Холодное сердце

Глава 5

Январские сумерки уже спустились на землю, когда Люк твердым шагом поднялся по изящной лестнице. Дойдя до своей спальни, он тут же приказал приготовить ванну и уже через несколько минут услышал, как принесли горячую воду. Не успел Люк расслабиться в ванне, как образы Хлои постепенно заполнили все его сознание.

Почему она? Почему именно Хлою Уитен он хотел каждый раз, когда видел ее? Она была очаровательной женщиной, несмотря на свои убогие платья и чепец, скрывавший волосы, но Люк встречал и других красавиц. Но вопреки его желанию, ни одна другая женщина на земле не могла одним своим недоверчивым взглядом ввергнуть его в состояние тщетного томления.

Если бы он так страстно желал ее только потому, что ему нужно было иметь в своей постели красивое женское тело, но Люк с болезненным отчаянием не хотел делать ее просто своей любовницей. В Хлое было что-то особенное, от чего он не мог избавиться даже после десяти лет тщетных стараний. Ему снова вспомнился тот роковой день, когда они впервые встретились: он заметил ее в лесу неподалеку от дома, когда она играла со своей маленькой дочкой, и, остановившись поодаль, где она не могла его увидеть, просто стоял и смотрел.

В конце концов, летняя жара утомила ребенка, и Хлоя, взяв девочку на руки, стала ее укачивать и петь нежную песенку, пока маленькая Верити не заснула у нее на руках. Люк вспомнил, какая жгучая зависть охватила его, как ему захотелось, чтобы эта любовь и нежность досталась детям, которых они могли бы подарить миру, если бы все было иначе.

Но его место занял Уитен, опрометчиво женившийся на школьнице и сделавший ей ребенка. По крайней мере, так Хлоя однажды рассказала ему. Люк почувствовал, как его руки сжимаются в кулаки от мысли об Уитене, обрекшем женщину, которую он мог бы любить, на такую жалкую и тяжелую жизнь.

Люк уже собирался повернуть назад, но тут июньское солнце высветило на лице Хлои следы слез, когда она, опустив голову, посмотрела на спящего ребенка. Даже теперь сердце Люка болезненно сжалось от этого воспоминания. А тогда его охватило такое нестерпимое желание подойти и обнять ее, что он, стиснув кулаки, с такой силой впился ногтями в ладони, что у него пошла кровь.

Весь следующий день Люк провел строя самый безумный план, который помог бы сделать Хлою Уитен своей любовницей. Он представлял себе, что Хлоя будет вести жизнь добропорядочной жены, муж которой уплывает за семь морей, а когда возвращается, не хочет ничего другого, как только проводить все время с ней, не выходя из дома. Но нет, он не мог обрекать на такую жизнь ни ее, ни маленькую Верити, ни других детей, которые могли у них родиться. Это была бы полужизнь, и Люк не смел предложить ей так мало.

Проклятье, он не может позволить, чтобы страсть снова завладела им, лишив воли. Чтобы справиться со своей одержимостью, Люк вызвал в памяти образ своей бывшей жены, укорявшей его в том, что он черствый, бесчувственный чурбан. Однако видение обнаженной тетушкиной экономки, лежавшей на большой постели, которая ждала за дверью, мгновенно вытеснило его. От одной этой картины Люк ощутил, как вскипела кровь, и ничем не прикрытое физическое проявление возбуждения заставило его почувствовать себя глупо.

Реакция на вызов, который бросила его мужскому естеству Памела, отказавшись спать с ним после возвращения из свадебного путешествия, напомнила Люку о том, с какой легкостью он мог хотеть женщину, не испытывая к ней никаких чувств. Тогда он дал волю своей злости на себя и свою жену, и она с наслаждением восприняла его гневное обещание заставить ее отдаться ему, а потом со стоном требовала близости еще, чего он никогда не мог добиться от нее любовью и нежностью. Исполнение этого обещания привело ее в восторг, а его примирило с самим собой.

Их брак худо-бедно продержался шесть месяцев. Памела то вспыхивала, то остывала, и постепенно Люку стало тошно и от нее, и от себя самого. Характерно, что о своей беременности она сообщила ему в тот день, когда окончательно ушла от него. Письмо, отосланное с лондонского адреса ее сестры, где говорилось о том, что она разрешилась дочерью и ему следует приехать, Люк получил в день своего двадцатилетия. До сегодняшнего дня он не вспоминал о том, как поехал туда и в ярости забрал Ив – единственное ни в чем не повинное существо в этой проклятой истории.

– Добро пожаловать к вашему негодному орущему ребенку! – крикнула Люку жена, когда он промчался мимо нее в мансарду, куда сослали его дочь за то, что она кричала несколько громче, чем полагалось. – Пришлось убрать ее отсюда, чтобы она не свела меня в могилу. Я больше не желаю ее видеть! – поспешила она крикнуть ему вслед.

