селам, поют песни и призывают людей идти к тебе… А здесь, знаешь, хватает немало глаз и ушей коронного гетмана, и не только в Черкасском полку. В их присутствии даже, кажется, дышать тяжело. Не только с крымскими татарами, а с адским Люцифером объединишься!..

Кошевой подошел к Богдану и положил на плечо руку. Его тепло будто согрело душу. Неужели коронные гетманы попытаются и здесь искать его?.. Может быть, не откладывая и спуститься ему в низовья Днепра, а то и совсем уйти на Дон? К самому Люциферу…

У Богдана заныло в груди, а в голове мелькнула тревожная мысль: «Тимоша, сынок! Хорошо бы встретиться, покуда меня не схватили гетманы. А уж если они нападут на меня, буду драться до последнего дыхания, во имя торжества справедливости и свободы!»

Хмельницкий подошел к дубовому столу, оперся о него руками, опустив голову на грудь. С чего начать? И немедленно! Старшины Черкасского полка плохие соседи ему, даже здесь, на островах запорожцев. Неспроста жалуется на них и кошевой атаман. А что, если помочь запорожцам избавиться от них? Собором и черта поборешь!

Вдруг он повернулся в сторону двери. Со двора доносился оживленный разговор казаков. Очевидно, нашелся Тимоша, приблудный сын запорожского коша! «Эх-эх! Дожился и я в казаках до того, что лишился семьи, остался один как перст и теперь должен прозябать на здешних островах…»

Отошел от стола. Прислушался к шуму за дверью, стараясь уловить голос сына. «Тимоша, сынок мой! Осиротели мы, изгнанниками остались на родной земле…»

Наконец дверь открылась. Богдан даже попятился назад от удивления: в курень атамана вошла группа черкасских старшин во главе с полковником Яном Вадовским.

— Спешите арестовать меня! — воскликнул Хмельницкий. — Живым в руки не дамся!.. — И схватился за рукоятку сабли.

— Напрасно, кум, хватаешься за саблю, мы к тебе в гости! — услышал Богдан голос полковника Кричевского, пропускавшего в дверь Яна Вадовского.

— Коль много гостей в доме, — значит, мир и дружба в народе! Прошу, панове старшины! — забеспокоился кошевой атаман, приглашая прибывших.

— А я и в самом деле в гости к тебе приехал! Рад видеть тебя здесь в добром здравии. Пускай тебя не пугает, что и полковник Скшетуский со мной. Сейчас он приехал как гость… — промолвил Станислав Хмелевский, выходя из толпы старшин.

— Тьфу ты, наваждение какое… Уж тебя, Стась, я действительно не ожидал. Теперь верю, что мир, а не война на этом свете! — сказал Хмельницкий, опуская руку с рукоятки сабли.

Богдан бросился в объятия Хмелевскому, пьянея от нахлынувших чувств и мыслей: Хмелевский, Кричевский и… Скшетуский.

Старшины Черкасского полка расступились, пропуская вперед полковника гусар из личного полка коронного гетмана.

Тобиаш Скшетуский знал себе цену, это сдерживало его от соблазна последовать примеру двух других полковников из его посольства и тоже обнять беглеца Хмельницкого.

— С удовольствием должен разочаровать уважаемого пана Хмельницкого, ведь я стал тоже его гостем. И прибыл с добрыми вестями, — сдержанно улыбнулся полковник Скшетуский, стараясь не показать, как ему трудно владеть собой после всего, что было между ними.

После бурных приветствий Хмелевский протянул Богдану руку, словно хотел уединиться с ним для серьезного разговора. Он так же, как и Богдан, хорошо знал реестровых старшин, особенно Черкасского полка, в присутствии которых не хотел говорить о своих делах. Хмелевский был таким же искренним, как и во время их последней встречи в Варшаве возле королевского дворца.

2

— Так и не пойму до сих пор, что это за святая троица полковников вдруг словно с неба свалилась сюда. Ждал свидания с сыном, а встретился с побратимом, — недоуменно промолвил Хмельницкий.

— А с твоим сыном я тоже виделся, — успокоил его Хмелевский. — Хороший казак растет! Его позвали, когда надо было поговорить с одним посланником от крымских татар. Говорят, твой сынок с одним пленным татарчуком дружбу завел, будто бы собирается найти у них убежище, если жизнь заставит…

— Вот спасибо за весточку. Что же, панове полковники, давайте поговорим о деле. Вижу, что вас, далеко не единосущную тройку, могло объединить только серьезное дело. Если бы не было с вами полковника Скшетуского, я мог принять вас двоих и за гостей. Но вы, очевидно, приехали сюда, чтобы уговорить меня и арестовать…

— Пора бы опомниться, пан полковник. Я бы гордился быть причисленным третьим к этой ипостаси друзей, как говорят священники, — промолвил Скшетуский, утомленно опускаясь на стул.

— Долго ли вы еще будете договариваться тут, панове полковники? — нетерпеливо спросил Вадовский. — Живешь тут на отшибе, от одних слухов голова кругом идет.

— Как видит пан полковник, мы еще не начинали, — ответил ему Хмелевский.

— Ну-с, что поделаешь, — вздохнул черкасский полковник. — Можно, разумеется, и выйти, а потом снова наведаться, если что… И до нас дошел слух, полковник, что ты прибыл на острова с несколькими сотнями казаков, чтобы переждать. Зимовать тут решили или как? Ведь и нас прислали сюда для того, чтобы порядок наводить. Разные ложные слухи распространяются в этих местах. Да стали поговаривать люди, что казаков вербуешь к себе, моих черкасцев подбиваешь к своеволию. Раз уж банитованный, так притаился бы где-нибудь и сидел, как хорек в норе. Мы не можем справиться с ними, все идут и идут…

— Не тем тоном, полковник, следовало бы тебе говорить со мной! — возмутился Богдан. — Острова не воеводские, и нечего тут нарушать покой осокорей да верб. Шел бы ты, пан шляхтич, своей дорогой, чтобы можно было разминуться с тобой. А люди пускай объединяются. Разве я знаю, куда забросит их судьба, придавленных сафьяновыми сапогами шляхтичей. Тебе, очевидно, известно, что каждый человек хочет жить, вот и ищут казаки, как и я, спасения. А что касается меня, не советую радоваться прежде времени. Если вы и впредь будете распространять ложь, возведенную на меня ничтожным шляхтичем, я сумею защитить свою честь вот этой саблей. Мне все равно, — садись, пан Вадовский, и прислушивайся, о чем мы будем говорить. У меня нет никаких секретов, а святая правда обо мне, может быть, заставит и твою душу — душу шляхтича — усомниться в той клевете. О людях, приютившихся на островах, тебе нечего беспокоиться, полковник! Они идут, верно, — идут. Да разве это только сейчас наши бедные люди бегут в такую даль из родного дома? Они бегут от непосильных жолнерских постоев в селах, от грабежей и унижений, убегают от таких, как и вы, пан Вадовский…

— Пан Вадовский, мы хотели бы без лишних свидетелей передать пану Хмельницкому послание нашего короля, — решительно произнес Хмелевский, словно и не слышал острого разговора Богдана с черкасским полковником.

— Мне непонятно, Стась, почему мы должны скрывать от людей послание короля? Я ни за что не позволю арестовать меня или уговорить. Черкасские казаки наши люди. Они скорее своего полковника Вадовского свяжут, чем меня. Не так ли, братья черкасцы? — обратился Хмельницкий к казакам, толпившимся у двери.

— Ну его к лешему!.. К тебе переходим, полковник Богдан, хватит сидеть на шее у своих же братьев хоть тут, хоть на Поднепровье! — крикнул один из казаков.

— Так это ты к бунту подстрекаешь и черкасских казаков?! — закричал полковник Вадовский, пятясь к двери.

Хмельницкий грозно ступил к нему, взявшись рукой за саблю. Следом за ним двинулись и несколько черкасских казаков.

— Сам уйдешь или тебя вывести? Может, и за ноги вытащить?.. — пригрозил черкасский казак.

Вадовский стремительно выбежал из куреня.

— Банитованным меня сделали проклятые! — тяжело дыша, крикнул Хмельницкий. — Хорошо, пускай и я буду банитованным. Уже всех наших людей они сделали преступниками. Боже праведный, где же твоя правда и мир на земле, ежели проклятая шляхта творит такое беззаконие!.. — Еле взял себя в руки, посмотрел на гостей. — Признаюсь, друзья мои, я теряю власть над собой. Они выводят меня из равновесия. Прошу не обращать внимания… Более всего я удивлен тем, что среди королевских посланников оказался и пан Скшетуский. Не в том дело, что вы, полковник, шляхтич, прошу прощения, не всех шляхтичей и я считаю нашими врагами. А вот ваш сын…

— Он тоже воин Короны, пан Хмельницкий, и выполнял приказ, — твердо сказал Скшетуский.

— Понимаю, уважаемый пан полковник, вы тоже получили такой же приказ. Но, как душевный человек, вы поняли всю несостоятельность предъявленных мне обвинений, когда, напав на мой след возле Днепра, не особенно старались найти меня… Вы поступили благородно, пан полковник, и я не забуду этого до самой смерти! К сожалению, нет у вашего сына этого благородства души. Пока что он действует заодно с подлыми полковниками-чужаками… Прошу не слишком осуждать меня за резкость, расцените ее как слабость глубоко оскорбленного человека. Однако об этом хватит. Говори лучше ты, Стась, о деле. Правильно ли мне кажется, что пан полковник Скшетуский у вас за старшего? — окончательно овладев собой, спросил Хмельницкий.

— Однако здесь я уполномочен королем быть старшим, — улыбаясь, подчеркнул Станислав Хмелевский. — Именно мне, по совету короля, было приказано паном коронным гетманом привезти тебя, отныне полковника Белоцерковского полка реестровых казаков, к месту новой службы…

— Что-о?! — воскликнул Хмельницкий, вскакивая со скамейки.

Поведение Хмельницкого встревожило Станислава Кричевского, который не вмешивался в разговор. Он понимал, что Хмельницкий был раздражен разговором с черкасским полковником. Со двора доносились голоса — это казаки продолжали перебранку с полковником, угрожали ему. Там мог вспыхнуть бунт. Надо было удержать Хмельницкого здесь, чтобы он не присоединился к черкасским казакам. Какой леший принес сюда Вадовского! Надо во что бы то ни стало предотвратить взрыв!

— То, что слышишь, полковник, — спокойно промолвил Кричевский. — Пану коронному гетману на приеме у короля пришлось согласиться на предложенный им разумный компромисс. Кстати, пан Николай Потоцкий просил передать его соболезнование по поводу преждевременной кончины пани Ганны. Он обещал восстановить дом в Субботове или построить новый на Роси, в Белой Церкви…

— Это, мои добрые друзья полковники, похоже на назойливое сватовство, — засмеялся Богдан, стараясь погасить пламя гнева в душе. — Каждая девушка колупает печь на глазах у сватов, коль ей жених по душе. А здесь же и печи подходящей нет…

— Если эту шутку полковника Хмельницкого принять как его согласие, тогда, казалось бы, и разговору конец, — вмешался полковник Скшетуский. — Но мне кажется, уважаемые панове, что этим согласием еще нельзя устранить недоразумение, порочащее доброе имя пана Хмельницкого. Очевидно, пан полковник поставит еще какие-то условия. Вполне естественно, я допускаю и понимаю, что деяния Чаплинского не останутся безнаказанными.

— Постойте, панове полковники! Какие я могу ставить условия, коли вон, слышите, как отвечают на условия коронного гетмана даже черкасские казаки!.. Как прикажете вас понимать? Ведь речь идет о мире, а не войне, которую так легкомысленно начал чигиринский подстароста, очевидно по приказу коронного гетмана Потоцкого. Большое спасибо вам за добрую весточку и за совет поговорить с правительством. Но разве только одного Чаплинского надо обвинять, разговаривая с паном коронным гетманом? Ведь это он же сам окружил украинские села и города королевскими войсками! Неужели и впредь будут командовать полками реестровых казаков вот такие, как Вадовский, пришлые шляхтичи, назначенные Варшавой или Краковом? А почитайте вы угрожающие решения сейма, — до каких пор будут приниматься решения, оскорбляющие весь украинский народ? Неужели так будет и дальше? Или, может быть, вы скажете, что все это капризы Хмельницкого, поссорившегося с краковским воеводой Николаем Потоцким, а не позорные действия знатной шляхты, направленные против всего православного люда? Как видите, вот о чем надо поговорить. Это важнее, чем обиды Хмельницкого. Если у моих уважаемых друзей полковников есть соответствующие полномочия поговорить обо всем, что касается восстановления прав и свободы Украины, так зачем тогда выгонять людей за дверь? Пригласите казаков, и в их присутствии будем разговаривать. Здесь, на приднепровских просторах, нам никто не помешает говорить о том, что нас волнует. Поэтому я предлагаю пригласить сюда наших людей, заброшенных, как и я, на эти острова. Пускай запорожское товарищество, а не пан Вадовский, послушает нас. Пусть запорожцы расскажут, почему они убегают сюда, покидая теплые домашние очаги, семью и детей. Сечевые казаки помогут нам напомнить о претензиях, предъявляемых всем нашим украинским народом Речи Посполитой! Надо прямо сказать, друзья мои, вряд ли в таком узком кругу следует начинать такие важные деловые разговоры. Очевидно, об этом должен был бы подумать и коронный гетман, отправляя вас в зимнюю стужу в такую даль.

Слушая Богдана, Хмелевский не мог спокойно усидеть за столом. Словно заколдованный, он стоял, глядя на своего раскрасневшегося в пылу разговора друга. Потом подошел к двери, открыл ее, приглашая казаков войти в курень.

— Я вполне понимаю брата Богдана, — согласился он с Хмельницким. — Но мне не дано таких широких полномочий. Приехали мы сюда, чтобы отвести несправедливые наговоры на полковника Хмельницкого в измене Короне и как-то уладить его ссору с чигиринским подстаростой. Да и о назначении полковника в Белоцерковский полк — это тоже немало…

— Все это мелочь, мой друг! — махнул рукой Богдан Хмельницкий. — Ложные обвинения я и сам сумею отмести от себя хотя бы и с помощью казацкой сабли. Да они уже опровергнуты тем, что я жив, стою на собственных ногах и не позволяю чернить себя! Белоцерковский полк, сатисфакция… Поверьте, друзья мои, самой лучшей сатисфакцией будет для меня уничтожить этих мерзавцев, как бы они ни назывались — Пшиемскими, Чаплинскими или другими, стоящими на более высокой ступеньке государственной лестницы. Но это уже касается только меня, и никому другому до этого нет дела. Распри возникли между нами из-за общего положения в стране, порабощенной шляхтичами. Мы должны предоставить полную свободу нашему народу, чтобы он сам поставил перед шляхтой и королем свои условия сосуществования двух соседних народов. Не верно ли я говорю, друзья мои запорожские побратимы? — вдруг обратился Хмельницкий к старшинам и казакам, заполнившим курень.

— Чистую правду говоришь, полковник!

— Еще и какую правду! Да боже мой, пусть я буду проклят…

— Спокойнее, друзья мои! — сказал Богдан запорожцам. — У нас уважаемые полковники, уполномоченные королевского правительства.

— Мы не уполномочены вести такие разговоры! — снова поторопился Станислав Хмелевский, окидывая взглядом своих полковников. — Возможно, полковник чигиринских казаков или Тобиаш Скшетуский от имени коронного гетмана возьмут на себя такую ответственность — обещать посполитым свободу и работу?

— Мы не можем взять на себя такую ответственность, да потом и хлопот не оберешься, — отозвался Скшетуский. — Требования полковника Хмельницкого, выступающего от имени своего народа, могут прозвучать не совсем лояльно по отношению к целостности Речи Посполитой. Разумнее будет, если мы доложим о ваших предложениях в Варшаве. Пусть тогда сейм присылает к вам своих сенаторов или приглашает вашу делегацию полковников в Варшаву для переговоров…

— За предложение направить нашу делегацию мы благодарим пана шляхтича! Мы уже посылали депутатов не раз. Но что сделали с нашими послами, за что казнили Сулиму? — воскликнул кто-то из запорожских старшин.

— Давайте, друзья, заранее не разжигать страстей, — успокаивающе поднял руку Богдан. — По-видимому, нам придется вести переговоры с Короной. А полковников поблагодарим за их душевное отношение к нам и угостим их ухой. Жаль, что я сам здесь всего лишь непрошеный гость. Мои люди находятся на другом острове. Поэтому я и приглашаю вас, запорожцы, ко мне в гости на Томаковский Рог!

3

Шляхта скрывала, что Богдан Хмельницкий сбежал на Сечь. Не многие из них знали о поездке туда делегации полковников, возглавляемых Станиславом Хмелевским. Но по Варшаве распространились тревожные слухи о восстании черкасских реестровых казаков, которое может охватить всю Украину.

Зимним утром полковник Станислав Хмелевский наконец вернулся в Варшаву с Украины. Тут же за ним, не дав отдохнуть с дороги, прислали карету коронного гетмана. Николаю Потоцкому не сиделось в Кракове, хотя еще не закончились рождественские праздники. Слишком тревожные слухи приходили с юга страны. Он с нетерпением ждал приезда своего уполномоченного с Украины. Ведь, как гетман, он должен первым узнать о том, что творится на днепровских островах после прибытия туда Богдана Хмельницкого. Потоцкий знал, что этот бывалый воин, закаленный в многолетней борьбе, сейчас остро чувствует угрозу, нависшую не только над ним, но и над всем его народом.

Стояли сильные морозы, и до весны было еще далеко. Потоцкий мог бы пожить еще в своем краковском дворце, если бы его не беспокоили неутешительные вести от полковника Скшетуского. Вся жизнь вельможи и властелина проходит в беспрестанных тревогах, в ожиданиях курьерских донесений.

«Заботиться о мире на границе мы должны сами, — писал Скшетуский в своем донесении, присланном курьером. — Мы опоздали с великодушным назначением полковника Хмельницкого в Белоцерковский полк. Никто из нас, кроме разве его величества короля, к большому сожалению, своевременно не оценил всестороннего и исключительного военного таланта чигиринского полковника. Сейчас, когда я пишу это донесение, на пустынном острове, на котором месяц тому назад не было ни души, уже бурлит опасная для нашего государства жизнь. Да какая жизнь, ваша милость! Какой размах приобретает она, направляемая умелым воином! В присутствии нас, уполномоченных вами полковников, взбунтовался Черкасский полк реестровых казаков. К Хмельницкому по дорогам и по скованному льдом Днепру вереницей идут вооруженные люди из городов и хуторов Украины и даже из Польши. На торных дорогах они встречаются в одиночку и группами, а в лесах и перелесках объединяются в целые отряды! Оказывается, и среди поляков есть недовольные властью знатных шляхтичей! Они тоже ищут какой-то опоры, чтобы свергнуть эту власть, поэтому идут к Хмельницкому. Все это голытьба, хлопы, обиженные нами воины, которые, как и черкасские казаки, ненавидят урожденных шляхтичей. Нам стало известно, что полковник Хмельницкий успел разослать своих гонцов во все уголки Украины. Хутора заполонили нищие, в городах оживились бандуристы и лирники. Все они призывают украинцев идти в войско Хмельницкого на Запорожье! Даже в Киеве среди богомольцев в церквах шатаются посланцы Хмельницкого. Кажется, что и осужденный на смерть Кривонос поднял голову на Подольщине. Ходят слухи о том, что полк какого-то Подгорского, вернувшийся из-под Дюнкерка, пополняется воинами, посланными нами в Австрию. Теперь они объединяются с отрядами известного вашей милости сорвиголовы Ивана Богуна. А Кривонос теперь открыто выступает на Подольщине. Местные шляхтичи в страхе укрываются в своих замках. Казаки Кривоноса вооружены современными европейскими мушкетами, испанскими пушками, гаковницами! У них есть достаточно ядер и пороха…»

Потоцкий с раздражением бросил на стол донесение Скшетуского и крикнул казачку:

— Не прибыл ли еще полковник Хмелевский?

— С часа на час ждем его приезда, ваша милость. Маршалку двора я передал приказание вашей милости… Приехал уже полковник Станислав Мрозовицкий, за которым ваша милость посылали курьеров.

Услышав о приезде Мрозовицкого, коронный гетман Николай Потоцкий повеселел, он как бы почувствовал под ногами твердую почву на этой грешной земле. Жизнь Речи Посполитой зависит от его, коронного гетмана, приказов. Во все концы страны скачут гонцы, призывая к нему на совет энергичных и находчивых полковников.

Но вдруг он оборвал свои честолюбивые размышления. И по привычке одной рукой подкрутил седеющие усы, второй поправил саблю на поясе, украшенном серебром. Нынче в польской армии много деятельных и способных полковников. Правда, они почтительно приветствуют тебя, громко звеня шпорами на сафьяновых сапогах, а в то же время некоторые из них, за льстивыми улыбками на лицах, скрывают бунтарские мысли…

Потоцкий подумал о своих самых доверенных полковниках. Скшетуский, сообщая о бунте казаков Черкасского полка на Запорожье, ссылается на традиции европейских правительств, которые высоко ценят честь и достоинства своих воинов. Этим он как бы хочет оправдать казаков, которые в последнее время явно выражали недовольство политикой Короны. Полковник Кричевский не может разорвать узы кумовства с бунтовщиком Хмельницким, которые связывают его и довлеют над ним, как фатум. А полковник Мрозовицкий все время находится в гуще казаков… Снова среди казаков, гунцвот! Даже в речи его чувствуется подражание жаргону казачьего плебса.

Гетман беспомощно развел руками. Такое нынче время! Именно такие полковники, как Мрозовицкий, Хмелевский, и могут помешать развитию опасных событий на Украине!..

— Пригласите ко мне пана Мрозовицкого!

Срочно вызванный к гетману полковник только что прибыл из Мазовша, где он несколько недель инспектировал войска местных магнатов. Там он выяснил, что каждый из магнатов по собственному почину обучал военному делу свои войска, снаряжал и обмундировывал их по европейскому образцу. К тому же магнаты враждовали между собой, как чужестранцы. Вместо того чтобы стать опорой государства, они ослабляли его военную мощь.

— Удалось ли пану Мрозовицкому выяснить что-нибудь в Мазовше? — спросил непонятно зачем Потоцкий, который уже знал о положении дел из письменного донесения Мрозовицкого.

— Правда, я затратил много времени, ваша милость, но зато мне удалось досконально изучить положение военных дел у магнатов. И прямо скажу — для Речи Посполитой нет никакой пользы от воеводских войск. Да, каким-то чудом там вдруг оказался еще и пан Самойло Лащ…

— Не чудом оказался, а послан мной, пан полковник. Я вынужден был выслать его туда после досадной неудачи с Хмельницким в Чигирине. Пан Самойло Лащ, к сожалению, нарушил военную дисциплину, настолько обесславил себя, что держать его там больше нельзя. До тех пор покуда не поручат ему настоящее военное дело, он будет пьянствовать, развратничать, умножая и дальше свои позорные баниции и инфамии.

— Как досадно… Satur na twarz Rzeczypospolitej.

— К сожалению, Satur еще пригодится королевским войскам. Но я вызвал вас, пан Мрозовицкий, по весьма неотложному делу.

— Снова неотложное дело? Неужели война в Европе угрожает и нашей стране?

— Да, угрожает, пан полковник. Нам на Украине сейчас нужны именно такие полковники, как вы. Кажется, вы когда-то стремились туда, не так ли? Сейчас мы должны направить Корсуньский полк в Кодацкую крепость, чтобы сменить там казаков Черкасского полка. Часть корсуньских казаков поведет полковник в Кодак, а вас я назначаю наказным атаманом оставшихся в Корсуне реестровых казаков. В Чигирин для усиления гарнизона жолнеров я направил ротмистра Ежи Скшетуского. Вы, пан Станислав, должны завтра же выехать в Корсунь. Дело неотложное! И прошу пана полковника…

— Прибыл полковник Станислав Хмелевский! — вдруг доложил маршалок дома, заставив коронного гетмана вздрогнуть от неожиданности.

4

Хмелевский уже успел прийти в себя после тяжелой и спешной поездки на Запорожье. Возвращаясь, он имел возможность проанализировать обстановку, сложившуюся после бегства Хмельницкого. Хмелевский уважал Хмельницкого, как друга своей юности. И хорошо знал его свободолюбивую, упрямую натуру. Но только ли для самозащиты он так охотно принимает на днепровские острова свободных воинов с Украины? Во время дружеской беседы с Хмелевским Богдан сообщил ему о том, что «их собралось уже, пожалуй, на два полка». Почему именно на два, а не просто полк с пятью или несколькими сотнями?

В большом кабинете коронного гетмана Хмелевский увидел задумавшегося полковника Мрозовицкого. Он знал, что не только королевские гусарские полки стараются заполучить себе Мрозовицкого. Представители четырех казачьих полков приезжали к коронному гетману с просьбой назначить его в их полк. Среди них были и корсуньские казаки.

— Привет и уважение полковнику-рубаке Мрозовицкому, как называют вас украинские казаки, — дружески поздоровался Хмелевский. — Морозом-Морозенком уже окрестили пана приднепровские казаки…

Коронный гетман Николай Потоцкий, услышав приветствие Хмелевского, улыбнулся и одобрительно кивнул головой. У Хмелевского тотчас поднялось настроение. Значит, коронный гетман в хорошем расположении духа и с ним можно говорить откровенно.

— Пану Хмелевскому придется сегодня же доложить его величеству королю о своем разговоре с Хмельницким, — начал Потоцкий. — Король собирается выехать как будто бы в Белоруссию. Пан полковник должен успеть встретиться с ним до отъезда. Его величество король, возможно, и не пригласит меня, коронного гетмана, на эту аудиенцию. Поэтому прошу пана Хмелевского доложить мне о положении дел на Украине, чтобы нам вместе подумать, как разумнее, так сказать, изложить королю о развертывающихся там грозных событиях. Подчеркиваю — грозных, ибо, как я понимаю, они для шляхты не предвещают ничего хорошего.

— А стоит ли, ваша милость пан коронный гетман, так преувеличивать? — спросил Станислав Хмелевский, удивленно пожимая плечами.

— Пан считает наши дела блестящими?

— Не совсем блестящими, уважаемый пан гетман. Ведь обеспечение мира на границах и безопасность нашего государства являются делом первостепенной важности для нашего правительства. А полковник Хмельницкий прежде всего, надо думать, заботится о своей собственной безопасности.

— Заботится о собственной безопасности или угрожает государственной? Ведь это он подстрекает казаков реестровых полков к неповиновению…

— Казаки, возглавляемые преследуемым полковником, конечно, собираются вокруг него не для забав. Об этом нам, воинам, следует хорошо помнить! Хмельницкий, очевидно, будет опираться на них, если мы станем настаивать на его казни. К счастью, пока что все зависит от нас самих… Мне также ясно, что Хмельницкий не ради шутки уговаривает реестровых казаков отказаться от государственной службы. Да, действительно подстрекает. Если мы попытаемся схватить его на островах, он будет защищаться изо всех сил. Поэтому я думаю, что ваша милость всесторонне обсудит с королем, как поступить с ним.

— А более конкретно?

— Не понял, ваша милость…

— Хочу услышать мнение полковника о том, следует ли Короле вести переговоры с банитованным или поручить нашим вооруженным силам языком оружия вести этот принципиальный разговор с изменником?

— В момент ссоры с полковником Хмельницким, ваша милость, разговаривать с ним языком оружия было бы большой ошибкой. Ведь так называемая измена его — это не что иное, как досужий домысел пана Пшиемского, который лопнул, как мыльный пузырь. Хмельницкий категорически отбрасывает какое бы то ни было обвинение в измене, а значит, он со всей решительностью будет защищать свою честь. Да и король, кажется, не верит в виновность своего протеже.

— О, вижу, пан полковник вернулся с Украины совсем перепуганным. Ну что же, придется нам с вами поспорить у короля…

— Нет, у короля, ваша милость пан коронный гетман, я, воин, спорить не буду! Королю виднее, он верховный хранитель наших законов.

— Так пан полковник сводит роль коронного гетмана к простому исполнителю воли короля?

— Ваша милость, прошу прощения, тоже жолнер Короны в короля…

— Позволите ли вы мне высказать свое мнение по поводу вашего спора? — спросил Мрозовицкий, поднявшийся с кресла. Он видел, что следует ему вмешаться в этот горячий спор двух воинов, переходящий в ссору! Ему нравилась принципиальность Хмелевского, и его удивляла заносчивость коронного гетмана.

Потоцкий оглянулся так, словно ждал удара, готовый дать достойный ответ. Но что ответишь? Полковник лишь просит разрешить ему высказать свое мнение.

— Прошу пана, — процедил сквозь зубы Потоцкий.

