Хочу быть лошадью: Сатирические рассказы и пьесы

ДЕЙСТВИЕ I

^{Сцена представляет собой комнату с высоким потолком. Правой ее стены не видно (все определения «справа» и «слева» сейчас и в дальнейшем — со стороны зрительного зала). Пространство справа отрезано рампой сцены, как будто бы за ним находится еще часть этой комнаты, Левая стена ломается, не доходя нескольких шагов до рампы, в сторону просцениума, влево, под прямым углом, и идет дальше влево, параллельно рампе. В стене, обращенной к зрителям, между углом и левой кулисой, находится дверь в другую комнату. Отгороженное пространство похоже на исчезающий в левой кулисе коридор, ведущий от нее к главному помещению. В стене прямо, слева и справа, две двери; обе двери одинаковые, высокие, темные, двустворчатые, с украшениями в стиле старых солидных квартир. Между дверями в средней стене закрытая портьерой ниша. В помещении находится стол на восемь персон с комплектом стульев, кресла, большое стенное зеркало на левой стене, тахта, маленькие столики. Мебель расставлена как попало, такое впечатление, будто хозяева только что переехали или переезжают. Почти вся сцена закрыта драпировками, повсюду материя — полулежащая, полусвисающая, полусвернутая, отчего вся обстановка производит впечатление чего-то размазанного, бесформенного. В одном месте на полу разбросанная ткань образует что-то вроде возвышения, ложа. Старомодная черная детская коляска на высоких и тонких колесах, вся в пыли, подвенечное платье, котелок. На столе свернутая до половины бархатная скатерть. У непокрытой части стола сидят три особы. Первая особа, Называемая Бабушкой, старая, но бодрая и подвижная, иногда страдает старческим выпадением памяти. На ней платье с треном, волочащимся по полу, очень яркое, в крупных цветах, жокейская кепочка, на ногах кеды. Близорука. Вторая особа — Старый партнер, седой, хорошо воспитанный, застенчивый, очки в тонкой золотой оправе, одежда засаленная. В визитке, высокий крахмальный воротничок, белый, но грязный, широкий пластрон, в нем булавка с жемчужиной, к этому длинные шорты цвета хаки. Высокие шотландские носки. Потрескавшиеся лакированные туфли, голые колени. Третья особа — в высшей степени подозрительный мужчина. Рубашка в некрасивую клетку навыпуск, к тому же слишком низко расстегнута, рукава закатаны, брюки светло-бежевые, широкие, грязные и мятые, туфли — ярко-желтые, носки — пестрые. Каждую минуту почесывает толстую ляжку. Волосы длинные и жирные, он любит причесывать их гребенкой, которую достает из заднего кармана брюк. Маленькие квадратные усики. Небрит. На руке часы с «золотым» браслетом. Все трое самозабвенно играют в карты. На остальной, накрытой части стола, — тарелки, чашки, графины, бумажные цветы, а также несколько совершенно не подходящих предметов, как например: большая пустая клетка для птиц без дна, дамская туфля, бриджи. Этот стол еще больше, чем комната, создает впечатление хаоса и неряшливости. Все предметы из разных сервизов, разных эпох, разных стилей. С правой стороны входит Молодой человек лет 25, рослый, стройный, ничем не выделяющийся. Он в обычном темном костюме, сидящем на нем довольно элегантно, в белой рубашке с галстуком, чистый и наглаженный. Под мышкой у него книги и свернутые в трубку чертежи, так как он возвращается из университета. Он останавливается, осматривается. Остальные не видят его, они поглощены игрой. Стол находится скорее в левой части, а поэтому довольно далеко от входа, расположенного с правой стороны. Особа, Называемая Бабушкой, сидит к нему спиной и боком к зрительному залу, напротив нее Старый господин, а третья особа у торца стола, спиной к зрительному залу и боком к вошедшему.}

Особа, Называемая Бабушкой (бросая с размаху карту на стол). Черти-пики, недотыки!

Партнер с усиками (бросая карту). Хлоп в лоб! (Пьет пиво прямо из бутылки, которая стоит возле ножки его стула.)

Старый партнер (несмело покашливая, говорит с явным усилием). Пожалуйста. То есть я хотел сказать, «рип» (бросает карту).

Особа, Называемая Бабушкой (после минуты ожидания, полная осуждения). «Рип» во что, Евгений?

Старый партнер, или Евгений (беспомощно стонет). «Рип»… «рип»…

Партнер с усиками. Он опять не в форме (пьет пиво).

Особа, Называемая Бабушкой. Евгений, если ты садишься с нами играть, ты должен знать, как себя вести. Я спрашиваю «рип» во что?

Евгений. Ну… просто «рип».

Особа, Называемая Бабушкой. Боже мой, опять покраснел!

Евгений. А может быть, «рип в пип»?

Особа, Называемая Бабушкой. Чепуха. Господин Эдик, подскажите ему.

Партнер с усиками, или Эдик. С удовольствием. Но к «рип» трудно найти рифму. Я бы предложил так: я его в лоб, а он в гроб.

Евгений. Чудесно! Но, с вашего позволения, что это значит? Кто в гроб?

Эдик. Это так, к слову.

Особа, Называемая Бабушкой. Не цепляйся. Господин Эдик знает что говорит.

Евгений (еще раз бросает ту же самую карту). Я его в лоб, а он в гроб!

Особа, Называемая Бабушкой. Вот видишь. Если захочешь, то можешь.

Эдик. Уж очень вы застенчивый.

Особа, Называемая Бабушкой. Спасибо, милый Эдик, я не знаю, что бы мы без вас делали.

Эдик. Пустяки (замечает Молодого человека, поспешно прячет бутылку под стол). Ну, мне пора.

Особа, Называемая Бабушкой. Что? Что такое? Что это вы придумали? Посреди игры?

Молодой человек. Здравствуйте.

Особа, Называемая Бабушкой (поворачивается с недовольным видом). А, это ты?

Молодой человек. Я. Что здесь происходит?

Особа, Называемая Бабушкой. Как что? Играем в карты.

Молодой человек. Это я вижу. Но с кем?

Особа, Называемая Бабушкой. Как это, с кем? Дядю Евгения не узнаешь?

Молодой человек. Я имею в виду не дядю Евгения. С дядей мы поговорим позже. Это что за личность (показывает на Эдика)?

Эдик (вставая). Ну, мне пора. Привет!

Особа, Называемая Бабушкой. Эдик, не уходите!

Молодой человек. Вон!

Эдик (к Бабушке, укоризненно). Я же вам говорил, мадам, что сегодня играть не надо.

Евгений (показывая на Бабушку). Это она, это все из-за нее! Я не хотел!

Молодой человек (наступая). Вон, я сказал!

Эдик. О боже, ухожу, ухожу (идет в сторону выхода, навстречу Молодому человеку, по пути останавливается и вытаскивает у него из-под мышки одну из книжек, раскрывает ее).

Молодой человек (ринувшись в сторону стола). Я же просил, сколько раз просил, чтобы этого больше не было (кружится вокруг стола, гоняясь за Бабушкой)!

Особа, Называемая Бабушкой. Нет, нет!

Молодой человек. Да, да! И сейчас же!

Эдик (разглядывая книжку). Интересно, интересно…

Особа, Называемая Бабушкой. Чего ты хочешь от меня?!

Молодой человек (гоняясь за нею). Вы прекрасно знаете.

Евгений. Артур, милый, ты хоть бы немножко пожалел свою Бабушку.

Молодой человек. Не вмешивайтесь!

Евгений. Я не вмешиваюсь, я только говорю, что если даже Евгения что-то забыла…

Молодой человек, или Артур. Так я ей напомню. И вам напомню! Жалость! Кто говорит о жалости! А у вас есть ко мне жалость? Разве она меня понимает? Погодите, вам тоже достанется. Почему вы не за работой? Почему не пишете мемуары?

Евгений. Я сегодня писал немного с утра, потом они пришли…

Особа, Называемая Бабушкой, или Евгения. Евгений, предатель!

Евгений (истерически). Да оставьте вы меня наконец в покое!

Артур. И все-таки вас тоже придется наказать (надевает Евгению на голову птичью клетку без дна). Сидите, пока не освобожу.

Евгения. Так ему и надо.

Артур. Вам это тоже так не пройдет (раздвигает драпировку, открывая нишу, в которой оказывается катафалк, накрытый черным ветхим сукном, и свеча). На катафалк!

Эдик (перелистывая книжку, со все большим интересом). Законно (садится в сторонке).

Евгения. Опять? Я не хочу.

Артур. Ни слова! (Евгения покорно подходит к катафалку, Евгений услужливо подает ей руку.)

Евгения (холодно). Спасибо, Иуда.

Евгений. Все равно тебе карта не шла.

Евгения. Шут.

Артур. Это тебя отучит от твоего ужасного легкомыслия (хлопает себя по карману). Спички у кого-нибудь есть?

Евгения (ложась на катафалк). Артур, я тебя прошу, хотя бы без свечей.

Артур. Ни слова, а то накажу. (Эдик, не отрывая глаз от книги, достает коробку спичек.)

Эдик. У меня есть.

^{Артур берет у Эдика спички, зажигает свечу. Евгений берет бумажные цветы со стола и ставит их возле Евгении, отходит на несколько шагов и смотрит на них, потом оправляет.}

Эдик (смеется). Колоссальные картинки!

Евгения (поднимает голову). Что он там рассматривает?

Артур. Лежать!

Евгений (подходит к Эдику и смотрит через плечо). Учебник общей анатомии. Университетское издание.

Евгения. Нашел, что смотреть!

Эдик. Господин Артур изучает медицину?

Евгений. Он посещает три факультета. В том числе философский.

Эдик. А по философии есть что-нибудь в этом роде?

Евгений. Что ты! Философия без иллюстраций.

Эдик. Жалко, а то интересно было бы посмотреть.

Евгения (приподнимаясь). Покажи.

Артур. Лежать!

Евгений. И подумать только, ведь ты самый молодой из нас. Почему ты не идешь в монастырь?

Артур. Бабушка, почему ты не хочешь меня понять?

Евгений. Да, да, я тоже спрашиваю об этом: почему ты не хочешь его понять, Евгения?

Артур. Я не могу жить в таком мире! (Из левой двери, расположенной против сцены, входит Элеонора, женщина в расцвете лет, на ней короткие брючки.)

Элеонора. В каком мире? Что вы тут делаете?

Артур. Здравствуй, мама.

Элеонора. Что это, Бабушка опять на катафалке?

Евгения. Хорошо, что ты пришла. Сама видишь, что он вытворяет.

Артур. Я вытворяю? Я вынужден был наказать Бабушку.

Евгения. Он меня воспитывает.

Артур. Бабушка переходит все границы.

Элеонора. Какие границы?

Артур. Она знает, о чем я говорю.

Элеонора. Но почему сразу на катафалк?

Артур. Пускай подумает о вечности. Полежит, соберется с мыслями.

Элеонора (замечая Эдика). А, Эдик!

Эдик. Привет!

Артур. Как, вы знакомы?

Евгений (про себя). Сейчас начнется.

Элеонора. Эдика все знают. Что в этом странного?

Артур. Я с ума сойду. Возвращаюсь домой, застаю какого-то подозрительного типа, разболтанность, хаос, двусмысленные отношения, оказывается, мама тоже… Откуда только это берется и к чему все это приведет?..

Элеонора. Может быть, ты хочешь есть?

Артур. Я не хочу есть, я хочу разобраться в этой ситуации!

Элеонора. Я с Эдиком сплю, иногда. Правда, Эдик?

Эдик (рассеянно). Что? А, да, конечно (разворачивает цветные вкладки). Вот вам, пожалуйста, все в красках.

Артур. Что? Что ты сказала?

Элеонора. Сейчас принесу тебе что-нибудь поесть (выходит в левую дверь, прямо против публики. Артур садится, растерянный).

Евгений (про себя). Действительно, она выразилась довольно крепко. (Артуру.) Могу я снять это? (Пауза.) Артур! (Пауза.) Артур, я спрашиваю, могу я снять это с головы?

Артур. Снимите. (Про себя.) Теперь уже все равно.

Евгений (снимает с головы клетку). Спасибо (садится рядом с Артуром). Ты что так помрачнел, Артур?

Евгения. Как тут жестко!

Евгений. Я понимаю, разговор с мамой произвел на тебя тяжелое впечатление. Я знаю, что я старомоден… Эдик не такой уж плохой. У него доброе сердце, хоть вид у него не очень интеллигентный (тише). Между нами говоря, это кретин… (громче). Ну что же, мой дорогой, жизнь надо принимать такой, как она есть… (тише). Или не принимать (громче). Ну, Артур, выше голову, у Эдика есть свои положительные качества, наконец, боже мой… твоя мама уже не та, что была раньше (тише). Надо было видеть ее, когда она была молодая, до твоего рождения, разумеется… еще до того, как появился Стомил (задумывается, потом вместе со стулом придвигается к Артуру. Говорит тихо)… Что ты собираешься сделать с Эдиком? Я буду откровенен. Это вредная личность. И ногти у него грязные, и вообще он тяжелый человек, разве нет? Я уверен, что он жульничает в карты. Чавкает, когда ест, распоряжается здесь, как у себя дома. Если бы не Геня, я бы не подавал ему руки. А ты знаешь, что он сделал вчера? Подхожу я к Гене и говорю: «Слушай, сестричка, я понимаю, что господин Эдик не чистит зубы, но если уж он пользуется моей щеткой, то пусть, по крайней мере, использует ее, чтобы чистить зубы, а не туфли». А он мне на это: «Зубы у меня здоровые, если укушу, так откушу, а туфли пылятся». И вытолкал меня за дверь. Слушай, я не хочу ничего тебе советовать, но на твоем месте я бы его приструнил. Может быть, спустить его с лестницы?

Артур. Ах, не в этом дело.

Евгений. Но тогда, может быть, хотя бы дать по морде?

Артур. Проблема не в этом.

Евгений. Но по морде дать не помешает. Хочешь, я ему это скажу, чтобы он приготовился? (Тем временем Евгения приподнимается на катафалке и подслушивает. Евгений, заметив это, отодвигается от Артура и начинает говорить громче.) Господин Эдик простой и очень порядочный человек. Я в жизни не видел более простого человека.

Евгения. Что с ним?

Евгений. Не знаю, он не реагирует.

Евгения. А что ты там шепчешь ему на ухо?

Евгений. Ничего. Рассказываю о жизни пчел.

Элеонора (входит с подносом. На подносе чашка и чайное печенье). Завтрак готов.

Артур (очнувшись, машинально). Спасибо, мама (садится к столу. Элеонора ставит перед ним поднос, небрежно отодвигая рукой другие предметы. Артур мешает ложечкой кофе, поднос стоит криво, Артур вытаскивает из-под подноса туфлю и со злостью бросает ее в угол).

Эдик. Дайте мне эту книжку до вторника.

Артур. Не могу, у меня в понедельник экзамен.

Эдик. Жаль. Тут есть забавные штучки.

Элеонора. Ну, вставайте, мама. У вас вид, как у персонажа Эдгара По.

Евгения. Как у кого?

Элеонора. Как на катафалке. И вообще это старомодно.

Евгения (показывая на Артура). А он?

Элеонора. Он сейчас ест, он не будет вмешиваться.

Евгения. Артур, я могу сойти?

Артур. А, все равно (пьет). Горько!

Элеонора. Сахара нет. Евгений съел.

Евгений. О, простите, я съел только джем. Сахар съел Эдик.

^{Евгения сходит с катафалка.}

Элеонора. И погасите свечу, мама. Надо экономить (глядя на брошенные карты). Кто выигрывает?

Евгений. Эдик.

Евгений. Господину Эдуарду всегда везет.

Элеонора. Эдик, ты жульничаешь?

Эдик. Я? Откуда?

Элеонора. Это странно. Ты дал мне слово, что сегодня проиграешь. Мне нужны деньги на хозяйство.

Эдик (разводя руками). Не повезло.

Входит Стомил, отец Артура, муж Элеоноры, заспанный, в пижаме, зевая и почесываясь. Толстый, большой, огромная седая шевелюра, так называемая львиная.

Стомил. Я почувствовал запах кофе (замечая Эдика). Привет, Эдик. (Артур отодвигает поднос и внимательно следит за сценой.)

Элеонора. Ты должен был сегодня до обеда спать. После обеда кровать будет занята.

Стомил. Не могу. У меня новая идея. Кто здесь пьет кофе? А, это ты, Артур (подходит к столу)…

Артур (с отвращением). Папа, ты хоть бы застегнулся.

Стомил. Зачем?

Артур. Как это, зачем? Что значит зачем?

Стомил. Вот именно, зачем? Такой простой вопрос, а не можешь на него ответить?

Артур. Потому что… потому что… это неприлично!

Стомил (пьет кофе Артура). Вот видишь. Твой ответ ничего не означает, он не выдерживает интеллектуального анализа. Это типичный банальный ответ.

Артур. Разве этого не достаточно?

Стомил. Да, но не для меня. Я человек, мыслящий глубже. Если уж мы вынуждены дискутировать, то должны дойти до кальсон.

Артур. Ради бога, нельзя ли сначала застегнуться, а потом поговорим.

Стомил. Это было бы нарушением мыслительного процесса. Следствие опередило бы причину. Человек не должен жить бессмысленно, на основе механических рефлексов.

Артур. Так ты что же, так и не застегнешься?

Стомил. Нет. Ничего из этого не выйдет, сын мой: нет пуговиц. (Отпивает глоток кофе, ставит чашку на стол. Эдик стоит на втором плане, за спиной Артура.)

Артур. Ну да, я должен был догадаться.

Стомил. Ошибаешься, материя не возникает из духа, по крайней мере в данном случае. (Эдик протягивает руку через плечо Артура и отпивает глоток кофе из его чашки.)

Артур. Именно об этом я и хотел поговорить с тобой.

Стомил. Потом, потом (делает глоток кофе из чашки, которую Эдик успел поставить обратно на стол. Смотрит на катафалк). В конце концов кто-нибудь уберет этот ящик?

Элеонора. Зачем?

Стомил. Формально я ничего не имею против. Даже я бы сказал, это обогащает действительность, возбуждает воображение. Но эта ниша нужна мне для экспериментов.

Элеонора. У тебя и так достаточно места.

Евгения. Я бы тоже хотела, чтобы его вынесли. Тогда Артур не сможет надо мной издеваться.

Артур (ударяя кулаком по столу). И все здесь так! В этом доме царит беспорядок, энтропия и анархия! Когда умер дедушка? Десять лет тому назад. И с того времени никто не подумал убрать этот катафалк! Уму непостижимо! Хорошо еще, что убрали дедушку!

Евгений. Дольше держать дедушку было нельзя.

Артур. Речь идет о принципе.

Стомил (продолжая пить кофе, скучающим тоном). В самом деле?

Артур (вскакивает, начинает бегать по сцене). Что говорить о дедушке! Я родился двадцать пять лет тому назад, а до сих пор здесь моя детская коляска (пинает коляску)! Почему она не на чердаке? А это? Что это такое? Подвенечное платье моей матери (поднимает из вороха тряпья запыленную фату)! Почему не в шкафу? Спортивные бриджи дяди Евгения! Почему они до сих пор здесь, если последняя лошадь, на которой ездил дядя, сдохла, не оставив потомства, сорок лет тому назад? Никакого порядка! Никакой скромности, никакой заинтересованности. (Эдик, пользуясь замешательством, одним глотком опорожняет чашку кофе.)

Элеонора. Эдик, как ты красиво пьешь!

Стомил. Дорогой мой, традиции меня не волнуют, твой бунт смешон. Сам видишь, что я не придаю никакого значения этим памятникам прошлого, этим наслоениям нашей семейной культуры. Вот все это так лежит. Живем свободно (заглядывая в чашку). Где мой кофе?

Артур. Ах, нет, нет, ты меня совершенно не понимаешь. Дело не в этом, не в этом!

Стомил. Тогда выскажись яснее, мой дорогой, (Элеоноре.) Нет больше кофе?

Элеонора. Будет, но послезавтра.

Стомил. Почему только послезавтра?

Элеонора. Сама не знаю.

Стомил. Хорошо, пусть будет так.

Артур. Послушайте, я вовсе не о традициях. Здесь уже вообще нет никаких традиций и никакой системы. Одни фрагменты, прах! Безжизненные предметы. Вы все уничтожили и продолжаете уничтожать, так что даже сами забыли, с чего все началось.

Элеонора. Это правда, Стомил, ты помнишь, как мы уничтожали традиции? В знак протеста ты имел меня на глазах у папы и мамы во время премьеры «Тангейзера» в первом ряду. Был страшный скандал. Где эти времена, когда это еще производило впечатление! Ты тогда добивался моей руки.

Стомил. Мне кажется, это было в Народном музее, во время первой выставки современных художников. Я помню, о нас были восторженные рецензии.

Элеонора. Нет, это было в опере. На этой выставке был, кажется, не ты, или не было меня. У тебя уже все перепуталось.

Стомил. Возможно (воодушевляясь). Время бунта, прыжок в современность! Высвобождение из оков старого искусства и старой жизни! Человек достигает самого себя, сбрасывает старых богов и ставит себя на пьедестал. Лопается скорлупа, разбиваются оковы. «Революция и экспансия!» — вот наш лозунг. Разрушение старых форм, долой условность, да здравствует динамика! Жизнь в созидании, вне границ, движение и стремление, за пределы формы, за пределы формы!

Элеонора. Как ты помолодел, Стомил, я не узнаю тебя.

Стомил. Да, мы были молоды.

Элеонора. Стомил, что ты говоришь! Мы ничуть не постарели, ведь мы не предали свои идеалы! И сегодня тоже, все вперед, все вперед!

Стомил (без воодушевления). Ну да, разумеется.

Элеонора. Разве мы уступили предрассудкам? Условностям, сковывающим человечество? Разве мы не продолжаем бороться со старой эпохой? Разве мы не свободны?

Стомил. С какой старой?

Элеонора. Ну, с той. Не помнишь? Ты уже забыл, о чем мы говорили только что? Все эти путы, все эти заскорузлые оковы религии, морали, общества, искусства? Искусства, Стомил, прежде всего искусства!

Стомил. Да, да, конечно. А когда это было?

Элеонора. Сейчас, сейчас, подожди, дай сосчитать… мы поженились в тысяча девятьсот… минутку, не перебивай, Артур родился в тридцатом, нет, подожди… в сороковом…

Стомил. А, тогда… (подходит к зеркалу и проводит рукой по лицу).

Элеонора. Не мешай, у меня все перепуталось… (подсчитывает про себя, вполголоса, целиком в это погрузившись) тысяча девятьсот четырнадцать… тысяча девятьсот восемнадцать… Тысяча девятьсот двадцать два…

Стомил (перед зеркалом). Мы молоды, вечно молоды…

Артур. Отец прав.

Стомил. В чем я прав?

Артур. Всего этого уже нет. (Элеонора ходит по сцене, не в состоянии справиться с подсчетами. Продолжает считать.)

Стомил. Чего нет?

Артур. Этих уз, оков, темниц и так далее. К сожалению, нет.

Стомил. К сожалению? Ты сам не знаешь, что говоришь! Если бы ты жил в то время, ты бы знал, что мы сделали для тебя. Ты понятия не имеешь, какой тогда была жизнь. Разве ты знаешь, какую нужно было иметь смелость, чтобы начать танцевать танго? Разве ты знаешь, что только некоторые женщины были тогда падшими? Что тогда восторгались натуралистической живописью? Мещанским театром? Мещанский театр! Мерзость! А во время еды нельзя было держать локти на столе! Я помню манифестацию молодежи. Только в тысяча девятьсот каком-то самые смелые начали не уступать место старикам. Мы твердо завоевали себе эти права, и если сегодня ты делаешь с Бабушкой что хочешь, так это благодаря нам. Ты не отдаешь себе отчета, насколько ты нам обязан. И подумать только, что мы боролись только для того, чтобы создать тебе свободное будущее, которым ты теперь пренебрегаешь!

Артур. Ну и что вы создали? Этот бардак, где ничего не работает, потому что все позволено? Где нет ни правил, ни нарушений?

Стомил. Есть только один принцип: не стесняться и делать все, что хочешь. Каждый имеет право на личное счастье.

Элеонора. Стомил, вот, вот! Высчитала. Это было в тысяча девятьсот двадцать восьмом!

Стомил. Что?

Элеонора (сбитая с толку). Я уже забыла.

Артур. Вы отравили этой своей свободой поколение до вас и после вас. Посмотрите на Бабушку, у нее все в голове перемешалось. Разве вам это ни о чем не говорит?

Евгения. Я предчувствовала, что он опять будет ко мне приставать.

Стомил. Мама совершенно в порядке. Что ты имеешь в виду?

Артур. Ну, конечно. Разумеется, вас не трогает эта старческая разнузданность. Когда-то это была уважаемая, почтенная женщина. А теперь что? Покер с Эдиком!

Эдик. О, простите, иногда мы играем в бридж.

Артур. Я не к тебе обращаюсь, плебей.

Стомил. Каждый имеет право выбора, с кем и во что. В том числе и старики.

Артур. Это не право. Это моральное принуждение к аморальности.

Стомил. Ей-богу, я тебе удивляюсь, у тебя какие-то допотопные взгляды. Когда я был в твоем возрасте, мы всякий конформизм считали позором. Бунт! Только бунт имел для нас ценность!

Артур. Какую ценность?!

Стомил. Динамическую, то есть всегда позитивную, хотя бы и негативную. Что ты думаешь, что мы были только слепыми анархистами? Мы были также маршем в будущее, движением, действенным процессом. Бунт — это прогресс в потенциальной фазе. У нас тоже есть свои заслуги перед историей. Бунт — это фундамент, на котором прогресс строит свой храм. Чем больше размах бунта, тем шире строительство. И можешь мне поверить, это мы подготовили для вас стройплощадку.

Артур. Тогда откуда это недоразумение? Если вы тоже за конструкцию? Тогда не лучше ли вместе?

Стомил. Ничего подобного. Лучше выясним все сразу. Я лишь объективно описал нашу роль в истории, независимо от наших намерений. Мы всегда шли только своим путем. Но через отрицание всего, что было, мы пролагали путь в будущее!

Артур. Какое?

Стомил. Это уж меня не касается. Мое дело — выходить за пределы формы.

Артур. Значит, мы остаемся врагами.

Стомил. Зачем сразу так трагично? Достаточно, если ты перестанешь беспокоиться о принципах.

Элеонора. Я тоже удивляюсь, почему именно ты, такой молодой, обязательно хочешь иметь какие-то принципы? Всегда бывает наоборот.

Артур. Потому что я вхожу в жизнь. В какую жизнь я должен войти? Я должен сначала ее создать, чтобы было во что войти.

Стомил. Ты не хочешь быть современным? Ты, в твоем возрасте?

Артур. Вот именно современность! Наша Бабушка состарилась уже в мире, который вышел из нормы. В этой вашей современности Бабушка состарилась! Вы все стареете в современности.

Евгений. Я все-таки позволю тебе возразить: эти разные достижения… например, право носить короткие штаны… кондиционеры…

Артур. Вы бы, дядя, лучше молчали. Разве вы не видите, что уже ничего невозможно, поскольку возможно все. Ах, дядя, если бы вы этими штанами разрушали условность! Так нет, условность уже была уничтожена до вас. А впрочем, вы не виноваты, вы пришли на готовое. Все впустую!

Стомил. Чего же ты хочешь, традиций?

Артур. Порядка.

Стомил. Только и всего?

Артур. …И права на бунт.

Стомил. Так пожалуйста! Я тебя все время уговариваю: бунтуй!

Артур. Но разве вы не понимаете, что вы лишили меня последней возможности? Вы так долго были антиконформистами, что наконец рухнули последние нормы, против которых еще можно было бунтовать. Для меня вы уже не оставили ничего. Ничего! Отсутствие норм стало вашей нормой. А я могу бунтовать только против вас, то есть против вашей распущенности.

Стомил. Ну, пожалуйста, разве я тебе запрещаю?

Евгений. Давай, Артурчик, покажи им!

Элеонора. Может быть, вы в конце концов успокоитесь? Последнее время ты стал такой нервный… (Евгения подает Эдику знак. Они сходятся за спиной Артура и начинают тасовать карты.)

Артур (впадая в безразличие). Это невозможно.

Элеонора. Но почему?

Евгений. Мы все тебя просим.

Артур. Бунтовать против вас? А кто вы такие? Бесформенная масса, аморфное тело, разрушенный атомом мир, толпа без грани и конструкции, ваш мир уже нельзя даже уничтожить. Он сам расползся.

Стомил. Значит ли это, что мы уже ни к чему не пригодны?

Артур. Ни к чему.

Элеонора. А может быть, ты все-таки попробуешь?

Артур. Пробовать незачем, безнадежное дело. Вы ужасно терпимы.

Стомил. М-м, это действительно плохо. Я не хотел бы, чтобы он чувствовал себя таким опустошенным.

Элеонора (становится сзади Артура и гладит его по голове). Бедный Артурчик. Не думай, что сердце матери камень.

Евгений. Мы все тебя любим, Артурчик, и хотели бы что-нибудь для тебя сделать.

Евгения (Эдику). Пас!

Артур. Сделать уже ничего нельзя. Агитируете меня за антиконформизм, который сразу же становится конформизмом. С другой стороны, я не могу все время быть конформистом. Мне уже немало лет. Мои товарищи смеются надо мной.

Стомил. А искусство, Артур? А искусство?

Элеонора. Вот именно! Это я и хотела сказать.

Артур. Какое искусство?

Стомил. Искусство вообще! Я всю свою жизнь посвятил искусству. Искусство — это вечный бунт. Может быть, ты попробуешь?

Эдик. Бей, друг ситный!

Евгения. Ла-бу-ду-бу-ду да-буду-бах!

Артур. А, не морочь мне голову! Я хочу быть врачом.

Элеонора. Какой позор для семьи! А я мечтала, что ты будешь артистом. Когда я носила его во чреве, я бегала голая по лесу, распевая Баха. И все напрасно.

Артур. Наверно, ты фальшивила, мама.

Стомил. А я тебе советую не терять надежды. Ты недооцениваешь искусство. У меня идея нового эксперимента. Сейчас ты увидишь.

Элеонора (хлопая в ладоши). Евгения, Эдик! Стомил придумал что-то новое!

Евгения. Опять?

Стомил. Да. Это пришло мне в голову сегодня утром. Вещь совершенно оригинальная.

Элеонора. Стомил сейчас нам ее продемонстрирует, правда, Стомил?

Стомил. Я готов.

Евгений. О боже!

Элеонора. Евгений, подвинь стол, освободи место. (Евгений пробует подвинуть стол, грохот, треск. Евгения и Эдик собирают карты и отходят в сторону. В ворохе материи, напоминающем низкий топчан с расстеленной постелью, начинает что-то шевелиться. Показывается голова кузины Али).

Аля (стройная восемнадцатилетняя девушка, длинные прямые волосы, удивленно моргает, зевает). Где я? Сначала какие-то крики, теперь какие-то сборы?.. Который час?

Артур. Аля!

Элеонора. Я забыла вам сказать: Аля у нас с шести часов утра.

Стомил. Это очень удачно. Аля, приглашаю тебя на представление (к Евгению). Хватит, теперь катафалк.

Артур. Почему вы ничего мне не сказали? Если бы я знал, я не позволил бы так шуметь (заметив, что Эдик с интересом приближается к Але)! Эдик, в угол! (Эдик послушно возвращается на свое место и становится лицом к стене.) Хорошо ли ты спала?

Аля. Так себе.

Артур. Ты долго у нас пробудешь?

Аля. Не знаю. Я сказала маме, что, может быть, уже не вернусь.

Артур. А она что на это?

Аля. Ничего. Ее не было дома.

Артур. Кому же ты это сказала?

Аля. Ну, может быть, я и не говорила. Не помню.

Артур. Забыла?

Аля. Ведь это было давно.

Артур. Будешь завтракать? Ах, правда, кофе уже нет. Можно, я сяду рядом с тобой?

Аля. Ради бога! (Артур придвигает стул и садится возле постели.)

Артур. Ты хорошо выглядишь (Аля очень громко смеется). Над чем ты смеешься?

Аля (вдруг перестав смеяться, уныло). Я? Тебе показалось.

Артур. Но ведь ты смеялась.

Аля. Не спорь со мной!

Артур. Я очень часто о тебе думал.

Аля (крикливо и вульгарно). Дальше!

Артур. Я часто представлял, как я встречу тебя.

Аля. Дальше!

Артур. Как мы сядем рядом!..

Аля. Дальше!

Артур. Будем говорить…

Аля (возбуждаясь, как на боксерском матче). Дальше!

Артур. О разных вещах…

Аля. Дальше!

Артур (повышая голос). О различных вещах!

Аля. Дальше, дальше! (Артур с силой запускает в нее книгой, которую положил Эдик. Аля уклоняется от удара, прячась под одеяло.)

Артур. Вставай!

Аля (высовывая голову из-под одеяла). В чем дело? (Артур молчит.) Тогда чего бросаешь? (Артур молчит.) Чего же ты хочешь?

Артур. Меня все об этом спрашивают.

Аля. Хорошо. Не буду.

Стомил. Прошу занять места! (Сцена приготовлена для «эксперимента» Стомила. Стол отодвинут в сторону. Ближе к просцениуму 4 стула в ряд, спинками к зрительному залу. Слева направо сидят: Евгения, Элеонора, Евгений; Эдик берет бутылку с недопитым вином и украдкой, на цыпочках пытается улизнуть за кулисы. Это замечает Евгений, который показывает на него Элеоноре.)

Элеонора. Эдик, куда ты?

Эдик. Я на минутку.

Элеонора. Сейчас же вернись! (Эдик возвращается и занимает стул справа от Евгения, при случае больно наступая ему на ногу. Стомил выходит из комнаты в дверь возле левой кулисы в коридоре.) Артур, Аля, что вы там делаете? Идите к нам.

Аля. Что это будет?

Артур. Театральный эксперимент. Это мания моего отца (подает ей руку, Аля выпрыгивает из кровати в длинной, до земли, непрозрачной — внимание режиссеров со слишком фривольными ассоциациями — рубашке в оборках и в складках, которая скорее похожа на платье, чем на ночную рубашку. Они становятся возле стульев справа. Эдик, не вставая, протягивает руку и обнимает Алю. Артур меняется с ней местами).

Стомил (который тем временем вернулся с довольно большим ящиком в руках и зашел за катафалк, из-за которого видна только его голова). Господа, прошу внимания! Представляю вам героев драмы (тоном директора цирка, объявляющего очередной номер)! Адам и Ева в раю! (На катафалке, который служит сценой, показываются две фигуры — куклы, которые Стомил надел на руки. Адам и Ева, Ева с яблоком в руке.)

Евгений. Это уже было!

Стомил (смущенный). Когда?

Евгений. При сотворении мира.

Стомил. Неважно. Было в старой версии. Я придумал новую.

Эдик. А змей?

Элеонора (успокаивая его шепотом). Тише…

Стомил. Змей подразумевается. Все мы знаем эту историю. Внимание, начинаю! (Громким голосом.)

Голос Элеоноры. Стомил, Стомил, что случилось, ты жив?

Голос Евгения. Караул! Караул! (Свет спички, которую зажег Артур. Затем этой спичкой он зажигает свечу. Виден Стомил с револьвером в руках; револьвер должен быть большой и с вертящимся барабаном).

Стомил. Ха, что? Получилось?

Элеонора. Стомил, ты так нас напугал!

Стомил. Эксперимент должен потрясти. Это мой первый принцип.

Евгений. Если дело только в этом, то это тебе удалось: у меня сердцебиение.

Элеонора. Как ты это сделал, Стомил?

Стомил. Вывернул пробки и выстрелил из револьвера.

Элеонора. Потрясающе!

Евгений. Что в этом потрясающего?

Стомил. Не понимаешь?

Евгений. Не понимаю.

Элеонора. Не обращай на него внимания, Стомил. Евгений всегда был туповат.

Стомил. А ты, Евгения?

