Храм ночи

— Так, клянусь бородой Крома, Военный Совет в сборе. Отлично, рассказывай, Троцеро. Мне вас порадовать нечем — из-под земли мы Блистательных не достанем.

— Мой король, — старый граф нетвердой походкой обошел брошенную прямо на землю карту, — основные планы мятежников потерпели крах. Они рассчитывали занять вот эти замки на наших землях, поместье наместника, переправы и броды. Участники мятежа из числа знати арестованы, разумеется, кроме тех, кто находится в цитадели, летучие отряды — уничтожены.

— Что на немедийской стороне? — спросил Конан, беря из рук одного из Драконов и опрокидывая себе в глотку кубок с вином.

— Барон Оливей, действуя чрезвычайно энергично, изолировал друг от друга несколько очагов мятежа. К нему из столицы прибыл кавалерийский полк во главе с членом бельверусского военного совета, якобы для усиления границы, на самом же деле — с целью разоружить гарнизон, а затем присоединиться к мятежу. В заговор посвящены лишь некоторые офицеры полка и указанный вельможа. Прибывший гонец сообщает, что этой ночью Оливей окружит место расположения прибывшей кавалерии и проведет арест выявленных Блистательных.

— Хваткий малый. Троцеро, ты выпестовал не только ряд неплохих вояк Аквилонии, но еще и великолепных врагов! Клянусь синюшными телесами Хель!

Граф поморщился, видя, что Конан выпивает залпом еще один кубок, и дипломатично заметил:

— Немедия сейчас не враг Золотому Льву, а в некотором смысле даже союзник.

— Ну, нет, я никогда не забуду Год Дракона. Руки пока что у Бельверуса коротки, и все тут. Эти Блистательные — для них тоже заноза в боку. Но погодите — вот если зашевелится Гиркания, они будут стоять в стороне, а то и попользуются царящей неразберихой. Тот же Оливей решит оттяпать у нас провинцию-другую, если дела у степняков пойдут хорошо.

— Отец, у тебя совершенно неверные представления о немедийской аристократии. Никогда держава, в которой почитается Митра, не пойдет на сговор с восточными шакалами, дикарями и варварами, почитающими демонов и созвездия!

Конн, как обычно, не преминул защитить цивилизованного соседа Аквилонии.

Конан расхохотался:

— С ахеронским демоном они почему-то вступили в сговор. А если говорить о дикарях, то гиркаццы — сущие неженки по сравнению с нашими боссонцами и гандерландцами, не говоря уже о северянах, вроде меня или вон Хольгера. Бросим болтовню. Троцеро, я понимаю так: план мятежа оказался мастерски задуман, и лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств удалось погасить неначавшийся пожар. Теперь необходимо осадить и взять саму цитадель. Мне кажется, что моей дружины и Черных Драконов на это хватит. Что с Тураном, есть ли угроза с востока? Когда я собирался лезть в эту крысиную дыру, ты ждал гонцов.

— Да, мой король. И ненапрасно. Во-первых, предстоит еще выяснить, откуда у Блистательных такая прорва золота. Я пока готов только признать, что в военном и политическом смысле выступление мятежников было подготовлено превосходно. На наших западных границах планировались выступления пиктов и наемных ватаг, которые должны были приковать основные силы аквилонского войска к Западной Марке, в то время как здесь зрели баронские выступления, а гирканская конница собиралась затопить равнины южных соседей.

— Неужели недоношенный сынок Эйольва-Валана, этот магистр самозваный, или разбойник Хват могли составить столь безупречный и тайный замысел. Хвала Крому, значит, не все еще обветшало в мире!

— Нет, мой король. Наконец мы располагаем точными данными о составе мятежников. Военная часть была разработана известным вождем наемной дружины Диго Аргосским. Сейчас он со своим отрядом находится в цитадели.

— Славный малый. Троцеро, ты утверждал, что Аквилонской Короне служат все толковые наемники. А самого-то талантливого проглядел!

Троцеро замялся, вспоминая, какое издевательское письмо он получил от Диго в ответ на свое предложение получить прощение всех грехов вместе с королевским указом о назначении командиром в порубежный гарнизон Западной Марки. Но он быстро нашелся, семенящей походкой направившись к дальнему углу карты:

— Однако наместники западных областей и войска уже оповещены, и серьезных неприятностей не предвидится. Сила мятежников была во внезапности нападения, теперь они лишились этого преимущества. Флот Аквилонии вскоре войдет в усте реки Хорот, дабы вынудить Зингару и Аргос не давать убежища смутьянам. А военные отряды мятежников будут отброшены в дикие джунгли или уничтожены без участия основных сил.

— Отец, нам нужно твое согласие, и тогда полки Аквилонии немедленно выступят к гарнизонам на реке Красная, которую гирканцы, какой бы дорогой они бы ни шли, не минуют. И получат хороший урок.

Конан обошел карту, что-то ворча себе под нос, но, не найдя изъяна в плане главнокомандующего и сына, кивнул головой. Приказ и королевская печать были под рукой, и вскоре гонец с усиленной охраной направился в Тарантию.

— Отец, ты, наверное, захочешь возглавить войска королевства? — спросил Кони.

— Пожалуй, нет. Мне почему-то кажется, что мой сын, разумеется, пользуясь мудрыми советами графа, сам может разгромить зарвавшихся гирканцев. Они не ждут столкновения со всем нашим бронированным воинством. Если я правильно мыслю, гирканцы собираются продемонстрировать Офиру, Кофу и Нему, кто настоящий хозяин на востоке, и поддержать мятеж. А в случае удачи сделать новоявленное государство ордена Блистательных своим вассалом, на страх Немедии и Аквилонии. Так вот, разбейте им морду в кровь и преследуйте хоть до пустынь на границе с Тураном, чтобы все знали, кто действительно хозяин хайборийского мира.

— А ты, отец?

— Меня очень занимает этот Торкиль, еще больше — Диго. Хочу посмотреть на последнего «пса войны«, решившего бросить вызов сильнейшим державам мира. Это как блеск бриллианта в куче дерьма современности! — При этих словах Коны закатил глаза и тихо вздохнул. — А больше всего мне интересен змеенышь Хват, или как там его на самом деле. Моя дружина, Драконы — вполне хватит на осаду. Что ж, все свободны.

Диго не мог понять, на что надеется хозяин замка. Почтовые голуби давно принесли вести о том, что аквилонцам во главе со своим престарелым королем и его сыном, удачно дополнявшим безрассудную отвагу отца расчетливостью, удалось без особых трудностей подавить начинавшийся мятеж.

На месте Торкиля аргосец сейчас думал бы не о том, как продолжить начатое, а о том, как избежать сокрушительного поражения, которое было лишь вопросом времени. Конану с небольшим отрядом удалось прорваться через все засады, и хотя у него недоставало сил для штурма, их вполне хватало для длительной осады пеллийского замка.

Когда Диго обсуждал с главой провалившегося мятежа положение дел, он тщательно объяснил ему сложившуюся ситуацию, и был уверен, что последует приказ начать переговоры. Однако Мастер не обратил на слова наемника ни малейшего внимания. Его вела непоколебимая уверенность в успехе, которому не в силах помешать никакие препятствия.

Диго испытывал двойственные чувства: с одной стороны, он испытывал удовольствие от настоящего дела, — столкновения с сильным и достойным противником, но с другой — отсутствие реальных шансов, победу тревожило Одноглазого.

Сидя в своей комнате, он пытался понять, что же движет Торкилем. Поведение хозяина замка чересчур напоминало действия безумца, не замечающего ничего, кроме своих собственных домыслов. Достаточно вспомнить о том, как он вел себя на плацу во время стычки с заморийцем — не испытывая ни малейшего страха, не пытаясь укониться от ножа, словно ему заранее было известно чем кончиться дело.

