Хорошо посидели!

Товарищ, возьми обычную ручку,

Обмакни перо, оботри слегка

И выведи маленькую закорючку —

Две буквы только «Зе» и «Ка».

Что, непонятно? Видишь впервые?

Тогда послушай, не теряй нить.

Мозгов твоих слои жировые

Пробьем, попробуем объяснить.

Взгляни на соседку. Часто плачет,

Бьется, мотается из-за куска.

Везде ей не рады. Что это значит?

Это значит, что муж у нее — ЗК.

Поедешь в вагоне — оторвись от книжки.

Как бы дорога ни была далека.

Увидишь повсюду заборы и вышки.

Кто за колючкой? Они, ЗК.

А мимо окошка, в платформах-корытах

Течет непрерывно угля река.

Кем эти тонны угля нарыты?

Ответ все тот же: ими — ЗК.

Железных колбас прогремела связка —

Катят цистерны, раздув бока.

Бензин, лигроин, керосин, смазка.

Нефть добывают опять же — ЗК.

А вот на платформы уложены ровно

Стройматериалы — к доске доска:

Шахтовка, опалубка, рейки, бревна.

Лес рубят, и пилят, и грузят — ЗК.

Враньем набухают «научные» томики,

А правду вместит и одна строка:

Главные тяготы экономики

Взвалили на плечи все тех же — ЗК.

Каналы, дороги, газ, электричество —

Всё, чем жизнь хороша и легка,

Создал и добыл — Его Величество —

Новый рабочий класс — ЗК.

ЗК — сокращенное — заключенный,

Долголетняя жертва сталинских лап,

Превращенный в скотину, с семьей разлученный,

Бесплатный рабочий. Короче — раб.

ЗК — это твой вчерашний приятель,

Соседка — девушка твоей мечты.

Твой отец или сын, твой преподаватель,

Кто станет им завтра? А завтра — ты!!

Ну, что удивленно поводишь бровью?

Не правда ли, фокус: твоя рука

Писала чернилами, а вышло кровью —

Две буквы только — «Зе» и «Ка».

Кандалами скован, цепь обвила грудь.

Не гадал я снова широко вздохнуть.

Сделать шаг свободно, спать спокойно ночь,

Но судьбе угодно мне теперь помочь.

Дорогие ручка, как они малы,

А смогли раскинуть злые кандалы.

Чуть они погладят, нежно обоймут,

Цепи мне не давят, обручи не жмут.

Дорогие глазки, как они светлы.

Глядя в них, забыл я злые кандалы,

Всю свою недолю, горечь всех обид,

Нудный и тяжелый каторжный свой быт.

Дорогие губки, как они теплы.

Даже вы согрелись, злые кандалы!

Ведь не даром в жилах кровь распалена,

Знаю, полюбила, милая, она.

Будет тяжело мне расставаться с ней.

О себе напомнят, врежутся больней,

Злее, чем доныне, вдвое тяжелы,

Обручи стальные, злые кандалы.

Как хорошо тому, кто верит богу,

Он лишний раз себя перекрестит,

Горячею мольбой уймет свою тревогу,

Спокойно веруя, что кто-то там простит.

А мне покоя нет — душа бездонный ледник

И некого просить: «Прости меня, прости».

Я сам себе судья и сам свой исповедник,

А от себя куда же мне уйти.

Нет! Над самим собой не просто в роли бога.

А общий божий труд — судить людское зло?

Грехов не счесть, людей до черта много.

И всех перепрощать — безбожно тяжело.

Все песок, да песок повсюду,

И небес обесцвеченный зонт.

С каждым медленным шагом верблюда

Отступает на шаг горизонт.

Словно вечность от шага до шага,

Как котел голова горяча,

Иссякает последняя влага,

Соляная верблюжья моча.

Кипятком наливаются жилы,

Солнце жжет через пленку одежд,

Испаряя последние силы

И последние капля надежд.

Только вдруг, за равниной песочной

Контур города — зыбкий, как сон,

Чуть, едва, синевою молочной

На небесною гладь нанесен.

Нет, не бред! И не сонная небыль!

Пусть мираж! Это добрая весть:

Если что отразилось на небе —

На земле оно подлинно есть!

Жил да был студент-заочник

(Пожилой уже),

Изогнувший позвоночник

В долгом зубреже.

Он сидел, корпел, как в бурсе,

Потом лоб мочил.

