Холодная страсть

Глава третья

Когда Джорджина на следующее утро проснулась и изумленно огляделась вокруг в незнакомой комнате, она предполагала в течение нескольких ужасающих секунд, что повредилась в уме. Вереница смутных противоречивых впечатлений теснилась в ее памяти. Летела ли она в самолете?

Почему перед тем, как проснуться, она ожидала увидеть себя на заднем сиденье движущегося автомобиля? Последним ее отчетливым воспоминанием был спор с дядей, но все последующее — пустота. Нет, нет, было еще что-то? Она вспомнила пару сильных рук, поднявших ее так уверенно, что она сразу же почувствовала себя в безопасности, и голос, твердый низкий голос с певучим акцентом: ирландским акцентом!

Она села в постели и сразу же полностью проснулась, лишь только значение происшедшего дошло до нее. Она вспомнила и другие ирландские голоса — женский — имя женщины было Кэт, — но других имен она не знала, за исключением, конечно, дяди; его акцент всегда становился тем сильнее, чем ближе он находился к Ирландии: прошлой ночью его речь превратилась в почти непонятный провинциальный — ирландский — говор! Она выбралась из старомодной кровати с балдахином и пошла через комнату к окну, но на последних шагах пошатнулась, когда на нее нахлынула волна головокружения. Задыхаясь, она тревожно ухватилась за тяжелую штору, закрывавшую окно, и из последних сил попыталась раздвинуть эти громоздкие полотнища пошире. Ее худшие опасения подтвердились. Окно как бы обрамляло картину, по многим характерным особенностям которой можно было заключить, что они, как она знала, могут принадлежать только одной-единственной стране в целом мире; и одному-единственному графству. Сотни раз она слышала описание взлетающих вверх и снова опускающихся холмов, густо поросших травой, которые теперь она видела вдали слева от себя, и молочного цвета озера, угнездившегося ниже и меняющего свой цвет вслед за небом. Справа от нее были усыпанные валунами горы, которые, как ей было известно, давали среди своих зубчатых гребней приют царю птиц — орлу. Когда она посмотрела вниз, то представила себе, что должен ощущать орел, когда он разглядывает местность из своего гнезда, которое находится в поднебесной выси. Дом прикрепился высоко, почти у вершины утеса, немного сбоку; скалистый склон утеса, казалось, падал ниже ее окна и исчезал внизу, в волнах океана, который пенился и волновался вокруг подножия утеса. Скалы, бывшие, несомненно, много лет тому назад единым целым, образовывали цепкие когти, выдававшиеся, как пальцы скелета, в кипящее море, и среди темных расщелин и глубоких трещин раздавались вздохи ветра, и, вместе с сердитыми криками кружащих над ними морских птиц, они сливались в нестройные стенания, отражавшиеся от скал вновь и вновь.

Какой-то шум за спиной заставил ее обернуться так резко, что она чуть не потеряла равновесие и опять ухватилась за тяжелую штору, чтобы не упасть, а ее испуганный взгляд искал в комнате источник этого шума.

— Боже правый, милая! — Старая женщина, вошедшая в комнату, поставила поднос, который она несла, и поспешила к ней. — Тебе не следует подниматься с кровати, совсем нельзя, совсем.

Она крепко взяла Джорджину за руку и твердо направила ее вперед.

— Сам-то прогонит меня, если ты схватишь простуду в его собственном доме после всей дороги из Англии!

— Сам? — Спутанное сознание Джорджины ухватилось за этот кусок информации и требовало новой и новой.

Старуха энергично закивала головой.

— Будь спокойна, именно Сам принес тебя в своих собственных руках сюда прошлой ночью, и именно он сказал мне: Присмотри за ней, Кэт. — И именно этим я и занимаюсь. Так что возвращайся в постель, доченька, и проглоти-ка вот этот завтрак.

