Хороший парень

Глава третья Что грустишь, Яшка?

Было уже поздно, когда колонна прибыла в районный центр. Городок тихо дремал под луной, сквозь листву смутно белели стены мазанок, разбросанных по крутоярам; и косые резкие тени лежали поперек пустынных улиц.

Головная машина подъехала к единственному двухэтажному каменному дому и остановилась. За нею, как по команде, остановились и другие машины.

Яшка заглушил мотор и отправился на разведку. Выяснив, что гостиница, которая помещается на втором этаже каменного дома, переполнена, но что при гостинице имеется чайная, Яшка вернулся к шоферам и сказал:

— В общем, братцы, деваться некуда. Правда, по имеющимся сведениям, чайная работает до двенадцати. Так что есть предложение малость посидеть. Возражений нет? Принято единогласно.

— Правильно, пошли в чайную, — поддержал Чижик.

— Устами младенцев глаголет истина. — Яшка набросил ватник на плечи. — Кто еще со мной?

Он оглянулся. Где Надя? Ему очень хотелось позвать ее, но Нади возле «Победы» не было. Пойти разве поискать? Нельзя, его ждут. И Яшка уже без энтузиазма сказал, обращаясь к шоферам:

— Что ж, пошли...

Он первым вошел в пустой, неуютный зал и остановился. В конце зала на дощатой эстраде клевал носом небритый тапер. На столиках стояли унылые цветочные горшки. С табуретки поднялась единственная официантка и зажгла свет.

— Занимай места! — громко скомандовал Яшка. Он уже снова мог шутить и, усаживаясь, сказал: — А иллюминация, между прочим, ничего. Вполне подходящая.

Теперь, когда электричество горело в полную силу, чайная и впрямь выглядела как-то веселее, наряднее. А тут еще ее наполнили громкие звуки музыки.

Затем на столиках появилось пиво, и шоферы стали разворачивать свертки. Пировать так пировать.

— Смотрите, а вон Надя... — протяжно сказал Чижик. — Одна... Пожалуй, надо бы ее пригласить к нашему столику. Как думаешь, Яша?

В его голосе была нерешительность. Он привык безропотно подчиняться Яшке во всем и теперь не знал, что делать. Но, к его удивлению, Яшка, который всегда ссорился с Надей, на этот раз с готовностью отозвался:

— Надя? Где? Действительно... Ты, Чижик, как всегда, прав. Конечно, надо ее пригласить. Это мы можем... Сейчас я проявлю инициативу...

Он быстро встал и направился к буфетной стойке, возле которой стояла Надя. Он что-то сказал ей, и она ему ответила, но из-за шума нельзя было разобрать, что именно. Однако к столику Яшка вернулся один.

— Осечка. Начисто отбрила тебя Надюша, — не преминул заметить кто-то из шоферов.

— Ничего подобного... — ответил Яшка, стараясь казаться равнодушным. — В общем, братцы, давайте петь и веселиться. До утра далеко.

И он громко рассмеялся тем искусственным, деревянным смехом, которым смеются, когда на душе тоскливо, но хотят, чтобы другие думали, будто весело. Он старался казаться веселым изо всех сил: дурачился, шутил, гримасничал, — но его глаза оставались темными и грустными. А через некоторое время он и совсем скис.

— Что с тобой? — тихо, наклонясь к Яшке, с участием спросил Чижик.

— Ничего...

— Тебе неможется?

— Нет, что ты! — Яшка поднял голову. — Просто нет причин для веселья. Знаешь пословицу: «Сколько пива, столько и песен»? — Он поднялся. — Вы как хотите, а я, пожалуй, пойду...

И он быстро, не оглядываясь, направился к выходу. Остаток ночи провел, съежившись, в кабине грузовика.

Разбудили его петухи. Утро уже гляделось в холодные ясные окна домов, как в зеркала. Было оно ветреное, и в палисадниках дрожали яблони. Из калиток выходили заспанные женщины и, гремя пустыми ведрами, спешили к водопроводным колонкам. То там, то тут открывались ставни. Мало-помалу городок оживал.