Евгения. А?

Стомил (громче). Я спрашиваю, мама, ты поняла эксперимент?

Евгения (что есть мочи). Что?

Элеонора. Мама от эксперимента оглохла.

Евгений. Меня он совсем не удивил.

Стомил. Я объясню тебе: при помощи непосредственного действия создаем одновременность действия и восприятия. Ясно?

Евгения. Ну и что?

Стомил. Как это, что?

Евгений. А какая тут связь с Адамом и Евой?

Элеонора. Евгений, подумай!

Стомил. Речь идет о театральном феномене. Динамика сенсуалистского факта. Это на тебя не действует?

Евгений. По правде говоря, не очень.

Стомил (бросает револьвер на катафалк). Нет, у меня уже нет больше сил.

Элеонора. Не отчаивайся, Стомил. Если ты не будешь экспериментировать, то кто же тогда будет? (Все встают, отодвигают стулья.)

Евгений. Полный провал, господа!

Эдик. Я за кино.

Элеонора. И что теперь будет?

Артур. Выходите! Все за двери!

Стомил. Что такое?

Артур. Уходите! Чтобы я вас больше здесь не видел!

Стомил. Так ты относишься к своему отцу?

Артур. Отец был когда-то! Теперь отца нет! Теперь я создам отца.

Стомил. Ты? Меня?

Артур. Тебя и всех вас. Я создам вас заново. А теперь уходите поживей, все!

Стомил. Он слишком много себе позволяет.

Элеонора. Не принимай близко к сердцу, Стомил. Ведь мы сознательные.

Стомил. Я должен выйти?

Элеонора. Пойдем. Тебя ничто не должно касаться, кроме эксперимента.

Стомил. Да, искусство! Современное искусство! Дайте мне бога, и я сделаю из него эксперимент!

Элеонора. Вот видишь… (Выходят в левую дверь, в стене прямо перед зрительным залом.)

Эдик (к Евгении). Пойдемте, Бабушка?

Евгения. Возьми карты (Эдик собирает карты. Уходит вместе с Евгенией).

Эдик (поворачиваясь). Господин Артурчик, если вам что-нибудь понадобится…

Артур (топая ногами). Вон!

Эдик (угодливо). Ну, хорошо, хорошо… (выходит с Евгенией за кулисы налево).

Евгений (убеждаясь, что все вышли). Ты прав, Артурчик. Между нами говоря, это сброд.

Артур. Вы тоже уходите.

Евгений. Ну конечно, мой дорогой, я уйду, уйду. Я только одно тебе скажу: ты можешь на меня рассчитывать.

Артур. Что вы имеете в виду?

Евгений. Имею, не имею, ты сделаешь так, как считаешь нужным. Но запомни, я могу тебе пригодиться. Я еще не так поглупел, как они (понижая голос). Я несовременный.

Артур. Ну хорошо. А теперь, пожалуйста, оставьте нас одних. (Евгений идет в коридор налево. Перед выходом оборачивается и еще раз говорит с нажимом.)

Евгений. Несовременный (выходит).

Аля. А теперь?

Артур. А теперь я тебе все объясню.

ДЕЙСТВИЕ II

^{Та же комната. Ночь. Горит небольшой торшер. Артур сидит в кресле. Кто-то входит.}

Артур. Кто там?

Фигура. Это я.

Артур. Кто это?

Фигура. Твой дядя, Евгений.

Артур. Пароль?

Евгений. Обновление. Отзыв?

Артур. Возрождение (пауза). Все в порядке. Входите.

^{Евгений входит в круг света. Садится напротив Артура.}

Евгений. Ух, устал я.

Артур. Все готово?

Евгений. Я принес с чердака все, что только можно. Моли там — уйма. Как ты думаешь, удастся?

Артур. Должно удаться.

Евгений. Боюсь, боюсь. Они уже так деморализованы… Подумай, всю жизнь в этом бардаке, пардон, я хотел сказать, в этом хаосе. Видишь, даже я уже привык. Прошу прощенья.

Артур. Ничего. Что делает отец?

Евгений. Он в своей комнате. Работает над новой инсценировкой. Разве тебе не бывает его жаль, Артур? В конце концов он верит в свое искусство.

Артур. Так почему же вы не признаете его?

Евгений. Из чувства противоречия. Люблю делать ему назло. К тому же я человек откровенный, меня его эксперименты действительно не убеждают. А ты в них веришь.

Артур. У меня другое на уме. А мама? (Евгений встает, подходит к дверям в стене прямо, потом слева, заглядывает в замочную скважину.)

Евгений. Ничего не видно. Она или погасила свет, или загородила замочную скважину. Темно (возвращается на прежнее место).

Артур. А бабушка Евгения?

Евгений. Наверно, пудрится перед зеркалом.

Артур. Все в порядке. Дядя, вы можете идти. Через минуту у меня здесь важная встреча.

Евгений (встает). Будут ли еще какие-нибудь распоряжения?

Артур. Следить, молчать, наблюдать за всем и быть начеку.

Евгений. Так точно (выходя). Да хранит тебя господь, Артурчик. Может быть, еще вернутся старые добрые времена (решительно выходит направо, в ту самую сторону, откуда вошел. Из левой кулисы, по коридору, входит Аля, в той же самой ночной рубашке).

Аля (зевая). Чего тебе?

Артур. Ти-и-ише…

Аля. Почему?

Артур. Я хотел поговорить с тобой наедине.

Аля. О боже, ты думаешь, они интересуются нами? Даже если бы мы делали не знаю что (садится, болезненно кривясь при этом).

Артур. Что с тобой?

Аля. Стомил меня сегодня ущипнул два раза.

Артур. Негодяй!

Аля. Это же твой отец!

Артур (галантно целует ей руку). Спасибо, что ты обратила на это внимание.

Аля. Потому что ты выражаешься об этом как-то старомодно. Сегодня уже никто об отцах так не говорит.

Артур. А как?

Аля. На них вообще не обращают внимания.

Артур. А, значит, я ошибся.

Аля. То, что вы родственники, — это ваше личное дело. Вообще Стомил симпатичный.

Артур (презрительно). Артист.

Аля. Что в этом плохого?

Артур. Артисты — это зараза. Они первые пробили в эпохе брешь.

Аля (скучая). О боже! Ну и что (зевает)? Ну, так чего ты хотел? Мне холодно. Я почти голая. Ты это заметил?

Артур. Ты уже обдумала то, о чем я тебе говорил сегодня утром? Ты согласна?

Аля. Выйти за тебя замуж? Но ведь я тебе уже говорила, что не вижу в этом необходимости.

Артур. Значит, ты не согласна?

Аля. Честное слово, я не понимаю, из-за чего столько шума? Пожалуйста, если тебе так хочется, можем пожениться хоть завтра. Мы и так двоюродные брат и сестра.

Артур. Но я не хочу, чтобы тебе было абсолютно безразлично, выйти за меня замуж или не выйти! Я хочу, чтобы ты поняла, какое это серьезное дело.

Аля. Но почему оно такое серьезное? Для меня это может быть, а может и не быть. Ведь если у меня будет ребенок, так это от тебя, а не от священника. В чем же дело?

Артур. Хорошо. Если это дело само по себе не такое важное, то его можно сделать важным.

Аля. Зачем?

Артур. Ничто не является важным само по себе, все вообще никакое. Все неопределенно. Если мы сами не придадим вещам какой-нибудь характер, мы утонем в этой неопределенности. Мы должны создать какие-нибудь значения, если их в природе не существует.

Аля. Но зачем, зачем?

Артур. Если уж ты непременно хочешь знать… Ну хотя бы для нашей собственной пользы и удовольствия.

Аля. Какого удовольствия?

Артур. Удовольствие мы получаем от пользы, а пользу получаем от достижения чего-то, что имеет большее значение, чем прочие вещи, то есть что труднее, исключительнее, ценнее. Поэтому мы должны создать систему ценностей.

Аля. Философия наводит на меня тоску. Лучше уж Стомил. (Выставляет из-под рубашки ногу, довольно высоко.)

Артур. Тебе так кажется. Пожалуйста, спрячь ногу.

Аля. Тебе не нравится?

Артур. Это не относится к делу.

Аля (настойчиво). Тебе не нравится?

Артур (отводя, с некоторым усилием, взгляд от ноги). Ну хорошо, пожалуйста, выставляй ногу сколько тебе хочется, пожалуйста. Тем самым ты подтверждаешь мою правоту. Своей ногой.

Аля. Моей ногой (с интересом рассматривает свои ноги)?

Артур. Да. Именно ногой. Ты выставляешь ногу, потому что я не бросаюсь на тебя, как мой отец-артист и как все остальные. Это тебя беспокоит. Ты была уже немного удивлена сегодня утром, когда мы остались одни. Ты думала, что знаешь, чего я от тебя хочу.

Аля. Это неправда.

Артур. Ага, неправда. Ты думала, что я не заметил, как тебе стало не по себе, когда вместо того, чтобы сразу тащить тебя в кровать, я предложил тебе выйти за меня замуж.

Аля. Это потому что у меня болела голова.

Артур. Голова тут ни при чем — ты просто не знала, что об этом думать. И вот ты решила, что не действуешь на меня, как хотела бы. Это тебя беспокоит. Ты беспокоишься о своем очаровании. Ты была бы счастлива, если бы я стал вести себя, как мой отец. Ты бы сразу успокоилась, хотя, конечно, чтобы меня наказать, тут же убежала бы.

Аля (гордо, вставая). Уже убегаю.

Артур (хватает ее за руку и усаживает). Постой! Я еще не все сказал. Ты думала только о том, какое ты производишь впечатление. Что за примитив! Ни на что другое ты не способна. Между тем ты понятия ни о чем не имеешь.

Аля. Ты считаешь меня недоразвитой (хочет снова встать)?

Артур (удерживает ее). Постой! Ты подтверждаешь мою теорию. Я вел себя нетипично, и это тебя озадачило. Исключительность — это уже какое-то качество. Видишь? Это я придал значение нашей встрече, не имеющей значения. Я!

Аля. Ну тогда придавай его один, если ты такой исключительный, такой умный, такой особенный. Один, без меня!

Артур. Ну, не сердись!

Аля. Посмотрим, удастся ли тебе. А может быть, с дядей Евгением? (Решительно одергивает рубашку, застегивается до шеи. Накидывает на себя плед, нахлобучивает себе на голову по самые уши черный котелок.)

Артур (мягко). Не сердись.

Аля. А тебе-то что (пауза)?

Артур. Тебе не жарко?.. В этом пледе…

Аля. Нет (пауза).

Артур. Это котелок дяди Евгения. Он тебе совсем не идет.

Аля. Ну и пусть.

Артур. Как хочешь. О чем мы говорили? Ага, система ценностей (подвигается со стулом к Але)… Итак, с общепринятой точки зрения создание системы ценностей необходимо для того, чтобы могли правильно функционировать как отдельная личность, так и общество (берет ее за руку). Без определенных норм нам никогда не удастся создать гармонического единства, а также должного равновесия понятий, обычно определяемых как добро и зло, в широком смысле, разумеется, не только в моральном. В связи с этим, во-первых: необходимо вернуть практическое значение этим понятиям, во-вторых: создать правила поведения, которые… (Бросается к Але и пытается ее поцеловать. Аля вырывается, происходит беспорядочная борьба. Входит Эдик с полотенцем на шее, на волосах у него сетка.)

Эдик (претенциозным тоном, свойственным полуинтеллигентным людям). О, прошу прощенья!

Артур (отпуская Алю, делает вид, что ничего не случилось. Аля поправляет котелок и преувеличенно трет себе плечо). Что тебе надо, Эдик?

Эдик. Я шел в кухню напиться воды. Простите, я не знал, что вы здесь беседуете.

Артур. Воды? Какой воды, зачем?

Эдик (с достоинством). Простите, у меня жажда.

Артур. Сейчас? Ночью?

Эдик (обиженно). Я могу не пить, если вас это не устраивает.

Артур (в бешенстве). Пей и убирайся!

Эдик. Как хотите (величественно идет к левой двери).

Артур. Минутку!

Эдик. Я вас слушаю?

Артур. Кухня направо.

Эдик. Неужели?

Артур. Мне известно, где кухня в моем доме!

Эдик. В наше время ничего не известно (меняет направление и выходит в правую дверь).

Артур. Болван. Я должен с ним покончить.

Аля (холодно). А со мной ты уже покончил?

Артур. Это все из-за него.

Аля. Это из-за него ты выкручивал мне руки?

Артур. Тебе очень больно?

Аля. Не твое дело (притворно стонет. Артур, обеспокоенный, хочет осмотреть ее)!

Артур. Где? В каком месте (прикасается к ее плечу, но уже без прежних намерений)?

Аля (оголяет плечо). Здесь…

Артур. Мне очень жаль.

Аля (открывает спину)… И здесь…

Артур (искренне огорченный). Правда, я не хотел…

Аля (поднимает ногу)… И здесь…

Артур. Не знаю, как просить у тебя прощения…

Аля (приставляя указательный палец к ребру)… И здесь!

Артур. Прости меня, я не хотел…

Аля. Ты себя разоблачил: обыкновенный нахал. Сначала разговоры, а потом все то же самое (трагически опускается на стул). Бедные мы, женщины… Разве мы виноваты, что у нас есть тело? Если бы можно было оставлять его где-нибудь на хранение, как на вешалке, мы были бы застрахованы от нападения всяких кузенов. Признаться, этого я от тебя не ожидала. Ты, с твоим интеллектом…

Артур (совершенно смущенный). Но я действительно…

Аля. Не увиливай! Ты думаешь, я не чувствую потребности поговорить на серьезные темы? Но спокойно, без опасений, что какой-нибудь философ будет хватать меня за ногу. Ну, довольно об этом. О чем это мы говорили? Ты остановился на самом интересном месте (за дверью, в которую вышел Эдик, слышен шум льющейся воды и бульканье).

Артур. Ну хорошо! Неужели ты думаешь, что я хотел тебя изнасиловать?

Аля (обеспокоенная). А разве нет?

Артур. Ничего подобного. Это был только урок.

Аля. Спасибо, я это уже умею.

Артур. У тебя одно на уме. Скажи, почему ты сопротивлялась?

Аля. Ты неприличен!

Артур. Наука не знает приличий. Но все же, почему?

Аля. А почему ты на меня бросился?

Артур. Я пожертвовал собой.

Аля. Что ты сказал?

Артур. Да, я пожертвовал собой. Таким способом я хотел тебе яснее раскрыть некоторые проблемы. Практические занятия по прагматике пола.

Аля. Свинья. И к тому же ученая. По прагматике? Никогда об этом не слышала. Это какое-то новое извращение?

Артур. В этом нет ничего нового. Я уверен, что мы останемся друзьями. Женщины пойдут за мной.

Аля. Какие женщины?

Артур. Все. Женщины всего мира будут моими союзницами. Прежде всего надо сагитировать женщин, а когда они поймут, у мужчин уже не будет другого выбора.

Аля. Какие женщины? Я их не знаю? В конце концов делай с ними что хочешь. Меня это не касается.

Артур. Послушай, история мира — это история грубого произвола над женщинами, детьми и артистами со стороны мужчин.

Аля. Но ты ведь не любишь артистов.

Артур. Это не имеет никакого отношения к существу вопроса. Мужчины не любят артистов, потому что артисты не мужчины. Это всегда приближало их к женщинам, к сожалению. Им чужды такие понятия, как понятия чести, логики, прогресса, все, что выдумали мужчины. Лишь гораздо позднее и с большим трудом мужская часть человечества начала подозревать, что существует многозначность, относительность, бренность. Мерцание мира. Как раз обратное тому, что своей твердой башкой борца сумел вначале придумать мужчина, и что написал на своих знаменах, и что веками пытался навязать женщинам, детям и артистам: единство, категоричность, последовательность. Он придумал мир по образу и подобию своему. В пещере, в хижине, на предприятии он изобрел логику. Но, считая себя господином-кормильцем, он из-за своей гордости даже не мог допустить мысли, что его мировоззрение не восторжествует. Покоряясь своей агрессивной природе, он провозгласил свое понятие как единственное, универсальной, обязательное и по праву сильного всегда старался навязать его слабым. А когда оказалось, что женщины думают иначе, оскорбился и назвал их глупыми, или нелогичными, что в мужской терминологии означает одно и то же.

Аля. А ты? Разве ты не мужчина?

Артур. Я борюсь с собой. Я должен быть объективен. Иначе я не мог бы осуществить свой план.

Аля. Можно ли тебе верить?

Артур. …Чтобы как-то приспособить идеологию к недостатку воображения, мужчины придумали понятие чести, а также негативное понятие «изнеженности». Оба эти понятия помогают им сохранить их мужское сообщество от разброда, удержать его в рамках мужской солидарности под угрозой расправиться с каждым, кому пришли бы в голову малейшие сомнения. Ничего удивительного, что с противоположной стороны, в результате инстинкта самосохранения, создалось сообщество женщин, детей и артистов. Как правило, мужчины не воспитывают детей. В лучшем случае раз в месяц дают некоторое количество денег для этой цели. Что же удивляться, если потом убийства кажутся им занятием не только достойным и уважаемым, но и полезным. Прости (из кухни все еще слышно бульканье. Артур прерывает рассуждение и приближается к кухонным дверям). И что он там делает так долго?

Аля. Может быть, он моется?

Артур. Он? Это исключено (возвращается). Вернемся к театру.

Аля. Я тебе не верю. Я прекрасно знаю, что тебе надо. Меня не обманешь.

Артур. Мне надо, чтобы ты только поняла, в чем заключаются твои интересы, твоя сущность как женщины. Я хочу открыть тебе глаза.

Аля. Ага, это, наверно, означает, что я должна сейчас раздеться.

Артур. Не будь занудой. Когда убедишься, что наши интересы сходятся, ты станешь моей союзницей. О чем мечтают мужчины? Об отсутствии условностей в эротических вопросах, чтобы не делать никаких лишних усилий, сократить путь между желанием и достижением. Все, что находится посредине, их только раздражает.

Аля. Это правда. Они сразу бросаются, как звери. Только что мы видели прекрасное тому доказательство.

Артур. Не отрицаю, что как личность я подчиняюсь естественным импульсам. Но у меня есть высшая цель. Я говорю вообще. Пользуясь общим кризисом норм, мужчины сделали в области эротики все, чтобы устранить последние нормы. Но я не верю, что женщин это безоговорочно устраивает. На этом и основан мой план.

Аля. А меня устраивает.

Артур. Врешь. Этого не может быть.

Аля. Нет, может. Мне это нравится. Я могу делать все, что захочу, мне все позволено. Вот, например, разденусь, и что ты мне сделаешь (сбрасывает с себя плед и снимает котелок)?

Артур. Перестань, давай говорить серьезно!

Аля (развязывая завязки на рубашке). Почему? Кто мне запретит? Может быть, ты? Или моя мама? Или господь бог? Ну кто, скажи (обнажает плечи)?

Артур. Немедленно оденься, надень рубашку (в отчаянии отворачивается)!

Аля. И не подумаю. Это моя рубашка. (В дверях показывается голова Эдика, привлеченного громкими голосами.) А, господин Эдик! Пожалуйста, входите.

Артур (выталкивая Эдика). Вон отсюда… а то убью! Раздеваться перед таким… таким идиотом! Тебе не стыдно?

Аля. Может быть, у Эдика нет образования, но у него красивые глаза.

Артур. Эти похабные свиные глазки?

Аля. Они мне нравятся.

Артур. Я убью его!

Аля (довольная). Ты ревнивый?

Артур. Совсем не ревнивый!

Аля. Сначала нахал, потом ревнивец. Так-так.

Артур (вскипев, становится перед Алей). Ну что? Почему ты не раздеваешься? Я тебе уже не мешаю.

Аля. Потому, что мне расхотелось.

Артур. Пожалуйста, не стесняйся.

Аля (отступая). Я раздумала.

Артур (следуя за ней). Не хочешь? Тогда немедленно ответь, почему не хочешь. Ответь, почему до этого хотела?

Аля. О боже, это какой-то маньяк!

Артур (хватает ее за руку). Почему?

Аля. Не знаю.

Артур. Говори!

Аля. Ну что мне сказать? Не знаю — и все! Пусти меня!

Артур (отпуская ее). Ты прекрасно знаешь. Ты только притворяешься, что тебе нравится эта развязность, отсутствие правил, эта распущенность!

Аля. Я притворяюсь?

Артур. Конечно. Это тебе не нравится, потому что это тебе не выгодно. Современное отсутствие стиля лишает тебя выбора, ограничивает твои возможности. Ты можешь только одеваться и раздеваться, ничего другого тебе не остается.

Аля. Неправда!

Артур. Тогда откуда это сопротивление (пауза)?

Аля. Ты говоришь логично, а сам же сказал, что логика — это ерунда, ага?

Артур. Я так сказал?

Аля. Конечно, ты так сказал, минуту назад. Я же слышала.

Артур (недовольный). Ты, наверно, ослышалась.

Аля. Ничего подобного. Я ясно слышала.

Артур. Это ничего не значит. Во всяком случае, я тебе не верю. В сущности, тебе не нравится этот принцип отсутствия принципов. Не ты его выбрала.

Аля. А кто?

Артур. Мы. Ты только делаешь вид. Тебе больше ничего не остается. Никто не хочет признаться, что кому-то подчиняется.

Аля. А почему я должна соглашаться, если мне это не нравится?

Артур. Из страха, что иначе не будешь нравиться. С модой так всегда. Лучше признайся.

Аля. Нет!

Артур. Нет? А вот ты и призналась, что у тебя есть, в чем признаваться. Послушай, для чего это мошенничество? Заклинаю тебя, речь идет о более серьезных вещах. Ведь я не верю, что ты хотела бы спать со всеми мужчинами на свете. Ну, может быть, выбрала бы себе сто лучших, двести, десять тысяч, миллион, но со всеми наверняка нет. Нравиться всем — да, конечно, это другое дело, но именно для того, чтобы иметь возможность выбора. А какая еще возможность выбора есть у женщины, если не будет условности? Ну, какая?

Аля. Я совершеннолетняя. Сама знаю, чего хочу.

Артур. Но ты слаба по своей природе. На что ты можешь рассчитывать, если находишься один на один с незнакомым мужчиной, который сильнее тебя и тебя от него не защищает никакая условность? Я мог бы быть тебе отвратителен, но если бы сюда случайно не вошел Эдик, тебе бы ничего не помогло. Я сильнее.

Аля. Я могу записаться в секцию дзюдо.

Артур. Но ведь я говорю в переносном смысле! Или женщины действительно не понимают обобщений?

Аля. Сейчас многие женщины записываются в секции дзюдо. Ах, как бы я хотела, чтобы ты умолял меня о пощаде!

Артур. Очень хорошо. Понемногу ты признаешься во всем. Только зачем дзюдо? Вполне достаточно, если будут введены хорошо продуманные и четкие условности. Тогда я стоял бы перед тобой на коленях, здесь, на этом полу, с букетом цветов в руках и молил бы тебя о сострадании, о тени надежды. А ты без всякого усилия, не испортив прически, играла бы своей силой за стеной условности. Разве это не лучше, чем дзюдо?

Аля. Правда? Стоял бы на коленях?

Артур. Без всякого сомнения.

Аля. Тогда сейчас же становись на колени.

Артур. Как это?

Аля. На колени!

Артур. Это невозможно.

Аля (разочарованно). Почему?

Артур. Потому что тех условностей, о которых я говорил, еще нет. Теперь ты видишь, в каком ты положении?

Аля. И это нельзя изменить?

Артур. Можно.

Аля. Как?

Артур. Создать новые условности или возродить старые. И я это сделаю, если ты мне в этом поможешь. Все готово, нужна только твоя помощь.

Аля. Прекрасно! И ты станешь на колени?

Артур. Стану.

Аля. Что я должна для этого сделать?

Артур. Согласиться на брак. Начнем с этого. Никаких незаконных связей, никакой легкой жизни. Свадьба мне необходима. И не какая-нибудь там, на скорую руку, между завтраком и обедом, а настоящая свадьба, со всей церемонией, органом, свадебным кортежем и всем прочим. Особую ставку я делаю на свадебный кортеж! Это должно их ошеломить. Надо сделать так, чтобы они не успели опомниться, организовать сопротивление, повлиять деструктивно. Мы сразу попадем в самое «яблочко». Когда мы вот так, внезапно, на них нападем, они, однажды заключенные в форму, из нее уже не вырвутся. Я вовлеку их в свадебную церемонию, а она будет такой, что у них не останется другого выхода, как принять в ней участие на моих условиях. Я сделаю из них свадебный кортеж, и мой отец будет вынужден наконец застегнуться! Что ты на это скажешь?

Аля. И я буду в белом платье?

Артур. В белом как снег. Все по традиции. Подумай только, этим ты поможешь всем женщинам мира. Возвращенные нормы возвратят им свободу. Сегодня они не могут выбирать. Не говоря ни слова, в крайнем случае, бормоча что-то несвязное, мужчина тащит женщину в кровать. А каким было условие каждой встречи прежде? Беседа. Молодой человек не мог отделаться нечленораздельными звуками, он должен был говорить. А когда он говорил, ты скромно молчала и узнавала противника. Чем дальше ты заставляла его говорить, тем больше он раскрывался. Ты спокойно слушала его и составляла план действий. Ты познавала систему, вырабатывала соответствующие правила игры. У тебя была возможность оценить ситуацию и возможность маневра. Ты могла подумать, прежде чем принять решение, у тебя было время. Ты могла тянуть как угодно долго, не боясь, что он изобьет тебя, хотя бы даже он скрежетал зубами и в душе проклинал тебя. Ты могла создать очень удобную для себя атмосферу неуверенности, таинственности, нерешительности и, под одной из этих завес, либо подобрать себе костюм, который ему больше всего понравился, и тем самым покорить его окончательно, или же безопасно уйти, ничем не рискуя, оставив его в тоске и отчаянии. До последней минуты ты была победительницей, находясь при этом в безопасности, на свободе. Ведь даже помолвка ни к чему тебя не обязывала, хотя гарантировала все. Тем более беседа. Да что говорить о беседе! Сейчас мужчина не обязан даже представиться. Но ты ведь по крайней мере должна знать, кто он и чем занимается. (Эдик осторожно и тихо пробирается от кухни к дверям в стене перед нами, к тем, которые левее. В последнюю минуту, когда Эдик уже скрывается в дверях, его замечает Артур. Идет за ним.)

Аля. Здесь кто-то был?

Артур (возвращаясь). Нет.

Аля. Мне показалось.

Артур. Давай закончим этот разговор. Итак, ты согласна?

Аля. Еще не знаю…

Артур. Как, разве я тебя не убедил?

Аля. Да.

Артур. Да? Это означает согласие?

Аля. Нет…

Артур. Да или нет?

Аля. Я должна еще подумать.

Артур. Над чем здесь думать? Все и так ясно как божий день. Я должен преобразить мир, и для этого должен заключить брак. Разве это не ясно? Чего ты еще не понимаешь?

Аля. К сожалению, все.

Артур. Ну, так как?

Аля. Подожди…

Артур. Слушай, я не могу больше ждать. Мы только теряем время. Иди и подумай. Потом вернешься и дашь мне ответ. Я уверен, что ты согласишься. Итак, я сказал тебе все.

Аля. И больше ничего не скажешь?

Артур. Иди. Потом увидимся.

Аля. Гонишь меня?

Артур. Мне надо здесь кое-что сделать.

Аля. А я не могу быть при этом?

Артур. Нет. Это наше семейное дело.

Аля. Как хочешь. У меня тоже будут свои секреты, вот увидишь.

Артур (нетерпеливо). Хорошо, хорошо, иди. Помни, мы встречаемся на этом самом месте. (Аля выходит направо. Артур подходит к левой двери, прикладывает к ней ухо, некоторое время подслушивает, потом подходит к дверям в коридоре, осторожно стучит.)

Голос Стомила. Кто там?

Артур (не очень громко). Это я, Артур.

Стомил. Что тебе надо?

Артур. Я хочу поговорить с тобой.

Стомил. Сейчас? В такое время? Я занят. Поговорим завтра.

Артур. Дело срочное (пауза).

Стомил. Я тебе уже сказал, что занят. Завтра поговорим. (Артур дергает за ручку, но убедившись, что дверь заперта на ключ, ударяет плечом. Стомил открывает дверь, на нем его вечная пижама.) Ты с ума сошел? Что все это значит?

Артур (многозначительным шепотом). Не кричи так…

Стомил (машинально понижая голос). Почему ты не спишь?

Артур. Я не могу спать. Настало время действовать.

Стомил. Тогда спокойной ночи (хочет уйти, Артур удерживает его).

Артур. Я хотел спросить… Тебе не противно?

Стомил. Ты о чем?

Артур. Об Эдике.

Стомил. Эдик? Да, есть здесь такой.

Артур. Что ты о нем думаешь?

Стомил. Забавный тип.

Артур. Забавный? Омерзительный!

Стомил. Ты преувеличиваешь. Это очень занятная личность. В каком-то смысле исключительно современная. Именно своей естественностью.

Артур. Это все?

Стомил. Мы все заражены надсознанием. Проклятое наследие вековой культуры. Правда, мы уже многое сделали, чтобы от него избавиться, но нам еще далеко до естественности. Эдик — дитя счастья. Он родился таким, какими мы все должны стать. То, что ему подарено природой, мы достигаем ценой усилий, искусством. Поэтому он интересует меня как артиста. Я ценю его так, как пейзажисты ценят пейзаж.

Артур. Это особенный пейзаж.

Стомил. Эстетика и мораль уже пережили свою революцию. Ты все время вынуждаешь меня напоминать очевидные вещи. Если Эдик иногда нас шокирует, то только потому, что испорчены мы. Я иногда чувствую свою вину перед ним. Но я это в себе поборю. Мы должны освободиться от бремени.

Артур. Ты все сказал?

Стомил. Я был с тобой откровенен.

Артур. Тогда я начну сначала. Почему ты терпишь его в своем доме?

Стомил. А чем он мне мешает? Он обогащает нашу среду, оживляет колорит. Здоровое влияние естественности. Он даже помогает мне оживить воображение. Знаешь, нам, артистам, необходимо немного экзотики.

Артур. Значит, ты ничего не знаешь?

Стомил. Не знаю. Ничего не знаю.

Артур. Неправда, ты все прекрасно знаешь.

Стомил. Повторяю, я ничего не знаю и ни о чем не хочу знать.

Артур. Он спит с мамой (Стомил ходит по комнате взад и вперед). Что ты скажешь на это?

Стомил. Дорогой мой. Допустим, что ты прав. Сексуальная свобода — это первое условие свободы человека.

Артур. Но это правда! Она действительно с ним спит!

Стомил. Повторяю, допустим, что это так. Допустим на минуту. И окажется, что из такого предположения ничего не следует.

Артур. Значит, ты настаиваешь, что это только абстрактное предположение, игра слов, плод воображения?

Стомил. А почему бы и нет? Я не какая-нибудь старомодная развалина, и в интеллектуальном плане мы можем взять любую, даже самую щекотливую предпосылку. Иначе не был бы возможен прогресс человеческой мысли. Поэтому, пожалуйста, не стесняйся меня. Мы можем дискутировать без ложной скромности. Итак, какое у тебя мнение по этому вопросу?

Артур. Мнение? У меня нет никакого мнения, и я совсем не хочу дискутировать. Это никакая не интеллектуальная предпосылка, это правда. Ты понимаешь? Это жизнь! У тебя рога, вот такие, до потолка. И отвертеться от этого тебе не удастся.

Стомил. Рога, рога — это банальное сравнение, а не солидное орудие интеллектуального анализа (раздраженно). Не будем снижать уровень!

Артур. Отец — рогоносец!

Стомил. Тише! Я запрещаю тебе так говорить!

Артур. А я буду говорить. Рогоносец!

Стомил. Не верю.

Артур. Я так и думал. Доказать тебе? Пожалуйста. Достаточно открыть эту дверь (показывает на левую дверь в стене прямо).

Стомил. Нет!

Артур. Ты боишься? Конечно, удобнее устраивать теоретические эксперименты. В экспериментах ты — гигант, а в жизни — трусоватый папаша.

Стомил. Я папаша? Я?

Артур. Старый муж, сидящий под каблуком, карманный Агамемнон!

Стомил. Хорошо, я тебе покажу. Они — там?

Артур. Сам посмотри.

Стомил. Я им покажу. Я тебе покажу. Я вам всем еще покажу! (Бежит к дверям, останавливается.) Или знаешь что? Я сделаю это завтра (возвращается).

Артур (преграждая ему дорогу). Нет, войди туда сейчас же.

Стомил. Завтра. Или письменно. Как ты думаешь?

Артур. Рогатый мученик.

Стомил. Что ты сказал? (Артур прикладывает два пальца к голове, имитируя рога, и отвратительно передразнивает его.) Я иду.

Артур (останавливая его). Минутку…

Стомил (воинственно). Пусти меня!

Артур. Возьми это с собой (берет с катафалка оставленный там Стомилом в первом действии револьвер, подает его Стомилу).

Стомил. Что это?

Артур. Ведь ты же не пойдешь туда с голыми руками… (Пауза.)

Стомил (спокойно). Я понял тебя.

Артур (подталкивая его в направлении дверей). Скорее, иди же, медлить нельзя!

Стомил (освобождаясь от него). Я понял тебя, сын. Ты хочешь трагедии.

Артур (отступает). Какой еще трагедии… Что ты…

Стомил. Несчастный игрок, юный продукт безумной идеи!

Артур. Ну что ты опять?

Стомил (бросает револьвер на стол). Я должен его застрелить? А может быть, еще ее и себя, да?

Артур. Ну что ты, я пошутил. Это не тот случай, если Эдик… От него всего можно ожидать…

Стомил. Это бы тебе понравилось! Обманутый муж кровью смывает свой позор. Где ты это вычитал? В каких старых романах? Отвечай!

Артур. Это инсинуация!

Стомил. Я знал, что молодость ценит идеи больше жизни, но я не знал, что мой сын готов принести им в жертву собственного отца. Садись! (Артур послушно садится.) А теперь поговорим. Ты хочешь вернуть мир в норму. Зачем? Об этом я тебя не спрашиваю. Это твое дело. Об этом я уже достаточно наслушался от тебя. И я не вмешивался в это, пока ты не перешел границу. Но теперь довольно! Да, ловко ты это придумал! Трагедия — вот чего тебе не хватает! Трагедия — испокон веков наиболее полное выражение мира непоколебимых понятий. И вот ты хотел подвести меня к трагедии. Вместо кропотливой реконструкции ты целил в самую середину. А то, что при этом кто-то погибнет, что твой отец пойдет в тюрьму, это неважно, это тебя не касается. Только бы удался твой замысел. Трагедия тебе подошла бы, не так ли? Знаешь, что я тебе скажу? Ты обыкновенный грязный формалист. Ты не думаешь ни обо мне, ни о своей матери. Пусть гибнут все, лишь бы спасти форму. А хуже всего, что ты не думаешь даже о себе. Фанатик!

Артур. Откуда ты знаешь? А может быть, я не только ради формы?

Стомил. Ты не любишь Эдика?

Артур. Ненавижу.

Стомил. За что? Эдик — необходимость. Обыкновенная правда, которую мы искали в другом месте, потому что представляли ее себе иначе. К сожалению, Эдик — это факт. Нельзя ненавидеть то, что необходимо. Надо его полюбить.

Артур. Как? Я должен с ним целоваться? Необходимость создаю я!

Стомил. Ай-ай-ай, ты продолжаешь говорить, как упрямый ребенок. Не любит и не любит. Ну, если так… Остается выяснить еще одно. Ну да, конечно! Послушай, может быть, у тебя… комплекс?

Артур. Какой комплекс?

Стомил. Эдипов комплекс. Ты был у психиатра?

Артур. Нет, мама, конечно, ничего себе, но это не то.

Стомил. Жаль. По крайней мере было бы известно, чего придерживаться. Все легче, чем твое безумие. Итак, ты только формалист.

Артур. Я не формалист.

