Хозяин Черной башни

Глава 13

– Мисс! Мисс Дамарис! Пожалуйста, проснитесь.

Мне показалось, что этот мрак и огонь я вижу во сне. Огонь оказался тонким пламенем свечи, которую держала в руках Бетти, она же настойчиво трясла мое плечо.

– Я должна немедленно упаковать ваши вещи, мисс. – В глазах Бетти отражалось пламя, они были ошалевшими от волнения. – Вы уезжаете через час! И мистер Рэндэлл тоже. – Бетти поставила свечу на стол и направилась к гардеробу. Кто-то заразил ее торопливостью; она ловкими, быстрыми руками выбрасывала из гардероба мои платья.

– Сэр Эндрю уехал, мисс. Обратно в Глендэрри. Мистер Гамильтон затолкал его в экипаж сегодня ночью, после того как вы отправились спать, волей-неволей и как попало, и отправил его из дома вместе с леди. Он говорит, что вам следует отправиться до рассвета. Мистер Рэндэлл уже собирает вещи.

В комнате было холодно. Огня не разжигали. Снаружи завывал ветер.

После памятной дуэли прошло три дня – сегодня было утро вторника. Сэр Эндрю все время лежал в постели, оставаясь нежеланным, немилым гостем, а леди Мэри неотлучно была при нем. Еду ей приносили в комнату; с того фатального утра я почти не виделась с ней. Но я не думала, что мальчишка в достаточной мере пришел в себя, чтобы решиться на переезд, даже и в карете. Во всяком случае, Гэвин не был бы Гэвином, если бы его это заботило. Что за план он придумал теперь?

Раздался легкий стук в дверь, и в комнату ворвался Рэндэлл, не ожидая приглашения войти.

– Еще в кровати? – зашумел он. – Поторопись, Дамарис. Что ты наденешь? На улице страшный холод. Шерстяное платье, я думаю, и твою самую теплую накидку. Господи боже, что за тоскливые одежды! Когда мы доберемся до Лондона, мы посмотрим, что можно сделать.

– Рэндэлл, присядь на минутку и расскажи по порядку. Что произошло?

– Мы уезжаем, – ответил он. – Ради бога, Дамарис, я никогда такого не видел – исключительно бессердечно, я бы сказал. Как только ты отправилась вчера вечером к себе, Гамильтон приказал готовить карету для Эндрю. Но парнишка не так плох, – добавил он едва ли не с завистью. – В любом случае сошел, вниз на своих двоих. А потом сел в карету и укатил!

Он снова принялся шагать по комнате.

– Поторопись, ну что ты?

– Я не могу одеться, пока ты здесь стоишь, – пробормотала я.

Рэндэлл подарил мне бессмысленный взгляд, потом до него дошло.

– О, черт, ну конечно. В таком случае я ухожу.

Я торопливо одевалась, зубы мои стучали от холода. Бетти, упаковав мои вещи, принесла мне завтрак. Я не могла есть, но горячий чай немного согрел мое озябшее тело. Но на мой замерзший мозг он не оказал никакого влияния.

Я еще не успела застегнуть все пуговички на своих ботинках, когда за моим багажом пришел Иан. Он был одет для улицы: в грубую шерстяную накидку с крючками – так одевались многие крестьяне. Я поняла, что нас повезет он.

В то утро солнца на небе не было. Когда я добралась до заднего двора, я попала в мертвый серый мир. Я быстро прошла к карете, надеясь укрыться в ней от ветра, и вдруг застыла на месте. В коляске уже кто-то был. В окне виднелось встревоженное розовое личико миссис Кэннон. За ним рисовался профиль Аннабель.

Я шагнула назад, натянув складки своей мантильи и перекрестив их на груди. Мне следовало этого ожидать. Это все время было желанием Гэвина.

Дверь дома рывком распахнулась, и вышел Рэндэлл. Он посмотрел на грозное небо и застонал:

– Слово даю, снег пойдет еще до вечера. А мне придется ехать верхом! Какого черта...