— В воеводствах распространяются упорные слухи о восстании хлопов на Подольщине. Около трех тысяч вооруженных людей объединились вокруг Кривоноса. А его сын, недавно возвратившийся из Франции, собрал в Европе целый полк казаков и, говорят, намеревается объединиться с Иваном Богуном. В лесах вокруг Роси, что за Белой Церковью, группируются воины Вовгура. Поговаривают и о черкасских казаках, взбунтовавшихся на Запорожье. Сумеет ли справиться с ними полковник Вадовский, опираясь лишь на сотню поляков, служащих в его полку?.. На все это не следует закрывать глаза, оценивая силы Хмельницкого. Ведь именно Хмельницкий сделал атаманом этого загадочного сына Кривоноса. А действующие на Подольщине Кривонос и Богун — его побратимы! Мне кажется, что, докладывая королю, надо учитывать это обстоятельство. Осмотрительность воина — это то же оружие, уважаемые панове! В такой сложной обстановке пренебрегать ею было бы безумием…

5

До сих пор личное счастье обходило стороной подстаросту Чаплинского. Но на шестом году своего безнадежного вдовства он похитил в разрушенном гнезде Хмельницкого в Субботове девушку. Такую прекрасную, что все соседи завидуют!

— Что же ты сидишь взаперти, моя голубка? — с упреком говорил он Гелене.

— Подумаешь, какое диво замкнутая дверь! Пан Богдан рассказывал, что молодые файные турчанки всю жизнь сидят в своих сералях, не показываясь на бесстыжие глаза мужчин…

— Дразнишь меня, Геленка? А вон соседи уже говорят, что ты живешь со мной невенчанная…

— Пусть привыкают, уважаемый пан Данило. После венца перестанут удивляться.

Гелена теперь не столько радовала вдовца своим согласием на брак с ним, сколько поражала ежедневной отсрочкой их свадьбы. Побег Хмельницкого являлся для нее интересным приключением, и разговор об этом она сводила к шутке.

— Теперь пану Данилу и впрямь нечего спешить. Сколько времени уже живу в его доме, согласилась обвенчаться с ним, соседи об этом знают…

Но дверь в свою комнату Гелена всегда держала на замке.

Однажды во время такого разговора Чаплинского со своей невестой приехал к нему молодой гусарский ротмистр Ежи Скшетуский. На просторном подворье подстаросты стояло около десятка оседланных коней. От разгоряченных быстрой ездой лошадей поднимался пар, гусары, разминаясь, ходили по двору, размахивая руками, чтобы согреться.

Молодой ротмистр передал своего коня джуре, черкасскому казаку Дорошу, и, разминаясь, направился к дому подстаросты. Дворовый казак едва успел опередить ротмистра Скшетуского, чтобы предупредить хозяина.

— К пану подстаросте прибыл пан гусарский ротмистр!.. — сообщил казак хозяину дома.

В другое время Чаплинский поспешил бы во двор, встречать непрощеного, но желанного гостя. Ежи Скшетуский был его сообщником в ловле Хмельницкого и обещал, ссылаясь на коронного гетмана, всяческую поддержку в укреплении его положения в Чигирине. Но такой ранний гость, именно в тот момент, когда Чаплинский разговаривал сквозь запертую дверь со своей будущей женой, помешал ему. Вот уж, право, непрошеный гость хуже татарина.

— Иду! — сердито ответил Чаплинский дворовому казаку.

— Рад видеть пана уже хлопочущим в такую рань по хозяйству! — воскликнул бойкий ротмистр, ступив на порог.

— Хозяйствуем! — в тон ему ответил Чаплинский. — Матка боска, в такую стужу пан ротмистр отважился в дальнюю дорогу верхом! Не татары ли снова напали, пан Ежи?

— Почти татары, уважаемый пан! Весть о побеге Хмельницкого привела в ярость коронного гетмана, и он срочно послал меня разведать, что здесь у вас происходит. Что у вас слышно об этом проклятом беглеце? Здесь на Приднепровье находится и мой отец в качестве посла его величества короля. Удивляюсь, пан подстароста: как это могло случиться, где была стража?..

— Все из-за несогласованности, уважаемый пан ротмистр. Да, из-за несогласованности и многоначалия в решении таких важных государственных дел. Как вам уже известно, наш полковник Кричевский тоже в этом посольстве, хотя было бы лучше, если бы там вместе с полковником Хмельницким находился пан Пешта. Такая неразбериха произошла, уважаемый пан Ежи!.. Как хорошо, что вы приехали сейчас. А то уж и я собирался немедленно выехать к его милости пану Николаю…

— Пан коронный гетман почти в отчаянии отправился в Варшаву. Он хочет перехватить королевского посла пана Хмелевского. А здесь такое смятение…

— Говорят, будто бы пан Владислав… его величество король упорно защищает здрайца[24] Хмельницкого. Не понимаю, уважаемый пан, зачем тратить столько энергии на одного ненадежного человека! Бездельники в хуторах надеются, что его величество король сам переселится на южную границу, чтобы добиться единства народов Речи Посполитой.

— Пан подстароста лучше бы не прислушивался ко всякой болтовне хлопов. Кроме короля в стране есть еще и урожденная шляхта, пользующаяся правом вето в сейме, и войско во главе с…

А в это время поспешно вбежал дворовый казак.

— Какое счастье, уважаемый пан подстароста! К нам во двор въехал целый отряд варшавских гусар! Сам пан Кричевский сопровождает полковника Тобиаша Скшетуского!

— О, прекрасно, наконец настиг меня отец!

Подстароста Чаплинский так был встревожен этим сообщением, что не мог и слова вымолвить. Да и было отчего! Коронный гетман посылает полковника Скшетуского только по особо важным делам. Правда, он чуть было не упустил Хмельницкого в приднепровских лесах. Если бы не упорство его сына, Хмельницкий давно уже морочил бы головы московским боярам, а возможно, и царю.

Засуетился подстароста. Он еще не успел принять в своем доме гусарского ротмистра, своего верного и надежного союзника, а во двор уже въехал его отец — не менее настойчивый поборник более лояльных действий, направленных на подчинение украинских хлопов.

Следом за сыном полковника Чаплинский выбежал во двор.

6

В столовую, где за столом сидели важные гости, вошла и Гелена. В праздничном наряде, который носила еще на хуторе в Субботове, и в расшитых сафьяновых сапожках. Она была бледна, как после перенесенной болезни, но когда увидела гостей, покраснела, и ее далеко не детские голубые глаза заблестели.

Ее появление было неожиданным даже для самого хозяина дома. Ведь на его просьбу открыть дверь своей комнаты ответила отказом. Неожиданная девичья выходка встревожила Чаплинского.

— Доброго вам здоровья и приятного аппетита, уважаемые панове, — подчеркнуто просто поздоровалась она с гостями.

Отец и сын Скшетуские поднялись из-за стола, их примеру последовал и Чаплинский. Гелена заметила, что он нисколько не обрадовался ее приходу, а, наоборот, был удивлен и даже расстроен. Из вежливости он заставил себя улыбнуться и пошел ей навстречу.

Однако хозяина дома опередил молодой Скшетуский. Он сразу понял, что это и есть та невеста, которой гордился Чаплинский и о которой так много говорят жители Чигирина.

Ежи Скшетуский не ожидал, что сиротка, приемная дочь Хмельницкого, может оказаться такой красивой девушкой. Избалованный варшавскими женщинами, молодой человек на какое-то мгновение оторопел. Красота девушки поразила его, как удар молнии. И только слова Гелены отрезвили его. Вспомнив об обязанностях гостя и кавалера, ротмистр галантно поклонился ей. Гелена не торопилась протянуть ему руку, однако и не протестовала, когда Ежи Скшетуский нежно взял ее под руку и подвел к свободному креслу, стоявшему рядом с креслом Чаплинского.

Встреча юной девушки и молодого ротмистра длилась не больше минуты. Но в жизни двух молодых людей она стала роковым рубежом, наложив свой отпечаток на весь завтрак у подстаросты.

Данило Чаплинский, как и во всяком деле, и здесь оказался недальновидным человеком. Великосветский жест ротмистра воспринял, как проявление уважения ко вкусу хозяина. И на лице у него заиграла довольная улыбка. Зато Скшетуский понял, какие чувства пробудил у девушки ротмистр. Не ускользнуло от него и то, какое впечатление произвела она на его сына, и это встревожило полковника. Какая-то оказаченная девушка, пусть и шляхетского рода, так пленила избалованного столичными любовными приключениями молодого человека! Не потому ли зарделась и Гелена, когда садилась рядом со своим женихом?

— Пана Данила, кажется, можно поздравить с невестой! — произнес полковник.

Скшетуский поднял кубок, наполненный гостеприимным хозяином Чаплинским. Он думал, что девушка по своей скромности не одарила его таким же пылким взглядом, каким она окидывала то полковника, то его сына. «Взгляд засватанной», — убеждал себя Чаплинский.

— Дзенькую бардзо, уважаемые панове. Мы бы уже обвенчались на праздники, если бы не эти страшные события у нас.

— Вам не следовало откладывать, ибо события только разворачиваются, — посоветовал полковник Скшетуский. — Очевидно, пану подстаросте лучше было бы выехать в Луцк или Гродно для этой брачной мессы. Такое событие в жизни молодой паненки бывает только раз.

— А я, уважаемые панове, не советовал бы спешить, — возразил молодой Скшетуский. — Венчаться молодой паненке надо бы в более спокойное время, чем нынче. К тому же сейчас зима, морозы, путь дальний…

Гелена вдруг вскочила из-за стола и почти убежала из столовой, окинув молниеносным благодарным взглядом Ежи Скшетуского.

Вместе с хозяином он поднялся с кресла. А дверь за Геленой уже закрылась, затихли и ее шаги. Они снова должны были сесть за стол, не взглянув друг другу в глаза. Завтрак продолжался так же принужденно, как и начался.

— Такие поступки свойственны невестам, — оправдывал неожиданный уход Гелены Чаплинский.

— Вся вина за ее поступок ложится на меня, уж слишком я настаивал на немедленном венчании, — успокаивающе промолвил полковник Скшетуский. — Молодые паненки, по давней традиции, не особенно радуются этому событию, когда они расстаются со своей цветущей юностью!.. Во всем виноват я, пан Данило…

— Стоит ли обращать внимание, уважаемые панове, на девичьи капризы? Гелена воспитывалась в казачьей семье…

— Воспитывалась в семье одного из образованнейших в наше время казачьих полковников, уважаемый паи Чаплинский! — решительно возразил Тобиаш Скшетуский. — Кстати, я только что возвращаюсь от него, куда ездил по поручению короля и коронного гетмана. Его не только полностью реабилитируют, отбросив поспешные, надо сказать, наветы полковника Пшиемского, но и предложили ему возглавить Белоцерковский казацкий полк!

Чаплинский, услышав это, только раскрыл рот, втягивая воздух, словно его не хватало в комнате. Слова полковника приоткрыли перед ним страшную действительность: простит ли ему обласканный королем полковник разбойное нападение на его усадьбу, в которой к тому же умерла его жена? А он, зная об этом, еще настойчивее торопил своих поджигателей.

Но молодой Скшетуский горячо возразил:

— Это позор для польской шляхты! Одно дело — реабилитировать хлопского полковника, а другое — награждать его за предательские деяния.

— Уже точно установлено, что никакого предательства с его стороны не было. Ежи, опомнись, — прервал его отец.

— Нет, было! Я лично разговаривал с полковником Пшиемским, который собственными ушами слышал о сговоре Хмельницкого с графом Конде. Разумеется, родственники французских королей, пребывающие в нашем королевстве, всячески будут выгораживать Хмельницкого. Говорят, что король Владислав направил королю Франции письмо с извинениями. Хорошего короля выбрала себе шляхта, может гордиться им…

— Ежи, о таких вещах не говорят в гостях!.. Мне стыдно за сына, за его невоспитанность и неуважение к Короне. Довольно, Ежи, оставим этот разговор… Так когда же пан Чаплинский приглашает нас на свое свадебное торжество? — спросил полковник Скшетуский, стараясь переменить тему разговора.

Чаплинский смутился. Теперь, когда весть о реабилитации Хмельницкого пронизала его холодом от головы до пят, он и сам не знал, состоится ли это желанное событие. Пойдут прахом все его старания обесславить Хмельницкого. Теперь он жестоко будет мстить за это. А ведь известно, каким бывает в гневе этот хлопский полковник…

— Не следует торопить пана Данила, уважаемые панове. Известно ведь, как утверждает кто-то из мудрецов, что замужество для молодой паненки — это глубокая пропасть, в которую мало кто из них бросался по собственной воле. Надо подождать до весны, когда распустятся цветы и у невесты будет другое настроение. Да и этот искусственно поднятый шум утихнет… — посоветовал Ежи Скшетуский.

Чаплинский даже не все понял из того, что говорил ротмистр. Только отец уловил в словах Ежи какие-то его личные расчеты и надежды. Очевидно, у него были свои тайные намерения в отношении молодой невесты хозяина дома.

7

Уходит, уплывает зимняя пора, приободряются воины. На днепровские острова слетаются ранние птицы, сходятся казаки.

— Состоится ли поход на море или от моря? Кто поведет казаков? — раздаются вокруг голоса.

— Долго ли, батя, будем жить на этих островах?..

— Уже недолго, Тимоша. Видишь, уж птицы прилетают с юга…

Снова, в который раз, утром выходил задумавшийся Богдан из зимовья. «Кто поведет? На море или от моря?» — терзали его сомнения. Одному Тимоше разрешает он бродить с ним по островным дебрям и тальнику. Светлеет кора на осокорях, наливаются почки на лозе и иве. Шумит вскрывшийся Днепр.

— Вижу, Тимоша, ты уже поправился, повеселел.

— Расту, батя. Бабушка Мелашка говорила, что хлопцы моего возраста растут быстро. Вот Мехметка почему-то не растет.

— Тебе развлечение с ним, а ему неволя. Как тут будет расти Мехметка, коль его угнетает подневольная жизнь?

Богдан оглядывал юного и стройного, как молодой дуб весной, сына. Даже следы оспы на лице, казалось, сглаживались, придавая ему мужественность. За красным поясом торчал новенький пистоль, привезенный казаками из Франции, а на боку висела сабля.

— Кресало и трут в кармане держишь? — поинтересовался Богдан, отвлекаясь от тягостных мыслей, навеянных пробуждающимися предвестниками весны — шелюгами.

— А где же быть кресалу и труту, когда оттепель наступает? Здесь, на островах, весна такая обманчивая. А я привык остерегаться каждого.

— Вот и хорошо, Тимоша, что сберег себя до нашей встречи. Сейчас, пока мы вместе, Тимоша, ни одна душа не посмеет тронуть тебя даже пальцем…

— Теперь и я уже сильным стал, никого не боюсь. Я очень подружился с татарчонком. Ведь можно нам, православным, дружить с ним?

— А почему же нельзя? Православие не мешает дружбе, Тимоша, как и мусульманство. Есть похуже дела… Ведь хлопец помогает тебе изучать их язык. Вот на этом языке и будем мы с тобой о своем при посторонних разговаривать… Ничего, говоришь, не боишься? А чего тебе бояться, казаче, когда рядом с тобой отец? Да хорошему воину и Люцифер не страшен. Вот наш Юрко маленький, пускай он боится…

— Весной мы их сюда на острова возьмем! Бабушка Мелашка будет нам уху варить, а мы с Мехметкой Юрка научим разговаривать по-татарски.

— Посмотрим, как дальше будет с Мехметкой. Вот тебя не знаю, куда пристроить на случай боя. Забирать детей и бабушку сюда не будем. Лучше мы сами к ним вернемся.

— А как же быть с богопротивным Чаплинским да с Пештой?..

Богдан хотел что-то объяснить сыну, но лишь махнул рукой, услышав шум, доносившийся из зарослей ивняка. Из-за бугра показались казаки, спешившие за быстрым Петром Дорошенко.

— Наконец-то! С самого рассвета выглядываем тебя, — обрадовался Богдан.

8

Было еще раннее утро. Морозное на заре, оно пощипывало за пальцы. А когда на горизонте из-за изломанной стены облаков выглянуло затуманенное изморозью солнце, сразу потеплело.

— Ну, батько, насилу переправились мы с ними через залив.

— Надо и нам с тобой уходить отсюда на степные просторы к людям. Да вот и они, — показал Дорошенко на группу воинов.

— Что, не узнаешь меня, Богдан? Правда, я небритый, но не к теще же в гости приехал, — усмехаясь, промолвил коренастый казак.

— Федор Якубович! Вот так обрадовал, Вешняк! Да я тебя, как бога на Иордане, жду здесь, на днепровских кручах. Давай-ка, братец небритый, поцелуемся с тобой, как на Новый год.

Вешняк знал со слов Дорошенко о том, что Хмельницкий именно его с нетерпением ждет на здешних островах. Ему теперь недоставало не столько атаманов-помощников, сколько хорошего советчика-друга.

— Кажется, и просторно на Низу, но у тебя тут тесновато. — Вешняк окинул взглядом шелюги и осокори. И сколько мог охватить взором — всюду между деревьями слонялись воины.

— Мы собираемся уходить отсюда вон в те леса.

— Видел я и там людей. Разумно поступаешь, Богдан. Воинам необходим простор. По совету Дорошенко, мы там оставили и новичков.

— Чигиринцы или сборные люди? — поинтересовался Богдан.

— Большинство наших казаков, с которыми мы воевали под Дюнкерком. А с ними и чигиринские новички, ирклеевские казаки, подброшенные нам Карпом.

— А это случаем не Демко из сотни Пушкаренко, который воевал тоже под Дюнкерком? — спрашивал Богдан, присматриваясь к казаку, стоявшему рядом с ним.

— А кто же другой, как не он, пан атаман? Демко и есть, — засмеялся казак, поглаживая черные усы. — Да нас тут у Федора Якубовича наберется немало. А там еще ирклеевские добровольцы пристали. Сейчас, с наступлением весны, на обоих берегах Днепра поднялось столько людей. Прослышали от кобзарей, что вы, полковник, к какому-то походу готовились?

— Хоть какой-нибудь, лишь бы поход? — поинтересовался Богдан, улыбаясь Вешняку.

— Да уж как заведено. Без военных походов казак хиреет, — поддержал Вешняк и оглянулся на своих товарищей.

Казаки ответили на слова атамана дружным хохотом. Засмеялся и Тимоша. Ведь он тоже чувствовал себя частицей этого товарищества. Рядом с ним его отец, казацкий полковник, а вокруг сотни вот таких Демко с улыбающимися лицами, с решимостью во взгляде. И вон атамана какого подобрали себе, крепкого, как дубовый комель. Опережая весну, они тянутся на степные просторы, ища свободы и независимости от коронной шляхты. У каждого из них мушкет, привезенный из-под Дюнкерка, длинная, с бронзовой рукояткой драгунская сабля на кожаном ремне. Да и одеты все как один в добротную форменную одежду. Из-под смушковых шапок поблескивают бритые затылки, за правым ухом свисают оселедцы. Казаки!

И снова заговорил Вешняк, словно продолжал давно начатый разговор с Хмельницким:

— Люди на Приднепровье и в степях ждут освобождения. Там такую кашу заварили коронные гетманы… — В эти слова Вешняк хотел вложить все свое неудержимое желание освободиться от панского ярма, от иезуитских ксендзов и даже от власти Польской Короны… — Ведь польские войска подошли уже к Корсуню, заполонили украинские села.

— Дышать не дают они нам, пан Богдан, — поспешил дополнить Демко.

Дубравы и шелюга на островах кишели вооруженными людьми. От их сдержанного шума, казалось, гудела промерзшая земля. С востока поднимались тучи, наступала оттепель. На острове все дышало военным предгрозьем.

— Все ли перебрались на остров? Тесновато становится здесь осокорям да вербам, — промолвил Богдан, по-хозяйски окидывая взглядом оживленных казаков, окружавших его.

— Почему все? Разве не видишь по вооружению, что большинство прибывших на это свидание — участники боев под Дюнкерком? А это… — продолжал Федор Вешняк, посмотрев на высокого, в шляхетском бурнусе мужчину.

— Это я, Горуховский, уважаемые панове, Янчи-Грегор Горуховский, наконец-то добрался сюда вместе с подолянами. И привел с собой немало польских жолнеров. Они там. — Он наугад указал рукой в сторону заросшего многолетними камышами рукава Днепра.

Богдан оживился:

— Вот уж кого не ожидал! Рад видеть пана часового мастера воином на наших островах. Только что же это пан без оружия? — И подошел к слуге Радзиевского, корчмарю. «Может быть, он подослан шляхтой» — мелькнула мысль. — Был слугой корчмаря, почему бы не стать еще и шпионом?» Богдан посмотрел на Вешняка.

— Оружие мне не по силам, уважаемый пан полковник. Прежде часовым мастером был, а век думал доживать, служа в корчме, — рассудительно промолвил Горуховский.

— А теперь еще казаком-нетягой захотел стать? Или, может быть, с каким-нибудь поручением от пана Иеронима прибыл?

— Обреченный и я… Пану Иерониму надо было самому как-то выкручиваться, заметать следы своих тайных услуг королю. Если уж и пришел с поручением ваш покорный слуга, только от простых польских жителей из-под Варшавы. Я благодарен пану старшине за то, что он разрешил мне присоединиться к его отряду.

Слова Гороховского напомнили Богдану о волнениях поляков, угнетенных шляхтой. Поэтому и острова с каждым днем пополняются людьми, как Днепр водами во время весеннего половодья. Люди идут на эти заброшенные острова, надеясь на что-то лучшее. Неужели только в военных походах на турок будут искать утешения изгнанники из родных, отцовских селений? Точно пчелы за первым весенним взятком, устремляются воины на Запорожье!

Богдан и сам не мог разобраться, что больше всего волновало его, заставляло задумываться: или несметное количество воинов, которые шли к нему на острова, или то, что вместе с украинцами к отрядам восставших присоединяются и польские крестьяне и мещане. И до них дошла весть о том, что обиженный субботовский полковник королевской службы ушел на Сечь.

Давно уже, еще со времени гибели Ивана Сулимы, у взбунтовавшихся казаков, впитавших с молоком матери дух свободолюбия и товарищества, не было вожака, которому бы так же чувствительно, как и им, шляхта разила душу. Томаковский Рог притягивает их, как тепло весеннего солнца. Идут сюда старшины, сотники, куренные атаманы. Сама судьба надоумила и Вешняка, прислав его на помощь. Их сплачивали жажда мести за поражение у Кумейковских озер и беспросветная жизнь, а победы и угрозы гетмана Потоцкого принуждали объединяться в воинские отряды.

— Вижу, Федор Якубович, что вы совсем оголили Корсуньский полк…

Вместо Вешняка поспешил ответить Богдану кто-то из прибывших казаков:

— Мы не корсунцы, а черкасцы. А вон те из Умани, а за ними, кажется, белоцерковцы. В волостях стали формировать полки, забирая всех поголовно. Даже тех казаков, которые исключены были из реестров. Прошел слух, что коронные полковники поведут их на острова — искать бунтовщиков. Вот люди и воспротивились.

Богдану было над чем задуматься. Ведь людей надо было накормить, вооружить, обеспечить порохом. А с кем посоветуешься? Разве что с сыном, который стоит рядом, нервно подергивая саблю в ножнах. Ему тоже досталось: прикидывался татарчонком, подружившись с пленником, лишь бы не пронюхали коронные, чей он сын.

— А не побоитесь коронных гончих? — вдруг громко спросил Богдан. Он обращался сразу ко всем — к ирклеевцам, к черкасцам, к уманцам и подолянам, держа свою руку на плече Вешняка, словно впившись в него.

— Да что ты говоришь, полковник! — откликнулся белоцерковец. — Нашим людям теперь не страшен сам дьявол из пекла. Они достаточно натерпелись от польских шляхтичей, которые разоряют и уничтожают их! Наши хлопцы советуют громче кликнуть тех, которые в селах и хуторах только и ждут подходящего момента. А такой момент наступил для украинцев. Смогут ли наши кобзари всюду побывать, — ведь край большой, людей вон сколько наплодилось. Ведь многие до сих пор ничего не ведают о твоих, полковник, распрях с Короной.

9

Нынешняя зима не так морозами и обильными снегами донимала коронного гетмана Потоцкого, как зловещим оживлением простых людей. Даже в Галицию добрались кобзари. Поэтому коронному гетману приходилось посылать в староства своих урядников с грозными приказами:

— Повелеваю выловить всех злостных кобзарей, зачинщиков хлопского бунта, и посадить их на колы.

Коронному гетману Потоцкому снова надо было готовиться к военному походу на приднепровские степи. Дозорные гетмана доносили о том, что кобзарей в селах не уменьшается, их бунтарские голоса раздаются и на дорогах. С каждым днем их становится все больше. Они в своих думах и песнях призывают людей к неповиновению.

Даже в Бродах вдруг услышали кобзарскую думу о коронном гетмане:

Помимо этого, ежедневно получаемые сообщения с Низа не только вселяли тревогу в душу гетмана, но и пугали его своей угрожающей неотвратимостью.

…Поднимается люд не только на Томаковском Роге. В рвах крепости, построенной накануне Нового года воинами Хмельницкого, в землянках выступила подпочвенная вода. Под лучами весеннего южного солнца быстро таял снег, широко разлился полноводный Днепр.

В приднепровских лесах наскоро сооружались новые курени, шатры по татарскому образцу. Низовье Днепра, как река талой водой, заполнялось людьми. На дорогах, в селах кобзари своими думами призывали народ уходить на Низ:

Эти новые думы и песни уже звучали не только в городах и селах, но и на Днепре. Долетали они и на острова, на Запорожье, поднимая воинственный дух не только у молодых, но и у пожилых казаков, воодушевленных идеей вольности, военных походов. Теперь уже не Богдан Хмельницкий искал куренного атамана, а он сам вместе с сечевыми старшинами шел к нему на Томаковский Рог.

— Тесновато уже тебе, Хмель, на Томаковском Роге, — старались они завязать разговор с полковником.

— Не весна ли вон натягивает шатры и на побережье Днепра, рядом с островами, — отвечал Богдан. — Люди ищут путей для спасения, а приходят к нам. Да разве всех разместишь на острове? Вижу, что мне не усидеть тут. Казаки рвутся в поход.

— Как раз пришла пора начать поход против турок. Ведь сам знаешь, татары в друзья напрашиваются. Туган-бей со своей вооруженной саранчой стоит у ворот Крыма. Если и в самом деле собираешься идти войной на турок, то лучше бы двинуться по суше, в обход. Туган-бей снова присылал к нам своего посла, да и сам собирается приехать для переговоров. Мы живем с ним в мире, вот он и набивается к нам в кумовья.

— Вижу, живется вам тут несладко, коль уже и крымчаки союз предлагают. Лучше бы уж с Москвой сближаться, чем с татарами, или уйти на поселение…

— С Москвой советуешь сближаться? Были уже наши и на поселениях. А как же свой родной край? Оставить на разорение шляхте? Не то советуешь, полковник, — горячился куренной атаман. — Ты прав, одних нас уничтожат. Тебе самому хорошо известно, что шляхтичи начали строить свои фольварки уже далеко за пределами Чигирина. Кажется, они хотят еще потуже затянуть петлю на шее нашего народа. Они преградили запорожцам все пути к родному дому, поставив дозорными над нами таких же, как мы, только реестровых казаков. Думаешь, нам легко вступать в союз с Туган-беем? А все же мы советуем тебе не трогать крымчаков. Сейчас не время нам ссориться с Туган-беем. Именно в интересах мира мы вынуждены дружить с ним. А что он настойчиво добивается союза с казаками, нам на руку. Он сейчас готовится к войне со шляхтой, поднял тысячи воинов, вооруженных только мослаками.

— Известно ли об этом коронному гетману или запорожцы помогают татарам скрыть от ляхов их замысел?

— Чтобы Потоцкий да не знал!.. — по-заговорщицки улыбнулся Лутай. — Говорил же тебе, что караулят сейчас у нас черкасские казаки, которые все выспрашивают у нас о Туган-бее… Если ты, полковник, собираешься в морской поход, так надо бы тайком готовить чайки. У нас на островах их мало припрятано… Может, кликнуть сюда мастеров да приступить к постройке судов? Мы видим, как люди все идут и идут к тебе.

— Горе их гонит сюда, братья казаки. А мастера для стройки чаек найдутся. Мать наша, Украина, вдосталь пришлет их!

— Ты словно какую-то мудрую загадку задаешь нам, полковник, — многозначительно улыбались запорожцы.

