Хозяин Черной башни

Глава 8

Когда чувства вернулись ко мне, я лежала в кровати в своей собственной комнате. Я понимала, где я, но в первое мгновение не могла вспомнить ни как я сюда попала, ни почему мне так жарко. Я была укрыта несколькими толстыми одеялами, тяжелыми, словно они были каменными. Когда я попыталась сбросить их, то обнаружила, что слишком слаба, чтобы двигаться. Я открыла глаза. Надо мной, словно встревоженная розовая луна, склонилось лицо миссис Кэннон.

– Благодарение Господу! – воскликнула она. А потом сказала кому-то через плечо: – Говорила же я вам, сэр, она не так сильно пострадала.

– Она может говорить? – Голос принадлежал мистеру Гамильтону.

– Мне слишком жарко, – пробормотала я.

– У вас температура, – отозвалась миссис Кэннон. – Ничего удивительного, вы промокли до самых костей. Что вы делали на улице, в бурю, и в такой час?

– Она все еще слишком слаба, чтобы говорить, – произнес мистер Гамильтон, который пока что оставался для меня только бесплотным голосом. – Бетти, дайте ей бульона. – Затем добавил тише: – Она должна заговорить.

Вскоре я чувствовала себя достаточно хорошо, чтобы разозлиться. Он хочет, чтобы я заговорила? Очень хорошо, я заговорю.

И рассказала всю историю от начала и до конца, упомянув и записку, которую подсунули мне под дверь. В этом месте миссис Кэннон бросила на хозяина изумленный взгляд, но ничего не сказала. Бетти была в восторге. Когда я упомянула черную фигуру, она подпрыгнула на месте и уставилась на меня вытаращенными глазами. Усилия, которые мне пришлось приложить, чтобы рассказать им все в подробностях, истощили меня. Под конец я позволила своей голове снова упасть на подушки. В комнате наступила тишина, нарушаемая только шипением огня в камине, когда туда попадали капли дождя.

– Я думаю, – наконец произнес мистер Гамильтон, – что вам лучше вернуться в постель, миссис Кэннон. Ваша пациентка вполне обойдется помощью своей горничной.

Я не хотела оставаться с ним наедине. Я открыла было рот, чтобы протестовать, но миссис Кэннон уже ушла. Бетти стояла у кровати. Я протянула руку и вцепилась в ее юбки:

– Не оставляй меня. Бетти. Пожалуйста, не оставляй меня!

– Я не оставляю вас, мисс, – твердо сказала девушка, но ее взгляд испуганно метнулся в сторону мистера Гамильтона.

– Вам нет нужды уходить, – холодно произнес он. – Просто станьте у двери и не вздумайте прислушиваться, иначе вы об этом горько пожалеете.

Мистер Гамильтон стоял, придерживая рукой полог кровати, и смотрел на меня сверху вниз. Его лицо было мрачно, но он вполне владел собой. Он подвинул к кровати стул и сел.

– Чего вы боитесь? – спросил он. – Не думаете ли вы, что то, что вы видели, было привидение?

– Та рука была из плоти.

– Ясно... Я не посылал вам записки. А вы... Как вы могли совершить такую глупость – выйти из дома ночью, одна?

Я не могла объяснить ему настоящей причины: что любовь затмевает всякий здравый смысл и что страстное желание побеждает осторожность. Так что я сообщила ему только часть правды.

– Чего мне было бояться? Никто не желает мне зла, у меня нет врагов.

– Послушайте – послушайте и попытайтесь понять. Вполне возможно, что вы причиняете кому-то неудобство, стоите у кого-то на пути...

– Если... кто-то... хочет, чтобы я покинула Блэктауэр, ему достаточно просто сказать об этом, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно. – Это не имеет никакого значения. Вы хотите меня напугать? Именно поэтому вы говорите такие дикие вещи?

– Напугать вас? – Его руки метнулись к подушке, к моему лицу. – Дамарис...

Его рука, в этой черной шелковой перчатке! Я ничего не могла поделать; прежде чем она коснулась меня, я вскрикнула от страха и отдернула голову.

Наступило тяжелое молчание. Мистер Гамильтон сидел неподвижно, его руки все еще были протянуты ко мне.

– Ну вот все и выяснилось, – сказал он. – Вы полагаете, что той черной фигурой был я, что рука, которая вас не удержала, принадлежит мне.