Подошел грум, ведя под уздцы его лошадь, и Рэндэлл выругался, погружая себя в седло. Появился Иан с тяжелым коробом, который он взгромоздил на крышу кареты и привязал веревками. Я заметила, что его лицо мрачнее, чем обычно. Но в то утро моя голова работала слишком медленно. Я уже поставила было ногу на ступеньку кареты, прежде чем кое о чем догадаться.

– Иан, – сказала я. – Когда ты собираешься вернуться сюда?

– Через неделю, мисс. Мне придется остаться в Эдинбурге.

Его деревянное лицо не изменило своего выражения, но взгляд был умоляющим.

– Я знать не знаю, мисс, что здесь затевается, но он отсылает всех – вас, и молоденькую девчонку, и старуху, и меня. Похоже на то, что...

Он замолчал, словно боялся говорить дальше.

– Что ж, – произнесла я. – Бетти не может здесь оставаться. Я посмотрю, что можно сделать.

Тут дверь, хлопнув, отворилась, и во двор выбежала Бетти. Она была одета в темную накидку, капюшон был плотно натянут на ее кудри, и она несла с собой коробку.

– О, Иан, мисс, я тоже еду! – воскликнула она, подбегая к нам. – Я буду горничной молодой леди.

Иан, подсадив свою любимую в карету так, словно она была знатной леди, посмотрел на меня:

– Хозяин хотел сначала поговорить с вами, мисс.

У меня не было никакого желания говорить с ним. Мне не хотелось ни видеть его, ни слышать его голос – этот низкий, грубый голос, который был столь незабываем и который был так не похож на голоса других мужчин. Но... Вскоре во двор вышел Гэвин.

Его голова была непокрыта. Ветер трепал его темные волосы и раздувал складки его килта. Повязки, которую он носил на протяжении трех дней, видно не было, его руку поддерживал плед, перекинутый через одно плечо и закрепленный простой серебряной брошью. Он шагал, словно Сатана среди ярости небес, широким свободным шагом и с высокомерно вскинутой головой; и я подумала, сколько лет понадобится мне теперь, чтобы изгнать из своей памяти этот образ.

– Что ты думаешь о погоде? – крикнул он Иану, который уже сидел на козлах.

Иан покачал головой, и хозяин кивнул:

– Ты должен гнать что есть мочи. Вам нужно добраться до Данкелда до того, как пойдет снег, – если, конечно, это возможно.

Затем он повернулся ко мне. Он старался не встретиться со мной взглядом; его глаза перебежали от моего рта на мои волосы, а потом уклонились в сторону.

– Если все пойдет удачно, вы доберетесь до Данкелда сегодня же к вечеру, а завтра будете в Эдинбурге. Там вы остановитесь в доме моего поверенного. Проследите, чтобы он получил вот это.

Я взяла пакет, который он мне подал. Это был маленький, туго перевязанный бечевкой пакет, который, судя по всему, содержал в себе письма. Вместе с ним хозяин вручил мне тяжелый кожаный кошелек.

Четырьмя часами позже мы во весь дух приближались к Каслтону. Путешествие в Блэктауэр показалось мне изматывающе тяжелым, но нынешнее было сущей пыткой. Хотя окна в нашей карете были плотно закрыты, холод становился все сильнее, а свинцовая темнота неба походила на сумерки. Снег все еще медлил. Отдельные нежные хлопья лениво кружили в воздухе, тая на окне; но сильного снегопада пока не было.

Напряжение тряской езды начало сказываться на Аннабель. Я не обращала внимания на постоянные вздохи миссис Кэннон; она была так обложена подушками, что не могла так уж сильно страдать. Но я беспокоилась о девушке: она была бледна, а ее личико вытянулось. Однако я оценила ее мужество. С самого начала пути она не произнесла ни слова жалобы. Я наклонилась вперед, чтобы поговорить с ней:

– Уже не так долго, Аннабель. Мы остановимся пообедать, и я уверена, что у тебя будет время отдохнуть.

Она взглянула на меня, потом в сторону и с холодной неторопливостью отвернулась. Я не винила ее. Не было сомнений в том, что она полагала свое юное сердце разбитым. Я знала, что на самом деле оно невредимо, иначе она не была бы такой злой. Когда что-то разбивается, силы покидают тебя, внутри не остается ничего, кроме пустоты.

