Хороший парень

Глава шестая Буран

Барак, казалось, содрогался от густого и сочного храпа. Проснувшись посреди ночи, Яшка услышал, как, ворочаясь на соседней койке, тяжело, с присвистом дышит Чижик, как бушует за окном властный порывистый ветер, дрожит у изголовья мелкой дрожью фанерный ящик из-под макарон, заменяющий тумбочку, и в лад ему тонко позвякивает подернутая ледком вода в граненом стакане. Ночью все звуки были особенно отчетливы.

Так, значит, вот она какая, эта целина!

Плоское белое безлюдье степей, промерзшие бревенчатые стены барака, ветер... Да, пожалуй, нелегко будет привыкнуть к новой обстановке! И это ему, который всюду чувствовал себя, словно рыба в воде! Что же тогда говорить о других?

Он долго лежал, дыша влажным паром, и только под утро забылся тревожным сном. И снова ему привиделась белая степь. Темное небо мягко обволакивало заснеженную землю. Полозья саней легко скользили по пуховой пороше. И ветер набегал волнами, поднимая косые гребни снега и нагнетая вал за валом...

Знакомство с МТС не отняло много времени: ее можно было обойти за четверть часа. Умывшись студеной водой, Яшка вместе с Чижиком еще до завтрака осмотрел ремонтные мастерские, помещавшиеся в соседнем бараке, и заглянул в столовую, которая по вечерам служила клубом. Немногим дольше задержался возле кузницы. Там под навесом стояло с десяток автомашин и цистерн, а на снегу темнели полевые вагончики.

— М-да, хозяйство, прямо скажем, не ахти какое! — сказал Яшка. — Даже тракторов маловато. В общем, не разгуляешься...

Глубоко вздохнув, он в последний раз бросил взгляд на занесенные снегом автомашины и, повернувшись к Чижику, предложил ему вместе зайти к Наде — проведать ее и посмотреть, как она устроилась.

На стук отозвался незнакомый сдавленный голос, приоткрылась дверь. В коридор выглянула какая-то кудрявая девушка с набитым шпильками ртом и, вскрикнув, тотчас скрылась. За дверью завозились, послышались короткие смешки — там, видимо, спешно приводили в порядок постели, — а когда все стихло, дверь снова отворилась, на этот раз уже широко и гостеприимно.

О том, что в этой комнате живут девчата, сразу можно было догадаться по вышивкам и полотняным коврикам, висевшим над койками, по многочисленным салфеточкам и бумажным цветам — этому скудному кружевному уюту общежитий. Надина койка стояла возле окна.

— Разрешите присесть? — Яшка, улыбаясь, опустился на единственную табуретку, с которой девушка в кудряшках поспешно смахнула полотенцем пыль. Вытащил из кармана пачку «Беломора». — Можно?

— Нет, нельзя...

— Даже так? — Он сунул папиросы обратно.

Пришлось ждать, пока девчата наведут красоту и наденут пальто и ватники. По очереди гляделись девчата в тусклое зеркальце, душились одеколоном. Пока суть да дело, Чижик, заприметив какую-то потрепанную книжицу, принялся листать ее, а Яшка, деликатно повернувшись к девчатам спиной, рассматривал фотографии на стенах. Слышно было, как плачет ребенок,

— Рядом семейные живут, — сказала Надя. — Агроном и механик.

Вышли вместе. Морозное утро искрилось, скрипело под ногами. А в столовой, как в бане, было шумно, душно и парко. На каждом столе — буханки хлеба, бачки с дымящейся кашей, большие запотевшие чайники. И тут же колотый сахар, горчица, темная, влажная соль...

К концу завтрака в столовую пришел директор Барамбаев. Медное, в оспинках лицо, тулуп нараспашку, малахай... Перешагнул через скамью, грузно уселся, широко раздвинул локти. Говорил он медленно и внятно, словно бы подбирал слова, и Яшке, привыкшему к многословию и посулам щедрого на обещания Дынника, понравилось, что Барамбаев ничего не приукрашивает. Да, будет трудно. Да, с жильем покамест туговато. И работать на первых порах многим придется не по специальности. Ничего не поделаешь! Он, Барамбаев, считает своим долгом сразу об этом сказать. А если у кого есть вопросы, — пожалуйста...

Вокруг нестройно зашумели. Кто-то мрачно сказал: «Ясно, чего там...» Кто-то пробормотал: «Не привыкать...» И вдруг Яшка услышал тонкий вихляющий голос Бояркова:

— Я скажу...