Я лежала безмолвно, меня словно парализовало. Он прочел ответ у меня на лице. Он дернул головой, словно у него болела шея.

– Конечно, вы должны так думать. Заранее предполагалось, что вы так подумаете, если выживете после своего падения. Дамарис... та рука не была моей. Клянусь в этом. Как мне убедить вас? – Мгновение он размышлял. – А, знаю. Рука – та самая, – это была правая или левая рука?

Я закрыла глаза, пытаясь вызвать ужасную картину, которая со всей силой тут же возникла у меня перед глазами. Ветер, тьма, мрак бездны под моими ногами...

– Правая! – прокричала я. На лбу у меня выступила испарина. – Это была правая рука!

– Вы уверены?

– Да, да!

– Правая рука, – повторил он. – И вы думаете, что это была моя рука. Смотрите.

Он поднес к моему лицу обе руки и сдернул с правой перчатку.

Как я и думала, она была покрыта шрамами. Через ладонь шли глубокие зажившие шрамы, словно раны были нанесены зазубренным ножом. Но это было не все. На руке было только три пальца. Оставшиеся два представляли собой грубые обрубки, они были ампутированы сразу после первой фаланги.

Я посмотрела на перчатку, которую он бросил на покрывало. Пространство, где помещались большой палец и еще два, было пустым. Отделения для двух других пальцев были плотно набиты, жутковатым образом имитируя плоть и кости.

– Вы сказали, что рука была теплой и на ней не было перчатки, – неожиданно горячо заговорил хозяин. – Но даже если вы ошиблись, вы не могли принять ватную набивку за живую плоть.

Мои глаза снова смотрели на вызывавшую жалость, искалеченную руку, которая лежала передо мной в ярком свете свечи. Рука была неподвижна, потом неожиданно задрожала. Потом дрожь прошла. Мистер Гамильтон поднялся со стула и шагнул к двери. Я слышала, как он коротко переговорил с Бетти, но не знаю, что именно он сказал. В ушах у меня стоял шум, перед глазами плыл туман. Думаю, что я провалилась в сон.

Я болела долго. Когда однажды утром я проснулась и обнаружила, что жар прошел, я была слаба, словно котенок. Рука, которую я высунула, чтобы отдернуть полог кровати, оказалась слишком хрупкой для выполнения подобной задачи. Послышался торопливый стук шагов. Занавески раздвинулись, и передо мной предстала сияющая Бетти.

– Мисс, вам лучше? Вы узнаете меня?

– Я должна была бы узнавать тебя, когда ты сидела со мной. Как долго это продолжалось, Бетти?

– Десять? Нет, одиннадцать дней. – Она пересчитала по пальцам и решительно кивнула. – Уже сентябрь, мисс.

Через несколько минут она принесла обед.

– Внизу, на кухне, все очень рады были услышать, что вам лучше, – сообщила она мне, и я подумала, что в ее словах больше любезности, чем правды. – И я взяла на себя труд сообщить хозяину, что вы проснулись; он был так доволен. В его глазах стояли слезы, когда он благодарил меня за эту весть.

Я сомневалась и в слезах, и в благодарности, но не стала перечить ей. Было так приятно поговорить с кем-то, кто видит в людях только лучшее. Мистер Гамильтон был внимателен. Его лицо да лицо Бетти были единственными приятными воспоминаниями, оставшимися у меня после долгого кошмара болезни и жара.

– Он был очень добр, – осторожно сказала я. – А как миссис Кэннон? И мисс Аннабель?

– Обе – превосходно. Они ежедневно спрашивали о вас, а сэр Эндрю и леди Мэри то и дело присылали кого-то справиться, как идут дела. Не говоря уже об Иане. Если бы вы не были леди, а он – всего лишь грумом, я бы стала ревновать.

– Значит, Иан – твой любезный друг? Ну что же, я тебя поздравляю. Насколько я его знаю, он хороший человек.

– О, это так и есть, мисс! Он не такой, как другие здешние.

– Другие – неподходящая партия, – согласилась я.

Доев свой суп, я взяла кусок хлеба. Бетти, которая следила за каждым моим движением, готовая прийти на помощь, больше не могла сдержать любопытства.

– О, мисс, – выпалила она, – что же вы видели той ночью? Это было привидение?