На фоне темного окна резко выделялся профиль Аннабель, и в нем была какая-то странная взрослость. Она больше не выглядела ребенком. Она выглядела как... в моем сознании всплывали какие-то обрывки воспоминаний. Сначала я думала, что меня напугало то, что она стала похожа на своего отца, но стоило мне сравнить черты девушки, сидящей напротив меня, с теми, которые навечно запечатлелись в моей памяти, как я сразу поняла, что в них не было настоящего сходства.

Неожиданный порыв ветра бросил в стекло пригоршню белых хлопьев. Обернувшись, я увидела Рэндэлла, трусившего за каретой. Я скорее догадалась, чем узнала, что это был Рэндэлл; очертаниями его фигура была похожа на узел с тряпьем, а его лицо было скрыто за шарфами и платками. Он выглядел удивительно жалким.

Я почувствовала себя больной. Мои веки отяжелели. Я была так утомлена, что даже тряска кареты едва ли могла заставить меня бодрствовать. Мои глаза закрылись. И воспоминание тайком проскользнуло в сонную пустоту сознания.

Оно толчком разбудило меня, я выпрямилась на сиденье, у меня перехватило дух. Мои руки поднялись к горлу и ухватились за завязки моей накидки, словно бы они, а не мои собственные мысли душили, не давали впустить воздух в легкие. Это невозможно, думала я в ужасе. И тем не менее...

Если это было правдой, это так многое объясняло! Приезд Эллиотов в Глендэрри и их странный интерес к хозяину; и тот черный момент моей жизни на продуваемом ветрами утесе, где я боролась за свою жизнь, схватившись за невидимую руку; о да, и даже загадочный смех Ангуса, и печальная старинная баллада...

Нет. В конце концов, баллада не имела никакого значения. Это было бы слишком чудовищно. Картина и без того была ужасна – не столько из-за того, что уже произошло, но из-за того, что произойдет еще. Неуклонное стремление Гэвина отослать всех нас из дома получило новое и ужасающее значение. Что он задумал? У меня не было сомнения, что у него созрел определенный план. Что это могло быть? Он ведь не мог ничего поделать, кроме разве...

– О, нет, – произнесла я вслух. – Только не это...

Миссис Кэннон вытаращила на меня свои глаза, но Аннабель даже не повернула головы. И тем не менее она меня слышала; мускулы на ее щеке дернулись и застыли снова. Я гадала, как много она знает. Не так много, в этом нет сомнений – а может быть, и вообще ничего. На одну секунду я вдруг решила рассказать ей всю правду – или то, что, как я думала, было правдой. Но тут же отмела эту мысль. Она бы мне не поверила.

– Мисс, вам нехорошо?

Я думала, что Бетти спит. Проследив за ее встревоженным взглядом, я увидела, что мои руки сжимаются и разжимаются и мечутся, словно испуганные животные. С усилием я успокоила их.

– Нет, – сказала я. – Нет, со мной все в порядке.

И это было правдой. Пока я произносила эти слова, ответ пришел сам собой. Я знала, что я сделаю.

Вскоре показались дома Каслтона, и лошади замедлили шаг, исторгнув у бедняжки миссис Кэннон вздох благодарности. Мы въехали во двор гостиницы и остановились. Мы путешествовали около шести часов, был полдень.

Я вылезла из кареты едва ли не раньше того, как колеса перестали вращаться. Ветер обдал меня словно ледяной водой. Теперь мой разум работал ясно, и я не чувствовала холода. Но теперь сама погода была моей заботой, Я тревожно посмотрела на небо. Снег все еще шел негусто. Он лишь слегка припорошил, словно сахарной пудрой, мертвый старый вереск. Тучи все еще сгущались.

Иан слез с козел. Его лицо было ярко-алым от холода, но он весело улыбнулся мне и помог женщинам выбраться из кареты. И все это время у меня в ушах звучал голос Рэндэлла, который, полагая, что его никто не слышит, изрыгал самые странные и удивительные ругательства.

Хозяин ожидал нас, и вскоре мы все были устроены. Я обнаружила пустую комнату для гостей и позвонила прислуге. Когда служанка вошла, я приказала подать мне бумагу и чернила и уселась, чтобы написать письмо.