– Разве вы не чувствуете в себе потребности вырастить из нее героиню по своему образу и подобию?

– В любом случае ничего вашего в ней нет, и я вообще не уверена, что она действительно ваша дочь. Вы не единственный из Уинтерли, который пригоден к случке, как кабан во время гона, – самодовольно ответила Памела.

Его злобный крик разбудил ребенка, и из пустой чердачной спаленки, которую Люк счел бы непригодной даже для приюта, выскочила разъяренная няня, накинувшаяся на них обоих.

– Если бы в ваших черных сердцах была хоть капля жалости, вы бы замолчали! – воскликнула она хриплым голосом, как будто его худенькая обладательница большую часть своей жизни на этой земле кричала без передышки и в результате совсем сорвала его.

На хмуром лице Люка появилась невольная улыбка, когда он вспомнил, до какой степени его потрясла эта резкая отповедь со стороны крохотной женщины, у которой был такой вид, словно она забежала сюда с улицы, чтобы по доброте своего усталого сердца покормить его ребенка. Женщина едва доставала ему до локтя, а ее мудрое лицо казалось не имевшим возраста, как бывает у тех, кто с рождения привык к тяготам жизни.

– Тогда чья она? – спросил Люк жену более спокойно, пока эта гневная девочка-женщина продолжала наступать на него, словно укушенный блохой терьер на рассерженного медведя.

– Ну хорошо, она Уинтерли, и, возможно, именно поэтому я не могу выносить ее присутствия рядом с собой.

– Значит, она моя.

– В ветвях вашего фамильного древа притаились и другие хищники, которые надеются, что это их семя передаст фамильные достоинства у вас под носом, Люк Уинтерли.

Не казавшаяся невозможной мысль о том, что его уже тяжелобольной отец мог покуситься на его жену, заставила Люка почувствовать, будто ему в грудь вонзили клинок из самой твердой толедской стали. Страшная догадка поразила его, когда он, застыв на месте, мысленно перебирал список своих родственников мужского пола, вычеркивая их одного за другим. Всех, кроме одного. Его мачеху бесило, что он был наследником титулов Фарензе, и она делала все, что могла, чтобы заставить сводных братьев ненавидеть друг друга. И все же до этого момента Люк испытывал к Джеймсу какую-то мрачноватую привязанность.

Могла ли Памела пасть так низко, чтобы соблазнить семнадцатилетнего мальчика? Да, решил он, ощутив горькую тошноту, грозившую задушить его. Желая таким извращенным способом отомстить Люку за то, что он женился на ней, не испытывая должного обожания, она наслаждалась бы каждой минутой этого предательства. Люк был еще достаточно молод, и это ранило его в самую душу. Он почувствовал, что если еще на мгновение останется с ней в одном городе, то задохнется.

– Принесите ребенка, мы уезжаем, – бросил он похожей на уличного мальчишку кормилице.

– Нет, пока я не буду уверена, что с вами девочке будет лучше, чем у старьевщика, – возразила она, появившись в дверях детской с Ив, завернутой в поношенную шаль, которая, наверное, принадлежала ей самой, потому что Памела не удосужилась дать ей другую. – Как я сама до этого не додумалась? – злобно бросила она.

– Как ты можешь говорить такие ужасные вещи, дорогая? – слабо возразила из-за спины Памелы ее сестра Александра, леди Дернли. – Это же твой ребенок.

– Я предпочла бы иметь хорька или ласку вместо этого орущего существа. Разве Джеймс хоть раз посетил меня, пока я была толстая и неуклюжая, как корова, из-за девчонки, которой кто-то из них наградил меня? Когда он соблазнил меня, то обещал, что будет поклоняться мне до самой смерти, и посмотри, сколько это продлилось. Даже если бы она не была Уинтерли, я возненавидела бы ее за то, что она испортила мне фигуру, а потом своими криками и нытьем заставила уйти моего дорогого Блейсдона. Я буду счастлива больше никогда в жизни не видеть это отродье. Пусть катится ко всем чертям вместе с ним, и чем скорее, тем лучше.

От такого проявления истинной натуры своей младшей сестры леди Дернли побелела как мел и предпочла упасть в обморок, лишь бы при этом не присутствовать.

– Будь ты проклята, бессердечная тварь! – вскричал Люк.

– Да будьте прокляты вы оба, – каким-то непонятным образом перекрыл общий шум голос крохотной няньки. – Бедное дитя еще не успело сделать ничего дурного, в отличие от вас, так что замолчите, – приказала она Памеле, смотревшей на нее с открытым ртом. – Если в вас есть хоть капля доброты, обратите ее на это беспомощное существо, которое не просило вас производить ее на свет. Мистер, заберите нас отсюда, прежде чем бедная малютка умрет здесь от холода и голода или эта миссис не убьет ее, пока я сплю. И неважно, ваша она дочь или нет.