Все искал он в «Кратком курсе» —

Маркс чему учил?

Выяснял он так безбожно

Истины одне:

«Ну так можно, иль не можно,

Чтоб в одной стране?»

Раз, однажды, он, привычно

По строкам скользя,

Взял и понял преотлично,

Что никак нельзя.

И тогда студент-заочник

Свесил петлю вниз,

Вдел в нее свой позвоночник,

Прыгнул и повис.

Как у нашего народа

Небывалая свобода:

Скажешь слово, скажешь два —

И слетела голова.

Сидор Карпыч похудел,

Не находит места.

Он ни разу не сидел —

Значит — жди ареста.

Карп Иваныч похудел,

Не находит места.

Он когда-то уж сидел —

Тоже — жди ареста.

На сосне уселся дятел,

Так и хочет стук начать.

А Иван Петрович спятил —

На себя пошел стучать.

Великий князь Василий III, бездетно прожив двадцать шесть лет с первой женой Соломонией Сабуровой, прогнал ее в заточение. После трех лет бездетной жизни Василия III с молодой женой Еленой Глинской вдруг, один за другим, родились два сына Иван и Юрий. Было много толков о том, кто же истинный отец Ивана Грозного. Вот одна из легенд.

Лес меняется опушками,

Рассиялась неба ширь.

Вдоль дороги грянул пушками

Древний Духов монастырь.

Не пожар, не приступ вражеский.

Потому, знать, суета,

Что возок великокняжеский

Мчит по снегу в ворота.

Уж молва длинноязыкая

Весть далеко понесла:

«Государыня великая

На моленье прибыла».

Шубу приняли соболию,

И под звон колоколов

Настоятель с хлебом-солию

Встретил речью у столов:

— Хлеб да соль с дороги, странница,

Не суди — что подал бог:

Сливки, яйца, каша-манница,

С белой рыбою пирог.

Прикажи медку студеного,

Али пенного пивца,

Хлеба белого, зеленого,

Аль ржаного леденца?

— Бог спаси, отец, устала я.

Путь не легкий, с ног валюсь.

Укажи, где келья малая,

Там поем и помолюсь.

И пошла, шурша нарядами,

С легким стуком каблуков,

Провожаемая взглядами

Из-под черных клобуков.

Красота от бога многая

Государыне дана,

Но суровая и строгая —

Недобра и холодна.

Вот Елена в темной келии

Перед образом, в углу,

Кольца сняв и ожерелии,

Распласталась на полу.

— Царь небес, рабу негодную

Защити и пощади:

Иль окончи жизнь бесплодную,

Или сыном награди.

Ой, же лихо мне, ой худо,

Точно яд бежит в крови.

Царь небесный, сделай чудо,

Милость божию яви.

Поднялась, собрала четки,

Облеклась в наряд ночной.

Вдруг шаги тверды и чётки

Стали слышны за стеной.

Темнотой пахнуло синей,

Дверь замкнулась щеколдой.

И стоит перед княгиней

Рослый инок молодой.

Белый лоб под темным волосом,

Взор отчаянный горит.

И бесстрашным твердым голосом

Инок тихо говорит:

— Свет-княгинюшка великая,

Страшный час в моей судьбе.

Божья воля, страсть ли дикая

Привела меня к тебе.

Не гони монаха бедного,

Бог простит, коль спутал бес.

Знаю: отрока наследного

Долго молишь у небес.

Для моления, для тщетного

Все святыни обойди,

Но от мужа от бездетного

Чуда божьего не жди.

Изгоришь тоскою огненной,

Годы будешь слезы лить

И с княгиней с первой, с прогнанной,

Долю горькую делить.

Средство верное, целебное

Нынче послано судьбой,

И простое, не волшебное —

Вот оно перед тобой.

Не гони монаха бедного,

Знаю — дерзко говорю.

Хочешь отрока наследного?

Если хочешь — подарю!

А за тайну — будь спокойною,

Не расстанется с нутром

Ни под пыткою разбойною,

Ни под звонким топором.

А не хочешь — воля вольная,

Сдай монаха палачам —

Пусть головушка бездольная

Поскучает по плечам!

Сходно плавленному олову

В душу ей вливалась речь.

Вдруг рука легла на голову,

По груди пошла от плеч,

Пламя свечки колыхнулося,

Тени сбились на стенах.