Письмо должно было быть очень убедительным. Я не думала, чтобы Рэндэлл последовал за мной; ему придется заботиться об Аннабель, да и о собственном удобстве тоже. Итак, я должна быть убедительной. Мое письмо было просто шедевром. Я внимательно перечитала его. А потом еще раз опустила перо в чернильницу и добавила последнюю строчку. “С тех пор, как я приехала сюда, я была хозяйкой в доме мистера Гамильтона”, – написала я с достойной восторга краткостью. Это остановит Рэндэлла. Он никогда не попытается меня вернуть. Он умоет руки и скажет: “Скатертью дорога” – и, вероятнее всего, вскоре обнаружит, что Аннабель так же прелестна, как и богата.

Я сложила письмо и написала на обороте имя Рэндэлла. Затем я снова позвала служанку, спустилась вниз и пробралась во двор конюшни. Через несколько минут я уже выезжала из гостиницы.

Из предосторожности я старалась избегать главной дороги – до тех пор, пока не выехала из деревушки. Оказавшись на проселке, я пустила лошадь во весь опор, и мы быстрой рысью устремились к горам. Они казались очень далекими. Шесть часов в карете... Всаднику может понадобиться меньше времени, но в это время года темнота наступает примерно в четыре часа. Правда, сейчас все против меня – погода, мое женское тело, мои слабые навыки наездницы. И тем не менее, это меня не смущало, даже тени сомнения не мелькнуло в моем сознании. Только одна вещь имела значение: добраться до Блэктауэра до тех пор, пока не станет слишком поздно.

Не прошло много времени, как я столкнулась с первой из предстоящих мне трудностей. Лошадь не была моей спокойной Шалуньей; это был большой косматый жеребец, спина которого была широка, словно стол, а ход у него был такой, что у меня трещали кости. Его вывели из теплого стойла под снег, и ему хотелось домой. Поначалу он слушался моих понуканий, потом остановился и стоял с покорно опущенной головой, отказываясь двинуться с места. Я обернулась, чтобы посмотреть, как далеко мы отъехали. Деревня исчезла из виду. Дорога простиралась за нами, словно серая лента. А по этой лепте, скача во весь опор и сокращая расстояние между нами, мчался одинокий всадник.

Я ударила коленями в бока моего жеребца и закричала на него. Животное неожиданно отреагировало – так, что меня откинуло в седле назад. Он был не слишком красив, но он, без сомнения, хорошо бежал. Ветер свистел у меня в ушах и срывал капюшон с моей головы. Мои волосы растрепались и развевались, словно флаг. Меня охватило веселье, и я громко прокричала что-то лошади и рассмеялась. Скорость, скорость – вот что мне было нужно!

Всадник одурачил нас, иначе бы мы выиграли гонку. Я услышала сзади долгий свист, и мой конь замедлил шаг, навострив уши; другая лошадь поравнялась с нами, и вытянувшаяся рука ухватила поводья. Окаменевшая от изумления, я посмотрела на всадника. Это был Иан.

Он был так зол, что заговорил со мной так, как, наверное, говорил бы с Бетти.

– Глупая женщина! – прокричал он прямо мне в лицо. – Какого черта вы решили устроить такую бессовестную штуку? Может быть, мне перерезать вам горло и покончить с этим?

– Ты сообщил мистеру Рэндэллу? – спросила я.

Иан ухмыльнулся. А потом покачал головой.

– Иан, я должна вернуться назад. Там что-то не так, должно случиться что-то ужасное. Ты должен мне верить... – Слова застревали у меня в горле, и я недоверчиво смотрела в его отведенное в сторону лицо. – Ты ведь мне веришь! Ты сам думаешь о том же. Иан, что ты знаешь?

– Ничего, – пробормотал он. – Хозяин мне ничего не сказал.

– Тогда почему ты не сказал Рэндэллу, что я сбежала? Почему ты сейчас сидишь тут, рядом со мной, вместо того чтобы силой тащить меня назад?