Запах хрустящего поджаренного бекона, поднимавшийся от подноса, напомнил Джорджине, что она голодна, как волк, так что без всяких колебаний она исполнила приказ Кэт, говоря себе, что после того, как поест, будет более подходящее время для начала требования ответов на вопросы, готовые сорваться с ее языка.

Кэт дежурила у кровати, определенно желая увидеть, что каждый кусочек съеден, и с жадностью уплетая сытную еду, Джорджина украдкой изучала своего надзирателя. Кэт могло быть сколько угодно лет — от шестидесяти до девяноста. Ее лицо было отмечено чертами терпеливости, однако на тонкой мягкой коже не было морщин, пока она не улыбнется. А иногда, когда уголки ее рта приподнимались в улыбке, появлялись морщины, оставляемые смехом, причем с такой непреднамеренной быстротой, что сразу можно было распознать, что только долгие годы таких упражнений могут привести к столь неизгладимым результатам. Она была хрупкого телосложения с широкими бедрами и большим бюстом, ее руки были грубы и покраснели от многолетней работы, хотя, судя по тому, что она что-то напевала с закрытым ртом, пока терпеливо дожидалась, когда Джорджина окончит свой завтрак, ее жизнь в подобострастном служении не привела к появлению у нее какой-либо горечи. Джорджина решила, что ее возраст можно оценить точнее по манере одеваться: широкие юбки, ниспадающие до верха ботинок с высокой шнуровкой, и легкий платок, перекрещивающийся на груди над строгой блузой, скрепленной на шее брошью витееватой формы из тонкой позолоченной проволоки. Все увиденное создавало законченный образ, охарактеризовать который можно было одним словом — матушка.

Джорджина решила, что никому не следует опасаться той, которая отмечена такими признаками материнской привязанности, и почувствовала к ней симпатию.

— Скажи-ка мне, Кэт, что я делаю здесь, в этом доме?

Кэт с удивлением посмотрела на нее.

— Как! Твой дядя, Майкл Руни, привез тебя сюда выздоравливать после твоей мерзкой болезни, ты разве не знаешь?

Ее проницательные глаза смотрели в глубину сероватых глаз Джорджины на подчеркнуто бледном лице, и следы досады появились на лице Кэт.

— Это самое умное, что сделал до сих пор этот бездельник, держу пари. Лучше нашего воздуха для исцеления больного тела и быть не может, а ты выглядишь так, что тебе его понадобится немало, милая. Да что у вас в семье глаз ни у кого нет что ли, что никто не увидел, как плохи твои дела, пока ты не приехала сюда?

Она кляцнула зубами и, не дожидаясь ответа, наклонилась за пустым подносом.

— Но не волнуйся, — успокоила она Джорджину перед уходом, — к тому времени, как ты будешь уезжать, ты станешь самой лучшей девушкой в Ирландии! А теперь иди, поспи еще немного, а позже, если будешь в силах, можешь подняться на часок перед ленчем.

Джорджина открыла было рот, чтобы возразить, но сразу же изменила свое намерение, и снова опустилась на подушки. Еда пошла ей на пользу, она чувствовала себя как следует освежившейся, и разум ее наконец-то начинал работать нормально, но ей надо было накопить сил перед той битвой, которая, как она предвидела, начнется, когда она потребует от своего дядюшки, чтобы он немедленно возвратил ее прямо в Англию. Поэтому она последовала совету Кэт и опять улеглась отдыхать.