И по девичьи вздохнулося:

— Не губи меня, монах.

Медных труб гуденье зычное

Раздается по лесам.

Скачет воинство опричное,

Грозный царь в походе сам.

Лес меняется опушками,

Рассиялась неба ширь.

Золочеными макушками

Глянул Духов монастырь.

Царь коня одернул круто,

Наклонился из седла.

— Посмотри-ка, брат Малюта,

Видишь эти купола?

Слышал я в глухом предании

Под углами все ворчат —

Будто в божьем этом здании

Был я матушкой зачат.

От бояр извечно смута.

То от них исходит блажь!

Ты… сыщи-ка, брат Малюта,

Память матушки уважь!

Русский царь Иван Василич —

Он могуч и лют.

Чтоб в Казани нас осилить,

Поднял русский люд.

Под бесчисленные стяги

Стянуты полки,

По Оке и по Свияге

Ставят городки.

Тянет чадом желто-серым,

Чаны возле хат —

По деревням варят серу,

Сушат пороха.

По рекам плывут насады{Речные суда},

Весла плещут в ряд —

Перевозят для осады

Пушечный наряд.

И скрипят, скрипят подводы,

Всех не перечтешь.

Смотрят царь и воеводы

Наших стен чертеж.

Скоро двинутся турусы,

Загремит таран.

Ну так что ж, и мы не трусы,

Встанем за Коран!

Для защитного удара

Двинемся стеной.

Ну, Надира — дочь Гумара,

Распростись со мной.

От дворца Сафа-Кирея

Слышно пенье труб,

Проводи меня скорее

Мягкой лаской губ.

Сладость их чтоб стала силой,

Разлилась вдоль жил,

Чтоб от смерти уносила,

Чтоб я долго жил.

Чтоб меня за подвиг ратный

Отличил мурза,

Чтоб вернулся я обратно

Под твои глаза.

Ярче угольного жара,

Крепче, чем буза,

О, Надира — дочь Гумара,

Те твои глаза.

От дворца Сафа-Кирея

Слышно пенье труб —

Проводи меня скорее

Мягкой лаской губ.

Ну, а если от удара

Упаду с коня,

Ты, Надира — дочь Гумара,

Позабудь меня.

Бедный зайка очень глуп —

Он не хочет кушать суп.

Мама кормит, мама просит —

Зайка только глазки косит,

Машет лапками, орет,

В рот ни капли не берет.

Вьется в стуле, как юла,

Ложку сбросил со стола.

Третьи сутки! Третьи сутки…

Пусто в зайкином желудке.

Суп прокис в холодной миске

И его отдали киске.

Сил у зайки стало мало,

А потом совсем не стало.

Еле-еле, еле-еле

Он добрался до постели.

У него посохли лапки,

Ушки свисли, точно тряпки,

Вместо пышного хвосточка

Еле видимая точка.

Шейка стала тонко-тонкой,

И не движет головенкой.

Плачет киска, плачет мишка:

— Умирает наш зайчишка.

— Что ты, зайка, натворил,

Сам себя ты заморил.

На четвертый день с утра,

Прибежали доктора.

Лечат бедного зайчишку,

Ставят градусник подмышку

И качают зайке в рот

Чистый воздух-кислород.

На язык глядят, на зубки,

Сердце слушают сквозь трубки,

Сыплют в глотку порошок

И сажают на горшок.

Ну, а ночью, до утра

Совещались доктора.

И велели доктора

Скушать супа три ведра,

И еще они велели

Десять дней лежать в постели,

Не давать ему сластей,

Не пускать к нему гостей.

После супа дать касторку,

На закуску хлеба корку.

Так, с кроватки не слезая,

Десять дней лечился зая,

И сказали доктора:

— Ну, теперь вставать пора.

Зайка сильно пополнел,

Стал послушный, поумнел.

За столом сидит он смирный,

Суп хлебает вкусный, жирный,

Ложку сам ко рту подносит,

Все поест, добавки просит.

Все довольны, мама рада.

— Умный зайка, так и надо.

Вытри рот, сними салфетку,

Скушай вкусную конфетку.

Киски, мишки и лошадки

Дарят зайке шоколадки.

Вместе с ними доктора

Зайке крикнули — Ура!

И с тех пор, как только детки

Станут рвать с груди салфетки,

Злобно ручками махать,

Ложку в сторону пихать.