Вспомнив об этом случае, Диго недовольно скривился. Он отчетливо видел, как нож вонзился в руку Торкиля, но из раны не текла кровь. Единственный глаз ни разу не подводил аргосца. Диго вскочил и принялся расхаживать по комнате. Если герцог не безумец, то, значит, здесь замешана магия. Об этом говорил и проклятый стигиец, при воспоминании о котором аргосца до сих пор передергивало, как от вида смертельно опасной змеи. Магию — во всех ее видах — он считал отвратительным занятием, противным Митре и всем светлым богам. Сама мысль о том, что приходится служить поборнику темных сил, вызывала в нем сильное желание первый раз в жизни нарушить закон наемного братства и увести своих ребят подальше от этого Митрой оставленного места.

Вечером в его комнату зашел хозяин замка. Торкиль расспрашивал об организации обороны и о настроении солдат.

— Больше всего меня беспокоят пикты, — говорил Диго. — Они, пожалуй, больше всех в драку лезут — аквилонцев они терпеть не могут, а срубить пару голов для них — все равно, что моряку в бордель после плавания сходить. А по ночам их лучше и вовсе не видеть. Вчера проснулся ночью, пошел караулы проверять, вдруг слышу: воет кто-то посреди двора. Подошел поближе — и тут передо мной вскакивает с земли птица, размером человеку по пояс будет. Сначала я решил, что пора мне пить бросать: накануне перебрал вина здешнего со своими аргосцами, а когда повнимательнее пригляделся, вижу: это вождь пиктов, весь в перьях и разрисованный всеми красками. Я его чуть сразу же за стену не выкинул: пусть там аквилонцев пугает.

Торкиль коротко рассмеялся, а Диго с каменным лицом продолжал:

— Вот этот вождь мне и начал рассказывать, что он чувствует, будто в стенах замка что-то бродит, шуршит и спать не дает. Причем это не крысы и вообще неживое что-то, а какие-то упыри, ожившие мертвецы. И поэтому они, пикты, решили к своим богам обратиться, за помощью и защитой. Дарфарцы тем же самым занимались по ночам, пока я их вместе со зверями не отправил в засаду ожидать Конана. Не армия, а сборище дикарских богов…

— Да, пожалуй, пиктов тоже стоит отправить за пределы замка, — небрежно бросил Торкиль, — такие следопыты больше пригодятся в засаде, чем на стенах.

— Бойцы в засады уже назначены, — коротко ответил Диго, который терпеть не мог, когда наниматели начинали ему указывать, как правильно воевать.

— Поступай, как знаешь, — ответил Торкиль, направляясь к двери. — Если что понадобится, обращайся в любое время. Если я буду не в Зале Советов, ты найдешь меня в подвале замка, в святилище Ордена. Младшие братья получили приказ пропускать тебя в любое время.

Как только Торкиль вышел из комнаты, Диго вспомнил, что хотел спросить, будет ли Армледер участвовать в обороне замка, и бросился вслед за Великим Мастером. Он выскочил в коридор как раз в тот момент, когда герцог подошел к стене и нажал на панель, которая отошла в сторону, открывая потайной ход.

Инстинктивно он притаился. Торкиль скрылся в яме, и панель бесшумно скользнула на место. Выждав несколько мгновений, Диго последовал за хозяином замка.

Панель отошла в сторону, и перед ним открылся черный проем. Осторожно, словно крадущийся леопард, Диго скользнул в потайной ход. Он не знал, зачем это делает, но что-то гнало его вперед. Этот замок нашпигован странностями, как кусок боссонской колбасы — салом. И надо было выяснить, с какими неожиданностями здесь может еще столкнуться честный наемник.

Через несколько шагов он остановился. Впереди коридор резко сворачивал, и из-за поворота слышались голоса. Не производя ни малейшего шума, Диго присел и осторожно заглянул за угол. Он увидел узкую винтовую лестницу, по которой спускались двое.

Первым был Торкиль, облаченный в длинный расшитый непонятными фигурами балахон. За ним почтительно следовал слуга, державший перед собой факел.

Повернувшись на очередном изгибе лестницы, он заслонил своим телом огонь. И тут Диго похолодел, охваченный ужасом, которого не испытывал даже тогда, когда клин тяжелой конницы врезался в строй наемников, и одно из копий лишило его глаза. Фигура слуги, державшего факел, не отбрасывала тени!

— Что же это такое? — пробормотал он, уже зная ответ.

Богам было угодно засунуть его именно туда, где он меньше всего хотел бы оказаться, в замок некроманта, в подчинении которого находятся ожившие мертвецы. Ни разу за свою бурную жизнь аргосец не сталкивался ни с чем подобным.

Осторожно, производя шума не больше, чем падающий с дерева лист, он вернулся в свою комнату. Увиденное оказалось хуже самых мрачных его предположений. Но что бы ни творилось в этом богами проклятом замке, не стоило показывать своей осведомленности, пока он не решит, что же делать дальше. Не решил он этого и вечером, когда отправился проверять расставленных на стенах часовых. В свете заходящего солнца ему даже начало казаться, что единственный глаз вновь сыграл с ним злую шутку.

Схватка на площадке началась внезапно, и, если бы Диго не подоспел вовремя, унесла бы добрый десяток человек. Свирепый нордейхмский пес — ужас снежных пустынь, — спокойно лежавший у стены казармы, внезапно набросился на одного из замковых слуг, носивших еду в казарму, где размещались пикты, ваниры и асиры, — дикари прекрасно уживались друг с другом. Собака вцепилась в горло слуге и рвала его, издавая одновременно яростное рычание и жалобный вой. Казалось, что пес бросился в схватку от невыносимого страха. Человек делал бесплодные попытки выбраться из-под навалившегося на него зверя, но вскоре затих. Пес, задрав морду кверху, завыл — жутко и жалобно. Этот вой часто можно услышать в заснеженных пустынях Ванахейма перед битвой. Ваниры говорят, что собаки, предчувствующие свою смерть, поют свою прощальную песнь.

Для этого пса песнь действительно оказалась прощальной. Сухо щелкнул арбалет, и короткая толстая стрела погрузилась в шею пса. Спешившие на выручку товарищу слуги отомстили за его смерть.

Почти одновременно мелькнул в воздухе нордхеймский топор, и арбалетчик упал с размозженной головой. Одетые в волчьи шкуры, ваниры бросились на обидчиков. Вслед за ними выскочили асиры и пикты. Дикари не были вооружены, но одного их вида хватило бы, чтобы обратить слуг в бегство. Однако челядинцы не побежали. Еще раз щелкнул арбалет, и тяжелая стрела вошла в грудь пиктскому вождю.

Пикты завыли и бросились вперед. Приземистые воины с перьями в волосах горели жаждой мести. Слуга, державший арбалет, был убит мгновенно. Один из пиктов высоко поднял его отрезанную голову, с которой капала кровь. Второго слугу исполосовали кремневыми ножами. Лишь решительный окрик Диго предотвратил дальнейшее избиение.

Вместе с подошедшим Торкилем им удалось успокоить дикарей, горевших жаждой мести. Хозяин замка пообещал пиктам щедрую виру за убитого вождя, но Диго мог поклясться, что во взгляде Торкиля, когда он смотрел на погибшего, мелькнуло удовольствие.

Вечером на замковом дворе запылал погребальный костер. По своему обычаю, пикты провожали на Серые Равнины погибшего вождя — далекого потомка прославленного Брула-копейщика.

Наверное, подсыпанное зелье продолжало действовать. Но видение было настолько реальным, что не вызывало ни малейшего сомнения. Он чувствовал даже исходивший от заморийца запах — запах крови и смерти. Армледер закрыл глаза и вновь открыл их. Видение не исчезало. Некоторое время аренджунец безмолвно рассматривал гвардейца, затем почему-то поклонился. В поклоне проскальзывало почтение и благодарность. Замориец отвернулся и вышел из комнаты тем же путем, которым попал сюда.

Разум человека не мог перенести кошмарного видения, и Армледер погрузился в спасительный сон. Разбудило его легкое прикосновение. Выбравшись из плена мрачных видений, он рванулся, сев на кровати. Оцепенение прошло. Тело двигалось так же легко и послушно, как обычно. Перед ним стоял один из замковых слуг, видимо, тоже из Посвященных, и почтительно протягивал перед собой поднос, уставленный разнообразной едой и питьем.