– Нет, в самом деле нет. Я касалась человеческой руки.

– Но слуги говорят, что существует привидение, которое постоянно бывает в башне. Призрак монахини, мисс! Она ведь нарушила свои обеты, мисс. Сбежала с распутным молодым лордом, правда-правда, из своего монастыря, а когда он ее бросил – повесилась в башне. Говорят, она до сих пор там ходит. И если она приходит, это дурной знак для Гамильтонов.

– Классическая сказка, – пробормотала я. – Бетти, держу пари, что ты никогда не слышала об этой монахине до тех пор, пока со мной не случилось несчастье, разве не так?

– Ну... это так. Но до тех пор просто не было причины рассказывать об этом, ведь правда?

Подобное сочетание суеверия и здравого смысла просто обезоружило меня.

– Все, что я могу сказать тебе, Бетти, – произнесла я, – это то, что фигура не была фигурой монахини. Она была в плаще и капюшоне – что правда, то правда. Но если ты так хочешь, чтобы это был призрак, в таком случае, ради бога, представляй себе призрак монахини. Но это был не призрак.

– Вы все еще очень бледная и худая, – сказала Бетти, качая головой и меняя тему, поскольку мы никак не могли прийти к общему мнению. – Вам придется еще некоторое время пробыть в постели. Но вы живы; в ту ночь я не сомневалась, что вы умрете. Во мне все перевернулось, когда я вас увидела, правда, – вся в крови и сама белая, как привидение, а ваши чудные волосы, промокшие II вое в грязи, свешиваются с руки хозяина...

Мое невольное восклицание прервало это весьма живое описание:

– Он принес меня?

– Ну да, мисс. Не думаете же вы, что в таком состоянии вы могли прийти на своих ногах? Мне сказали, он нашел вас лежащей под дождем на тропинке, ведущей от башни.

Прежде чем я достаточно окрепла, чтобы приступить к своим обязанностям, листья на рябинах покраснели. Я вернулась к своей работе в библиотеке и обнаружила, что все осталось по-прежнему. Мистер Гамильтон продолжал избегать меня, миссис Кэннон дремала, Аннабель отдалилась и была необщительна.

Мой каталог книг был близок к завершению, а сами тома книг стояли аккуратными рядами, их переплеты были вычищены и сверкали обновленным блеском. Моя задача была исполнена. Я больше не могла заблуждаться насчет того, что мистер Гамильтон нуждается в секретаре. Его предложение было просто подачкой, костью, брошенной моему тщеславию, благотворительностью, которая была оказана нуждающейся родственнице. С каждым днем становилось все яснее, что я должна решить, как жить дальше, и с каждым днем мне было все труднее это сделать.

И если мои планы нуждались в какой-то твердой опоре, то я нашла ее во втором письме кузена Рэндэлла, которое пришло вскоре после того, как я поправилась. Конверт был с черной каемкой, так что я была готова к той новости, которую письмо в себе содержало, и в любом случае для меня это не стало большим шоком. Моя тетя скончалась.

Удивительным в этом письме были не новости, в нем содержащиеся, но изменившийся тон автора. Рэндэлл просил меня вернуться в Лондон. Он обещал мне любую поддержку, о которой я только попрошу, и уверял, что мне нет необходимости выходить за него замуж, если я нахожу эту мысль столь отвратительной. (Тут я улыбнулась; в его заверениях так ясно звучало оскорбленное достоинство!) Но, продолжал он, если бы я дала согласие стать его женой, после свадьбы ни одного упрека не сорвется с его губ.

Я смягчилась. Конечно, на меня подействовала не его оскорбительная фразеология, но неуклюжая искренность, которая за ней чувствовалась. Может быть, я ошиблась в Рэндэлле. Теперь, когда моя тетя покинула этот мир, жизнь с ним вполне могла быть возможной. Даже лучше выходить замуж без любви: любовь – решительно неудобное чувство, очень затрудняющее жизнь. Сотни женщин выходят замуж по расчету, это происходит ежедневно, а у меня был Рэндэлл, который даже не настаивал на подобной жертве. Мне следовало бы ответить на письмо немедленно; нужно было бы, чтобы Рэндэлл знал, что я оценила его доброту.