— Пожалуйста, — повторил Барамбаев.

Честно говоря, Яшка не ожидал от Бояркова такой прыти. Глеб вскочил и, протиснувшись к директору, швырнул на стол свою кепочку и продранные рукавицы. Он отрывисто бросал слова. Во-первых, где спецовка? Во-вторых, сапоги и ватники... Без них здесь пропадешь. А ему, Бояркову, еще не надоела жизнь...

— Правильно говоришь... — неожиданно для всех поддержал Барамбаев. — Внимание, товарищи!.. — Он поднялся, опираясь здоровенными кулаками о стол. — Сапоги есть. Ватники есть. Я приказал выдать. Ясно?

Боярков стушевался. Бочком отодвинулся к стене и спрятался за чью-то спину. С той минуты, как он выбрался из саней, ему было не по себе. Его не оставляла мысль о побеге. Подбить ребят и смотать удочки очень даже просто. Надо было только найти предлог. Поэтому-то он и заговорил о ватниках. Но, оказывается, ватники есть. Выходит, крыть нечем... И Боярков вслед за ребятами понуро поплелся на склад, перед которым выстроилась длинная очередь.

Там уже зычно распоряжался Барамбаев. Сидя рядом с кладовщиком, директор следил за выдачей. Пересчитывал шапки-ушанки, согнутым пальцем стучал по подошве сапог и приговаривал: «Хорош... Хорош...»

Но работы не было

Ребята томились, изнывали от безделья. Ну, очистили дорогу от снега, ну, разгрузили автомашину с консервами. А дальше что? Людей понаехало много, а новых машин нет. И неизвестно еще, когда они прибудут.

Об этом говорили на собраниях. Этот вопрос без конца обсуждался на заседаниях вновь избранного комсомольского комитета. Надо было что-то придумать. Правда, несколько человек, в том числе и Кузю, директор послал на курсы механизаторов, но все понимали, что это не выход из положения.

— Порядочки! — ворчал Яшка. — И вечно у нас так: то людей нет, то машин не хватает, то еще что-нибудь... А ты сиди и жди!

Впрочем, ворчал он больше для виду. Он уже освоился, завел знакомства и не имел ничего против того, чтобы забить «морского козла», либо просто посидеть в компании часок — другой. Все лучше, чем колесить по степи в такую погоду.

Зато спокойная и уравновешенная Надя, к Яшкиному удивлению, совсем иначе отнеслась к местным порядкам. Не для того она ехала на целину, чтобы вышивать салфеточки. Вышивать она, видите ли, и дома могла. А здесь будьте добры дать ей настоящую работу.

И Надя, как только представился случай, без обиняков сказала об этом директору. После того, как ее выбрали членом комсомольского комитета, она считала себя вправе говорить с Барамбаевым от имени всех ребят.

— Долго вы еще нас мариновать будете? — Надя прямо приступила к делу. — Что, на курсы механизаторов ехать? А мне там делать нечего. И не только мне. У каждого из нас есть специальность, и мы хотим знать, когда прибудут машины.

— Зачем волнуешься, зачем кричишь? — попытался сказать Барамбаев, не подозревая, что этим самым подливает масла в огонь. — Отдыхай, пожалуйста.

— Вот как, отдыхать... — Надя побледнела. — Посмотрите, что в бараках делается. Там с утра до ночи в карты дуются. Вчера один паренек сапоги проиграл. Раздели его догола. Отдыхать!.. Если вам люди не нужны, так прямо и скажите. Мы в другом месте работу найдем. А для отдыха есть районы и получше.

Барамбаев поднял согнутую руку, как бы защищая лицо от удара.

— Работа есть, — сказал он. — Я работу даю.

— Ну да, доски сгружать с машин! По кубометру в день...

— Пока другой работа нету... — Барамбаев, который обычно выговаривал русские слова старательно и твердо, от волнения стал путаться в падежах.

— Неправда! — Надя перебила его. — Вот полюбуйтесь! — Она указала рукою на окно. — Видите? Плуги и сеялки. Валяются под снегом и ржавеют. Разве это порядок? Вчера на комсомольском комитете обсуждали этот вопрос. И решили, что надо создать для начала бригаду по ремонту инвентаря. Жаль, что вас на комитете не было. А вас приглашали...