Через пару часов она проснулась, чувствуя себя так, как уже не чувствовала несколько месяцев, и более чем готовая к встрече с дядей Майклом. Когда она поднялась с кровати и выпрямилась, то с восторгом обнаружила, что слабость исчезла из ее конечностей, а туман — из головы. Она направилась к двери, за которой обнаружила ванную комнату, и, к ее радости, когда она повернула кран, вода оказалась достаточно горячей, чтобы можно было выкупаться. Она опустилась в старомодную ванну, радуясь мягкости воды, потом вытерлась досуха и вернулась в комнату в поисках одежды. Майкл не забыл ничего. В ящике высокого комода она выбрала мягкий голубой свитер, в гардеробе нашла кремовую юбку. Туфли, колготы, белье — все было там, где обычно, а щетки и гребешки нашла на туалетном столике у трюмо. Она провела время, наслаждаясь непривычной роскошью свободы от постоянного давления, наверное, впервые в жизни, и праздно сидела, расчесывая свои черные волосы до тех пор, пока они не стали достаточно гладкими, чтобы их можно было уложить в ее обычную прическу. Наконец она почувствовала себя готовой спуститься вниз, подошла к двери, нажала на ручку и вышла в коридор, чтобы начать поиски Майкла.

Однако, когда она уже вступила в проход, шаги ее стали немного нерешительными. Спальня не подготовила ее к массивным пропорциям остальных помещений дома. По обе стороны от нее коридор простирался ввысь в тишине и постепенно исчезал в пугающем мраке, в который взгляд ее не мог проникнуть. Верх стен укрывали выцветшие пыльные гобелены, а темные дубовые панели, почерневшие от времени, доходили внизу до пола, где потертые ковры пытались придать тепло холодному камню. Высоко наверху узкие многочисленные щели в толстых стеклах давали единственный доступ водянистому дневному свету, смело прорывавшемуся внутрь только с тем, чтобы рассеяться прежде, чем его немощные лучи разгонят темноту. По мере того, как она нерешительно продвигалась по проходу, перед ней появились перила, показывающие, что где-то впереди будет лестница, а когда она нашла и лестницу и начала спускаться мелкими шажками, то услышала звуки низких голосов, раздающихся внизу. Спустившись по лестнице до конца, огляделась вокруг. Она находилась в огромном зале, напомнившем ей изображения средневековых замков, какие встречаются в школьных учебниках истории. В этот зал выходило много дверей, и, поскольку одна из них была слегка приоткрыта, она потихоньку двинулась к ней. Голоса стали громче. К счастью, она узнала голос своего дяди и уже собиралась постучаться и войти в эту комнату, как услышала его настойчивую речь.

— Я тебе говорю, Лайэн, это сказочная возможность, и ты никак не должен ее упустить! Я-то пытался — Бог свидетель, как упорно, — заставить Джорджину выслушать доводы, но каждая ее частица столь же упряма, как ее мать, и так же трудно изменить ее решение. Однако если кто ее и может убедить, так это только ты, я в этом уверен. От тебя требуется лишь включить все свое очарование, немного польстить ей до тех пор, когда ты поймешь, что она готова есть из твоих рук и «Электроник интернэшнл» движется сюда, чтобы присмотреть земли для своего нового завода. Что скажешь, Лайэн, годится это?

Джорджина застыла от изумления. Она услышала низкий, довольный смех, а потом:

— Однако не хочешь ли ты сказать, Руни, что у твоей племянницы характер упрямого магнита, у которой нет ни капли времени на чувства или для обычных женских занятий? Не потрачу ли я усилия понапрасну, пытаясь шептать нежности на ухо… как ты назвал ее?.. да, бесполому компьютеру!

Снова раздался веселый смех, потом был слышен скрип кресла, как если бы сидевший в нем пошевелился, встал и направился к двери. Джорджина в беспричинной панике бросилась назад к лестнице и не остановилась, пока не нашла убежище в своей спальне, и только там, оказавшись за дверью, она приложила дрожащие руки к вспыхнувшим щекам и начала, болезненно переживая предательство, анализировать невероятный разговор. Прислонившись к двери, она просто физически ощутила чувство гнева и стыда, и волна самой настоящей обиды нахлынула на нее.