– Ну да, я подозревал, что дело нечисто. – Он с трудом подыскивал слова. – Все лето я видел, как хозяин борется с какой-то черной бедой, но я не знал с какой. Хозяин спас меня и забрал в дом, чтобы выучить на грума. Неужели вы думаете, что я не сделаю для него всего, чего только смогу? С Божьей помощью и доброй удачей я, возможно, доберусь до дому сегодня же ночью.

– Мы поедем вместе. И мы доберемся туда. – Я подняла поводья. – Я верю тебе. – Я потянулась и взяла его руку в свои. Его рука была сильной и жесткой. – И если тебе когда-нибудь понадобится вся моя кровь – до последней капли, – можешь взять ее за все то, что ты делаешь. Но разве ты не понимаешь, что я должна ехать с тобой? Я подлажусь под любой шаг твоего коня.

Иан нахмурился. Неожиданно, к моему глубочайшему изумлению, уголки его рта причудливо изогнулись в одной из его редких улыбок, он сунул руку в седельную сумку и вручил мне узел. В нем была грубая шерстяная накидка, толстая шаль и митенки Бетти.

– Она сказала, что вы не станете слушать, – сдаваясь, произнес он.

Иан взял на себя руководство и пустил лошадей плавной рысью. Скользкая дорога тонула в дымке, милю за милей она не менялась. Если бы не холод и мокрые тающие хлопья снега на моем лице, я могла бы уснуть.

Так промчался вечер, с темнотой наши остановки становились все более и более частыми. Пейзаж стал гористым, дорога под стучащими подковами больше не была серой, она была грязно-белой. Снег покрывал ее всего лишь тонкой пленкой, но это было опасно. Два раза подкованные железом копыта скользили по льду.

Я все время напрягала зрение, надеясь различить знакомые места. Смотреть было трудно, потому что ветер нес в лицо снег – теперь это были похожие на град ледяные дробинки. Ночь почти полностью опустилась на мир, когда я увидела сквозь сощуренные веки, что как раз перед нами дорога пробирается между сгрудившимися скалами, прежде чем изогнуться, чтобы исчезнуть в пологом подъеме. Мы добрались.

– Вперед! – сказала я.

Как только мы приблизились к склону, я поняла, что нам не миновать беды. Под копытами лошадей был не снег, а лед. Мой жеребец скользил и спотыкался; сквозь намокшую от снега юбку я чувствовала, как дрожат его бока. Это должно было послужить мне предостережением. И тем не менее несчастье случилось неожиданно. Всадник впереди меня издал сдавленный вскрик, и его лошадь с шумом упала, а потом я услышала самый ужасный из всех звуков – крик раненого животного. Когда я добралась до Иана, он уже встал рядом с лошадью на колени.

– Ты ранен? – прокричала я.

Иан не ответил. Его руки что-то делали под курткой. Последний луч света обрисовал ужасный предмет в его руке. Он нагнулся вперед. Крик раненой лошади поднялся до предела, а потом прекратился.

Я отошла на деревянных ногах пару шагов и прислонилась к шершавому стволу дерева, чтобы не упасть. Следующее, что я почувствовала, была рука Иана, державшего меня за локоть. В молчании он повлек меня вниз по склону и усадил на мою лошадь. Затем взял в руки поводья.

– Ты ранен? – спросила я снова.

Он покачал головой, медленным движением человека, слишком измученного, чтобы говорить.

Он лгал; я видела, что тяжесть его шага объясняется не только усталостью. Он поранил ногу или ступню; насколько серьезно, я не знала.

Вскоре мы вышли из-под защиты скал, и теперь ветер и снег бросались на нас в дикой ярости. Я не могла даже представить, куда направляется Иан, и, вправду сказать, меня это заботило только ради нега самого и ради лошади. Наконец я смогла разглядеть сквозь сосновые ветви, которые теперь нас окружали, желтоватый квадрат освещенного окна.

Хижина была низкой и маленькой и лепилась к пологому склону скалы. Это все, что я смогла разглядеть сквозь бурю. Иану пришлось довольно долго колотить в дверь, прежде чем она отворилась, но затем грубые, но гостеприимные руки втащили нас внутрь и усадили у ревущего огня.