Вскоре к гостинице подкатил замызганный «ГАЗ-67». Из него с трудом выбрались четверо мужчин и, посоветовавшись с уполномоченным, без промедления приступили к распределению прибывшего «автотранспорта». У светлой «Победы», за рулем которой сидела Надя, эти люди остановились, и один из них — приземистый, кривоногий, видно, бывший кавалерист — восхищенно произнес:

— Вот это да!..

— Что, нравится?

— Хороша, ничего не скажешь...

— Девушка или машина, товарищ Неборак?

— Ну что ты, Василий Иванович! — Приземистый «кавалерист» смутился. — Я вот соображаю: у тебя в райкоме «Победа» есть, недавно только получил, а моя «эмка», сам знаешь, больше на ремонте, чем в ходу. Ну, а без машины, известно, как без рук...

— Ладно, не прибедняйся, — ответил тот, которого назвали Василием Ивановичем. И обратился к своим спутникам: — Как, товарищи, уважим просьбу? Исполкому, конечно, машина нужна: Советская власть!..

Яшка, стоявший поблизости, чутко, стараясь не пропустить ни слова, прислушивался к этому разговору. Яшку интересовали не столько люди, окружавшие «Победу», сколько то, что они говорили. Он понимал, что это от них зависела теперь дальнейшая Надина судьба, а значит, в какой-то степени и его судьба тоже.

Когда же выяснилось, что Надя остается в самом райцентре, на что ему, Яшке, работавшему на грузовой машине, надеяться было нечего, он выждал, пока отойдет начальство, и подошел к Наде.

— Выспалась? — спросил он вместо приветствия.

— Выспалась, — спокойно ответила Надя.

— Значит, остаешься? — опять спросил Яшка и неожиданно для себя самого выпалил: — А ты, оказывается, умеешь устраиваться.

Он понимал, конечно, что Надя ни в чем не виновата, но был слишком раздосадован тем, что рушились все его планы, и не удержался от соблазна ее же во всем обвинить.

— Конечно, умею, — ответила Надя. — А ты разве не знал? И вообще... Ты еще что-то хочешь сказать?

— Больше ничего. — Яшка отвернулся.

Он уехал, не попрощавшись. Был зол на себя и на Надю. Ну и характер у нее! А он, Яшка, тоже хорош: вытянул пустой номер. Вот он и будет теперь ишачить...

Глагол «ишачить», которого нет в словарях, Яшка употреблял довольно часто. Это было одно из любимых словечек Глеба Бояркова. Кстати, Боярков!.. Ему и на этот раз удалось отвертеться от поездки на село. У Глеба постоянный козырь в руках — «драндулет». Не машина, а гроб с музыкой. Боярков знал, что на такой машине его все равно никуда не пошлют, и поэтому ему ничего не стоило говорить, будто он «с дорогой душой» поехал бы на уборочную. Только с Яшкой Глеб был откровенен. Стоило Яшке спросить, почему бы ему в таком случае не пересесть на другую машину, одну из тех, что отобраны на село, как Глеб ответил: «Дура, а зачем мне ехать, чего я там не видел?»

И опять тоска наполнила Яшкино сердце. Он с каким-то ожесточением думал теперь о Наде и о себе. Для него уже не существовало ни тополиной тишины районного центра, ни приземистого «кавалериста». Во всем мире был теперь он один со своей глухой тоской. Яшкина машина направлялась в отдаленный колхоз, в так называемую глубинку.

Последние грузовики скрылись из глаз, разбрелись зеваки, и на опустевшей площади осела пыль. К Надиной «Победе» медленно подошел человек с ногами кавалериста. Вид у него был озабоченный, деловой, и, открыв дверцу, он сказал, усаживаясь по правую руку от Нади:

— Будем знакомы. Неборак, председатель исполкома. Гм, гм... А вас как величать?

— Надежда Грачева.

Она легко, двумя пальцами, повернула ключ, и мотор заработал. Неборак молчал. Тогда, чувствуя, что председатель ей не доверяет, Надя с непонятной холодной яростью подумала: «Ну, погоди! Сейчас я тебя прокачу!» Яшки, который обидел ее, рядом не было, и она должна была хоть на ком-нибудь сорвать свою досаду.