Стомил. Формалист. Жалкий и опасный.

Артур. Может быть, это так выглядит, но я действительно больше так не могу. Я не могу жить так, как вы.

Стомил. Допустим. Это уже лучше. Итак, допустим, что ты эгоист.

Артур. Называй это как хочешь, но ты должен.

Стомил. Ну что бы ты выиграл, если бы принес меня в жертву?

Артур. Что-нибудь получилось бы. Трагическое… Ты прав. Прости меня, папа. Трагедия — это большая форма, сильная. Действительность не ускользнула бы из нее!

Стомил. Бедняга! Ты так думаешь? Неужели ты не понимаешь, что трагедия сегодня уже невозможна? Действительность сожрет всякую форму, даже эту. Ты знаешь, что было бы, если бы я его застрелил?

Артур. Что-то неотвратимое, что-то достойное старых мастеров…

Стомил. Ничего подобного! Фарс, и ничего больше. Сегодня возможен только фарс. Труп здесь не поможет. Как ты не хочешь с этим согласиться? Фарс тоже может быть прекрасным искусством.

Артур. Не для меня.

Стомил. Что за упрямство!

Артур. Ничего не могу поделать. Я должен найти выход.

Стомил. Вопреки действительности?

Артур. Любой ценой.

Стомил. Я хотел бы тебе помочь, но не знаю как.

Артур. А может быть, все-таки попробуем?

Стомил. Что попробуем?

Артур (показывая на левую дверь в стене прямо). Ну, с ними.

Стомил. Ты все еще в плену своих заблуждений?

Артур. Даже если это правда, насчет фарса (с прежней агрессивностью)… Это потому, что вы трусливы! Все стонут в плену фарса, потому что ни у кого не находится смелости взбунтоваться. Вам плохо? Так почему же вы не освобождаетесь силой? Ты все прекрасно мне изложил, аналитично, логично, абстрактно и еще не знаю как. И что? Можно разойтись, и пусть все остается по-старому. Ты проделал большой путь, но как? Сидя в кресле и болтая. Здесь надо действовать! Трагедии нет, потому что вы в нее не верите. Все из-за вашего проклятого компромисса.

Стомил. А почему мы должны верить, нельзя ли узнать? Подойди, я что-то тебе скажу. Значит, Элеонора изменяет мне с Эдиком? А собственно, почему это плохо, что Элеонора изменяет мне с Эдиком?

Артур. Ты этого не знаешь?

Стомил. Честное слово, когда я глубже над этим задумываюсь, я не знаю. А ты можешь мне объяснить?

Артур. Я… я никогда не был в таком положении…

Стомил. А ты попробуй.

Артур. Ну как же, ведь… постой, дай мне подумать…

Стомил. Думай, думай. Я тоже хотел бы, чтобы ты меня убедил!

Артур. Хотел бы?

Стомил. …Потому что, по правде говоря, мне тоже это не нравится. Я этого страшно не люблю. Только умом не понимаю, почему.

Артур. …Значит, если бы я тебя убедил…

Стомил. Я был бы тебе благодарен.

Артур. Тогда бы ты…

Стомил. Пошел и устроил такой скандал, что его запомнили бы надолго. Только если бы у меня был логический императив.

Артур. Ты пошел бы? Значит, ты так хочешь, это твое желание?

Стомил. Пошел бы с наслаждением. У меня этот негодяй давно на примете. Ты не поверишь, как бы я хотел его прикончить, просто так, по собственному желанию. Только умом не очень понимаю, почему я должен это сделать.

Артур. Дай я обниму тебя (обнимает)! Проклятый разум!

Стомил. Что делать, если он не пускает. Ты говорил о компромиссе? Это именно из-за него?

Артур. Знаешь, что? А может быть, все-таки попробуем? Мы ничем не рискуем. В крайнем случае ты его убьешь.

Стомил. Ты думаешь? Я не убежден.

Артур. Убеждение придет потом. Самое главное принять решение.

Стомил. Кто знает, может быть, ты прав…

Артур. Конечно! Ты убедишься. Будет трагедия!

Стомил. Ты возвращаешь мне силы. Вот он, юношеский энтузиазм, а не скептицизм эпохи. Эх, молодость, молодость…

Артур. Идешь?

Стомил. Иду. Рядом с тобой я чувствую себя бодрее (встает).

Артур. И еще одно… Оставь свои эксперименты, прошу тебя. Это только дальнейшая дезинтеграция.

Стомил. Что делать… Если трагедия уже невозможна, а фарс наводит скуку, остается эксперимент.

Артур. Но это только ухудшает положение. Ты больше не будешь ими заниматься?

Стомил. Не знаю, не знаю…

Артур. Дай мне слово.

Стомил. Потом, потом, сейчас надо идти (Артур подает Стомилу револьвер).

Артур. Я останусь у дверей и буду ждать. Если понадобится помощь, тебе достаточно будет только крикнуть.

Стомил. О нет, кричать будет он, а не я.

Артур. Я всегда в тебя верил!

Стомил. И правильно. Я был лучшим стрелком в полку. Прощай. (Идет к правым дверям в стене прямо.)

Артур. Не туда, там кухня!

Стомил (нерешительно). Мне хочется пить…

Артур. Потом, когда все уже будет кончено. Сейчас нет времени.

Стомил. Ладно. Застрелю его с пересохшим горлом (подходит к дверям слева и берется рукой за ручку). А, негодяй, сейчас он заплатит мне за все! (Осторожно входит в комнату, тихонько закрывает за собой дверь. Артур напряженно ждет. Полная тишина. Артур прохаживается в волнении. Сцена ожидания затягивается. Артур смотрит на часы и начинает ходить все быстрее. Наконец решается и с размаху распахивает обе половинки двери так, чтобы была видна вся внутренность комнаты. Открывается следующая картина: под низко опущенной лампой, которая бросает сильный свет на круглый столик, сидят: Элеонора, Эдик, Евгения и Стомил; они играют в карты. Стомил как раз кладет карту.)

Артур. Что здесь делает Эдик? Почему Эдик не…

Стомил. Тс-с! Возьми себя в руки, мой мальчик.

Элеонора. Это ты, Артур? Ты еще не спишь?

Евгения. Я же говорила, что он нас обязательно найдет! От него не спрячешься.

Артур. Ты… с ними?!

Стомил. Так получилось… Не моя вина…

Элеонора. Стомил пришел как раз вовремя. У нас не было четвертого.

Артур. Как ты можешь, папа!

Стомил. Я же говорил, что получится фарс.

Эдик. Господин Стомил, ваша очередь. Ходите.

Стомил. Бита! (К Артуру.) Невинное развлечение. Сам видишь, какая ситуация… Ничего нельзя было сделать.

Артур. Но ты дал слово!

Стомил. Я ничего не обещал. Надо подождать.

Элеонора. Стомил, думай вместо того, чтобы вести посторонние разговоры.

Артур. Позор!

Евгения (бросая карты). Нет, я в такой обстановке играть не могу! Пусть кто-нибудь выведет отсюда этого щенка.

Эдик. Не волнуйтесь, Бабуся.

Элеонора. Как тебе не стыдно, Артур, так тревожить Бабушку.

Евгения. Я же просила, чтобы двери закрыли на ключ. Он только ходит и ищет случая, как бы ко мне привязаться! Наверно, он опять прикажет мне идти на катафалк!

Элеонора. Это исключено, мы Бабушку не пустим, пока не закончим роббер.

Артур (ударяя кулаком по столу). Хватит!

Элеонора. Но ведь мы только сели?

Эдик. Господин Артурчик, послушайтесь мамочку. Она права — мы только начали запись.

Артур (вырывая у них карты). Сейчас же выслушайте меня, я должен вам что-то сказать. Сейчас же, немедленно!

Стомил. Но, Артур, это же наше с тобой дело, зачем же его разглашать…

Артур. Не хотите добром, так я вас заставлю! Конец игре!

Элеонора. Что такое?

Эдик. Ей-богу, разве так можно? Был бы я вашим отцом, я бы вам всыпал.

Артур. Что? Ты еще смеешь подавать голос? (Спокойно, решительно.) Папа, дай мне револьвер.

Эдик. Уж и пошутить нельзя?

Элеонора. Револьвер? Матерь божья, Стомил, не давай ему никакого револьвера! Растолкуй ему, скажи ему что-нибудь, ты же в конце концов его отец!

Стомил (стараясь принять строгий тон). Послушай, Артур, ты уже не ребенок, и мне неприятно, что я должен говорить с тобой таким тоном, но мама… (Артур выхватывает револьвер из кармана его пижамы. Все вскакивают.)

Евгения. Он сумасшедший! Стомил, кого ты породил! Что за легкомыслие!

Стомил. Как будто вы его не знаете?

Эдик. Господин Артурчик, что вы…

Артур. Молчать! Все в гостиную! (Присутствующие по одному выходят на середину сцены. Артур пропускает их. Обращается к отцу, который проходит мимо него.) С тобой мы еще поговорим.

Стомил. Что ты хочешь? Я сделал что мог.

Артур. Теперь я знаю, на что ты способен. (Евгения садится на тахту, Элеонора в кресло, Эдик становится в углу, достает из заднего кармана брюк гребенку и нервно причесывается.)

Стомил (становится перед Элеонорой, разводит руками). Я хотел его успокоить. Ты сама слышала…

Элеонора. Растяпа. И это называется отец! Ох, если бы я была мужчиной!

Стомил. Ты говоришь так, потому что знаешь, что это невозможно. (Вбегает Евгений.)

Евгений (к Артуру). Что? Уже?

Артур. Еще нет. Я жду ответа.

Евгений. Я думал, уже… Я услышал какие-то крики и бросился сюда.

Артур. Это хорошо, что вы пришли. Останьтесь здесь и постерегите их. Я сейчас вернусь (отдает ему револьвер).

Евгений. Так точно.

Элеонора. Это мне снится?

Артур (Евгению). И чтобы никто не двигался с места!

Евгений. Так точно.

Элеонора. Вы оба сошли с ума!

Артур. В случае чего, стреляйте. Ясно?

Евгений. Так точно.

Элеонора. Это какой-то заговор! Мама, твой брат гангстер!

Евгения. Геня, брось это сейчас же! Где это видано в твоем возрасте играть в индейцев (пробует встать)?

Евгений. Ни с места!

Евгения (изумленная). Геня, ведь это я, твоя сестра, Евгения!

Евгений. У меня нет сестры, когда я на службе.

Евгения. На какой службе, опомнись!

Евгений. Я служу идее.

Артур. Отлично, дядя. Я вижу, что могу на вас положиться. Я оставлю вас на минуту.

Стомил. Артур, ты ничего мне не скажешь? Ведь мы остались друзьями?

Артур. Обо всем узнаете в свое время (выходит, Евгений садится в центре у стены, довольный, что держит револьвер, поочередно целится из него во всех, не очень умело, но грозно).

Элеонора (после паузы). Значит, так… Предал ты нас, Евгений!

Евгений. Молчать! (После паузы, оправдываясь.) Неправда, никого я не предал.

Артур (кричит за сценой). Аля, Аля!

Элеонора. Ты предал свое поколение.

Евгений. Это вы предатели. Вы предали нашу старую добрую эпоху. Только я один остался ей верен.

Артур (за сценой). Аля, Аля!

Элеонора. Ты пошел в услужение к молодежи, охваченный апостольским рвением. Ты думаешь, это тебе выгодно? Они используют тебя и прогонят как собаку.

Евгений. Еще неизвестно, кто кому служит. Артур мне как с неба свалился.

Элеонора. Только теперь мы раскусили тебя, ханжа! Ты скрывал от нас свою сущность.

Евгений. Да, скрывал. Я страдал столько лет! Я ненавидел вас за ваш упадок, за вашу деградацию и молчал. Вы были сильнее. Теперь, наконец, настала минута, когда я могу сказать вам это в глаза. Какое это наслаждение!

Элеонора. Что ты хочешь с нами сделать?

Евгений. Мы вернем вам достоинство, вам, обанкротившееся общество! Мы снова сделаем из вас людей с принципами!

Элеонора. Силой?

Евгений. А хотя бы и силой, если нельзя иначе.

Стомил. Это контрреформация.

Евгений. Это освобождение.

Стомил. Освобождение? От чего?

Евгений. От вашей проклятой свободы.

Артур (входит). Дядя Евгений!

Евгений. Я здесь, сударь!

Артур. Ее нигде нет.

Евгений. Давай искать, она должна быть где-то здесь.

Артур. Мне тоже так кажется. Я жду ее ответа.

Евгений. Как, она еще не дала согласия?

Артур. Она должна его дать. Она не может меня бросить в решительную минуту. Все готово.

Евгений. Мне не хотелось бы отвлекать твое внимание, но не поступил ли ты слишком легкомысленно? Нужно было сначала быть уверенным и только потом приниматься за них (показывает дулом револьвера на присутствующих).

Артур. Момент был подходящий. Я не мог больше откладывать.

Евгений. Так всегда бывает при государственных переворотах. Непредвиденные обстоятельства. Теперь мы не можем отступать.

Артур. Кто мог предвидеть? Я был уверен, что убедил ее. (Зовет.) Аля, Аля! (С раздражением.) Чтобы из-за этой глупой девчонки… Это невозможно! (Зовет.) Аля! Аля!

Евгения. Из-за женщин рушились империи.

Аля (входит). О, еще никто не спит!

Артур (с упреком). Наконец-то! Я тебя искал по всему дому!

Аля. Что это, дядя с оружием? Револьвер настоящий? Дядя, настоящий?

Артур. Это тебя не касается. Куда ты пропала?

Аля. Я гуляла. Разве нельзя?

Евгений. Нельзя! Это священное дело!

Артур. Дядя, успокойся. В строй! (К Але.) Ну что?

Аля. Ничего. Чудесная ночь.

Артур. Я спрашиваю не о погоде. Ты согласна?

Аля. Я хотела бы еще подумать.

Артур. Отвечай сейчас же. У тебя было достаточно времени (пауза).

Аля. Да.

Евгений. Браво!

Артур. Пусть благодарит бога. Итак, приступим к делу! (Берет Алю за руку и ведет ее к тахте, на которой сидит Евгения.) Бабушка, благословите нас.

Евгения (перепуганная, вскакивает на тахту). Оставьте меня в покое, я вас не трогаю!

Артур. Бабушка, все изменилось! Я женюсь на Але, благословите нас, Бабушка!

Евгений (к остальным). Вставайте, вставайте, разве вы не видите, какая это торжественная минута?

Элеонора. Боже милостивый! Артур женится?

Стомил. Для чего эти церемонии?

Евгения. Уберите его от меня, он опять будет меня мучить!

Артур (грозно). Благословите нас, Бабушка!

Стомил. Это какая-то глупая шутка, не обращайте внимания.

Евгений (торжествующе). Шутки кончились, вы шутите уже почти пятьдесят лет. Стомил, застегнись сейчас же! Это обручение твоего сына, с расстегиванием покончено! Евгения, благослови их.

Евгения. Элеонора, что я должна делать?

Элеонора. Благослови их, если они просят.

Евгения. А разве они не могут без этого? Я чувствую себя старухой…

Евгений. Обрученье, как в старое доброе время. Или ты их благословляешь, или я стреляю. Считаю до трех. Раз…

Стомил. Неслыханно! Чтобы человек даже у себя дома не мог быть таким, как ему хочется… (Пытается привести пижаму в порядок.)

Евгений. Два…

Евгения (кладет руки на головы Али и Артура). Благословляю вас, дети мои… А ну вас ко всем чертям!

Евгений (взволнованный). Как в старину, как в старину…

Артур (встает и целует Евгении руку). Спасибо, Бабушка.

Евгений. Стомил застегнулся! Мы свидетели новой эры!

Стомил. Элеонора, ты плачешь?

Элеонора (всхлипывая, взволнованная). Простите… но все же… как-никак… обручение Артурчика… это же наш сын… Я знаю, что я старомодна, но это так трогательно, извини меня.

Стомил. А, делайте что хотите! (Рассерженный, убегает в свою комнату.)

Эдик. Разрешите вас сердечно поздравить по случаю такого счастливого события, и вообще… (Протягивает руку Артуру.)

Артур (не подавая ему руки). На кухню! И ждать, пока не позову.

Евгений (подражая Артуру). На кухню! (Патетическим жестом показывает ему на кухонную дверь. Эдик флегматично выходит.)

Элеонора (сквозь слезы). Когда свадьба?

Артур. Завтра.

Евгений. Ур-р-ра! Наша взяла!

ДЕЙСТВИЕ III

^{Дневной свет. То же помещение, но ни следа от прежнего беспорядка. Перед нами классическая мещанская гостиная начала века. Никакой беспорядочности, расплывчатости, бесформенности. Драпировки, которые до этого полусвисали, полулежали, придавая своими случайными складками сцене вид неубранной постели, теперь висят на своих местах. Катафалк, правда, стоит на прежнем месте (ниша открыта), но он закрыт салфетками и заставлен безделушками, как обыкновенный буфет. На сцене группа: Элеонора, Евгения, Стомил, Евгений. Евгения сидит на тахте, передвинутой на середину сцены. Она в длинном темно-сером или темно-коричневом, застегнутом до подбородка платье с кружевными манжетами и кружевным жабо, на голове — чепец. В руках у нее лорнет, которым она часто пользуется. Справа от нее сидит Элеонора, с коком, серьгами, в длинном платье в талию, в лилово-голубую или фиолетово-бордовую полоску или что-то в этом роде. Обе сидят прямо и неподвижно, руки на коленях. Возле них стоит Стомил, гладко причесанный на прямой пробор, волосы напомажены, голова поднята вверх, глаза смотрят куда-то вдаль. Впрочем, иначе он держать голову и не может, потому что подбородок его подпирает необычайно высокий жесткий воротничок. Стомил в «тройке» песочного или табачного цвета, заметно ему тесной, в белых гетрах… Одной рукой он опирается о круглый столик, на котором стоит ваза с цветами, другую держит на бедре. Одна нога выпрямлена, другая согнута в колене и небрежно поставлена на носок. Перед ними на просцениуме старинный фотоаппарат на штативе с куском черного бархата. Возле аппарата Евгений, как и раньше, в черной визитке, но уже не в шортах, а в полосатых брюках. В петлице красная гвоздика. На полу стоит его цилиндр, на нем белые перчатки и палка с серебряным набалдашником. Евгений возится у аппарата, остальные неподвижно позируют. Через минуту раздается крещендо — «Ааа… ааа…» — Евгении, а потом неудержимое чихание.}

Евгений. Не двигайтесь!

Евгения. Ничего не поделаешь, это нафталин.

Евгений. Внимание! (Стомил отнимает руку от бедра и чешется.) Стомил, рука!

Стомил. Но если чешется? Заела, черт!

Элеонора. Кто тебя заел?

Стомил. Моль.

Элеонора. Моль (срывается и бегает по сцене, гоняясь за невидимой молью, и хлопает в ладоши).

Евгений. Так мы никогда не сделаем снимка. Элеонора, сядь!

Элеонора (с упреком). Это от мамы столько моли.

Евгений. Перестаньте пререкаться. Моль с чердака.

Эдик (входит в качестве лакея. Бордовый жилет в черную полоску, брюки). Вы меня звали?

Элеонора (перестает хлопать). Что? Нет… хотя да. Принесите мне, Эдуард, соль.

Эдик. Какую соль, сударыня?

Элеонора. Ну, соль… Вы знаете…

Эдик. Слушаюсь, сударыня… (Выходит.)

Стомил (глядя ему вслед). Все-таки приятно видеть человека на своем месте.

Евгений. Правда? Подожди, ты еще не то увидишь. Все получается очень хорошо. Ты не пожалеешь.

Стомил (пробуя расширить воротничок). Если бы так не давил воротничок…

Евгений. Зато Эдик прислуживает тебе за столом. Ничего не дается даром.

Стомил. А что будет с моими экспериментами?..

Евгений. Не знаю. Артур еще не дал на этот счет распоряжений.

Стомил. А он разрешит? Ничего не говорил?

Евгений. На это у него не было времени. Он ушел с самого утра.

Стомил. Дядя, замолвите за меня словечко, пожалуйста.

Евгений (покровительственно). Постараюсь с ним поговорить.

Стомил. Хоть бы раз в неделю. После стольких лет мне трудно сразу отвыкнуть. Вы должны это понять.

Евгений. Это будет зависеть от твоего поведения.

Стомил. Ведь я на вашей стороне. Чего вы еще хотите от меня? Я даже терплю этот воротничок (опять пробует расширить воротничок).

Евгений. Я ничего не обещаю.

^{Входит Эдик, открыто неся на подносе бутылку водки.}

Евгений. Что это?

Эдик. Соль, сударыня.

Евгений (грозно). Элеонора, что это значит?

Элеонора. Я не знаю (Эдику). Ведь я просила нюхательную соль.

Эдик. Сударыня, вы уже не пьете?

Элеонора. Унесите это немедленно!

Евгения. Почему? Если уж он принес… Я тоже чувствую себя неважно.

Эдик. Хорошо, сударыня (выходит. По пути, не замеченный никем, за исключением Евгении, провожающей его тоскливым взглядом, потягивает из бутылки).

Евгений. Чтобы это было в последний раз!

Евгения. Матерь божья, какая скука!

Евгений. По местам! (Элеонора, Стомил, Евгения выпрямляются и застывают, как в начале сцены. Евгений скрывается под бархатом, раздается шипение автоспуска. Евгений поспешно берет палку, цилиндр и перчатки и садится на тахту возле Евгении, позируя так же, как и они. Шипение автоспуска прекращается. Присутствующие с облегчением начинают двигаться.)

Стомил. Могу ли я расстегнуть воротничок? Хоть на минуту.

Евгений. Ни в коем случае. Свадьба будет только в двенадцать.

Стомил. Видимо, я растолстел. Последний раз я надевал это сорок лет назад.

Евгений. Ты растолстел от своих экспериментов. Экспериментальное искусство сейчас хорошо оплачивается.

Стомил. Это уже не моя вина.

Элеонора. Когда будут готовы фотографии? Мне кажется, что я моргнула. Наверное, выйдет ужасно.

Евгений. Не волнуйся. Аппарат не работает. Он уже давно испортился, от старости.

Элеонора. Как? Зачем же тогда мы снимались?

Евгений. Ради правил. Этого требует традиция.

Стомил. Вы упрекаете меня за мои невинные эксперименты, а чем лучше этот ваш старинный испорченный аппарат? Вот фиаско вашей контрреволюции. Вы только напрасно уничтожаете мои достижения.

Евгений. Взвешивай свои слова.

Стомил. Я не перестану это повторять, хотя я и подчиняюсь вашему насилию.

Элеонора. Что вы на это скажете?

Евгения. Хорошенький у вас вид. И это только начало.

Евгений. Ничего не поделаешь, пока мы должны заботиться о форме. Содержание придет потом.

Стомил. Мне что-то кажется, Евгений, что вы совершаете безумие. Формализм не избавит вас от хаоса. Лучше уж примириться с духом времени.

Евгений. Замолчи наконец! Пораженчества мы не потерпим.

Стомил. Хорошо, хорошо… Разве я протестую? Но могу же я иметь собственное мнение?

Евгений. Разумеется, если оно совпадает с нашим мнением, почему бы нет?

Элеонора. Слышите? (Слышен далекий звон колоколов.)

Стомил. Колокола…

Евгений. Свадебные колокола… (Входит Аля в подвенечном платье, с фатой. Стомил галантно целует ей руку.)

Стомил. А-а-а… Наша девочка.

Элеонора. Как тебе идет этот наряд…

Евгения. Здравствуй, дитя мое.

Аля. Артур еще не вернулся?

Евгений. Мы ждем его с минуты на минуту. Он пошел выполнить последние формальности.

Аля. Все время формальности.

Евгений. Гений не может ходить голым, его надо одеть и позаботиться о его внешности. Артур тебе об этом не говорил? Он не беседовал с тобой на эту тему?

Аля. Беспрерывно.

Евгений. И правильно делал. Когда-нибудь ты это поймешь и будешь ему благодарна.

Аля. Перестаньте, дядя, валять дурака.

Элеонора. Это слишком резко, Аля. Это день твоей свадьбы. Мы не должны сегодня допускать семейных ссор. У нас достаточно будет времени потом.

Евгений. Ничего, ничего, я не обижаюсь. Я снисходительный.

Аля. Такой старый и такой глупый. Артур вызывает меньшее удивление. Но дядя!

Элеонора. Аля!

Стомил. Досталось дядюшке!

Элеонора. Прости ее, Евгений! Она раздражена. Сама не знает, что говорит. Как-никак, это для нее трудный момент… Помню, когда я выходила замуж за Стомила…

Евгений. Мне кажется, будет лучше, если она уйдет отсюда. А вы не заблуждайтесь. Я знаю, что вас радует. Эти детские оскорбления не меняют ситуации. Стомил, ну ты идешь? Мне надо с тобой поговорить. Хочу кое-что тебе предложить.

Стомил. Хорошо, только без доктринерства. Заявляю, что я имею право голоса (выходит).

Элеонора. И тебе, мама, тоже не мешало бы пройтись.

Евгения. Как хотите, мне безразлично. Все равно смертельная скука (выходит).

Элеонора. А теперь давай поговорим. Скажи мне, что случилось?

Аля. Ничего не случилось.

Элеонора. Но ведь я вижу, что тебя что-то грызет.

Аля. Ничего меня не грызет. Фата мне не нравится. Я хочу ее поправить. Может быть, вы мне поможете?

Элеонора. Охотно, только ты не должна говорить со мной так. С ними — другое дело, Они глупые.

Аля (садится перед зеркалом. Колокольный звон продолжается). Почему вы все друг друга презираете?

Элеонора. Сама не знаю. Может быть, потому, что не за что уважать.

Аля. Себя или других?

Элеонора. А пожалуй, это одно и то же. Поправить тебе волосы?

Аля. Их надо причесать заново (снимает фату. Элеонора причесывает Алю). Мама, вы счастливы?

Элеонора. Что ты сказала?

Аля. Я спрашиваю, вы счастливы? Что в этом такого?

Элеонора. Это очень нескромный вопрос.

Аля. Почему? Разве это стыдно, быть счастливой?

Элеонора. Нет, пожалуй, нет…

Аля. Значит, вы несчастливы. Потому что вам стыдно. Всем стыдно быть несчастными. Это все равно, что не приготовить урока или иметь прыщ. Все, кто несчастливы, чувствуют себя виноватыми, почти преступниками.

Элеонора. Быть счастливым — это право и обязанность освобожденных людей нашей эпохи. Так учил меня Стомил.

Аля. Ага, наверно, поэтому сейчас всем так стыдно. А что же вы?

Элеонора. Я делала что могла.

Аля. Для него?

Элеонора. Для себя. Он мне так велел.

Аля. То есть как бы для него.

Элеонора. Конечно, ради него. Если бы ты его видела, когда он был молодым…

Аля. Поправьте мне здесь, сбоку. А он об этом знает?

Элеонора. О чем?

Аля. Не притворяйтесь, мама. Я тоже взрослая. Об Эдике.

Элеонора. Конечно, знает.

Аля. И что же он?

Элеонора. К сожалению, ничего. Делает вид, что не замечает.

Аля. Ужасно (входит Эдик с белой скатертью).

Эдик. Можно накрывать на стол?

Элеонора. Как хочешь, Эдик (поправляется). Накрывайте, Эдуард.

Эдик. Слушаюсь, сударыня (накрывает скатертью стол и выходит, унося с собой аппарат).

Аля. Что вы в нем нашли?

Элеонора. О, Эдик такой простой… Как сама жизнь. Грубый, но именно в этом его прелесть. У него нет комплексов. Он действует освежающе. Он действительно умеет хотеть, хотеть красиво. Когда он сидит, он само олицетворение сидения, он сидит обыкновенно и вместе с тем глубоко, всеобъемлюще. Когда он ест и пьет, его желудок становится симфонией природы. Я люблю смотреть, как он поглощает пищу. Просто и открыто. Я испытываю тогда настоящее наслаждение общения со стихией. Обращала ли ты когда-нибудь внимание, как он великолепно поправляет брюки? Этот жест у него поистине королевский. Стомил тоже ценит подлинность.

Аля. Конечно. Но меня это так не очаровывает.

Элеонора. Потому что ты еще слишком молода. Ты еще не открыла богатства подлинной простоты. Учись, это дается опытом.

Аля. Постараюсь. Как вы думаете, мама, хорошо я делаю, что выхожу замуж за Артура?

Элеонора. О, Артур это другое. У него есть принципы.

Аля. У Стомила тоже были принципы. Вы сами говорили. О праве и обязанности быть счастливым.

Элеонора. Нет, это были только взгляды. Стомил как раз боролся с принципами. Зато у Артура — железные принципы.

Аля. Одни принципы.

Элеонора. Что ты говоришь, Аля! Это первый человек с принципами за последние пятьдесят лет. Разве тебе это не нравится? Ведь это придает ему такую оригинальность! Это ему так идет!

Аля. Вы считаете, мама, что с меня достаточно принципов?

Элеонора. Они немного старомодны, это правда, но зато такие необычные в наше время…

Аля. Мама, мне нужен Артур, пусть даже с принципами, если нельзя иначе. Но мне не нужны принципы без Артура.

Элеонора. Но ведь он сделал тебе предложение? Он же на тебе женится?

Аля. Это не он.

Элеонора. А кто же, если не секрет?

Аля. Его железные принципы.

Элеонора. Почему же ты согласилась?

Аля. Потому что я надеюсь.

Элеонора. Ужасно (входит Эдик со стопкой тарелок).

Эдик. Можно продолжать?

Аля. Валяй, Эдик (поправляется). Валяйте, Эдуард. То есть, пожалуйста, Эдуард, продолжайте.

Элеонора. Эдик, тебя это не мучает? Такая перемена? Не сердись, это идея безумцев.

Эдик. Э, что там может мучить!

Элеонора. Ну вот, я же говорила! Он во всем такой свободный, такой естественный, как мотылек! Эдик, как ты красиво накрываешь!

Эдик. Что я — себе враг?

Аля. Эдик, поди сюда.

Эдик. Что вам угодно, барышня? (Приближается. Колокола постепенно затихают.)

Аля. Скажи, у тебя есть принципы?

Эдик. Конечно, могут быть.

Аля. Какие?

Эдик. Первый сорт.

Аля. Ты можешь назвать хоть один?

Эдик. А что я с этого буду иметь?

Аля. Можешь или не можешь?

Эдик. Ладно, где наша не пропадала. Минуточку (ставит на пол стопку тарелок и достает из кармана маленький блокнот). У меня записано (перелистывает). Вот (читает)! «Я люблю тебя, а ты спишь».

Аля. А какие еще?

Эдик. «Главное, как лежит».

Аля. Не выкручивайся, читай что написано.

Эдик. А я и читаю. Это принцип.

Аля. Дальше, дальше! (Эдик хохочет.) Что ты смеешься?

Эдик. Да тут есть одно…

Аля. Читай!

Эдик. Не могу при дамах. Чересчур смешное.

Аля. И это твои принципы?

Эдик. Нет, я переписал их у одного товарища, который работает в кинотеатре.

Аля. А сам ты ничего не придумал?

Эдик (гордо). Ничего.

Аля. А почему?

Эдик. Потому что я и так свое дело знаю.

Элеонора. Да, да, Эдик, ты свое дело знаешь! (Входит Стомил, за ним Евгений, в руках у него корсет со шнуровкой. Эдик продолжает накрывать на стол.)

Стомил. Нет! Нет! Это уж слишком!

Евгений. Уверяю тебя, ты будешь доволен!

Элеонора. Что вы еще придумали?

Стомил (увертываясь от Евгения). Он хочет, чтобы я это надел!

Элеонора. Что это?

Евгений. Корсет прадеда. Очень нужная вещь. Стягивает талию и обеспечивает безукоризненную фигуру при любых обстоятельствах.

Стомил. Ни за что на свете! Я уже надел гетры и этот проклятый воротничок. Вы хотите меня убить?

Евгений. Если сказал «а», надо сказать «б».

Стомил. Я ничего не хочу говорить. Я хочу жить!

Евгений. Старая привычка! Ну иди, Стомил, хватит дурачиться. Ты сам признался, что растолстел за последнее время.

Стомил. Я хочу быть толстым! Я хочу жить по законам природы!

Евгений. Облегченная жизнь. Лучше согласись добровольно. Ничего тебе не поможет.

Стомил. Нора, защити меня!

Элеонора. Может быть, действительно фигура у тебя стала бы лучше?

Стомил. Зачем? Я свободный толстый художник! (Убегает в свою комнату, Евгений за ним. Двери закрываются.)

Элеонора. Все время скандалы… Значит, ты надеешься?

Аля. Да.

Элеонора. А если ты ошибаешься?

Аля. Ну так что?

Элеонора (хочет ее обнять). Бедная моя Аля…

Аля (высвобождаясь). Не жалейте меня, мама. Я выдержу.

Элеонора. А что будет, если ты разочаруешься?

Аля. Не скажу.

Элеонора. Даже мне не скажешь?

Аля. Это секрет.

Голос Стомила. Помогите!

Элеонора. Это Стомил!

Аля. Дядя Евгений становится все более требовательным. Как вы думаете, мама, он имеет влияние на Артура?

Голос Стомила. Пусти меня!

Элеонора. Думаю, что нет. Скорее наоборот.

Аля. Жаль. Я думала, может быть, это все из-за него.

Голос Стомила. Отстань!

Элеонора. Пойду посмотрю, что они там делают. Как-то мне тревожно. У меня плохое предчувствие.

Аля. У меня тоже.

Голос Стомила. Пусти меня, палач!

Элеонора. Боже мой, чем это все кончится…

Голос Стомила. Нет, нет, я лопну! Помогите!

Элеонора. Действительно, Евгений перегибает. Смотри, Аля…

Аля. Что?

Элеонора. Ты тоже можешь перетянуть струну. Как дядя Евгений (уходит в комнату Стомила).

Аля. Эдик, фату! (Эдик подает ей фату и становится за ее стулом. Из комнаты Стомила слышатся неясные выкрики, кряхтенье и звуки борьбы. Входит Артур, не замеченный Алей и Эдиком, ибо зеркало помещено так, что в нем не видно отражения людей, входящих с правой стороны. Артур в расстегнутом пальто, какой-то поблекший. Движения мягкие, неестественно медленные, видно, что каждое движение требует от него огромных усилий. Аккуратно снимает пальто, но потом бросает его куда попало. Садится в кресло, вытягивает ноги.)

Голос Стомила. Будьте вы прокляты!

Артур (усталым голосом). Что там происходит?

^{Аля оборачивается. Эдик услужливо поднимает пальто Артура и исчезает.}

Аля (как бы оценивая положение). Ты опоздал. (Артур встает и открывает дверь в комнату Стомила.)

Артур. Отпусти его. (Входят: С то мил, Евгений, за ними Элеонора.)

Евгений. Почему? Это было последнее усилие!

Артур. Отпусти, я сказал.

Стомил. Спасибо тебе, Артур, в тебе еще есть человеческие чувства.

Евгений. Я протестую! (Артур хватает его за галстук и толкает перед собой.)

Элеонора. Что с тобой? Какой он бледный!

Артур. Ты подкрашенный труп…

Евгений. Артур, это я, я, дядя Евгений! Ты не узнаешь меня? Вместе за новую жизнь, освобождение мира, ты и я, вместе, помнишь? Не души меня, ведь это я, мы вместе, не души меня…

Артур (толкая его, шаг за шагом). Надутое ничтожество, искусственный организм, прогнивший протез!..

Элеонора. Сделайте что-нибудь, он его задушит!

Артур. Мошенник!.. (Раздается громкий, торжественный «Свадебный марш» Мендельсона, исполняемый целым оркестром. Артур отпускает Евгения, берет со стола графин и бросает за кулисы, где он с громким треском разбивается. Марш обрывается на половине такта. Артур в изнеможении падает в кресло).

Эдик (входит). Сменить пластинку?

Элеонора. Кто велел тебе это поставить?