— Зачем нам гадать, словно мы боимся кого-нибудь? Коль надо на турок, так и на них пойдем. К тому же по суше легче обойти их, да и дороги нам знакомы. Болгары поддержат, давно нашей помощи ждут. Вот послал недавно Вешняка своим наказным атаманом в прибрежные леса, ибо тесновато стало нам на островах, надо уходить отсюда…

Запорожские старшины верили Хмельницкому. Ведь каждый из них знал, какое дело поручил король субботовскому полковнику! Но почему полковник Хмельницкий говорил об этом как бы шутя? Не хлебнул ли он случайно для настроения, чтобы веселей и оживленней беседовать с наказным атаманом и с запорожскими старшинами? Ведь он заранее знал, что они приедут к нему за советом. Однако запорожцы по-своему смотрели на то, что Хмельницкий сосредоточивает полки в лесах на правобережье Украины.

— Что и говорить, столько казаков никогда не собиралось на Низу. Старшины черкасских казаков из Кодацкого гарнизона все спрашивают у нас: для чего, мол, полковник Хмельницкий собирает на Запорожье всю украинскую голытьбу?

— Только ли поэтому мы мозолили им глаза?.. Скажите им, что и сам полковник стал голытьбой по воле коронного гетмана. Но если мы объединимся, нам не страшны не только Кодацкая крепость, но и сам гетман Потоцкий. Не по душе и мне эти непрошеные хозяева на Низу. Нечего реестровым казакам вмешиваться в жизнь запорожцев. Идут люди в Запорожье — пускай идут, горькая судьба гонит их сюда.

— Давно известно, что горе объединяет людей, укрепляя их силу, — добавил один из сечевых полковников.

И Богдану Хмельницкому показалось, что запорожцы не зря приехали на Томак на такой большой чайке.

— Тут, брат Богдан, такое дело, — наконец начал серьезно запорожский атаман Григорий Лутай. — Вчера мы созывали совет. Казаки, старшины и атаманы пришли к такому единодушному мнению: вооруженных казаков под твоим началом собралось, почитай, в три раза больше, чем в Запорожском гарнизоне. Оружие у нас что надо, пороха достаточно, да и полковники у тебя — Вешняк, Ганджа Иван, Дорошенко — все как на подбор. Так не пора ли тебе завести казацкие порядки на Низу? Наше низовское войсковое товарищество решило передать тебе булаву и старшинские клейноды. Коронные старшины из Кодака слишком уж интересуются тобой.

— О том, что коронные старшины интересуются мной, я знаю. Думаю, что казаки Черкасского и Корсуньского реестровых полков скорее поддержат нас, а не ляхских старшин. Но мы уйдем с островов. Не будем мозолить глаза шляхте, вот она и успокоится. Надо заводить казацкие порядки и крепить Запорожскую Сечь, да так, чтобы паны шляхтичи дрожали перед пей да ума-разума набирались. Правильно решил совет. Реестровые казаки, несущие службу в Кодаке, не пойдут супротив сечевиков. А что касается булавы, то, может, вы несколько поспешили. Об этом узнают старшины в Кодаке, немедленно донесут коронному гетману. Это создаст лишние хлопоты и для нас. О черкасских казаках, которые находятся у вас, беспокоимся мы тоже, уверен, что они пойдут вместе с нами… А булава пускай побудет немного у запорожцев. Уйдем с островов, наладим добрые отношения с реестровыми казаками не только из гарнизона Кодацкой крепости, но и с теми, что в волостях. Вот тогда соберем и общий круг, изберем наказного атамана. На мне ведь свет клином не сошелся. Думаю, что хорошим атаманом на Низу был бы Максим Кривонос…

В курень, где Богдан Хмельницкий разговаривал с запорожскими старшинами, протиснулся Петр Дорошенко.

— Ну что там, Петр, в Чигирине, рассказывай, пусть и запорожские старшины послушают. А где молодые старшины твоих охочекомонных? — спросил Богдан.

— Вот я и привел их, но по дороге немного задержал Вешняк. А о Чигирине многое надо рассказать. Там полковник… Да вот и они прибыли…

— Дети здоровы? Как пани Мелашка справляется с ними?

— С пани Мелашкой и девочками все хорошо. Юрко рвется к отцу. Но тут вот еще напасть…

— Какая еще напасть, говори, Петр. Видите, братья запорожцы, мой старшина, по своей же земле, как злодей, пробирался в наш Чигирин. Только что вернулся оттуда, привел с собой людей… Но что за напасть приключилась?

— Чуть было до вооруженной стычки не дошло. Тут крымский мурза, сам перекопский бей, разыскивает запорожских старшин. На двух челнах приплыли к нам на остров. Мурза добивается встречи с наказным атаманом. Сказывают, что он со всем своим татарским войском подошел к Перекопу. Намеревается отомстить чигиринскому старосте Конецпольскому за нападение на них. Да остерегается запорожцев.

Богдан вопросительно посмотрел на запорожских старшин.

— Может, его примете тут? И нам интересно послушать. А ты, Петр, предупреди своих пушкарей, чтобы присмотрели за челнами Туган-бея. Да сообщи Вешняку, что прибыли крымчаки.

Запорожцы переглянулись между собой, удивленные такой напористостью задиристого Туган-бея.

— Конечно, примем его тут. Еще несколько дней тому назад он прислал к нам своих послов с просьбой встретиться с наказным нашего войска. Да уж принимай его ты, хватит быть гостем. Все равно от булавы тебе не отвертеться. Принимай Туган-бея. А старшинские клейноды и булава войска запорожского вон в челне.

— Как же это называется? — спросил Богдан и поднялся, чтобы снять со стены хоругвь с золотым орлом Короны, подаренную королем Владиславом.

— Это как в песне поется: «Да не жури меня, мать…» — засмеялись запорожцы.

— Хорошо, пускай будет как в песне. Желающих принять булаву запорожцев сейчас не так много, это я знаю. Ну что же, тогда созовем еще совет, там и решим, кому держать булаву. А сейчас вместе с вами примем мурзу Туган-бея. Петр, пригласи сюда мурзу!

10

Уверенный в своих силах, храбрый мурза с гордо поднятой головой вошел в курень Хмельницкого. Он был в расшитом бархатном жупане на дорогом меху, с украшенным золотом поясом. По-видимому, гордился им и нарочито выставил свой живот, чтобы казацкие старшины обратили внимание на трофейное золото на поясе. Резная золотая табакерка-рожок, как и персидский пистоль, торчали за поясом с левого бока, справа же висела кривая далматинская сабля на разукрашенной цепочке. Колчан со стрелами и упругий лук несли за мурзой два пленных перса. С мурзой вошел и толмач, приближенный турок, который когда-то воевал на стороне казаков.

Войдя в курень, мурза остановился. Он знал почти всех присутствовавших здесь старшин. Однако навстречу ему вышел не полковник Лутай, хотя именно к нему и приехал мурза, как к наказному атаману.

— Рады приветствовать нашего соседа-гостя, брата мурзу Туган-бея! Пусть аллах благословит тебя на нашей земле! — обратился к нему Хмельницкий на турецком языке.

Мурза был поражен его прекрасным стамбульским выговором, как и движением руки от чела до пояса. Так обычно приветствовали знатных людей во дворце у турецкого султана.

— Пусть аллах благословит дом сей, — растерянно ответил Туган-бей, не ожидавший такого приветствия Хмельницкого.

Движением руки он дал знак толмачу, что обойдется и без него, раз атаман запорожцев так прекрасно говорит по-турецки. Он сразу же понял, что перед ним находится изгнанный из Чигирина Богдан Хмельницкий, собравший на островах огромное войско.

Мурза подумал о том, следует ли ему говорить запорожцам о цели своего рискованного приезда на вооруженных галерах. Особенно с таким бесстрашным полковником.

— С благословения всемогущего аллаха приехал я к вам, запорожцам, по весьма важному делу, — наконец, поразмыслив, произнес Туган-бей.

— Мурза окажет мне, полковнику казачьего войска, находящегося тут на острове, большую честь, если изложит суть дела в присутствии всех наших атаманов. Высокочтимые кошевые атаманы поручили мне вести переговоры с вами, прославленным перекопским беем, — важно произнес Богдан Хмельницкий.

Туган-бей быстрым взглядом окинул атамана Лутая, и Богдан понял, что мурза до сих пор еще не может осмыслить, что произошло на островах.

— У меня тоже есть дело к нашему гостю мурзе Туган-бею, и я очень рад случаю обсудить его здесь, — продолжал Богдан Хмельницкий, подзадоривая крымчака.

— Что за дело, мой уважаемый хозяин, пусть благословит аллах богатство твоего ума! — горячо заинтересовался Туган-бей.

— Казаки подарили моему сыну пленного юношу, сына какого-то крымского бея. Мне хотелось бы…

— Мехмет-бала? Да это же сын одного из храбрейших крымских беев — Солимана-кара! — поторопился Туган-бей. — Мурза Солиман-кара приготовил большой выкуп за сына.

— Нам не нужно никакого выкупа, мурза-ага! Казаки не торгуют ясырем. К тому же Мехмет-бала подружился с моим сыном, который пообещал ему, что он вернет его к родителям.

Эта неожиданная весть совсем обезоружила воинственно настроенного Туган-бея, который тут же изменил план и решил по-дружески поговорить с казаками. Только теперь он охотно сел рядом с Богданом Хмельницким на ковер, разостланный казаками посреди куреня. У казаков нашелся и кальян для гостя, и турецкий чай. Богдан велел разыскать Тимошу и привести его вместе с татарчонком.

— Мурза Туган-бей намекнул нам а своей войне с королевскими войсками, — продолжал разговор Богдан.

Но мурза тотчас возразил:

— Не о моей войне, о разбойничьем нападении чигиринского старосты Конецпольского на крымские земли. Мы в это время воевали с персами, а бей Конецпольский напал на наших пастухов, разгромил аулы, убил много людей, пленил моих соотечественников, угнал их скот. Известно ли полковнику, какое значение имеют овцы, лошади, буйволы для Крыма и его населения? И особенно сейчас, в такой засушливый год, в Крыму, и когда мы воюем с персами…

— Все это мне известно… — сказал Богдан, гостеприимно подливая мурзе в пиалу горячего чаю. — Известно мне также, что убито много мирных жителей перекопских аулов. Не так давно и наши и ваши люди переживали подобные нападения, терпели убийства, грабежи и бесчинства. Мы, запорожцы, договорились прекратить всякие набеги на вас и будем свято придерживаться договора. Вот и мурзу Туган-бея сейчас принимаем у себя как своего гостя.

— Правду говоришь, благородный бей: вот уже два года, как мы не воюем с казаками. А староста Конецпольский бросил на нас реестровых казаков. Крымский народ именем аллаха заклинает нас, воинов, отомстить Конецпольскому и отобрать у него ясырь. И клянусь, — мурза грозно поднял руку с золотыми браслетами и перстнями, — что до тех пор, покуда эта рука не поставит шляхту вместе с Конецпольским на колени, мы, правоверные мусульмане, не успокоимся… Вот поэтому, по поручению крымского хана, я и прибыл к вам, низовым казакам, договориться о том, чтобы вы не мешали нам отомстить нашим кровным врагам — ляхам.

Хмельницкий поставил пиалу на ковер. Обвел глазами казацких старшин:

— Слышали, братья старшины, казаки? Сами шляхтичи провоцируют эти страшные набеги татар на нашу украинскую землю! — И, обращаясь к Туган-бею, продолжал: — Казаки, как и все люди нашей веры, любят труд и справедливость. Но коронная шляхта все больше и больше притесняет нас, расправляется с нашими людьми, как ей хочется. После поражения у Кумейковских озер украинские казаки считают коронных шляхтичей своими самыми лютыми врагами. Таким образом, враги татарского народа стали и нашими врагами! Так зачем же нам мешать справедливой мести обиженных ляхами людей? Когда речь идет о справедливости, Туган-бей может полностью положиться на нас, как на порядочных соседей. В сложившейся обстановке борьба за народное дело выводит нас на одну дорогу — к свободе!

Доложили о приходе Тимоши с сыном татарского бея. Казаки расступились, пропуская двух юношей, одинаково одетых и с одинаковым оружием. Высокий ростом Тимоша, как взрослый воин, гостеприимно пропустил вперед своего друга Мехметку. И казаки смотрели на это как на проявление естественной привязанности сверстников. В этот момент никто из них не думал ни о вере юношей, ни о их оружии.

Туган-бей вскочил с ковра. Хищного Туган-бея словно подменили, мгновенно исчезла заносчивость мурзы, его напыщенность, на какое-то время он стад добрым отцом, соседом. По женоподобному, ожиревшему лицу его покатились слезы.

— Мегмеджи-бала! — воскликнул он, протягивая руки к юноше.

Испуганный юноша обернулся к Тимоше. В его взгляде он уловил человеческую теплоту. Тимоша одобрительно кивнул головой, даже слегка подтолкнул Мехметку к Туган-бею.

Запорожцы выходили по одному из куреня. Они присоединялись к шумной толпе казаков, заполнившей подворье коша. В эту раннюю весеннюю пору, среди зеленеющих осокорей и шелюги, росшей на берегу, стояли посланцы от добровольцев-казаков с великой Украины.

— Ну как, брат Туган-бей, не обманул я, что у меня есть дело к крымским воинам? А чтобы укрепить нашу дружбу и действительно жить как добрые соседи, мой сын охотно проводит юношу к его отцу. Пусть он тоже погостит у своего крымского друга. Ведь таким юношам, как они, здесь жить нельзя. Вместе с Туган-беем поедет и наш старшина Иван Ганджа. Думаю, что по дороге в Крым, а скорее — там, у отца вашего юноши, вы и договоритесь обо всем с нашим старшиной. Вполне возможно, если этого пожелает крымское воинство, там окончательно и решите, как осуществить то, о чем говорили нам вы. Завтра и выезжайте к себе домой. Поручаю вам своего сына, полагаясь на воинскую честь батыра Туган-бея…

11

Ротмистру Ежи Скшетускому не впервые за последние два года бывать в Чигирине. И каждый раз он въезжал в этот город как победитель. В Чигирине он чувствовал себя как в завоеванной крепости. В эту зиму прибрежные села и хутора, да и город были запружены жолнерами. В воздухе пахло неминуемой войной.

Прежде молодой шляхтич непременно проезжал по людным улицам города, отчитывая гуляк, толпившихся возле корчмы:

— Все празднуете, лодыри! Вам, приднепровским хлопам, только бы святки да масленицы!..

Сейчас же он ехал молча. Гетман Потоцкий именно его, а не отца, послал в Чигирин. «Сын полковника более оперативен, как и подобает молодежи», — оправдывал Потоцкий принятое решение даже перед самим собой. Он послал ротмистра Скшетуского в Чигирин как свой авангард. И сам собирался вскоре выехать туда.

Ежи Скшетуский с улыбкой на устах вспомнил напутственные наставления коронного гетмана. Ему казалось, что лишь по укоренившейся привычке гетман поручал старшему Скшетускому подготовить свои полки для военного похода на приднепровскую Украину. В нем же, Ежи Скшетуском, гетман видел своего единомышленника, которому близки его военные, а с ними и политические идеалы. Особенно в вопросах подавления украинского сепаратизма, который дошел уже до союза с не разгаданной им до сих пор Москвой.

Оставшись наедине с ротмистром, Потоцкий наставлял его:

— Пан ротмистр понимает, что сегодня или завтра я тоже двинусь с войском в эти края. Для нас дорога каждая минута, надо немедленно предотвратить угрожающее бегство украинских хлопов на Низ. Пан должен расположиться со своими гусарами в Чигирине, навести порядок в этом городе, зараженном духом хмельнитчины, и преградить путь на Запорожье. Как я уже говорил пану ротмистру, трудно поверить, чтобы так просто сама охрана взяла и выпустила из темницы Хмельницкого. Чигиринцы известны своим предательством, тем более следует учесть, что устранение нами Хмельницкого они считают оскорблением их национального достоинства. У полковника Кричевского слишком близкие отношения с этим бунтовщиком. Не причастен ли он к освобождению Хмельницкого?

— Понимаю вас, пан гетман. Кроме охраны возле холодной, где сидел Хмельницкий, во дворе подстаросты, как я помню, всегда шатались какие-то праздные люди.

Гетман воспринимал эти слова Скшетуского как доброе предзнаменование начала кардинальной акции. Он одобрительно кивал головой, благословляя расторопного ротмистра на розыски настоящих виновников бегства Хмельницкого.

Маршалок двора то и дело докладывал гетману Потоцкому о прибытии полковников, воевод с коронными войсками. Прибыл даже гонец от самого польного гетмана Калиновского с сообщением о том, что он выступает со своими войсками на Украину, к Днепру. Потоцкий молчал, не возражал и не соглашался, прежде всего думая о своем престиже.

Только приезд вызванного им по неотложным делам полковника Пшиемского сразу поднял его настроение. Он помахал рукой ротмистру Скшетускому, благословляя его, как родного сына, на такое воинское дело, как усмирение казаков. Потоцкий даже сам удивлялся: на полковника Скшетуского возлагал очень трудное дело подготовки жолнерских полков для похода на Украину, а наиболее деликатные дела поручал его сыну Ежи. Полковник является воспитанником Конецпольского, от него заразился духом либерализма, став сторонником фатальной идеи короля поднять казаков в поход на Турцию, чтобы избавиться от зависимости и покончить с уплатой дани султану. А Ежи Скшетуский сначала отрубит голову казацкой гидре, устрашая этим султанов…

— Пригласите полковника Пшиемского! — приказал Потоцкий, проводив ротмистра до двери кабинета. В данный момент ему нужен именно Пшиемский, как своя рука, которую коронный гетман протягивает к Владиславу IV. В создавшейся политической ситуации король становится помехой в осуществлении шляхтой кардинальных мер. В делах, которые связаны с обезвреживанием короля, нужны именно такие неудачники-воины, каким стал полковник Пшиемский, оказавшийся в немилости у Владислава!

Потоцкий стоял глубоко задумавшись, словно сомневался, можно ли доверить этому полковнику самую большую тайну в своей великой служебной карьере. Король нервничает, читая письма коронного гетмана. Пшиемский тоже поедет к нему с письмом, кажется уже с последним.

12

В Чигирине ротмистр Скшетуский разместил своих гусар на постой в самых лучших домах.

— Хлопы должны знать, что гусары несут в Чигирине военную службу! — кричал он на чигиринцев, обремененных чрезмерными постоями. Ротмистр Скшетуский носился по дворам, как победитель в завоеванной стране.

А сам он умышленно остановился на постой у подстаросты, воспользовавшись помощью Сидора Пешты, который и привел его к Чаплинскому. Пешта настойчиво уговаривал подстаросту Чаплинского согласиться на это, подчеркнув, что ротмистр Скшетуский всегда может пригодиться ему.

— Чует мое сердце, что скоро снова будем воевать. Поднепровье, пан Данило, к сожалению, не стало еще такой надежной волостью, как, скажем, Волынь. Нетрудно понять, что любое волнение в Чигирине начнется с нападения на дом подстаросты.

В первый же вечер ротмистр долго и придирчиво расспрашивал подстаросту о чигиринцах. Когда подстароста ответил на интересующие его вопросы, гость вдруг потребовал от него, чтобы он «откровенно» рассказал о своем доме и дворовых людях.

— Да что вы, уважаемый пан ротмистр, и на маковое зернышко утаивать от вас нечего, — убеждал ротмистра Чаплинский.

— Маковое зернышко… Тоже нашел чем клясться пан шляхтич, позаимствовав божбу у украинского плебса. Я ни в чем не обвиняю пана подстаросту, а только предупреждаю. Средь бела дня сбежал здрайца Хмельницкий из холодной, охраняемой четырьмя вооруженными детинами. Не задумался ли пан Чаплинский над этим и не показались ли ему странными обстоятельства этого побега? Окно целое, открыт засов. Подстаросте давно следовало бы поинтересоваться этим, ведь нет никакого сомнения в том, что открыл дверь доброжелатель преступника. Кто он, не действует ли он и сейчас в Чигирине, может, и под боком у пана подстаросты? Я послал одного человека, чтобы поговорил с этими бездарными часовыми.

— Так они, по-видимому, у Хмельницкого…

— Не следует пану подстаросте верить всяким хлопским слухам. Они долгое время находились у Полторалиха, но сейчас могли переправиться и к Хмельницкому. Трое из них охраняли семью преступника Хмельницкого, только четвертый… Четвертый уже просит у пана подстаросты помилования.

— Пан ротмистр считает, что он признается?

— Это уж моя забота. Пускай пан забудет об этом разговоре. Чигирин сейчас что бочка с порохом, брось искру — и вспыхнет.

13

Доверенный коронного гетмана вселял тревогу в душу и так уже напуганного Хмельницким Данила Чаплинского. Расстроенный подстароста не опомнился, как сам и привел-ротмистра в комнату Гелены.

— Наш уважаемый гость с отрядом гусар охраняет покой нашего дома, — сказал он Гелене.

Девушка улыбнулась гостю, окинув его благодарным взглядом.

Гелена чувствовала, что в ее сердце зарождается нечто большее, чем благодарность ротмистру. После первой встречи с ним она все время думала о нем и с нетерпением ожидала новой встречи, томимая новым, неизведанным чувством. Ротмистр был чрезмерно любезен и внимателен к ней, но она не могла понять, искренен ли он. Молодой шляхтич был поглощен своими служебными делами, и за ними скрывались его подлинные чувства. Живой и изысканный кавалер, Ежи Скшетуский казался ей настоящим красавцем, и теперь ее пугала настойчивость Чаплинского, торопившего с венчанием. Подстароста упорно добивался своего.

— Уже давно прошли рождественские праздники, Гелена, проходят и таинства крещения. До каких же пор мы будем откладывать свадьбу?

— Это зависит не от меня, — с женской хитростью изворачивалась девушка. — Ведь я только прошу пана. Сейчас такое тревожное время, не знаешь, то ли к венчанью готовиться, то ли к смерти… Поэтому я и прошу пана Данила привезти какого-нибудь знаменитого ксендза, хотя бы из того же Лупка. Какая невеста согласится сейчас ехать на край света в костел?

Чаплинский удивлялся здравым рассуждениям и зрелости своей будущей супруги. Вокруг Чигирина и далеко за пределами Черкасщины стоят войска, дороги забиты вооруженными людьми, назревает буря. Теперь только на погибель свою поедешь, а не на венчанье. Пан староста приказал Чаплинскому держать в Чигирине хорошо вооруженный гарнизон. А Чигиринский полк реестрового казачества получил приказ немедленно выступить из города, чтобы перерезать приднепровские дороги, идущие с Запорожской Сечи.

Поэтому Чаплинский был рад, что в его доме остановился на постой ротмистр Скшетуский с гусарами. Он даже разрешил Гелене выходить на прогулку, но обязательно вместе с любезным ротмистром. Ежи Скшетуский охотно сопровождал Гелену во время прогулок, все больше очаровываясь ее красотой. Он не ожидал, что в этом глухом уголке встретит такую прелестную, девушку!

Гелена повеселела, на ее осунувшихся щеках появился румянец. Во время прогулок с молодым, исключительно внимательным к ней ротмистром, в щегольском мундире бравого мазура она порой забывалась и в порыве чувства прижималась к кавалеру, опираясь на его сильную руку.

— А пан Ежи не боится бури, которая поднимается на Низу? — игриво спрашивала она у ротмистра.

— О чем спрашивает паненка? Сейчас еще большая буря поднимается в самом Чигирине. Гелена боится?.. Но я прибыл сюда именно для того, чтобы поддерживать порядок, — с достоинством ответил Скшетуский.

— Об этом я и спрашиваю пана Ежи. — И она еще крепче прижималась к этому сильному и привлекательному мужчине. — Ах, словно свою возлюбленную, ведет пан чужую невесту в танец, — и стыдливо прикрыла рукой глаза, в которые так страстно посмотрел молодой ротмистр.

— После нашей первой встречи, когда паненка убежала из-за стола, я часто вспоминаю вас… Геленка, как…

— Как же? Нехорошо, наверно, вспоминает пан дикарку сироту? — словно поторапливала его девушка. Она еще не училась скрывать свои мысли за пеленой лукавства и по девической наивности говорила то, что думала.

— Хорошо, бардзо хорошо вспоминаю эти румяные щечки, нежные уста и гибкий стан, этот голос…

— О, уважаемый пан, я впервые слышу такие слова о себе. Почему же пан сразу не сказал этого? Столько потеряно…

— А что изменилось бы от этого? Паненка ведь скоро пойдет под венец с подстаростой… Да тут еще и дела такие сложились. Я не могу поверить, чтобы полковник так просто сбежал из-под ареста.

Гелена испуганно посмотрела прямо в глаза ротмистру. Такой неожиданный разговор!.. Посмотрела и не выдержала его испытующего взгляда, отвернулась. Неужели и он не безразличен к тому, что ее принуждают выходить замуж? И по ее щеке медленно скатилась слеза.

Скшетуский тоже отвел глаза от Гелены, еще крепче сжав ее руку.

— Прошу вас, мой добрый пан Ежи, освободите меня от этого турецкого брака, — тихо промолвила она.

— Но ведь… отчим тоже вдовец, как и пан Данило, — продолжал ротмистр.

— Я всегда называла его отцом, хотя он и не шляхтич. Пан ротмистр не хочет понять меня или насмехается над сиротой… — И она освободила руку, направилась к дому.

— Нех паненка простит меня за необдуманные слова. Известно ли вам, панна Гелена, что я полюбил вас с первой встречи?

— Пан полюбил?! Матка боска, почему же я… если бы я знала… — И пошла молча, как слепая, задумавшись над тем, что сулит ей судьба. Вдруг она решительно обернулась и горячо произнесла: — Нет, не быть этому браку с паном подстаростой, не быть! Убегу в Польшу, среди шляхтичей, может быть, найду свою судьбу…

— А где же еще найдешь ты ее, моя любимая Геленка?

Бравый мазур тоже поддался нахлынувшим чувствам, теряя над собой власть.

— Пусть пан Ежи сам устроит судьбу сироты. Ведь я тоже полюбила вас своей первой девичьей любовью! А иначе… что остается мне делать? Наложить на себя руки или убить палача подстаросту, — что же еще я могу? Но не буду его невольницей!

Успокоилась и покорилась. Безвольно оперлась на руку ротмистра, прижимаясь к нему всем телом. Она послушно шла, стараясь взять себя в руки. Она должна была еще раз пройтись по саду, ожидая, пока сгустятся сумерки. Тогда ей легче будет скрыть от Чаплинского свои слезы радости или отчаяния.

14

О чем хотел рассказать Богдану Петр Дорошенко, вернувшись после поездки в Чигирин и в Матреновский монастырь? Он и сам еще не решил, стоит ли все рассказывать Богдану? «О детях, собственно, я рассказал ему все», — оправдывался он сам перед собой.

…Чигирин вновь просыпался от недолгого затишья. С каждым днем в городе становилось все теснее и теснее, на валах крепости теперь стояли жолнеры вместо чигиринцев. Целых десять лет минуло после кровавого Кумейковского сражения, а в сердцах побежденных казаков не утихала боль позорного поражения. Но и у победителей еще не зажили раны после нелегкой победы у Кумейковских озер. Гетманы, сенаторы видели, что, даже став на колени, побежденные не смотрели в глаза победителям. С той поры казачество лелеяло надежду отплатить врагу и с беспримерным упорством тайком готовилось к этому.

А с тех пор как Хмельницкий с несколькими сотнями отчаянных казаков сбежал из Чигирина, пришедшую в ярость шляхту охватил еще больший военный психоз.

Жители Поднепровья сразу почувствовали, что разгорается пламя великой борьбы не на жизнь, а на смерть. Они не только украдкой перешептывались друг с другом по уголкам, но и помогали казакам. За несколько недель до прихода отрядов гусар и пеших жолнеров чуть ли не в каждой хате отогревались пришедшие из далеких селений и хуторов вооруженные казаки. Некоторым из них крестьяне давали оружие, сухари, пшено для кондера, толченное в ступах.

Кому, как не бойкому Дорошенко, было знать об этом. Но он, забыв об осторожности, слишком интересовался домом подстаросты, стремясь повидаться с Геленой. Предупрежденный подстаростой, Комаровский вместе со своими гайдуками зорко следил за этим подворьем. Первым увидел Дорошенко Комаровский, зять подстаросты, узнал его и поднял шум.

— Чего ты, разбойник, шныряешь по Чигирину, подстаросту выслеживаешь, шпионишь для своего проходимца? — заорал он.

Протянул руку, чтобы схватить казака, рассчитывая на свою силу. Все знают, что Комаровский мог любому быку скрутить рога и повалить его на землю. Дорошенко выхватил из ножей саблю, и он вынужден был отскочить в сторону.

— Эй, стража! — заорал во всю глотку Комаровский.