— Бригаду? А инструмент? Где его взять? — спросил Барамбаев. — Вам, конечно, легко говорить...

— Ну, это уже ваше дело! — Надя пожала плечами. — Достать можно. Мне только поручено сообщить вам о решении комитета.

Она повернулась к молчавшему Яшке, как бы приглашая его вместе с нею покинуть кабинет директора. Зачем переливать из пустого в порожнее? Все равно с Барамбаевым не договориться.

Но директор не дал ей уйти.

— Хорошо, — сказал он после минутного молчания. — Инструмент достану. Действительно, в бараках делается черт знает что. А тебя назначим бригадиром. Согласна?

— Дело хозяйское, — ответила Надя. — Назначайте.

Она резко пошла к двери, и Яшка последовал за ней. Уже на крыльце, нахлобучивая шапку-ушанку, он сказал:

— Напрасно ты нашумела, Надюша. Зачем так круто? Ну, был такой грех: хлопцы перекинулись разок в картишки. Но, по-моему, ничего страшного не произошло. Один-единственный случай...

— Ты так думаешь? — Она остановилась, посмотрев через плечо. — Лучше с девчатами поговори. Клава, которая со мной живет, вся в слезах. Ей проходу не дают. Да и другим девчатам...

— Хотя, конечно... — Яшке не хотелось ссориться, и он поспешил согласиться: — Это все ребята из второго барака. Туда затесалась шпана. Но и твоя Клава тоже хороша. Скажи ей: пусть меньше хвостом крутит. А насчет бригады — это ты здорово придумала. — Он улыбнулся и довольно потер руки. — Ну, теперь держись!.. Поработаем!..

Над ними было холодное блестящее небо. Утренний свет широко и свободно лился на поля. И это ясное, до звона морозное утро, казалось, одарило Надю и Яшку тем, чего им так недоставало, — надеждой.

Бригаду сколотили быстро. В нее вошли и Чижик, и Боярков, и еще несколько ребят, которые от нечего делать слонялись по баракам. В их числе оказались харьковчанин Пашка Сазонов, работавший раньше на тракторном заводе, и моторист Захар Гульчак.

В общем, подобрался веселый и настырный народ. Раздобыли самое необходимое: напильники, зубила и молотки. Затем достали клупп с полным набором плашек к нему и ручную дрель. Только метчики и сверла найти не удалось, и их обещал привезти Барамбаев.

И вот спустя несколько дней наступил момент, когда механик распорядился очистить два обитых железом верстака, над которыми низко висели под жестяными колпачками двадцатипятисвечовые лампочки, и новая бригада приступила к работе.

Как водится, поначалу ей поручали самые нехитрые дела. Не сразу механик убедился, что новички тоже не лыком шиты и умеют держать молотки в руках. Тогда, подумав, он выдал им наряд на ремонт двух тракторов. Тут тебе и притирка клапанов, и набивка сальников, и шабровка... Одним словом, Яшка имел теперь все основания шепнуть Наде: «Смотри, бригадир, наши акции повышаются!»

Он по-прежнему шутил и балагурил. Так ему было легче. Мастерские не отапливались, по ним гулял ветер, и Яшка шуточками подбадривал и себя самого, и Чижика, и других ребят. Если же он видел, что им становится невмоготу, то первым отходил от тисков и заявлял:

— Шабаш! Включайте, братцы, систему воздушного отопления. — И, подавая пример, жарко дышал на задубевшие руки.

Но частенько случалось, что и эта «система» не выручала. Тогда, испросив у Нади разрешение, Яшка от ее имени объявлял перекур и громко командовал:

— На старт!

После этой команды ребята, толкая друг друга, чтобы согреться, вслед за Яшкой совершали, как он говорил, небольшой кросс по пересеченной местности. Обежав два — три раза вокруг барака, в котором помещались мастерские, с шумом и гиком неслись к кузнице, где глухо ухал молот и тонко, пританцовывая, звенел, прикасаясь к наковальне, ручник.

Между тем день сменялся днем, и хотя вокруг все еще было белым-бело, но в полдень на редких проталинах уже дымила земля и с крыш, срываясь, стучала капель. По снежным полям приближалась стремительная казахстанская весна.

И, быть может, потому, что запахло весной, по вечерам в бараке, в котором жил Яшка, царило такое разнузданное веселье, что дым стоял коромыслом. Чьи-то сбитые каблуки выстукивали под аккомпанемент балалайки «барыню», кто-то бился об заклад, что пройдется по узкой половице на руках. И только Яшка почему-то молча сидел в сторонке и вздыхал.