Эдик. Господин Евгений. Я должен был это поставить сразу же по приходе господина Артура.

Евгений (глотая воздух). Это правда… я велел ему…

Элеонора. Пока без музыки.

Эдик. Хорошо, пожалуйста (выходит).

Артур. Обман, все обман… (погружается в забытье).

Стомил (наклоняется над ним). Он абсолютно пьян.

Евгений. Это клевета, бессовестная ложь! Этот молодой человек знает меру и обязанности!

Элеонора. Я тоже не верю. Артур никогда не пьет.

Стомил. Кажется, я в этом понимаю.

Элеонора. Но чтобы как раз сегодня?

Стомил. Холостяцкая вечеринка (Аля наливает в стакан воды и поит Артура).

Евгений. Это какое-то недоразумение, не надо делать скоропалительных выводов. Все выяснится.

Стомил. Да. Подожди, Артур все тебе объяснит. Он уже даже начал.

Элеонора. Тише, просыпается!

Артур (поднимает голову и показывает на Стомила). Что это?

Элеонора. Собственного отца не узнает, какое несчастье! (Плачет.)

Артур. Тише, женщины! Я спрашиваю не о моем происхождении. Что значит этот маскарад?

Стомил (осматривая свои ноги). Это? Это гетры…

Артур. Ах, да… гетры… (задумывается).

Евгений. Артур немного устал, но все придет в норму. По местам, смирно! Никаких изменений в программе! (К Артуру, заискивающе.) Ха, ха, Артурчик, это была только шутка, да? Ты хотел нас проверить, да? Ах ты, шутник! Но знай, все мы держимся твердо. Все застегнуты, как полагается, на все пуговицы, сверху донизу, раз и навсегда! Стомил хотел даже надеть корсет. Выше голову, Артурчик, отдыхай, а потом — к венцу.

Стомил. А этот все свое! Разве ты не видишь, что он напился, как свинья, ты, тень прошлого? Моя кровь, моя кровь!

Евгений. Неправда, молчать! За дело, Артурчик, за дело! Все готово. Еще только один шаг…

Артур (сползая на колени перед Стомилом). Отец, прости!

Стомил. Это что еще, какой-то новый фокус?

Артур (ползет за ним на коленях). Я был безумным! Нет возврата, нет настоящего, нет будущего. Ничего нет!

Стомил (убегая от него). Ты что, нигилист?

Аля (срывая фату). А я? Меня тоже нет?

Артур (меняя направление, ползет на коленях к Але). И ты тоже прости меня!

Аля. Мальчишка, трус! Импотент!

Артур. Нет, нет, не надо так говорить, не надо… Я не боюсь, я только не могу поверить, я все, я собственную жизнь… но возврата нет, нет, старая форма не создаст нам новую действительность, я ошибся!

Аля. О чем ты говоришь?

Артур. О сотворении мира!

Аля. А обо мне? Кто будет говорить обо мне?

Евгении. Измена!

Артур (опять меняя направление и двигаясь на коленях в сторону Евгения). И вы, дядя, простите меня! Я не оправдал ваших надежд. Но верьте мне: это невозможно…

Евгений. Я не хочу ничего знать! Возьми себя в руки! Встань, женись! Заведи семью, чисти зубы, ешь вилкой и ножом! Пусть мир вновь сядет прямо и не горбится! Вот увидишь, нам это удастся. Ты хочешь упустить последнюю возможность!

Артур. Не было никакой возможности. Мы ошиблись, это безнадежно…

Евгений. Стомил прав. Ты пьян, сам не знаешь, что говоришь!

Артур. Да, я пьян, потому что в трезвом состоянии я ошибся. Я напился, чтобы покончить со своей ошибкой. И вы, дядя, тоже дерните.

Евгений. Я? Никогда!.. Самое большее рюмку… (Наливает себе рюмку водки и выпивает залпом.)

Артур. Я напился от трезвости. Разумное опьянение.

Стомил. Не рассказывай нам басни. Ты напился от отчаяния.

Артур. И от отчаяния тоже. От отчаяния, что форма не спасет мир.

Евгений. А что же его спасет?

Артур (встает с колен, торжественно). Идея!

Евгений. Какая?

Артур. Если бы я знал! Но принцип всегда вытекал из идеи. Отец был прав, я только жалкий формалист.

Стомил. Не огорчайся, сын. Ты знаешь, я всегда был снисходительным. Действительно, я достаточно натерпелся из-за твоих затей. К счастью, все прошло (снимает сюртук). Где моя пижама?

Артур (бросается к нему и не дает ему снять сюртук). Встать! К пижаме нет возврата!

Стомил. Как это нет? Ты еще хочешь нас спасать? Я думал, у тебя это уже прошло.

Артур (агрессивно, со свойственной пьяным легкостью перехода в противоположное состояние. Торжествующе). А что? Вы думали, что я так легко поддамся?

Стомил. Ты только что был человеком. И снова хочешь стать апостолом, дьявол?

Артур (отпуская Стомила, напыщенно). Я надел на вас фальшивые эполеты устаревших понятий, и я их с вас срываю! Это та же самая рука. И если вы требуете покаяний, то я уже был перед вами на коленях! В разуме был мой грех и в абстракции, распутной дочери его. Теперь я победил свой разум, помрачив его, я не просто напился, я напился сознательно, хотя хотел мистически. Огненное упоение очистило меня. Поэтому вы должны простить меня, ибо уже чистый стою я перед вами. Я надел на вас одежды, и я их с вас сорвал, ибо это были саваны. Но я не оставлю вас нагими на ветру истории, хотя бы вы и проклинали меня до самых моих внутренностей. Эдик (входит Эдик)! Закрой все двери.

Элеонора. Закрой, Эдик, а то сквозит.

Артур. Следи, чтобы никто не вышел!

Эдик. Будет сделано, господин Артурчик.

Стомил. Это нарушение гражданских свобод!

Артур. Вам еще свобод захотелось? Нельзя быть свободным от жизни, а жизнь — это синтез. Вам бы хотелось заанализировать себя до смерти! К счастью, я здесь.

Евгений. Артур, ты знаешь, что я не поддерживаю Стомила, но не слишком ли далеко ты заходишь? Моя обязанность тебя предостеречь. Кроме того, я за свободу личности.

Артур. А теперь найдем идею.

Стомил (в один голос с Евгением, и Элеонорой). Как ты разговариваешь с отцом!

Евгений. Я умываю руки.

Элеонора. Артур, ложись, я сделаю тебе компресс!

Артур. Никто отсюда не выйдет, пока мы не найдем идею. Эдик, никого не выпускай.

Эдик. Так точно (пауза).

Элеонора. Найдите ему что-нибудь, и пусть утихомирится. Я должна выйти, иначе пирог подгорит.

Евгений. Лучше не противиться… Их двое.

Артур. Что вы предлагаете, дядя?

Евгений. Откуда я знаю… Может быть, бог?

Артур. Не годится. Это уже было.

Евгений. Ты прав. Уже в мое время это не годилось. Я сам воспитывался в век просвещения и точных наук. Бога я предложил только для формы.

Артур. Нам уже не форма нужна, а живая идея.

Евгений. Ну, тогда, может быть, спорт? Я когда-то ездил верхом…

Артур. Все уже тренируются, но это не дает результатов.

Евгений. Мне ничего больше не приходит в голову. Может быть, Стомил что-нибудь скажет?

Стомил. Я всегда говорил, эксперимент.

Артур. Давайте говорить серьезно.

Стомил. А я и говорю серьезно. Суть в том, чтобы прокладывать пути. Человек добивается все больших достижений, а достижения появляются в результате исследований. Отбрасывать и исследовать. Постоянно стремиться к новой жизни.

Артур. Новая жизнь! Я не знаю, что делать со старой, а ты мне говоришь о новой жизни. Это уже чересчур.

Стомил. Что бы вы ни говорили, но, как и прежде, все находится в фазе эксперимента.

Евгений. Элеонора, может быть, ты что-нибудь знаешь?

Артур. Женщин спрашивать незачем.

Элеонора. Я знала, но забыла. Да что вы все ко мне, спросите Эдика. У него здравый ум. Если он скажет, ему можно верить.

Стомил. Да, Эдик — это коллективная мудрость.

Артур. А ты, Эдик?

Эдик. Прогресс, сударь.

Артур. Как это надо понимать?

Эдик. Ну, вообще прогресс…

Артур. Но какой прогресс?

Эдик. Прогрессивный. Вперед.

Артур. Значит… вперед?

Эдик. Так точно. Передом вперед.

Артур. А задом?

Эдик. Задом тоже вперед.

Артур. Но тогда перед будет сзади?

Эдик. Это как посмотреть. Если от зада вперед, то тогда перед будет спереди, хотя и назад.

Артур. Это как-то неясно.

Эдик. Зато прогрессивно (входит Евгения, опираясь на палку).

Евгения (несмело). Я хотела вам что-то сказать…

Элеонора. Пожалуйста, не перебивай, мама. Ты же видишь, мужчины разговаривают о политике.

Евгения. Я только одно слово…

Артур. Нет, это мне не нравится. Я должен иметь какую-нибудь идею, которая даст мне форму. Такой прогресс только рассеивает. Это нечто бесформенное.

Евгения. Мои дорогие, разрешите мне, я не отниму у вас много времени.

Стомил. Что такое?

Элеонора. Не знаю, с мамой что-то случилось.

Стомил. Потом. Сейчас мы заняты (к Артуру). А я говорю: лучше вернуться к экспериментам. Идея придет сама. (Евгения снимает с катафалка безделушки и салфетки.)

Элеонора. Что ты делаешь, мама?

Евгения (твердо). Я умираю.

Элеонора. Ты шутишь? (Евгения, не отвечая, продолжает приводить катафалк в порядок, стирает с него рукавом пыль и т. д.). Слышите, мама говорит, что она умирает!

Евгений. Как умирает! У нас здесь важные дела!

Элеонора. Ты слышишь, мама?

Евгения. Помогите мне. (Элеонора машинально подает ей руку. Евгения поднимается на катафалк.)

Элеонора. Перестань фокусничать, мама, ведь сегодня день свадьбы. А ты хочешь все испортить какой-то смертью?

Стомил. Какая смерть, что за смерть! Я никогда не принимал это в расчет…

Артур (про себя). Смерть? Хорошая мысль…

Евгений. Это безумие, Евгения, будь благоразумной, кому это надо, умирать!

Аля. Бабушка, ведь это ненормально!

Евгения. Я вас не понимаю. Вы такие интеллигентные, а как только человек хочет сделать что-то очень простое, например умереть, вы удивляетесь. Что за люди! (Ложится навзничь, складывая руки на груди.)

Элеонора. Видите? Сделайте что-нибудь… Может быть, она действительно…

Евгений. Генька, хватит этих чудачеств! Что за умирание! Этого в нашей семье никогда не было.

Стомил. Нет, это уже верх лицемерия!

Артур. Почему? Если чужая (ударяет себя по лбу, с воодушевлением)… Ну и умница наша бабка!

Артур. Смерть… прекрасная форма.

Евгения. Ключ от моей комнаты я оставила на столе. Он мне уже не понадобится. И так войду, когда захочу. Карты в ящике. Все крапленые.

Артур. Смерть… прекрасная форма.

Стомил. Только немного нежизненная.

Элеонора. Постыдился бы! Постыдились бы все!

Евгений. Генька, по крайней мере лежи прямо, не горбись, локти не расставляй! А лучше встань, встань сейчас же! Этого не делают в обществе. Умирание ненаучно. Это шарлатанство нынешних модников!

Стомил. О, простите, только без намеков. Я действительно не забочусь о манерах, но с точки зрения эксперимента смерть не входит в расчет как окончательное действие. Эксперимент предполагает повторяемость. Может быть, мама набрасывает это вчерне, тогда другое дело. Этого мы тоже не поддерживаем.

Артур. Перестаньте, смотрите, что делается.

Евгения. Подойдите, дети мои (подходят все за исключением Эдика). Эдик тоже (Эдик подходит). Кто вы?

Евгений. Мы — это мы. (Евгения смеется, сначала тихо, потом все громче.) Она нас оскорбляет! Разве я сказал что-нибудь смешное?

Стомил. Тем не менее я чувствую себя неважно. Кажется, у меня болит голова (отходит в сторону, нащупывает у себя пульс, достает из кармана зеркальце, рассматривает язык).

Артур. Спасибо, Бабушка, эту идею я использую.

Стомил (прячет зеркальце). А, глупости. Самое главное, это не носить тесную одежду. (Евгения умирает.)

Элеонора. Мама, попробуй еще раз!

Артур. Умерла! И все-таки это странно. Она была такая несерьезная…

Аля. Я не хочу!

Евгений. Я не понимаю.

Стомил. Я не имею к этому никакого отношения.

Элеонора. Я не знала… Стомил, почему ты мне никогда об этом не говорил?

Стомил. Конечно, опять все на меня. Впрочем, я не вижу, чтобы что-нибудь изменилось, Вот, пожалуйста, воротничок продолжает давить.

Артур (задергивая катафалк занавеской). Эдик, ко мне! (Эдик подходит к нему и становится по стойке «смирно». Артур щупает его бицепсы.) У тебя хороший удар?

Эдик. Кажется, неплохой.

Артур. А ты смог бы в случае чего (проводит пальцем по горлу…)

Эдик (флегматично, после паузы). Вы о чем-то спрашивали, господин Артур? Я не расслышал… (Пауза. Артур неуверенно смеется, словно для проверки, и выжидает. Эдик отвечает таким же «хе-хе». Артур, в свою очередь: «Хе-хе» — уже более уверенно и громко, на что Эдик отвечает «хе-хе» крещендо. Артур хлопает его по плечу.)

Артур. Эдик, я тебя люблю. Я всегда тебя любил.

Эдик. Я так и знал, что с вами можно договориться!

Артур. Ты меня понимаешь?

Эдик. Эдик знает жизнь.

Стомил. Я ухожу. Последние события меня подкосили. Я должен лечь.

Артур. Нет, ты останешься здесь.

Стомил. Перестань наконец мне приказывать, молокосос! Я устал! (Идет в сторону своей комнаты.)

Артур. Эдик! (Эдик преграждает Стомилу дорогу.)

Стомил. Что это значит? (Разъяренный, обращаясь к Элеоноре, показывая на Эдика.) У тебя был роман с этим лакеем?

Элеонора. Ах, боже, не сейчас! Не при маме! (Эдик подталкивает Стомила к креслу.)

Артур. Терпение. Теперь уже все известно. Я вас приведу к счастливому будущему.

Евгений (покорно садясь). Мне ничего уже не хочется. Наверно, это возраст. Стомил, ведь мы уже не так молоды, да? Как ты думаешь?

Стомил. Говори о себе, дядя. Евгения была почти твоего возраста, старый лицемер. Я себя чувствую превосходно! В общем превосходно… (Жалобно.) Элеонора, где ты?

Элеонора. Я здесь, Стомил, здесь, с тобой.

Стомил. Иди ко мне.

Элеонора (кладет ему руку на лоб). Как ты себя чувствуешь?

Стомил. Какая-то слабость…

Артур. Конец всем сомнениям. Перед нами прямая, ясная дорога. Один будет закон, и одна овчарня.

Стомил. Что он там опять плетет… у меня болит голова…

Евгений. Он перепутал кодекс с животноводством.

Артур. Вы уже поняли мое окончательное решение? Ах, вы не понимаете, вы, плотские создания, занятые своими железами, дрожащие за свое бессмертие. Но я знаю, я! Я — ваш искупитель, вы — неразумный скот. Я поднимаюсь над тленностью, я объемлю вас всех, ибо у меня есть мозг, который освободился изнутри. Я!

Евгений. Выскажись яснее, мой дорогой внучатый племянник. Вместо того, чтобы нас оскорблять.

Артур. Вы все еще ничего не понимаете, прозябающие ничтожества? Вы как слепые щенки, которые без конца вертелись бы по кругу, если бы не ваш господин! Без формы и без идеи, вы тонете в хаосе, и если бы не я, вас поглотила бы пустота. Знаете, что я с вами сделаю? Я создам систему, в которой бунт соединится о порядком, а небытие с существованием. Я выйду за пределы противоречий!

Евгений. Лучше бы ты вышел из этой комнаты. Я ошибся в тебе. Между нами все кончено. (Про себя.) Пожалуй, вернусь к своим мемуарам.

Артур. Я спрашиваю вас: если ничего нет и даже бунт невозможен, что можно создать из ничего?

Евгений (достает часы с цепочкой). Поздно уже, надо бы чего-нибудь перекусить.

Артур. Не отвечаете?

Стомил. Элеонора, что сегодня на обед? Я съел бы что-нибудь легкое. С желудком у меня тоже не в порядке. Самое время подумать об этом.

Элеонора. Подумаем, Стомил, подумаем. Ты прав, надо как-то наладить жизнь. Отныне будем заботиться о твоем здоровье. После обеда — сон и прогулка. Утром — эксперимент.

Стомил. И только на оливковом масле или вареное, хорошо?

Элеонора. Конечно. Чтобы не просыпаться ночью.

Артур. Что? Молчите? Ну, тогда я вам скажу (ставит стул на стол, среди посуды, шатаясь, поднимается, садится на стул).

Элеонора. Осторожно, тарелки!

Артур. Возможна только власть!

Евгений. Какая власть, что за власть… Мы ведь в семье!

Стомил. Он бредит. Не обращайте на него внимания.

Артур. Только власть можно создать из ничего. Только власть существует, даже если ничего нет. Вот я сверху, над вами. Вы подо мной, внизу!

Евгений. Вот так выдумал!

Элеонора. Артур, слезай сейчас же, запачкаешь скатерть!

Артур. Вы ползаете в прахе и в пыли!

Евгений. Почему мы позволяем ему так с нами разговаривать?

Стомил. Пусть пока говорит, если хочет. Мы возьмемся за него после обеда. Хотя я действительно не понимаю, от кого у него такие наклонности. Что за воспитание!

Артур. Надо только быть сильным и решительным. Я — сильный. Посмотрите на меня, я вершина ваших мечтаний! Дядя, порядок будет! Отец, ты всегда бунтовал, но твой бунт приводил только к хаосу, пока не уничтожил сам себя. А посмотри на меня! Разве власть не является также бунтом? Бунтом в форме порядка, бунтом верха против низа, возвышенного против низкого! Вершина требует низины, низина — вершины, чтобы они не перестали быть самими собой. Вот так во власти исчезает противоречие между противоположностями. Я — не анализ, не синтез, я — действие, я — воля, я — энергия. Я — сила! Я нахожусь над, внутри к рядом со всем. Благодарите меня, я осуществил идею вашей молодости. Это для вас! А для себя у меня тоже есть подарок: форма, какую только захочу, не одна, а тысяча возможных. Могу создать и уничтожить, что захочу. Воплотиться, развоплотиться, перевоплотиться. Все во мне, здесь! (Ударяет себя в грудь. Присутствующие испуганно смотрят на него.)

Евгений. Уже до этого дошло?

Стомил. А, пустяки, не надо обращать внимания. Это детские забавы. Слова, слова, слова. Какая у него власть над нами?

Евгений. Правильно. На чем он основывает эту свою болтовню? Нас соединяют кровные узы, а не какая-то абстракция. Он ничего не может нам сделать.

Артур. Какая власть? Простая. Я могу вас убить.

Стомил (поднимаясь с кресла и снова падая в него). Я запрещаю тебе… все имеет границы!

Артур. Границы можно перейти. Разве не вы меня этому учили? Власть над жизнью и смертью, что может быть больше? Открытие простое и гениальное.

Евгений. Нонсенс. Я буду жить столько, сколько мне захочется… То есть, прошу прощения, сколько захочется… кому, собственно? Стомил, ты знаешь, кому?

Стомил. Ну, скажем… природе.

Евгений. Вот именно. Природе или провидению.

Артур. Мне!

Евгений (вскакивая). Глупые шутки!

Артур. А если я буду твоим провидением?

Евгений. Элеонора, Стомил, что все это значит? Я вас спрашиваю, это — ваш сын?

Элеонора. Видишь, Артур? Ты напугал дядю, он даже побледнел. Лежи, Стомил, не поднимайся, я принесу тебе подушку.

Артур. Вы думаете, я бы об этом говорил, если бы у меня не было что предъявить? Смерть сидит в вас, как соловей в клетке, только от меня зависит, когда его выпустить. Ну и что, может быть, вы продолжаете считать, что я утопист, болтун, мечтатель?

Евгений. Хе-хе, Артур, надо признать, что голова у тебя есть! Как он это ловко придумал! Ничего не скажешь, здорово вас там, в университете, учат. Такого не переспоришь. Мы здесь тары-бары, а время летит. Мне даже иногда нравится поговорить, философски, научно, особенно с молодежью. Ну вот, поговорили, концепцию обсудили, пора перейти к чему-то конкретному. Хватит теорий, идемте что-нибудь перекусим. Правда, Элеонора?

Элеонора. Я это уже давно хотела сказать, но вы мне не даете вставить слово. Артур, хватит, слезай со стола или сними ботинки!

Артур. Правильно, дядя, правильно, надо перейти к чему-нибудь конкретному. Эдик, мой печальный ангел божественной абстракции, готов ли ты?

Эдик. Готов, шеф.

Артур. Тогда бери его.

Евгений (пятясь к выходу). Что ты хочешь делать?

Артур. Сначала укокошим дядю…

Элеонора. «Укокошим»!.. Фу, что за уличный жаргон!

Стомил. И это сейчас, когда у меня повышенное давление…

Евгений (проскальзывая к выходу). Но почему именно меня! (Эдик преграждает ему дорогу.)

Артур. Теория! Эдик, покажи ему, что он ошибается. За кого вы меня принимаете, мелкие душонки! (Эдик преграждает дорогу Евгению.)

Евгений. Это никакая не система, это хамство!

Артур. Эдик, делай свое дело.

Евгений (убегая от Эдика, который крадется за ним по-кошачьи). Чего хочет от меня этот лакей? Прочь, убери руки!

Артур. Это не лакей, это рука моего духа. Тело моего слова.

Стомил (пытаясь расстегнуть воротничок). Элеонора, мне плохо, Элеонора!

Элеонора. Отцу дурно!

Евгений (убегая). Сумасшедший, бандит!

Артур (встает со стула, поднимает руку). Нет! Я только человек, который не отступает перед единственной возможностью. Я чист, как сама природа. Я чувствую себя свободным! Свободным!

Аля. Артур…

Артур. Подожди. Сначала спасение мира.

Аля. Я изменила тебе с Эдиком. (Эдик перестает преследовать Евгения, оба останавливаются и смотрят на Артура и Алю. Элеонора хлопочет, пытаясь привести Стомила в чувство, бьет его по щекам, тормошит.)

Артур (медленно опуская руку, после паузы). Что такое?

Аля. Я думала, что тебе это безразлично. Ведь ты женишься на мне только из принципа.

Артур (оглушенный, опускается на стул). Когда?

Аля. Сегодня утром.

Артур (про себя). Так, так…

Аля. Я думаю, это не Должно тебе мешать. Это я так… Смотри, я готова к венчанию (надевает фату). Как я тебе нравлюсь?

Артур (неловко сходит со стола, с трудом держась за него). …Постой, постой, как это… ты мне? Ты — мне?

Аля (с напускной непринужденностью). Я забыла тебе об этом сказать, ты был так занят… Мы можем идти. Ты хочешь, чтобы я надела перчатки? Они мне чуть маловаты. Хорошо я причесана?

Артур (рычит). Мне?

Аля (разыгрывая удивление). Ах, ты все еще об этом? Я не думала, что это так тебя заинтересует. Лучше поговорим о чем-нибудь другом.

Артур (опять, словно сомнамбула, кружит вокруг стола на ощупь, такое впечатление, что он больше не контролирует себя, его тело движется механически, без координации. Он говорит монотонным, рыдающим, жалобным тоном). Как ты могла… как ты могла…

Аля. Ты сказал, что я нужна тебе как союзница. Помнишь? Я правильно тебя поняла? Мы говорили на разные темы, ты был такой умный, что даже понравился мне. Эдик так не сумел бы.

Артур (рычит). Эдик!

Аля. Эдик — это совсем другое.

Артур (со слезами). Зачем ты это сделала…

Аля. Что с тобой, мое сокровище? Я уже говорила, я была убеждена, что тебе это безразлично. Правда, ты меня удивляешь. Такая буча из-за ерунды. Я даже жалею, что сказала.

Артур. Но зачем?..

Аля. Что за упрямец! Ну… у меня были свои причины.

Артур (рычит). Какие?!

Аля. Лучше не будем об этом. Тебя это мучает.

Артур. Говори!

Аля. Я только немножко…

Артур. Дальше! Какие причины?

Аля (напуганная). Ну, такие маленькие, такие малюсенькие…

Артур. Дальше!

Аля. Ничего тебе не скажу. Ты сразу обижаешься.

Артур. О, боже!

Аля. Как хочешь, можем не разговаривать. Разве это моя вина?

Артур (идет в сторону Стомила и Элеоноры). Почему вы все так меня мучаете? Что я вам сделал? Мама, ты слышала?

Элеонора. Аля, я предупреждала тебя.

Артур (цепляясь за Элеонору). Мама, скажи ей, что так нельзя. Сделай что-нибудь, помоги мне, потому что я больше не могу, скажи ей… За что она со мной так… за что… (Плачет).

Элеонора (вырываясь, отталкивает его). Отойди от меня, глупый.

Артур (по инерции делает несколько шагов, доходит до середины сцены, со слезами). Я хотел вас спасти, я был уже близко… Вы все губите, мир злой, злой, злой!

Аля. Иди ко мне, Артурчик (подходит к нему). Мой бедненький, как мне тебя жаль…

Артур (отталкивает ее). Меня? Жаль? Ты смеешь меня жалеть? Я не нуждаюсь ни в чьей жалости! Вы меня еще не знаете, я вам всем покажу! Хорошо, вы не хотели принять мою идею, растоптали меня! (К Але.) Ты запачкала грязью благороднейший замысел, какой только был когда-нибудь в истории, курица! О слепота! Ты не знаешь, кого потеряла. И из-за кого? Из-за этого кретина, этого плюгавого олицетворения распада нашей эпохи! Я ухожу, но и вас не оставлю на земле. Вы все равно не знаете, зачем живете. Где этот твой сладкий любовник? Где его прогнившее брюхо? Дай-ка я его выпотрошу, твою раннюю пташку (в отчаянии кружится по комнате, ища на ощупь на столе, на столиках, даже на тахте). Револьвер! Где револьвер?! Из-за этих проклятых порядков нельзя ничего найти. Мама, ты не видела, где револьвер? (Эдик подкрадывается к Артуру сзади, достает из-за пазухи револьвер и рукояткой с размаху ударяет его по затылку. Артур падает на колени. Эдик отбрасывает оружие, ловко толкает его голову вперед и, когда беззащитная голова Артура оказывается почти на полу, поднимается на цыпочки и, сложив ладони и переплетая пальцы, как топором, бьет еще раз сверху по открывшейся шее. Артур опускается на четвереньки, касаясь лбом пола. Внимание: эта сцена должна носить очень реалистический характер. Оба удара должны быть выполнены так, чтобы не была видна их театральная условность. Пусть револьвер будет из резины, пусть даже из перьев, или пусть Артур носит под воротником какую-нибудь подкладку, все равно, лишь бы это не выглядело «театрально».)

Аля (становясь на колени возле Артура). Артур!

Элеонора (становясь на колени с другой стороны). Артур, сын мой!

Эдик (отходит в сторону, смотрит на руки, говорит удивленно). А он был крепкий.

Артур (медленно, тихо, как будто очень удивленный). Странно… все куда-то исчезло…

Аля. Я не хотела… Это все неправда!

Эдик. Ох ты!

Артур (все еще касаясь лбом пола, тихо). Я любил тебя, Аля…

Аля. Почему ты мне раньше этого не сказал!

Эдик. Я люблю тебя, а ты спишь.

Элеонора (подбегает к Стомилу, трясет его). Проснись, твой сын умирает!

Стомил (открывая глаза). Как, еще и это? Ничего не пощадите? (Встает с трудом и, поддерживаемый Элеонорой, приближается к Артуру. Артур на середине сцены все в том же положении. Элеонора, Стомил и Евгений стоят над ним, Аля на коленях, Эдик в стороне удобно расположился в кресле.)

Артур (ложась на пол, выразительно). Я хотел! Я хотел! (Пауза.)

Аля (вставая с колен, твердо). Умер.

Евгений. Может быть, это и лучше для него. Он чуть не стал дядеубийцей.

Стомил. Простите его, потому что он был несчастен.

Евгений (великодушно). Я не питаю к нему зла. Все равно он мне уже ничего не сделает.

Стомил. Он хотел победить наплевательство и как-нибудьство Жил разумом, но слишком эмоционально. За это его убило чувство, которому он изменил ради абстракции.

Эдик. Котелок у него варил хорошо, только он был слишком нервный. Такой не убережется (остальные поворачиваются к нему).

Стомил. Молчи, негодяй, и оставь этот дом. Будь доволен, что мы не сводим с тобой счеты.

Эдик. А почему это я должен уйти? Повторяю, котелок у него работал хорошо. Я тут останусь.

Стомил. Зачем?

Эдик. Теперь моя очередь. Вы будете слушать меня.

Стомил. Мы? Тебя?

Эдик. А почему бы и нет? Вы видели, какой у меня удар. Но вы не бойтесь, только сидите тихо, не выскакивайте, слушайте, что я говорю, и вам будет со мной хорошо, увидите. Я — свой парень. И пошутить могу, и повеселиться люблю. Только чтобы была дисциплина.

Евгений. Однако мы влипли…

Эдик. Господин Евгений, что за выражение? Лучше снимите с меня сапоги…

Евгений. Подчиняюсь насилию, но в душе презираю.

Эдик. Ты можешь презирать себе сколько угодно, только сними. Ну, шевелись, раз, два! (Евгений становится на колени и снимает с Эдика сапоги.)

Стомил. Мне казалось, что общечеловеческое правит нами и за это просточеловеческое нам мстит, убивая нас. Но теперь я вижу, что это всего только Эдик.

Элеонора. Может быть, нам не будет так уж плохо, Стомил. Ведь он разрешит тебе диету.

Евгений (с сапогами в руках). Вычистить?

Эдик. Можешь взять их себе. Все равно я переодеваюсь (встает и стаскивает с Артура пиджак, надевает его и смотрит на себя в зеркало). Тесноват, но терпеть можно.

Стомил. Пойдем, Элеонора. Мы только сраженные горем старые родители.

Эдик. Только смотрите, далеко не уходить. Ждите, когда позову.

Элеонора. Ты идешь с нами, Аля?

Аля. Иду. Он меня любил, этого уже никто у меня не отнимет.

Стомил (про себя). Допустим, что это была любовь.

Аля. Вы что-то сказали?

Стомил. Нет, ничего особенного (Элеонора и Стомил, держась под руку, выходят. Аля за ними. Эдик вертится перед зеркалом, делая разные мины, «приличные» и «благородные», принимая различные позы, выдвигая челюсть, подбочениваясь и т. п. Евгений проходит через сцену с сапогами Эдика в руках. Останавливается над Артуром).

Евгений. Мне кажется, Артур, что ты уже никому не нужен. (Евгений стоит над Артуром, размышляя. Эдик выходит и тут же возвращается с магнитофоном. Ставит его на стол, включает. Очень резко и громко раздаются звуки танго «Кумпарсита», обязательно это, а не другое.)

Эдик. Пан Геня, потанцуем?

Евгений. С вами? А знаете, пожалуй. (Ставит сапоги возле Артура и оказывается в объятиях Эдика. Они принимают соответствующую позу, ожидая такта, и начинают танцевать. Они танцуют. Евгений, старый, благородный, в черном пиджаке. Эдик в пиджаке Артура, из коротковатых рукавов которого вылезают его сильные руки, обнимающие Евгения. Танцуют классически, со всеми фигурами и проходами, блестяще. Танцуют, пока не упадет занавес, после чего еще некоторое время продолжает звучать танго.)

ЧАСТЬ I

^{Музыка. Скрипка и флейта. Через минуту на половине такта скрипка смолкает, флейта продолжает.}

Скрипач. Я люблю вас. Я люблю вас с той минуты, когда увидел в окне напротив. Я полюбил вас сразу, как только вы стали нашей соседкой. И теперь, когда вы от меня так близко, я люблю вас навеки и безысходно. Моя судьба в ваших руках. Скажите же что-нибудь в ответ. Отвечаете ли вы мне взаимностью? Могу ли я надеяться? Ну, если не полностью, то хотя бы на половину? На тень надежды? На полтени? Пожалуйста, немедленно ответьте. Пожалуйста, остановитесь (произносит название произведения для флейты и скрипки) и соизвольте ответить. Я прошу, требую, приказываю! Я имею право приказывать… Пожалуй, имею право. Почему вы мне не отвечаете? (Пауза.) Если вы не хотите мне сказать, что тоже любите меня, то, пожалуйста, скажите мне хотя бы, что вы слышали мое признание, что вы приняли его к сведению, что вы уже знаете… Вы молчите (пауза). А может быть, я кажусь вам смешным? А может быть, вы надо мной смеетесь? Может быть, вы надо мной издеваетесь, может быть, вы не хотите сказать мне правду, чтобы не ранить мои чувства? Благодарю за сострадание. Вы считаете, что я в нем нуждаюсь? Что я нуждаюсь в вас? В вас? Ха-ха! (Пауза.) Что значит это молчание? Вы себя выражаете при помощи инструмента, вы обращаетесь ко мне посредством музыки. Это неправда, что музыка не выражает ничего, кроме музыки, музыки как таковой, музыки самой в себе. О нет, правы эти несчастные дилетанты, невежды, эти псевдомузыкальные сентиментальные халтурщики, которые утверждают, что музыка воспроизводит пение пташек, шум ветра и ручья, что она рисует пейзажи, восход и закат солнца, а также передает человеческие чувства и раскрывает драму человеческой души. Да, они правы. К счастью, я, молодой музыкант, вовремя понял, еще в начале своей карьеры, что чистой музыки не существует. Не желаю чистой музыки, не желаю музыки без вас. Долой чистую музыку. Когда вы играете (произносит название произведения), вы со мной разговариваете. Вы разговариваете со мной (пауза). Да, но о чем? Что это значит? Что значит… (произносит название произведения). Я слушаю и стараюсь перевести это на человеческий язык, но безуспешно. Я не уверенно неужели все это ничего не значит? Не понимаю, ничего не понимаю. Как бы я сейчас хотел встретить (фамилия композитора) автора этого (произносит название произведения) и спросить его прямо: «Ну, а между нами говоря, что вы хотели сказать этой (произносит название произведения), а конкретно этой партией (произносит точное название фрагмента музыкального произведения) на флейте? Только без всяких там художественных выкрутасов, без всякой болтовни об искусстве. Ответьте, пожалуйста, откровенно, что вы имели в виду, создавая это произведение?» (Внезапно.) Пожалуйста, перестаньте хоть на минуту, пожалуйста, бросьте этот проклятый инструмент! Музыка, к черту музыку, чистую или не чистую! Пожалуйста, скажите мне что-нибудь от себя, без музыки! Попросту и по-человечески! (Пауза.) Простите, я увлекся. Да, музыка… женщины это любят. О, я знаю женщин. Какая двусмысленность… Надеть на себя музыку, как платье. Спрятаться в музыке, как… нимфа в лесной чаще. Да, нимфа, прекрасное сравнение, классическое. Известно, что она там, в той роще, а все-таки ее заслоняют листья. Но не всю. Она как будто бы видна, но не совсем. Она промелькнет в зарослях лавра, засмеется или запоет. Скрытая, хоть и голая. Заманивает, ничего не обещает, ни в чем не отказывает. А дело в том, чтобы не сказать ничего определенного. Вот для чего служит музыка женщинам. Я вас знаю, женщины! Вы мне не верите? Ха-ха, меня этими фокусами не проведете (пауза). Пардон. Если хотите, я пойду за вами. Хотя сам не знаю, куда и зачем. Хотя, собственно, ничего не понимаю. (К флейте присоединяется скрипка. Минуту звучит их дуэт, потом слышен стук двери. Скрипка смолкает. Через минуту смолкает и флейта.)