И сразу из-под колес бросились врассыпную пискливые цыплячьи выводки. Шарахнулись в сторону какие-то подводы, груженные сеном. В машину ворвался ветер, зарябило в глазах...

О председателе исполкома Надя, казалось, забыла.

А тот, забившись в угол машины, должно быть, думал: «Ну и девка! Шальная какая-то». Он подождал, пока Надя остановится, и, переведя дух, сказал:

— Вот что... Я... того.... буду целый день занят... — Он почему-то описал рукой полукруг. — А вы... подождете возле исполкома...

Надя кивнула.

До конца дня Неборак больше не беспокоил ее, и Надя, дежуря в машине, спокойно читала книгу о трех мушкетерах. Лишь под вечер, когда председатель исполкома вышел наконец на улицу из продымленного кабинета, Надя отвезла его домой.

Жил Неборак, как выяснилось, в небольшом собственном домике на окраине. Захлопывая дверцу, он попросил, чтобы завтра Надя заехала за ним пораньше, так часам к шести...

— Хорошо, — ответила Надя.

Она не спрашивала, зачем председателю может понадобиться машина в такую рань да еще в воскресенье. Это ее не касалось: в шесть так в шесть.

— Постойте, а вы-то сами где жить будете? — в последнюю минуту догадался спросить Неборак. — Уже устроились?

— Нет еще, — ответила Надя. — Гостиница, говорят, переполнена, и я не знаю...

— Ну, это дело поправимое, — усмехнулся Неборак. — Для вас, думаю, в гостинице местечко найдется.

И, продолжая улыбаться, он щелкнул замком, извлек из объемистого портфеля блокнот и, раскрыв его, тут же нацарапал карандашом несколько слов.

— Вот, — сказал он. — Возьмите.

По записке председателя Наде немедленно предоставили отдельный номер на втором этаже.

Номер, правда, был совсем крошечный: одно окно, железная кровать, крашенная голубой краской (коридорная называла ее «койкой»), столик, ворсистое рядно на полу... Наде, когда она осталась одна, сразу же захотелось раздеться и лечь в постель, но она заставила себя выйти из номера и спуститься вниз. Прежде всего надо было позаботиться о машине.

Найти райкомовский гараж не составило большого труда: он был тут же, в двух шагах от гостиницы. Когда Надя подъехала, в гараже еще был какой-то шофер, который собирался запереть ворота.

— Где поставить машину? — спросила Надя.

— А где хошь, там и ставь, — равнодушно ответил шофер. — В гараже, сама видишь, места нету.

— То есть как это нет места? — Надя повысила голос. — Всякий хлам, — она показала рукой на остов какой-то «раскулаченной» машины, — хранится у вас в гараже, а моя «Победа» должна стоять на улице? Открывай, тебе говорят!

Шофер сонно, нехотя пожал замасленными плечами; в сумерках казалось, что на нем железные латы.

— Нет, ты мне ответь! — настаивала Надя. — Это правильно?

Она быстрыми шагами вошла в гараж и, отыскав на стене телефон, сняла трубку.

— Соедините меня с первым секретарем райкома, — сказала она. — Что, его нет в райкоме? Тогда дайте квартиру...

Она знала, что делает. Но шофер не дал ей поговорить с секретарем. Положив руку на рычаг аппарата, он примирительно сказал:

— Ладно, будет тебе... Незачем беспокоить Василия Ивановича по пустякам. Да разве ж я против?

Ворча, что вечно должен за кого-то работать, он принялся помогать Наде. Вдвоем они выволокли во двор раму разбитой машины, откатили в сторону громыхавшую железную бочку и освободили место для «Победы».

— Ну вот, порядок, — сказала Надя, заведя машину в гараж. — Теперь можешь закрывать..

Ей казалось, что она уснет сразу же, как только коснется головой подушки, но на новом месте, как это часто бывает, не спалось. Было то жарко, то холодно, подушка плоско сплющивалась, и ее приходилось взбивать. Душные сны наполняли комнатку, залитую мертвящим лунным светом.

Во сне Надя снова ссорилась с Яшкой.

Но, вероятно, потому, что она весь день читала «Трех мушкетеров», на этот раз Яшка привиделся Наде в мушкетерском плаще и в шляпе с пером, из-под которой насмешливо улыбалось его лицо — хитрое гасконское лицо д'Артаньяна.