— Прошу вас отведать, господин. Вскоре состоится Посвящение, а сейчас пожалует Великий Мастер и ответит на ваши вопросы, убедившись в вашей решимости стать на Великий Путь.

Внезапно Армледер почувствовал зверский голод. Забыв об осторожности, он набросился на еду. Холодное мясо и лепешки показались ему самым вкусным что он пробовал в жизни. Он плеснул себе в кубок вина из принесенного слугой кувшина, но вовремя вспомнил о подсыпанном ему зелье и удовольствовался чистой водой из второго кувшина. Только здесь он полностью осознал слова слуги. Сегодня — Посвящение! Значит, он провел в этой комнате целых два дня, ведь Торкиль говорил, что Посвящение состоится на третий. Одурманенный вином, он потерял чувство времени. Два дня он беспомощно лежал здесь, наблюдая колдовские картины.

Армледер резко вскочил, опрокинув столик, на котором стоял поднос. Осколки посуды рассыпались по полу, заблестело разлитое вино. Появился слуга, вытер пол, подобрал осколки и вновь выскользнул за дверь.

Армледер лихорадочно расхаживал по комнате, пытаясь понять, что же ему теперь делать. Надо постараться узнать у Торкиля, что происходит в мире, ведь мятеж уже должен был начаться. И, пожалуй, рано говорить с братом, приставив кинжал ему к горлу, — необходимо проникнуть в подвал и посмотреть на таинственное подземное святилище. Что-то подсказывало Армледеру, что ответ на все вопросы он сможет получить лишь там.

Когда открывшаяся дверь впустила в комнату Торкиля, Армледер был готов к разговору с братом. Он спросил, когда наступит то великое будущее, которое он видел, и неизбежно ли оно. Значит ли это, что теперь ему можно ничего не опасаться в битве, поскольку он видел себя в будущем. Торкиль ответил, что показанное было не будущим, которое увидеть нельзя, поскольку его еще не существует, а видением мыслей, планов, которым не в силах ничего помешать.

— А как идут дела сейчас? — поинтересовался Армледер. — Наверное, провинция уже у нас в руках?

Торкиль несколько помрачнел:

— Этому варвару откуда-то стало известно о наших планах. Им удалось подавить восстание немедийских баронов и отбить атаку на поместье наместника. Сейчас он пытается штурмовать замок. С горстью воинов он пошел напрямик через горы, угодив прямо в расставленные Диго ловушки.

Теперь он стоит под стенами, но не решается штурмовать, понимая, что мы полностью уничтожим его армию. Правда, у нас недостаточно сил, чтобы одним решительным ударом покончить с этим ублюдком. Но у меня есть в запасе кое-что, Варвар не уйдет отсюда живым!

— Туранцы? — лениво поинтересовался Армледер.

— Не только, — загадочно произнес Торкиль, — подожди, и все узнаешь. Увидишь своими глазами. — Он замолк, не желая открывать брату ничего сверх того, что уже было сказано.

Вялым голосом Армледер проронил несколько ничего не значащих фраз, восхитился великим будущим, ожидающим страну под их властью, затем притворился, что хочет спать.

— У тебя очень крепкое вино, брат, — произнес он, зевая, — после него тянет в сон. Я хотел бы отдохнуть перед церемонией.

Торкиль вежливо попрощался с братом до встречи на Посвящении и вышел.

В подвале замка Торкиль готовился к ритуалу обращения. С помощью пяти младших Посвященных он облачился в длинный балахон, на котором были вышиты существа, не принадлежащие к пантеону ни одной из известных религий. На черном фоне извивались зеленые, серые и синие полузмеи-полулюди, скалились клыки свиньи с человеческим туловищем, волчья морда была увенчана козлиными рогами. Сплетавшиеся между собой странные кривые линии, образующие изображения, казались нанесенными не человеческой рукой — так неестественно они выгибались.

Один из Посвященных поднес Торкилю тиару Великого Мастера Ордена Блистательных, высеченную из куска обсидиана, и увенчанную камнями, напоминающими изумруды. Подобные камни давно уже исчезли с поверхности земли, и лишь в мрачном лабиринте пещер под замком сохранились эти свидетели давно ушедших эпох.

Взяв в руку каменный жертвенный нож, Торкиль сжал другой рукой горло приготовленного для жертвоприношения петуха и прикрыл глаза, готовясь к ритуалу. Сейчас младшие Посвященные введут его брата… вернее, того, кому предстоит стать его братом.

На его губах зазмеилась пугающая улыбка…

Впоследствии Армледер с трудом мог вспомнить первую часть церемонии Посвящения. Вокруг собрались члены ордена, горел светильник, распространяя вокруг чад, смешанный с ароматом благовоний, что обычно сжигались в храмах Асуры.

Младшие Посвященные начали причудливый танец. Затем на него набросили покрывало, и Армледер предстал перед Великим Мастером Ордена, который отработанным жестом сорвал ткань, демонстрируя тем самым, что новый Посвященный избавился от иллюзий. Коротким жертвенным ножом Торкиль срезал прядь волос с головы брата — это символизировало признание новым Посвященным того, что подлинная жизнь начинается лишь после смерти тела. Остального Армледер не запомнил — идиотские пляски начали его раздражать, и он перестал обращать внимание на то, что творится вокруг.

Все происходящее больше всего напоминало вечеринки у какой-нибудь знатной дамы в Тарантии, на которых восторженная хозяйка — большая любительница необычных культов и вообще всего необычного — показывает гостям свои достижения в познании бестелесного мира. Наконец Великий Мастер громогласно объявил, что ритуал завершен. Младшие Посвященные заторопились к выходу. В святилище осталось всего несколько человек. Армледер огляделся вокруг и поразился царившей здесь роскоши: повсюду были расставлены отлитые из золота статуи, разбросаны дорогие ткани. На стенах в беспорядке висели ожерелья из крупных драгоценных камней, сверкающих и переливающихся самыми различными оттенками. На алтаре стояли золотые чаши, также украшенные камнями невиданных размеров. Больше всего это напоминало храмовую сокровищницу какого-нибудь древнего знаменитого храма, и у Армледера появилось подозрение, что Торкиль совершил святотатство, разграбив одно из великих святилищ.

От этих мыслей его отвлек голос обращавшегося к нему брата:

— Завершена первая часть церемонии. Сейчас мы с тобой спустимся вниз, к сердцу горы, и там ты пройдешь второе, истинное Посвящение, которого удостоены лишь немногие. Там ты обретешь ответы на все свои вопросы и приобщишься к вере и ощутишь присутствие Тех, Кто Вовне и Внутри Нас. И станешь истинным адептом Храма Ночи.

Он кивнул стоявшему неподалеку человеку, тот зажег факел, прошел за алтарь и, откинув занавесь, открыл проход в высеченный в скале коридор, в конце которого виднелась винтовая лестница, уводящая вниз, как выразился Торкиль, «к сердцу горы».

Они спускались долго. Шедший сзади Армледера Посвященный нес факел, и блики плясали по стенам уходящей глубоко под землю шахты. Неровное пламя факела выхватывало из тьмы причудливые каменные узоры, известковые наплывы, казавшиеся мордами чудовищных созданий. Пламя плясало, дробилось на вкраплениях слюды, и чудилось, что звери оживают, движутся, а стены начинают сжиматься, грозя сдавить дерзких, осмелившихся нарушить их вековой покой. Лестница оборвалась на небольшой площадке, от которой отходило несколько туннелей. Армледер решил, что они уже находятся в самом центре горы.

Торкиль жестом отослал наверх человека с факелом. Теперь их окружала кромешная тьма, лишь высоко вверху подрагивал огонек в руках поднимающегося человека.

— Следуй за мной, — зазвучал голос Торкиля.

Они шли по длинному туннелю. С изумлением Армледер заметил, что через небольшие промежутки на стенах закреплены факелы, в которых ровно горел огонь. Света вполне хватало, чтобы различать окружающее.