Вскоре после этого мистер Гамильтон отбыл в Эдинбург. Он должен был вернуться к вечеру, когда леди Мэри и сэр Эндрю намеревались нанести первый визит с тех пор, как я заболела. Они прибыли, чтобы справиться о моем здоровье, – во всяком случае, так они утверждали.

Я едва успела сообщить о том, что чувствую себя вполне оправившейся, как леди перебила меня:

– Мое дорогое дитя, вы даже не представляете, что судачат о вашем приключении в деревне. Как донесли мне доверенные соглядатаи, в пивной ни о чем другом просто не говорят.

– Вряд ли им есть особенно о чем говорить, – сказала я, намереваясь поскорее завершить этот неприятный разговор. – Все, может быть, не так плохо, как выглядит в пересказе. Незнакомец мог быть ранен или болен; он рухнул у моих ног, словно в обмороке.

Не знаю, что заставило меня выступить в защиту той жуткой фигуры в черном. Наверное, я просто унаследовала привычку своего отца, который всегда старался видеть обе стороны медали. И, в общем, я сказала правду, когда добавила:

– В конце концов, зачем кому бы то ни было причинять мне зло? У меня нет врагов. А мистер Гамильтон доказал, и без вопросов, что он не мог быть тем, с кем я тогда столкнулась. В этом нет никаких сомнений.

С громким вздохом леди Мэри откинулась на кушетку, белая рука вцепилась в кружева, которые покрывали ее грудь.

– Я так рада! – воскликнула она. – Так рада слышать это от вас!

На мгновение мы все замолчали. Леди Мэри, откинувшись назад, полулежала с закрытыми глазами и искривленным в улыбке ртом и, похоже, была целиком и полностью занята тем, чтобы унять сердцебиение, которое заставляло дрожать ее кружева. Молчание сэра Эндрю было сдержанным и загадочным. Я же, говоря прямо, онемела от удивления.

– Простите меня, мисс Гордон, – сказала наконец леди Мэри. – Должно быть, вы подумали, что я немного не в себе. Но с момента нашей последней беседы я стала такой же пламенной защитницей вашего работодателя, как и вы сами. Сказки, которые мне приходилось слушать, ужасно меня расстраивали.

– Вы встречались с мистером Гамильтоном? – сухо спросила я.

– О да. Признаюсь, он показался мне очень привлекательным.

– Он... он никогда не упоминал о том, что вы знакомы.

– О, – пробормотала она, – полагаю, он никогда не говорит о том, что для него действительно важно.

В эту минуту я поняла, что я терпеть не могу леди Мэри. Она продолжала болтать, по-видимому не подозревая о том, что с этой минуты мы стали смертельными врагами.

Но когда мистер Гамильтон вошел в комнату, мы с леди с притворной благопристойностью пили чай и леди Мэри как раз заканчивала свое замечание насчет погоды.

Он едва не отпрянул, увидев нас столь уютно устроившимися вместе. Посторонний наблюдатель, вероятно, не заметил бы, как он слегка замедлил свой широкий шаг и быстро надел на лицо маску хмурости. Но я все это приметила.

Он склонился над протянутой рукой леди Мэри и поклонился мне. Я тихонько сидела на своем уголке дивана, словно гувернантка, быть которой я не желала, и хранила молчание. Сэр Эндрю по какой-то причине также был неразговорчив. Ну а двое остальных – леди и джентльмен – заполняли комнату звуками своих голосов, словно актеры на сцене. Мистер Гамильтон превосходно владел искусством топкого подшучивания, принятым в обществе. Со мной он никогда не пускал его в дело, но остроумные выпады леди он парировал с блеском. В его голосе была знакомая холодная насмешка, но в его глазах то и дело появлялся блеск, который вовсе не свидетельствовал о холоде.

Я старалась утешить себя, что он игнорирует меня ненамеренно. Но он не смотрел ни на кого, кроме нее. Когда она поднялась, чтобы идти, он снова взял ее руку, и мне показалось, что она позволила ей задержаться там.

– Я собираюсь в деревню, – сказал сэр Эндрю, возвратившись к жизни с такой внезапностью, что я чуть не подпрыгнула. – Могу ли я надеяться, сэр, что вы составите мне компанию?

– Думаю, что нет.

– Превосходный брат, не так ли? – улыбаясь, произнесла леди Мэри. – Предоставляет мне возвращаться домой одной – и как раз через тот лес, мисс Гордон, где с вами случилось то странное приключение. Готова поклясться, что в этом лесу водятся привидения. Что же мне делать, Эндрю, если призрак или домовой выпрыгнет мне навстречу?