А к шести часам, так и не выспавшись, Надя была уже на ногах.

Она вывела машину из гаража и, подъехав к дому председателя исполкома, дважды просигналила. Тотчас распахнулось окно. Выглянул Неборак в нижней сорочке и с намыленной щекой. Помахав в воздухе помазком, крикнул, что скоро выйдет.

Действительно, не прошло и десяти минут, как он вышел на крыльцо. И не один, а в сопровождении двух ребятишек и рыжей костлявой женщины, кутавшейся в полушалок. У всех в руках почему-то были кошелки и сумки.

— Поехали, — сказал Неборак, уложив эти сумки и прочую тару в багажник. — Я вам покажу дорогу.

Надя промолчала.

Улица кончилась, и машина выехала на большак. Надя привычным движением переключила скорость. Тополя сменились вербами. Желтые отяжелевшие подсолнухи клонились долу...

По дороге Надя обогнала несколько машин и подвод, которые шли в том же направлении. Уж не на базар ли?

— Бачь, сколько народу держит курс на Ивановку, — сказал Неборак, обращаясь к жене.

«Ясно, едем на рынок», — подумала Надя.

Пышность и яркая, крикливая пестрота колхозного базара ошеломили ее. Вдоль плетней тесно, рядком стояли телеги. Высились горы глиняных глечиков, макитр и крынок. В мешках визжали поросята. С возов бойко торговали яблоками, иссиня-черными сливами (пять рублей за ведро), яйцами, курами, густым липовым медом. Пахло потом, дегтем, сыромятной кожей,..

Чуть ли не перед Надиным лицом помахивал завязанным хвостом какой-то потный чалый меринок. Он стоял, широко расставив передние ноги, и преспокойно щипал своими осторожными губами траву. Ни пройти, ни проехать...

Но оттого, что вся эта лоскутная, шумная сумятица базара освещалась жарким солнцем, еще нестерпимее сияла глазурь на глиняной посуде, еще прозрачнее светились паточно-сладкие конфетные петушки (их продавали на деревянных палочках), еще ярче сверкала конская сбруя и упряжь, еще сильнее блестели сапоги на высоких подборах и потные спины каурых, буланых и чалых кобыл. Базар был в самом разгаре.

И только к вечеру, покрывшись пылью, он стал медленно блекнуть. Уставшие краски позднего лета вяло окрашивали небо и землю. Вернулся утомленный Неборак и, кое-как распихав многочисленные покупки по машине, сказал, что пора ехать домой. Затем он осведомился у Нади, понравился ли ей базар. Шутка, ли, такое изобилие!..

— Понравился, — ответила Надя.

Она не кривила душой, ей действительно было все в диковинку на этом базаре. Она даже книги не раскрыла за. весь день. Всю неделю Надя возила председателя. Утром на работу, а вечером с работы. Днем делать было нечего, я она, сидя в машине, читала. А в следующее воскресенье, когда Неборак снова с видом хозяина уселся рядом с нею и велел ехать в Ивановку, молча вынула из книги какой-то листок и протянула его председателю со словами:

— Подпишите.

— Что такое? — спросил Неборак.

— Путевка, — не глядя в его сторону, спокойно ответила Надя. — Подпишите.

Неборак засопел и полез в карман пиджака за очками. Нехотя поднес листок к глазам и, шевеля толстыми губами, прочел: «Путевой лист». В нем значилось, что машина «Победа» под номером «21-05» по указанию Неборака следует из райцентра в село Ивановку на базар. Расстояние — 64 километра. Цель поездки — закупка продуктов.

— Точно, как в аптеке! — хохотнул Неборак, стараясь свести дело к шутке. — Молодец, Надежда, зафиксировала все, как полагается. А теперь поехали...

— Подпишите путевку, — повторила Надя, продолжая смотреть прямо перед собой.

То ли по выражению ее лица, то ли по ее голосу, но Неборак понял, что она от своего не отступится. Тогда — делать нечего! — он подписал «путевой лист» и отвернулся от Нади. У него в эту минуту было по-ребячьи обиженное лицо.