— Здесь, в Храме Ночи, обитают пришедшие к единению с Теми, Кто Внутри, — сказал Торкиль. — Они не появляются на поверхности до поры, но вскоре наступит их час — тогда, когда придут те, Кто Вовне.

На сей раз Армледер понял, что за ритуальными словами, которые он считал лишенными всякого смысла, кроется что-то вполне реальное. Ему даже показалось, что он улавливает их смысл, но полностью осознать его не может. Вскоре он перестал понимать, сколько они прошли — десяток шагов или не одну сотню. Казалось, что воздух вокруг сгустился и замер, и Армледеру с трудом удавалось преодолевать его сопротивление.

Неожиданно Торкиль остановился. Армледер почувствовал это и замер рядом. Стояла полная тишина, и, словно рождаясь из тишины, черпая из нее силы, мерно зазвучал глухой голос Торкиля, нараспев произносящего слова на незнакомом Армледеру языке. От самих звуков у гвардейца пошел мороз по коже.

Они принадлежали иному, нечеловеческому языку, и гортань произносивших их существ была устроена иначе. В них слышался шелест чешуи по камням и шипение древних змей, свист отравленной стрелы истон жертвы, зловещий шорох листьев давно исчезнувших растений и чавканье болотной грязи. Лишь человек, в погоне за темным могуществом отрешившийся от своей природы, мог произнести их. И настолько древними, мрачными были эти звуки, чудовищным, кощунственным язык, что даже сейчас, через многие тысячелетия после того, как он звучал на поверхности земли, любого случайно услышавшего звуки его человека охватывало отвращение.

Торкиль отсек голову черному петуху, окропил кровью себя и брата. Казалось, он видел в темноте не хуже, чем при свете. Затем произнес еще несколько слов.

Медленно раздалась скала, а в щели забрезжил мертвенный голубоватый свет. Они вошли в открывшийся проем, очутившись в большой пещере.

— С сегодняшнего дня проход останется открытым навсегда! — торжественно провозгласил Торкиль. — И когда завтра по нему двинутся Восставшие, мы будем готовы принять их.

Армледер тем временем рассматривал подземный зал, на пороге которого они стояли. Зрелище, открывшееся перед его глазами, поражало воображение. В самом сердце скалы был высечен огромный грот. Свод его терялся далеко вверху. Стены были покрыты известковыми потеками, что, слившись воедино, образовывали причудливые колонны. Казалось, игра природы создала замысловатые изображения, заполнившие пещеру. Но присмотревшись, можно было заметить, что все эти прихотливые узоры на стенах и спускавшиеся колонны — не дело природных сил. Это был результат долгого труда неведомого мастера, статуи, лишенные формы. Но чьи руки могли создать подобное?

Армледер вспомнил свои недавние видения, поведавшие о прошлом величии змеиной расы. Было что-то узнаваемое в этих колоннах — такими же непонятными и пугающими были виденные Армледером храмы, поднимающие к небесам короткие искривленные шпили. По колоннам тянулись письмена. Буквы представляли собой переплетения кривых, неестественно изогнутых линий. Настолько чуждым был создавший их разум, что человеческий глаз не мог уловить логики, завершенности в этих сплетениях.

Торкиль быстро прошел через грот, петляя между колоннами одному ему известным путем. Армледер старался не отставать от брата, отложив все вопросы на будущее.

Посреди пещеры колонны расступались, образовывая круглую площадку. На ней стоял каменный стол, словно выраставший из пола. И этот стол, и вся площадка была сплошь завалена разнообразными золотыми предметами. Такого количества золота Армледеру прежде никогда не доводилось видеть. Мельком он подумал, что братец ограбил еще и аквилонскую казну. Торкиль остановился.

Я привел тебя сюда, чтобы ты знал, что поможет тебе продолжить наше дело, если меня не будет рядом. Безгранична моя вера в Тех, Кто Внутри и Тех, Кто Вовне Нас, но предугадать ничего нельзя, и даже я не ведаю предстоящего завтра. Возможно, варвары, что стоят под стенами, подожгут замок, и я погибну в огне. Здесь, брат, — произнес он, указывая на рассыпанные по полу чаши, кубки, ожерелья, — хранятся сокровища, принадлежавшие служителям Асуры. То, что ты видел наверху, где проходила церемония, — лишь малая часть. Много пришлось истратить, но и оставшегося хватит на великие дела. Но пойдем дальше. Я хочу показать тебе то, ради чего привел сюда, открыть главную тайну.

Целеустремленность Торкиля показывала, что впереди ожидает что-то гораздо более важное и величественное, чем этот грот-колоннада. Он быстрым шагом пошел сквозь колонны, будто чутьем узнавая проход в их переплетении.

Внезапно перед ними открылся проход в стене — черный причудливый проем. Торкиль, замедлив шаг, двигался вперед медленно, опустив голову, словно приближался к святыне, величие которой подавляет любого человека, дерзнувшего нарушить ее покой.

Туннель был широким. Вернее, даже не туннель, а подземный проход, напоминающий дорогу где-нибудь в скалистых горах. Только вверху виднелось не небо, а мрачный гранитный свод, и освещался проход не скупыми лучами солнца, проникающими сквозь нагромождения скал, а истекающим неизвестно откуда призрачным голубоватым сиянием. В этом сиянии тень Армледера исчезла, а тень Торкиля плыла и изменялась, то темнея, то, наоборот, бледнея.

Двое последних отпрысков знатного рода герцогов Пеллийских шли по ровной дороге, повторяющей плавные изгибы туннеля. Справа возвышалась скала, изрезанная многочисленными трещинами и расселинами, казавшимися проходами в другие части подземного лабиринта. Из некоторых проходов доносились чавкающие и хлюпающие звуки, смутно угадывалось какое-то шевеление в полутьме, будто ворочалось огромное создание, одно из тех, которые давно уже исчезли с поверхности земли, оставив после себя только страшные предания о владыках ночи, монстрах, пожирающих одиноких спутников в пустынных местах. Слева дорога ограничивала тихо текущая, почти неподвижная вода широкой подземной реки.

Они едва успели сделать несколько десятков шагов по туннелю, как из очередной расселины выскочило на дорогу угрожающего вида существо. Оно было невысоким — примерно по грудь человеку, — но массивным. Бочкообразное тело поддерживали короткие толстые лапы, туловище оканчивалось раздвоенным змеиным хвостом, задранным кверху, как у скорпиона, а голова напоминала конскую морду, покрытую чешуей, с широкой пастью и торчавшими желтыми клыками. Семеня на приземистых ногах, чудовище устремилось к ним, а голодный блеск его глаз недвусмысленно говорил, что оно приближается далеко не с добрыми целями.

Армледер рванулся вперед, вырывая из ножен кинжал. Это оружие, конечно, вряд ли могло причинить вред твари, и капитан надеялся только на чудо. Но, прежде чем он успел приблизиться к чудовищу, Торкиль шагнул вперед, протянул руки и шепотом произнес несколько слов. С его ладоней полились языки холодного синего пламени, заплясавшие перед мордой зверя. Существо попятилось, присело на задние лапы и, повизгивая, бросилось в расселину. Армледер проводил его взглядом, не вполне доверяя своим глазам.

В наступившей тишине отчетливо прозвучал голос Торкиля:

— Это ларк, одно из созданий, которое считается вымершим. На поверхности земли его уже не встретить, но в подземных глубинах до сих пор живет множество таких, как он. Когда-то они были преданными псами своих хозяев, но те покинули мир, а ларки живут собственной жизнью, охотясь на мелких обитателей подземелий. Обычно он не нападает на людей, но сегодня что-то выгнало его нам навстречу. Его вполне можно убить обычным оружием, и, возможно, ты бы справился сам. — Торкиль ехидно ухмыльнулся. — Но я просто прогнал его с дороги с помощью магии, которой он послушен. Это та же магия, с помощью которой хозяева ларков управляли ими. Сегодня он больше не побеспокоит нас.