— Как только мог дядя говорить о ней так пренебрежительно? Конечно, они не согласны друг с другом по целому ряду вопросов, но ей всегда казалось, что ее доводы и страстные слова как раз и являются той нитью привязанности, которая их соединяет. А теперь это! Для того, чтобы на самом деле поощрить — нет, побудить — этого незнакомца навязать ей покупку его бесполезной земли, да еще такими средствами! Льстить ей, играть ее чувствами, чтобы она не устояла перед его так называемым ирландским очарованием, забылась до такой степени, чтобы добровольно заполнить долларами его пустые сундуки. Она почувствовала себя совсем больной. С печалью она вспомнила, что ее мать говорила об ирландцах вообще и о семье Руни в частности. В детстве Джорджине часто приходилось слышать от матери горькие обвинения их в нерасторопности и нерадивости, но позднее, хотя она внешне и была сдержаннее по отношению к убедительным доводам матери, что-то внутри нее отказывалось поверить, что ее милый дядюшка был именно таким никчемным человеком, как страстно утверждала мать. Джорджина сознательно отмахивалась от фактов, не решаясь досконально проверить то, что причиняло ей такую сильную боль. Она еще очень плохо знала людей, живущих вне мира бизнеса. И в этом была виновата мать. Ее горькие рассказы о браке с Бреннаном Руни повторялись столь часто и в таких подробностях, что Джорджина подсознательно закрылась броней недоверия, которой она, не зная того сама, отталкивала от себя возможных поклонников. Всех, кроме Уэйли. Разбитое вдребезги уважение к мужчинам возникло было вновь, когда она уловила примечательное его внимание к себе; его заботливость и очевидное восхищение вызывали растущее расположение, расцветавшее под теплым одобрением матери. Они не говорили ни о чем конкретном, но Джорджина знала, что только груз, накладываемый бизнесом, вечная занятость не дают Уэйли возможности попросить ее руки.

С уверенностью, частично восстановившейся в ней после воспоминаний об Уэйли, она перешла к действиям. С холодным гневом начала опорожнять ящики комода от своих принадлежностей и вещей, собираясь упаковаться и стряхнуть прах Ирландии со своих ног. Она собиралась вернуться назад, к людям, которых она знала и понимала, и, пожалуй, чтобы суметь забыть вероломство, запланированное ее дядей. Однако даже когда она защелкнула чемодан, сомнения продолжали одолевать ее. Почему такие беспринципные жулики с их коварными планами должны спокойно и безнаказанно уйти? Могут ведь существовать и другие, более легковерные люди, которые окажутся настолько неудачливыми, что попадутся в их лапы, поэтому никак нельзя допустить, чтобы эти негодяи могли свободно действовать и ловить своими трюками другие, ни о чем не подозревающие души.

Она в задумчивости подошла к окну, погруженная в эти мысли. В бизнесе в первую очередь прилагают все силы к тому, чтобы собрать имеющиеся конфиденциальные сведения о недобросовестном конкуренте, а потом бить противника его же оружием, и сокрушить его. Ее аналитический мозг, который дядюшка так презирал, хладнокровно преобразовал ее мысли в план действий. Она систематически сводила в единое целое свои идеи до тех пор, пока не сочла, что ее план сработает, а затем с холодной улыбкой подошла к своему чемодану и начала его распаковывать.

Она была так погружена в обдумывание своего плана, что не услышала, как в комнату вошла Кэт. Только неожиданное ее приветствие выдало присутствие постороннего.

— Как хорошо, что ты уже встала, милая! Как ты себя чувствуешь?

Джорджина испуганно обернулась.

— О, я чувствую себя просто чудесно, спасибо, Кэт. Достаточно хорошо, — твердо заявила она, — чтобы есть со всеми внизу.

Кэт поняла, что спорить бесполезно, и поддакнула ей.

— Очень хорошо, я пойду и скажу Самому, что он будет иметь удовольствие разделить компанию с тобой. Ленч уже могут подавать, так что я поспешу и начну накрывать на стол.