«Вот, — думал он, втягивая голову в плечи, — делай людям одолжение. Другие шоферы, небось, на уборочной спят по два часа в сутки, а эта книжки почитывает, получила отдельный номер в гостинице и еще недовольна. Ты к ней по-хорошему, а она...»

Назавтра, однако, Надя снова потребовала, чтобы Неборак подписал путевку. Она ему не перечила, по первому требованию председателя она готова была подать машину к дому и поехать куда угодно, но только... «Подпишите!». Тут уж, как понял Неборак, было не до шуток.

И как ни жаль было ему лишиться машины, он, поразмыслив, все-таки пришел к выводу, что с Надей надо расстаться. И чем скорее он от нее избавится, тем будет лучше.

О своем решении Неборак в тот же вечер сказал Наде. Нашел подходящий предлог: не сегодня-завтра исполком будто бы должен получить новую машину по наряду, и поэтому он, Неборак, не видит причин для того, чтобы задерживать Надю, и она может ехать домой. Конечно, он даст Наде отличную характеристику, в которой будет сказано, что она поработала на уборочной, как говорится, на славу, — если Неборак не ошибается, она ведь комсомолка? То-то же! И, во-вторых, он распорядится, чтобы ей выдали на дорогу бензин. Какие могут быть разговоры!

«Вот как, хочешь меня задобрить, — подумала Надя, искоса поглядывая на председателя исполкома. — Только напрасно стараетесь, товарищ Неборак. Из этого ничего не выйдет».

Собралась она быстро: выгладила блузки и носовые платки, уложила вещи в чемодан. Но так как ехать на ночь глядя не имело смысла, а до утра было далеко, она решила скоротать последний вечер в городском парке.

Обычно там играл духовой оркестр. По аллеям, грызя подсолнухи, прогуливались девчата и парни. Два или три раза Надя тоже бродила по этому парку. Но сегодня она направилась прямо к летнему кинотеатру, в котором, судя по афише, шла повторным экраном «Актриса». По всей вероятности, это была очень старая картина, выпущенная еще во время войны. Надя ее не видела.

Она купила билет на второй сеанс, так как первый уже начался. Отойдя от кассы, присела на пустую скамью и задумалась.

Думала она о Яшке.

Где он? Что делает теперь?

Она припомнила от первого до последнего слова свой разговор с Яшкой на площади перед его отъездом.

Тогда они поссорились. Они всегда ссорились, и это было очень странно.

Затем она постаралась думать о чем-нибудь другом. О стычке с председателем исполкома, о близком отъезде. Но мысли ее помимо воли снова возвратились к Яшке.

Какое-то предчувствие, ожидание чего-то томило ее. А вокруг шумели деревья.

И когда, прислушиваясь к этому легкому и тонкому шуму, она подняла глаза и увидела перед собой живого Яшку, это нисколько не удивило ее. Так должно было случиться, и так случилось.

И все же с минуту они оба молчали.

Наконец, чувствуя, что молчание становится невыносимым, Яшка спросил у нее глухим, охрипшим от волнения голосом:

— Значит, уезжаешь?

Он произнес не те слова, которые собирался и, главное, должен был сказать. Он чувствовал это, но, увидев наконец Надю, которую ему пришлось долго искать, Яшка, прежде чем она ответила на его вопрос, снова сказал с болезненной горечью:

— Быстро, однако, сматываешь удочки...

Ему было больно. Обидно и больно. Он отмахал больше восьмидесяти километров только для того, чтобы увидеть Надю. И вот он узнает, что она уже собралась в путь-дорогу...

— Да, сматываю удочки, — ответила Надя. — И что?

— Все понятно. — Яшкины губы скривились. — Как пишут в газетах: комментарии излишни.

Он еще что-то хотел сказать, такое же обидное и злое. Но у него пересохло во рту, и он, махнув рукой, повернулся к Наде спиной и зашагал прочь. Его плечи были опущены.

Наде хотелось крикнуть: «Вернись, дурень! Да ничего-то ты не понимаешь, ничего!..» Она подалась вперед, прижав почему-то руки к груди, но, обессилев, снова опустилась на скамью.

Яшки уже не было. Звонок, дребезжа, настойчиво созывал зрителей на второй сеанс.