Армледеру хотелось задать брату множество вопросов, но он решил подождать до тех пор, пока не увидит сердце горы, к которому так упорно стремился Торкиль. А тот, словно предчувствуя слова, готовые вырваться изо рта Армледера, начал говорить, бормоча себе под нос, но так, чтобы мог слышать и его спутник:

— Сейчас ты узнаешь то, что отличает истинных Посвященных Храма Ночи от остальных людей, прозябающих во мраке невежества. Ты увидишь источник Силы, дарующей нам вечную жизнь и возможности, которых лишены другие; и ты приобщишься к тайне, отведав из этого источника. Окружающие слепы и глухи, а после того, как ты откроешь свой разум Тем, кто Вовне и Внутри Нас, ты поймешь, насколько мы превосходим остальное человечество. Но прежде я хочу показать тебе наше воинство, с которым мы сможем направить живущих к великой Истине.

Торкиль, свернув в одну из расселин, уверенно зашагал вперед. Здесь голубоватый свет сгущался, темнел, и вскоре на стенах появились редкие факелы.

Армледер пытался понять, кто же так тщательно следит за огнем в подземелье. Недавние слова Торкиля о том, что здесь обитают какие-то «воссоединившиеся», ничего не объясняли, а лишь запутывалиот них веяло мраком и страшными тайнами, от которых любой человек, находящийся в здравом уме, старается держаться подальше.

Туннель внезапно оборвался, закончившись самой обычной дубовой дверью, за ней открылась большая, погруженная в полумрак, пещера. В неясном свете трудно было разглядеть детали, но постепенно глаза Армледера свыклись с освещением, и тогда открывшееся буквально парализовало его. Огромный подземный зал заполнили каменные саркофаги, в которых лежали человеческие тела.

— Простецы считают, что это некрополь, устроенный мною для погибших слуг. Но это не могила, а колыбель. Их время пока не пришло, — вполголоса говорил Торкиль, — но вскоре после Прихода все они восстанут для новой жизни.

Словно в тумане старший брат двинулся вслед за Торкилем, который продолжал что-то говорить. Но смысл его слов не доходил до помутившегося сознания Армледера. В одном из саркофагов, лежавших неподалеку от входа в пещеру, он узнал старого Хойси. Глаза конюха были открыты. На мгновение Армледер решил, что старик чудом остался в живых и его перенесли сюда, чтобы вылечить неведомым способом. Но в следующее миг глаза того, что было некогда человеком по имени Хойси, распахнулись и холодный взгляд остановился на Армледере. В нем не осталось ничего человеческого. Это были глаза мертвеца — тусклые и безжизненные. И Армледер понял, куда исчезали люди из замка, — погибших оживляла нечеловеческая воля, используя тела, чтобы появиться в мире людей, не вызывая подозрений своим обликом. Неведомая магическая сила придала им подобие жизни, и Торкиль был командиром армии мертвецов, готовой подчиниться своим хозяевам.

— Сейчас они еще слабы, — зазвучал в ушах голос брата, — но завтра новые хозяева получат полную власть над этими телами, и в мир придет новая раса — Раса Господ.

Как и предполагал Конан, Диго оказался грозным противником. Первый нанес удар именно аргосец. Не успели Конн и Троцеро покинуть лагерь в сопровождении того самого полувильда, которым командовал несколько дней назад Армледер, как часовые забили тревогу.

— Кром, этот малый мне нравится все больше и больше! — воскликнул киммериец, вылетая из палатки с мечом в руке.

Диго вовсю использовал остатки отряда Хвата, великолепно знавшие особенности местности. Разбойники змеями пробрались по заросшим оврагам, звериным тропкам, через, казалось, гиблое болото и кинулись на часовых, завывая, словно звери. Не успела северная дружина отбросить в топи разношерстный сброд, среди которого, то там, то здесь мелькал Змееныш, как последовал удар с другой стороны лагеря. Из чащи огромными прыжками неслись здоровенные зверюги.

«Тигры, тигры», — пронеслось среди аквилонцев.

Ройл, отчаянно сквернословя, созывал боссонцев, но тигры устремились не к палаткам, а прямо к коновязям. Обезумевшие от ужаса кони, обрывая сыромятные ремни, с жалобным ржанием уносились в чащу.

Прыжок зверя Иллиах невозмутимо принял на щит. Удар оказался силен, и юного киммерийца, словно пушинку, швырнуло под ноги короля. Взревев не хуже самого белого людоеда, Конан бросился через тело своего телохранителя и встретил ударом меча новый прыжок тигра. Мощный удар с двух рук угодил в оскаленную морду, тигр рванулся, выбивая оружие, и рухнул на короля. Вскочивший Иллиах поднял меч, но стоял в полной растерянности — оба врага катались по траве, перемазанные кровью друг друга, и трудно было разобрать, где человек, а где зверь. Конан, левой рукой отстраняя клыкастую морду, рвал бок тигра кинжалом, но короткий клинок никак не мог добраться до сердца. Когти же людоеда в нескольких местах прорвали кольчугу, словно гнилую мешковину, и погрузились в плоть. Наконец Иллиах улучил момент и бросился на спину зверю, падая тяжестью всего тела на выставленный меч. Раздался рык, переходящий в какое-то бульканье. Конан с трудом сел. К нему уже бежали другие телохранители, но он остановил их движением руки и поднялся, опираясь на руку Иллиаха.

— После боя надо будет проверить, целы ли кости.

Меж тем нападение успешно отбили. Видя, что панику в рядах аквилонцев поднять не удалось, вожаки мятежников подали сигнал к отступлению. Под прикрытием тучи стрел, бивших изо всех укромных местечек леса, разбойники Хвата и загонщики оставшихся в живых тигров отошли по болоту, куда даже следопыты Ройла не рискнули соваться в погоню.

Урон был невелик, если не считать разбежавшихся и разорванных тиграми коней. Конан буквально скрежетал зубами от досады, посылая добрую половину гвардейцев собирать скакунов, — оставалась вероятность внезапного возвращения Змееныша с подмогой.

Остальная часть воинства аквилонцев немедля выступила вокруг болота.

Следующий сюрприз ждал аквилонца в лесистом ущелье. Оно словно создано было самой природой для засады, так что, посовещавшись с Ройлом, Конан двинул вперед спешенных гвардейцев, а северяне стали взбираться на угрюмые, заросшие кустарником и соснами склоны по обе стороны от тропы. Не успел авангард сделать и сотни шагов, как раздался надсадный вой, и залп из нескольких баллист накрыл латников. Два или три десятка каменных обломков величиной с лошадиную голову выкосили передние ряды гвардейцев, потом из-за деревьев хлестнули стрелы.

— Неплохо он тут все подготовил, Нергалово отродье. Ведь не мог же он знать, что мы пойдем именно этим ущельем. Значит, все пути к цитадели дадутся нам нелегко.

Это заключение Конана прервали громовые вопли, стократ усиленные эхом. Это Хольгер и Эгиль, каждый во главе своего отряда, ударили по склонам вниз, обойдя стрелков Диго поверху. Те, приняв бой, были сброшены на тропу, где разъяренные ратники буквально искрошили их. Пока ваниры не добрались до следующего лесистого взлобья, на склонах которого располагались баллисты, на аквилонцев, скученных на тропе, обрушился еще один водопад камней, прошибавших щиты, крушивших кости. У самого выхода из теснины из-за деревьев снова кинулись тигры, громадные черные псы в устрашающих шипастых доспехах, а по склонам на тропу покатились заблаговременно подготовленные бревна и камни.

С огромным трудом, неся большие потери, аквилонцы пробились на равнину. Здесь открывалась возможность сомкнутым строем ударить на растрепанные отряды мятежников и нанести им решающий удар. Однако с фланга, со стороны болота, ударили лучники Хвата, ломая строй врага. Когда Змееныша и его шайку оттеснили, лучники Диго, не дожидаясь слаженного удара бронированного клина, кинулись наутек. Тут появилась долгожданная конница — части гвардейцев удалось вновь обрести своих скакунов.

— Рубите их! Гоните к замку, топчите и рубите, чтобы ни один не ушел! — кричал Конан вослед вылетающим на равнину и разворачивающимся веером всадникам.