Пастух и его жена были преисполнены любопытства, обнаружив нас на улице в подобную ночь. Но инстинктивная вежливость их класса удерживала их от того, чтобы расспрашивать меня, и хотя Иан, похоже, знал их, бедный парень слишком страдал от боли, чтобы быть разговорчивым. Его колено было вывихнуто.

Добрая хозяйка натерла ему ногу отвратительной массой из овечьего жира и устроила на ночь в конюшне. Я сходила туда, чтобы пожелать Иану доброй ночи и убедиться, что ему там удобно. В его глазах отражалось мучение.

– Я сделал все, что мог. Завтра – когда конь отдохнет – я пойду дальше. – Он поднял свою большую руку и осторожно дотронулся до моего рукава. – Мисс, не беспокойтесь. Этой ночью ничего не случится.

– Я знаю, – ответила я. – Спасибо, Иан. Ты сделал все, что только мог сделать мужчина.

Я оставила его не более успокоенным, чем была сама. Если даже буря завтра утром прекратится, он не сможет идти. Он на многие дни останется хромым. А промедление в один день может означать, что мы придем слишком поздно. Нужно нечто большее, чем буря и снег, для того чтобы удержать Гэвина от... от того, что он задумал.

Я легла на кровать. Спать я не собиралась, но милосердная природа взяла верх над моим измученным телом, и я мгновенно провалилась в тяжелую дрему.

Что-то разбудило меня, хотя ночь еще не кончилась. Буря прекратилась. Разрозненные облака неслись, подгоняемые сильным ветром, а за ними мне удалось разглядеть холодный и чистый круг луны. Серебряные лучи осветили снежное одеяло, покрывшее землю, и темные сосны, очерченные на фоне белого хребта. Все было недвижимо. От зимней рамы тянуло холодом, но я не могла оторваться от этой странной красоты ночи. Хижина находилась очень близко к отвесной стене холма, я не видела его вершины. Я вытянула шею так далеко, как только могла; и там, резко выделяясь на фоне омытого луной неба, была линия, которую я хорошо знала, хотя она находилась высоко и далеко и была искажена расстоянием. Но это была башня.

Я вспомнила весеннее утро под ее стенами и слова Гэвина: “...дом одного из моих арендаторов. Я сам проходил по этой тропинке...”

И на волне этих воспоминаний, ясно, словно голос, взывающий о помощи, я услышала беззвучный приказ, который вел меня весь этот день. Теперь он был сильнее:

– Торопись, торопись... вернись, вернись.

Я отвернулась от окна и начала одеваться. Моя накидка, расстеленная у огня, высохла, туфли все еще оставались сырыми. Я надела обувь доброй жены арендатора. Ботинки были достаточно велики, чтобы вместить четыре моих ноги, но я набила их тряпками и туго завязала на лодыжках. На свою накидку я набросила накидку Бетти и укутала голову капюшоном, обвязав его шалью Бетти.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти начало тропинки. На самом деле я до конца не была уверена в том, что нашла ее. Я карабкалась и спотыкалась, я ползла по скалам до тех пор, пока не стало возможным идти вверх. Ботинки пастушьей жены тянули мои ноги, словно свинцовые.

Остаток пути по милосердию памяти помнится мне весьма туманно. Мои руки и ноги двигались механически, пока я наконец не упала на глубокий снежный покров на платформе в основании башни. Мой капюшон свалился с головы задолго до этого, и мои влажные волосы подушкой лежали под моей щекой. Я могла бы остаться там и впасть в смертельный леденящий сон, если бы эта настойчивая, беззвучная команда все еще не билась колоколом у меня в мозгу. Я неохотно подняла голову и осмотрелась.

Лунный свет был таким ярким, что снег вокруг меня сверкал, словно бриллианты. На этом фоне фундамент башни был черен, словно смола. А потом я увидела кое-что, от чего сон отлетел от меня в одно мгновение: какая-то фигура отделилась от тени фундамента и двинулась ко мне. Фигура двигалась так быстро, что казалось, она плывет над снегом. На ней был темный плащ с капюшоном. Я приподнялась на руках и смотрела, как она приближается ко мне. В глубине капюшона я разглядела лицо Гэвина.