Джорджина последовала за ней вниз в холл и медленно прошла к двери, на которую та ей указала и которая вела в столовую. Когда старушка быстро скрылась с глаз, она глубоко вздохнула, чтобы подавить панику, шевелившуюся в ней, перед тем, как повернуть ручку двери и медленно войти в комнату.

Ее сразу же восторженно приветствовал дядя, вскочивший на ноги при виде ее.

— Джорджина! — протянул он к ней руки, — ты уже выглядишь получше.

Ее мать одобрила бы тот способ, каким она начала свою атаку. Не давая знать ни об одной обиде, нанесенной ей поведением дяди, она ответила на его приветствие любезной улыбкой, причем продвинулась на целый шаг ближе к своей цели, когда сказала:

— Разве кто бы то ни было в состоянии не чувствовать себя лучше в таком чудесном месте, дядя Майкл? Я никогда в жизни не видела ничего столь захватывающего, а этот дом… Когда я смотрела из окна, мне представлялось, будто бы я сижу в огромном гнезде, — опьяняющее ощущение!

— Я очень рад, что дом вам понравился, мисс Руни, — обладатель голоса, который она была не способна забыть, подошел поближе и, улыбаясь, смотрел на нее. — И как вы проницательны. Мой дом называется Орлиной горой. Вы окажете мне честь, если согласитесь погостить здесь столько, сколько пожелаете.

Джорджина подняла черные ресницы и взглянула прямо в глубокие голубые глаза, из которых излучалась приветливость. Ее взгляд медленно смерил всю его высокую худую фигуру, отметив и элегантную непринужденность, с которой он носил старомодные широкие брюки, и великолепные мышцы, которые были заметны под рукавами поношенной когда-то дорогой куртки. Ровные белые зубы, твердая прорезь рта и волосы, черные и спутанные, как у любого трудяги — все это дало ей возможность составить окончательное заключение о человеке, которого она — не так ли было несколько минут назад? — поклялась ненавидеть! Однако ни на ее лице, обращенном в его сторону, ни в ее вежливом ответе не было и следа враждебности.

— Как это великодушно с вашей стороны, мистер?..

Майкл вклинился в паузу. Из-за опасения, что его везение не настолько велико, чтобы племянница захотела остаться в Ирландии, он старался держать язык за зубами во время этого разговора, но теперь это препятствие рухнуло, и он возбужденно представил их друг другу.

— Джорджина, это наш хозяин, Лайэн Ардьюлин, старейшина клана! — Эти последние слова он произнес с такой глубокой почтительностью, что она заставила себя изобразить волнение. Потом ее дядя повернулся к главе клана:

— А это, Лайэн, моя племянница Джорджина.

Черные брови шутливо вздернулись:

— Джорджина! — голос прозвучал на удивление пренебрежительно. — Я никогда не заставлю себя называть таким мужеподобным именем столь восхитительный образец женственности! Как вы отнесетесь к тому, — его белозубая улыбка была дерзкой, — что я буду пользоваться уменьшительным именем — Джина?

Она попыталась защититься от такой внезапной атаки дерзкого очарования. Ее невозмутимое спокойствие куда-то исчезло, как только она почувствовала мощь серьезного противника, однако она сумела быстро прийти в себя и, перенеся этот психический удар, привела свои чувства в порядок и вернулась к той роли, которую намеревалась играть. С отрепетированным видом смущенной застенчивости она, мило заикаясь, проговорила:

— Н-нет, то есть, да. Ну, я хочу сказать, что не возражаю.

— А вы, не хотите ли и вы покончить с формальностями и называть меня просто Лайэн? — настаивал он.

— Хорошо… Лайэн. — Краска смущения, залившая ее щеки при этом, не была намеренной, но, видимо, была приятна ему, потому что его голубые глаза дразняще искрились, когда он вел ее к столу, который уже накрыла Кэт.