Однако Диго был не так уж прост. Ударившая в галоп конница, вдруг стала замедлять свой бег, потом поток Черных Драконов стал раздаваться в стороны.

Им навстречу из лесистого островка двинулось серое чудовище. Из укрепленной на спине башенки били арбалетчики, редкий в Аквилонии зверь трубил, подняв хобот, поддевая бивнями коней и затаптывая ногами-колоннами сброшенных с седел всадников. Под прикрытием бешеного зверя пехота мятежников отступила без особых потерь. Драконы пытались поразить колосса, однако трудно было заставить коней приблизиться к беснующемуся монстру. Перед боем, как это принято в Вендии и Кхитае, боевому слону давали выпить целое ведро крепчайшего вина, отчего и без того не склонный к чувствительности зверь совсем не реагировал на стрелы, впивающиеся в его толстую шкуру.

— Конан, отдай команду строю рассыпаться, иначе эта тварь вытопчет их всех! — крикнул Ройл, стараясь попасть слону в маленькие красные глазки.

Рядом с ним посылали стрелу за стрелой боссонцы. Король бросился вдоль строя влево, Иллиах — вправо, выкрикивая команды. Спешенные драгуны и северяне немедленно рассыпались. Слон бестолково завертелся, трубя и взмахивая огромными серыми ушами. Защитные шоры на глазах мешали ему разглядеть добычу, а лучники, наконец, сбили погонщика.

— Кром, я, кажется, начинаю туго соображать. Щиты! Конечно же, щиты! — Конан подозвал к себе одного из Черных Драконов.

Вскоре кавалеристы стали на всем скаку проноситься мимо слона, бросая тому под ноги свои черные треугольные щиты с острыми закаленными умбонами.

Серый гигант несколько раз, пытаясь погнаться замельтешащими вокруг аквилонцами, наступил на стальные шипы и заревел, пританцовывая. Стрелы и копья, что метали в него на полном скаку гвардейцы, все больше и больше беспокоили животное. Наконец, не выдержав боли, слон, грузно топая и отчаянно трубя, устремился вдаль.

— Победа, мой король! Противник бежит, — отрапортовал Ройл.

Конан смерил его убийственным взглядом.

— Болван, какая же это победа. Пехота врага ушла безнаказанной, нанеся нам чувствительные потери. Они били нас, как лесничий уток на пруду, на выбор! А основные силы Диго даже не пустил в ход. Представляю, какую рожу скорчит Конн, когда узнает, что добрая половина гвардейского полка полегла по этим лесам, так и не ударив толком по противнику.

Аквилонский отряд двинулся дальше. Невдалеке от просеки в изломанном кустарнике, где израненный серый гигант нырнул под сень деревьев, они нашли разбитую от удара о землю башню. Стрелки, видно, разбежались или присоединились к разбойному отряду Змееныша.

Следующая теснина далась войскам короны с еще большим трудом. Здесь были и волчьи ямы с заостренными кольями на дне, и баллисты. Кроме того, у лучников Ройла кончились стрелы, а подбирать их в ходе боя было некогда. У Диго же между замком и засадой разъезжали конники, подвозя стрелкам целые вязанки стрел, дротиков и прочей летучей смерти, буквально затмившей небо над ущельем. Пущенный в обход отряд ваниров напоролся на тяжелую пехоту Диго, и утомленные боем северяне были отброшены с большими потерями. А конница напоролась на замаскированные волчьи ямы. Только к вечеру измученные войска короны очистили ущелья и холмы на пути к цитадели от засад и дозоров мятежников. На равнине Диго открытого боя не принял, берег людей. Его отряды спешно вернулись в укрепление.

— Он знает, что делает. Змееныш остался где-то у нас в тылу. К началу нашего похода сил у меня было больше, чем у мятежников, но теперь, после этой кровавой каши, наши отряды примерно равны. Ну, может, на один-два десятка аквилонцев все-таки побольше. Но посмотри-ка, Ройл, какой мощный замок. Блистательные времени даром не теряли. Для открытого штурма надо иметь, по крайней мере, двойное превосходство в силе.

— Если пригнать сюда баронские дружины, отряд телохранителей наместника, в конце концов, попросить Оливея…

Ройл не успел договорить, как Конан схватил его за шею, сдавил и легко оторвал от земли. Затем слегка встряхнул и отбросил от себя. Лицо боссонца стало землисто-серым.

— Про Немедию лучше забудь, если не хочешь, чтобы твой король собственноручно задушил тебя. Бестолковые ратники здешней знати горазды только шитые золотом мундиры таскать, да деревенских красоток по сеновалам валять. У Диго — настоящие волки. Конечно, открытого боя он не выдержит — нет у него кавалерии, тяжелой обученной пехоты — сотни полторы человек. Кроме того, мои северяне и Черные Драконы — лучшие в мире бойцы. Но вот эти стены, метательные машины, рвы…

Конан тяжело засопел. Вскоре он написал бумагу наместнику с требованием снабжать его войско провизией и стрелами. Велел гнать к цитадели коней, кроме того, требовались лекари и плотники.

Стигиец, все время сопровождавший короля, был мрачен и молчалив. Его совершенно не интересовала битва, реки крови вокруг, свист стали. Направленные в него стрелы сгорали в воздухе или вспыхивали зелеными болотными огнями, коснувшись плаща, а мысли колдуна были далеки от людских сражений. Время от времени он принимался что-то бормотать на неизвестном аквилонцам наречии, а глаза его вспыхивали желтым огнем, словно у волка.

Благородный Эолабар Бан неожиданно возник на площадке, когда Диго муштровал десяток пиктов, пытаясь научить их действовать в бою слаженно, единым строем, а не ввязываться в отдельные схватки. Один из отрядов его наемников изображал нападение, а пикты должны были, сохраняя строй, отражать его. Диго с удовольствием отметил, что уроки не прошли даром — они уже не рвались вцепиться в глотку ближайшему из нападающих, а вполне сносно держали строй, ощетинившись короткими толстыми копьями с кремневыми наконечниками.

При виде знакомого чешуйчатого доспеха одноглазый наемник настолько растерялся и даже забыл прикрикнуть на пикта, вырвавшегося из строя в привычную схватку один на один с врагом.

— Откуда он здесь взялся, — вполголоса пробормотал Диго, — он ведь командовал теми, кто должен трепать тылы аквилонского отряда?

Пикт, украшенный татуировками, покрывавшими все его тело, проскочил между копьями нападающих и с диким воплем метнулся к десятнику. Он словно забыл, что это не настоящий бой, и маленький топор в его руке взметнулся над головой. Десятник, сухощавый офирец, успел отразить удар щитом, а стоявшие рядом схватили дикаря. Тот вырывался из рук, что-то громко орал на своем языке, видимо призывая на помощь богов своего племени, но постепенно успокоился, боевое исступление покинуло его, и он знаками показал, что готов вернуться в строй.

Тем временем Эолабар подошел к Диго и негромко принялся докладывать (признав Диго командующим войсками мятежников, туранец ни разу не пытался показать, что он один из нанимателей Одноглазого, а был неизменно подчеркнуто вежлив, держа себя как младший офицер со старшим):

— Аквилонцы укрепились в лагере перед замком. Последние наши атаки приносят все меньше результатов — у них хорошо поставлены караулы. Я пытался проникнуть к палаткам, чтобы сразиться с королем, но не удалось — наткнулся на гвардейцев и ушел с потерями. Сейчас оставил командование на одного из местных и явился узнать о наших дальнейших действиях.

Он выжидательно замолчал. Диго пристально посмотрел на него, а затем неожиданно спросил:

— А как вам удалось проникнуть в замок?

— Это не составило труда. Обойдя позиции аквилонцев, я пробрался к угловой башне, и после условного сигнала замковые слуги сбросили мне веревку. Уверен, что Конан до сих пор уверен, что атаман местных разбойников находится у него в тылу.

— Гм, — неопределенно хмыкнул Диго.