Гайдуки окружили Дорошенко, один из них с обнаженной саблей бросился на него.

— Стой, болван, надо взять его живым, как велел подстароста! — предупредил Комаровский.

Но у «болвана» сабли уже не было в руке, ее ловко выбил убегающий Дорошенко.

— Ну хватали бы хоть мертвого, дураки, живым все равно не дамся. Берегись, увалень, рассеку, — отбивался Дорошенко от гайдука, который пытался преградить ему путь.

Тот отскочил в сторону, а Дорошенко перепрыгнул через плетень и скрылся в темноте.

Двое гайдуков были ранены саблей Дорошенко.

— Догнать его! — приказывал Комаровский.

— Пусть леший догонит его! Ищите теперь ветра в поле, раз хотели взять живым…

О появлении в Чигирине Петра Дорошенко узнал и полковник Кричевский, только что вернувшийся из Белой Церкви после свидания с сыном коронного гетмана. Полковник тоже был удручен из-за неприятностей по службе. Чаплинский сваливал всю вину за бегство Хмельницкого на Кричевского, ссылаясь на его недостойную шляхтича дружбу и кумовство с казаком. Подстароста жаловался сыну коронного гетмана, а его отцу послал письмо, подробно описав это загадочное происшествие. «Трудно было устеречь ребелизанта, когда в городе вся власть перешла в руки его ближайшего кума…» — писал подстароста гетману Потоцкому.

О приезде Дорошенко в Чигирин знали уже и Пешта и Чаплинский, которому подробно рассказал об этом отважном казаке Комаровский. Его выслеживали гайдуки в густом лесу возле монастыря святой Матрены. Но Дорошенко хотелось, чтобы о пребывании его здесь узнала и Гелена, потому что именно из-за нее он и задержался тут, настойчиво ища встречи с ней. Петр хотел объясниться Гелене в любви и рассказать о своем замысле. А замысел его был простой: по-казацки увезти ее из дома подстаросты Чаплинского и обвенчаться с ней в монастыре.

— Вишь, захотелось беззубому старцу сухарь сгрызть! Но не так-то просто обвенчаться, если Девушка не захочет. Ведь она католичка, а какой священник согласится взять на свою душу такой грех? — отговаривала Петра Мелашка.

— А если бы не захотела, тогда… Вон турчанки тоже по доброй воле не венчаются с казаками. А какого казака родила и вырастила жена Нечая! И ни бог, ни люди не проклинают ее.

Мелашка укоризненно покачивала головой. Ее сын Мартын такой же горячий и непоседливый… Ей хотелось отрезвить хоть эту буйную голову, опьяневшую от любви. Но только рукой махнула.

— Скоро мы все турками станем при такой жизни. Ты, жених, хотя бы поговорил с нею, как полагается при сватанье. Девушка, может быть, и не догадывается.

— Как же с ней поговоришь, когда она сидит взаперти, как в турецком гареме, у этого проклятого Чаплинского! Только сын полковника Скшетуского пользуется доверием у подстаросты. Передавали мне соседи подстаросты, что Чаплинский разрешил Гелене прогуливаться по двору вместе с ротмистром, да и то ненадолго.

Об этом говорил Дорошенко и с полковником Кричевским. А тот снисходительно улыбнулся, выслушивая подручного полковника Хмельницкого, озабоченного сейчас далеко не военными делами.

— Надо, чтобы в Чигирине поспокойней стало, казаче, вот тогда и думать об этом будем, — отсоветовал Кричевский. — Девушка и сама не спешит становиться под венец с подстаростой. Боюсь, что пан Комаровский из чрезмерной угодливости своему тестю может и ребра поломать какому-нибудь ухажеру засватанной девушки. Да и ротмистр гетмана Потоцкого что-то уж больно зачастил в Чигирин, засиделся у пана подстаросты. С целым отрядом гусар прибыл сюда. Ты должен предупредить Богдана, что коронный гетман тоже направился со своими войсками на Украину. Сейчас Богдану, пожалуй, лучше отправиться куда-нибудь в поход на Турцию…

— Весной отправимся, пан Станислав, в настоящий казацкий поход!.. Очевидно, пан коронный гетман не особенно доверяет полковникам реестрового казачества, коль сам выступил с королевскими войсками на Украину?

— Реестровые казаки тоже всякие бывают… Да и разбросаны они-по разным местам. Уманским реестровым казакам приказано подавить восставших крестьян под водительством Кривоноса и Богуна на Подольщине. Очевидно, им придется столкнуться и с выкрестом Назруллой. Он вернулся в Уманские леса откуда-то с запада, у него целый полк казаков. Да и сынок пани Мелашки полковник Мартын Пушкаренко ведь не без дела сидит у донских казаков… А черкасские и половина корсуньских казаков стерегут на Запорожье какого-то дьявола под корягами в низовьях Днепра. О чигиринцах, пожалуй, ничего и не говори Хмельницкому. Потоцкий ведет на Украину несколько тысяч коронных войск и всю королевскую гусарию. Достаточно у него и конницы. Так и передай Хмельницкому. Воеводы Речи Посполитой тоже выставили свою конницу, и тяжелые пушки установлены на возах. А на Поднепровье коронный гетман послал наемника Шемберга и своего сына с гусарами и кавалерией, состоящей из украинцев. И для большей уверенности в успехе назначил Шемберга заместителем командующего войсками Стефана Потоцкого. Кстати, вчера ротмистр Скшетуский очень интересовался сосредоточивающимися в чигиринских лесах отрядами. Это, очевидно, и есть сборное войско пана Дорошенко?

— Ну, не совсем так, — смущенно отвечал старшина, потому что ему не хотелось говорить неправду такому искреннему полковнику. — Что сборное, возможно, и верно. А мое ли оно, сказать не могу. Народ стал объединяться, почувствовав беду. Снова Голгофой пахнет, как и под Кумейками…

— Им надо бы выбрать другое место для объединения. Шли бы куда-нибудь, на Низ, что ли. Видишь, вон Пушкаренко нашел, где приложить казацкую военную силу, помогая донским казакам потрошить турецкое Приазовье… Мне приказано, пан Петр, помочь пану ротмистру Скшетускому схватить всех казаков, находящихся в лесу. Схватить и казнить. А сынок бывшего адъютанта Станислава Конецпольского не станет нянчиться с ними. Конечно, пан Дорошенко сам командовал полком во Франции и знает, как поступить с этим сборным войском. Кстати, и вам советую быть более осмотрительным женихом…

Кричевский и Дорошенко вскочили на оседланных коней, стоявших во дворе, и в сопровождении чигиринских казаков двинулись в путь. Темной предвесенней ночью воинам легче ускользнуть от охраны на заставах. Когда въехали в лес, повеселевший полковник Кричевский заговорил с Дорошенко, умышленно отделившись от сопровождавших их конников:

— Мне кажется, что пану Петру надо навсегда распрощаться с Геленой. Девушка она красивая, но слишком ветреная. Она льнет к ротмистру, ходит с ним на прогулки. А живет ли она с подстаростой как с мужем, в этом я не уверен. Не такая жена нужна для такого воина, как пан Петр.

— Полковник отговаривает меня?

— Хватишь ты горя с ней. Она втемяшила себе в голову, что является настоящей шляхтянкой, — так какой же казак, хоть и старшина, ровня ей? Ты подумай лучше о том, какие войска сосредоточивает сейчас коронный гетман на Украине. Да и без этого уже ясно, что шляхтичи и казаки непримиримые враги. Как же ты, пан Петр, будешь защищать жену-шляхтянку от кровной ненависти казаков к шляхте? Ты должен все хорошо взвесить, прежде чем становиться с ней под венец.

— Получается, что шляхетство хуже мусульманства. А как любил полковник Нечай свою жену-турчанку!..

Кричевскому и самому стало не по себе от такого разговора. Ведь он тоже был шляхтичем из старинного украинского рода. Во всем угождал Станиславу Конецпольскому, добросовестно выполняя свои служебные обязанности, ничем не запятнал своего имени воина. Действительно, шляхетство в условиях жестокой борьбы против украинского народа давно уже перешагнуло границы сословных различий, превратилось в касту. Шляхетство, пропади оно пропадом, это символ кровавой вражды!

— А впрочем, пан Петр, поступай как знаешь, тебе виднее. Будь здоров, воин, да не забудь же, что завтра коронные войска начнут наступление на ваши сборные отряды казаков в чигиринском лесу.

— Спасибо, пан полковник. Завтра в Этом лесу ни единого казака уже не будет, а ежели попытаются преследовать — ни за понюшку табаку погибнут сотни жолнеров. Казаки будут драться не на жизнь, а на смерть. Вспомним хотя бы и эту злосчастную битву под Кумейками… У нас единственный выбор: коль и умереть, то на трупах наших врагов!

Станислав Кричевский восхищенно слушал Дорошенко, веря, что так и будет. Улыбнулся в усы: вот это и есть настоящие «чинчинато, от сохи призванные к власти», вспомнив высказывания о казаках своего друга Окольского. У них все так просто, но как убедительно и трагично!

— Хорошо, — коротко ответил. — Ну а как же с Геленой?

— А с ней будет так, пан полковник, как распорядится судьба. Успеет Чаплинский до весны обвенчаться с ней в костеле, тогда придется иметь дело со вдовой.

— Ото! Так предупредить ее, что ли?

— Нет, предупреждать не надо. Благодарю за хорошее отношение к нам, наш добрый друг полковник! Передавать ли Богдану привет или, может, еще что-нибудь?

— А как же, непременно! Я желаю ему здоровья, здоровья и ума! Понимаешь, Петр, я желаю своему куму побольше ума в сложном единоборстве его с коронным гетманом! Да постой, чуть было не забыл. Сюда приезжала сестра полковника Золотаренко, спрашивала о Богдане. Ей это чуть не стоило жизни.

И Кричевский резко повернул своего коня. Но остался на месте, словно решал что-то. Потом поскакал галопом, нырнув в черную бездну ночи.

15

Кодацкая крепость действительно стала преградой на пути казаков к свободной жизни. Сечь невольно превращалась в своеобразную рыбацкую мотню. Из нее не вырвешься на Украину по привычной днепровской дороге, разве что вынут, как неосмотрительных карасей. А вынуть есть кому, об этом позаботятся гетманы шляхты.

— Вижу, братья казаки, что вы поняли меня, хотя и не сразу. Да, может, это и лучше для дела, — рассудительно говорил Хмельницкий на большом казачьем совете. — Действительно, мы вначале считали, что нам без обмана сторожевых собак, засевших в Кодацкой крепости, не выйти живыми с этих диких островов. К сожалению, обман — это старый, но не всегда надежный способ спасения. Чтобы вернуться в родные хутора, мы должны прибавить к этому еще военной смекалки и вооруженной силы.

— Давай говори, гетман, когда это сбудется?! — крикнул один из младших старшин. — Куда стелются нам военные дороги?

— А дорога у нас одна, казаки. До каких пор нам прятаться с нашими тяжелыми думами, откармливая в плавнях злых комаров? Говорю же вам — двинемся на волю, к своим родным, на Украину, на широкие просторы наших степей. В собственной хате и ухваты послужат.

— К родным! Слава-а! — воскликнули стоявшие вблизи казаки. А те, что находились поодаль, прислушивались, переспрашивали. Наконец закричали все, одобряя сказанное новоизбранным гетманом.

— Слава гетману украинского казачества! — подхватили и старшины, окружавшие Хмельницкого.

— На волю, к родным!.. — раздавались возгласы и катились дальше, эхом разносясь над четырехтысячным казачьим войском. Казаки приблизились к возам, на которых стояли старшины.

С высокого воза, удобно поставленного на холме, Хмельницкий оглядывал полки казаков, собранных на совет. Конный полк чигиринских казаков находился поближе к этому своеобразному помосту. Маловато в нем, как в ведущем полку, конных казаков. Федор Вешняк создал этот полк из воевавших под Дюнкерком казаков, присоединившихся добровольцев и чигиринских беглецов. Рядом с ними толпились конные и пешие черкасские казаки. Бунт в их полку, казалось, как-то подбодрил казаков, хотя, возможно, и насторожил кое-кого из младших старшин.

Еще будто бы вчера полковник Ян Вадовский, удирая с поляками, подговаривал и казаков:

— Коронный гетман обещал прибавить плату реестровым казакам, а тут вас превращают в бунтовщиков, банитованных…

Но с ним бежали только соблазненные казацкой вольницей сотники-шляхтичи, которых он сам и привел из далекой Польши. Прихватив с собой клейноды полка, они ускользнули, как воры. Оставшиеся в полку поляки хотели показать себя надежными старшинами, ненавидящими шляхту.

За черкасскими казаками толпились корсуньские, которым хотелось показать, что они взбунтовались первыми из реестровиков и пришли на зов Хмельницкого после короткой, но горячей стычки со своими старшинами-шляхтичами. Не у всех казаков есть лошади, многим из них приходится идти в пешем строю.

Богдан ничего не обещал им, кроме казацкой свободы и борьбы за освобождение всего украинского народа. Первоочередной заботой каждого отправлявшегося в такой поход казака и старшины было — раздобыть коня.

Возы, на которых стояли атаманы, были окружены широкой лентой казачьих сотен во главе с новыми, недавно назначенными сотниками, хорунжими. Только пушкари со своими тяжелыми возами до сих пор не вышли из леса. Белая хоругвь, подаренная казакам королем Владиславом, развевалась на возу возле Хмельницкого. Рядом с него развевались, на ветру хоругви и другие знаки славы казацких полков, свято оберегавшиеся на Сечи.

Под торжественно склоненным белым знаменем с орлом Владислава Богдан Хмельницкий только что принял из рук куренного атамана и полковника запорожского казачества гетманскую булаву.

— Клянусь булавой!.. — подняв ее над головой, произнес Хмельницкий. — Но клянусь и вашей жизнью, братья казаки, что только смерть моя вырвет ее из этой руки! Не для похода на турок, а для смертного боя за свободу народа я принял ее из ваших рук!

Медленно поднес булаву к губам и так замер. Всю его душу охватило какое-то не изведанное до сих пор чувство. Чувство власти или, может быть, и славы?! Даже потемнело в глазах, сильно забилось сердце.

Нет! Это было чувство силы, только силы, а вместе с ней и веры. Богдан Хмельницкий в этот момент по-настоящему верил в силу своего народа и пьянел от сознания этого.

Выпрямился, порывисто поднял булаву вверх, и в тот же миг взлетел к небу тысячеголосый возглас:

— Слава-а!..

Казалось, этот тысячеголосый вздох остановил и ветер, гулявший по Днепру, разнеслись звуки сотни бандур и кобз. Словно из глубины земных недр вырвались высокие голоса кобзарей:

На тысячу ладов прокатилось могучее и пророческое:

Богдан еще раз взмахнул булавой и воткнул ее за широкий пояс между двумя французскими пистолями.

Той же властной рукой гетман оборвал шум казаков. Пение утихло.

— Люди! Братья мои, друзья воины! Я подчиняюсь вашей народной воле, беру на себя всю тяжесть управления войском тут и на Украине и готов отдать свою жизнь за то, чтобы осуществились все ваши чаяния, надежды. Ведь в борьбе за них погибли казненные и четвертованные польскими шляхтичами герои нашей освободительной борьбы. Мы не забыли и не можем забыть того, что сказал перед своей казнью Северин Наливайко: «Борясь за народное дело, за свободу людей, мы гордо и смело смотрим в глаза смерти!» Казаки! Родные братья! За это умирали сотни и тысячи наших людей, умирал Яцко Бородавка, был четвертован славный Иван Сулима! Но не о смерти думаю я, принимая этот клейнод всенародного доверия. — Хмельницкий снова порывисто выхватил булаву из-за пояса, высоко поднял ее над головой и опустил. — И вот мое вам слово, слово вашего гетмана: мы и впредь будем добиваться братского воссоединения с Москвой и сегодня снова посылаем наших послов к царю! Наши жизненные пути тянутся в том же направлении, что и пути русского народа. Если не услышит нас московский царь, так услышит весь русский народ, пришлет нам на помощь своих вооруженных братьев. Потому что одним нам соседи иезуиты не дадут спокойно жить… Я не выпущу эту доверенную мне вами булаву до тех пор, покуда мы не поднимем наш стоящий на коленях народ и не поставим его на крепкие ноги!

— Слава гетману Хмельницкому! — закричали казаки.

— Веди, Богдан! Пусть умрем, но за народное дело, за свободу!..

Хмельницкий стоял, высоко подняв голову, и ветер ласкал его поседевшие волосы. В голове вихрем проносились мысли: «Мне бы сейчас Кривоноса с его подолянами, Ивана Богуна, Станислава Хмелевского! А Назрулла!..» И вздохнул.

Казаки молча ждали последнего слова, которое он сейчас обдумывал. В его сединах, как в клейнодах боевой славы, видели они, какой тернистый путь прошел он вместе со своим народом, пока оказался на этом помосте. Именно такого вожака им не хватало во время сражения под Кумейками!

— А сейчас, казаки, старшины, оглашаю и вашу и мою волю: с этой минуты мы покидаем приднепровские болота и леса, отправляемся к сердцу родной земли, к Киеву! Чтобы не дразнить сторожевых псов в Кодацкой крепости, пойдем через степи и леса. Пойдем, чтобы наши отцы и матери, братья и сестры почувствовали силу народную, держали бы крепче рало в своих руках на не покоренной, не захваченной панами, своей земле!

И резко обернулся. К возу торопливо подошел загорелый за время поездки в Крым Иван Ганджа. На его лице сияла улыбка, а рука лежала на золотой рукоятке сабли. Вскочив на воз, полковник вместо приветствия снял с пояса саблю и передал ее гетману.

— Крымский хан прислал это не в подарок тебе, гетман, а в знак приязни и доверия! — изрек, подавая Хмельницкому саблю.

На воз поднялся и пришедший вместе с Иваном Ганджой татарский старшина. Он молча, но красноречиво поклонился казакам, подтверждая этим добрососедское военное содружество крымских воинов с украинскими казаками.

— А мой сын Тимоша? — спросил Богдан, не спеша принимать подарок хана.

— Он просил передать, что остался еще на несколько недель погостить у Мехметки…

16

Тревожная весть о позорном бунте в Черкасском полку реестровых казаков полковника Вадовского поразила коронного гетмана, как гром в зимнюю пору. Именно эта весть и принудила его ускорить марш своих войск в Черкассы. Он горел жаждой мести. Ведь бунтарь становится не опасен, когда на кол посажен…

Что творится там, за этими проклятыми днепровскими скалами? Словно поиздевалось провидение, перегородив такую реку несколькими страшными порогами!

Неделю тому назад прошли по Днепру последние остатки льда. По широко разлившейся реке плыл лед на Низ. Весенний ветер просушивал приднепровские дороги. Джуры, гонцы носились по селам, связывая многотысячную армаду коронных войск польного гетмана Мартина Калиновского с коронным гетманом.

Ускоренным маршем гетман Потоцкий прибыл ночью в Черкассы. В этих местах он двигался открыто, потому что чувствовал себя властелином над покоренными после кумейковской расправы украинскими людьми. Ведь здесь по его приказу сосредоточено многотысячное польское войско. Гусары бдительно охраняли коронного гетмана.

В Корсуне его уже поджидал Адам Кисель с тремя сотнями гайдуков. Десяток магнатов из воеводств и краев предоставили в распоряжение коронного гетмана свои сотни.

В этот раз Потоцкий был рад встрече с украинским шляхтичем. Именно такие, как он, и являются его, надежной опорой в беспощадном, жестоком подавлении взбунтовавшихся украинских хлопов.

— Бардзо хорошо поступил пан Адам, поторопившись присоединиться к моему последнему походу на Украину, — восторженно произнес Потоцкий, здороваясь с Киселем.

— Почему же последнему, боже праведный?! — испуганно воскликнул сенатор, уловив в словах коронного гетмана не только военную угрозу, но и нотки отчаяния.

— Последний, уважаемый пан Адам, потому, что Речи Посполитой хватит уже в прятки играть с украинскими хлопами. Эта рациональная идея зародилась у меня еще во время боев у Кумейковских озер. Тогда я пожалел украинских шляхтичей, поддался либеральному чувству гуманности. Теперь хватит!..

И в Черкассах поспешно готовились к войне. Со всех концов скакали гонцы польных гетманов в полковую канцелярию. Потоцкий готовился нанести сокрушительный удар по Запорожью.

В старосветских, теперь многолюдных покоях резиденции коронного гетмана его уже ждал полковник чигиринских реестровых казаков Станислав Кричевский.

— Надеюсь, теперь пан полковник понимает, какую гидру он отогревал на груди своим кумовством в Субботове? — упрекал полковника возбужденный военной подготовкой коронный гетман.

— Я ли отогревал эту гидру, с позволения сказать, ваша милость пан гетман? Вряд ли Гераклом смогу стать, чтобы рубить ее бессмертные головы. Не Хмельницкий, кто-нибудь другой возглавил бы ее. У пана коронного гетмана еще в Варшаве была возможность арестовать полковника Хмельницкого… Думаю, что сейчас не время упрекать друг друга. Мои люди привели с Низа двух повстанцев. Они рассказали, что Хмельницкий вывел свои войска с островов, — докладывал Кричевский, отражая намек гетмана на его личные взаимоотношения с Хмельницким.

— Вывел с островов? Так где же тогда полк пана Кричевского, где эти хваленные паном Вадовским черкасские казаки? На кой черт мне нужны ваши возражения? Что же делает теперь пан Вадовский с этими бунтовщиками в своем полку? Полутысячная армада хорошо вооруженных воинов, половина из которых на отличных с австрийскими седлами лошадях. Почему не прибыл пан Вадовский, ведь я посылал гонцов за вами обоими?

— Полковник Вадовский, говорят пленные, едва унес ноги со своими двумя сотнями поляков от взбунтовавшихся казаков, уважаемый пан гетман. А поляки тоже взбунтовались, бегут в великую Польшу.

Последнее сообщение полковника Кричевского окончательно испортило настроение коронному гетману. Полковник-шляхтич, который только нянчился со своими казаками, едва унес от них ноги. Он, по умному, казалось бы, совету самого Потоцкого, старался оказачить польских жолнеров. «Что же там происходит?» — пытался понять гетман.

— Какие поляки бунтуют? Ведь половина из них — мелкие шляхтичи, — спросил Потоцкий, пораженный этой вестью. Точно попавший в засаду человек, он тревожно поглядывал на воинов, на полковников. Глаза его беспокойно бегали, он напряженно думал. Да, ему очень не хватало надежных полковников. «Геракл, бессмертные головы…»

Пробившись сквозь толпу военных, в полковую канцелярию вошел полковник Вадовский. Коронный гетман ужаснулся, увидев его в таком виде: без шапки, с перевязанной окровавленной тряпкой головой, в рваном, как на нищем, полковничьем жупане. В руке держал обнаженную саблю, потому что ножен на поясе не было. Тяжело дыша, Вадовский остановился перед коронным гетманом, бросив на полковника страдальческий и в то же время осуждающий взгляд.

— Цо то есть, проше пана?!.. — закричал гетман. — Еж пан Вадовский должен быть…

— Да, был, нех бендзе проклят этот казацкий Низ! — несдержанно прервал полковник Вадовский гетмана. — Там проклятый Хмельницкий взбунтовал с помощью своих кобзарей не только моих черкасцев. Даже несколько десятков польских жолнеров, приписанных к полку по мудрому совету вашей милости, поддались их влиянию. А вырвавшиеся со мной из полка, казалось бы, преданные мне жолнеры по дороге встретились с чигиринскими казаками пана Кричевского. Встретились — и вот, как видите, до чего договорились. Как враги напали, ваша милость! Среди них тоже нашлись смутьяны, хотя они и поляки. Они узнали о том, что и чигиринские казаки вышли из повиновения своему полковнику, убили двух сотников-шляхтичей, а пана Пешту, как турка, связали и повели к Хмельницкому. И вот, ваша милость пан гетман, уже под Чигирином едва отбился от них со своими верными жолнерами.

В канцелярии наступила пугающая тишина. Только со двора доносился шум возбужденной толпы воинов.

— Пана Шемберга ко мне! — властно приказал коронный гетман и поднялся со скамьи, толкнул ее ногой так, чтобы все полковники и джуры услыхали звон гетманских шпор.

Но вместо вызванного гетманом полковника Шемберга в канцелярию вбежал сын коронного гетмана Стефан Потоцкий. Отец всегда любовался своим любимым сыном. Сейчас перед ним стоял стройный ротмистр в элегантной гусарской форме. Стефан почтительно снял с головы пышную гусарскую шапку с черным лебединым пером и, поклонившись, взмахнул ею перед собой. Левой рукой он крепко сжимал золотую рукоятку сабли, подаренной ему отцом.

— Пан Шемберг находится в войске, ваша милость пан коронный гетман, — торжественно обратился Стефан к отцу, подчеркивая, что он прежде всего воин.

— Пан ротмистр прибыл очень кстати! Мне приятно не только увидеть сына, но и скорректировать действия войск, которыми он командует вместе с полковником Шембергом, — довольным тоном произнес гетман Потоцкий.

— Скорректировать, ваша милость? Но это войско я уже бросил на перехват сброда Хмельницкого! Мы еще вчера вечером получили сведения, что этот изменник покинул острова, распустив слух, что через Дунай и Болгарию отправляется в поход против турок. Но у пана Шемберга есть другие сведения. Хмельницкого избрали гетманом не только низового казачества. Всей Украиной хочет владеть этот любимчик его величества короля.

— Как это понимать? Гетман не только низового казачества, а, значит, вожак взбунтовавшихся хлопов всей Украины?

— Да, так и понял пан Шемберг.

— Лайдаки!.. — не выдержал коронный гетман. — Где-то здесь обретается пан Калиновский. Немедленно его ко мне!

В тоне отца Стефан уловил нотки неприязни к польному гетману Калиновскому. «Где-то здесь обретается» прозвучало как-то странно, ибо коронный гетман, должно быть, хорошо знает, где именно находится его правая рука в этом походе.

— Пан польный гетман находится сейчас в Корсуне, здесь есть его связные джуры, — вмешался Кричевский, напоминая о себе.

Потоцкий не сразу нашел слова, чтобы продолжить напряженный разговор сразу с несколькими старшинами. Приближался рассвет. Усталый гетман уже не мог с прежним рвением заниматься военными делами. Калиновский так и не приехал к коронному гетману, главнокомандующему вооруженными силами, прибывшими на Украину для подавления крестьянского восстания. Это еще больше раздражало и возмущало коронного гетмана, которому приходилось все чаще и чаще спорить с польным гетманом.

Но прибыли они сюда, к Днепру, не для того, чтобы спорить о том, как следует относиться к реестровому казачеству, как распределить войска и назначить выдающихся полковников на ведущие регименты Речи Посполитой, на силы воеводств и староста, Коронному гетману не нравилась чрезмерная подозрительность польного гетмана к странствующим нищим женщинам по селам и дорогам, которые бродят следом за королевскими войсками.

— Пану Кричевскому приказываю быть моими глазами и ушами в штабе польного гетмана. Чтобы он не хлопских нищих выслеживал, а больше подчинялся бы воле коронного гетмана! За сборными войсками реестровых казаков, возглавляемых есаулами Барабашем и Илляшем Караимовичем, будет следить полковник Ян Вадовский, находясь при них… Полковничье обмундирование… и саблю возьмите у чигиринского подстаросты, который болтается тут, перепуганный… Полки, пан Вадовский, надо посадить на челны и плыть по Днепру, не ожидая двигающегося по суше войска ротмистра Потоцкого и полковника Шемберга. Высадитесь на берег перед первыми днепровскими порогами.

— Пан польный гетман будто бы хочет применить иную стратегию и не намеревается делить войско на части, — вставил Кричевский.

— Снова мне напоминают о нем!.. Пускай Калиновский думает, как ему взбредет в голову, но он должен придерживаться общей стратегии, проводимой коронным гетманом. Поэтому и назначаю вас, полковник Кричевский, к гетману Калиновскому, чтобы не он руководил операцией, а я, уважаемые панове полковники! Но, прошу внимания… генеральные есаулы реестрового казачества! — вдруг обратился он к Барабашу и Караимовичу. — Вы обязаны защищать Кодацкую крепость на Днепре!

— Как же ее защитишь, ежели там сейчас такое половодье? — спросил Барабаш.

— Не надо защищать! Высадитесь на правый берег заранее, пан генеральный есаул, и будете поддерживать связь с войсками пана Шемберга. А если произойдет серьезное столкновение с лайдаками Хмельницкого, присоединитесь к войскам полковника Шемберга. Пану Кричевскому немедленно связаться с польным гетманом. Войска пана Калиновского должны преградить им путь с Низу за Чигирином. Да так преградить, чтобы и птица не пролетела оттуда.