Как знать, быть может, Яшке и не привелось бы, как ему того хотелось (через час он уже жалел о своей размолвке с Надей), снова увидеть ее, если бы судоремонтный завод не шефствовал над тем самым колхозом, в котором теперь работал Яшка.

Но судьбе было угодно подстроить так, чтобы Яшкину полуторку отправили в распоряжение колхоза «Пятилетка», и та же судьба позаботилась о том, чтобы Дынник в скором времени отправился на «Победе» в этот колхоз.

Надя вела машину легко, уверенно, и Дынник, сидевший рядом с нею, рассеянно поглядывал на пустые поля, которые простирались до самого горизонта. Директор не обращал внимания на красоты природы: он не замечал ни темных скирд, ни синевшего вдали сосняка, ни пухлых, румяных облаков. Он был слишком практичным человеком, чтобы заниматься пустяками. О шефском концерте, который должен был состояться в колхозе через несколько дней, директор тоже не думал. Как это ни удивительно, его мысли возвращались к Наде.

Дынник, конечно, обрадовался, когда Надя вернулась с уборочной раньше, чем он ожидал. И машину она привела в полной сохранности. Но только... Дынник знал, кому он был обязан тем, что чуть было не получил партийного взыскания. Если Надя могла явиться к секретарю горкома Краюшкину и, выложив ему на стол пачку «путевых листов», поднять шум по поводу того, как неправильно используют выделенный на уборочную транспорт, то кто мог сомневаться, что она же в свое время сообщила Краюшкину о подмене автомашин? От такой девки всего можно ожидать! И Дынник смотрел на Надю со смешанным чувством уважения и неприязни.

В подшефный колхоз приехали еще засветло. На крыльце правления артели, чадя махоркой, сидели какие-то бородатые дядьки. Тут же стояла автомашина с разбитым бортом, скрепленным проволокой, с погнутыми крыльями и залепленным грязью радиатором. Возле нее возился хмурый, небритый Яшка, с которого давно уже сошел городской лоск.

— Яков, ты?! — позвал Дынник. — Подойди... Чего ты здесь околачиваешься?

— Работаю. Старшим, куда пошлют, — хмуро ответил Яшка.

— Постой, а хлеб давно кончили возить?

— Порядком...

— Так почему ты еще здесь?

— А про это вы не у меня спрашивайте, Пал Савельич. Я что? Мое дело маленькое.

Он проводил директора взглядом и только потом отважился подойти к Наде.

Яшка чувствовал, что тогда, в парке, обидел Надю ни за что ни про что. Теперь он уже понимал, что был виноват. И ему хотелось попросить у нее прощения. Он ждал встречи с Надей, надеялся на эту встречу, десятки раз представлял себе, как она произойдет, и что он скажет Наде, и что ему ответит она, и какие у нее будут при этом глаза. В его мыслях эта встреча происходила почему-то вечером, на пустынной улице, на которой он столкнется с Надей лицом к лицу. Вокруг никого не будет, и Яшка, не стыдясь, первым нарушит молчание.

Но встреча с Надей оказалась совсем не такой, какой она представлялась ему. Было светло, вокруг люди, и Яшке показалось, что Надя равнодушна.

Все же он заставил себя подойти к ней и спросить, зачем Дынник пожаловал в колхоз и долго ли здесь пробудет. При этом Яшка, конечно, имел в виду не директора завода, а Надю.

— Не знаю, — ответила Надя и отвернулась.

— Так... — Он не знал, что сказать. — А в гараже у нас все по-прежнему?

Надя молча кивнула.

Она понимала, что ей не следовало отворачиваться от Яшки. Она знала, что Яшка, постояв в нерешительности возле «Победы», тоже непременно отвернется и отойдет. Даже больше того, Надя была уверена, что если Яшка уйдет, она пожалеет об этом. Но она ничего не могла поделать с собой.

В субботу Надя снова привезла Дынника в подшефный колхоз, на вечер художественной самодеятельности, который устраивали судоремонтники.