Нередко случалось, что в самый разгар веселья он норовил незаметно улизнуть. Крадучись, выходил из барака в степь. Позади оставалось освещенное оконце, за которым была Надя, а в степи Яшку встречал промозглый ветер, и он шел по тонкому насту, кружил без цели, отыскивая собственные следы, и думал о Наде.

Как ему в эти минуты хотелось, чтобы Надя была рядом, чтобы он мог отогревать холодные Надины пальцы своим дыханием, жадно и долго, пока не закружится голова, всматриваться в ее темные морозные глаза!.. Как ему хотелось этого!..

Но он был один в степи, и ветер заметал его следы, и снег свежо белел в острой тишине, и месяц, звеня, висел над степью, а сам Яшка тихо и задумчиво шел куда-то наугад.

В барак он возвращался поздно, когда все уже спали.

На этот раз Яшку разбудил дикий вой ветра, под напором которого стонали бревенчатые стены барака. За окном проносились стремительные белые тени. Там неистовствовал буран.

Серо и неуютно было сейчас в бараке. Два ряда железных коек, фанерные ящики вместо тумбочек, «титан» в углу... В керосиновой лампе, которую прикрутили на ночь, едва теплилась жизнь, и на потолке над нею был виден светлый кружочек величиной с голубиное яйцо.

«Вот это вьюга! — подумал Яшка. — Гроб с музыкой...» Однажды его самого чуть не замело в поле вместе с полуторкой, и теперь всякий раз, когда шумела сухим и жестким снегом метель, он невольно с сочувствием и жалостью думал о тех людях, которых она настигла в дороге. Б-р-р... Но оттого, что сам он был в тепле, что ему-то, во всяком случае, этой ночью не грозила опасность замерзнуть, он натянул одеяло до подбородка, завернулся в него и, чувствуя приятную теплую тяжесть ватника, лежавшего поверх одеяла, блаженно зевнул и закрыл глаза.

Кажется, он задремал. Или ему показалось? Громко хлопнула дверь, и какой-то человек, почти касаясь головой притолоки, остановился на пороге. Кто он? Откуда взялся? Ведь только что никого не было...

Казалось, что человек огромен. Его полушубок и малахай были залеплены снегом. Нагнувшись над лампой, он припустил фитиль, и, когда раздвоенное жало желтого пламени рванулось кверху, опалив бумагу, которой было склеено разбитое стекло, Яшка, к своему удивлению, узнал директора МТС Барамбаева.

«И чего ему надо? Видно, здорово приспичило, если пришел ночью», — подумал Яшка, следя за Барамбаевым. Ходики, висевшие на стене, отстукивали третий час ночи.

А Барамбаев, подняв лампу над головой, рявкнул так, что было удивительно, почему не повылетали стекла из окон:

— Подымайсь!..

Ошалев от неожиданности, все вокруг повскакали с коек.

— Подымайсь! — снова жестко сказал Барамбаев. — Есть дело.

Оказывается, ему только что звонили со станции. Туда прибыл эшелон. Со станции его подадут на разъезд, до которого от МТС пятнадцать километров. На платформах — грузовики, тракторы, дисковые бороны... Надо платформы разгрузить.

Барамбаев стоял, широко расставив ноги. Всматривался в хмурые, заспанные лица. Все молчали, отводили глаза. В такую погоду, когда лютует завируха, идти за пятнадцать километров? Шутите, товарищ директор!

И тут недобрые раскосые глаза Барамбаева встретились с Яшкиными глазами. И Яшка не выдержал этого взгляда. Сбросив с себя одеяло, он потянулся к сапогам и сказал:

— Вставай, братва! Не слышите, что ли? Хватит дрыхнуть, отоспались! В общем и целом, как поется в песне: «Запрягайте, хлопцы, коней...»

Первый последовал Яшкиному примеру Чижик, потом зашевелились на других койках. Спросонья Чижик прежде всего нахлобучил шапку-ушанку и только после этого стал уже напяливать на себя свитер.

Застегивая на ходу ватник, Яшка подошел к директору и уверенно сказал:

— Разгрузим эшелон — будь здоров! Я за хлопцев ручаюсь...