Флейтистка. Почему ты ничего не говоришь?

Скрипач. Это моя мама.

Флейтистка. Где?

Скрипач. Внизу. Я слышал, как стукнула дверь. Видимо, она вернулась раньше, чем я ожидал.

Флейтистка. Ага. Ну тогда молчи, если тебе нечего мне сказать (опять начинает играть).

Скрипач (после паузы). Моя мама очень меня любит (пауза. Через минуту скрипка смолкает). Вы слышите?.. Вот, сейчас… Послушайте, пожалуйста… (Флейта смолкает, пауза.)

Флейтистка. Ничего не слышу.

Скрипач. Тихо… Неужели я ошибся? (Далекие, медленные шаги.) Вот, идет по лестнице.

Флейтистка. Кто?

Скрипач. Моя мама.

Флейтистка (нетерпеливо). Ах, твоя мама (флейта продолжает играть).

Скрипач. Она меня обожает (скрипка присоединяется к флейте). Она меня очень, очень… (Флейта смолкает.)

Флейтистка. Ты фальшивишь (флейта продолжает играть).

Скрипач. Она хочет, чтобы я сделал блестящую карьеру. Как вы думаете, она нас слышит? Конечно, она нас слышит. Разумеется, она нас слышит, когда мы исполняем (произносит название произведения) на скрипке и флейте. Она слышит скрипку и флейту, если мы слышим ее шаги… (Звуки флейты обрываются.)

Флейтистка. Ну и что из этого?

Скрипач. О да, говорите, пожалуйста!

Флейтистка. Что?

Скрипач. Все равно, что. Что-нибудь. Когда вы говорите, вы не можете играть на флейте. Когда вы говорите, не слышно флейты.

Флейтистка. Что тебе надо?

Скрипач. Ну хорошо, продолжайте говорить, но не так громко. Говорите, пожалуйста, тише, как можно тише…

Флейтистка (повышая голос). Какая наглость!..

Скрипач. Я вас обожаю, когда вы говорите, но я вас обожаю еще больше, когда вы говорите шепотом. А знаете что? Лучше не говорите совсем… Перестаньте играть на флейте и перестаньте говорить. Зачем говорить? Молчите (слышны шаги, уже значительно ближе).

Флейтистка. Запрещаешь? Запрещаешь отвечать?!

Скрипач. Нет, я только прошу ничего не говорить. Впрочем, я тоже буду молчать. Будем молчать вместе.

Флейтистка. И не подумаю!

Скрипач. Не говорить и не играть, положите, пожалуйста, инструмент, дайте мне его, пожалуйста. (Скрипка замолкает. Шаги приближаются.) Вот так, положим его здесь. Или знаете что? Спрячем его в шкаф. Или нет, лучше под шкаф… Нет, под стол! Отдыхайте, съешьте что-нибудь, хотите шоколадку?.. Вот шоколадка. Или лягте и поспите. Да, вам лучше всего поспать, я вас накрою пледом. Или еще лучше — ковром. Да, прикрою вас ковром, всю, вам будет хорошо, тепло, уютно, вот увидите, как на небесах. Я заверну вас в ковер. Не хотите? Почему? Это очень хороший ковер, почти персидский (звуки суматохи). Пожалуйста, сюда, немедленно! В ковер! Под ковер! Я вас… я вас… закрою.

Флейтистка. С ума сошел? Пусти меня!.. Что ты делаешь! (Шаги приближаются. Слышен второй удар дверью. Шаги затихают. Возня прекращается. Минутная тишина.) Что с тобой? Ты побледнел.

Скрипач. Поздно. Она уже в зале. Наверно, будет слушать за дверью (звуки скрипки). Она всегда слушает за дверью, когда я играю на скрипке. Это она велела стать мне скрипачом. Решила сделать из меня виртуоза, когда я был еще младенцем, вскоре после смерти отца. Поэтому и слушает. Придвигает себе стул, прикладывает ухо к двери, складывает руки и слушает. Она может так слушать часами, днями, неделями, целыми годами! Она, скрипка и я. Потом она аплодирует (слышны одинокие хлопки). Ну вот (скрипка смолкает). Спасибо, мама!

Флейтистка. Мы вас благодарим!

Скрипач. Тс-с-с, ради бога.

Флейтистка. Почему?

Скрипач. Она аплодирует только мне.

Флейтистка. Ты забываешь, что мы играем вдвоем. Ты знаешь, что мы играем? (Называет произведение для скрипки и флейты.) Это дуэт. Ты еще не солист, мой маленький.

Скрипач. Но представьте себе, что там, за дверью, сидит бедная старая женщина, которая все свои надежды возлагает на своего единственного сына. Она уже видит во мне великого солиста. Хватило бы у вас совести ранить сердце этой бедной, старой…

Мать. Сын, сынок, сыночек!..

Скрипач (шепотом). Это она. (Громко.) Да, мама.

Мать. Ты один?

Скрипач. Разумеется, мама.

Мать. Это хорошо. Мне показалось, что я слышала чей-то голос в твоей комнате.

Скрипач. Ну что ты, мама! Тебе только показалось. Здесь никого нет.

Флейтистка. Никого? Разве хорошо так говорить обо мне?

Скрипач. Я же вам объясняю…

Флейтистка. Я для тебя никто? Минуту назад ты говорил совершенно другое. Ты уверял меня, что я для тебя все.

Скрипач. Это правда. Но я вас умоляю из сострадания… ради человеческого чувства.

Флейтистка. Чувства? Прекрасно. В связи с этим поговорим теперь о твоей любви.

Скрипач. Не сейчас, позже.

Флейтистка. Почему? Ты же признался, что любишь меня, и жаловался, что я молчу. Сейчас я хочу говорить.

Скрипач. Да, да, но разве мы не можем отложить это на потом, когда нам представится более благоприятный случай…

Мать. Ты с кем-то разговариваешь?

Скрипач. Нет, нет, мама, я один.

Мать. Мне показалось, что ты как будто бы разговаривал с женщиной.

Скрипач. С женщиной?! Ха-ха, я — с женщиной? Это исключено.

Флейтистка. Ох!

Мать. Это хорошо, что ты один. Ты завтракал?

Скрипач. Да, мама.

Мать. Тебе не жарко?

Скрипач. Нет, мама.

Мать. Тебе не холодно?

Скрипач. Нет, мама.

Мать. У тебя ничего не болит?

Скрипач. Нет, то есть… немного.

Мать. Что такое?

Скрипач. Не тело, душа…

Мать. Покажи!

Скрипач. Нет, у меня все в порядке, мама.

Мать. Это точно? Может быть, тебе поставить компресс?

Скрипач. Нет!

Мать. Хочешь молока? Или сиропа? Может быть, морковку?

Скрипач. Нет, ни за что! Не входи сюда, мама! Я должен заниматься!

Мать. Может быть, витамины?

Скрипач. Нет, не надо, я совершенно здоров!

Мать. А почему ты не занимаешься?

Скрипач. Уже занимаюсь, мама (опять звуки скрипки. Скрипач говорит шепотом). Вы сами слышали. Ни на минуту не могу прерваться, она сразу начинает беспокоиться. И так всегда, с детства. С перерывом только на еду и сон. У меня нет развлечений, друзей, знакомых… Я не знаю женщин, жизни, путешествий… О женщинах я сказал неправду. Даже на прогулку выхожу только с ней, она выводит меня на прогулку, как собачку! Туда и назад. Я никогда не ходил в школу, я всегда учился дома, под ее присмотром. Уроки на скрипке мне давал старый глухой учитель. Вы первая женщина, с которой я остался наедине.

Флейтистка. Я этому не верю.

Скрипач. Раньше напротив жила старая женщина. Сколько я ее помню, она всегда была старая. Она неподвижно сидела в окне и смотрела на улицу. Она смотрела на меня, а я смотрел на нее. Она торчала в окне неподвижно, была как портрет, окно было рамой портрета. Однажды я показал ей язык, и она тут же умерла. С тех пор я боюсь показывать кому-нибудь язык, хотя иногда очень хочется. Я боюсь, что покажу язык — и ничего не произойдет. Покойницу вынесли в гробу, а не в окне, не вместе с окном. Это было неестественно. В окне на какое-то время стало пусто. И вот однажды в нем загорелся свет, и я увидел вас и услышал флейту. С тех пор я не отходил от окна, я высовывался из окна и смотрел на вас, как до этого моя старушка смотрела на меня. Я ждал каждого вашего появления, это было ново, необычно! Вдобавок нас соединяла музыка, хотя играли мы на разных инструментах. О, наши окна уже не были каждое само по себе, впрочем, разве два прямоугольника не являются одним и тем же прямоугольником, идеей прямоугольника? А различные инструменты могут исполнять одно и то же произведение. И поэтому вместо того, чтобы мешать друг другу, мы сразу же договорились о репертуаре. А когда в первый раз исполнили (произносит название произведения для скрипки и флейты), я сказал себе: почему нас должна разделять улица, почему мы должны исполнять одно и то же произведение в двух разных окнах? Это противоречит природе и искусству. И я осмелился пригласить вас к себе, а вы… вы приняли приглашение.

Флейтистка. Конечно, чего проще!

Скрипач. Это просто, но прекрасно! Прекрасно, потому что оказалось так просто. К счастью, моя мама не может все время быть дома и должна время от времени выходить, чтобы заниматься наследством, оставшимся после отца. Мой отец был композитором, к сожалению, неизвестным, поскольку все его произведения пропали в рукописи. Я знаю об этом от моей мамы. Те редкие минуты, когда ее нет дома, мой единственный шанс. Я не предполагал, что она может вернуться раньше, чем обычно. К тому же именно сегодня, когда… у меня впервые вы, первая женщина, которой я сказал, что люблю ее. Что за роковое совпадение! Вы, моя первая и единственная!

Флейтистка (шепотом). Почему ты не сказал мне об этом сразу?

Скрипач. Я стыдился… Вы понимаете, в моем возрасте… Я боялся, что вы меня высмеете. Что я покажусь вам смешным. Что… у меня нет опыта.

Флейтистка. Бедный мальчик. Значит, я твоя первая любовь?

Скрипач. Первая, единственная, самая большая…

Флейтистка. Конечно. Если первая…

Скрипач. И трагическая… Кажется, там, за дверью, моя мама. Мой сторож, пожизненный сторож моей вечной проклятой невинности, палач моего счастья. Она не знает, что вы здесь, но в любой момент может войти и узнать… О, как бы хотела она сюда войти, чтобы напоить меня молоком, рыбьим жиром и сиропом, начинить меня морковкой, аспирином и витамином, а потом обмотать шарфом. О, этот ее шарф! Я ненавижу его! Этот ее шарф, как удав-душитель, который меня душит, душит от ее имени, когда ее нет рядом со мной, когда она перестает обнимать меня сама, шарф — ее запасные руки. Я даже простудиться не могу, мне нельзя. Только она, шарф и скрипка. Та скрипка, к которой я приговорен пожизненно, с которой должен провести всю мою жизнь и у которой вдобавок форма ваших бедер. Какая мука! Знаете ли вы, что значит держать в объятиях этот инструмент, который не позволяет мне забыть о ваших бедрах, даже если бы каким-нибудь чудом я мог бы о них забыть? До этого это была просто скрипка, но с тех пор, как я вас увидел, я краснею и плачу, когда к ней прикасаюсь. Один-одинешенек со скрипкой в руках, ежедневно долгими часами со скрипкой, которая уже не является только мертвым куском дерева. Она перестала быть скрипкой, но и не стала вами! Это не ваши бедра, всего лишь дух ваших бедер, это ад, пытка! И все-таки благодаря вам я полюбил даже скрипку. О, если бы она знала, почему я теперь охотно закрываюсь в своей комнате, чтобы заниматься на скрипке, один на один со скрипкой, почему я так усердно занимаюсь!.. Что, что… (Скрипка издает протяжный фальшивый стон, как будто бы рука, ведшая смычок, бессильно повисла — и замолкает. Тишина. Через минуту Скрипач говорит тихо, как после обморока.) Что это было?..

Флейтистка. Поцелуй.

Скрипач. Настоящий?

Флейтистка. Да.

Скрипач. Вы… меня… Это сон?

Флейтистка. Нет.

Скрипач. Действительно? Это вы?.. Ты?

Флейтистка. Это я.

Скрипач. Значит, действительно это был поцелуй.

Флейтистка (оскорбленно). Ты что, сомневаешься?

Скрипач. Нет, нет… Простите меня… прости меня, но я не знал, что это происходит так, что это имеет такой вкус… Я первый раз…

Флейтистка. Первый?

Скрипач. Я понимаю, что в это трудно поверить. Но это… Но я… Первый. Поэтому я и не знал…

Флейтистка. Но это легко исправить.

Скрипач. Как?

Флейтистка. Повторить.

Скрипач (с энтузиазмом). Да, да! Прекрасно, повторить, и он уже не будет первым! Пожалуйста, обнимите меня. Ну, прошу вас, обнимите, обними меня. Нет! Я тебя!

^{Пауза, тишина.}

Мать. Ты что, плохо себя чувствуешь? У тебя какой-то странный голос.

Скрипач. Нет, нисколько. Я только немного перегрелся.

Мать. Сейчас я принесу тебе лимонада.

Скрипач. Нет, не приноси! Меня уже стало знобить! (Шепотом.) Это правда. У меня, кажется, лихорадка.

Мать. Тогда я принесу тебе горячего чая.

Скрипач. Скрипка, где моя скрипка, она хочет принести мне чая.

Флейтистка. Зачем тебе сейчас скрипка?

Скрипач. Я должен играть. Это единственный способ. В противном случае она в любую минуту может войти сюда. С чаем. Ее сдерживает только моя скрипка, когда я играю, она не входит, чтобы мне не мешать. Дай мне скорее скрипку.

Флейтистка. Не бери скрипку. Возьми меня.

Скрипач. Тебя?

Флейтистка. Ты же сказал, что скрипка напоминает тебе мои бедра. Но ты хотел бы меня вместо скрипки?

Скрипач. Это правда, но…

Флейтистка. Вот мое бедро.

Мать. С лимоном?

Скрипач. Нет!

Мать. Без?

Скрипач. Да! Нет! Без чая!

Мать. Хочешь только лимон?

Скрипач. Нет, без лимона, вообще без всего! Без ничего, ничего без ничего… О, боже, что же мне сейчас делать? Скрипка!

Флейтистка. Я! (Слышна скрипка.) Не хочешь? Боишься?

Скрипач. Хочу! Боюсь!

Флейтистка. Итак?

Скрипач. Боюсь, хочу…

Флейтистка. Решись наконец.

Скрипач. Но она…

Флейтистка. Ты хочешь быть ребенком или мужчиной?..

Скрипач. Я должен стать артистом…

Флейтистка. Сейчас ты только ребенок. Воспитанный, послушный ребенок.

Скрипач. Тише.

Флейтистка. Боится мамочки.

Скрипач. Пойми, да поймите же…

Флейтистка. Понимаю, все понимаю. Зато ты ничего не понимаешь. Что касается меня, то я женщина, ты это понимаешь? Нет, именно этого ты не можешь понять, мое бедное дитя.

Скрипач. Не смейтесь надо мной, не покидайте меня. Не покидайте…

Флейтистка. О нет, я тебя не покину. (К скрипке присоединяется флейта.)

Мать. Сыночек-щеночек…

Скрипач. Гав-гав!.. (Имитирует лай собаки.)

Мать. Это ты играешь на флейте?

Скрипач. Да, мама. А ты не знала? (Скрипка смолкает, флейта продолжает.)

Мать. Первый раз слышу.

Скрипач. Разумеется, мама, это я играю на флейте. Вот послушай.

Мать. Странно. Мне показалось, что за минуту до этого ты играл на скрипке.

Скрипач. Нет, на флейте. То есть… я действительно за минуту до этого играл на скрипке, но она мне надоела.

Мать. Ты никогда не говорил, что умеешь играть на флейте. Когда ты успел научиться?

Скрипач. Большое дело! Сегодня утром… Именно на флейте, я…

Мать. Как же это ты играешь на флейте и одновременно разговариваешь со мной? Разве это возможно?

Скрипач. Это совсем нетрудно.

Мать. Я должна это увидеть.

Скрипач. Нет! Я тебе расскажу!

Мать (входя). А!

Скрипач. Здравствуй, мама.

Мать. Кто эта женщина?

Скрипач. Какая?

Мать. Вот эта, эта!

Скрипач. А, эта?.. Это моя подруга… Скорее коллега, музыкант… Мы с ней занимаемся, разреши мне представить тебе…

Мать. А на чем она играет?

Скрипач. На скрипке.

Мать. Ты в этом уверен?

Скрипач. Конечно. Ты сама говорила, что за минуту до этого слышала скрипку.

Мать. А что это у тебя?

Скрипач. Где?

Мать. Здесь, на щеке. И на губах. Красный след.

Скрипач. Это? Я поранился.

Мать. Ты ранен?!

Скрипач. Да, мама. Я истекаю кровью.

Мать. Чем, чем ты поранился?

Скрипач. Это что-то внутреннее, нет, наружное. Я ел конфитюр…

Мать. Неправда, это рана, это кровь, не лги, я вижу, это красное… это… это… это губная помада!

Скрипач. Что-то в этом роде.

Мать. Это от нее, от этой женщины! (Рыдает.)

Скрипач. Ну мама…

Мать (рыдая). Для этого я тебя вырастила…

Скрипач. Ну мама, не плачь.

Мать. За мои бессонные ночи, за все годы… За мою заботу… Ты не знаешь, сколько я сделала для тебя…

Скрипач. Успокойся, мама.

Мать. За мои уже седые волосы, за выплаканные глаза, за мое сердце, за мои легкие, за мой желудок… Ты знаешь, как у меня колет в легких?

Скрипач (заинтересовавшись). В самом деле?

Мать. За мой стоматит… Врачи не дают мне больше того, что я проживу. А тем временем ты… здесь, в моем доме, под моей крышей… Разве для этого я тебя родила, умыла, причесала, отутюжила, чтобы ты… чтобы какая-то… Разве я тебя для нее вынянчила? Для нее? Чтобы она тебя терзала, тискала, мяла, распинала и пачкала своими омерзительными поцелуями и бог знает еще чем… Я тебя предупреждаю. Если ты и дальше будешь поступать так же, то станешь мужчиной. Как твой отец.

Скрипач. Но мама, эта пани и я…

Мать. Знаю я этих раскрашенных коварных распутниц. Начинается со взгляда, с пожатия руки, с поцелуя… А потом всю одежонку долой. О, я знаю, что им надо, к чему они стремятся (кричит). Перестаньте наконец играть на скрипке!

Скрипач. На флейте.

Мать. Теперь уже все равно.

Скрипач (произносит название произведения и фамилию композитора). Партия флейты.

Мать. Тем хуже! Флейта в моем доме? Пусть по крайней мере молчит! (Флейта смолкает.)

Флейтистка. Как хотите.

Мать. Кто вы, собственно, такая?

Скрипач. Ну мама, я же тебе говорил. Первая флейта в филармонии.

Мать. Опять эта флейта.

Скрипач. Флейта (называет какое-то более полное название этого музыкального инструмента).

Мать. Молчи и не вмешивайся. Пусть она сама ответит.

Флейтистка. Ваш сын прав. Я флейтистка.

Мать. Неправда! Вы вампир, который сосет кровь из моего ребенка.

Флейтистка. Ха, если вы знаете лучше… В таком случае, чего скрывать. Я любовница вашего сына.

Мать. А-а-а, значит, это та-а-ак!..

Скрипач. Нет!

Мать. Молчи и не вмешивайся. Ты этого не знаешь.

Флейтистка. Да, я его любовница. Не с сегодняшнего дня, конечно. Мы отдаемся друг другу сразу же, как только вы уходите из дома. Пользуясь вашим отсутствием, мы устраиваем здесь оргии, здесь, под вашей крышей. Что вы на это скажете?

Мать (победно). Ну, разве я не говорила?!

Скрипач. Как это… ведь вы… ведь ты… ведь мы никогда…

Флейтистка. Молчи, если сам не способен признаться во всем как мужчина.

Скрипач. Я должен признаться как мужчина? Я, который им не являюсь?

Мать. Слава богу.

Флейтистка. Он лжет.

Мать. Мой сын никогда не лжет.

Флейтистка. Вы хотите доказательств? Пожалуйста. Вот опрокинутый стул, скатанный ковер, рассыпанные шоколадки. Он любит брать меня на шоколадках. Он тогда такой сладкий…

Мать (с удовлетворением). Ужасно.

Скрипач. Может быть, мне все это снится?

Мать. Весь ковер в шоколаде. Чем же я теперь его вычищу?

Флейтистка. Теперь вы знаете, кто я. А кто вы?

Мать. Что?

Флейтистка. Кто вы такая?

Мать. Ну, это уже верх бесстыдства. Я его мать, мать, мать!

Флейтистка. У него нет матери. Может быть, когда-нибудь была, когда он был ребенком, как все дети. Но теперь, с тех пор как благодаря мне он перестал быть ребенком и стал мужчиной, у него есть только любовница. Только я. Поэтому я спрашиваю еще раз: кто вы такая? И что вы здесь, собственно, делаете?

Мать (слабым голосом). Воды…

Скрипач (радостно, с сомнением). Мама, ты теряешь сознание?

Мать. Еще чего! Вы хотели бы, чтобы я потеряла сознание? Чтобы я упала в обморок? А может быть, получила инфаркт? Не дождетесь. Воды! Немедленно принеси горячей воды и половую тряпку, ты, маленький дурачок, и подмети. Нет, не дурачок, а маленький, невинный, наивный дурашка. А вы давайте помогите поставить это кресло на свое место. Великолепная ткань. Где вы купили эту блузку?

Флейтистка. Как это? После всего, что я вам сказала, что вы услышали, о чем вы узнали…

Мать (с наслаждением). О чем?

Флейтистка. Что я и он…

Мать. Что кто?

Скрипач. Половые тряпки?

Мать. Ты еще здесь, моя мушка?

Скрипач. Я никакая не мушка!

Мать. Мой маленький кузнечик…

Скрипач. Я никакой не маленький кузнечик и не бородавочка, не парампакачапушка, не собачка! Я свинья! Понимаешь, мама? Я старая взрослая свинья! Хватит этих насекомых, птичек и маленьких зверюшек! Я взрослый, а не какая-то там мушка!

Флейтистка. Наконец!

Мать. Нет?

Флейтистка. Я этого ждала.

Скрипач. Нет! Я взрослый, как бык! Как… как…

Мать. Котеночек.

Скрипач. Нет! Как лев, как тигр!.. О боже, опять эти звери. Все из-за мамы… Нет, не как лев и не как тигр, и даже не как самый крупный мамин зверь, я просто нормальный взрослый человек. Я любовник этой пани, или мама этого не понимает? Чего маме еще надо, этого маме мало?

Мать. Котеночек!

Скрипач (с отчаянием). Котеночек?!

Мать. Дай потрогаю, лоб, лобик, весь горит… Но ничего, это пройдет.

Скрипач. Ничего не пройдет, я не хочу, чтобы прошло. Не пройдет, это только начинается, увидишь, мама, я маме покажу, я покажу маме…

Мать. О да, покажи, покажи маме ушки. Ты вымыл ушки? А ручки? Покажи маме ручки. Фу! Под ногтями снова черно. Что ты делал этими руками, наверно, опять ковырял в носу. Покажи носик. А шейку? Ты вымыл шейку?

Флейтистка. Ты следи! Ты следи за тем, что говоришь, следи, как себя ведешь!

Мать. Ну скажи маме, моя птичка-рыбка-мышка, моя ты тара-пара-пампа-чапа-пушка…

Скрипач (в отчаянии). Вымыл.

Флейтистка (про себя). Омерзение!

Скрипач (бунтарски). Но…

Мать. Ой, ой, разве можно так лгать? Шейка грязная. Ну не стыдно тебе хотя бы перед пани?

Флейтистка. Уф-ф-ф…

Скрипач. …Но я маму (все слабее), я маме, я мамы, я… (со спокойствием отчаяния) я хочу умереть.

Флейтистка (про себя). Нет, я не могу на это смотреть, я не могу это слышать.

Мать. Ну что, ну что? Вы видите, как я мучаюсь с этим непослушным карапузом.

Скрипач (про себя). Нет, сначала я убью ее и себя и только потом умру.

Флейтистка (про себя). Еще немного, и мне сделается дурно.

Мать. Если ты не хочешь этого сделать для меня, то по крайней мере мог бы вымыть ушки, ручки и шейку, когда к нам приходит пани. Пани не любит грязнуль.

Скрипач (про себя). О боже, кончится это когда-нибудь?

Флейтистка (про себя). Бежать, бежать отсюда как можно скорее. (Громко.) Пропустите.

Мать. Что, вы уже уходите?

Флейтистка. Немедленно и бесповоротно.

Мать. Жаль, мне так приятно было с вами разговаривать. Но может быть, вы еще посидите?

Флейтистка. Ни за что на свете.

Мать. Ну, тогда, может быть, когда-нибудь заглянете?

Флейтистка. Никогда.

Мать. Ха, ну если вы спешите… Мы вас не задерживаем.

Скрипач. Останься! (Умоляюще.) Останься, пожалуйста!

Флейтистка. Вы не против, что я буду обращаться к вашему сыну только через вас?

Мать. А что, вы сердитесь?

Флейтистка. Нет, но ваш сын вызывает у меня чувство величайшего отвращения.

Мать. Почему же? Это такой милый, впечатлительный ребенок… А то, что он не любит мыться, это в конце концов…

Скрипач (слабым голосом). Перестаньте, мама.

Флейтистка. Хватит о причине. Итак, можете ли вы передать вашему сыну то, что я скажу?

Мать. Конечно, конечно, если вы не хотите с ним разговаривать сами… Хотя это как-то странно. И, как мать, должна заявить, что чувствую себя несколько задетой. Даже очень.

Флейтистка. Итак, прошу вас сообщить ему следующее: я весьма сожалею, что согласилась принять его приглашение, что согласилась прийти в его… то есть в ваш дом. Прошу добавить, что никогда не прощу себе этой ошибки. С этой минуты я прекращаю с ним знакомство в любой форме. В случае, если ваш сын попробует не выполнить мое желание, я не премину немедленно сообщить вам об этом.

Мать. Буду очень обязана. Это все?

Флейтистка. Все.

Мать. Я немедленно ему передам.

Флейтистка. И еще…

Мать. Да, слушаю, что еще?

Флейтистка. Что… что… ах!

Мать. Не стесняйтесь, пожалуйста. У моего сына нет от меня секретов. Так что еще?

Флейтистка. Ничего!

Мать. Хорошо. Я ему обязательно все передам. О, будьте спокойны. С большим удовольствием. Он наверняка обрадуется, мой малыш. Он вас так любит и уважает… Он старших уважает…

Флейтистка. Ох! (Быстрые удаляющиеся шаги.)

Мать (громко). До свидания. Мне было очень приятно! Пожалуйста, не споткнитесь, будьте внимательны на лестнице, смотрите под ноги!.. (Быстрые шаги, сбегающие по лестнице. Удар входной двери.) Ушла (пауза). Что с тобой? Ты грызешь ковер? Где это видано, чтобы брать ковер в рот! Это негигиенично. Тебе будет плохо!

Скрипач. Пусть мне будет плохо, пусть я заболею, умру…

Мать. Брось это немедленно.

Скрипач. Съем, съем весь… Ковер, диван… все съем, изгрызу, ах!

Мать. Ты голоден! Ведь достаточно только сказать. Я купила твою любимую цветную капусту.

Скрипач. Вы что, действительно не понимаете, что разбили мне жизнь? Пропало, все пропало.

Мать. Ты имеешь в виду… эту женщину?

Скрипач. Да, женщину, и именно ее, только ее! Ушла… нет ее… А все было так близко, так близко… Я этого вам никогда не прощу. Я поступлю во флот!

Мать. Ты несправедлив. Я делала все, чтобы ее задержать. Сам слышал. Но она не захотела. Ушла, потому что не захотела оставаться с тобой. (Скрипач рыдает.) Но может быть, это для тебя и лучше. Она тебя презирает, она сама мне об этом сказала. Я не хотела это повторять, но если ты еще питаешь какие-то иллюзии…

Скрипач. Хватит, хватит!

Мать. Она даже не хотела с тобой говорить. Не хотела говорить с тобой, с моим дорогим, любимым песиком…

Скрипач. Вы бы лучше помолчали!

Мать. Надо, чтобы ты взглянул правде в глаза. Чтобы ты понял, что на самом деле только я одна тебя люблю.

Скрипач. Что я должен делать?

Мать. Забудь о ней.

Скрипач. Забыть? Как забыть, когда я не могу ее забыть? Вы думаете, это так легко? Как забыть, когда я уже не имею права разговаривать с ней. Как забыть, когда я буду ее видеть, а она на меня даже не посмотрит. Разве в таких условиях… можно ее забыть?

Мать. Но у тебя есть выход!

Скрипач. Какой?

Мать. Стать артистом, не думать о женщинах и посвятить себя музыке.

Скрипач. Да! Да! Я поступлю в филармонию, стану первым или, на худой конец, вторым скрипачом. Буду с ней вместе в оркестре, будем вместе на репетициях и концертах, ежедневно, это нас соединит. Она меня простит. Не может быть, чтобы она не простила своего коллегу! Это прекрасная мысль.

Мать. Нет, ты должен стать солистом. Не какой-то там первой или второй скрипкой в оркестре, а солистом, великим прославленным виртуозом. Единственным. Я не допущу, чтобы ты играл в толпе каких-то там музыкантов и… музыканток. Ты будешь один на один с публикой, только ты и публика, без всяких флейт. Тогда мы уедем отсюда, это соседство недостойно тебя. Уедем в большой город. Все столицы будут твоими, мы поселимся в самой большой столице. Будем давать концерты по всему миру, ты и я. Вот тогда ты и забудешь ее.

Скрипач. Но я… не хочу ее забыть.

Мать. Почему?

Скрипач. Концерты, слава… это мне, может быть, и понравилось бы, конечно… Но это мне ее не заменит. Она и музыка — это разные вещи.

Мать. Поэтому она и не заменит тебе музыки.

Скрипач. Но зачем мне музыка?

Мать. Довольно! Тебе по-прежнему кажется, что ты еще можешь выбирать. А между тем у тебя уже нет выбора. Она тебя никогда не простит. Как-никак, я тоже женщина и в этом разбираюсь. Итак, тебе остается только музыка.

Скрипач. Музыка, искусство, когда я хочу жить, когда я жажду жизни…

Мать. Жаждешь, потому что не знаешь, чего жаждешь. Ты не знаешь, что такое жизнь, ты не знаешь жизни.

Скрипач. Именно. Так как же я могу ставить искусство выше жизни, если я ничего не знаю о жизни?

Мать. Но я знаю!

Скрипач. Это не одно и то же.

Мать. Я твоя мать.

Скрипач. Но из этого не следует, что мы двойники. Если бы мы были двойниками, я бы должен быть твоей матерью, а ты моим сыном, как я являюсь твоим сыном, а ты моей матерью. Абсурд.

Мать. На свет произвела тебя я.

Скрипач. Это заявление одной стороны, а тождество надо проверять с обеих сторон, иначе это никакое не тождество. Нет, я — это я, а ты — это ты. Мы разные и автономные. И с этим ты ничего не поделаешь. Ты ничего не можешь знать обо мне.

Мать. Хочешь цветной капусты?

Скрипач. Я не хочу цветной капусты, я хочу быть счастливым. Но я не представляю себе счастья… без нее.

Мать. От цветной капусты тебе стало бы лучше.

Скрипач. Флейта!

Мать. Какая флейта?

Скрипач. Она оставила свою флейту!

Мать. Опять этот дьявольский инструмент. Неужели я от него никогда не избавлюсь?

Скрипач. Она держала ее в своих руках, она на ней играла… (Извлекает из флейты несколько звуков.)

Мать. Не притрагивайся!

Скрипач. К ней прикасалась она!

Мать. Это омерзительно, омерзительно!

Скрипач. Ушла, а флейту забыла.

Мать. Ничего странного, она так спешила… А ты куда идешь?

Скрипач. К ней. Отнесу флейту.

Мать. Не смей!

Скрипач. Но, мама, она ей действительно нужна. Она флейтистка.

Мать. Ты никуда не пойдешь. Ты останешься дома.

Скрипач. Но, мама, мы не закончили (произносит название произведения для флейты и скрипки). Она и я.

Мать. Тогда ее заменю тебе я.

Скрипач. Вы? Но вы не умеете играть на флейте! Вообще ни на каком инструменте.

Мать. Молчи. А ну-ка дай мне эту флейту.

Скрипач. Вы ведь немузыкальная!

Мать. Садись, бери скрипку.

Скрипач. Вы не сумеете.

Мать. Не сопротивляйся. Мы будем играть. Я и ты. Я с тобой. Мы вдвоем.

Скрипач. Но это совсем не то, это совсем не то!

Мать. Итак, начинаем.

^{Скрипка продолжает играть произведение дальше, а вместе с ней звучат примитивные какофонические звуки флейты. Это длится минуту, пока музыка не смолкает.}

ЧАСТЬ II

^{Скрипичное соло — какое-то произведение Паганини или другое.}

Скрипач (произносит название произведения и фамилию композитора). …только на скрипке. Без флейты. О, как скучно. Вдобавок окно напротив закрыто и задернуто занавеской. Впервые с тех пор, как она там поселилась. До этого окно всегда было открыто, занавеску она никогда не задергивала, даже вечером, когда зажигала лампу, даже ночью. Но теперь она обиделась на меня и уже не хочет меня знать. Уже даже смотреть на себя мне не позволяет, даже издалека, даже тайно. Что стоило ей не лишать меня своего вида, не заслонять окно. Это не принесло бы ей никакого ущерба, это совсем не означало бы, что она на меня уже не сердится, но это дало бы мне маленькую надежду. А она занавесила окно, она пошла дальше, чем того требовала ее честь. Это значит, что все потеряно. Мне уже не на что надеяться. К сожалению, мама была права. Мне осталась одна музыка (пауза). А может быть, все-таки я должен стать знаменитым виртуозом? Если бы я стал знаменитым, она наверняка обратила бы на меня внимание. Моя слава не дала бы ей забыть обо мне. Мое имя было бы у всех на устах и постоянно раздражало бы ее, окружало бы со всех сторон. Правда, я жил бы в далекой столице, но однажды я согласился бы дать концерт в моем родном городе. Я выхожу на публику, надменный, во фраке, легкий поклон, буря аплодисментов. Все вытягивают шеи, стараясь увидеть того, кто когда-то жил здесь никому не известным подростком, а теперь на минутку вернулся как известный всему миру гений. Она находится среди них, в первом ряду. Нет, не в первом. Во втором или даже в десятом. Пусть смотрит на меня издалека, затерявшаяся в толпе, сравнявшаяся с толпой — она, которую я так выделил, которая когда-то была для меня единственным существом… Теперь она для меня одна из многих тысяч, даже не тысяч, миллионов! Ну и поделом, сама виновата. Зачем меня отвергла? Только теперь она видит, кого потеряла, только теперь чувствует свою страшную ошибку. Сколько бы она дала за то, чтобы вернулись прежние времена, ах, если бы она могла исправить свою ошибку. Но что прошло, того не вернуть. Я больше не думаю о ней, а она только теперь полюбила меня, теперь, когда все уже поздно.

Издалека слышен, голос женщины, напевающей старую сентиментальную песенку «Ты пойдешь верхом, а я долиной». Через минуту песенка смешивается со скрипичным концертом, потом скрипка смолкает и Скрипач начинает напевать.

Скрипач (напевает то тише, то громче). «…Ты зацветешь розой, ты зацветешь розой, а я калиной». (Лотом начинает вторить себе и далекому голосу, играя на скрипке.)