Концерт удался на славу. Танцоры в матросских костюмах отплясывали с такой лихостью и азартом, что пыль стояла столбом, а декорации готовы были вот-вот рухнуть. Зал был набит битком, и парни из соседних сел и хуторов, которым в клубе не нашлось места, весь вечер, покуривая цигарки, простояли под его окнами. Программа была обширная, после концерта должны были состояться танцы под духовой оркестр.

В душной и тяжелой темноте зала Наде показалось, будто вошел Яшка и остановился в проходе возле стены. Или, может, ей только показалось, что это был он? Когда она спустя минуту снова посмотрела в ту сторону, возле стены стоял какой-то незнакомый чубатый парень.

Не дождавшись конца второго отделения, Надя протиснулась к выходу. Концерт уже не интересовал ее. Очутившись на улице, она вздохнула.

Была тихая и по-весеннему теплая ночь, томившая душу той чистой и ясной грустью, которую обычно всегда испытываешь ранней осенью. Над тополями, над ракитами и соломенными стрехами мерцали звезды. Иногда слышалось, как скрипит колодезный журавль, порой где-то далеко-далеко захлебывались горячим лаем сторожевые псы. Но затем снова становилось удивительно тихо.

Надя медленно пошла по главной улице села.

Широкая улица вела от клуба мимо мельницы к блестевшему вдали пруду.

Ни тогда, ни много позже Надя не могла отдать себе отчета в том, почему она пошла именно по этой улице, а не по какой-то другой. Ведь она с таким же успехом могла пойти и в другую сторону.

Быть может, ей просто хотелось побыть одной? Быть может, она надеялась встретить Яшку? Как знать. Но только она его действительно увидела.

Яшка сидел, опустив голову, на потемневшей от времени и наполовину вросшей в землю колоде. С этой тяжелой дубовой колоды он смотрел на воду. Надя заметила его не сразу: Яшку скрывала темная ива, — а когда, очутившись возле колоды, она заметила его, уйти было уже поздно.

Кажется, Яшка вздрогнул от неожиданности. Он поднял глаза и, узнав Надю, опустил их. Затем он слегка подвинулся, словно бы уступая Наде место.

И Надя присела рядом.

Было тихо. Светила луна.

Их обоих волновал этот яркий и неровный свет луны, лившийся непрерывным потоком на землю. Все вокруг казалось ненастоящим и мертвым: и неоглядная ровная степь, и застывшие, словно оцепеневшие от тишины деревья, и холодно поблескивавшая вода в пруду... Наде и Яшке даже не верилось, что они сидят рядом.

— Почему ты не в клубе? — спросила Надя после долгого молчания,

— А ты?

— Я там была, — ответила Надя. — Скоро начнутся танцы.

Он промолчал. Почему-то вспомнил, как приглашал Надю на танцы Глеб Боярков.

На середине пруда плеснулась рыба, и Яшка проследил за кругами, которые разошлись по воде. Затем неожиданно для себя сказал:

— Здесь много рыбы.

— Конечно, — согласилась Надя. Сегодня ей не хотелось спорить.

— Я каждый вечер сижу на этом месте, — сказал он опять все тем же чужим голосом.

— Один?

— Один...

Теперь Надя промолчала.

— Знаешь, я не жалею, что больше месяца провел на селе, — сказал он раздумчиво, медленно произнося каждое слово. — Я здесь о многом передумал и, как мне кажется, очень многое понял...

— Что именно?

— Не знаю, как тебе сказать. Это нелегко. Впрочем...

Он повернул к ней лицо. Оно было в тени, только глаза светились. И Надя вдруг поняла, что он скажет. У нее перехватило дыхание, и она поспешно произнесла:

— Потом... Кажется, пора идти. Уже поздно. И холодно, ты не чувствуешь?

— Поздно... — как эхо, повторил Яшка.

Он встал. Он еще медлил. Ему вдруг показалось, будто у Нади ясные от слез и какие-то очень счастливые глаза. Но нет, она смотрит на него отчужденно и даже насмешливо.

Все же он отважился снять пиджак и набросить его Наде на плечи. И в тот миг, когда его рука коснулась ее плеча, он почувствовал, как сжалось его сердце. Было такое чувство, что Надя его сейчас ударит.

Яшка замер.

Но ничего не случилось. Надя даже не сбросила пиджак с плеч.

Она просто медленно пошла рядом.