Неизвестно, отчего, но Яшке сейчас стало удивительно легко и весело. Он чувствовал себя так, словно ему предстояла небольшая прогулка. Буран, ветер? Все это в конечном счете чепуха. Нам не страшен серый волк, верно? Он даже обрадовался, когда его с ног до головы обсыпало снегом. И только услышав от Чижика, что Глеб Боярков, сказавшись больным, остался в бараке, Яшка выругался.

— Ладно, я ему это еще припомню! — сказал он. — Я ему покажу, как позорить нашу бригаду! Пошли, Чижик, не отставай...

Позднее, когда все было кончено, Яшка и сам, хоть убей, не мог понять, каким чудом им удалось тогда разгрузить все одиннадцать платформ и доставить машины в МТС.

Они долго шли, втянув головы в плечи и пригибаясь под напором ветра. Ноги вязли в сугробах. Впереди глухо урчали четыре трактора, прокладывавшие дорогу. А вокруг... Белая мгла, казалось, поднялась стеной от земли к небу. Трудно и больно было дышать морозным воздухом. Одежда уже через полчаса покрылась тонким льдом и, отвердев, глухо стучала. И не было видно ни зги. Куда ни глянешь — снег. Только снег да снег, который движется навстречу волнами, пригибает к земле и сухо шуршит, шуршит, шуршит...

Снег и мгла.

Машины то и дело проваливались, тонули от собственной тяжести. Тогда их приходилось вытаскивать на руках. Трактористы, не полагаясь на ватные капоты, кутали моторы собственными телогрейками. Только бы моторы не заглохли, иначе гроб. На таком морозе достаточно десяти минут, чтобы замерзла вода, а тогда разорвет мотор...

Мгла и снег.

Нагнув голову, чтобы защитить лицо от снега и проскользнуть под встречным ветром, Яшка поминутно оступался, падал и снова, ругаясь сквозь зубы, поднимался и шел вперед. Никогда в жизни он еще не ругался так зло.

И вот наконец разъезд. Из мглы вынырнула голова Барамбаева и тотчас исчезла, чтобы через минуту появиться в другом месте. Директор что-то кричал, размахивал руками. Последовав за ним, Яшка очутился возле железнодорожных платформ.

Эти платформы стояли в тупике — одиннадцать неподвижных снежных глыб. Слегка посерело (уж не утро ли?), и Яшка, приглядевшись, с трудом различил очертания автомашин и тракторов. Их надо было сгрузить на землю.

Не долго думая, он взобрался на ближайшую платформу. Ледяной металл обжег руки. Рядом очутился еще кто-то, наклонился, засопел от натуги, и Яшка, не поворачивая головы, понял: Чижик. Потом увидел Пашку Сазонова, Кузю и — может, ему показалось? — Надю. Все они были рядом, в двух шагах от Яшки, его плечи касались дружеских плеч, и Яшка почувствовал в себе такую богатырскую силу, о которой не подозревал раньше.

— Раз, два... Взяли!.. Раз, два...

Снежная глыба сдвинулась и накренилась. Медленно, словно нехотя, поползла она вниз по бревнам. То, что было не под силу одному Яшке, сделали двадцать рук. За первым трактором пополз второй, за вторым — третий...

Потом наступила очередь автомашин. По сравнению с тракторами они казались легкими, летучими. Но сил уже не было: ребята валились с ног.

Промелькнуло бледное — ни кровинки! — лицо Нади. Охнув, осел Пашка Сазонов. Яшка видел, как плачет, не стесняясь, маленький Чижик, как выбиваются из последних сил здоровяки-молотобойцы, которые по утрам играючи «крестились» двухпудовыми гирями, и, чувствуя, что вот-вот не выдержит и свалится с ног, последним напряжением воли заставил себя подставить плечо под борт застрявшей в снегу автомашины.

«Врешь, не сломишь!..» — мысленно твердил он кому-то невидимому, чужому, который исподтишка нашептывал ему: «Да хватит, неужели тебе больше, чем всем, надо? Присядь, отдохни...»

Еще одно усилие, и автомашина сползла с насыпи. Эмтээсовский трактор, зацепив трос, отволок ее в сторону. Можно было выпрямить спину и передохнуть.

— Умаялся? — Яшка вытер рукавом взмокший лоб и улыбнулся Чижику. — Умаялся, вижу... — Яшкин голос был ласков. — Да ты присядь, мы тут сами управимся, без тебя.