Мать (из глубины дома). Сынок, сынок, сыночек…

Скрипач (со вздохом). Да, мама.

Мать. Что это?

Скрипач (не переставая играть «Ты пойдешь верхом» — называет произведение для скрипки и фамилию композитора).

Мать. Нет, это уличная песня.

Скрипач. Действительно, я ошибся.

Мать. Кто-то поет во дворе.

Скрипач. Кто?

Мать. Служанка соседей.

Скрипач. Да.

Мать. Она тебе мешает. Сейчас я ей скажу, чтобы она перестала петь.

Скрипач. Нет, мама, не надо. Пусть поет. (Слышна перебранка двух женщин. Сначала высокий голос Матери, потом короткий ответ, сразу же заглушенный бурной тирадой Матери.) Поздно.

^{Перебранка продолжается. Слов разобрать нельзя, но характер ссоры отчетлив. Последний, внезапный крик Матери — и в завершение стук закрываемого окна в глубине дома.}

Мать. Ну, наконец-то, Теперь у тебя будет покой.

Скрипач. Спасибо, мама…

Мать. Я буду следить, чтобы тебе никто не мешал.

Скрипач. Хорошо, мама.

Мать. Если кто-нибудь посмеет тебе помешать, я его утихомирю.

Скрипач. Утихомиришь, мама.

Мать. Будь спокоен.

Скрипач. Я спокоен, мама (начинает играть на скрипке). Спокоен… Совсем я не спокоен. Если бы вы знали, что во мне происходит… К счастью, вы этого не знаете. Вы изгнали мою возлюбленную из дома, но изгнать ее из моего воображения вы не можете. Воображение — вот мое царство. Или же, наоборот, я — царство моего воображения? Иногда мне кажется, что это оно правит мной, а не я им. Оно все время подсовывает мне разные мысли и образы. Но разве я могу существовать вне своего воображения? Ведь все, что я ни подумаю о себе, все это мое воображение. И если я сам — продукт моего воображения, то что есть предметы и события, что есть остальной мир?.. Да, я есть мое воображение, а тем более остальной мир (слышны крики детей. Скрипка смолкает). Это дети во дворе.

Мать. Дети, тихо!

Скрипач. Ну вот, уже отозвалась.

^{Дети отвечают Матери общим издевательским криком.}

Дети. Э-э-э-э-э-э!

Мать. Идите играть в другое место.

Дети. Э-э-э-э-э-э!

Мать. Ой, дети, скоро у меня лопнет терпение.

Дети. Э-э-э-э-э-э (крик детей переходит в чириканье воробьев).

Скрипач. Может быть, в наказание она превратила их в птиц? А почему бы и нет, она ведь колдунья. Разве не наколдовала она меня из своего живота, в своем животе, как в реторте алхимика? Это называется материнством, а почему не колдовством? Неужели мы знаем о материнстве больше, чем о философском камне? Я существую, хотя не знаю, кто я, откуда и для чего. Поэтому почему бы не существовать философскому камню, разве только потому, что мы ничего о нем не знаем? Незнание не является достаточным доказательством несуществования чего-то, и я не вижу причины, чтобы ограничивать свое воображение, если оно не ограничивает нас. Если я не понимаю даже простейших вещей, почему я должен понимать вещи сложные. Нет принципиальной разницы между детьми и стайкой воробьев, поскольку и те и другие возникают в моем воображении. И нет разницы между моим воображением и воображением моей соседки, потому что она плод моего воображения вместе с ее воображением.

Флейтистка (тихо, интимно). Как он красив во фраке и снежно-белой манишке. Прекрасный и недоступный. Далекий, как на другой планете. Непредсказуемый, сосредоточенный на своем искусстве, ни на кого не обращающий внимания, даже на меня, но все обращают внимание на него. Взоры всех обращены к нему. Все слушают его музыку. Он противопоставил себя толпе. Он играет на скрипке, как будто бы у него тысяча рук. Какая энергия! А здесь все неподвижны. Все сидят неподвижно, как заколдованные.

Скрипач (тихо, интимно). Мне снилось, как будто бы я был на концерте. Скрипичный концерт (называет произведение композитора-романтика) в исполнении очень красивой скрипачки в розовом платье с кринолином (скрипичная музыка). Она стояла на сцене в свете рампы и играла это романтическое произведение серьезно, сосредоточенно и необыкновенно лирично.

Флейтистка. Все смотрят, и все слушают. Никто не шелохнется, никто даже не смеет громко вздохнуть. А я…

Скрипач. Из-за кулис выходит маленький горбун и бочком, пригнувшись, украдкой проскальзывает под кринолин, полностью скрывшись под ним. И ни один жест, ни трепет или дрожание век не выдали того, что артистка знает о его присутствии. Но я собственными глазами видел, как он туда проник.

Флейтистка. Я медленно, медленно приближаюсь к нему…

Скрипач. Неужели это был оптический обман? Концерт продолжается, по-прежнему блестящий, по-прежнему торжественный…

Флейтистка. …И становлюсь перед ним на колени.

Скрипач. …А может быть, нам только так казалось? Разве это возможно, чтобы она ни о чем не знала?

Флейтистка. …А он не прерывает концерт.

Скрипач. …И проходит много времени, прежде чем мы услышали, как она впервые слегка сфальшивила.

^{Слышен крик бродячего точильщика.}

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Эй, точильщик!

Скрипач. Ну да… (Перестает играть.)

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Идите отсюда!

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Здесь для вас никакой работы нет.

Точильщик. Ножи-и-и точи-и-им!

Мать. Слышали? Уходите!

Точильщик. Ножи-и-и…

Мать. Нет, нет, слышите? Ничего нет. Здесь для вас ничего нет!

Точильщик. Точи-и-им…

^{Крик точильщика затихает. Слышно скуление собаки.}

Скрипач. Бедный точильщик. Точильщик или собака? Был точильщиком, но, может быть, стал собакой. Это собака, собака… (Скуление собаки затихает в отдалении.)

Скрипач (опять начинает играть на скрипке). Ну разве я гений?.. Паганини, тот наверняка был гением. Его бюст установили в моей комнате вместе с моей колыбелью, чтобы я набирался, глядя на его гениальное лицо, благородного мраморного духа. Дух из мрамора — разве в этом нет противоречия? Дух не должен быть материальным. Но какой одухотворенностью веет от него, какой гений смотрит на меня днем и ночью. Голова у него действительно из мрамора, а мысли тоже мраморные? Какие мысли могут быть из мрамора? Иногда я просто не могу выносить эту его непревзойденную гениальность. Эта скульптура меня подавляет, мучает, она такая неменяющаяся, бессмертная… Его бессмертие меня угнетает. Я умру, а он останется, всегда такой же. Неменяющийся, бессмертный, гениальный… (Перестает играть.) Это невыносимо (пауза). А если пририсовать ему усы? Почему бы и нет, можно попробовать. Он действительно гениальный и бессмертный, но по крайней мере не будет неменяющимся (пауза). О да. У него совершенно другой вид. Кто знает, может быть, даже менее гениальный…

Паганини. А… а-а… а-а-а (слышно чихание).

Скрипач. Что это?

Паганини. Прости, мой мальчик. Как-то непривычно. …Эти усы меня щекочут. А… a-а… а-а-а…

Скрипач. Кто здесь?

Паганини. Никколо Паганини.

Скрипач. Живой?

Паганини. Если еще не совсем живой, то уже и не совсем мертвый.

Скрипач. Ты разговариваешь со мной, я слышу твой голос… А я думал, ты памятник.

Паганини. Был памятником, пока ты не пририсовал мне усы.

Скрипач. Но разве ты не просто памятник с усами?

Паганини. Нет. Памятник без усов, которому пририсовали усы, это уже не памятник. Я сам убедился в этом минуту назад. А… а-а… а-а-а…

Скрипач. Я не хотел… Я не знал… Прошу прощения.

Паганини. За что?

Скрипач. За то, что я осмелился, что не уважил уважаемый монумент…

Паганини. Вот именно. Ты нарушил мою монументальность.

Скрипач. Я оскорбил…

Паганини. …Осквернил, унизил и испакостил. Пусть бог вознаградит тебя за это.

Скрипач. Как это, ты на меня не сердишься?

Паганини. Наоборот, я тебе благодарен. Что такое памятник? Застывшая идея. Раз и навсегда. Навеки. Только это, и ничего другого. Неподвижность и абсолют. А неподвижность, вечность и абсолют — это смерть. А… а-а… а-а-а… (Чихает.) Как прекрасно вот так взять и просто чихнуть от души, когда целое столетие был мертвечиной, мраморной вещью. Снова чувствовать, жить. Ты вернул мне жизнь!

Скрипач. Усами?!

Паганини. Для начала хватит. Принципом памятника является постоянство. Ты нарушил этот принцип, поскольку усы не были заложены в вечную и абсолютную идею. А у меня усы, у меня усы! Этого никто не предвидел!

Скрипач. Мне кажется, что у тебя несколько смешной вид… с этими усами…

Паганини. Что поделаешь. Я ожил, и это стоит многого. А что, у меня действительно смешной вид?

Скрипач. Немного глуповатый.

Паганини. Тебе кажется? А я думал, что они мне скорее идут.

Скрипач. Может быть, это дело привычки. Я привык видеть тебя без усов.

Паганини. Вот видишь. Все из-за этого проклятого памятника. У тебя зеркало есть? Я хотел бы посмотреть, действительно ли я выгляжу глупо?

Скрипач. Хочешь увидеть себя в зеркале? Ты, историческая личность? Пустое!

Паганини. Конечно. А почему бы и нет? Это лучшее доказательство того, что я перестал быть памятником, если мне не чужды такие человеческие слабости. Подай-ка мне зеркало и гребень.

Скрипач. Зеркало там, на стене.

Паганини. Дай мне руку. После ста лет пребывания в одной позе я немного окаменел. Я должен снова научиться ходить.

Скрипач. А где твои руки и ноги. Ведь у тебя нет ни рук, ни ног.

Паганини. Да, действительно. Обрезали мне руки и ноги и вдобавок думали, что этим осчастливят меня. Но теперь, когда я ожил, все еще удастся вернуть. Функция создает органы, это закон эволюции. Только подай мне свою руку, чтобы я пожал ее своей рукой, той, которой еще не существует, но которая будет вызвана нашим рукопожатием. Только подай мне руку, и увидишь, что встретишь мою. Для тебя это просто жест, а для меня — жизнь.

Скрипач. Подожди, дай собраться с мыслями, все произошедшее такая неожиданность… Я был уверен, что ты уже никогда не перестанешь быть памятником.

Паганини. Я тоже.

Скрипач. Но поскольку ты им быть перестал, поскольку это оказалось возможным, то возможно и то, что я перестану быть никому не известным молодым скрипачом.

Паганини. Не исключено. О che vita, che gióla!

Скрипач. Скажи мне, что ты думаешь о моей игре?

Паганини. Ну что тебе сказать?

Скрипач. Хорошо ли я играю?

Паганини. Так себе.

Скрипач. Я хочу знать правду.

Паганини. Мой мальчик, ты только подумай, кому ты задаешь этот вопрос. Если бы ты задавал его равному себе, тогда бы ты мог еще ожидать ответа. Но я — величайший скрипач всех времен, единственный в своем роде, и все, что ниже моего уровня, для меня не существует. Ничто не является более или менее хорошим, более или менее плохим. Просто ничего нет. Ничего, nihil, niento, punto. Как же ты хочешь, чтобы я отвечал на твой вопрос.

Скрипач. Завидую тебе.

Паганини. Ты хотел бы быть гением?

Скрипач. Естественно.

Паганини. А зачем?

Скрипач. Как это, зачем? Потому что я человек.

Паганини. Вот именно. И этого тебе недостаточно? Это уже очень много, это все. Иметь возможность двигаться, дышать, есть, чувствовать боль и радость…

Скрипач. Человек? Что в этом такого? Каждый является человеком. Быть человеком мне мало. Я хочу быть чем-то большим, а следовательно, человеком выдающимся. Кто является человеком выдающимся? Артист… Но столько существует артистов… Поэтому надо быть выдающимся среди выдающихся. То есть гением. Единственным и неповторимым. Да, я хочу быть гением. Иначе мне не стоит быть ни человеком, ни артистом.

Паганини. А разве гениальность имеет цвет, запах, вкус? Разве она твердая, мягкая или шелковистая? Разве можно ее есть, сесть на нее, завернуться в нее, когда холодно, или спать на ней? Спустить ее на воду, сжечь в печи? Гениальность — ничто. Обыкновенное яблоко стоит больше, чем гениальность.

Скрипач. И это говоришь ты? Ты, гений?

Паганини. Я, именно я. Потому что у меня в этом деле опыт. Если бы ты провел последние сто лет в форме мраморного обрубка, ты тоже не говорил бы глупости. Гениальность… Знаю, чем это кончается. А начинается так невинно… Ты живешь, но тебе этого мало. Тебе кажется, что искусство — что-то более важное, что-то лучшее. Но при этом тебе нужны слава, женщины и деньги, поэтому ты начинаешь делать карьеру. И если бы ты еще мог остановиться в определенный момент… Но нет, это тебя затягивает. Постепенно ты становишься рабом своего искусства, а оно требует все больше. Раньше ты был недоволен своей жизнью, теперь в наказание твое искусство недовольно тобою. Поэтому ты стараешься изо всех сил, но не успеваешь. А тем временем ты уже сделал карьеру, сам не зная когда. У тебя уже есть все, чего ты хотел: слава, деньги и женщины, но ты не в состоянии этим пользоваться, потому что все больше занят искусством. Тогда о тебе говорят, что ты сублимируешься, в то время как у тебя уже просто ни на что нет ни сил, ни времени, ни желания. И ты даже не заметишь, как тебя в конце концов превратят в кусок мрамора. А потом тебя посадят на какую-нибудь полочку, которая называется пьедесталом, по тебе начнут ползать мухи, и тебе уже ни почесаться, ни чихнуть, потому что ты окончательно сублимированный. И так навеки. Теперь ты знаешь, чем кончается гениальность.

Скрипач. Нет, я тебе не верю, это все демагогия, тенденциозное и злобное изображение проблемы. Ты уговариваешь меня, чтобы я ценил природу выше искусства, в то время как именно природой я сыт по горло. Я испытываю к природе отвращение, отвращение к этой липкой и омерзительной, гнилой и дегенеративной природе, к этому слепому копошению, умиранию и размножению. Ты говоришь, что гениальность — абстракция? Тем лучше, потому что у нее нет тела. У нее нет цвета, вкуса и запаха? Прекрасно, это значит, что она чиста. Ты говоришь, что искусство гасит страсти? Браво, я ничего большего и не хотел, как избавиться от них. У меня их даже слишком много, и я не знаю, что с ними делать. А впрочем, ты все время говоришь о себе, как если бы на свете не было других людей. А ценности, которые создает гениальный художник и передает их обществу? А культура, подобная общему дому?

Паганини. А ты случайно не влюблен? (Напевает.) О bella carina — un baccio mi dai…

Скрипач. Я? Влюблен?

Паганини. Да. И к тому же без взаимности.

Скрипач. Я не влюблен, и ваши инсинуации неуместны. Это к нашей теме не относится. Я хочу быть гением — и точка.

Паганини. Ну так будь им, будь! Будь гением и не кричи.

Скрипач. Как это?

Паганини. Обыкновенно. Будь гениальным!

Скрипач. Хорошо, а как это делается?!

Паганини. Никак не делается. Гением бывают.

Скрипач. Тебе легко сказать: бывают. А как? Объясни.

Паганини. Охотно. Итак… прежде всего… надо… Нет, не знаю. Я хотел бы тебе помочь, но я действительно не знаю, как.

Скрипач. Ты гениален и не знаешь, что это такое?

Паганини. Не имею понятия. Впрочем, я никогда над этим не задумывался. Это, должно быть, что-то такое во мне.

Скрипач. А значит, что-то, что есть в тебе, но могло бы также в тебе и не быть?

Паганини. Разумеется.

Скрипач. То есть если бы не было в тебе, могло бы быть где-нибудь еще…

Паганини. Возможно.

Скрипач. Значит, в ком-то другом?

Паганини. Вероятно.

Скрипач. Дай мне ее.

Паганини. Как я должен тебя понимать?

Скрипач. Буквально. Дай мне свою гениальность. Подари мне ее.

Паганини. Ты шутишь…

Скрипач. Нет, я говорю серьезно. Поскольку ты в ней не нуждаешься. И даже поскольку ты ее не выносишь, потому что она довела тебя до печального состояния бессмертия… Поскольку ты на нее жалуешься… Ты от нее освободишься, а я на этом выиграю.

Паганини. И все-таки я к ней привязан…

Скрипач. Ты должен быть мне благодарен. Мне полагается маленький подарок.

Паганини. Тем не менее мне как-то неловко с ней расставаться, с моей гениальностью. Как-никак без нее я не был бы Паганини.

Скрипач. Но ты ведь хочешь опять стать человеком? Смертным человеком? И без моей помощи это тебе никогда не удастся. Итак, выбирай: или ты отдашь мне свою гениальность, а я взамен подам тебе мою руку, чтобы ты мог сойти с пьедестала, или я не пошевелю и пальцем и оставлю тебя там, где ты находишься и где тебе так неудобно. Выбирай.

Паганини. Это шантаж?

Скрипач. Нет, это условие. Я предлагаю тебе честный обмен ценностями: искусство за жизнь, жизнь за искусство.

Паганини. Решено… Я знаю, чего стоит одно и другое. Твое легкомыслие должно пробудить во мне угрызения совести. Нехорошо пользоваться легкомыслием неопытного юноши. Но я хочу жить, и это сильнее, чем угрызения совести. Я не виноват в том, что, несмотря на устрашающий пример, ты сам ищешь своей гибели. Не вижу причины уберегать тебя вопреки твоему желанию, с уроном для себя же самого. Пусть будет по-твоему. Каждый отвечает за себя.

Скрипач. Значит, договорились?

Паганини. Договорились.

Скрипач. И твой гений переходит в мою исключительную собственность?

Паганини. Бери его себе, и пусть он тебе служит.

Скрипач. О, не беспокойся, я использую его по назначению.

Паганини. Руку!

Скрипач. Вот она (подает руку Паганини, который протягивает ему внезапно появившуюся свою. Оказывается, что у него есть и ноги).

Паганини. Я жив!

Скрипач. Я гениален!

Паганини. Подведи меня к зеркалу. Меня так долго рассматривали, что я потерял себя из виду. Меня рассматривали до тех пор, пока мои собственные глаза не окаменели. Пусть они снова посмотрят сами на себя и перестанут быть мухами в янтаре, безделушками, салонной галантереей.

Скрипач. В моей голове произошло что-то необычное. Я вдруг стал слышать и понимать совершенно иначе, чем за минуту до этого. Да, я был довольно умным, до того, как в меня вошла гениальность. Я еще не знаю, что я сделаю, но я уверен, что все, что я сделаю, будет одновременно и произвольным, и обязательным. Да, это действительно немного ненормально. Но то, что я сделаю, будет необычайным и поразительным, но вместе с тем таким же бесспорным, как сама жизнь. Возможность, свобода и необходимость переплавились в один металл моего гения. Какая удивительная уверенность в себе!

Паганини. Неплохо, совсем неплохо! Ты преувеличивал, говоря, что усы мне не к лицу. Конечно, можно немного изменить фасон. Но в целом они мне идут.

Скрипач. Что там за тип кривляется перед зеркалом? Мне смешны его гримасы, его убогое вульгарное кокетство.

Паганини. Ты обещал мне гребенку.

Скрипач. Вот тебе гребенка. Насколько мелки и ограничены люди.

Паганини. Che bella sono… Нет ли у тебя немного помады?

Скрипач. Нет у меня никакой помады! И перестань морочить мне голову разными глупостями! Меня распирает от таланта.

Паганини. Я же тебя предупреждал.

Скрипач. Мне необходимо искусство! Я сойду с ума, если немедленно не дам выхода сублимированной жажде творчества. Где моя скрипка?

Паганини. Играй, играй и успокойся. А я тем временем причешусь.

Скрипач. Животное (слышны скрипичные вариации. Через минуту раздаются звуки бодрого марша. Военный оркестр приближается и заглушает скрипку). Что… что это такое, этот шум…

Паганини. Военные! Целый полк с оркестром впереди идет по городу. Военная музыка!

Скрипач. Музыка? Это? И это вульгарное громыханье ты называешь музыкой? Эту бронзу в честь железа и жесть во славу олова? Этот стук для грохота и рев для шума? Эти взбесившиеся трубы и распоясавшиеся бубны — это музыка?

Паганини. Самая прекрасная музыка, которую когда-либо я слышал. Впрочем, не называй это музыкой, если не хочешь. В музыке нет никакого смысла. В ней мощь, в ней сила, в ней по улицам города проходит воплощенное могущество. Толпа стоит вдоль тротуаров и кричит приветствия. Она любит грозную и властную витальность, восхищается ею и ей отдается. И она права. Слышишь ее голос?

Скрипач. Хорошо. Даже слишком. От этих грубых звуков, издаваемых убийцами, лопаются барабанные перепонки моих нежных, моих образованных, моих рафинированных ушей артиста!

Паганини. Там идут по крайней мере три батальона, не считая оркестра. Три тысячи штыков блестят на солнце.

Скрипач. Три тысячи скотов. Всмотритесь в их немытые тела, перепоясанные ремнями из кожи животных. Быстрыми движениями они доводят до столкновения деревянные палки с ослиной шкурой. Смердящий ветер из забродивших внутренностей протискивается сквозь заслюнявленные трубы, вызывая блеяние, похожее на блеяние баранов. И тебя это восхищает?

Паганини. Да! Обращаю твое внимание, что струны твоей скрипки тоже сделаны из бараньих кишок.

Скрипач. Но они не издают бараньих звуков. Бараньи кишки я превращаю в искусство, из материи я создаю нематериальные ценности. Я не поклоняюсь телу слепо, а, смирив его, превращаю в дух.

Паганини. Хе-хе, каждое из этих трех тысяч лезвий в любую минуту может превратиться во что-то еще более баранье, чем струны твоей скрипки, и менее полезное, чем бараний окорок. И что тогда с твоим духом?

Скрипач. Ну тогда иди и будь мясником, а меня оставь в покое, у меня нет времени для разговора с хамом. Мама, мама! Этот оркестр мне мешает! Я не могу играть, не могу творить, мама, сделай что-нибудь!

Паганини. Ну тогда брось скрипку и становись офицером. Женщины любят военных. Кто знает, может быть, даже больше, чем артистов. Идем со мной. Идем на улицу и сольемся с толпой. Будем жить!

Скрипач. Мама, мама, утихомирь их! У меня начнутся судороги, я потеряю слух, я сойду с ума, если они немедленно не перестанут!

Паганини. Не хочешь? Черт с тобой. Я не нуждаюсь в твоем обществе. Я пойду один.

Скрипач. Ступай и не возвращайся! Чтобы я тебя здесь больше не видел, невежда! Догоняй уличных мальчишек, которые бегут за военными, как дворняжки за баранами (оркестр удаляется). Спеши, а то уйдут, и ты упустишь свой шанс!

Паганини. Это было бы ужасно. Эй, подождите меня!..

^{Голос Паганини затихает вдали вместе с оркестром.}

Мать. Ты звал меня?

Скрипач. Да, мама.

Мать. Здесь кто-то был? Я слышала чьи-то голоса.

Скрипач. Был, но ушел и уже не вернется. Сейчас я один.

Мать. Ты бледен и взволнован. У тебя, наверное, температура.

Скрипач. Мама, я должен тебе сказать что-то очень важное.

Мать. Что-то случилось?

Скрипач. Я гениален.

Мать. Наконец-то! Слава богу.

Скрипач. До последнего времени я не был гением, но теперь я им стал. Решительно и бесповоротно.

Мать. А я никогда в этом и не сомневалась, только ты не хотел верить.

Скрипач. Я сомневался, потому что у меня есть воображение. Только теперь я понял, что воображение можно превратить в уверенность. Это воображение формирует реальность, а не наоборот. Великое открытие!

Мать. Конечно, ты гениален. Но не преувеличиваешь ли ты немного со своим воображением?

Скрипач. Нисколько. Даже моего воображения не хватит, чтобы предвидеть все последствия этого открытия.

Мать. Я боюсь за тебя. Ты так возбужден… Может быть, ты примешь лекарство? Или ляжешь и попробуешь заснуть?

Скрипач. Заснуть? Теперь, когда я поверил в себя? Нет, я должен бодрствовать и быть готовым.

Мать. К чему?

Скрипач. Ко всему, что последует сейчас из моей веры, или уверенности, или реальности (звонок во входную дверь).

Мать. Кто-то звонит. Наверно, опять какой-нибудь старьевщик.

Скрипач. Кто бы он ни был, он посланник моей судьбы, а с этого времени я сам руковожу своей судьбой. Следовательно, это мой посланник. Не медли, мама. Немедленно впусти его и приведи ко мне (звонок).

Мать. Бедный ребенок… Это от переутомления (звонок). Впущу его, а потом выгоню. Иначе он никогда не перестанет звонить (звонок, Мать выходит).

Скрипач. Раньше она меня вела, а я не успевал за ней. Теперь она не успевает за мной. Но это ничего. Теперь я подобен пароходу, который заберет на палубу не только маму, но и всю реальность вместе с багажом. Пара у меня хватит.

Мать (в соседней комнате). Ради бога, простите, что у меня такой беспорядок. Но я не ожидала… Какая честь, какая честь!

Директор филармонии. Ничего, ничего.

Мать. Я сейчас его позову.

Директор. Я, случайно, не помешал? Я пришел без предупреждения.

Мать. Ну что вы! Я сейчас ему скажу, он так обрадуется…

Директор. Будьте добры…

^{Мать входит в комнату Скрипача.}

Скрипач. Кто это?

Мать. Директор филармонии собственной персоной.

Скрипач. Впустить.

Мать. Ты с ума сошел. Это он ждет тебя.

Скрипач. Это я жду его.

Мать. Может, ты все-таки потрудился бы выйти к нему? Это нехорошо, от него зависит твоя карьера.

Скрипач. Долго я буду ждать? (Стук в дверь.)

Директор. Можно?

Скрипач. А, вот и вы. Подойдите ко мне, дружок.

Мать. Дружок?.. Как ты разговариваешь с господином Директором? Простите его, пожалуйста, он такой нервный. У него иногда бывают приступы.

Директор. Наоборот, мне очень лестно, что Маэстро назвал меня другом. А кроме того, какой гений без сверхвпечатлительности?

Скрипач. Ты слышала, мама?

Мать. Слышала, но ничего не понимаю. А не шутит ли господин Директор?

Директор. Шучу? Над Маэстро? Мне не до шуток. Я всего лишь бедный чиновник, слуга его таланта, гном перед гигантом.

Скрипач. А на это что вы скажете, мама?

Мать. Это… это нехорошо, стоять в пальто…

Скрипач. Сними пальто, мой добрый гном.

Мать. Добрый…

Директор. Вам плохо?

Скрипач. Мама онемела от удивления. Это следствие той бесцеремонности, с которой я обратился к вам. Но это нам на руку, она не будет нас прерывать. Итак, в чем дело, мой забавный добрячок?

Директор. Ха-ха, Маэстро в хорошем настроении. Речь идет о вещи, которая покажется Маэстро пустяком, но для всех нас она имеет огромное значение. Приближается юбилей нашего города, знаменательная дата, и мы хотим отметить ее большим торжественным концертом в нашей филармонии. В связи с этим муниципалитет, отцы города, а также широкая публика, не говоря о моей скромной особе, позволяем себе надеяться, то есть предложить…

Скрипач. Короче, короче…

Директор. …что Маэстро согласится выступить с концертом.

Скрипач. Хм… Смелая мысль.

Директор. Мы знаем, что не по чину берем. Весь мир ждет Маэстро, и многим столицам было бы лестно принять Вас у себя. Многие королевские дворы охотно бы сняли в почтении перед Маэстро шляпы взамен того, о чем мы смеем просить. Увы, мы знаем свое место. Наш город не столица и не королевский двор, но если мы осмелились обратиться к Маэстро, то совсем не потому, что считаем себя достойными. Наоборот, мы недостойны Маэстро. Но именно поэтому мы жаждем, чтобы Маэстро поднял нас и облагородил, чтобы сделал нас более достойными, чем мы есть. Не награды просим, а милости.

Скрипач. Хорошо сказано, я подумаю.

Директор. Мы можем надеяться?

Скрипач. Ответ получите, когда придет время.

Директор. А когда это будет?

Скрипач. Когда я захочу. На сегодня хватит.

Директор. Буду ждать в полном неведении, но и с надеждой, потому что Маэстро не дал подтверждения, но и не отказал. Я могу идти?

Скрипач. Я отпускаю вас без всякого сожаления. Прощай, гном.

Директор. Уходя, я оставляю надежду. Адьё, Маэстро.

Скрипач. Ну ладно, хватит.

Директор. Мадам… (Ретируется задом. Спускающиеся по лестнице шаги.)

Мать. Что значит этот фарс?

Скрипач. Ничего особенного. Я получил ангажемент. Мне предложили очень неплохие условия.

Мать. Вот я и спрашиваю, что значат эти разглагольствования о Маэстро, дворах и столицах? Что все это значит?

Скрипач. Ты сама видишь, какой у меня успех. Он гораздо больший, чем я предполагал. Мое воображение превзошло само себя.

Мать. Это какая-то подозрительная дурацкая игра.

Скрипач. Мама, я же тебе уже объяснял: с сегодняшнего дня реальность будет складываться в соответствии с моим воображением.

Мать. Тем хуже. Видеть реальность в твоем воображении? Этого еще не хватало.

Скрипач. Ей-богу, я не понимаю тебя, мама. Ты должна скорее радоваться, что у меня будет сольный концерт… Я перестану быть неизвестным скрипачом и начну делать карьеру.

Мать. Ты?

Скрипач. Я! Я! Что в этом странного? Разве я не гений?

Мать. Конечно, конечно. Но карьеру, так быстро, ни с того ни с сего…

Скрипач. Самое время. Я уже не ребенок.

Мать. Для меня ты всегда ребенок. Кто тебе сказал, что ты перестал им быть? Кто тебе внушил такие мысли? Кто восстановил тебя против меня?

Скрипач. Но, мама, ты сама! Ты сама уговорила меня, чтобы я посвятил себя музыке и сделал карьеру. Ты сама утверждала, что я гений! Я не могу быть одновременно и гением и ребенком.

Мать. Почему?

Скрипач. Потому что одно противоречит другому. Или гений, или инфантильность. Или зрелость и творчество, или задержка в развитии, дефективность и кретинизм. В конце концов я должен решиться.

Мать. Для меня ты всегда будешь младенцем. Хоть и гениальным, но ребенком. Ребенком, хоть и гениальным. Всегда тем же самым.

Скрипач. Для тебя, но не для мира.

Мать. Так зачем ты хочешь идти в мир? Почему ты хочешь уйти от меня, если там, в необъятном мире, тебя ожидают одни конфликты? Разве не лучше остаться со мной, если я могу гарантировать тебе нежность и признание без хлопот и разочарований? Пусть все останется по-старому, ты будешь играть, а я буду слушать и восторгаться, не лишая тебя одновременно материнской любви. Разве нам было плохо вместе все эти годы? Можешь на меня положиться, потому что для меня ничего не изменилось и не изменится. Зачем тебе вся эта карьера?

Скрипач. Именно. Все эти годы… Все эти годы моего одиночества, моей печали, вся эта моя жизнь, которую я провел в заточении, отказавшись от всего, что не было музыкой… Должны ли они продолжаться? И это навсегда, до самой смерти? К чему же мне тогда самоотречение, аскетизм, эти муки, если не для того, чтобы когда-нибудь, в один прекрасный день, наконец выйти отсюда! Выйти! Выйти! Высвободиться из этой тюрьмы, выбраться на свет, на солнце!

Мать. Нам было так хорошо… Ты здесь, в своей комнате, а я рядом, за дверями. Слушала твою музыку, только ты и я. Или ты думаешь, что кто-нибудь будет слушать тебя лучше, чем я? Что где-нибудь ты найдешь лучшую публику? Даже если достигнешь успеха в этом необъятном мире, о котором ты так мечтаешь, всегда найдутся такие, которые откажут тебе в таланте и будут поносить, оговаривать…

Скрипач. Плевал я на них. Мне бы только добиться признания, а потом хоть потоп. Мне нужен успех, но в качестве орудия. Слава — это ключ к миру, сама по себе она ничего не стоит. Мне бы только открыть этот сейф, в котором спрятана от меня жизнь, свершения, а ключ я выброшу в окно. Он будет мне не нужен, когда придет слава!

Мать. Ты сейчас себя выдал. Я с самого начала подозревала, что ты что-то от меня скрываешь. Ты говорил об искусстве, карьере, но я чувствовала, что речь идет о чем-то другом. Я чувствовала, что ты что-то замышляешь против меня, но я не знала, куда ты метишь. О, теперь я знаю, для чего нужна тебе карьера. Ты хочешь сбежать от меня, но вовсе не в мир, а к ней… К ней, к ней… К той женщине…

Скрипач. Мама…

Мать. Молчи. Теперь я знаю все…

Скрипач. Но, мама, так же нельзя, подумай. Заперла меня в этой комнате, до того, как я еще научился ходить и говорить. Всунула мне в руки скрипку и велела стать артистом, велела заниматься, заниматься без отдыха, отказавшись от всего, а я был послушным. Потом ты потребовала, чтобы я отрекся от любовницы и сделал карьеру. Хорошо, я согласился. Теперь я хочу сделать карьеру, а ты велишь мне отказаться от карьеры и устраиваешь мне скандалы. Ты непоследовательна.

Мать. К свету… к солнцу… Теперь я знаю, что это за свет и солнце. Зачем эти метафоры? Зачем эти уловки и вранье?

Скрипач. А ты думала, что я останусь в этой темнице, в этой подвальной затхлости, в этой могиле?

Мать. Ну-ну, говори дальше. У меня темница, у меня затхлость и могила, а у нее свет и солнышко. И что еще? Наверное, ручейки, цветочки и птички? Не жалей себя, мой забавный альбомный поэт.

Скрипач. Хорошо! Ну тогда и я скажу. Тогда и я скажу, что знаю, а я кое-что знаю… Вы думаете, что я не догадывался, зачем вы втянули меня во всю эту историю с артистом? Я не слепой и не идиот. Вы думали, что я навсегда останусь недоделанным начинающим скрипачом. Что я всегда буду жить у мамы, разучивать безнадежные концерты, которые никто не хочет слушать. Потому что в глубине души ты не только никогда не считала меня гением, но даже и способным, ты никогда в действительности не верила в меня, хотя лицемерно внушала мне мысль насчет моей гениальности. Именно в этом и состоял твой план: разбудить во мне амбиции, которые я никогда бы не смог удовлетворить. Ты рассчитала, что я не в состоянии получить международное признание, я буду все время искать его у тебя, что это привяжет меня к тебе, прикует навеки — моя собственная слабость, страх перед миром и беспомощность. Ты хотела, чтобы я был твоей собственностью, пожизненным рабом. Вещью.

Мать. Ты меня обижаешь. Я все делала для твоего же блага. Я знала, что ты слабый и беззащитный, и хотела тебя уберечь, вместе с тем не раня твоего чувства. Я обеспечила тебе покой и безопасность, внушив тебе убеждение в твоей исключительности, и вместе с тем не подвергая тебя испытаниям, которых ты не выдержал бы и которые тебя просто убили бы. Потому что во всем твоем обвинении только одно правда: таланта у тебя нет.

Скрипач. Неправда!

Мать. Увы. Ни на грош. И пусть у тебя не остается никаких сомнений, мой дорогой.

Скрипач. Ты это говоришь, чтобы меня удержать!

Мать. А разве могла я говорить тебе об этом раньше? Я? Твоя мать? Но теперь, когда ты решаешься на безумный шаг, когда ты хочешь уйти, я считаю своей обязанностью сказать тебе об этом, хотя мне это и не легко. Да, я хочу тебя удержать, но только для твоего же блага, поскольку у тебя нет таланта.