Потоцкий повернулся к сыну. Стефан собирался уже уходить, надевая гусарский кивер. Он осторожно потрогал перо, проверяя, не заломилось ли оно случайно. Коронный гетман с восхищением посмотрел на своего единственного сына, залюбовавшись его стройной выправкой. Перо прислали ему в подарок из Жолквы, оно от потомства черных лебедей великого Жолкевского!

— Ну, желаю успеха, пан староста… — обратился он к сыну. — Предупреди, пожалуйста, казацкого комиссара Шемберга, чтобы он предоставил большую свободу ротмистру Чарнецкому. Да стерегись этого хлопского сброда!

— Пан коронный гетман разрешает не щадить ребелизантов? — спросил молодой Потоцкий.

— А как же, как водится на войне: не щадить, уничтожать, не выпуская ни единой души с Низа! Передаю в твое распоряжение сотню гусар с ротмистром Скшетуским. Молодой пан Скшетуский надежный воин! За голову Хмельницкого пан Стефан получит звание коронного стражника в этих краях…

Сын хотел поцеловаться с отцом крест-накрест, как заведено у воинов. Но коронный гетман лишь махнул рукой, не задерживая сына, спешившего в главное в этом походе войско.

— Пан Кричевский может задержаться с отъездом, — сказал подобревший при прощании с сыном гетман. — Где несчастные пленные казаки, с которыми пришлось повозиться пану полковнику? Должен лично допросить и… примерно, на глазах у всех наказать ребелизантов!

Он даже руки потер, предвкушая удовольствие, которое он всегда переживал, присутствуя при казни. Давно он не испытывал такого наслаждения…

17

— Проклятые шляхтичи вешают наших братьев кобзарей, преследуют женщин, бедных нищих. А за что, скажи ты? Ну, поем мы под бандуру или кобзу. Но так испокон веку было, откуда же и кобзари взялись. Живет себе человек на своем хуторе, панщину или поволовщину[25] отрабатывает у пана. Только крик петухов, лай собак да еще свист плети панского надсмотрщика и слышит.

Казаки, сидевшие на веслах, прислушивались к каждому слову кобзаря… В самом деле, что бы знал человек о Киеве, о Белой Церкви, если бы не эти вездесущие кобзари? Человеку на роду написано знать, что делается не только у него на хуторе, но и за его пределами. Он должен знать об урожаях у соседей, о нападениях басурман, о страшной казни Северина Наливайко, о четвертовании славного Ивана Сулимы…

— Пусть будет проклята такая наша жизнь! — гневно восклицал кобзарь в челне. — Вот и запоешь о своем брате Максиме Кривоносо. Сколько странствовал по свету, горемычный, а все-таки добрался домой на родную землю. Эх-хе-хе!.. Хороший хозяин еще бы и деньги платил нашему брату кобзарю за развлечение…

— Ты бы и нам что-нибудь спел, кобзарь Филипп, — прервал его старший на челне.

— О, смотри, только что в гости попал на вашу чайку, а уже и по имени называете. Филиппом нарекли меня православные попы, брат наш Филон Джеджалий. Прослышали мы и про тебя, славный казак с Приднепровья. И твое имя просится в песню за твою отвагу да любовь к правде людской.

— А ну тебе расхваливать, и слышать об этом не хочу! Спой нам хоть про Богуславку, коль на другое не способен. Или про того же Кривоноса, или Киев, — посоветовал кобзарю Джеджалий. Он был старшим на своей чайке и зорко следил за байдаком, плывшим впереди, на котором находился есаул Караимович; старался не отстать от него.

Казалось, что волны Могучего Днепра стонали под тяжестью почти сотни спущенных на воду возле Черкасс больших байдаков с реестровыми казаками. За байдаком Джеджалия плыла чайка лубенских казаков, возглавляемых ротмистром Иваном Самойловичем из дворцового отряда драгун лубенского магната Яремы Вишневецкого.

«Только бы не отстать от воевавших в Западной Европе опытных казачьих атаманов!» — решил молодой лубенский ротмистр.

Ни казаки, ни старшины не думали о кобзарях, когда поспешно грузились на байдаки, отплывая на Запорожье. Только ротмистр Самойлович встретил в Лубнах одного кобзаря и пригласил его с собой на байдак.

А кобзарей словно кто специально подослал — их оказалось по одному на каждом байдаке, кроме лубенского…

Генеральным есаулам казачьих войск Ивану Барабашу и изворотливому в военных делах Илляшу Караимовичу пришлось много потрудиться, чтобы разместить на байдаках четырехтысячное войско с провиантом и военными припасами. На четырех байдаках установили пушки, а на другие погрузили ядра, порох, даже конскую сбрую, потому что лошадей нельзя было пускать вплавь по холодной воде. Их погнали по берегу в сопровождении ездовых.

В такой сутолоке разве уследишь ночью за каким-то кобзарем. Да они всегда считались своими людьми в казачьих войсках!

До рассвета байдаки проплыли по Днепру до диких степей, миновав поселения смельчаков переселенцев, убежавших от завоевателей шляхтичей. Солнце здесь не ленилось, оно выглянуло, чтобы прежде всего разбудить кобзарей на байдаках. И зазвучали быстрые переборы, зазывая в танец. Покатились казачьи песни.

На сидевших за веслами казаков берега Днепра навевали грусть. Вспомнились слова нищей женщины, с которой разговаривали перед отплытием.

— Не на свадьбу ведь плывете, люди Украины, — шепотом говорила странная нищая, прибившаяся откуда-то из Подольщины, чтобы поведать им правду, да и кривоносовцам передать о их думах. — На Запорожье собирает людей банитованный шляхтой казак старинного рода Зиновий-Богдан Хмельницкий…

Старшины из новой казачьей шляхты беззаботно спали на байдаках. Сама река указывала путь казачеству, она же и убаюкивала их, как мать ребенка в колыбели. Они-то старшины, им не надо садиться за весла, спят себе на сене, укрывшись шерстяной киреей.

18

Третий день шли войска Богдана Хмельницкого по старому извилистому татарскому шляху. В лесах на их пути встречались овраги, заполненные водой, порой и нерастаявшим снегом, а в степи — рвы и озера. Ни хуторов, ни сел вокруг. Весенние ручейки сливались в реки, заливая следы конских копыт на дороге. Полки петляли за идущим впереди татарским отрядом. Ни выстрелов, ни даже громких голосов. Так пробираются только беглецы!

И неудивительно, что наемные немецкие рейтары из Кодацкой крепости не напали на след войска Хмельницкого. Они знали только, что Хмельницкий оставил плавни и углубился в дикие степи Причерноморья. Рейтары выслали конный дозор, чтобы разведать, куда идет войско Хмельницкого и каковы его намерения. Днепр своим могучим ревом, казалось, насмехался над их тщетными поисками, мча свои пенящиеся воды да раскачивая на волнах смытые им щепки.

— Ясно, этот ребелизант ушел-таки за Дунай, — решил комендант крепости. И тут же отправил гонцов в Чигирин, чтобы доложить об этом коронному гетману.

Хмельницкий неутомимо скакал на коне от одного отряда к другому, от Вешняка к пушечному писарю Дорошенко. Возле пушкарей и нашли его джуры.

— Трое воинов, сказывают, с Украины прибились сюда! — докладывал казак.

Богдан повернул коня и поскакал. Еще издали он узнал бывшего жолнера Лукаша Матулинского и двух утомленных долгим путешествием казаков. Истоптанные постолы, на казаках заплатанные жупаны, на Матулинском потертый лапсердак. Увидев Хмельницкого, казаки тотчас уселись на землю. Матулинский пошел навстречу гетману, протягивая руку для приветствия. Богдан соскочил с коня.

— Откуда, братец Лукаш? Наконец-то дождались мы тебя, воин. Давай обниму тебя, отдохни и ты на груди побратима. Разумно поступил, ежели попал к этим дуракам. А нам так нужна сейчас жизнь!..

— Я от полковника Назруллы, прошу…

— Мать моя родная! От моего побратима Назруллы?.. Так он жив, цел? Где прощался с ним в последний раз? Именно сейчас я вспоминаю этого настоящего воина, — ах, как мало их у меня, таких верных и преданных побратимов… — промолвил Хмельницкий, сжимая в объятиях жолнера.

— Полковник велел передать, чтобы мы утешили пана Богдана. Ведь он тоже движется к Днепру с целым полком храбрых казаков на помощь вам.

— С целым полком?.. Петр! Эй, казаче, джура, немедленно ко мне Вешняка или Петра Дорошенко! Мы идем на Желтые воды, пропади они пропадом! Хватит блуждать по этим татарским тропам! Теперь-то уже на Желтые воды, на казацкие дороги!

Казаки, пришедшие вместе с Лукашем, поднялись.

— И мы хотим кое-что сказать пану гетману. Ночью в Чигиринском полку встретились мы с Карпом Полторалиха. Томится казак, подговаривает людей идти на Запорожье, и просил передать, что, кроме полков сына гетмана Потоцкого, посланных прибрежными дорогами вам навстречу, коронный гетман отправил по Днепру сотню больших байдаков с несколькими тысячами реестровых казаков. На байдаках пушки, возы с порохом. Не преградить, говорят, дорогу с Низа приказал им гетман, а с корнем уничтожить все казачество на Запорожье. Сказывают, что сам генеральный есаул Иван Барабаш вместе с Караимовичем возглавили этот поход, дав клятву коронному гетману.

Хмельницкий обвел взглядом окруживших его старшин. И казалось, что за вихрем мыслей, пронесшихся в голове после такого грозного сообщения, он никого и не видит. Но длилось это лишь мгновение. Увидев Ганджу, соскочившего с коня, сразу обратился к нему:

— Вот что, Иван… — и посмотрел на клонившееся к закату солнце. — Бери полсотни своих смертников и мчись наперерез плывущим по Днепру реестровцам. — Помолчал немного, и на его лице засветилась ласковая, скорее отцовская, чем гетманская, улыбка. — Не воевать с ними посылаю тебя, нет… отвлеки их своими льстивыми разговорами, просись любой ценой к ним в отряд, прикинься дурачком или предателем… Только задержи их! Барабашу передай от меня, его кума, сердечный привет. Не бойся покривить душой, на войне это — оружие в опытных руках…

— Сказать куму, что ты возвращаешься на Украину, или утаить? — прервал Ганджа, заставив Хмельницкого еще раз задуматься.

В самом деле — говорить или скрыть? А может быть, было бы лучше с Желтых вод повернуть на Дунай. Болгары вон как ждут нашей помощи, чтобы освободиться от турок. А тогда бы уже вместе с болгарами, с придунайскими славянами ударить по польским шляхтичам…

Иван Ганджа стоял, держа коня в поводу, в ожидании ответа. Какой же ответ дать ему?

— Не я возвращаюсь, Иван, а казаки, люди наши, скажи, идут на Украину спасать своих близких от шляхетского нашествия!..

19

Всякие песни пели кобзари. На каждом байдаке разные, но все об одном и том же. Для казаков-гребцов с их тяжелыми думами только и развлечения что песня. Затягивали кобзари и «Марусю Богуславку», поглядывая на старшин. Особенно кобзари были осторожны на байдаке Илляша Караимовича и на байдаке Ивана Барабаша.

словно военный призыв, покатилось по Днепру.

Казаки улыбались, переглядывались, словно ласкали глазами изменчивую чернобровую шинкарочку. А белый свет… вот он перед ними в волнах Днепра, в манящих безграничных просторах, на заросшем шелюгой берегу да в неразгаданном завтрашнем дне.

— А что это за песни такие, пан кобзарь? Не замолчал бы ты?

Атаману Илляшу Караимовичу, у которого рука была тяжелой да и нрав крутой, хотелось многое сказать смелому кобзарю. Но в руке у него была плеть из восьми ремней. Как только зазвучали первые аккорды кобзы на переднем байдаке, Илляш поднялся. Кобзарь запел о воле, а о какой воле? Какая воля нужна им на байдаке генерального есаула?

Он уже замахнулся плетью, — возможно, и ударил бы кобзаря. Но рядом с кобзарем, словно из днепровской пучины, вдруг вынырнул странный казак — женщина в жупане.

— А это и ты тут, Кривоносиха, все-таки пролезла к казакам? — закричал Караимович. — Ведь уже старая, на что надеешься?..

— На погибель вашу надеемся, презренные ляхские прихлебатели! — ответила Василина Кривоносиха.

Еще в Черкассах Караимович узнал о том, что она появилась среди казаков. Тогда он не поверил этим слухам. Поэтому и сейчас таращил на нее глаза, словно перед ним стояло привидение. Но занесенная атаманом плеть мозолила ему ладонь, и рука не сдержалась. Удар не удался, или рука дрогнула, или Кривоносиха отвела голову — нагайка хлестнула ее по плечу.

Возмущение казаков принимало, угрожающий характер. Казаки заслонили женщину от ударов, которые теперь сыпались на них. Они стали защищаться.

И вспыхнул бунт, как вспыхивают сухие щепки от искры кремня. Казаки взялись довезти храбрую Кривоносиху к Хмельницкому. Сам Максим благословил ее на это дело. Он призывал народ к открытому восстанию, отправляясь с тремя тысячами своих воинов к Днепру на помощь Хмельницкому. Данило Нечай, Иван Богун, сын Кривоноса и Назрулла с Вовгуром ведут эти полки, чтобы спасти своего побратима Богдана!..

Шум, поднявшийся на байдаке Караимовича, услышали и на других байдаках, услышал и ротмистр Самойлович. А на байдаке Джеджалия услышали и свист нагаек, и возгласы жолнеров, охранявших Караимовича. Особенно прислушивался к тому, что происходит на байдаке Караимовича, Джеджалия, ибо именно он помогал Кривоносихе сесть в этот байдак… Направляя свой байдак ближе к Караимовичу, он призывал и остальных казаков последовать его примеру.

Самойлович понял, что Караимович затеял недопустимую в военном походе стычку с кобзарями. Сначала за борт полетела кобза, а следом за ней был выброшен жолнерами и кобзарь. Ведь для этого у генерального есаула всегда были под рукой верные жолнеры!

— Эй, братья казаки! Поворачивайте к берегу, а то вон жолнеры Караимовича топят нашего брата! — воскликнул Филон Джеджалий, вырываясь своим байдаком вперед. Тревога за судьбу Кривоносихи заставляла его дрожать как в лихорадке.

Этот тревожный клич передал другим казак с байдака Самойловича. «Значит, так надо», — решил ротмистр и приказал гребцам следить за байдаком Караимовича. Засуетились плывшие на дальних байдаках казаки, хотя никто толком то знал, почему замедлили ход передние, почему они плывут к берегу. Но увидели, как казак Самойловича вытащил из Днепра тело убитого генеральным есаулом кобзаря. Поднялся крик, который, точно огонь в степи, распространялся по всем байдакам. Старшины пытались унять казаков, навести порядок в отряде.

— Он, проклятый, топит казаков! — неслось от байдака к байдаку.

— Кто это? Не тот ли недокрещенный?

— Да все они ляхским миром мазаны! Поэтому и жолнеров при себе держат.

— Чтобы унижать казаков! Бей их!..

— К берегу! Рули к берегу!

Есаул Барабаш только на рассвете уснул, поручив полковнику Вадомскому следить за байдаками. А поспать генеральный есаул любил, особенно после ночной попойки. Свежее, прохладное утро на реке заставляло поплотнее закутываться в атаманскую керею. Полковник Вадовский вскоре тоже лег подремать. Не мед и ему без полка в такое время!

— Эй, что это?.. Пан атаман! — крикнул спросонья перепуганный Вадовский, услышав шум.

Когда наконец он проснулся, его охватил ужас. А усиливавшийся шум на байдаках окончательно протрезвил полковника. Он-то хорошо умеет различать голоса казацких бунтарей. Вскочил на ноги, протер глаза и все понял. Байдак Караимовича, как неприкаянный, вертелся посреди Днепра, словно в водовороте. В нем шел бой между казаками и жолнерами!..

— Братья казаки! — снова прозвучал голос Джеджалия уже с берега. — Жолнеры есаула Караимовича убивают наших людей, топят кобзарей. Айда, хлопцы, спасать их! Среди них и Кривоносиха!

— Айда-а! До каких пор мы будем терпеть их, проклятых!

От берега в тот же миг отчалили два байдака с казаками. Байдак Самойловича тоже повернул к середине Днепра. И в это время раздался вопль словно обезумевшего полковника Вадовского:

— Караул, бунт! Панове жовнежи, чтоб вас холера взяла, — ко мне!..

Вдруг он умолк, сбитый веслом. Пошатнулся, ища опоры, и грохнулся на днище байдака.

Только теперь, услышав отчаянный крик полковника Вадовского, очнулся и есаул Барабаш. Слово «бунт» действовало на него, как на привязанного пса сума и палка нищего. Он вскочил на ноги, сорвал с себя влажную керею, рука потянулась к сабле.

— Эй, проклятая голытьба, забыла уже про Кумейки? Получите еще!..

Казаки знали, что у Барабаша тяжелая рука. Несколько казаков сзади набросились на озверевшего есаула. Тяжелые удары казаков посыпались на его голову. Правда, рослый, крепкий Барабаш пытался еще защищаться, отталкивал от себя казаков, пытаясь вытащить из ножен саблю.

— Всех изрублю, мерзкие ребелизанты!.. — исступленно вопил он.

Это и подлило масла в огонь. Крикнув «изрублю», Барабаш напомнил этим казакам, что у них тоже висят на боку сабли. Байдак приближался к берегу, казаки уже слышали приказы взбунтовавшихся сотников, особенно Филона Джеджалия.

— Вяжите их, продавшихся шляхте, как ясырь для басурман! Высаживайте, братья казаки, на берег Кривоносиху!

— Созывай Черную раду, покуда нам еще светит солнце!

— Куда, против кого везут нас мерзкие предатели? Мы не позволим им погасить пламя восстания на Низу! Это наше пламя, пускай пылает…

— Пусть пылает и согревает души всех православных людей! Долой их, продажных шкур! — пересиливал всех зычный голос Джеджалия.

А из байдака посреди реки уже выбросили за борт мертвого Караимовича. Вадовский и Барабаш были еще живы, хотя и избиты до потери сознания. Их, связанных, выносили казаки из байдака на берег. Положили рядом с несколькими старшинами перед возбужденными казаками. На берегу Днепра собиралась Черная рада.

Два байдака с жолнерами сначала было повернули наперерез задним судам, которые тоже направились к берегу. Но когда жолнеры увидели, что разъяренные казаки выбрасывают за борт убитого Караимовича, они опомнились. Среди них тоже раздались голоса:

— Причаливай к берегу! К берегу!

Несколько казацких байдаков быстро приближались к жолнерским. Воины в байдаках бросили весла, схватились за оружие…

Только несколько десятков более благоразумных жолнеров спасли свою жизнь, сложив оружие. Их объединили в небольшую группу и даже вернули им оружие.

— Пойдете домой, жолнеры, или будете воевать вместе с казаками? — спросил Филон Джеджалий.

— Мы в вашей власти, делайте с нами, что хотите! — ответил пожилой жолнер.

— Мы хотим, чтобы вы не вмешивались в наши дела. Поэтому идите куда хотите, если согласны. Идите хоть до Варшавы, только не трогайте наших людей. Станете умнее — будем добрыми соседями. А нет, беритесь за сабли, будем драться!.. — и первым выхватил саблю из ножен.

Жолнеры не шевельнулись. Филону показалось, что они не хотят драться с казаками. Разве для этого казаки вернули им сабли?.. Джеджалий тоже вложил свою саблю в ножны. Потом он обернулся к казакам, окинул их атаманским взглядом и воскликнул:

— Воины короля Владислава не взялись за сабли, не захотели мериться силами с украинцами на берегу Днепра. Там, на берегу Вислы, украинские казаки тоже никогда не применяют против них оружия! Так что же, отпустим их или как?..

Казаки усадили вместе с полковником Вадовским жолнеров на байдак. Под хохот и улюлюканье повеселевших казаков оттолкнули байдак с жолнерами от берега.

А у берега давно уже стоял челн, на котором Василина Кривоносиха решилась прорваться на Низ, к Хмельницкому.

20

Ганджа был истым воином. Окуренный пороховым дымом многих войн, битый не один раз шляхтичами, наученный льстить и ненавидеть, он всегда был верен казацкому побратимству.

В прибрежных лесах Ганджа наскочил на связных из Кодацкой крепости, скакавших к коронному гетману. Они упорно отказывались сообщить Гандже, зачем мчатся к Потоцкому и какие вести везут ему о положении на казачьих островах. Из их путаных и лживых ответов Ганджа делал вывод, что его отряду грозит опасность. Не долго думая, он приказал обезглавить их.

— Я ни на грош не верю шляхтичам, а тем более этим лукавым наемникам немцам. Еще с молодых лет перестал верить шляхте, когда заботился о благе семьи Потоцкого. За это чуть было головы не лишился на плахе. Не верю! Рубите им головы, хлопцы, покуда они нас не обезглавили! Тем более что живыми остались только шляхтичи, немцы полегли как воины в бою.

Произошло это на рассвете. С Днепра надвигался густой туман, охлаждая разгоряченные казацкие головы после этой неожиданной стычки в прибрежном перелеске. Вместе с туманом приближалось и капризное утро. Наконец в перелесках рассеялись облака тумана, рассвело. Казалось, что и солнце обрадовалось победе, поднявшись позади казаков. Ганджа даже остановился, почувствовав усталость после ночного перехода.

— Давайте отдохнем, хлопцы, да послушаем, что творится на Днепре. На реке далеко слышно, а она вон там, за лозняком.

Треножили лошадей, наскоро били тарань о пни, грызли сухари. Согретые теплом весеннего солнечного утра, казаки крепко уснули.

Вдруг от Днепра донесся выстрел. Может, и не один раз стреляли, но Иван Ганджа услышал эхо от выстрела, прокатившееся по перелеску. Чутко спит старшина в походе! Первым поднялся, прислушался. За первым выстрелом прозвучали другие, послышались человеческие вопли, как при отражении нападения турок.

— На Днепре бой, полковник! — сказал один из казаков.

— Слышу, Василий, но ничего понять не могу. Кто из вас самый прыткий? Айда в разведку! Давай-ка ты, Йозеф, а мы пойдем следом за тобой. Коней поведем в поводу, а оружие будем держать наготове!

Казацкий Круг, собравшийся на берегу Днепра, избрал своим атаманом Филона Джеджалия. Есаулом всего отряда казаки назвали Ивана Самойловича.

— Теперь, казаки, мы должны помочь жене нашего славного Максима Кривоноса! — обратился к казакам новоизбранный наказной атаман. — Полковник велел ей добраться к Хмельницкому.

— Да, мне надо к Хмельницкому, панове казаки, — промолвила Кривоносиха. — Кому же, как не вам, искать путь к нашему вожаку восстания? Надо как можно скорее разыскать его на островах и передать весть от Максима Кривоноса, который с тремя тысячами подолян идет к нему…

— По-моему, братья, всем нам надо идти к нему, — воскликнул Иван Золотаренко, который тоже был в отряде вместе с ичнянскими казаками.

Джеджалий только сейчас по голосу узнал Золотаренко, который отрастил бороду и до сих пор таился, не напоминая о себе. Обрадовавшийся Филон бросился к Золотаренко:

— Чего таишься, полковник? Иди-ка сюда, к старшинам! Товарищество казацкое! — воскликнул он. — Среди нас находится знаменитый полковник, кавалерист Иван Золотаренко. Давайте попросим полковника, чтобы он разбил наше войско хотя бы на три полка. Конный полк назовем Переяславским. Составим его из наших конных сотен, и пусть полковник Золотаренко возглавляет их.

— Правильно! Золотаренко! — одобрительно закричали казаки.

— А пеших пускай разделит на два полка. Один поручим нашему боевому чигиринскому казаку Юхиму Беде… Да, пани Кривоносиха просит помочь ей поскорее добраться до Хмельницкого. Мы и поручим ее казацкому полку Юхима Беды, пускай с полком добровольцев идут на розыски Хмельницкого…

Казаки давно уже ждали, чтобы им рассказали об этой смелой женщине; экая женщина, — как казак, рвется в поход!

Василина сняла с головы казачью шапку. Длинные волосы с проседью глубоко поразили казаков. Ведь если не жену, то мать оставил дома каждый из них, прощаясь у ворот. Всех она напоминала здесь, от их имени им и слово молвит, как наказ всей Украины!..

— Полковник Максим Кривонос приказал мне, чтобы живой добралась к Хмельницкому! Где правдой, а где и неправдой действовала, так нужно было. Вот добралась сюда и почувствовала вашу казацкую любовь к родной земле. Поэтому и обращаюсь к вам за помощью, потому что от встречи моей с Хмельницким будет зависеть и ваша судьба, казаки!..

Поднялся невообразимый шум, казаки каждый по-своему давали советы, обещали вооруженную поддержку, помощь. Вместе с возгласами полетели вверх шапки, табакерки.

— Поведем нашу смелую сестру и мать!.. До самого Богдана доведем, веди, Юхим! — говорили полковнику казаки.

— Спокойно, панове казаки! Мы еще не все обговорили.

Джеджалий вытащил из-за пояса полковничий пернач и помахал им, призывая к вниманию.

— К нам, казакам, пристал, а не с шляхтичами пошел белоцерковский полковник Клиша. Честь и уважение ему от нашего славного казачества! Думаю, что пускай полковник Клиша возглавляет наш Белоцерковский полк пеших казаков…

Как раз в этот момент прозвучал голос казацкого дозорного, который сопровождал небольшой отряд запорожцев во главе с Иваном Ганджой. Казаки расступились, пропуская запорожцев на середину. Сотники и бунчужные с трудом сдерживали казаков, которые восторженно приветствовали прибывших.

— О-о! Ганджа, полковник Ганджа! — радостно воскликнула и Кривоносиха.

Джеджалий пошел навстречу Гандже, по-товарищески придержав коня, пока полковник соскакивал с него.

— С какими вестями прибыл к нам, Иван? Не встретился ли ты где-нибудь с Богданом Хмельницким? Вот пани Кривоносиха направляется к нему от Максима.

Ганджа узнавал знакомые улыбающиеся лица, старался понять, что тут происходит. Когда же услышал голос Кривоносихи, мир показался ему ясным и теплым, как этот весенний день. Он попал к друзьям!

Увидев на бугорке связанных старшин и среди них есаула Барабаша, он без слов понял, что здесь произошло.

— Гетман всего казачества и всей Украины Богдан Хмельницкий послал нас поздравить славное казачество с первой победой над предателями народной свободы! Наш гетман призывает вас, славных воинов, не только не выступать против нас, помогая панам шляхтичам, но и поддержать нас и весь народ… — произнес Ганджа, и слова его потонули в гуле одобрительных возгласов…

21

Весенняя пора — пора возрождения всего живого на земле. А в дикой степи в это время года кругом вода, речки, болота и настоящие озера. Казаки Богдана Хмельницкого, ища падежную дорогу, чтобы обойти ненавистную Кодацкую крепость, остановились возле реки со скалистыми берегами и мутной водой. Эту реку крымчаки называли Сарысу, то есть Желтой водой. Она протекала меж скалистых глыб по лесам, которым не видно было конца-краю. Казаки пробовали ловить рыбу, по даже весеннее половодье не загнало ее в эту ржавую воду. Довольствовались лишь раками.

Отыскивая дороги, по которым татары тайком пробирались для набегов на села и хутора Украины, дозорные Хмельницкого услышали доносившийся издали шум движущегося им навстречу войска. Забеспокоились атаманы, встревожились казаки. Богдан стал советоваться со старшинами. Появление войска в лесах верховья реки Желтые воды подтверждало догадки казаков, что коронный гетман стремится преградить им путь на Украину. Оправдываются предостережения Матулинского!

— Эй, кто порасторопнее! Разузнайте, кого там принесло в наш лес! — приказал Богдан, выслушав сообщение дозорных.

Уже несколько дней Хмельницкий в тревоге ждал встречи с коронным войском. Назрулла предупредил его о продвижении большого отряда под началом сына гетмана Стефана Потоцкого. Именно его и остерегался Хмельницкий. Иногда он и сам выезжал вперед с отрядом разведчиков.

Богдана также тревожило долгое отсутствие вестей от Ивана Ганджи. Может быть, его схватили дозорные коронных войск, а может, пробирается вдоль Днепра, выслеживая бандаки генеральных есаулов с реестровыми казаками? Разные догадки и соображения принуждали Богдана продвигаться с войсками поближе к Днепру. Может, послать Дорошенко на розыски отряда Ганджи?

Теперь всем кошем расположились в лесу, возле реки Желтые воды. Богдан настороженно огляделся вокруг. Сначала он велел Гаркуше разыскать полковника Вешняка, а затем покликал сотников и есаулов на срочный военный совет.