Во время ленча Майкл предусмотрительно оставался на заднем плане, а Лайэн претендовал на то, чтобы полностью завладеть ее вниманием. Несмотря на неуважение к нему, Джорджина не могла не околдоваться его низким живым голосом, которым он рассказывал и об истории этого дома, и о бурных деяниях первого старейшины клана, который вел своих приверженцев в битвы против не одного старейшины-соперника. Его вылазки оказались столь успешными, что он преодолел путь через всю ширь Ирландии, пока не достиг западного побережья, где, наконец-то удовлетворенный, вместе со своей ратью построил крепость у самого берега Атлантического океана.

— Не удивилась ли ты, Джина, когда в первый раз увидела окрестности, почему это кто-то может захотеть жить в таком безлюдном месте?

— Ты забываешь, — ответила она, — что все, что я смогла увидеть, так это только пейзаж из моего окна. Что, здесь действительно так пустынно?

Он медленно кивнул, и выражение его лица тотчас стало мрачным.

— Да, это так. Настолько безлюдно, что здесь могут ютиться орлы, от которых и пошло название дома. Эти птицы сейчас почти везде исчезли, осталось, может быть, всего несколько пар на некоторых островах в Шотландии. И только здесь, где нет промышленности, нет транспорта, нет жителей, они с удовольствием живут. И гораздо больше, чем меня радует их присутствие, мне бы хотелось, чтобы дела шли иначе.

— Как иначе? — задала она провокационный вопрос, уверенная, что ей уже известен ответ.

Он беспокойно побарабанил пальцами по столу и с грустью сказал:

— Мне бы хотелось, чтобы в Ардьюлин вернулась жизнь. Жизнь — это люди; людям нужны работа и дома, чтобы жить, им нужны места отдыха и транспорт, чтобы попасть туда, а значит и новые дороги. Боже упаси, у нас появятся неуютные современные бунгало и безобразные здания заводов, но мое сердце разрывается, когда я вижу, что эти места умирают, что уже здесь нет жителей моложе шестидесяти, и все они томятся по сыновьям и дочерям, уехавшим в другие страны!

Чтобы скрыть свое торжество, она не поднимала взгляд от стола, как бы глубоко погрузившись в растревоженные мысли. Что он за артист! Если бы она не подслушала его разговор с дядей, то вполне могла бы решить, что он всем сердцем ратует за народное благо, а не за наполнение своих пустых карманов. Ей трудно было преодолеть негодование, и она насмешливо ответила ему:

— Одними пожеланиями ничего не добьешься, и при всем при том отсутствие средств уменьшит ожидаемый доход, не так ли?

Его голова вздернулась в удивлении в ответ на ее неожиданное порицание, и Джорджина поняла, что допустила промах. Она попыталась поспешно исправить ситуацию, напустив на себя невинный вид, и положила ладонь на его сильный кулак.

— Я вижу, что ты, Лайэн, очень обеспокоен положением дел здесь, и я убеждена, что ты сделаешь все возможное для своего народа. Как бы мне хотелось, чтобы здесь нашлось место и для моей помощи! — Она с задумчивым вздохом посмотрела на него.

Тотчас хмурые тени исчезли из его глаз, куда-то пропал ставший было угрюмым взгляд, и лицо ожило от радости.

— Ты просто прелесть, Джина, ты слишком мила, чтобы еще беспокоить тебя и моими трудностями. Я полностью убежден, что если бы существовал любой способ, каким ты бы могла мне помочь, то ты бы воспользовалась им, но так как ничего такого нет, оставим этот разговор и поговорим о чем-нибудь более интересном, чем бы ты занялась здесь на первое время.

Джорджина расслабилась, ее опасение ушло, и она старалась подавить ликующий смех, клокотавший у нее в груди. Если бы каждый день здесь был бы таким же увлекательным, как сегодняшний, то она получила бы огромное удовольствие от такого отдыха.