Скрипач. Лжешь, лжешь намеренно, это твоя месть за мой бунт! Я не верю тебе, что у меня нет таланта, как не верил тебе когда-то, когда ты мне внушала, что я гений.

Мать. Значит, тебе не нужна правда только для того, чтобы мне не верить, чтобы отвергать все, что я тебе ни скажу. Чтобы мне перечить. Ты капризный, ужасный, непослушный ребенок.

Скрипач. Но я гений.

Мать. Как это, еще недавно ты им не был, а сейчас вдруг стал?

Скрипач. Это мое дело. Впрочем, гений я или нет, но я кузнец своего счастья. Я не поддамся, я освобожусь, я отсюда уйду!

Мать. Никуда ты не уйдешь!

Скрипач. Так будет (слышно ржание лошади). Мать. Что это?

Скрипач (глядя в окно). Императорский жеребец. Оруженосцы подводят его к дому. Он уже оседлан. Оруженосцы держат его на коротком поводке, возле морды. Ах, как он приседает, выбрасывая перед собой передние копыта… Великолепное, благородное животное.

Мать. Ты что, сошел с ума?

Скрипач. Сама посмотри, если не веришь (конское ржание).

Мать (выглядывая в окно). Откуда он здесь взялся? Скрипач. Ну что?

Мать. Здесь, перед моим домом?

Скрипач. Это император, сам император прислал его за мной. Коня и свиту (конское ржание). Ну, довольно. У меня нет времени.

Мать. Уходишь?

Скрипач. Уезжаю. Пешком ходят простолюдины. Мать. Покидаешь меня…

Скрипач. …Верхом на лошади. Меня ждет император.

Мать. Ха, если император… (Слышны фанфары.) Скрипач. Уже подают мне сигнал.

Мать. Разве ты должен?

Скрипач. Я хочу, мама.

Мать. Твоя воля… Возьми шарф, сегодня холодно. И не скачи галопом, а то простудишься…

Скрипач. Ничего со мной не будет (фанфары). Опять зовут.

Мать. Я всегда боялась, что тебя у меня отнимут. Ты был мой, но вечно это продолжаться не могло. Такого человека, как ты, нельзя иметь только для себя. Твое величие забирает тебя у меня.

Скрипач. Так значит, ты понимаешь, мама, что я должен ехать? А теперь прощай.

Мать. Не забывай меня.

Скрипач. Никогда (хлопанье двери. Быстрые шаги вниз по лестнице. Хлопанье входной двери. Фанфары. Удаляющийся топот конских копыт).

Мать. Вот я и осталась одна…

ЧАСТЬ III

^{Шум публики перед концертом}.

Директор филармонии (начинает речь. Шум затихает). Уважаемые граждане, отцы города, гости. Дамы и господа, а также ты, дорогая молодежь. Мы собрались здесь, чтобы отметить юбилей нашего города. Эта годовщина наполнена высоким и многогранным значением. Urbs urbis, civitas — civitatis. Когда наши предки оставили лесные и полевые пределы, чтобы основать городскую общину, какие цели их вели? Безусловно, нарождающийся дух, spiritu — spiritus, подсказал им этот принципиальный шаг по пути к полной реализации рода человеческого, gens humana. Я не хочу этим сказать, что пастухи и оратаи в догородской период не заслуживают нашего уважения. И тем не менее только город, наш город, дал начало настоящей цивилизации. Только в стенах города, нашего города, отделившись от естественного мира, не зависимый от природы человек впервые встретился с другим человеком без посредничества стихий. Уже не совместная борьба с природой, но торговля и ремесла, наука и администрация стали основами человеческого общения. Природа полностью отступила перед человеком, и общество стало, — если так можно выразиться, единственной естественной средой. А что является вершиной этого процесса? Ответ я вижу здесь, в этом зале. Так вот, вершиной этого процесса, окончательным триумфом над косностью природы является… (Шум в зале.) Да, да, вы угадали, уважаемые дамы и господа!.. Является искусство. Не то, которое вначале стонало в ярме религиозных предрассудков и примитивных страстей, служило магическим верованиям и предрассудкам непросвещенного разума или зову крови. Но искусство, наконец освободившееся, чистое и самодостаточное, служащее лишь самому себе, искусство не сакральное, но святое, дух духом оплодотворяющее, если так можно выразиться. Чистое искусство, или квинтэссенция рационализма. И если мы через минуту услышим концерт (произносит название концерта) в исполнении нашего молодого виртуоза, то это будет больше, чем обыкновенный концерт. Это триумф духа над материей, триумф вечного города над уходящим варварством (продолжительные аплодисменты). Как хорошо нам, когда мы встречаемся здесь, под сводами вот этой нашей святыни, если мне позволено так ее назвать, ибо слово «святыня» относится к устаревшему словарю, словарю составленному, nota bene во времена религиозного культа, во времена, когда культура являлась светской религией, если можно так выразиться. Этот молодой жрец… то есть вовсе не жрец — пожалуйста, обратите внимание, что это только сравнение, но совсем не одно и то же, — будет посредником между вами и божеством чистого искусства, которое отнюдь не является божеством. Сосредоточимся и, сосредоточившись, примем участие в этом богослужении, которое, упаси боже, не является богослужением, а только напоминает богослужение. Ибо, как я уже сказал, здесь нет места для всякой трансцендентальности[3], а человек будет лишь выражать себя во славу человека, то есть вашу славу, дорогая публика, а при случае и мою. Сосредоточиться же вам будет легко, потому что вы уже сосредоточены, здесь, в этом зале. Уважайте культуру, и она будет уважать вас. И у вас не будет с этим больших трудностей, потому что вы люди культурные (аплодисменты). Да, культурные. В этом нет ни малейшего сомнения. Это видно с первого взгляда. Об этом свидетельствует ваше платье, в частности платья женщин. Достаточно посмотреть на восхитительную беличью накидку во втором ряду… (аплодисменты). Хотя я колеблюсь, не отдать ли пальму первенства вон тому великолепному норковому палантину в третьем ряду… (Шум восхищения «а-а-а»… и аплодисменты), чтобы оценить уровень. Достаточно втянуть в себя запах мыла и духов, которые здесь разносятся, чтобы сразу понять, какую непримиримую войну вы объявили грязи и плохим запахам, этим неизбежным продуктам природы, то есть самой природе. Но не только одежда и запахи говорят о вашей культуре. Об этом прежде всего свидетельствуют ваши лица, потому что уже заранее на них появляется выражение восторга, хотя концерт еще не начался. Например, у этого господина в первом ряду (аплодисменты). Итак, все складывается как надо. Восторженная публика, вдохновенный исполнитель и возвышенная музыка — все это вместе составляет гармоническое единство. Мы можем быть уверены, что сегодняшний концерт удастся на славу. Мы можем ожидать, что нас ожидают неожиданные впечатления. А теперь я передаю голос музе (произносит название произведения). Маэстро… (Бурные аплодисменты и овации. Потом минута тишины перед началом концерта и первые такты. Через некоторое время…)

Мясник (раньше Паганини). Можно?

Скрипач. Не мешайте.

Мясник. Я принес…

Скрипач. Я вам сказал, не мешайте. Разве вы не видите, что у меня концерт?

Мясник. Ну тогда я подожду (пауза. Концерт продолжается). Кх-кх (откашливается, но Скрипач не обращает на него внимания). Ну и жарко же сегодня.

Скрипач. Вы еще здесь?

Мясник. Я принес…

Скрипач. Обратитесь, пожалуйста, к моей матери. Она внизу. Мама, мама, к тебе пришли.

Мясник. Но внизу никого нет.

Скрипач. Тогда приходите, когда моя мать будет дома.

Мясник. Но я принес…

Скрипач. Потом, потом, в другой раз.

Мясник. Но я принес…

Скрипач. Давайте на этом закончим, у меня нет времени, у меня концерт, я не буду с вами разговаривать, я играю!

Мясник. Но я принес печенку.

Скрипач. Что такое? (Скрипка смолкает.)

Мясник. Печенку, потому что легких сегодня нет. Легкие будут завтра.

Скрипач. Что это?

Мясник. Ну как что, печенка…

Скрипач. Сырое мясо?!

Мясник. Свежайшее!

Скрипач. Немедленно заберите.

Мясник. Ведь я же сказал, что легких сегодня нет.

Скрипач. Это отвратительно, класть мне на стол кусок какого-то… какого-то… трупа.

Мясник. Вы не любите печенку?

Скрипач. Да как вы смеете, и кто вы, собственно, такой?

Мясник. Мясник.

Скрипач. Значит, это ошибка. В нашем доме едят исключительно цветную капусту.

Мясник. А, тогда простите.

Скрипач. Значит, это… это печенка?

Мясник. Разумеется. Но я, кажется, мешаю.

Скрипач. Я еще никогда не видел печенку вблизи.

Мясник. Ну, я пойду.

Скрипач. Нет, минуточку. Вы… вы ее вырезали собственноручно?

Мясник. Разумеется. Ведь я мясник.

Скрипач. …И печенку, легкие, желудок… Это все вы сами, лично…

Мясник. Сам.

Скрипач. А сердце?

Мясник. И сердце.

Скрипач. Собственными руками?

Мясник. Не руками, ножом. Но я не буду вам больше мешать. Вы заняты, вы играете, вы артист.

Скрипач. Нет, почему же, я охотно с вами побеседую. Я еще никогда не разговаривал с мясником.

Мясник. Ну тогда я на минутку задержусь.

Скрипач. Это красное пятно на вашем фартуке, это кровь?

Мясник. Да.

Скрипач. Я еще никогда не видел крови. Только один раз, когда расшиб колено… Но это было давно. Помню, я очень удивился, когда увидел что-то красное, что-то чужое и одновременно мое, ведь колено-то было мое. Пожалуйста, присядьте. Не хотите ли ликера?

Мясник. Нет, спасибо. Алкоголь влияет на печень.

Скрипач. Скажите мне, вы убиваете?

Мясник. Конечно. Убить — это главное.

Скрипач. Да, да, я тоже убиваю, но только мух, божьих коровок, бабочек… Возле дома — сад. Когда я был маленьким, я бегал по саду с сачком за бабочками, ловил их сеткой, а потом убивал. Но это не одно и то же, правда?

Мясник. Никакого сравнения.

Скрипач. Я тоже так думаю. Скажите мне, пожалуйста, а те большие животные, которых вы убиваете, они кричат?

Мясник. Кричать-то они не кричат, но, разумеется, рычат и скулят.

Скрипач. Громко?

Мясник. Как когда. Если хорошенько дать обухом, то не очень.

Скрипач. Ха-ха, конечно, обухом. Закурите?

Мясник. Нет, спасибо, курение вредно для легких.

Скрипач. А разве это больно?

Мясник. Что?

Скрипач. Смерть.

Мясник. Какое там…

Скрипач (после паузы). Удивительно, как вы похожи на какого-то моего знакомого. Может быть, я вас уже где-то видел?

Мясник. Вряд ли.

Скрипач. Клянусь, мы были когда-то знакомы. Этот голос, эти волосы… Но давайте вернемся к вашей деятельности. Это меня очень интересует. Скажите, пожалуйста, вас никогда не одолевали сомнения?

Мясник. Относительно чего?

Скрипач. Сомнения относительно своей профессии. Вы никогда не сомневались относительно того, есть ли в ней… смысл. Истина в последней инстанции, абсолютная необходимость.

Мясник. Какие там сомнения. Мясник есть мясник. Если он берется резать корову или свинью, то он ее режет. Сами себя они же не зарежут?

Скрипач. А если бы вы во время забивания скотины услышали, допустим, концерт (произносит название произведения).

Мясник. Что?

Скрипач. Скрипичный концерт, игру на скрипке. Вот это, например. Послушайте, пожалуйста (играет на скрипке названное сочинение). Вы слышите?

Мясник. Слышу.

Скрипач. И что?

Мясник. Ничего.

Скрипач. А представьте, что вы слышите эту музыку у себя, на бойне. Может быть, тогда вами овладело бы сомнение, ну, скажем, морального, этического свойства, может быть, это помешало бы вам… убивать?

Мясник. Да почему бы это мне помешало? Бойня — это бойня, играют ли там на скрипке или не играют. Музыка не имеет к этому никакого отношения, хотя, конечно, послушать приятно. Музыка может существовать, а может и не существовать, бойня существовать должна.

Скрипач. Интересно, я никогда об этом не думал.

Директор филармонии. Сторож, ко мне!

Сторож. Я, пан Директор.

Директор. Что там происходит?

Сторож. Не знаю, пан Директор.

Директор. Как это не знаете, вы что, ничего не слышите?

Сторож. Слышу, пан Директор.

Директор. Что это?

Сторож. Какое-то мычание.

Директор. Откуда оно идет?

Сторож. Неизвестно.

Директор. Двери хорошо закрыты?

Сторож. Как обычно.

Директор. Как обычно, как обычно… А почему же так необычно громко слышно? Это все из-за вашей халатности и недосмотра. Проверить! Немедленно проверить все двери!

Сторож. Слушаюсь, господин Директор (выходит).

Директор. Ни на кого нельзя положиться. Слуги ленивы и нерасторопны. За всем надо следить самому (Сторож возвращается). Проверили?

Сторож. Проверил, господин Директор. Все двери заперты.

Директор. А портьеры, шторы, занавеси? Хорошо ли они сдвинуты? Задернуты, закрыты и опущены? Идите и проверьте еще раз. Чтобы не было ни малейших просветов или щелей, даже щелочек. Если есть какие-нибудь дыры, немедленно заткните. А в случае необходимости замазать замазкой. Зашить, заглушить, заклинить, залатать (повышая голос). Заштукатурить! Полакировать! (Понизив голос до шепота.) Замуровать, за-ба-рри-ка-ди-ро-вать (кричит). Понятно?! И спешите, потому что в любой момент может разразиться скандал! (Сторож выходит.) Какая досада! И это во время юбилея… (Рев все громче, он начинает заглушать музыку.) Дамы и господа! Это всего лишь недоразумение, случайность, непредвиденное стечение обстоятельств. Аномалия, никакого отношения к программе не имеющая. Небольшое недоразумение, которое мы сейчас устраним (рев животных усиливается). Господа, никаких оснований для опасений нет. Мы находимся в абсолютной изоляции и полной безопасности. Наше здание построено выдающимися инженерами с применением лучших материалов. У нас звуконепроницаемые стены и дисциплинированный, вышколенный персонал. Поэтому просьба сохранять спокойствие (рев волов становится ужасным. Сторож возвращается). Ну, что?

Сторож. Все заперто, законопачено, заставлено, закрыто и опечатано.

Директор. Закрыто, но слышно? Законопачено, но безрезультатно? Запечатано, но по-прежнему откуда-то проникает омерзительная какофония? Нет, я ваш доклад не принимаю. Если вы через пять минут окончательно не выясните, в чем дело, то вы пожалеете.

Сторож. Слушаюсь, господин Директор (выходит).

Директор. Господа, я взываю к вашему хорошему воспитанию, культуре и общественной дисциплине. Даже если мы слышим что-то, кроме музыки, разумеется, то мы не должны это слышать. Мы должны это игнорировать. Значит, если мы слышим, то мы не слышим. Если нам нехорошо, то пусть нам будет хорошо. Если нам хочется блевать, то мы не блюем, а если нам хочется сбежать, то мы не сбегаем. И главное, не надо поднимать панику! Сейчас все выяснится, я уже отдал соответствующее распоряжение… (Сторож возвращается.).

Сторож. Я все узнал, господин Директор.

Директор. Наконец. Так откуда это, где это?

Сторож. В зале.

Директор. Животные в зале?

Сторож. Нет, люди.

Директор. Отвечайте на вопрос. Я вас спрашиваю, откуда слышен звериный рев?

Сторож. Из людей.

Директор. Вы что, с ума сошли?

Сторож. Это в людях, это в животах людей.

Директор. Нонсенс.

Сторож. Но это правда, это они, это им, это в них…

Директор. Исключено. У нас избранная публика.

Сторож. Это у них внутри… О боже, и у меня тоже.

Директор. Что?!

Сторож. У меня внутри тоже, в животе, вы слышите, господин Директор? (Ревет как вол.)

Директор. Что это значит? Я призываю вас к порядку!

Сторож. Ыыыы-ыыы-ыыы… (Ревет как вол.)

Директор. Я увольняю вас!

Мясник. Говядина-а-а… свинина-а-а… барани-на-а-а… (Ревет как вол и блеет как баран.)

Директор. Вон отсюда!

Мясник. Ле-е-егкие… по-о-очки…

Директор. Убирайтесь!

Мясник. И у вас, господин Директор, так же, и вы, господин Директор, тоже!

Директор. Я?!

Мясник. Меня, им, нам, волы-ы-ы… свиньи-и-и… бара-а-аны…

Директор. Хватит, хва-а-атит… (Ревет как вол.)

Мясник. Вот видите, господин Директор? Это у нас у всех, это мы все, мы все-е-е… (Рев животных окончательно заглушает музыку).

Директор. Дамы и господа-а-а-а! Попрошу не расходиться! Пусть каждый останется на своем месте, места нумерованы-ыыы. Ведь мы цивилизованные люди. Культура, искусство, цивилизация. Акрополь, асептика, ассенизация. Администрация, адаптация, аккумуляция (голос Директора переходит в отчетливый рев, он смешивается с блеянием и вместе с ним затихает в отдалении. Остается игра скрипки. Она длится минуту и внезапно обрывается).

Мясник. Почему вы перестали играть? Вы хорошо играли.

Скрипач. Больше не могу.

Мясник. Почему? Ведь вы артист.

Скрипач. Точнее, был артистом.

Мясник. Значит, вы уже не артист?

Скрипач. Сейчас я мертвый артист.

Мясник. Вы шутите. Я вижу, что вы живы и здоровы.

Скрипач. Разумеется, я жив, но только как организм. В то время как моя сущность умерла. Искусство было моим содержанием. Теперь во мне нет смысла. Правда, мои клетки продолжают функционировать, но они пусты.

Мясник. Как это возможно?

Скрипач. Я утратил веру.

Мясник. Вы атеист?

Скрипач. Да, теперь я в известном смысле атеист.

Мясник. Я в этом не разбираюсь. Это дело серьезное.

Скрипач. Самое серьезное на свете (топот на лестнице. Вбегает Директор филармонии).

Директор филармонии. Я не позволю, я буду жаловаться, я буду протестовать! Маэстро, наконец я вас нашел. Куда вы пропали?

Скрипач. Позвольте, господин Директор, это мой друг, Мясник. Принес требуху.

Директор. Спасибо, я не голоден. Мясник?!

Мясник. Мясные изделия и копчености. К вашим услугам.

Директор. Мясник? Тогда я подам на вас жалобу! Тогда я вам запрещаю, тогда я выражаю публичный протест против вашей деструктивной деятельности.

Мясник. Этот господин ваш знакомый?

Скрипач. Ах, простите, я забыл вас представить. Это Директор филармонии.

Мясник. Фил… фил…

Директор. Да! Я являюсь ответственным за коллектив, зрителей и за национальную культуру в целом. Не говоря уже о том, что я несу моральные и материальные потери. Мне обязаны выплатить компенсацию! Маэстро, вам я тоже советую обратиться в суд с жалобой.

Скрипач. Что это, господин Директор, вы забинтованы? Что с вами случилось?

Директор. И вы еще спрашиваете! Они сбили меня с ног и прошли по мне, когда я хотел задержать их, чтобы они не убегали из филармонии! Я пал жертвой в борьбе за культурные ценности. Я убеждал их, уговаривал, умолял, чтобы они вели себя как джентльмены и меломаны, как меценаты и конесеры. А они выломали двери и в щепки переломали стулья! Скандал! Такого скандала еще никогда не было. Полное отчаяние. Люди теряли сознание и падали в обморок. Женщины и директора, задавленные толпой. Общая неразбериха и фантастические слухи. Истерика и паника, которые бог знает еще чем кончатся. А ужаснее всего, что нанесен удар в самое сердце нашей культуры и искусства. И это в тот момент, когда мы были уже у вершины, когда мы были близки к идеалу. Конечно, бойня всегда была, но за городом. Теперь она приблизилась к нам, к школам и соборам, к музеям и концертным залам. Бойня смешалась с академией, а скот с интеллектом. Если так пойдет дальше, то скоро будут забивать скот прямо за нашими столами, в постелях наших жен и колыбелях наших детей! Кровь растечется по нашим комнатам. Кровь, господа. Нет, мы не должны этого допустить любой ценой. Сейчас, еще не поздно. Господин Мясник, я протестую!

Мясник. Чего это он ко мне пристал?

Директор. Ваша бойня заглушает мою филармонию.

Мясник. Фил… фил… Что это такое? Впервые слышу.

Скрипач. Господин Директор хочет сказать, что рев забиваемых вами животных заглушает нашу музыку.

Мясник. Ага, значит, как вы по смычку, так я по бычку.

Директор. Вот именно! Вместо музыки слышны стоны агонии и предсмертный рев. Вместо искусства — варварство. Это недопустимо!

Мясник. Не смычком его, а бычком, ха-ха!

Директор. Вы еще издеваетесь?

Мясник. Простите, господин, но это не я реву, а волы.

Директор. Но режете-то их вы!

Мясник. Я их режу деликатно, как если бы резал самого себя, и точу нож, как если бы точил нож для родного отца, но они, видно, по-иному реветь не умеют. Это глупые животные, господа.

Директор. Но из-за вас не слышно музыки!

Мясник. Тогда играйте громче!

Директор. Мы же не можем все время играть фортиссимо! Вы нам мешаете!

Мясник. А вы мне не мешаете.

Директор. Убирайтесь отсюда!

Мясник. А зачем? Вы мне не мешаете. Играйте сколько хотите.

Директор. Вон, за город, на скотный двор!

Мясник. Это вы убирайтесь.

Скрипач. Господа, ваша ссора беспредметна. Я больше играть не буду.

Директор. Маэстро, что это значит?..

Скрипач. Музыка, искусство… все кончилось. Я музыку бросаю.

Директор. Но Маэстро, не надо так быстро сдаваться. Я понимаю, что под влиянием последних событий могут появиться пораженческие настроения. Но не до такой же степени! Не надо поддаваться, не надо! У вас есть обязанности перед человечеством, которое ждет вашей музыки!

Скрипач. Неправда. А впрочем, плевал я на человечество. Разве не достаточно того, чтобы, заслышав рев и шум, оно сразу же перестало слушать мою музыку? Но я к человечеству не имею никаких претензий. По всей вероятности, искусство, само искусство, является ошибкой и обманом.

Директор. Что вы такое говорите, Маэстро! Ведь вы — артист!

Скрипач. Конечно, я был когда-то артистом. И именно поэтому знаю, что говорю. Я верил в искусство. Я верил в то, что оно необходимо. Больше того, я верил, что оно является единственным абсолютным существованием, единственной реальностью. Но в это, мое единственное, исключительное, возвышенное искусство вторглось обычное мычание простых коров и баранов. Вульгарные отголоски бойни заглушили мое искусство, даже не убили его, после убийства остается хотя бы тело, а здесь не осталось ничего, ничего! Поэтому, видимо, не было, что убивать, ничего не было, только ничего и было уничтожено, мое искусство было ничем. Мое вдохновение, мои деликатнейшие усилия оказались ничем по сравнению с криком страдающих животных. Я убедился, что любой убиваемый вол производит большее впечатление на публику, чем самый совершенный виртуоз.

Мясник. Хорошо говорит.

Директор. Нет, нет, Маэстро, так нельзя, так нельзя. Если даже у природы есть свои законы, то искусство является фактом. Может быть, я немного преувеличивал, утверждая, что природа полностью отступила перед культурой. Я слегка зарапортовался, сознаюсь. Но если это даже и так, то зачем одно мешать с другим? Зачем природу противопоставлять культуре, мясо — душе, крику умирающих… (Произносит название скрипичного концерта в дательном падеже.) Разве не лучше, разве не осторожней разграничить их и только следить за тем, чтобы они были порознь? Заботиться, чтобы они не соседствовали друг с другом слишком близко. Пусть бойня будет бойней, а искусство — искусством, но каждое на своем месте, далеко друг от друга, разделяемые обычаем и правилами хорошего тона.

Скрипач. Вы думаете, что искусство интересовало меня лишь само по себе? Отдельно? Плевать я хотел на искусство как таковое. Если я в него и верил, то не ради его самого. Ради правды. Меня интересовала только правда. Если я отдался искусству, то только потому, что оно казалось мне правдой, я думал, что оно является выражением правды, что правда живет в нем. А правда должна быть только одна. Одна-единственная, неуничтожимая и неизменная. Правда не может быть хрупкой, ничтожной и смертной, потому что тогда она не правда. И если искусство оказалось хрупким, смертным, то правдой оно не является. А если в искусстве нет правды, я отбрасываю искусство и ищу правду в чем-нибудь другом.

Директор. В чем?

Скрипач. В том, что оказалось сильнее искусства.

Директор. В бойне?

Скрипач. А почему бы и нет?

Директор. В крови, смраде и криках?

Скрипач. Я уже говорил, что мне не чужды красота, мораль, эстетика, возвышенные чувства. Если правда не является ни красотой, ни моралью, то тем хуже для красоты и морали. Бойня — это то, что не даст превратить себя в ничто, это то, что опирается на всеобщее ничтожество, это сама реальность действительности, сама жизнь…

Директор. Хорошенькая жизнь! Ведь она же там убивает!

Скрипач. Она не убивает то, что мертво, только то, что живо. Смерть питается жизнью, как вы требухой. Смерть всегда нуждается в жизни, снова и снова. Поэтому где больше жизни, как не на бойне, где беспрерывно убивают?

Директор. Оригинальная точка зрения.

Скрипач. Вам это кажется странным, но это лишь вследствие вашей несовершенной оптики. Именно ваша точка зрения является неверной. Вы смотрите на все с точки зрения правил хорошего тона, которые у вас нет смелости ревизовать, которые вы не хотите ревизовать. Почему? Да потому, что вам с ними удобно. Вы наживаетесь на культуре, вы продаете искусство, вы получаете дивиденды со всего этого мусора, который вы всучиваете наивным как ценность!

Директор. Но, ради бога…

Скрипач. Разве не так? Или вы отрицаете, что зарабатываете на искусстве?

Директор. Но что общего имеет одно с другим? Кто-то же должен заниматься финансами, организацией… Это не означает, что культура ничего не стоит.

Скрипач. Не для меня. Я уже сказал, что я об этом думаю. И ваши интересы не могут отрицать правду, хотя могут ее маскировать. Но уже не надолго. Близится час, когда человечество, на которое вы так уповаете, убедится в вашем обмане.

Директор. Вы так думаете?

Скрипач. Разве вы забыли о том, что случилось в филармонии? Но этот инцидент только начало. Или вам кажется, что я единственный, кто сделал из этого выводы? Вы не принимаете во внимание иерархию эффектов. Кто хоть раз услышал крик агонии, тот уже никогда не удовлетворится колоратурным сопрано. Это не произведет на него сильного впечатления. Он будет искать такого же сильного эффекта, как тот, который лишил его возможности наслаждаться… (Произносит название скрипичного концерта в творительном падеже.) А тех, кто этот крик слышал, было много, очень много. Предсказываю вам банкротство.

Директор. Иерархия эффектов! Это интересная мысль. Кто знает, может быть, вы и правы.

Скрипач. Признаете ли вы меня правым или нет, меня это не интересует. Что касается меня, то я знаю, что мне делать. Я не буду артистом. Я буду мясником.

Директор. Вы? Вы, надежда нашего искусства?

Скрипач. Никакой надежды уже нет…

Директор. Ха… (К Мяснику.) А вам не нужен, в таком случае, компаньон?

Мясник. То есть кто?

Директор. Я, например.

Мясник. Но ведь вы из другой отрасли. Из фил… фил…

Директор. Из филармонии. Но я могу перевестись. Времена меняются. Кстати, я думаю о соединении наших предприятий. Каждый сохранит свою специализацию, мы только обменяемся опытом. Вот увидите, мы вместе создадим нечто совершенно новое.

Мясник. Вы сделали плохой выбор. Новинки — это не для меня. У меня режут.

Директор. Ну конечно, конечно. Ведь в этом заключается привлекательность вашей профессии, как это правильно заметил Маэстро. Бойня — это сама суть, праэссенция, подлинная жизнь, как он сказал. Мы эту жизнь оставим без перемен, добавим только идею.

Мясник. И дорого это стоит?

Директор. Идея ничего не стоит, но может принести колоссальный доход.

Мясник. Это мне подходит. Что вы хотите предложить?

Директор. У меня большая квартира в центре, в прекрасном месте. Когда-то там была филармония.

Мясник. Фил… фил… Надо сменить название. Очень трудное.

Директор. …И старомодное. Мы его обязательно сменим. Маэстро, я вас ангажирую.

Скрипач. Я же вам сказал, что скрипку я бросаю.

Директор. Ни в коем случае. Смените только инструменты. Я дам помещение и идеи, наш друг предоставит фирму, материал и орудия, а вы снова предстанете перед публикой.

Скрипач. Перед какой публикой?

Мясник. Вот именно. Перед какой публикой?

Директор. Господа, у меня видение. Я вижу филармонию будущего. Маэстро прав: иллюзия изжила себя, искусство тоже. Люди жаждут одной-единственной голой правды. Правда заключается в убийстве, поэтому почему бы не показать ее людям? Так вот мы ее и покажем. Мы будем убивать публично, на сцене, в ярком свете юпитеров. Открыто и программно. Создадим филармонию инстинктов, низменных чувств и фундаментальных переживаний. Вначале мы дадим концерт для двух волов, обуха, ножа и топора, которому будет предпослан теоретико-идеолого-информационный комментарий. Маэстро, ваш опыт пригодится. Ваша слава привлечет толпы. Виртуоз, который до этого играл тончайшие музыкальные произведения, а теперь перерезает волам глотки, вот это будет сенсация! Лучший признак того, что все изменилось до основания. Радикальное изменение перспективы.

Скрипач. Вы хотите, чтобы я убивал публично?

Директор. А вы хотели бы убивать скрытно, за кулисами, украдкой, стыдливо, как ханжа? Фи, Маэстро. Вы же первый протестуете против ханжества в искусстве и культуре, а потом сами же ханжеству покоряетесь. Разве это бескомпромиссная позиция? Нет, Маэстро. Пришло время правды.

Мясник. Мне все равно, лишь бы дело двигалось.

Директор. Маэстро, вы должны преодолеть собственную слабость. Это ваша моральная обязанность. Если вы пришли к определенному умозаключению, вы должны сделать из него определенные выводы. Ваши выводы не согласуются с вашими умозаключениями. Они свидетельствуют о том, что вы находитесь под влиянием гуманитарной лжи и привитых вам воспитанием предрассудков. Вы стремитесь в будущее, но вас удерживает прошлое. Сбросьте этот балласт. Смелее, юноша, больше мужества и самостоятельности. У вас хватило смелости самостоятельно мыслить, научитесь самостоятельно действовать. Самое время избавиться от мягкости, сентиментальности, плаксивости. Надо воспитать в себе силу, твердость и беспощадность. Вот вам задание. Вы все это сейчас обдумаете и подработаете, а мы вдвоем пойдем подготовить остальное. Идем.

Мясник. Arrivederci, Маэстро (Мясник и Директор уходят).

Скрипач. Да, он прав. Сначала я должен избавиться от деликатности и хороших манер, я должен быть грубым, сильным и беспощадным. Немедленно! От этих внутренностей, к примеру… меня воротит и тошнит? Поэтому я должен их съесть в сыром виде. Ах, это не так-то просто (стук в дверь). Кто там еще… Это ты?

Флейтистка. Это я.

Скрипач. Я тебя не ждал. После того, что произошло между нами…

Флейтистка. У тебя такой вид, будто ты мне не рад.

Скрипач. Ты зачем пришла?

Флейтистка. Фу, как грубо!

Скрипач. Ко мне?

Флейтистка. Что ты под этим понимаешь?

Скрипач. Я хочу знать, пришла ли ты ко мне потому, что хотела меня увидеть, несмотря ни на что. Хоть ты и обиделась, хоть ты и дала слово больше никогда со мной не встречаться…

Флейтистка. Какое самомнение!

Скрипач. …Ты пришла, потому что любишь меня, потому что жить без меня не можешь, потому что ты меня обожаешь, потому что сходишь с ума от любви ко мне, по мне, из-за меня.

Флейтистка. Перестань. С чего ты это взял? Какая самонадеянность! Нет, нет! Так знай, я пришла только для того, чтобы взять свою флейту. Ты мне совершенно безразличен.

Скрипач. Вранье! Ты вернулась для того, чтобы меня увидеть, флейта — только предлог.

Флейтистка. Какие претензии, какие иллюзии! Что ты хочешь мне внушить, молодой человек? Надо считаться с фактами. Вот мой инструмент, моя флейта, вот она, разве ты не видишь? Я оставила ее, когда была здесь в последний раз, забыла взять ее с собой. Разве не правда? А сейчас вернулась, чтобы забрать свою собственность. На чем ты основываешь свои предположения? Ни на чем. Все это бред и бессовестные инсинуации.

Скрипач. Ты вернулась, потому что хотела меня видеть.

Флейтистка. Неправда.

Скрипач. Да!

Флейтистка. Ошибаешься!

Скрипач. Не отрицай!

Флейтистка. Отрицаю!

Скрипач (покорно, тихо). Почему ты это отрицаешь? Так было бы хорошо, если бы ты призналась в этом. Тогда все бы еще могло состояться.

Флейтистка. Ты должен быть счастлив уже потому, что я пришла. К тебе или не к тебе, какая разница. Радоваться факту моего существования. Тогда…

Скрипач. Тогда бы ты призналась?

Флейтистка. Может быть.

Скрипач. Может быть, может быть, то есть опять не наверняка.

Флейтистка. Ты должен быть счастлив уже потому, что я существую на свете. С тобой или без тебя.

Скрипач. Конечно, когда-то так было. Помню, как я дрожал от счастья при мысли, что ты существуешь, что ты где-то существуешь, пусть даже далеко от меня, эта радость была сильнее моего отчаяния, что тебя нет рядом со мной…

Флейтистка. Вот видишь, когда хочешь, умеешь.

Скрипач. Я не умею.

Флейтистка. Почему? Что случилось?

Скрипач. Я переменился. Постоянно ждать тебя, каждое твое движение и каждое твое слово, отгадывать твои мысли, которые все равно невозможно отгадать, дрожать то от радости, то от отчаяния, какая это слабость и какая зависимость!

Флейтистка. Разумеется. Но разве все это не прекрасно?

Скрипач. Для кого как. Впрочем, я теперь уже не ищу счастья. Теперь я хочу быть сильным и независимым.

Флейтистка. В самом деле, это что-то новое.

Скрипач. Да, революция. Я изменил концепцию. Теперь ты должна ловить каждый мой жест и каждое мое слово и в зависимости от этого испытывать радость или отчаяние…

Флейтистка. Должна?

Скрипач. …Печалиться, когда меня нет, радоваться, когда я рядом.

Флейтистка. Пожалуйста, пожалуйста.

Скрипач. Короче говоря, теперь я должен взять верх, быть господином, а не рабом. Только при таком условии мы можем продолжать наши отношения. Иначе…

Флейтистка. Что «иначе»?

Скрипач. Иначе между нами все кончено.

Флейтистка. Неужели до такой степени?

Скрипач. Да.

Флейтистка. Спасибо за ультиматум. То, что ты говоришь, звучит очень серьезно. К счастью, ты говоришь глупости.

Скрипач. Глупости? Мой опыт, мои условия, все это для тебя глупости?