Он был далеко не в восторге от того, что замковые слуги в ответ на неизвестные ему сигналы бросают веревки из башен неизвестно кому. Хват заметил это и продолжил:

— Таким образом я пробирался в замок еще тогда, когда грабил купцов на здешних перевалах и хотел появиться в замке, не привлекая лишнего внимания. Забыл предупредить.

— Гм, — вновь хмыкнул Диго. — Ну что ж, пойдемте, покажете мне на карте, где разместились аквилонцы.

Он отдал несколько коротких распоряжений и вместе с Эолабаром двинулся в сторону замка. Войдя в комнату, туранец снял шлем и бережно, словно величайшую реликвию, положил на стол. Диго впервые смог рассмотреть его лицо. Где-то в душе он был готов к тому, что увидит перед собой нечеловеческую маску, отмеченную печатью колдовства или не лицо адепта темного искусства — такое, как у лысоголовых служителей Сета, но перед ним стоял совершенно обычный человек.

Лицо ничем не выделялось среди тысяч других лиц, виденных аргосцем: нос с небольшой горбинкой и разрез глаз намекали на туранское происхождение, однако если бы Диго не знал об этом из рассказа стигийца, то принял бы этого человека за уроженца восточных провинций Офира или Кофа, где тоже часто попадались горбоносые — результат соседства с королевством Ездигерда. Темные, почти черные, волосы также не были чем-то редким в хайборийских странах, так же как и рисунок узких плотно сжатых губ.

Заметив внимание Диго к своей внешности, Хват усмехнулся. Его узкое лицо оставалось непроницаемым, и лишь слегка приподнятые уголки губ обозначили улыбку.

— Да, я туранец, — ответил он на невысказанный вопрос Диго. — Знаю, что вы, хайборийцы, считаете каждого из нас шпионами, думающими только о том, как бы открыть дорогу на запад степной коннице… Нет, я не читаю твои мысли, — добавил он, заметив недоуменное выражение лица Диго, — действительно, что еще может делать туранец там, где готовится мятеж, который подорвет могущество двух самых сильных хайборийских держав. Я и был шпионом, причем лучшим в своей стране. До моего повелителя, короля Ездигерда, дошли слухи о возникновении Ордена Блистательных, и я отправился сюда, чтобы в нужный момент, когда силы Аквилонии и Немедии будут заняты подавлением мятежа, подать сигнал армии Турана. Но то, что я увидел здесь, заставило меня забыть о своей службе. Я прошел Посвящение, став одним из Блистательных, и верен только ордену. Я говорю это для того, чтобы избавить тебя от сомнений, потому что чувствую недоверие. Поверь, что для него нет оснований. А теперь можно поговорить и о расположении аквилонцев.

Туранец умолк, раскладывая на столе карту. Диго также молчал, пытаясь переварить усылышанное и понять, зачем Эолабару нужно было все это рассказывать.

Через некоторое время беседа незаметно соскользнула с военных проблем на более общие темы. Диго, подливая собеседнику вина, осторожно пытался перевести разговор на странности поведения хозяина замка. Однако Эолабар ловко переводил беседу на другое, едва только приближался к этим темам. Вскоре Хват поднялся:

— Прошу извинить, но сегодня был тяжелый день, и у меня просто раскалывается голова. Да к тому же в последнее время сны начались какие-то странные…

Диго проводил его до двери и учтиво попрощался. Этот человек вызывал у него какое-то смешанное чувство уважения и неприятия. Диго не мог объяснить, в чем причина этого, — он всегда ценил в человеке, прежде всего качества хорошего солдата и бойца (а этого у Эолабара было в избытке), но в то же время его поведение, скользящие движения и змеинообразный облик вызывали у него ощущение соприкосновения с чем-то чуждым, возможно, даже нечеловеческим.

Хват впервые в жизни чувствовал себя смертельно усталым. Это была не усталость человека, проведшего день в седле или сражавшегося без отдыха, — к ней он привык, и она вызывала у него лишь приятную расслабленность. Теперь же ему казалось, что он тратил волю, и его поступками управляет кто-то другой. Постоянно хотелось спать, но сон не приноил облегчения — его преследовали странные сны, стирающиеся из памяти после пробуждения. Долгое время он жил с единственной мечтой — отомстить за своего родича Керим-Шаха, в смерти которого он винил Конана. Много усилий приложил он, чтобы проследить путь варвара от Химелийских rpp до аквилонского престола. Туранец отрекся от имени своего рода и теперь уже даже не мог вспомнить его. Годами он учился фехтованию у лучшего мастера в мире и добился того, что Розиль Великолепный назвал его своим лучшим учеником. Когда король Ездигерд повелел ему отправиться в пеллийское герцогство, он был счастлив, как никогда в жизни: наконец-то ему представилась возможность скрестить клинки с Конаном или хотя бы с его сыном.

Он прошел Посвящение и занял одну из высших ступеней в иерархии ордена Блистательных. Поначалу он считал забавы хозяина замка причудой аристократа, но затем, к собственному удивлению, понял, что увлекается идеями Торкиля и превращается в его верного последователя. И теперь лишь изредка он вспоминал о своей цели — убийстве Конана.

— Проклятые сны, — бормотал он, укладываясь в кровать, — может быть, сегодня они не будут меня преследовать. Я готов молиться Эрлику, чтобы обрести покой хоть на несколько дней.

Он закрыл глаза и мгновенно уснул. Эту способность Хват выработал в себе за долгие годы, проведенные в опасных странствиях, когда от отдыха зависела его жизнь. Но сейчас сон не приносил отдохновения.

Перед глазами встала церемония Посвящения в Орден, затем возник глубокий подземный лабиринт. Он почувствовал, как тело наливается чужой Силой, точнее, подчиняется чужой Силе, завладевшей им. Он лежал на теплых камнях и грелся в послеполуденном солнце, скользил среди скал, преследуя беззащитную дичь. Он был одним из хозяев мира, которым никто не мог противостоять. Они жили на бескрайних болотистых пустошах, усеянных папоротниками и яркой травой, а вечерами отдыхали на нагретых солнцем камнях теплых серых скал.

В полнолуние на вересковых пустошах они проводили богослужения, в круге своих любимых детей появлялся Дагон, и на каменных алтарях в муках умирали принесенные Ему жертвы. Долгие века продолжался сладкий сон-воспоминание.

Он был завернут в нежные шелковые ткани, покой охраняли силы, неведомые никому из живущих. Вверху был незыблемый свод пещеры, и ничто не могло, проникнув в убежище, побеспокоить спящих. Магический кокон надежно защищал от вторжения. Но прошли века, внезапно что-то нарушило покой, разорвав магические нити, и сон изменился.

Теперь перед ним возникли картины избиения его народа. Люди — ни на что не годные твари, тысячами умиравшие на алтарях — преследовали возлюбленных детей Дагона, и не было места на земле, чтобы укрыться от них. Всюду таилась опасность, а чтобы спастись, нужно было восстановить защиту.

Его тело пронизали незримые токи Силы и устремились наружу из кокона, а за ними вслед устремился его дух, чтобы найти для себя вместилище. Магическим зрением он увидел человека и вошел в его тело. Человек был силен, сломить его волю было непросто, но теперь он полностью овладел им.

По телу Хвата пробежала крупная дрожь. Открыв глаза, он немигающим взором уперся в потолок. В голове бушевал вихрь чужих мыслей и желаний. Теперь он знал, кто он и что ему нужно делать.

В оцепенении Армледер шел вслед за Торкилем. Они вышли к широкому проходу, миновали его и опять вступили в зал, заполненный лесом извивающихся причудливых колонн. Он был похож на предыдущий, но здесь количество колонн оказалось гораздо меньше, и сквозь них просматривалось свободное пространство колоссальной пещеры.

Если первый грот, заполненный колоннами, поражал, то второй подавлял. Призрачный голубоватый свет разливался в воздухе, в нем проскакивали небольшие искорки. Казалось, что светится сам воздух — сияние медленно двигалось, образовывало струи, завихрения, небольшие смерчи. Но вместе с тем воздух оставался прозрачным, и все пространство огромного подземного зала легко просматривалось.