Когда леди упомянула о моем приключении, мистер Гамильтон взглянул на меня, но выражение его лица было неопределенным, словно он меня не видел.

– Ну что ж, полагаю, я должен отправиться с вами, – медленно произнес он, – чтобы оградить вас от домовых.

Я не собиралась следовать за ними; подобная мысль несколько месяцев назад привела бы меня в шок. Но как только они скрылись из виду, я сбросила платье и натянула свой наряд для верховой езды. Через пять минут я была уже на конюшенном дворе и просила Иана оседлать Шалунью. С момента моего падения я уже несколько раз ездила на ней.

Когда я выехала со двора, хозяин и леди Мэри уже скрылись из виду, но я знала, по какой дороге они поедут. И все же я наткнулась на парочку так неожиданно, что они не заметили меня только потому, что были слишком заняты друг другом. В маленькой пихтовой рощице они спешились и шагали рядом, увлеченные беседой. Я натянула поводья, остановив лошадь, и дружелюбное животное покорно принялось щипать траву. Затем, спешившись, я осторожно пробралась сквозь густые пихтовые ветви. Нет, они не видели и не слышали меня.

Я была слишком далеко, чтобы расслышать, о чем они говорят, и не испытывала никакого стыда – только острое сожаление. Если я вынуждена была стать самым жалким, самым презренным из всех творений, если я должна была подслушивать и шпионить, то, по крайней мере, я хотела бы, чтобы мне в этом везло. Если я не могла слышать, то могла видеть, и мне было ясно, что они не просто болтают о том о сем и что красота осеннего пейзажа тоже не является предметом их беседы.

По большей части говорила леди Мэри. Хозяин слушал, бросая время от времени словечко или кивая. Их лица были ясными. Один раз леди легонько улыбнулась, в другой раз коснулась его руки. Он не ответил ни улыбкой, ни жестом, но просто шел рядом с ней, глядя себе под ноги, где расстилался мягкий ковер палых сосновых иголок.

Мое желание услышать, о чем они говорят, едва не выдало меня. Я наклонилась вперед, опершись одной рукой о ствол деревца, но рука соскользнула, и я повалилась вперед, сопровождаемая треском ветвей. Я упала на колени и съежилась, сердце бешено стучало, а я все продол жала смотреть на них через кусты.

Леди быстро обернулась, ее рука потянулась в его руке – и этот жест был таким интимным, таким привычным, что у меня захватило дух. Мистер Гамильтон тоже обернулся, глядя в кусты, где скорчилась я.

Я закрыла глаза и начала молиться. Боже, только бы они те поймали меня здесь, в таком унизительном положении! Возможно, я лучшего и не заслуживаю, но это больше, чем я смогу вынести. Если один из них подойдет ближе, я брошусь к лошади и ускачу.

Когда я снова открыла глаза, мистер Гамильтон качал головой, успокаивая ее. Это был просто ветер (я почти слышала его слова) или какой-то зверек в кустах.

Через мгновение они продолжили беседу, но теперь она текла более торопливо, словно они не хотели рисковать тем, что их прервут снова. Леди Мэри больше не улыбалась. Похоже, она на что-то дружески пеняла ему, а он возражал. Они стояли лицом друг к другу, их разделяло не больше сантиметра. Он покачал головой. Его отказ рассердил леди. Ее лицо стало жестким, и она ответила ему что-то так решительно, что ее белокурые локоны взметнулись.

И тут, пока я бесстыдно подглядывала за ними, меня настигло наказание за шпионство – наказание, достойное разгневанного божества. Лицо леди Мэри внезапно смягчилось и просияло улыбкой. Она протянула ему свои руки. К тому времени я уже ненавидела ее всем сердцем, но даже я не сумела сдержать восторженного вздоха при виде ее неземной красы. Ее щеки пылали, ее глаза сияли; она с таким изяществом приподнялась на цыпочки, что казалось, едва касается земли. Мистер Гамильтон колебался, но только одну секунду. Он заключил ее в объятия с неожиданной силой, которую я так хорошо знала. Две одетые в черное фигуры слились в одно, и он покрыл поцелуями ее запрокинутое, улыбающееся лицо.