В этот момент Люк совершил изменившую всю его жизнь ошибку, посмотрев на крохотное существо, лежавшее в ее костлявых девичьих руках, и понял, что нянька права. Испуганный внезапной тишиной не меньше, чем криками, ребенок сморщил свое крохотное личико, собравшись излить миру все свои горести. Люк протянул палец, скорее инстинктивно, чем в надежде успокоить девочку. Ив молчала. Она широко раскрыла глаза и, казалось, сосредоточилась на нем, как будто с самого своего рождения ждала его появления. Она сделала его своим отцом, схватившись за его палец и отказавшись отпустить его.

Люку удалось все скрыть, пригрозив Памеле, что, если хоть одно слово о том, что Ив может быть не его дочерью, выйдет наружу, он прекратит выплачивать ей содержание и потребует официального развода. Путешествие в Даркмер с Ив и Брэнди Браун в придачу было сущим кошмаром, о котором Люк по сей день вспоминал с содроганием. Но каким-то образом все они его пережили, и Ив выросла без матери, которая ненавидела ее за то, что в ней текла кровь Уинтерли.

Люк заставил себя не обращать внимания на доходившие до него сведения о похождениях Памелы на континенте, где после окончания революции и войны обосновалась его жена, меняя одного любовника за другим. Не волновало его и то, что щедрое содержание, которое он ей выплачивал, позволяло ей и ее очередному избраннику жить в роскоши. И когда три года спустя слух о смерти его жены достиг Даркмера, у него не достало лицемерия, чтобы ее оплакивать.

Теперь лорд Фарензе мог казаться угрюмым и холодным, как болота, отгораживавшие его замок от остального мира, но он искренне любил свою дочь. Воспоминания о жене удерживали его на безопасном расстоянии от Хлои Уитен и от того, что он мог испытывать к ней какие-то чувства, более сильные, чем надо, и, значит, он мог пока не думать о том, чтобы позволить женщине войти в его жизнь и изменить ее.

Исполнившись решимостью так и сделать, по крайней мере, в ближайшие несколько дней, Люк оделся и только тогда обнаружил, что обед перенесли на час позже. Однако Ив была предупреждена об этом и теперь занималась тем, что обсуждала с Хлоей и Брэн, какое из черных платьев лучше подойдет к случаю. Люк не усмотрел между ними большой разницы, поэтому, как только заметил притаившуюся в темном углу экономку, он поспешил убраться прочь из комнаты, словно сам черт сидел у него на хвосте. Чувствуя себя явно не в своей тарелке, он спустился вниз, как гость, явившийся на прием слишком рано.

Хлоя совещалась с кухаркой насчет количества перемен блюд, которые миссис Уинтерли сочла приличествующим подавать к обеду, когда они с удивлением услышали звук, возвещавший о чьем-то запоздалом прибытии. Краткое сообщение о том, что ее ждут на улице, заставило Хлою опрометью броситься на конный двор.

– Верити, любовь моя! – воскликнула она, увидев, как ее дочка, выйдя из кареты, моргает от вспышек фонарей, которые принесли мальчики-конюхи.

– О, мама, как я рада тебя видеть! – воскликнула Верити с такой широкой улыбкой, что Хлое захотелось плакать. Вместо этого она обняла дочь, как будто они не виделись несколько месяцев.

– Но как так получилось? – спросила Хлоя кучера лорда Фарензе.

– Его высочество приказал привезти ее, как только узнал, что юная мисс хочет домой, – ответил Биркин, как будто по меньшей мере раз в неделю ездил из Нортамберленда в Бат и обратно.

– Я очень вам благодарна, – с теплой улыбкой произнесла Хлоя.

– Благодарите не меня, а его высочество, мэм, – буркнул Биркин, как будто хотел восстановить свою репутацию человека сурового нрава.

– Но ведь вам с вашими людьми пришлось ехать за Верити в сумерках, а потом и в темноте, так что я очень благодарна вам.

– Мы исполняли свои обязанности, мэм.

– Я больше не стану вас благодарить, раз это вас так беспокоит, но попрошу кухарку отправить всю еду, которая останется от стола его светлости и его гостей, в холл для прислуги, чтобы вы могли пообедать. Сегодня вечером вам и вашим людям нужно хорошенько подкрепиться и выпить.

– Благодарю вас, мэм, но сначала мы распряжем лошадей и приведем себя в порядок.

– Конечно, – согласилась Хлоя и повела Верити в дом.

Она могла позволить себе небольшую передышку. За обедом проследит Окем, а кухарка подготовит лакеев.