Весна радовала своим животворным теплом, но в то же время и страшила. Назревала опасность войны. Неспроста стягивали на Приднепровье коронные войска. Ведь их перебросили сюда, чтобы воевать! С наступлением весенних дней непременно начнется «кровавая расправа», какой открыто угрожал коронный гетман Николай Потоцкий.

Последним пришел на совет Петр Дорошенко. Ему Богдан поручил проверить донесение разведки. Энергичный Дорошенко готов был в любую минуту вступить в самую горячую схватку. Именно такой человек и незаменим для подобных дел.

— Войско шляхты расположилось лагерем в перелесках, возле ручья с ключевой водой, — сообщил Дорошенко. — Как мне кажется, гусары из разведки Скшетуского узнали о нашем продвижении. Потоцкий хочет устроить нам засаду в междуречье.

— Много их или, может быть, это только разведывательный отряд Скшетуского? — рассуждал Хмельницкий. — Проклятый молодой Скшетуский, словно легавый пес, выслеживает нас. Но нам нечего больше скрываться. Мы уже обошли Кодак, а вот эти степи и реки приняли нас как своих. Тебе, полковник Вешняк, приказываю двинуться с конницей вперед, чтобы отрезать им путь к Днепру. Очевидно, они надеются на Барабаша… Ничего, они еще попляшут, дождавшись нас! Федор, отрежешь им путь к отступлению.

— Я уверен, что это не отряд разведчиков Скшетуского, а вся армада Стефана Потоцкого, о которой доносили нам гонцы полковника Назруллы! — рассуждал Вешняк.

— И об этом я думал, Федор Якубович. Поэтому и посылаю тебя со всей конницей, а не с какой-то сотней казаков. Где-то тут, поблизости, находится и наш мурза Туган-бей с чамбулом крымчаков. Разыщи его, Петр, и направь вперед за речку, поближе к Кучманскому шляху. Пускай они преградят пути отступления шляхты к Чигирину. А мы, друзья сотники, старшины, встретим гостей нашим запорожским хлебом-солью! Петру Дорошенко выстроиться с пушками на берегу Желтых вод. И запомни — ни одного шляхтича не выпускать оттуда!..

Совет короткий, как всегда перед началом боя. Уже приближался вечер, но и он не унял душевной тревоги. Богдан провожал старшин, а мысленно сражался с войсками шляхты. «Будут нападать или защищаться при первом разведывательном ударе? Можно было бы еще избежать кровавого столкновения! Не предупредить ли их, договориться? Но кто с тобой, смертником, захочет договариваться? Надо заставить их!» — мысленно рассуждал Богдан, гася сомнения.

Легко вскочил на подведенного Гаркушей коня. Тело жаждет покоя, а сердце обесчещенного человека взывает к мести!

— Тебе, Тодось, поручаю связь со всеми сотнями. Передай мой наказ старшинам корсуньской сотни, чтобы шли на помощь пушкарям Дорошенко.

В сопровождении нескольких старшин и джур Богдан нашел удобный спуск к реке и остановился на берегу, прислушиваясь. Прислушивались и старшины, — начиналась война! Некоторые из старшин соскакивали с коней, прижимали ухо к холодной, омываемой водой гранитной глыбе.

— Моя мать, бывало, стоя на кадке с куском полотна, вот так прислушивалась к шуму реки, думая о своей судьбе, — промолвил Богдан.

— Не ошибались матери, прислушиваясь, какую судьбу предсказывает детям река! Слышу, Богдан, гудит земля. Расшумелись проклятые шляхтичи, — отозвался Дорошенко, поднимаясь от гранитной глыбы.

— Войско или только разведывательный отряд?

— Думаю, что целое войско, пан гетман! — решительно, как во время военной операции, подтвердил Дорошенко. — Ржут кони, скрипят колеса… Разведывательный отряд мог бы и ползком пробираться. А это, скорее всего, войско располагается на ночлег.

— Понятно… — Гетман еще раз окинул взором своих воинов. — Хватит прислушиваться к скале. С богом, воины! Только без шуму! Как в походе, продвигаться широким фронтом. Вышли вперед надежную разведку, полковник! Тебе, Григорий, вести пеших и, если надо будет, первому же… — махнул рукой Лутаю. — Да пусть знают казаки, что я тоже переправляюсь вместе с ними через реку и вблизи буду руководить боем.

Пустил коня вброд и уже с противоположного берега наблюдал, как в вечерних сумерках осторожно пересекали извилистую реку пешие воины. Первая преграда на пути воинов — Желтые воды!

Только татарский чамбул не придерживался приказа атамана. Когда наступила темная весенняя ночь, тишину в междуречье прорезало отдаленное гиканье татарской орды. Трудно было понять, то ли это доносился гул сражения, то ли свойственный татарам подбадривающий крик, чтобы не растеряться ночью. Не было слышно ни единого выстрела, ни каких-либо воплей.

Хмельницкий сделал вывод, что войска шляхтичей еще не вступили в бой, и приказал полковнику Лутаю продвигаться со своими казаками как можно скрытнее. Лучше было бы остановиться и окопаться, чтобы легче отражать нападение врага.

— На рассвете, скажи, ждем боя. Ежели шляхта первой нападет на нас, мы тоже не будем отсиживаться. Об этом я предупредил и Вешняка. Очевидно, все пойдем в бой, как условились…

«Успеет ли Вешняк со своей конницей за ночь переправиться через реку и выйти в тыл противника? Хорошо, что мы вовремя обнаружили его. В лоб шляхтичей и драгун с гусарами не возьмешь. Надо с хвоста их, как гуся, общипывать. Лишь только бы успел Вешняк!»

Несколько раз Богдан вскакивал, поглядывал на восток, ожидая рассвета. Слишком долгим казалось ожидание Гаркуши. Когда же горизонт опоясался светло-серым кушаком и погасил звезды, подозвал коновода, вскочил на коня. А когда услышал, что возвратился Гаркуша, взялся за саблю.

Из редкого кустарника показались двое всадников, хотя Богдан поджидал только одного.

— Неутешительные вести у нас, пан гетман… — тихо сказал полковник Лутай. — Крайне необходимо еще раз созвать совет. Этот нехристь все-таки выдал нас. Правда, и рейтара или драгуна какого-то заарканил, первый ясырь, говорит. Едва разрешил допросить пленного, спешит отослать его в подарок Туган-бею. Теперь Шемберг не будет зевать, мы знаем, какой настырный этот полковник. Дозорные сообщают, что он уже вышел со своим войском из окопов, — очевидно, двинется на нас!

— А ты укрыл своих людей в окопах, полковник?

— Как же так не укрыл, гетман! Казаки за ночь настоящие валы насыпали впереди себя. Я велел им по очереди: одним рыть окопы, другим отдыхать. Только надо было бы хоть одну плохонькую пушку поставить у наших окопов. Ляхи боятся пушек!..

— Нет, полковник, обойдемся без пушки. Дорошенко и оттуда нагонит страху на ляхов, потому что пушка в ближнем бою ни к чему. А нам надо разбить врага наголову! Прибережем пушки для другого случая. Война неизбежна, сейчас мы только испытываем свои силы… Дорошенко я велю не ждать нового приказа, а действовать. Своих воинов вводи в бой внезапно. Предупреди об этом сотников, и устремляйтесь вперед навстречу врагу. Вот тебе и весь совет, и мой гетманский приказ. Я тоже буду идти справа.

22

Однако не успел Лутай со своими сотнями казаков напасть на врага. В эту ночь не дремал и молодой Потоцкий. Неожиданная стычка с татарами в междуречье, где их совсем не ожидали, раскрыла ему то, чего не могли узнать самые рьяные разведчики.

Дотошный Шемберг еще вечером направил в сторону крымчаков ротмистра Стефана Чарнецкого с сотней конных драгун. В междуречье и произошла их неожиданная стычка с татарами. Правда, это была только небольшая стычка, а не бой, о котором мечтал Стефан Чарнецкий, где можно было бы размахнуться отдохнувшей за время длительного похода драгунской рукой.

Слишком короткой и феерической была эта ночная схватка. Крымчаки только внезапно нагрянули на фланг драгун и тотчас ускакали в лес. Они не придерживались ни какого-либо направления, ни порядка. Столкнулись с противником, нагнали на него страха и ускакали под покровом ночной темноты и лесной чащи.

В этой молниеносной схватке драгуны зарубили татарина и одного взяли в плен, убив его коня. Но, увлекшись стычкой, Чарнецкий не заметил, что и татары заарканили одного его драгуна. Ротмистр с гордым видом сдавал пленного полковнику Шембергу, своих потерь он не привык считать.

— Пустяковая победа, уважаемый пан полковник, — небрежно докладывал известный в войске рубака.

— У пана ротмистра была возможность сделать ее более громкой, приведя ко мне на аркане не одного, а целый отряд басурман, — многозначительно сказал полковник, лукаво поглядывая на ротмистра.

— Если бы это были воины, пшепрашам бардзо! А они после первой стычки, точно зайцы, рванули в кусты.

Полковник засмеялся:

— А крымчаки убежали в кусты тоже не с пустыми руками. Пан должен посчитать своих драгун. Ведь ротмистру Скшетускому уже известно, что татары заарканили одного драгуна… как же его… драгуна Гживецкого?

Полковник подошел к пленному татарину, которого драгун только что ударом кулака ссадил с неоседланного коня. Он с издевкой стал допрашивать пленного:

— Много ли воинов послал мурза Туган-бей на помощь своему побратиму Хмельницкому?

— Мурза Туган-бей не посылал ни единого воина. Он возглавил таких комграмляров[26], как и сам. Он только ждет нашего сообщения, чтобы выступить, — пробормотал пленный.

— А если ваш комграмляр получит сообщение, большое ли войско он поведет на помощь Хмельницкому?

— Мурза Туган-бей ни с кем не делится, сколько у него батыров. Зачем ему вести сразу всех против небольшого войска врага, слишком мал ясырь для такого мурзы…

Шембергу так и не удалось выяснить того, что ему хотелось, и он велел отрубить пленнику голову. Даже позавидовал такой засекреченности военных планов Туган-бея. Но и то, что он слышал от пленного, говорило о многом. Наконец он выяснил, что Хмельницкий движется не на Балканы через Дунай, а на Украину. Идет при надежной поддержке татар-людоловов, которым он обещал, как плату за помощь, передать всех пленных.

— Немедленно приступить к сооружению фортификационных укреплений, — приказал Шемберг, не посоветовавшись со Стефаном Потоцким.

— Сидение в окопах, уважаемый пан полковник, не лучший способ добиться победы, — повысив голос, возмущенно заявил Стефан Потоцкий.

— Но и воинственный пыл надо уметь сдерживать! О том, что мы должны разгромить войско Хмельницкого, известно каждому жолнеру пана Стефана. Но его легче будет разгромить, если заранее укроешься за хорошими фортификациями! Именно при наличии их враг будет вынужден показать, какими он располагает силами…

Согласились на том, что одновременно будут вести нападение на запорожских казаков Хмельницкого и строить фортификационные сооружения. Молодой Потоцкий поведет свои главные силы, чтобы отразить нападение войск Хмельницкого. А части полковника Шемберга должны обеспечить безопасность флангов и строить фортификации. Особенно сейчас надо следить за правым флангом, откуда, как известно, могут напасть крымчаки.

Над перелесками начал рассеиваться утренний туман. Загремели выстрелы из пушек коронного войска. Артиллерийскую подготовку к бою приказал провести горячий главнокомандующий Стефан Потоцкий, готовясь к своей первой стычке с запорожцами Хмельницкого. Он был уверен, что сечевики не позволили Хмельницкому вывезти с островов их считанные пушки. Драгун Чарнецкого он бросил на правый фланг, откуда ждал нападения крымчаков.

Но драгунам пришлось сражаться не с татарами, а с пешими казаками полковника Григория Лутая. Татарские же чамбулы сосредоточивались в перелесках, взвешивая силы шляхты, чтобы не столкнуться с численно превосходящим врагом.

— Казаки, пан ротмистр, стали «играть в смычка», — предупредил один из драгун, разыскав Чарнецкого.

— Значит, «в смычка»? Одной рукой отбиваются, а второй дергают коней назад! — издевался Чарнецкий.

— Да нет, уважаемый пан ротмистр: правой рукой рубят, а левой отбиваются от наших драгун! Это и называется у казаков «смычком», чтобы отбиваться от противника и в то же время заманивать его к себе. Очевидно, Хмельницкий задумал какую-то неожиданную операцию… Вот поэтому казаки и дурачат нас своим «смычком», стараясь усыпить нашу бдительность…

23

Запорожцы под командованием Лутая не пошли в наступление. Подвергшись внезапному нападению драгун Чарнецкого, они защищались в окопах, а когда драгуны подъезжали к кустам, они бросались на них с пиками, сваливая на землю их тяжелых коней. Драгунам Чарнецкого возле кустов приходилось соскакивать с коней и вступать в рукопашный бой. С обеих сторон находились изобретательные воины, прибегавшие к разным хитростям. Драгунские кони то в одном, то в другом месте оказывались в умелых руках сечевиков.

Бой запорожцев с основными силами Потоцкого затянулся далеко за полдень.

— Проклятие! С левого фланга несется конница казаков! — закричал возбужденный боевой сечей ротмистр Чарнецкий.

А между драгунами бешеным галопом носился связной Стефана Потоцкого, искал ротмистра. Увидев Чарнецкого, он крикнул, не соскакивая с коня:

— Слева казацкая конница!.. Впереди скачет сам Хмельницкий! Да разве он скачет? Носится, как дьявол! Пан Потоцкий приказал…

— Знаю о Хмельницком! — прервал его ротмистр. — Немедленно разыщи пана Шемберга и все это доложи ему. Да заодно передай, что Чарнецкий со своими драгунами поворачивает навстречу коннице Хмельницкого!

Боевые драгуны Чарнецкого развернулись и с диким криком, от которого содрогнулся воздух, вихрем понеслись за своим шальным ротмистром навстречу казацкой коннице.

Казацкие кони, преодолевшие вплавь реку и блестевшие на солнце, рысью ринулись вперед. Молодой Потоцкий, предупрежденный о переправе конницы Хмельницкого, даже усмехнулся:

— Узнаю! Именно о такой казачьей аффектации в бою и говорил мне отец! Нех пан Ежи прикажет пушкарям палить со всех пушек, чтобы нагнать страх на казаков Хмельницкого. Панове гусары! Окружить этого заносчивого казака! Пленных не брать, кроме одного предателя Хмельницкого!..

То же велел делать своим драгунам и искусный в кавалерийском бою Чарнецкий. Отдавая приказы, он старался перекричать беспорядочно палящие пушки и сорвал себе голос. Драгуны, слушая ротмистра, были поражены не столько приказами, сколько его голосом. Он у него дрожал и был какой-то чужой и не вдохновлял, а вызывал страх. Действительно, там, где проносился Хмельницкий со своими лихими казаками, трупами падали гусары и кони, словно колосья перед косарями…

Встречные бои королевской конницы с казаками никогда еще не велись по приказам высокомерных гетманов войны. Гусары Скшетуского, а особенно драгуны Чарнецкого в этот момент не нуждались в командирах. Опережая друг друга, драгуны неслись навстречу казакам. В первые минуты боя разгорелась страшная сабельная сеча, и ротмистрам коронных войск трудно было понять, кто побеждает. Да и не было времени присматриваться и размышлять. Не командиры, а сами воины управляли боем, стараясь сражаться так, чтобы избежать смерти и поразить противника. Искрились на солнце сабли, тяжелым стоном разносился гул смертельной схватки Хмельницкого с польской шляхтой.

Слишком долго и старательно готовила эту схватку сама история. А то, что Богдан Хмельницкий первым осознал ее фатальную неизбежность, почувствовал ее начало, накладывало на него и большую ответственность.

О военном замысле Хмельницкого знал только Вешняк. Богдан сам выбирал момент, когда надо вступить в бой, сам и повел заранее подобранный отряд лихих казаков. От Вешняка зависел исход этого боя и жизнь гетмана в сражении. Заранее расставленные в надежных укрытиях за рекой Желтые воды сотни его конного полка ждали только приказа — в бой!

— Сам будешь выбирать момент для нападения, — приказывал своему верному другу Хмельницкий. — Тебе поручаю судьбу нашего первого боя и свою жизнь! Как только мои казаки вступят в бой, смотри немедленно наноси своей конницей удар, да гляди не прозевай!

Укрывшись в перелеске, Вешняк наблюдал, как Богдан повел своих казаков через реку, поднимая шум, чтобы привлечь на себя внимание шляхтичей.

Когда же завязалась сеча между двумя враждующими сторонами, Вешняк подал знак сотням хорошо отдохнувших ночью казаков, и из перелеска двинулась лавина, по численности вдвое превосходящая противника. Появившись, как гром среди ясного неба, они широким фронтом устремились на врага. И началось грозное побоище. Полку запорожских казаков Вешняка пришлось завершать этот первый решающий бой под Желтыми водами. Под саблями казаков искрилась первая победа Богдана Хмельницкого…

Ошеломленный неожиданным нападением казаков Вешняка, Стефан Потоцкий с юношеским пылом сам бросился в бой, чтобы, показывая пример доблести, достойной шляхетской чести, вести свое войско к победе.

Ротмистр Скшетуский с опозданием бросился ему на выручку. Потоцкий, как подкошенный чертополох во время покоса, упал с коня, но гусары успели подхватить его. Теперь-то сын коронного гетмана, пораженный казацкой саблей, оценил мудрую предупредительность опытного Шемберга. Слишком поздно…

— Отступать! В окопы! — теряя силы, кричал Потоцкий.

Гусары поддерживали его на коне. Превозмогая боль, он приказывал отступать, а Скшетуский и его гусары передавали запоздавший приказ упавшему духом, разбитому войску. Было уже поздно! Поредели ряды воинов, гусарские кони скакали по полю боя без всадников, вода в реке стала красной от крови. Шляхетские войска потерпели тяжелое поражение под Желтыми водами.

Шум проигранного сражения, полученные в бою смертельные раны пробудили в сознании сына гетмана Стефана запоздалые мысли о человеческой правде. Да, побеждал угнетаемый шляхтой украинский народ!

24

У Богдана отраднее стало на душе, когда к вечеру прекратилась ужасная сеча и опустилась на землю легкая, как предвечерний туман, тишина.

Две небольшие раны на левой руке гетмана Тодось Гаркуша смазал горячим смальцем. За ночь они подсохли и только болью напоминали о вчерашней большой победе.

— Ну что же, Тодось, мы все-таки вчера победили! — радостно сказал Богдан. — Думаю, что паны Потоцкие не захотят реванша после такого кровавого поражения…

— Как это не захотят? — допытывался Гаркуша.

— Не захотят для своей же пользы. Вчера их избили, как собак, забравшихся в чужой двор. Хотят вести с нами переговоры, чтобы мирно-ладно разойтись.

— Ну, и как, разойдемся ли?

— А что же, можем и разойтись! — засмеялся гетман. — Ждем их парламентеров. А наши полковники Топыга и Петр Дорошенко взамен пошли ночью к ним по их приглашению… Узнай-ка, брат, как там дела у Вешняка, а я наведаюсь к раненым.

Стоял теплый послепасхальный день. Богдан Хмельницкий в приподнятом настроении пошел к раненым. Раненых казаков перенесли в перелесок. Старшие, опытные запорожцы старались облегчить их страдания. Они осторожно снимали засохшие повязки, смачивая их кипяченой водой, раны смазывали смальцем, прикладывали к ним чемерицу, а сверху корпию и завязывали чистыми бинтами. Хмельницкий обошел всех раненых, для каждого из них у него нашлось теплое слово, ибо они были для него как родные братья. И искренние, ласковые слова гетмана приносили им облегчение лучше всяких лекарств.

Ночью некоторые раненые умерли. Среди них лежал слегка прикрытый полковничьим кунтушем, обескровленный, с отрубленной рукой Григорий Лутай. Богдан опустился перед ним на колено, взял правую уцелевшую руку воина в свою. На холодную руку победителя упала слеза гетмана. Затем, словно протрезвившись, положил руку на грудь, посмотрел на подошедшего джуру.

— Вас приглашают на мирные переговоры. Прибыли парламентеры от ляхов, — наконец промолвил джура, уже несколько минут стоявший возле гетмана, не решаясь нарушить его скорбную задумчивость.

— Мирные переговоры… Похороним погибших победителей, тогда и поговорим с побежденными! Будут ли они мирными, наши переговоры, ежели полковник Шемберг выставил на своих валах жерла двенадцати пушек!

И тотчас оборвал свою речь, заметив парламентеров: для мирных переговоров к нему прислали его старых «приятелей».

— Не знаю, панове, как вас и приветствовать, — сдержанно произнес Богдан.

— Как друзей, уважаемый пан Богдан. Ведь мы считались друзьями еще во Львовской коллегии, — с подчеркнутой любезностью ответил ротмистр Стефан Чарнецкий. Вместе с ним прибыл, как товарищ парламентера, наместник Луцкого староства Иван Выговский, разжалованный в простого жолнера.

Заметив Хмельницкого, Выговский растерялся. Ведь сейчас встретились они не как старые школьные товарищи, а как представители двух враждующих армий! Заискивание Чарнецкого перед Хмельницким показалось отвратительным Выговскому. Богдан, как помнил нынешний жолнер Выговский, всегда отличался незаурядным умом. И, конечно, он по-своему расценит заискивание известного в стране ротмистра!

Богдан улыбнулся пришедшим, протянул руку Чарнецкому. А возле Выговского остановился в нерешительности. Но через мгновение раскинул руки и обнял его, как старого друга. Вспомнил Киев, бурсу, пирушки…

— Противников или друзей принимаю я? — преодолевая волнение, произнес Богдан Хмельницкий, не забывая о том, что ныне он является гетманом земли, заполоненной вражескими войсками. Да разве только одними кровавыми жертвами защитишь ее!

— По службе мы соперники, уважаемый пан Богдан, а еще с материнских пеленок были друзьями. Кажется, и с паном ротмистром вы не впервые встречаетесь! — с достоинством сказал Выговский, вспомнив в этот момент и родной язык отцов, православных помещиков из мелкой шляхты.

После этих слов, произнесенных с такой теплотой, Богдан душой почувствовал, что видит прежнего Выговского. Но тут же у него возникла мысль: не используют ли шляхтичи Выговского как приманку, чтобы поймать его, как судака?.. Но его мысли прервал ротмистр Чарнецкий.

— О наших давних встречах можно было бы в такой обстановке и не вспоминать. Вижу, что и пан Выговский не чуждый человек казацкому гетману. Возможно, что это облегчит нам ведение переговоров.

— Парламентер, уважаемый пан Стефан, это только официальное название человека, участвующего в подобной встрече. Ибо я принимаю вас не только как парламентеров побежденного войска, но и как старых своих друзей. Именно это, надеюсь, в самом деле поможет нам договориться о наших военных делах, — поддел и тут же успокоил Хмельницкий настороженного ротмистра Чарнецкого.

Но разговор поначалу не клеился. Гетман устроил парламентерам обед. Возможно, и не следовало бы это делать после такого жестокого боя, но Хмельницкий не пожалел для них двух баранов, а запорожцы не поскупились двумя бочонками горилки.

До обеда, да и после него Богдан Хмельницкий всячески старался избежать разговоров о военных делах. Сама судьба помогала ему в этом. Разговаривать было о чем, ведь обоих парламентеров разгромленных им шляхетских войск он знал еще со времени своей бурной молодости. И Львов и Киев интересовали обе стороны.

Выговский все вспоминал Киев, шумную бурсу и даже девичий монастырь. Было что вспомнить и соученикам Львовской коллегии Станислава Жолкевского.

— Не хватит ли, пан Иван, вспоминать про наши бурсацкие проделки, — прервал Богдан увлекшегося воспоминаниями Выговского. — Были мы тогда молоды и, конечно, слишком горячими, как и свойственно молодежи. А как пан Стефан, поддерживает ли сейчас какую-нибудь связь с нашими мудрыми наставниками в коллегии? — обратился он к Чарнецкому. — Во Львове оставался наш милый латинист пан Мокрский. Или он, может быть, снова переехал в Луцк?

— Мокрский, уважаемый пан, совсем состарился и, очевидно, разводит голубей на звоннице костела коллегии, — рассказывал Чарнецкий. — Действительно, он был умным человеком, но и слишком суровым по отношению к бурсакам.

— Разве это вредило нам? Подарил нам книгу Кампанеллы, чтобы упражнялись в латинском языке. Хотя сам был правоверным католиком…

— Только ли католиком? — иронизировал Чарнецкий. — Иезуитом, уважаемый пан Богдан. Я не понимаю, что вы нашли интересного в этой книге Кампанеллы, кроме латыни? С легкой руки спудеев Львовской коллегии во Львове получила распространение современнейшая книга того времени папы Урбана. Сенсация!..

— Современность ее сомнительна, пан Стефан, если вы имеете в виду книгу Маттео Барберини…

— Маттео Барберини, пан Богдан, уже давно называется папой Урбаном Восьмым, — высокомерно отпарировал Чарнецкий.

— Нас интересует не его служебное положение, а книга. Данное конклавом апостольское имя папе не уменьшает его ответственности как автора, хотя за ним и скрывается от мира фамилия ученого, — настаивал на своем Хмельницкий. — Этот называемый другом Галилея кардинал, или теперь уже папа, сумел написать и напечатать свой «Диалог о двух главных системах мира», очевидно, с явным намерением завуалировать роль папы в понимании этих систем. Французы не в восторге ни от одной из этих двух «систем». К сожалению, я не знаю итальянского языка, перевели ее наши друзья во Франции. Право, если бы сам папа перешел от слов к делу, хотя бы в управлении католической церковью, то вряд ли началась бы война в Западной Европе.

— Говорят, что испанцы воевали за восстановление доброго имени своего короля, кстати родственника нашей королевской семьи.

— Объяснение причин возникновения войн религиозными мотивами — сплошной обман, уважаемый пан Стефан. Не во имя же торжества иезуитизма пришел на Украину пан Стефан Потоцкий, рискуя своей жизнью?.. Господство сильных над слабыми, утверждение привилегий панства над тружениками — вот что приводит к столкновениям и у нас… Однако, уважаемые панове парламентеры, мы несколько уклонились от нашего главного разговора, — решил напомнить своим собеседникам Богдан Хмельницкий.

Чарнецкий пытался по-дружески возражать, но Хмельницкий знал цену его словам. Во время беседы за обедом, а потом во время прогулки в лесу он обратил внимание на растерянность Выговского, а позже увидел, что тот все больше и больше соглашается с ним. Несмотря на то что такое поведение парламентера Выговского начинало злить ротмистра Чарнецкого, Богдан настаивал на своем:

— А в отношении наших военных дел что я могу предложить? Не так уж мы, украинские люди, стремимся добивать панов шляхтичей, находящихся в войсках сына коронного гетмана. Но, пожалуйста, ради бога, отдайте нам все пушки и порох, сложите тяжелое огнестрельное оружие и уходите прочь с нашей, Украины! Мы не папа Урбан, в прятки играть не собираемся. Мы — народ, который вправе требовать, чтобы уважали его государство, и добьемся этого уважения! Вот тебе, пан ротмистр, и все наши условия мира. Решай!..

— Все? — удивленно вытаращил глаза Чарнецкий.

— Да, все, кроме мелочей. Такие условия предложат и наши уполномоченные. Правда, не знаю, с кем они будут вести переговоры, ведь Стефан Потоцкий, говорят, тяжело ранен!.. Очевидно, с комиссаром поредевших отрядов реестровых войск. Сегодня привезете пушки, сдадите тяжелое огнестрельное оружие, а завтра — с богом, Параска, откроем вам ворота, и уходите себе.

25

Наступил уже второй день после сражения, но мир еще не наступил. По приказу Хмельницкого казацкие сотни были отведены, создав проход для отступления остатков коронных войск. В стан Шемберга помчались два казака с сообщением о принятии Чарнецким условий мира.

Полковник Шемберг в течение ночи перевез все пушки в расположение войск Хмельницкого. Вражеские воины старались держаться вместе. Они, словно воры, забравшиеся в чужую кладовую, искали щели, чтобы ускользнуть. Кто домой, а кто искать лучшей жизни. Они разболтались, не подчинялись приказам своих старшин.

— Наши отцы были вольными казаками — стало быть, и мы вольными родились! — выкрикивали реестровцы.

Некоторые из них даже дерзили своим поручикам:

— Пропади пропадом ваша коронная служба, хотя и в блестящей драгунской форме!