— Нет. — Чижик замотал головой. В его глазах стояли слезы, но он не хотел сдаваться.

— Вот чудак! Я тебе как другу советую...

— Не...

— Ну и не надо! — Яшка отошел и уже в следующую минуту позабыл о Чижике. Снова на его плечах лежала мертвая непосильная тяжесть, снова болезненно ныли кости, и он мог думать только об этой тупой боли. Временами он боялся, что не совладает с собой.

К счастью, кто-то догадался развести костер. Огонь загородили от ветра с трех сторон листами фанеры и жести. Стало легче, можно было отогреть руки. Благо солярки хватало и ее никто не жалел.

Зато стоило отойти на два шага от костра, как опять пробирал мороз, и снежная мгла подступала со всех сторон, забираясь под ватники и в сапоги. И опять впереди были только огромные и неуклюжие — в метель все кажется огромным — тракторы и автомашины, которые во что бы то ни стало надо доставить в МТС. А это значило, что надо пройти еще пятнадцать километров. Не бросить же, в самом деле, машины в степи!

Теперь у Яшки было одно желание: хотелось поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Лечь на койку, укрыться одеялом, вытянуться во всю длину...

Эта навязчивая мысль не давала ему покоя. Он представлял себе, как стягивает сапоги, как снимает гимнастерку и касается головой подушки. Впрочем, гимнастерку можно не снимать... И тогда... У него сами собой закрывались глаза.

Однако он стряхивал с себя дурманящий сон и машинально повторял:

— Раз, два... Взяли!.. Навались, братки!..

Буран кончился почти так же неожиданно, как и начался. По земле, извиваясь, пробежали последние снежные дымки. Пушистой стаей поднялись облака. Мало-помалу ветер стих, и вся степь остро засияла под солнцем.

Но ребята этого не видели. Так и не успев раздеться, они спали тяжелым сном. В бараке пахло портянками, валенками и овчиной. Было воскресенье, но никто не поднялся даже к завтраку.

Яшку, однако, разбудил Глеб Боярков. Довольный собою, отоспавшийся, Боярков наклонился над Яшкой и, тормоша его за плечо, приговаривал:

— Вставай, будет тебе... Тут из газеты приехали, слышишь?..

— А ну их... — выразительно промычал Яшка и повернулся на другой бок.

— Фотографировать будут, слышишь? — Глеб не унимался. — Сам директор велел тебя разбудить...

— Барамбаев? Что ж ты сразу не сказал? — Яшка приподнялся на локте. — Передай директору, что я прибуду в полном параде. Свеженький, как огурчик...

Он протер кулаками глаза. Затем вскочил и, подставив голову под сосок рукомойника, из которого, обжигая, тонкой струйкой бежала ледяная вода, несколько минут блаженствовал. Обмылок выскользнул у него из рук, но Яшка даже не заметил этого. Только переодевшись, он осмотрел себя со всех сторон и, видимо, остался доволен осмотром...

— Можно?

Яшка вошел в директорский кабинет, который был сверху донизу увешан выцветшими диаграммами и почетными грамотами в деревянных рамочках. Под ними в кресле, положив тяжелые руки на стол, восседал Барамбаев. Директор беседовал с сидевшими напротив двумя какими-то неизвестными Яшке людьми. Один из них был в треухе, в ватной телогрейке и в высоких валенках, разрезанных сзади под коленями, и Яшка отвернулся от него ко второму собеседнику директора, в котором журналист угадывался уже за версту. Это был подвижной черноглазый толстяк в роскошном свитере с оленями и в кожаной курточке.

— Вот товарищ Буланчик, Яков Ефимович, — произнес Барамбаев, кивая на Яшку.

— Тот самый Буланчик? — Толстяк подался вперед.

О чем это он? Яшка, который знал, что с корреспондентами надо держать ухо востро, на всякий случай ответил:

— По всей вероятности... У меня здесь однофамильцев нету.

— Вы в этом не совсем уверены? — Толстяк поднял брови.

— Отчего же?.. Я Буланчик, — уже твердо сказал Яшка. — А что, разве плохо звучит?

— Звучит ничего. — Толстяк в кожаной курточке рассмеялся. Он был смешлив, любил веселых людей и, вытащив записную книжку, стал с профессиональной легкостью расспрашивать Яшку, откуда он прибыл, кем работает, как живет...