Им читают эту книжку

Про несчастного зайчишку.

Тут уж каждый, кто не глуп,

Начинает кушать суп.

Жил на свете мальчик Фролка

По прозванью Балаболка.

Не успеет Фролка встать,

Как во всю начнет болтать.

И про это и про то.

Про котлеты, про пальто,

И про киску и про миску,

Про ириску, про редиску,

Про бидоны, про смолу,

Про лимоны и золу,

Про корзину, про часы,

Про резину, про усы,

Про лопатку, про снежок,

Про лошадку, про флажок,

И про то и про другое,

Прямо ужас, что такое!

О платочке, о листочке,

О свисточке, о цветочке,

Об игрушках, о ватрушках,

О старушках, о зверюшках,

Про медведя, про лису,

И про прыщик на носу.

И про то и про не то,

И про сам не знает что.

Мама скажет — Фролка, кушай,

Фролка скажет — Мама, слушай.

Рот забьет полным-полно

И болтает все равно

Про сметану и про кашу,

Про стакан, про простоквашу

И про сыр, и про творог,

И про яблочный пирог.

Как-то Фролка кушал рыбу.

Взял кусок — большую глыбу,

Полный рот набил битком

И болтает языком.

Вдруг — большая рыбья кость

Сквозь язык прошла, как гвоздь.

Фролка очень удивился,

А язык остановился.

Фролка хочет крикнуть — «Мама!»

А язык молчит упрямо,

Заболел, стал хил и плох,

Ну, а к вечеру засох.

Фролку мать ведет к врачу,

К Ипполиту Кузьмичу.

Старый доктор Ипполит

Фролке рот раскрыть велит.

Долго возится он с Фролкой,

Промывает рот карболкой

И щипцами тащит кость,

Кость большую, точно гвоздь.

Фролке доктор Ипполит

Десять дней молчать велит.

Говорит он — Мальчик Фролка,

Прекрати болтать без толка.

Разговоры за едой

Могут кончиться бедой.

Фролка доктора послушал:

С этих пор он молча кушал.

Постепенно он привык

Не ворочать зря язык.

Не болтает, ценит слово,

Говорит всегда толково.

Все теперь довольны Фролкой

И не дразнят Балаболкой.

Ну, а сам-то ты, малыш,

За едой не говоришь?

Ползимы в краю лесном

Спал медведь глубоким сном.

Съел он летом столько мёда,

Что наелся на полгода,

И блаженствует во сне,

Собираясь встать к весне.

Ночью вдруг проснулся Миша —

Шум какой-то он услышал:

Кто-то пляшет и поет,

Спать спокойно не дает.

Заворчал со сна медведь:

Кто посмел плясать и петь?!

Кто шумит, когда я сплю?!

Всех сейчас передавлю!

Видит Мишка — на снегу

Пляшут зайчики в кругу,

Подлетают, как пружинки,

Ловят лапками снежинки —

Маленькие зайчики —

Девочки и мальчики.

На головках у зайчат

Ушки стрелками торчат,

Глазки, словно бусики,

Над губами — усики.

Пляшут весело и лихо,

А под елкой мать-зайчиха

Детям песенку поет,

В барабан чечётку бьет.

Смотрит Мишка из-за веток

На зайчиху и на деток —

И подумал: «Малыши

У зайчихи хороши,

Что на них нельзя сердиться —

Надо ж детям порезвиться!»

И еще решил медведь:

«Помогу зайчихе петь».

Подошел, нагнулся к уху,

Да как рявкнет, что есть духу.

То-то был переполох:

На охоте волк оглох,

В страхе белки-попрыгушки

В снег попадали с макушки.

Тотчас дал тревогу дятел —

Клювом в ствол заколошматил.

Всполошились от тревоги

Норы, гнезда и берлоги.

Подскочив на край небес,

Заглянуло солнце в лес.

Зайки бедные с испуга

Повалились друг на друга,

А потом, поджав хвосты,

Ускакали за кусты.

А несчастная зайчиха

На снегу лежала тихо,

Неподвижна, чуть жива,

И дыша едва-едва.

«Странно, — думает медведь, —

Я хотел им песню спеть.

Отчего же это пенье

Привело весь лес в смятенье?

Очень жаль, — у нас в лесах

Толк не знают в голосах!

Я обиделся, и впредь

Ни за что не стану петь!!»