И реестровые казаки без колебаний переходили на сторону Хмельницкого. Среди них было немало жителей Подольщины, Львовщины и даже Закарпатья. Они поворачивали к запорожцам с возами, с провиантом.

— К лешему этот панский наряд! — подбадривали они себя. — Мы свои, украинцы, подоляне, хоть теперь примите нас к себе!

— Да мы люди не гулящие, масленицы не празднуем. Оружия тоже не складываем! — предупреждали их запорожцы.

— Не складываете? А кто сказал, что мы складываем его? Вот оно, проклятое! Ежели воевать, так воевать, сто чертей ему в печенки! — размахивали перебежчики венскими ружьями.

Такой беспорядок в войсках шляхты встревожил полковника Шемберга. Даже среди ротмистров ему не на кого было опереться. Ротмистры и уцелевшие поручики больше старались держаться вместе со своими воинами. Чувство человеческого достоинства толкало их на благородный путь патриотов.

А тот, кто обещал коронному гетману увенчать чело лавровым венком победителя, теперь позорно бежал, обесчещенный. На возу в сопровождении кучки гусар Скшетуского везли тяжело раненного в первом же бою сына коронного гетмана Стефана Потоцкого. Кивер с роскошным пером черного лебедя лежал измятый рядом с больным. Стефан Потоцкий несдержанно стонал, изо всех сил стараясь не потерять сознания. А стон неудачника тонул в беспорядочном шуме и насмешках казаков над гусарами, которых построил Скшетуский, чтобы пройти через ворота позора. Вот до чего довоевались шляхтичи на казацкой земле!

Вдруг внимание запорожцев привлекло другое событие. Из прибрежных перелесков выскочил отряд воинов. Передний поскакал наискосок, словно догоняя кого-то.

— Тьфу ты, смотри, Ганджа скачет! — удивленно воскликнули казаки Вешняка.

Хмельницкий резко обернулся, рукой дав знак Гаркуше подвести к нему коня. И, встревоженный, помчался к перелеску навстречу полковнику Гандже. Но тот, заметив гетмана, издали замахал шапкой. Потом соскочил с коня и побежал навстречу Хмельницкому.

Соскочил с коня и Богдан Хмельницкий, его даже в жар бросило от волнения.

— Вернулся, Иван! Вот хорошо, что живым вырвался!.. — как родного брата приветствовал Богдан.

— А разве вырвался? Вон сам гляди, гетман! Какие полки ведет твой наказной атаман Филон Джеджалий! Толковый воин, верный твой побратим. С нами и Кривоносиха приехала, Богдан… Знаешь, ее мало и гетманом величать! Какие вести от Максима Кривоноса принесла нам эта женщина!

Из лесу, со стороны Днепра, широкими рядами двигалось еще одно, не менее многочисленное казацкое войско. Между рядами казацкой конницы ехали возы со снаряжением и провиантом. Скрип колес, ржанье лошадей и перекличка старшин наполняли землю бодрящими звуками.

Постепенно разомкнулись руки обнимавших друг друга Богдана и Ивана Ганджи. Они уверенно чувствовали себя на освобожденной приднепровской земле. А сколько еще надо освобождать! Богдан вытер лицо полой жупана, словно хотел снять усталость со своих глаз после стольких бессонных ночей. Он всматривался глазами, а сердцем чувствовал — осуществляется мечта украинских тружеников, его, Богдана Хмельницкого, мечта. Отныне не будут украинские люди воевать друг с другом по злой воле шляхтича Потоцкого!

Хмельницкий вскочил на подведенного Гаркушей коня и галопом поскакал навстречу войскам Филона Джеджалия.

26

Недалеко ушли остатки обесславленного войска сына гетмана Стефана Потоцкого. Они продвигались медленно, настороженно, ибо знали, что следом за ними двигались крымчаки, выслеживая их, как голодные волки беспечных косуль.

В тревоге застал их и вечер. Ослабевший Стефан Потоцкий то впадал в беспамятство, то приходил в сознание, умоляя дать ему покой. Везли раненого по тряской, неукатанной дороге на несмазанной, раздражавшей скрипом телеге.

Пожилому полковнику Шембергу не по летам было такое утомительное путешествие в седле. Временами он вынужден был соскакивать с коня, идти пешком, чтобы размяться да подбодрить свое упавшее духом войско. Больше всего беспокоили наиболее ненадежные отряды его расчлененного взбунтовавшимися драгунами, деморализованного войска. Даже драгуны Чарнецкого утратили свой задорный пыл. Шемберг поручил им охранять парламентеров Хмельницкого. Где былая гусарская слава, где их лихой командир! Скрип пустых телег как бы напоминал о их позорном поражении, унижении, а голод, дававший знать о себе, порождал неверие в свои силы.

К двигавшимся впереди гусарам, в окружении которых везли раненого Стефана Потоцкого, приказы Шемберга приходили с большим запозданием. А приказ его об остановке на ночлег возле небольшого ручья на большой дороге, ведущей на Низ, дошел до гусар, когда на землю уже опустились сумерки.

Именно в этот момент им стало известно, что путь к отступлению им отрезан.

— Впереди войска какого-то турка Назруллы, — с тревогой сообщили дозорные.

— Какого Назруллы? Не того ли?..

Но слова эти потонули в сплошном шуме. Ужасная весть о нападении турок как молния пронеслась среди войска Шемберга. Люди не расспрашивали, не прислушивались к приказам, зная, зачем турецкие отряды нападают на низовья Днепра. У янычар султана пощады не вымолишь, тем более что у них нет заложника, с которым обычно коронные войска отправлялись в поход на Низ. В этот раз полковник Шемберг не позаботился заблаговременно о таком заложнике.

— Единственно, что я, как воин, смогу посоветовать и приказать: у наших гусар остались сабли, они должны защищать нас! — призывал Шемберг. — У турок тоже не так уж много огнестрельного оружия, мы должны с боем пробиваться к Чигирину и соединиться с главными силами коронного гетмана! Приказываю пану Ежи Скшетускому немедленно свернуть вправо, к Днепру, и пробиться к Чигирину за помощью…

Поспешно выстраивали возы в несколько рядов, готовясь к обороне. По старой привычке полковник Шемберг решил использовать легкие отряды гусар, которые сами и напали на противника. Первая же стычка этих смельчаков с казаками Назруллы раскрыла их ужасную ошибку. Взбешенные внезапным нападением, уманские казаки не только отразили атаки гусар, но и сами перешли в наступление.

Назрулла приказывал:

— Уманцы! Шляхта прислала сюда гусар, чтобы уничтожить окруженные войска Хмельницкого! Ни единого гусара не выпустить живым, руби головы шайтанам! Айда, руби!..

А когда крымчаки узнали об уничтожающем ударе уманцев, они сообразили, что могут запоздать с захватом пленных. Поэтому решили напасть на изнуренное войско Шемберга с тыла. Тот помнил о крымчаках и остерегался их, покуда не начался бой с уманцами. Назрулла неожиданно перепутал все разработанные им планы обороны.

Воины Потоцкого засуетились в беспорядке. Их командиры растерялись, чем усугубили смятение и дезорганизованность своих подчиненных. Все ринулись к гибельному для них лесу.

Гусары, охранявшие умирающего Стефана Потоцкого, стали метаться по дороге, не зная, куда бежать.

До самого утра на вытоптанном поле боя стоял стон раневых и крики крымчаков, вырывавших у казаков захваченных ими пленных.

— Наш хан договорился с Хмельницким: оружие врага, — доказывали татары, — казакам, а ясырь — крымскому хану!

— Пусть Хмельницкий и решает этот спор, — не сдавался Назрулла. — Догоняйте гусар в лесу. А у меня вы не возьмете ни оружия, ни ясыря, коль не хотите воевать с уманцами!

— А Шемберга? — не унимались ненасытные крымчаки.

— И Шемберга и Потоцкого!.. Да сын Потоцкого, кажется, и не доживет до моей встречи с гетманом. Все оружие шляхтичей, коль на то пошло, возьмут мои уманцы!

Когда наступил рассвет, замерла и равнина, на которой еще вчера вечером стояло коронное войско Стефана Потоцкого. На опушке перелеска расположились уманцы, напротив них, по другую сторону поля, где ночью происходил бой, стали лагерем крымчаки. Несколько десятков старшин разгромленного войска польских шляхтичей лежали связанными в перелеске, охраняемые уманцами… В горячке с ними захватили и парламентеров Хмельницкого — полковников Топыгу и Дорошенко.

27

С ротмистра Скшетуского тоже сбили спесь. Обрадовавшись приказу полковника Шемберга об отступлении, он не думал о том, сколько гусар осталось при нем, как и о том, сколько их осталось охранять раненого Потоцкого. Он скакал напрямик через перелески, остерегаясь погони казаков.

В то время, когда остатки войск Шемберга погибали в неравном бою, Скшетуский наконец добрался до Чигирина. Перед ним лежали развалины уничтоженной Чигиринской крепости. Разбежался гарнизон, и, казалось, ротмистр въезжал не в город, а в загон для скота. Даже следов неравного боя не обнаружил ротмистр Скшетуский, только поражали его остатки построек, разрушенных ничтожными трусами.

Скшетуский испуганно взглянул на свой поредевший отряд гусар. Охваченный страхом город притаился в ожидании. «Неужели чигиринцам уже известно о трагедии сына Потоцкого? — подумал ротмистр. — Очевидно, они теперь радуются победе Хмельницкого, если узнали о ней…»

Пугая и без того перепуганных, как еще казалось, чигиринцев, ротмистр промчался мимо деревянной церкви. Весь церковный двор был заполнен прихожанами. Его наблюдательный глаз заметил у некоторых из них оружие. Но — мчался к подворью староства. Ведь рядом с ним находится и двор подстаросты!

Как обычно, на обоих подворьях было людно. Суетились жолнеры, шатались и казаки. Неуемный шум свидетельствовал о царившей там панике.

— Что у вас тут случилось? — осмелился спросить ротмистр, как посторонний наблюдатель. Понимал, что лучше не говорить им о поражении, как и о том, зачем прискакал сюда на взмыленном коне.

К нему подбежал Комаровский. Короткая гусарская сабля при его высоком росте болталась на поясе, словно детская игрушка. Пот выступал на лице не по-весеннему тепло одетого воина. Это усиливало впечатление озабоченности дворового стража подстаросты.

— Свершилось! Ночью прибежали беглецы от полковника Вадовского. Казачьи полки восстали! Генеральные есаулы Барабаш и Караимович убиты бунтовщиками. Отряд лубенского магната Вишневецкого отказался идти нам на помощь. А те, что успели сесть в байдаки с генеральными есаулами, предали их. Сотник лубенских казаков Джеджалий высадил полки с байдаков и повел их на соединение с войсками Хмельницкого!

— А где же коронный гетман с войсками? — спросил Скшетуский и тут же подумал: «Надо поскорее мчаться дальше от этого притаившегося Чигирина!»

— На рассвете вооруженные силы во главе с гетманом Калиновским ушли из Чигирина. Нам приказано сжечь город и немедленно отправиться в Корсунь, где сосредоточены наши войска. Легко сказать: четыре таких полка казаков присоединились к бунтовщику! — захлебываясь, говорил Комаровский.

— Если бы только четыре полка реестровых казаков, уважаемый пан Комаровский… — не сдержался ротмистр. — Тысячи головорезов крымской орды направил против нас Хмельницкий! Точно туча движутся они сюда, очевидно, через несколько дней будут и здесь!.. — продолжал он, наслаждаясь испугом воина, который пялил на него глаза. Комаровский поглядывал на свой немногочисленный отряд казаков.

Ни Пешты в канцелярии Чигиринского полка, ни подстаросты Чаплинского в старостве уже не было. Чигирин покидали представители власти, да, очевидно, и войска, хотя по улицам и слонялись мелкие группы вооруженных людей.

Комаровский в один миг сообразил, что именно сейчас, когда на подворье староства появился со своими гусарами Скшетуский, у него появилась возможность бежать следом за коронным войском.

Ротмистр был не в лучшем настроении, чем Комаровский, поэтому и не замечал его растерянности. Но вдруг Скшетуский увидел на крыльце дома Чаплинского растерянную Гелену и сразу же бросился к ней.

— О, моя милая паненка еще не выехала? — воскликнул он, расставив руки для объятий.

Гелена несказанно обрадовалась ему. Сколько передумала, ожидая этой встречи! Она надеялась и в то же время терзалась сомнениями.

— Как я счастлива, что пан Ежи приехал так кстати! — бросилась Гелена в объятия ротмистра так, словно давно привыкла к этому.

— Паненке что-то угрожает? — спросил девушку ротмистр, обрадовавшись тому, что застал ее в покоях подстаросты одну.

— А разве не угрожает, пан Ежи? Вон и сам пан подстароста так поспешно ускакал с войсками в Литву, — спешила сообщить ротмистру девушка.

Самоуверенный защитник девушки повел ее в опустевшие покои подстаросты. Она шла с ним, как с близким ей человеком: перепуганная, она видела в нем своего спасителя и не думала об осторожности… Поддалась не только защите, но и полной власти над ней сгоравшего от страсти спасителя… Она смотрела на него, как на бога, хотя от неожиданности не в силах была сдержать первые слезы женщины. А его грусть после таких бурных ласк в комнате восприняла как беспокойство воина. Пыталась утешать его, как могла, хотя она сама больше, чем он, нуждалась в утешении.

Скшетуский посматривал в окно, как вор, забравшийся в чужой дом. Во дворе староства становилось все меньше и меньше воинов. Даже его гусары поддались общему страху, охватившему беглецов.

На окраине Чигирина вспыхнули пожары. Комаровский старался усердно выполнять приказ. Он оставил в городе около десятка поджигателей. До наступления ночи они должны были сжечь Чигирин. Всего-навсего сжечь город, а потом бежать оттуда.

— Как видишь, моя милая Гелена, уже горит Чигирин, — задумчиво произнес Скшетуский. — Пани лучше было бы уехать вместе с войсками. Могу поручить одному из своих гусар проводить паненку до самого Кракова.

— А как же дом, хозяйство?.. — ужаснулась девушка.

— Разбойники Хмельницкого если не сожгут его сегодня ночью, так завтра сровняют все с землей. Я велю запрячь карету подстаросты.

Девушка бросилась к ротмистру, словно защищаясь от его страшных слов:

— Пан тоже поедет в Краков вместе со мной?

— Это невозможно, уважаемая пани Геленка! Ведь Ежи Скшетуский коронный гусар. Он обязан защищать честь отчизны от ужасного татарского нашествия. В пламени этих пожарищ, уважаемая пани, я вижу, как поднимается страшная фигура Хмельницкого!..

Трое поджигателей с факелами спешили наискосок улицы, направляясь к двору подстаросты. Скшетуский опрометью выбежал из дома, но застыл на крыльце, перепуганный. На поджигателей набросились женщины с ухватами, старики и дети. Одна из женщин взмахнула перед глазами поджигателей драгунской саблей, преграждая им дорогу во двор.

— Попробуйте только, мерзавцы! — закричала она высоким, властным голосом. — Попробуйте, озорники, постыдились бы людей! Или жизнь тебе осточертела?

Поджигатели остановились. Они издевательски подсмеивались над нею, стоя, как перед разгневанной хозяйкой дома. По Скшетуский заметил на их лицах страх и мольбу. «Они защищают усадьбу подстаросты», — мелькнула вдруг в голове мысль. Он сейчас даже забыл и о том, что обещал отправить Гелену в Краков. В это же время к крыльцу подскакал гусар с оседланным для него конем.

— Образумьтесь, прошу, паи ротмистр! Там бегут воины из разгромленного войска Стефана Потоцкого. Все погибло!.. — Он поскакал следом за остальными гусарами к мосту, на Черкасскую дорогу.

Ротмистр подкрался к коню, дернул за поводья и вскочил в седло. И уже не управлял конем, тот сам уносил ротмистра Скшетуского из Чигирина. В его глазах стояла казачка с обнаженной саблей. Вот-вот занесет над ним это острое оружие!

Он впивался шпорами в бока коня, подгоняя, чтобы опередить хотя бы свой отряд гусар и почувствовать себя не последним из тех, над чьей головой занесена грозная сабля Хмельницкого…

Гелена стояла на крыльце, точно окаменевшая. Глаза заволакивались горячими слезами, в ней все оцепенело — и надежды, и животворная любовь девушки, как не распустившаяся утром роза, со смятыми и растоптанными лепестками…

Поджигатели бросили на землю факелы. Бросили их не под ноги женщинам, защищавшим свой город, а на разбитую беглецами Чигиринскую дорогу.

28

За Чигирином дорога тянулась по прибрежному лесу. Ротмистру приходилось все подгонять и подгонять изморенных коней, чтобы присоединиться к войску коронного гетмана. До каких пор надо остерегаться, опасаясь, как бы тебя не заарканили татары?

А коронный гетман Потоцкий теперь топил в вине свои заботы и горе. И надо же, такое горе, пресвятая матерь божья, свалилось именно на гетманскую голову. Но не меньшей бедой являлся для него и Калиновский, который своими безрассудными, противоречивыми действиями выворачивал душу коронному гетману.

Только неожиданная весть о восстании казацких полков на Днепре отрезвила Калиновского. Он повернул свое войско на Корсунь. А чтобы в Чигирине и окрестных селах не подумали, что он испугался восстания казаков Хмельницкого, приказал жечь все казацкие селения.

— Жечь все, что принадлежит казакам! — беснуясь, приказывал Комаровскому в Чигирине.

По этим следам и скакал ротмистр Скшетуский, догоняя коронное войско. Его не оставляла мысль о Гелене. Девушка доверчиво отдалась ему в такие страшные минуты жизни. Казалось, что он до сих пор слышит ее ужасный крик, долетевший до его слуха, когда он поспешно выезжал со двора.

«А, что мне до этого!» — старался избавиться от навязчивых мыслей. Но образ девушки, опозоренной и брошенной им в такое тревожное время, не покидал его ни на минуту. Все-таки мучило угрызение совести. Он оглядывался, словно хотел убедиться, не гонится ли за ним то девичье горе.

Скшетуский прискакал в Корсунь, когда закончился совет гетмана с командирами его сборных войск.

— Наконец я вижу живого свидетеля! — воскликнул Потоцкий. — Неужели это правда, что меня постигло такое горе, пан Ежи?

— По приказу пана Шемберга я должен был оставить войско пана Стефана, ваша милость, — начал издалека Скшетуский, догадывавшийся, что другие вестники могли опередить его: разве знаешь, что они наговорили гетману со страху?

— Горе мое, печаль моя, по моей вине!.. — зарыдал коронный гетман, закрыв обеими руками лицо.

Скшетуский понял, что коронному гетману известно больше, чем он мог ему сообщить. Несчастный отец уже оплакивает покойника Стефана.

— Сколько татар бросил тот предатель на войско пана Шемберга? — тем временем выяснял у Скшетуского гетман Калиновский. — Верно ли, что пятнадцать тысяч жадных на ясырь татар поддерживают Хмельницкого?

— Орда, уважаемый пан польный гетман, есть орда! — мудро изворачивался Скшетуский. — Но кроме многочисленной орды татар у Хмельницкого теперь насчитывается свыше десяти тысяч вооруженных казаков. Они пришли к нему, вооруженные современными самопалами, добытыми под Дюнкерком. У пего опытные полковники — Вешняк, Золотаренко, Дорошенко. А Джеджалий, Клиша, Беда… Теперь, уважаемый пан, это не тот Хмельницкий, которого я голыми руками брал на Поднепровье за рюмкой варенухи. Да каждый из них…

— Отступать! — прервал Потоцкий, схватившись рукой за сердце. — Немедленно отходить на Белую Церковь! Да поменьше пожарищ, прошу польного гетмана, чтобы не указывать путь отступления наших сил. Пану ротмистру Скшетускому немедленно скакать в Варшаву с донесением моим и пана польного гетмана. И не мешкая, на подставных лошадях из моей охраны. Панове канцлеры должны немедленно призвать посполитое рушение, создать армию в несколько десятков тысяч человек. Единственное спасение — преградить путь орде и войскам Хмельницкого, чтобы не допустить опустошения и ограбления страны. Ах, какая неосмотрительность, какой беспримерный проигрыш!

— Пану коронному гетману следует хоть теперь почувствовать себя настоящим воином и мудрее командовать войсками… Отступление — это не единственный путь к спасению. У меня около пяти тысяч вооруженных воинов, более трех десятков пушек, есть порох, ядра… — отговаривал Калиновский Потоцкого.

— Хватит перечислять, словно приданое невесте, почтенный пан польный гетман! — резко прервал Потоцкий. — Около трех десятков пушек наберется сейчас и у этого предателя. Одной орды не менее пятнадцати тысяч. А это толпа, саранча, уважаемые панове! Мудрее пан Калиновский будет командовать войсками тогда, когда сам станет коронным гетманом! Лучше прекратил бы освещать пожарами наш путь отступления… Как коронный гетман, приказываю остаткам войск отступить, пока нас не настиг в этом казачьем гнезде — в Корсуне — Хмельницкий!.. — Он даже вздрогнул, произнося это имя.

— Беда, уважаемое панство! Полковник Мрозовицкий с полком корсунских казаков взбунтовался, оружием и саблями расчистил себе путь и ушел к Хмельницкому!..

— Ну как, пан Калиновский и дальше будет возражать?! — истерически выкрикнул Потоцкий, ударив кулаком об стол так, что зазвенели бокалы.

— Отдаю приказ на отступление, пан коронный гетман!.. — испуганно спохватился Калиновский. — Но Корсунь прикажу сжечь до основания за измену полка.

— Отступаем на Белую Церковь! Пушки пустить впереди коронного войска. Немецкие драгуны и гусары следуют вместе со мной в хвосте нашего войска!

Четкий приказ коронного гетмана немедленно передали полковникам, ротмистрам. Но командиры его армии были охвачены паникой. За стенами канцелярии, где происходил совет, приказы звучали как панические призывы к безоглядному бегству.

А в тот момент, когда подвыпивший коронный гетман садился в запряженную четверкой лошадей карету, в небо взвились клубы дыма и пламени от первой загоревшейся хаты. За первой запылали и другие, улицы сначала наполнились тревожными криками, а потом все слилось в один душераздирающий вопль охваченного пламенем, разграбленного города…

29

— Василина, не надо смерти бояться! Так и я сказал себе, когда-то давно, будучи юношей, когда отец не хотел брать меня в войско, уходя на Днестр. «Война — это смертоубийство», — пугал меня или пророчил себе. А я возражал ему, что на войне, мол, не все умирают. Чтобы не погибнуть самому, надо не только отбиваться, но и нападать, пускай враг гибнет от твоей сабли… С тех пор прошло много лет, и теперь мне некому доказывать, кто оказался прав: отец погиб в том бою… Давно, говорю, Василина, это было. Тогда молодость вдохновляла нас, она и подсказывала такой ответ родителям.

— А сейчас? Скажу правду, пан брат. Смерти я все-таки боюсь, хотя и казачка. Может, потому, что женщина?

— Все равно человек. Ведь человек и на свет родился для того, чтобы жить.

— Только для этого? — удивленно спросила Кривоносиха.

— Конечно. Известно, не каждый по-настоящему понимает жизнь. Жить, пани Василина, это не значит есть и спать. Как я понимаю, надо жить так, чтобы оставить после себя след на земле от твоей твердой поступи. Надо трудиться так, чтобы люди вспоминали тебя за добрые дела.

Уж несколько дней как наступило затишье — остывали жерла пушек, не вынимались сабли из ножен. А весеннее пение жаворонков в небе звало казаков к ралу.

Но война напоминала о себе. Чем ближе подъезжали казаки к Чигирину, тем больше валялось на дороге разбитых колес, телег и другого снаряжения. Эти обломки о многом говорили Хмельницкому. Глядя на поломанные телеги, на загнанных до смерти лошадей и тела драгун, Богдан ясно представлял картину отступления признавшего себя побежденным врага. Он даже улыбался, когда видел, что с убитых коней не успели снять седел: вот как удирают!..

Некоторое время ехали молча: Кривоносиха на возу, а Богдан верхом на своем сивом коне, подаренном ему крымским беем, отцом Мехметки. За возом, на котором ехала Кривоносиха, шли его воины. Полковники Богданового войска ехали по два, чтобы не было скучно, беседуя по дороге. Впереди ехали Назрулла, Иван Золотаренко и Федор Вешняк. На положении пленника ехал Иван Выговский, ища своего места в разросшемся войске Хмельницкого. Слева двигался полк Юхима Беды, вместе с которым ехал ротмистр Иван Самойлович. За возами с пушками и порохом ехали старшины, возглавлявшие пешее казачье войско.

Только конные подразделения, сопровождавшие старшин, не придерживались общего строя. Сотники же других подразделении внимательно следили за порядком.

Войско Богдана Хмельницкого двигалось тремя растянувшимися колоннами, между которыми ехали возы с провиантом, ранеными и пушками.

Отдельно ехала чигиринская конница Петра Дорошенко. Большой отряд татар неотступно следовал за возами с пленными, которых они считали своей добычей. Джеджалий с таким же отрядом конников, как и у Дорошенко, замыкал колонны. Только ему было дано право стрелять, предупреждая в случае опасности или при какой-нибудь другой неожиданности. Все войско двигалось бесшумно: ни песен, ни выстрелов.

Когда Богдан выехал на холм, свободный от перелесков, и увидел справа извилистую ленту Днепра, он приказал войскам остановиться и созвать всех полковников.

Слез с коня и отдал поводья Тодосю. Следом за ним соскочили на землю и полковники, разминая затекшие в седле ноги.

Каким чудесным показался им окружающий их спокойный и полный тишины мир! Тут сошлись единомышленники — широкие степные просторы и они, атаманы армии восставшего народа! Разве они вместе со своими отцами, братьями и сестрами не сумели бы навести такой же железный порядок на своей земле, чтобы мирно трудиться?

— Хочу посоветоваться с вами, друзья, — промолвил Богдан. — Душа изнывает, мысли путаются, но не оттого, что приходится воевать. Мне бы хотелось, чтобы наши люди распахивали заросшие пыреем целинные земли, да сеяли на ней арбузы и гречиху.

В ответ на слова атамана полковники одобрительно засмеялись. И каждый из них окинул взором степные просторы, которые словно измерил Богдан широким взмахом руки. Вдруг услышали пение жаворонка, и смех их оборвался, да и слов не находили, только глазами говорили друг с другом. Они верили друг другу, вместе переживали и радость и горе.

Войска Хмельницкого подходили к Чигирину.

— Если гетман не возражает, я первым проскочу в город, — сказал Федор Вешняк.

— Думаешь, что именно тебе надо?

— Я не уверен, что вам следует проверять наших дозорных. А если не я, так пусть полковник Юхим Беда со своими казаками пройдет первым…

— Я с уманцами пойду следом за Бедой. Остановлюсь в перелеске за Тясьмином, — предложил свои услуги и Назрулла.

— Это уже дело, полковники!.. Но у меня есть там не только военные дела. Слушаю я трели жаворонка, да и о своих птенцах, изгнанных из родного гнездышка, думаю. Разрешите ли вы, братья, мне, уже не как атаману, отлучиться на какое-то время по своим делам?

Теперь уже по-другому смеялись полковники и старшины. Какие чувства вызвал у них гетман своей просьбой! Именно перед остановкой войска полковник Золотаренко напомнил старшинам о том, что им следовало бы посоветовать Хмельницкому заехать к детям в монастырь. Поддержанный полковниками, гетман тоже засмеялся.

— Спасибо, братья, за дружескую поддержку. Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо. Ведь мы отцы… И несем ответственность не только за наших детей. Я поеду в монастырь вместе с матушкой Василиной. Мне там очень понадобятся женская душа и материнский глаз… А ты, Федор, поведешь войско. Вместе с полками Беды и Назруллы двигайтесь через Чигирин. На ночевку останавливаться только в лесу! Да следите не только за дорогой, но и за Днепром.

— А в сторону Черкасс тоже послать разведку? — спросил Вешняк.

— Да. Мы должны точно установить, отошли ли войска гетманов к Черкассам и где они собираются дать нам бой. Эти места мы хорошо знаем. Да не затягивайте ночевку, мы должны нагнать войско Потоцкого! Покуда они возле Днепра — от нас не уйдут, обещаю вам. Ну а коль им удастся вырваться…

— Не вырвутся. Передай и от меня привет пани Мелашке. Хорошая мать у Мартына, — промолвил Вешняк.

Богдан уже вставил ногу в стремя, но тут же вытащил ее, о чем-то подумал и сказал:

— Я нагоню вас под Черкассами, а Карпа Полторалиха пошлю на поиски Максима Кривоноса, чтобы установить с ним связь. Дорошенке вместе с несколькими сотнями чигиринских казаков и пленными остаться в Чигирине. Мы должны навести порядок в многострадальном городе, успокоить людей…

30

Полковник Криштоф Пшиемский, как дух зла, пять недель скакал по проторенным дорогам Речи Посполитой. Не найдя общего языка с сопровождавшими его гусарами, он от скуки занялся немудрой философией гонимого человека.