Флейтистка. Добиваешься определенности и хочешь опереть эту определенность на полную мою зависимость от тебя и твою абсолютную независимость от меня. Разве ты не видишь, что в таком союзе нет никакого смысла, что такой союз вообще невозможен? Жить — это значить быть с кем-то в союзе, а каждый союз — это взаимозависимость, но ведь это еще не значит, что мы не можем делать вид, обоюдно оберегая нашу пустоту, наши мечты о независимости, наши неверные представления о свободе. Ты можешь делать вид, что я независима от тебя, а я готова признать, что ты мне немножечко, чуточку нужен. Это все, что мы можем.

Скрипач. Это немного.

Флейтистка. Все — это много. Но подобная уверенность — глупость! Как ты можешь быть уверен, если даже не можешь быть уверен в себе, а тем более в нас двоих. Если ты хочешь жить, ты должен отказаться от всякой уверенности.

Скрипач. Когда-то мне казалось, что я должен выбирать между искусством и жизнью, то есть тобой. Теперь я вижу, что это была ложная установка, поскольку такого выбора нет. Между ними нет никакой разницы. Везде все та же двусмысленность, здесь и там отсутствие крепких принципов, повсюду лишь зависимость, относительность, недомолвки, вечная игра неизвестно во что, отсутствие какого-либо разумного объяснения и смысла. Только то, что происходит между двумя пятнами, формами, звуками, словами, между тобой и мной, кроме этого — ничего. Нет, между искусством и жизнью выбора не существует. То и другое основывается на одном и том же. На чем-то, что принять невозможно. Поэтому есть только выбор между искусством и жизнью с одной стороны, и… и…

Флейтистка. И чем?

Скрипач. Не знаю.

Флейтистка. Ну тогда забудь о выборе, которого нет, согласись, что его нет, и перестань создавать искусственные проблемы.

Скрипач. Не я их создаю, это они создают меня. Я стольких вещей не знаю, но это не значит, что этих вещей не существует. А может быть, все же есть какая-то альтернатива? Я чувствую, что есть, только не могу найти. Знаю лишь первую возможность: тебя и искусство, или искусство и тебя, все равно. Но я ищу, ищу, и я найду.

Флейтистка. Желаю удачи! Ты удачлив. Только по пути ты уничтожишь себя, меня, все вокруг… Тебе этого хочется?

Скрипач. Да, уничтожу, если будет надо. Уничтожу, если будет такая необходимость, если то, что есть, помешает мне найти то, что, может быть, существует вне этого.

Флейтистка. Вне этого ничего не существует.

Скрипач. Скрипка!

Флейтистка. Зачем тебе скрипка? Теперь, когда я здесь… Ты же не будешь опять играть на скрипке как в последний раз.

Скрипач. Играть. Я даже во сне не вижу, что играю на скрипке.

Флейтистка. Тогда что ты хочешь с ней сделать?..

Скрипач. Я хочу ее уничтожить.

Флейтистка. Ты шутишь?

Скрипач. Уничтожить. Убить и похоронить.

Флейтистка. Если ты не шутишь, то ты сошел с ума. Что это за идея, уничтожить такой ценный инструмент…

Скрипач. Это не шутка и не безумие. Это необходимость, жертвоприношение. Вид экзорцизма, а вернее, черной мессы, богослужение наоборот. Эх, скрипочка моя, священный инструмент искусства, чуткий, хрупкий и бесценный. И только артист имеет право прикасаться к тебе, артист, этот посвятивший тебе свою жизнь жрец, только ему можно прикасаться к тебе белыми и искусными пальцами, прикосновением церемониальным, набожным и умелым. А сейчас я прикоснусь к тебе как профан, мясник и хам, для того, чтобы стать профаном, мясником и хамом. Поскольку ты хрупкая, я прикоснусь к тебе топором. Ты красиво поешь, поэтому я перережу тебе горло! Ты бесценна, поэтому я тебя уничтожу. Где мой топор?..

Флейтистка. Не смей!

Скрипач. Почему? Это будет ритуальное убийство.

Флейтистка. Меня это не касается, но ты говорил, что скрипка похожа на мои бедра, что она как бедра! Ты обнимал скрипку, но думал обо мне. Если ты изуродуешь скрипку, ты изуродуешь меня.

Скрипач. Эх, скрипка! Ты любовь моя? Выгнутая, как ее фигура, прочная, как ее шея? Гладкая, как она, хрупкая, как она, как она, влекущая, чтобы прикоснуться к тебе с любовью и умением. Я прижимал тебя и своими руками, своим искусством извлекал из тебя сладкое воркование. Ну а теперь пой по-другому. Я добуду из тебя последний звук, такой, какого ты уже никогда не повторишь. Первый и последний, один-единственный. Я извлеку из тебя такую ноту, какой еще не извлекал из своей скрипки ни один скрипач. В тот миг, когда ты будешь умирать.

Флейтистка. Нет!

Скрипач. Почему? Это будет убийство из-за любви.

Флейтистка. Оставь, не делай этого!

Скрипач. Я должен.

Флейтистка. А я не позволю.

Скрипач. Я должен, должен, должен!

Флейтистка. А я не позволю, не позволю, не позволю!

Скрипач. Ты не можешь мне помешать (звуки борьбы).

Флейтистка. На помощь, на помощь! (Удар топора по скрипке, стон разорванных струн и глухое эхо размозженного дерева). Убийца! (Удары повторяются. Удаляющиеся шаги перепуганной флейтистки и ее крик.) Убийца, убийца…

^{Шаги и крик стихают в отдалении, Еще какое-то время слышны только удары.}

ЧАСТЬ IV

Директор (произносит речь). Дамы и господа, уважаемые граждане, достопочтенные отцы города и гости, а также ты, дорогая молодежь… Ах, что я такое говорю! Уважаемые организмы, дорогие биологические функции, а также общественные психо-физико-социальные системы, то есть энерго-информационные структуры, лабильные, но временно стабильные. О вы, продукты эволюции, уважаемый синтез белка. Имею честь приветствовать вас на торжественном открытии… Ах, простите. «Честь» — слово из архива, которое уместно лишь в устаревшем словаре ценностей, безнадежно устаревшем, как и само вышедшее из употребления слово. Какая честь, что за честь, почему честь! Нет у меня никакой чести. Только не думайте, что своим присутствием вы оказываете кому-либо честь, о вы, проекты самих себя, вы, всемирные мелодрамы, демонстрируемые на экранах ваших собственных черепов, с вами в главной роли. Честь — это такая же чепуха, как иерархия. Нет чести без иерархии. А иерархии тоже нет. Поэтому прежде всего долой иерархию! Ведь разве одно зеркало, отражающееся в другом зеркале, лучше второго зеркала, а то второе зеркало, отражающееся в первом зеркале, более уважаемо, чем первое зеркало? С полной уверенностью говорю: нет. Нейрон стоит нейрона, и нейроны не могут гордиться друг другом. Пац стоит палаца, палац Паца, Пац Паца и палац палаца[4]. Поэтому пусть тебе не кажется, структура, что ты можешь удостаивать кого-либо чести, а кому-то приносить позор. Пусть тебе не снится, что ты красивая или уродливая, добрая или злая, подлая или благородная, трусливая, смелая, сильная, слабая, вообще какая-нибудь. Выкинь из головы все эти придуманные атрибуты, эти лингвистические недоразумения, все эти этики и эстетики, все эти веры и морали. Забудь о них раз и навсегда, эти вариации, ты версия, реализованная в натуре, но случайная, единственная и совсем необязательная. И поскольку ты именно таковой являешься, единственной, хоть и необязательной, поскольку нет никакой другой версии, с которой можно было бы тебя сравнить, — оказывается, что понятие различия не имеет смысла, потому что, в конечном счете, ты не можешь отличаться от самой себя. А если, вообще говоря, различия не существует, то не существует различий и частных, поэтому и нет иерархии. Потому что различия неизбежно порождают иерархию, принимая во внимание то, что если заяц отличается от черепахи, значит, он бегает быстрее. К счастью, это не так, потому что, как показал последний анализ, отличий не существует. И что из этого? Ничего. Потому что «что-то» существует только тогда, когда существует что-то другое, когда одно отличается от другого, «что-то» существует лишь вследствие отличия. А вот «ничто» от ничего уже отличить нельзя, как я сказал. Поэтому если все мы одинаковы и равны, то совсем не потому, что у всех у нас какая-то там душа. Душа! Ха-ха! (Смех в зале.) Мы все равны и одинаковы потому, что мы все являемся ничем (бурные аплодисменты). Да, все мы ничто, а между одним ничтожеством и другим никакой разницы нет! Если нам еще кажется, что между нами существует какое-то отличие, то помните, что это лишь старосветское заблуждение, самовластный и окончательный приговор ограниченного ума, искусственная и ничем не обоснованная дискриминация. Это ложь нашей культуры, которая всегда восхваляла иерархию. Дамы и господа, уважаемые зрители… а вернее, простите, дорогой общий знаменатель. Давайте все вместе издадим общий крик осуждения иерархии и справедливой ненависти к культуре, этому омерзительному иерархическому извращению! (Громкие крики «у-у-у-у» и свистки. Публика полна сарказма и ненависти. Постепенно шум стихает. Становится слышно, как точат нож.)

Посыльный. Какие-то два господина просят аудиенции.

Скрипач. Я не хочу никого видеть, я ни в ком не нуждаюсь и никого не принимаю.

Посыльный. Я им это говорил, но они настаивают. Они хотят что-то сказать.

Скрипач. Что они могут сказать?

Посыльный. Этого они не сказали, но говорят, что это очень важно.

Скрипач. Я теперь сам знаю, что важно, а что нет.

Посыльный. Я им об этом тоже говорил, но они ответили, что они знают лучше.

Скрипач. Это я знаю лучше.

Посыльный. Я им и это сказал. Но они говорят, что знают еще что-то.

Скрипач. Что они знают?

Посыльный. Этого они сказать не пожелали.

Скрипач. Тогда пусть войдут (перестает точить нож).

Посыльный. Войдите, пожалуйста.

Мать. Наконец. Я уже думала, что мы никогда не дождемся. Покажись, как ты выглядишь. Похудел…

Скрипач. Мама? Опять?!.

Мать. Что значит «опять»?

Скрипач. Ведь мы же простились…

Мать. …Навсегда. Но не надолго. Значит, это твоя гардеробная? Нищета. Я думала, ты устроился получше. Позволь представить тебе нашу соседку, живущую напротив, очень милая особа. Ах, да, вы же знакомы.

Скрипач. Она?

Мать. Ну чего же ты стоишь? Поздоровайся. Прости его, дорогая, он такой робкий…

Скрипач. Ты?

Флейтистка. Хорошо еще, что ты меня узнаешь.

Мать. Не смущайся. У нас с нею нет тайн друг от друга.

Скрипач. Ведь мы же расстались!

Флейтистка. Правда? Что-то не припоминаю.

Скрипач. Не будем об этом. Ты с мамой? Мама с тобой? Вы вместе?

Мать. Почему тебя это удивляет? Ведь я же тебе говорила, что она наша соседка.

Скрипач. Ведь ты же ее не любила, вы друг друга не выносили.

Мать. Мы?

Флейтистка. Мы?

Скрипач. Ты ненавидела ее, а она тебя.

Мать. Ты что-то перепутал! Это моя лучшая подруга. Правда, дорогая?

Флейтистка. Да, да, мы очень, очень любим друг друга.

Мать. Мы обожаем друг друга.

Флейтистка. Обожествляем (звук поцелуев).

Скрипач. Может быть, это сон? Откуда эта внезапная дружба? Чего вы хотите от меня? Вы хотите от меня чего-то вместе или каждая в отдельности?

Мать. Ах, как ты вульгарно выражаешься. Прости, дорогая. Иногда он бывает груб.

Флейтистка. Да, у него трудный характер.

Скрипач. Груб… Характер… Они все еще видят меня прежними глазами. Разве вы не понимаете, что все изменилось? Я уже от вас освободился. Может быть, я выражаюсь вульгарно, не спорю. Но это потому, что я изменился. Ра-ди-каль-но.

Мать. Опять?

Скрипач. Мама, у меня сейчас нет времени для выяснения отношений. У меня через минуту выступление.

Мать. Именно. Я слышала, что ты решил стать убийцей. Это правда?

Скрипач. Решительно и бесповоротно.

Мать. Мне назло, наверно.

Скрипач. Думай об этом что хочешь. Но ты сама знаешь, что обманываешь меня. Ты внушала мне нематериальность и эфемерность, музыку или бестелесность. Искусство — это была твоя идея. Чистенький костюмчик с белым воротничком, вышитая смирительная рубашка. Это ты выдумала искусство, чтобы удержать меня возле себя даже тогда, когда меня не было рядом с тобой. Пока я был артистом, я был ребенком, даже вдали от тебя. Каким же я был наивным, когда думал, что можно освободиться от тебя с помощью искусства. Что достаточно провести смычком по струнам, чтобы потерять невинность.

Мать. Теперь ты другого мнения?

Скрипач. Теперь я знаю, что надо провести ножом по горлу.

Мать. Ха, ну что ж, делай как знаешь.

Скрипач. Как, ты не протестуешь?

Мать. Ты уже взрослый, мой мальчик.

Скрипач. Ты не против, ты на меня не сердишься?

Мать. Ничуть. Самое время стать мужчиной. Только… я сомневаюсь относительно того, знаешь ли ты, каким образом делается эта операция. Как ты сказал?.. Нож?.. Ножом в сердце?

Скрипач. По горлу. Но можно и в сердце. Впрочем, неважно, это технические детали.

Мать. Страшно подумать. Но это твое дело. Я сказала, что ты сделаешь, как считаешь нужным, я вмешиваться не буду. Только… ты уверен, что невинности лишаются именно таким образом?

Скрипач. Несомненно.

Мать. Мой маленький, может быть, это моя вина, что мы никогда не говорили откровенно о некоторых вещах… Как бы тебе сказать… явлениях, фактах жизни. Я никогда тебя не просвещала. Но теперь наконец мы будем говорить как взрослые. Знаешь ли ты, в чем заключается… хм… ну, скажем, любовь физическая… Чувственная, то, что происходит между мужчиной и женщиной…

Скрипач. Допустим, что знаю. И что из этого?

Мать. Прекрасно, это избавит меня от описания деталей. Итак, если знаешь, то почему не поступаешь, как другие дети? Я хотела сказать, как другие молодые люди… почему ты вбил себе в голову, что девственности лишаются таким ужасным, нелепым образом, посредством убийства? Ведь это не так! В этом нет смысла!

Скрипач. Если не ошибаюсь, мама склоняет меня к разврату.

Мать. У тебя устаревшие представления о морали, мой маленький. Мне только хочется, чтобы ты наконец стал мужчиной.

Скрипач. Мама! Ты этого хочешь? Это очень странно, это невозможно…

Мать. Почему? Ведь уже пришло время. Я отдаю себе отчет…

Скрипач. Вот именно.

Мать. Ну так принимайся за дело и не раздражай меня! Ты всегда был трудным ребенком.

Скрипач. Что ты мне советуешь?

Мать. Глупый вопрос. Объясни ему это, он выводит меня из себя. Я оставляю вас одних.

Скрипач. Минутку. Я начинаю что-то понимать.

Мать. Ну, наконец-то.

Скрипач. Что-то прояснилось.

Мать. Лучше поздно, чем никогда. Дорогая, займись им. Так или иначе, остальное зависит от тебя. А я тем временем пойду домой и все приготовлю к вашему приходу. Только не задерживайтесь долго. Жду вас к ужину.

Скрипач. Подожди! А мое выступление?

Мать. Никакого выступления не будет. Ты вернешься домой.

Скрипач. Ага, вернусь домой.

Мать. Вот теперь, когда все выяснилось, тебе нечего здесь делать. Отдай им их ножи и скажи, что раздумал. На ужин будет цветная капуста.

Скрипач. Мама, подожди немного. Я сказал, что начинаю понимать, и теперь хочу понять все до конца.

Мать. Ну, в чем дело?

Скрипач. Если ты говоришь, что тебе надо, чтобы я стал мужчиной, это значит, что тебе надо что-то совершенно противоположное. О, мама, я тебя слишком хорошо знаю, чтобы верить тебе.

Мать. Я отдаю ее тебе, дурачок! Что я могу сделать больше? Разве это тебя не убеждает?

Скрипач. Наоборот, ты хочешь, чтобы я стал ее любовником. Но мужчиной таким путем не становятся.

Мать. Нет?

Скрипач. Нет. Быть любовником — это еще совсем не означает быть мужчиной.

Мать. Ты слышала что-нибудь подобное?

Скрипач. Ты внушаешь мне, что одно имеет что-то общее с другим. А это неправда. Так для чего ты мне это внушаешь? Для того, чтобы опять меня обмануть. Ты хочешь, чтобы я остался девственником. На этот раз навсегда, абсолютным девственником.

Мать. Выслушай меня, пока я окончательно не потеряла терпение. Ни одна мать не решилась бы на то, что делаю для тебя я. Эти дела сыновья решают сами. Я хочу тебе помочь, потому что вижу, что без меня ты ничего не сумеешь! Я не могу допустить, чтобы мой сын был исключением, чтобы он развивался ненормально.

Скрипач. Исключением. Вот именно. Исключения вы не допускаете.

Мать. Кто это «мы»?

Скрипач. Вы, женщины. Вы не выносите мужчин, настоящих мужчин. Не выносите, потому что не хотите иметь конкурентов. Поэтому создаете мужчин ненастоящих, ложных, псевдомужчин. Эти для вас неопасны. Будучи уверены, что они настоящие мужчины, они на этом успокаиваются и ни к чему больше не стремятся. Вы их обманываете, а они позволяют вам без помех сохранять свою монополию.

Мать. Какую монополию, на что монополию, что ты мелешь?

Скрипач. Монополию на жизнь, на тайное знание жизни, то есть на истину в последней инстанции. Вы — девушки, невесты, любовницы, жены, но все это только видимость, хитрые уловки, чтобы ввести нас в заблуждение, завлечь и приручить. По сути, все вы являетесь матерями, это и есть ваше настоящее лицо и настоящая природа. Игра заключается в том, чтобы родить, произвести на свет детей. Поэтому вы такие сильные и спокойные, поэтому вы не мечетесь, не ищете ничего ни в искусстве, ни в науке, ни в политике, ни в религии или философии. А что вы должны искать, какой секрет, какое решение, вы, хранящие в себе величайший секрет? О, каким бы простым казалось мне все, если бы я был женщиной!

Мать. Обращаю твое внимание на то, что ты ею не являешься. Поэтому веди себя, как полагается твоему полу, и не устраивай истерик. В конце концов ты тоже играешь свою роль.

Скрипач. …Подчиненную. Кем вы хотите, чтобы я стал — любовником? Я должен стать ассистентом, слугой, помощником вашей женственности? Хуже, всего лишь инструментом, орудием, которое орудием и останется как после употребления, так и до. Ничто в нем не изменится, ничто. В то время как вы всегда являетесь чем-то большим — началом и целью. Вы жертвуете мне подчиненное положение, и чтобы утешить, обещаете мне за это мужское достоинство. Как будто у вас есть право им распоряжаться, как будто бы обычный придаток к женственности заслуживает этого титула, принадлежащего только тому, кто вам неподвластен, и от вас не зависит, кто может быть вам равен.

Мать. Хорошенькие вещи мы здесь узнаем. Значит, по-твоему, твой отец не был мужчиной?

Скрипач. Если ты называешь его мужчиной только потому, что он меня зачал, что подтвердил, дополнил твою женственность, что услужил твоей женственности, то он мужчиной не был. Разве только в этом заключается мужественность? Но я не хочу напрасно его унижать, я не знал своего отца. Ты знала его лучше. Скажи мне, мой отец… кого-нибудь убил?

Мать. Он?!

Скрипач. Твое удивление с оттенком пренебрежения уже ответ.

Мать. Как ты смеешь подозревать его в этом! Собственного отца!

Скрипач. Да нет же. Просто мне так подумалось. Что поделать, его на это не хватило.

Мать. Ты жалеешь, что твой отец не был убийцей?

Скрипач. Нет, моего положения это не изменит, но мне неприятно за него самого. То есть за то, что он был только моим отцом, но не был мужчиной.

Мать. Это уже за пределами всякого понимания.

Скрипач. Он был девственником, был девушкой до конца своих дней, бедняжка. Что такое девственность? Не эта ваша девственность, придуманная вами, которая, как известно, заключается в том, что он к вам не допущен. Девственность — это незнание окончательной тайны, а не того, что вы скрываете от нас, впрочем, с явным лицемерием. Игры с вами невинны, потому что не приводят нас ни к чему существенному, хотя и дают иллюзию этого. И даже не о неизвестности тайны идет речь, но о неучастии в ней. Посвящение — уже есть участие. Теоретически я знаю эту тайну, но что из того? Знаю, но не участвую. Только участие в тайне крови приводит к потере девственности. И здесь заключается различие между нами и вами. Вы участвуете в этой тайне без усилия, естественным образом. А мы…

Мать. Если я тебя правильно понимаю, ты хотел бы родить ребенка. Предупреждаю тебя, что ты столкнешься с принципиальными трудностями.

Скрипач. Вот высокомерие посвященных. Нет, я не хочу родить ребенка. И твоя ирония не по адресу. Я действительно не могу родить, но у меня есть другой шанс.

Мать. Какой?

Скрипач. Я могу убить.

Мать. Ты отдаешь себе отчет в том, что говоришь?

Скрипач. Знаю, это звучит неприятно. И не скажу, что мне самому это не доставляет огорчения. Но в этом мой единственный выход. У меня нет другой возможности оказаться в центре тайны, не будучи женщиной. А что мне остается? Я уже не думаю, что постигну истину в последней инстанции, гонясь за ней как артист, святой или политик. Об обманчивости любви я уже не говорю; я достаточно об этом говорил. Настало время последнего испытания, которое должно быть первым, потому что это уже не испытание, это уверенность. По правде говоря, жизнь закрыла передо мной парадную дверь, но черный ход оставила открытым. Я войду через черный ход и буду убивать. Только так я могу участвовать в окончательной тайне. У нас, мужчин, нет другого выбора, если мы хотим быть равными вам, женщинам.

Мать. Я не разрешу тебе стать убийцей. Я не допущу этого!

Скрипач. Я вижу, что это тебя по-настоящему задело. Лучшее доказательство того, что на этот раз я действительно потеряю девственность. Я войду в число посвященных и уже не буду нуждаться в маме. Наконец-то я стану самостоятельным, обращенным непосредственно к тайне. Первое убийство, которое я совершу, окончательно освободит меня от мамы, так как сравняет факт моего рождения. Я убью, как будто рожу. Только смерть может лишить невинности.

Мать (к Флейтистке). Ну ответь ему, скажи что-нибудь! У меня уже нет сил с ним спорить.

Флейтистка. Все это… комплименты.

Мать. Комплименты? В чей адрес?

Флейтистка. В ваш, разумеется.

Мать. Все эти кровожадные бредни являются комплиментами?

Флейтистка. Да. В принципе он нуждается только в нашем признании, только в том, чтобы нам понравиться. Ему кажется, что мы удивимся, когда увидим его с оружием в руках, испачканного кровью. Что тогда мы скажем: «Ах, какой же это мужчина, образец мужественности. Какой храбрый, какой грозный, какой бравый!» Но он забыл, о чем сам говорил минуту тому назад, что мы, женщины, рожаем и знаем о крови больше, чем сам главнокомандующий. Угодно вспарывать внутренности? Может быть, ты думаешь, что этим вызовешь у кого-либо из нас удивление и признание? Женщины всегда будут смотреть на тебя как на несчастного карьериста, потому что хотя ты и убивал без конца, это всегда будет только чужая кровь, чужое страдание и чужая жизнь. Ты был прав, мы содержим в себе то, что ты ищешь в других. Поэтому твои усилия, твои действия будут лишь вызывать в нас сожаление к твоим жертвам и отвращение к тебе.

Скрипач. Говорите что хотите. Вашими устами говорит злоба, потому что я ускользнул от вас, не дал использовать себя в ваших целях. Вы, женщины, ненавидите меня сейчас именно за то, что я буду мужчиной, настоящим мужчиной, а не только смешным никудышным отцом…

Флейтистка. Кто мужчина, а кто нет, решаем мы. А что касается отца… Я должна тебя разочаровать. Ты всегда будешь только отцом и не больше, в любом случае. Сам ты никого не родишь. Никого и ничего.

Скрипач. А смерть?

Флейтистка. …Из чужого живота. Всегда будет то же самое. Ты можешь стать лишь причиной чужой жизни или чужой смерти. Но сам ни жизни, ни смерти породить не можешь. Вечный отец, обреченный на вечное отцовство. Ты был прав: ты только орудие, инструмент, слуга… Ну, разве что…

Мать. Молчи!

Скрипач. Что «ну разве что»?..

Флейтистка. Так, ничего.

Скрипач. Почему ты не закончила фразу? Что ты хотела сказать?

Флейтистка. Я закончила, потому что мне больше нечего сказать.

Мать. Как ты могла?..

Флейтистка. Я не хотела, клянусь…

Скрипач. Чего не хотела?.. О чем вы говорите, что означают ваши разговоры между собой?

Мать. Успокойся, ничего особенного. Весь этот разговор был ни к чему.

Скрипач. Что она хотела сказать?

Мать. Сказать? Разве она что-то сказала? Разве ты что-то сказала?

Флейтистка. Не помню.

Скрипач. Вы что-то от меня скрываете. О чем она говорила, что она хотела сказать… при помощи того, чего не сказала…

Флейтистка. Идемте отсюда.

Мать. Но сейчас нельзя оставить его одного.

Скрипач. Почему я не могу сейчас остаться один?

Мать. Да, иди уж, может, это и лучше, чтобы ты ушла.

Скрипач. Почему лучше, чтобы она ушла?

Флейтистка. Мне так неприятно…

Мать. Ты иди, а я останусь с ним.

Флейтистка. Прости меня, я так не думала.

Мать. Перестань наконец!

Скрипач. Чего она не думала? Что ей надо простить? Почему вы из всего делаете тайну?

Флейтистка. До свидания.

Мать. Иди же, иди, иди, иди! (Флейтистка выходит.)

Скрипач (кричит ей вслед). Подожди, у меня такое впечатление, что мы еще не закончили разговор.

Мать. Почему? Все уже было сказано.

Скрипач. Нет, не до конца. Было еще что-то недосказанное (пауза).

Мать. Тебе не кажется, что здесь слишком холодно? (Пауза.) Наверно, не топят (пауза).

Скрипач. Знаешь что, мама? Ты тоже иди.

Мать. Разве тебе со мной плохо?

Скрипач. Нет, но у меня действительно уже нет времени (слышен далекий рев волов, шум толпы). Ты слышишь, мама? К счастью, уже скоро. Я должен приготовиться. Наточить нож, переобуться в резиновые сапоги и надеть резиновый фартук. Это мое первое выступление, концерт для двух волов, обуха, ножа и топора. Одного быка зовут Бетховен, а второго Леонардо да Винчи. Я не могу оскандалиться.

Мать. Ты уверен, что чувствуешь себя хорошо?

Скрипач. Я? Великолепно. Правда, я слегка волнуюсь, но уверен, что мне повезет. При условии, если я сейчас приготовлюсь. Я должен сосредоточиться… Поэтому иди, мама, если хочешь мне добра. Твое присутствие рассеивает мое внимание.

Мать. Хм, если я тебе мешаю… Тогда я уйду, но только потому, что не хочу тебе мешать. Я не хочу, чтобы у тебя из-за меня были неприятности. Я всегда желала тебе добра, знай об этом. Даже если речь идет о концерте, который я лично не поддерживаю. Дай бог тебе счастья, хотя лично мне хотелось бы…

Скрипач. Ну хорошо, хорошо, мама, я знаю, я все знаю. Только оставь меня сейчас одного.

Мать. Я боюсь…

Скрипач. Чего?

Мать. А если я посижу в уголке?.. Не буду разговаривать, не буду мешать, просто молча вязать на спицах… ну совсем так, как если бы меня не было…

Скрипач. Ах, не можем же мы всю жизнь жить вместе!

Мать. Да, не можем.

Скрипач. Сердишься?

Мать. Нисколько…

Скрипач. Тебе не кажется, что я выставляю тебя за дверь?

Мать. Да что ты, что ты, ведь я понимаю, что ты должен, должен… Но разве ты действительно должен?

Скрипач. Не будем к этому возвращаться, мама.

Мать. Хм, как хочешь.

Скрипач. Разреши еще раз тебя обнять.

Мать. Ты сам… ты сам хочешь меня обнять?

Скрипач. Да, поцелуй меня.

Мать. Ты никогда меня раньше об этом не просил.

Скрипач. До свидания, мама.

Мать. Я ухожу, но буду беспокоиться о тебе.

Скрипач. Почему?

Мать. Потому что ты никогда не был ко мне таким нежным (Мать выходит).

Скрипач. Ну так как это было?.. «Всегда будет то же самое. Ты можешь стать лишь причиной чужой жизни или смерти, то есть или оплодотворять, или убивать, но сам не можешь родить ни жизни, ни смерти. Вечный отец… Ты только орудие, инструмент, слуга… Ну разве что…» Разве что… разве что, разве что… что? (Пауза.) «Сам не сможешь родить смерть…» (Пауза. Открывает дверь в коридор.) Никого… Ушла (закрывает дверь, поворачивает ключ в замке). Разве что… разве что… разве что… это.

Директор филармонии (произносит речь). Как нам хорошо, когда мы видим друг друга голыми. Не самих себя, а друг друга. Одежда — это различие, а значит, ложь. Это эгоизм, то есть зло. Не какое-то там зло в смысле какой-то там морали, введенной религией или обществом. Эгоизм — это зло, потому что он является ошибкой, потому что исходит из ложного тезиса, что мы якобы существовали порознь. Поэтому ложью и злом являются ширмы и вуали, занавески и жалюзи, драпировки, занавеси и покрывала, а также пальто, платья, брюки, носки и рубашки, не говоря уже о белье, так называемом нижнем. Ха-ха! Нижнем! Все, что закрывает, отделяет, сепарирует, заслоняет и разграничивает — является злом. Мы объявили борьбу со злом. Мы голые, свободные, естественные и спонтанные. А если кто-то не хочет быть естественным и спонтанным, то мы его заставим. Что значит, что кто-то не хочет быть естественным и спонтанным, когда все вокруг естественные и спонтанные? Что значит, когда кто-то хочет остаться неестественным и неспонтанным, в то время как естественность и спонтанность являются правдой, то есть добром, а неестественность и неспонтанность являются ложным злом? Разве кто-то хотел зла и не хотел добра? Поэтому пусть сосед последит за соседом, чтобы он был свободным, пусть один заставит другого быть раскрепощенным. Свобода заключается в том, чтобы ни в чем не отличаться, поскольку отличие является не только ложью, но и рабством. Различие — это ограничение, а ограничение — это границы или отсутствие свободы. Давайте вместе освобождаться, давайте вместе защищаться от несвободы. Ближе к природе, господа, ближе к природе! Не надо ничего скрывать и не надо ни от чего скрываться. Давайте реализуемся! Именно так поступает природа, которая не прячется и реализуется (бурные аплодисменты. Директор обращается к Посыльному, стоящему поодаль). Почему его еще нет? Где он?

Посыльный. В гардеробе.

Директор. Немедленно идите за ним. Через минуту начинаем.

Посыльный. Слушаюсь, господин директор.

Директор (продолжает свою речь). Как нам хорошо, когда мы свободны и спонтанны. Выделяемые нами знаки свидетельствуют о нашей спонтанности. Например, вот тот господин во втором ряду… (Аплодисменты.) Это не господин? В таком случае, это кто-то другой, но не беда, какая разница? Самое важное, никаких духов, мыла, одеколона или другого обмана. Никакой искусственности и недосказанности. Догола, господа, догола — и не надо бояться катара, у нас самые современные приборы, поэтому мы смело можем вернуться к природе. Раскрыться, обнажиться и демонстрировать. Как вон тот господин в шестом ряду… (Аплодисменты.) Или вот та госпожа в четвертом ряду… (Шум признания, аплодисменты.) Пожалуйста, господа, прошу вас не вставать с мест, каждый хочет увидеть, и каждый увидит. Пожалуйста, господа, пожалуйста, не прикасайтесь, это вызывает замешательство. Господа, прикоснуться можно будет в перерыве. Да, пожалуйста, мы взаимно участвуем в своих жизнях не только запахом. Мы вместе друг с другом своими помыслами. Вы слышите, господа, эти спонтанные, главные и бескомпромиссные звуки? Не сдерживайтесь, а наоборот, стимулируйте. Воздержание — орудие несчастья. Не сдерживайтесь, да не сдерживаемы будете (аплодисменты. Директор обращается к Посыльному, стоящему поодаль). Ну что? Где он? Вы ходили за ним?

Посыльный. Ходил, но дверь заперта…

Директор. Стучали?

Посыльный. Стучал, но он не отвечает.

Директор. Звали?

Посыльный. Звал, но он не отзывается.

Директор. Может быть, он уже вышел?

Посыльный. Это невозможно. Ключ с той стороны.

Директор. Взламывайте дверь!

Посыльный. Слушаюсь, господин директор.

Директор (продолжая свою речь). Господа, через минуту мы примем участие в акте очищения от культуры и освобождения от цивилизации. В таком случае, вы можете спросить, почему мы опять собрались здесь, в этом храме культуры, в этой святая святых искусства, в этом мавзолее традиций. Ответ содержится в вопросе. Это здание было нашей тюрьмой, поэтому здесь мы и провозгласим нашу свободу. Здесь совершали мы священный обряд извращения нашего искусства, поэтому здесь отыщем мы истинность наших инстинктов. Здесь возвеличивали мы искусственность, поэтому здесь познаем мы и естественность. Здесь создавали мы иллюзию, поэтому здесь найдем и реальность (аплодисменты). Мы слушали здесь музыку, а отныне будем резать скот. Музыка — это элиминация, дифференциация и гармония, а следовательно, ложь и рабство. Нож в сердце — это просто нож в сердце. Если идеалом живописи и скульптуры является единство динамики творения с сотворенным предметом, то ни одна картина и ни одна скульптура не могут сравниться с ножом в сердце, олицетворяющим единство акта и предмета par exellence[5]. Если идеалом литературы является выражение полной правды, то какая литература может сравниться с ножом, всаженным в сердце? Если идеалом театра является непосредственное действие, а не представление и имитация, то нож в сердце является идеальным театром. Короче говоря, вместо движений сложных, внешних и неэффективных придет движение простое, буквальное и эффективное (аплодисменты). Господа, культура разделила людей на артистов и публику, исполнителей и потребителей, жрецов и верующих. Посвященных в тайну и тех, кого держат вдали от тайны. Теперь ничего подобного не будет, теперь наступает настоящее участие всех во всем, полное братство. Некогда здесь выступал перед вами виртуоз-профессионал, но вы не могли повторить ни одной ноты, даже если бы вам дали в руки скрипку. Сейчас перед вами выступит живодер. Но явится ли это демонстрацией виртуоза, привилегией посвященного? Отнюдь. Ведь убить может каждый, каждый это сумеет. Здесь нет никаких непреодолимых барьеров, поскольку каждый может участвовать в умерщвлении либо в роли скотобоя, либо в качестве вола. Роли взаимозаменяемые, и никто никому не может завидовать. В этом нет никакой исключительности, умерщвление — это искусство для всех, искусство для масс. Умерщвлять может каждый, всегда и везде. Умерщвлять может кто угодно, чем угодно, где угодно и кого угодно (аплодисменты). Итак, господа, мы начинаем (пауза). Минуточку… Что, еще нет?.. Простите, меня вызывают за кулисы. Очевидно, небольшая задержка по техническим причинам (пауза). Господа, по причинам от нас не зависящим, представление отменяется (свистки и протесты). Господа, по уважительной причине наш исполнитель выступить не может! (Громкие свистки и протесты.) Господа, мы действительно ничего не можем поделать! (Толпа дико протестует.) …А впрочем, почему бы и нет? Вы правы, мы продолжаем! Мы будем продолжать! Так точно, мы хотим продолжать, должны продолжать! Господа, представление продолжается! Итак, кто хочет заменить исполнителя? Желающие есть?

Конец