Лирическая песня для тенора и фортепиано

Сл. Д. Альшица

Муз. Б. Магалифа

Ты всегда улыбнешься так ласково,

Когда встречу тебя у дверей, —

Ну хоть сердце наружу вытаскивай (2 раза)

И в лучах той улыбки грей!

А в глазах у тебя переливы,

Чуть лукавый намек в глубине.

Я подумал: какой я счастливый, (2 раза)

Если так улыбаются мне!

Но умчалась надежда зыбкая,

И, как прежде, я грустен и нем:

Оказалось, такою улыбкою (2 раза)

Ты всегда улыбаешься всем.

Вот и жду я с тревожной тоскою,

Безнадежнее день ото дня, —

Расцветешь ли улыбкой другою, (2 раза)

Только нашей — твоей для меня?..

С пропуском мне очень тяжко —

Жизнь беспокойная.

Все смущает меня Машка,

Машка бесконвойная.

Я в нее влюбился пылко,

Даже сердце замерло.

Весь в жару я, как сушилка,

И даже, как дезкамера.

Этак сохнуть нет резону —

Стал я мрачен и угрюм.

Отведите меня в зону,

Посадите меня в «Трюм».

И, узнав, что мне так тяжко, —

Та дивчина гордая, —

Может, будет эта Машка

Не такая твердая.

У меня, друг, не ищи ты

Толстой сумки на ремнях.

Письма наглухо зашиты.

Угадайте где? В штанах.

Не скучайте, получайте

Все, кто страждет, кто влюблен,

Письма нежные, простые,

И со смыслом, и пустые

Доставляет не впервые

Нелегальный почтальон.

Муси, Дуси, Веры, Шуры —

Много женщин и девчат

Без стесненья и цензуры

Письма жаркие строчат.

Не скучайте, получайте

Все, кто страждет, кто влюблен,

Кто в глаза, а кто заочно,

Кто на день, а кто бессрочно,

Всех обслужит быстро, точно —

Нелегальный почтальон.

И скорей спеша ответить,

Все дела отбросив прочь,

Миши, Гриши, Вани, Пети

Письма стряпают всю ночь.

Не скучайте, получайте

Все, кто страждет, кто влюблен,

Кто в глаза, а кто заочно,

Кто на день, а кто бессрочно,

Всех обслужит быстро, точно —

Нелегальный почтальон.

Но случилось, ах, представьте,

Вы простить меня должны…

Как-то раз меня на вахте

Взяли прямо за штаны.

Все скучают, все ругают,

Все клянут со всех сторон.

Кто в глаза, а кто заочно,

Кто слегка, а кто и прочно!..

Всех подвел вас — это точно,

Нелегальный почтальон.

Марш для духового оркестра и хора

Муз. К. А. Георгиади[25]

Текст Б. Я. Магалифа

Наливает кисти черная смородина.

Будят ночь соловьиные трели,

Расцветает вешним садом наша родина —

Даже сосны, даже ели!

Мало прожито, но много нами пройдено —

Мало радостей, больше печалей;

Без весны сердца дичали,

Как сады без солнца и воды.

Я не знаю — гостя встретишь ли незваного?

Я вернулся из зимнего плена.

Не коснется уж листвы зеленой заново

Желтой осени измена!

Столько доброго, родного, долгожданного

Возвращает мне эта дорога, —

Под откос тропинок много,

Лишь одна вернет тебя со дна.

Вспомни, друг, про наш нелегкий путь,

Как не давала нам беда-пурга вздохнуть.

Пусть далека была мечта, — это не кто-нибудь,

Это же мы смогли во льдах костёр раздуть!

Так и ты всегда огнем искрись:

В нем — любовь, и свет, и мощь, и высь!

Но на краю обрыва, друг мой, стойким будь,

Не позабудь пройденный путь, наш путь.

Одолев ущелья и хребты,

Помни и ту, которой обязан ты:

В мире немного душ святых, — это не кто-нибудь,

Это она в тебя смогла тепло вдохнуть!

Ей одной ясна твоя стезя,

Кроме нее подруг найти нельзя, —

Даже невеста в жизни так не сможет ждать

И обнимать, и понимать, как мать,

Слышишь клич зовущих к счастью труб?

Ты возрожден, ты — человек, не раб, не труп!

Время не ждет: неси вперед

Твой наилучший дар —

Весь свой ум, весь свой труд, весь свой жар!