«Мораль пана шляхтича, уважаемый!.. — улыбнулся он, размышляя. И вспомнил поучительные наставления коронного гетмана. — Как могут придерживаться этой морали полковники вооруженных сил Речи Посполитой, если их посылают с такими дьявольскими поручениями…»

В действительности полковник Пшиемский не обращал внимания на моральную сторону своих поступков. Он по-своему понимал моральные качества полковника вооруженных сил Речи Посполитой и строго придерживался их. «Допустим, коронный гетман поручает тебе, скажем, дьявольское задание. Ну и что же, пускай он и отвечает перед богом за действия своего полковника, — убеждал он себя. — Тем паче, когда это дело большой государственной важности! О нем заговорят не только во всей стране, но и далеко за ее пределами. Шутка сказать — король Речи Посполитой! А за этим событием будет стоять инкогнито, ничего не представляющий собой человек без имени! Загадочная личность из огромной армии истории».

Полковник Пшиемский пристальным взглядом окинул сопровождавших его гусар — четырех молодцов из личной охраны коронного гетмана Потоцкого.

Эти заносчивые здоровяки порядком утомились, несколько недель блуждая по дорогам Польши и Литвы.

Полковник Пшиемский выехал из Бара на несколько дней раньше коронного гетмана. Ему пришлось покинуть обжитую Потоцким столицу коронных гетманов Польши в зимнюю стужу. Николай Потоцкий, возглавлявший вооруженные силы Речи Посполитой, тоже отправился не на прогулку, а на подавление восставшего украинского народа.

Утренние заморозки пощипывали за щеки. А когда наступила оттепель и развезло дороги, ноги лошадей увязали в топкой грязи. Но вскоре они и это преодолели.

Пшиемский действительно получил дьявольское поручение. Сколько находчивости и времени нужно только для того, чтобы попасть к королю! Он, Пшиемский, прекрасно знал, да и коронный гетман напоминал ему о том, что король не желает имени его слышать. К нему можно попасть только под чужим, более скромным именем. Но Николай Потоцкий знал, на что способен полковник Криштоф Пшиемский! В конечном счете от этого зависит судьба, его будущее, реабилитация урожденного шляхтича…

Голову туманили захватывающие, хотя и страшные, мысли. Ведь за ними стояла жестокая действительность. Полковник не был безоглядным героем, который слепо рвется навстречу победе. Где-то в тайниках души шляхтича зарождались обычные человеческие сомнения. Судьба заставила его служить не тому кумиру. Будь проклята такая служба!

Полковник Пшиемский повел плечами, словно готовился к бою. Как хорошо было бы носить звание полковника, но служить своей стране, сыном которой ты являешься. Пусть ссорятся и интригуют короли да гетманы. Но ты, воин, должен стоять на страже своей отчизны, а если потребуется, собственным телом прегради врагу путь к родной стране…

Ему, очевидно, предначертано самой судьбой искать, преследовать мнимых бунтовщиков, чтобы помешать осуществить замыслы, которые должны были избавить отчизну от турецкой зависимости. Вот и сейчас он подбирается к своему королю.

Терзаемый сомнениями, посыльный коронного гетмана, казалось, целую вечность гонялся за королем Владиславом, добиваясь у него аудиенции. Владислав, как и каждый занятый государственными делами монарх, не мог помнить имен всех полковников коронных войск, тем более неизвестных. Но имя полковника Пшиемского навсегда врезалось в его память. Он посеял раздор в государстве, подозрительность к людям, нарушил покой и планы короля!

— Не желаю видеть никаких полковников Пшиемских и даже слышать это проклятое моей совестью имя, — резко ответил король Владислав маршалку двора, когда тот доложил ему о прибытии полковника.

— Слушаюсь, ваше величество! Но полковник прибыл от коронного гетмана, который уже привел в готовность все вооруженные силы государства. У полковника личное послание вам от гетмана.

Владислав проницательно посмотрел на маршалка, подумав, не подкуплен ли он. Король, которому знатная шляхта препятствовала осуществить его намерения, в каждом возражении усматривал козни своих противников.

— Тем более! Потоцкий забрасывает меня лживыми письмами, прикрывая свои позорные действия! Мне уже известно, что гетман направил наши вооруженные силы для подавления казачества. Это преступление — рубить сук, на котором сидим. Я своей властью, властью короля, повелеваю приостановить нападение на казаков. И сделать это незамедлительно… Это безумие и преступление!

Король еще больше нервничал, ибо понимал, что дела расходятся с его словами. Сейм и шляхта ограничили его права и отстранили от командования вооруженными силами. А их сейчас направляют не против действительных врагов Короны, а против казаков, которых Владислав хотел использовать для наведения порядка не только в пограничных районах страны, но и во всем государстве!

Однако маршалок двора, которому полковник Пшиемский показал еще и письма королевы, старался уговорить короля. Он подчеркнул, что ее величество заинтересовано во встрече полковника Пшиемского с его величеством королем. Кроме этого, маршалок добавил, что Ян-Казимир наконец подчинился воле Владислава, отложил свою женитьбу на австрийской принцессе и сейчас по его поручению собирается в Рим, к папе.

Сообщение о Яне-Казимире усыпило болезненную настороженность Владислава. На какое-то мгновение его растрогала покорность брата. Папа Урбан VIII сам пылает ненавистью к туркам. Покровитель наук, друг астронома Галилея не откажется помочь Польше в войне против мусульман!

— Возьмите у него письма королевы! Интересно, почему королева так настойчиво добивается моего возвращения в Варшаву?

Именно настойчивость королевы и принуждала короля уехать подальше от Варшавы. У Марии Гонзаги были свои взгляды на жизнь и на место королевы при здравствующем и таком не модном среди знатной шляхты короле…

Маршалок смущался. Ему грустно было слушать короля, с такой подозрительностью относившегося к королеве…

— Но письма секретные, скрепленные печатью королевы, ваше величество. Такие письма не передаются через третьи руки. Полковник Пшиемский сказал, что он должен из рук в руки передать их его величеству королю Речи Посполитой.

Все-таки своими хитрыми уловками они прижали его к стенке. От сознания этого Владислав еще больше нервничал. Почему королева так добивается его возвращения в столицу? Тоже нашла посредника для подобных разговоров! Королева…

Владислав горько улыбнулся. Что ответить на требование Марии-Луизы, как поступить? Не склонила ли знатная шляхта королеву на свою сторону? Этого не может быть! Она своих драгоценностей не пожалела для войны с Турцией…

— Хорошо, возвращаемся в Варшаву. Какой первый город мы должны проезжать по пути в столицу? — тихо опросил Владислав.

— Мереча, ваше величество.

— Мереча, Мереча… В Мерече я и приму полковника Пшиемского. Покуда будут менять лошадей. И чтобы больше никого не было за столом! — приказал Владислав.

…После обеда были поданы запряженные кареты для свиты короля. Карета самого короля стояла возле парадного входа дворца местного шляхтича. Сразу же по окончания обеда из дворца поспешно вышел только посланец коронного гетмана — полковник Пшиемский. Возле парадного стояли в полной готовности сопровождавшие его гусары. Завидев появившегося на крыльце полковника, гусары вскочили на коней. Спустя минуту полковник со своими гусарами уже скакал по дороге так бешено, словно хотел опередить сумерки…

Позолоченная, с красными контурами карета стояла возле парадного входа дворца. Две пары серых в яблоках арабских лошадей беспокойно били копытами. Кучера властно сдерживали их, нетерпеливо поглядывая на двери. В каретах для свиты сидели секретари, советники, послы государств, сопровождавшие короля. Ждали его самого.

Но слишком долго стояла карета возле приземистой колоннады провинциального дворца. Кучера все чаще покрикивали на лошадей.

Вдруг из парадной двери вышел ранее незнакомый слуга, которому вовсе не полагалось находиться здесь. Он испуганно оглянулся, словно хотел убедиться, куда он попал. Когда же увидел пустую карету короля, схватился руками за голову и завопил во весь голос:

— Король!.. Король неожиданно помер, люди!.. Скончался на руках у маршалка и слуг, не дойдя до дивана!..

За ним, визгливо заскрипев, тяжело закрылись дубовые двери. Вдруг в приоткрывшуюся дверь просунулась чья-то рука и потащила слугу назад в дом.

— Во имя Езуса, панове государственные мужи! — торжественно начал маршалок двора, выйдя на крыльцо после того, как за дверью исчез слуга. — Король Владислав Четвертый расстался с этим миром!

Полковник Пшиемский не слышал этого фатального сообщения. Вместе со своими четырьмя гусарами он предусмотрительно исчез в вечерних сумерках. Наконец, после пятинедельной охоты на короля и встречи с ним, он стал другими глазами смотреть на окружающий его мир. Только теперь полковник заметил наступление весны. А душу его согрело жаркое лето.

Скорей бы, скорей догнать коронного гетмана на украинской земле!

31

Армада подольских повстанцев, полки Ивана Богуна и Николая Подгорского под водительством Максима Кривоноса быстро продвигались на юг. Сметливые разведчики доносили Кривоносу, что войска коронного и польного гетманов бегут с Днепра.

— Теперь уже досконально известно, батько Максим, что они пойдут не через Кагарлык и Киев, а именно по нашей дороге! — докладывал казак Ивана Богуна, вернувшийся из разведки.

— Почему ты думаешь, что они пойдут имение по бездорожью, а не в обход, по наезженному шляху? Коль они двинулись на Белую Церковь… — уточнял Кривонос.

— Да это мы так называем его — нашим. Может, они все-таки свернут, ведь никто из шляхтичей не знает этих проселочных дорог. А о том, что они движутся на Белую Церковь, мы узнали точно. Можно было бы им и подсказать, как попасть на нашу дорогу, скорее бы остановились в Белой Церкви. В Корсуне я сам разговаривал с двумя казаками. Потоцкий зол на Калиновского, потребовал его возвращения из-под Чигирина. Ведь казаки, с которыми плыла на байдаках пани Василина, взбунтовались.

— Говоришь, взбунтовались? И еще на Днепре?

— А то где же, — ясно, на Днепре! Караимовича, сказывают, убили еще на байдаке. А уже на берегу старшим над казаками избрали Джеджалия. Барабаша и других старшин судили и вынесли им смертный приговор. Поляков вместе с полковником Вадовским отправили обратно, они уже добрались до Черкасс.

— Здорово же, вижу, этот шляхтич напугал гетмана Потоцкого! — воскликнул Кривонос, улыбаясь.

— Все это верно, но…

— Если верно, почему «но»?..

— Не могу сказать вам обо всем. Делайте, батько, тут что нужно. Богуна не сдерживайте. Мы кое-что затеяли… Да он сам скажет.

Роман Гейчура все время терпеливо слушал разговор разведчиков с Кривоносом.

— Погоди, казаче, давай-ка я сам объясню батьку на ухо! — дернул он казака за рукав.

Гейчура едва дотянулся до уха атамана, который до сих пор еще недоверчиво относился к сообщениям разведчиков. Когда же Кривонос, выслушав Гейчуру, отшатнулся и с упреком посмотрел на своего неизменного помощника в военных делах, тот снова наклонил голову атамана и стал настойчивее что-то доказывать ему.

— Как же так? И согласился не посоветовавшись? Даже не думай…

— Да поздно уже не думать, батька атаман, коль надо, до зарезу всем нам надо. Не советовались потому, что сам Богун… Разве мы не знаем этой горячей головы? — оправдывался Гейчура.

Кривонос молча смотрел на Гейчуру. То, что он сообщил Кривоносу, касалось и его, человека, который столько дней двигался со своими людьми на соединение с казаками Хмельницкого.

— Ну хорошо. Только не теряйте рассудка, а то и без головы можно остаться, — согласился атаман.

— Да что там рассудок! Каждая девушка когда-нибудь да теряет его. Но от этого род человеческий разумно увеличивается!..

Еще вечером Кривонос приказал Богуну к полуночи продвинуться до Гороховой Дубравы. Именно там должны были пройти отступающие войска Потоцкого и Калиновского. Полки Богуна и своего сына теперь он не трогал. А своих подолян тоже повернул в перелески возле Гороховой Дубравы. Кривонос находился под впечатлением горячего разговора с Богуном. Он возлагал все надежды на своих боевых сотников, а сыну, Подгорскому, поручил первому нанести удар. «Хотя бы прислал его повидаться перед таким боем!..» — невольно подумал Кривонос.

Пешее войско Максима Кривоноса длинной колонной растянулось по левому берегу реки Рось, — рассыпалось, словно развязавшаяся нить бус, и исчезло. Конница Богуна вместе с сотнями Подгорского свернули влево и тоже растаяли в лесистых буераках, словно сроднившись с ними.

32

Даже во время этого бесславного отступления коронный и польный гетманы ссорились между собой. Казалось, что они испытывали удовольствие оттого, что упрекали друг друга постигшими их неудачами. Все же они были убеждены, что после восстания реестровых казаков на Днепре коронные войска, находящиеся на этих отдаленных землях, угрожающе слабеют и им надо как можно скорее пробираться в Польшу. А по каким дорогам быстрее всего дойдешь до нее? Очевидно, через Белую Церковь, из которой ушли казаки, возглавляемые Клишой и выкрестом турком Назруллой.

Ни коронный, ни польный гетманы не собирались воевать. Один скорбел о смерти сына и все больше спивался, заливая горе вином, а второй не замечал даже того, что творится вокруг него. Они стремились отойти к Белой Церкви и расположиться лагерем на берегу Роси. Здесь намеревались подождать приезда из Варшавы гонцов от короля или от канцлера Осолинского.

«От короля…» — промелькнула тревожная мысль у коронного гетмана. Сколько дней он ждет вестей от полковника Пшиемского. Тогда у него были бы развязаны руки и он мог бы приступить к разгрому казачества на Украине, нанести ему второе и уже последнее поражение, как под Кумейками.

Белая Церковь считалась шляхтой золотой серединой между Королевской Польшей и ее украинской периферией с турецкой границей. Поскорее бы добраться до Белой Церкви по кратчайшей, пускай даже и ненаезженной, дороге!

Выйдя из Корсуня, они встретили какого-то прощелыгу казака. Он, будучи то ли пьяным, то ли после похмелья, тоже направлялся по той же дороге, на которую собиралось поворачивать коронное войско.

— Куда путь держит этот казак? — опросил коронный гетман Потоцкий у рейтара, высунувшись из кареты. Ему было приятно, что не только он один пьет, а пьют и другие. — Куда путь держит казак, пусть гладко стелется ему дорога!.. — пытался завязать разговор сам гетман.

— А разве нельзя, ясновельможный пан? — с трудом произнес подвыпивший казак. — Испокон веков наши хлопы по этой проселочной дороге ездили в Белую Церковь, потому что панский шлях чересчур далекий, да и тесноватый, — заплетающимся языком продолжал казак, едва держась на ногах, отчего у коронного гетмана веселее становилось на душе.

— Мог бы и по длинной дороге обойти, пьянчужка, чтобы к утру попасть в Белую Церковь! — повысил голос задетый гетман.

— Прошу прощения у ясновельможного пана, я же есть коренной белоцерковец. Вот тут и проходит наша хлопская дорога. Она самая короткая, ясновельможный пан. А на той какие-то выкресты, чтоб их черт взял, гоняются за нашим братом — реестровцем.

Потоцкий в конце концов приказал взять этого казака проводником, который поведет их в Белую Церковь по кратчайшей дороге. Ведь уже приближается ночь, а найдут ли рейтары эту дорогу — никогда же не ходили по ней. Даже саблю не отобрали у гуляки казака.

Когда глубокой ночью казак круто повернул на тропинку, проходящую через лощину, к нему на взмыленном коне подскакал посланный польным гетманом ротмистр.

— Куда ты ведешь нас по этому проклятому бездорожью?

— Разве пан старшина не видит! Вот же стежка под ногами, а там дальше заросшая колея. Моя мать отсюда родом, с Гороховца. Вон там, возле ручейка, что за лесом, стоит дедова хата, могу завести туда. А тут, через ольховую рощу, проходит дорога на Белую Церковь.

За лощиной действительно дорога стала заметней. Она круто сворачивала с бугра по размытому весенними водами взгорью. В темноте на спуске опрокинулась повозка с пушкой. На нее налетела вторая повозка. Поднялся шум, послышались проклятья, и шедшие позади воины восприняли это как начало боя. Войско все же продвигалось, каждый всадник спешил скрыться, нырнув в непроглядную ночную темень леса. Колеи на дороге становились глубже, повеяло сыростью, справа, где по словам казака, должно было находиться село, заквакали лягушки.

А казак уверенно вел войско гетмана по этой дороге, потому что и в самом деле это была самая кратчайшая дорога на Белую Церковь. На его счастье, где-то справа залаяли собаки. Проводник, услышав лай, даже усмехнулся в усы.

Именно в этот момент, словно сигнал, неожиданно прозвучал выстрел из пушки. Прозвучал далеко и, нарушая мертвую тишину, эхом пронесся над перелесками, ошеломив гусар.

— Кто стрелял, откуда? — крикнул кто-то властным тоном казаку.

Вряд ли знал кто из рейтар, какими бесстрашными бывают казацкие затейники. Ведь пьянчужкой прикинулся не кто иной, как Роман Гейчура, договорившись с Иваном Богуном, что тот выстрелит из пушки, когда они будут готовы встретить неосмотрительную или обманутую ими шляхту. Вдруг Гейчура исчез, рейтары его уже не нашли. Непроглядная ночь да болота укрыли его.

А ночь в буераках поглотила почти все вооруженные силы Потоцкого, которые безрассудно углубились в этот предательский болотистый перелесок, пересеченный оврагами. Но они не знали, что были окружены сидевшими в засаде казаками Подгорского.

Войско гетмана со страху шарахнулось вправо, откуда донесся лай хуторских собак. Но не находило дороги, только натыкалось на болото и поваленные деревья. Песчаные наносы еще больше вводили в заблуждение коронных воинов, заманивая к лесным завалам, за которыми притаились казаки. Неожиданно прозвучал и второй сигнал Подгорского — пронзительный казачий свист. Рейтары Потоцкого всполошились, испуганно засуетились гусары.

— Назад, тут западня! — воскликнул какой-то испуганный поручик.

— Напшуд, в бой! — кричали более смелые коронные воины.

— Мы вас, чванливые шляхтичи, в гости к себе пригласили! — раздался голос Богуна позади кареты Потоцкого.

Так начался этот последний для Потоцкого ночной бой. Неожиданные выстрелы впереди, а потом пальба со всех сторон отрезвили коронного гетмана. А что ему теперь оставалось делать, как не отдать приказ об отступлении?

— Отступать, полковники, гунцвот! — крикнул Потоцкий и удивился: даже сам едва слышал собственный голос.

Но и в той стороне, куда, как казалось гетману, надо было отступать, вдруг завязался упорный бой. «Это Хмельницкий настиг нас!» — точно молния поразила его мысль. Его карета металась во все стороны. Да и мог ли гетман приказывать в такой суматохе? И вдруг среди этого сплошного гула раздался отчаянный крик:

— Гусары, ко мне!..

Подчинились ли гусары приказу, похожему на призыв о немощи, польного гетмана? Потоцкий этого не видел. Содом и Гоморра восторжествовали в этом страшном лесу. Коронный гетман понял, что его, как мальчишку, заманил в эту западню какой-то гуляка казак. То, что вокруг все больше разгорался бой, говорило ему, опытному воину, о широко задуманном и блестяще проведенном нападении на его войско. Поможет ли ему теперь его военный талант?!

Он не мог выбраться из кареты, чтобы взять управление боем в свои руки. Карета металась по песчаному островку, окруженному черным, каким-то таинственным, как врата ада, непроглядным лесом. Не так выстрелы, как смертельная, со стоном и руганью сеча, завязавшаяся со всех сторон, морозом сковала волю коронного гетмана.

— Хватит вам, пан Потоцкий, метаться из стороны в сторону! — вдруг услышал он голос полковника Корецкого. То ли титул князя, то ли его здравый рассудок дал ему право так невежливо приказывать коронному гетману. — Я теперь командую! Прошу пана следовать за мной! — воскликнул Корецкий и скрылся в том направлении, которое казалось коронному гетману самым неподходящим для спасения. Потоцкий даже съежился, прислушиваясь к этой отчаянной сечи вокруг.

Вдруг у его кареты слетело колесо. Карета заковыляла, опрокинулась. Неукротимые лошади протащили накрытого каретой Потоцкого по кочковатой, неровной земле и остановились. Гетману это показалось чуть ли не самым большим счастьем в его жизни. Стон рейтар и предсмертное ржанье лошадей терялись в адском грохоте выстрелов, воплей и стонов. Вокруг гетмана, так заботливо прикрытого поломанной каретой, шел бешеный бой.

Только под утро стихло это ужасное сражение. Но Потоцкий не пытался выбраться из своего укрытия. Его обнаружили уже казаки Богуна.

— Вызвать ко мне польного гетмана Калиновского! — невольно вырвалась из уст Потоцкого давно заготовленная фраза. Мысль о том, что Калиновский мог услышать спасительный приказ князя Корецкого и спастись, славно ножом пронзила перепуганного коронного гетмана.

— Сейчас увидитесь, панове гетманы. Мои казаки перевязывают ему раненую руку, — с достоинством ответил полковник Богун.

Но больше всего поразило Потоцкого то, что он среди пленных кроме Калиновского увидел и полковника Криштофа Пшиемского.

— Матка боска, пан все же прискакал… — удивленно воскликнул Потоцкий, глубоко почувствовав свою страшную вину, которая привела его в ужасное смятение.

— В последний момент, уважаемый пан Николай, князь Корецкий, вырываясь из окружения, отвлек внимание казаков, — ну, я и проскочил к вам с вестью…

— К дьяволу эту безумную весть! Пан полковник…

— Да нет, ваша милость коронный пан гетман! Пан Владислав с тем ся светом пожегнал…[27]

33

Войско продвигалось на запад от Белой Церкви в глубь Подольщины. Дороги развезло, и ехать становилось все труднее, наступало осеннее ненастье. А надо было гнать с Украины недобитые остатки коронных войск, чтобы сказать ошеломленной смертью короля шляхте веское слово украинского народа. Какое-то время ехали молча.

Первым заговорил Хмельницкий, продолжая ранее начатый разговор:

— Как хочешь, Максим, тебе виднее. Можешь взять и Назруллу с его самым большим у нас Полком уманских казаков. Действительно, трудновато становится нам продвигаться таким большим кошем.

— Об этом же и речь. Полковника Назруллу я пошлю вместе с моим сыном в погоню за Вишневецким.

— Надо найти этого лукавого гада! Иезуитом стал, мерзавец, чтобы отдалиться от нашего народа. В короли метит.

— Да его нетрудно найти, будет свою Махновку стеречь.

— Знаю. В это имение и жену свою Гризельду, урожденную Замойскую, как сокровище, перевез из Лубен.

И совсем неожиданно, но непринужденно засмеялся. Странным казался казацкому гетману этот брак родовитой шляхтянки Гризельды с заносчивым лубенским магнатом. Вишневецкий — и красавица Гризельда! Зачем такому воину, как Вишневецкий, обременять себя женитьбой, которая словно камень, повешенный на ноги утопающего?

— Файную женку взял себе лубенский просветитель…

— С такой не только в Махновку, а к самому черту в зубы попадешь. Прятал бы ее подальше, за краковскими воротами…

— Не видел, судить не могу, — ответил, улыбнувшись. Кривонос.

— Я посоветую хлопцам напомнить Вишневецкому об этих спасительных краковских воротах. Ни Назрулла, ни Николай об этом не забудут…

— Да он может и не поверить Назрулле. Ведь коронный гетман не знает турецкого языка, — засмеялся Хмельницкий. — Отдать бы его крымчакам, хотя бы на год, покуда мы оправимся со шляхтой. Не поверит Назрулле дошлый князь.

— Не поверит? А я подтвержу! Следом за полковником Назруллой пойду и я со своими казаками… А что будешь делать с Кричевским и Морозенко? Ведь они оба изменили королевской присяге.

Максим Кривонос и Богдан Хмельницкий тяжело вздохнули. Разве только этих полковников считают изменниками коронные шляхтичи? Оглянулись. Хмельницкий даже придержал коня, поджидая джур, и позвал Карпа Полторалиха:

— Поезжай-ка с нами, Карпо. Давно ты виделся с Кричевским?

— Он идет справа. Мартын Пушкаренко нагнал его со своим полком и донскими казаками.

— Надобно разыскать их обоих. Мартына придется с его войском оставить на Левобережье. Дадим ему в помощь и Золотаренко, пускай там наводят порядок. А Кричевскому посоветуем наведаться в его родную Белоруссию, затем в Литву. Да позовите и Морозенко. Пускай, вместе с нами идет со своими корсуньскими казаками. Это надежный полк…

В полночь Хмельницкий распрощался с Максимом Кривоносом, который, словно орел, расправив крылья, направлялся со своими испытанными полками на юго-западные просторы в междуречья. На левый фланг он послал своего сына Кривоносенка! Радовался, что все так называют его сына. Вспомнил также о том, как радовалась этому и Василина.

В годы непримиримой борьбы со шляхтой Василина стала еще и воином, побратимом своего мужа. Казак, да и только. Не по годам заядлой разведчицей стала. Надо было бы и поберечь жену, своего искреннего и самого надежного друга. Но заменить ее в его войске некем. Василина даже удивилась, когда он лишь намекнул ей о том, что нет у него надежного человека, которого можно было бы послать в глубокую разведку.

— Что же ты молчишь? Давно бы уже сходила, — бросила она с упреком. Будто бы на праздник или на свадьбу в соседнее село направлялась.

— Да, пожалуй, Василина, может, и во Львов пробьешься, — просил Кривонос. — Да обойди стороной этого живодера лубенского князя, может казнить.

И пошла Василина через Подольщину на Львов, чтобы подготовить Кривоносу достойную народную встречу. Василина рассуждала просто: что ей теперь, ведь и у мужа и сына сейчас столько важных дел. Надо как-то помочь им разведать, что творится вокруг, поговорить с людьми. А если будет Максиму угрожать опасность, и его предупредить.

…Полк Назруллы углубился на Подольские земли, оторвался от отрядов Кривоноса. Даже далеко ушел от сына Кривоноса, Подгорского, который со своими войсками двигался слева, неосмотрительно углубившись во владения Вишневецкого, желая напасть на его войска. Но хозяином положения в этих краях был пока что князь Вишневецкий!

В этот раз Назрулле изменил военный опыт. Совсем неожиданно на него напал Вишневецкий со своим семитысячным войском. Назрулла наткнулся на такую силу, с которой не мог справиться его полк. На каждого его воина приходился целый десяток рейтар противника.

— Что будем делать, полковник? Впереди рейтары лубенского князя напали на две наши сотни, — доложил полковой есаул Демко Суховяз.

— Все-таки напали, проклятые! Нехорошо, Демко, что докладываешь об этом, когда уже начался бой.

— Да наши наскочили только на их разведку…

— На разведку, Демко, на разведку… Командуй, Суховяз, полком, а я сам поскачу к этим нерасторопным сотникам. Подтянешь все сотни, чтобы… как орел бьет крыльями, понимаешь, — с двух сторон, точно крыльями!.. Да пошли с донесением к Кривоносу гонца.

И Назрулла поскакал с десятком казаков в том направлении, откуда доносился шум боя. Один просчет полковника приводил к другому, более тяжкому. Передние сотни приняли на себя удар всей армии Вишневецкого. Казаки сражались насмерть, нанося ощутительный урон войскам Вишневецкого. В первую сотню есаул прискакал именно тогда, когда рейтары Вишневецкого растерянно искали путей для отступления.

Назрулла тотчас сообразил это и решил воспользоваться их отступлением, чтобы отвести свою сотню. Рейтары, почувствовав нерешительность противника, снова напали на обескровленную сотню казаков. Назрулла дрался, как лев, стараясь отвести сотню. Когда он, сраженный саблей, упал с коня, казаки подхватили его, хотели перевязать раны на обеих руках. Но его, безоружного и раздетого, схватили гайдуки Вишневецкого.

Вишневецкий все-таки отступил, предчувствуя смертельную угрозу. Полки Кривоноса напали на его растянувшиеся войска.

— Отступать на Львов! — приказал князь Вишневецкий.

— Неужто мы будем везти с собой и этого басурмана? — спросили князя гайдуки.

— Обезглавить! — злобно приказал Вишневецкий. И далеко не как победитель поспешно бросился к карете, запряженной свежими лошадьми.