— Как живу? — Яшка, польщенный вниманием толстяка, улыбнулся. — Как говорится, лучше всех и хуже некоторых...

Он охотно, с какой-то небрежностью — мол, и не такое бывало! — рассказал толстяку о том, как разгружали платформы в буран. Потом великодушно разрешил себя сфотографировать. Что ж, он не против того, чтобы его портрет появился в газете! Хотите в анфас? Пожалуйста! В профиль? Будьте любезны! Разве он не понимает, что это нужно, так сказать, для истории? Ну да, он действительно личным примером увлек ребят за собой...

Говорил Яшка не умолкая. И если какой-нибудь час назад ему бы даже в голову не пришло кичиться и задирать нос, то теперь, глядя на себя как бы со стороны восторженными глазами корреспондента, он с каждой минутой все больше проникался убежденностью, что действительно совершил чуть ли не геройский поступок.

Яшка был тщеславен. Ему льстило, что его слушают с вниманием. И какие люди! Газетчики, которые столько повидали на своем веку, что их трудно чем-либо удивить.

Но больше всего Яшку радовало, что его фотография появится в газете. Ведь эту газету увидит Надя!..

— Готово... — Толстяк в последний раз щелкнул затвором.

Яшка, который, затаив дыхание, почти минуту сидел с каменным лицом, вздохнул с облегчением и улыбнулся.

Журналисты уехали после полудня. Когда их машина отъехала, Яшка спустился с крыльца. Ему не терпелось поскорее рассказать обо всем Наде.

Сегодня воскресенье, и она, должно быть, сидит дома с девчатами. То-то она удивится! И обрадуется, конечно. Как-никак, а он, Яшка, не подкачал...

Но комната, в которой жили девчата, оказалась запертой, и Яшке, когда он постучал к соседям, ответил недовольный женский голос:

— Кто там? Войдите...

Яшка открыл дверь, и его обдало кислым паром. Жена агронома, склонясь над корытом, стирала пеленки. Возле нее на полу ползал двухлетний крепыш в короткой рубашоночке. Второй ребенок лежал на кровати и задумчиво сосал собственную ногу.

— Здравствуйте! — сказал Яшка. — Вы, часом, не знаете, куда все ушли?

— Гуляют... — Женщина, стряхнув с рук мыльную пену, вытерла их о передник и выпрямилась. — А Надя на работе. Вся бригада там.

— Как на работе?!

— Они новые машины хотят опробовать. Не терпится, видно.

Пробормотав «спасибо», Яшка закрыл дверь. «А мне ничего не сказали! — подумал он с обидой. — Могли бы, кажется, позвать...» По дороге он заглянул в свой барак и, увидев, что койки Чижика, Кузи и других ребят заправлены серыми одеялами, не переодеваясь, в «полном параде» зашагал к мастерским.

— Наконец-то... Я тебя всюду искал, — сказал он Наде. — Понимаешь, целый день провозился с корреспондентами. Один пристал как банный лист: расскажи да расскажи!.. Совсем замучил меня.

— Вот как! — Надя пытливо посмотрела на Яшку. — А мне передавали, что это ты корреспондентов замучил. Ты из кожи лез вон, чтобы доказать свое геройство. Расхвастался... А ночью мне почему-то показалось, что ты не один разгружал платформы. Как будто еще ребята были. А к корреспондентам ты один побежал.

Яшка с большим трудом сдержался, чтобы не нагрубить Наде. Она не смеет его упрекать. Он не напрашивался: эти корреспонденты в конце концов его сами искали, а не он их. И потом...

— Можешь спросить у Бояркова, как было дело. Барамбаев за мной послал.

— И что же? Я это знаю.

— Знаешь? Так в чем же дело? Давай тогда начистоту... Вот ты, между прочим, не нашла способа мне передать, что бригада выходит на работу. Или меня, может, уже исключили из бригады?

Он спросил это не без ехидства, надеясь, что Надя начнет оправдываться, а она сказала:

— Пока нет еще. Но ты бы послушал, что о тебе говорят... Я не удивлюсь, если ребята потребуют, чтобы мы обсудили твое поведение на комитете.

— Ну и обсуждайте! Мне начхать...

Он хотел еще что-то сказать, но осекся, поняв, что сморозил глупость. Ведь он сказал неправду; больше всего на свете он ценил дружбу и друзей. А тут еще Надя не сводит с него глаз.

— Что же ты молчишь?

Яшка не ответил.