Вдалеке Армледер едва разглядел противоположную стену. Где-то высоко над ним вознесся потолок грота. А в центре зала стояло то, что приковывало внимание сильнее всего.

Огромное, исполинское сооружение высилось перед ним. Сзади его огибало широкое спокойное озеро, а с противоположной стороны, по всей видимости, располагался главный вход — там виднелся большой черный провал, дыра, ведущая в никуда.

Сооружение было увенчано коротким причудливо изогнутым шпилем, который почти достигал свода пещеры. Само сооружение, хотя оно и было, несомненно, созданием чьих-то рук, не было похоже на здание.

Ни одному строителю, каким бы извращенным не был его ум, не пришло бы в голову создать что-либо, совершенно лишенное какой-либо симметрии, порядка, даже законченности. Искривленные галереи, скрученные линии стен, лестницы, изгибающиеся под немыслимыми углами, мелкие выступы, которыми были покрыты стены: все производило впечатление неестественности.

Но в то же самое время оно подавляло своим величием — не только размерами, но и грандиозностью замысла, великолепным выполнением всех, даже самых мельчайших деталей. Сооружение было испещрено множеством небольших отверстий входов. Каждый вход представлял собой проем, ведущий в черноту. Армледер заметил, что в некоторых из них коридор сразу же резко сворачивает. Похоже, что внутри находится целый лабиринт искривленных, извивающихся туннелей.

Оно состояло из нескольких ярусов, незаметно переходивших друг в друга. Стены каждого имели округлую форму, и все покрывал какой-то неизвестный материал. Больше всего облицовка напоминала чешую — словно тысячи чешуек облепили колоссальное сооружение. Они, поблескивая матовым перламутровым цветом, переливались.

Первый ярус с одной стороны был низким, будто незаметно вырастал из пола пещеры, а на противоположной стороне поднимался высоко, закрывая второй ярус, и оставалось непонятно, где проходит граница между ними. Третий ярус с одной стороны выступал вперед, нависая над нижними, а с другой — становился гораздо уже предыдущих. Они громоздились все выше и выше, крыши одного яруса служили балконом для верхнего, кое-где они сливались.

Вид сооружения и исходящая от него чудовищная аура были отталкивающими, жуткими. Люди казались непрошеными гостями в этой зале, и первым побуждением Армледера было бежать отсюда, забыв увиденное. Но Торкиль уверенно шел к входу, приходилось идти вслед за ним.

Вблизи можно было рассмотреть мелкие детали, неразличимые раньше. По стенам сверкали многочисленные драгоценные камни, рассыпанные словно наугад, без симметрии и порядка. Черный провал входа ограждали с двух сторон колонны, напоминающие два хищных змеиных зуба. И это помогало понять, что вход представляет собой изображение раскрытой змеиной пасти, готовой схватить любого, кто приблизится. Это мавзолей древних властителей мира, — раздался рядом голос Торкиля, исполненный глубокого и неподдельного почтения.

Голос его нарушил тишину, царящую в пещере. Струи воздуха потекли быстрее, мерцающие огоньки заплясали на стенах усыпальницы, то затухая, то вспыхивая ярче, а потом закрутились в вихре.

Армледер чувствовал, что вокруг собираются невидимые колдовские нити. Даже воздух сгустился и насытился текущей от мавзолея Силой. А Торкиль продолжал размеренно вещать:

— Здесь покоятся последние из великих повелителей мира, Те, Кто Извне снизошли к своим слугам и стали Теми, Кто Внутри. Сегодня — последний день их заточения — день Накануне. Завтра же, в полночь, свершится великое Действие, и в мир вернутся его хозяева. Те, кто отвергнут, будут покорены, а те, кто падет ниц перед ними, возвысятся. Но особая милость Хозяев снизойдет на тех, кто принял их еще до прихода. Мы, Блистательные, станем превыше всех пред ними. Пойдем же туда, где находится средоточие Силы. Ты кроме меня единственный, кому дарована такая честь. Прими же в себя Тех, Что Вовне!

Он шагнул вперед, прошел между змеиных зубов. Армледер, превозмогая страх, сделал один шаг… второй… В голове его взвихрились причудливые образы, складываясь в обрывки видений. Полыхал огонь на жертвеннике змеелюдей, обильным потоком лилась человеческая кровь. Восставали из пепла древние города, овеянные холодной жутью построенные на человеческих костях. Поднимались из склепов короли змеиного народа, поднимались для того, чтобы ввернуть себе власть над миром. В усмешке одного из них Армледеру почудилось что-то знакомое.

Он пригляделся. Стоявший впереди Торкиль нетерпеливо сделал приглашающий жест. Его длинная гибкая рука, скрытая под широким плащом, мелькнула, словно хвост змеи в густой траве. Армледер смотрел на брата и видел, как знакомые черты расплываются, обнажая его подлинный лик. Словно человеческая плоть кусками отваливалась и вместо лица человека возникла морда змеи.

Армледер перевел глаза вниз. Теперь он понимал, что отображала тень Торкиля, которую тело брата отбрасывало в этом мертвом голубоватом свете. Увиденное им существо должно было отбрасывать именно такую тень.

Гулко стучала в ушах кровь. Окружающее подернулось туманом безумия — человеческий мозг не в силах был вместить ужас происходящего. Давно уже мертвые люди-змеи, извечные враги человеческого рода, исчезли с поверхности земли, даже легенды о них постепенно забылись, стали казаться пустыми россказнями. И вот теперь они снова готовятся к возврату, хотят ворваться в мир, вновь подчинить себе человека…

Армледер шатался от нахлынувшей волны омерзения, смешанного с ужасом и ненавистью. Скалились зубы Торкиля — того существа, что было Торкилем, а теперь, отдав свою душу новым хозяевам, превратилось в отвратительное подобие человека.

— Откройся навстречу неизбежному, брат! Не мешай Тому, Кто Вовне, войти в тебя! — звучал в ушах глухой голос Торкиля.

И уже не в ушах, а внутри головы эхом вторили ему невнятные слова. Тихий шипящий голос медленно цедил их одно за другим на древнем змеином языке, и с ужасом Армледер чувствовал, что понимает обращающегося к нему.

— Не противься, отдай мне себя. Ты сам пришел к порогу моего жилища. Шагни дальше. Здесь тебя ждет то, о чем ты и не мечтал. Твое тело наполнится новой силой. Ты станешь непобедим и грозен. Все враги рассыплются перед тобой. Сделай шаг. Приблизься ко мне, откройся мне, и я войду в тебя. Ты станешь…

Превозмогая завораживающий шепот, Армледер шагнул к Торкилю. Он сумел сосредоточить взгляд. Теперь пред ним вновь было знакомое лицо брата. Чудовищный змеиный образ исчез, сполз с него, словно змея сбросила шкуру. Но тень, медленно извивающаяся у его ног, была тенью змеи.

— Будь ты проклят! — крикнул Армледер и выхватил кинжал. — Отправляйся к своим хозяевам!

Он нанес молниеносный удар, от которого не было спасения. Кинжал распорол балахон Торкиля и глубоко вонзился в тело. Армледер отскочил назад, снова полоснув по начавшей расплываться и терять четкие очертания фигуре. Клинок прорезал длинную полосу на груди брата. Торкиль пошатнулся.

— Еще мгновение, и он упадет, — отметил про себя Армледер.

Но Торкиль устоял и медленно начал выпрямляться. Из длинной раны сочилась вязкая зеленоватая жидкость. Лицо превратилось в змеиную маску. Он провел рукой по груди, посмотрел на ладонь и развернулся к Армледеру.

— Ты хотел убить меня! — загремел голос, который не походил ни на голос Торкиля, ни на другой человеческий голос.

Стремительно, как атакующая змея, Торкиль бросился на своего брата. Армледер получил сокрушительный удар в грудь, но успел ответить с быстротой леопарда. Словно когтистая лапа хищника, сверкнул его кинжал, а на горле Торкиля появился глубокий разрез, почти отделивший голову от туловища. Но и это не остановило его.

Как молотобоец, размеренно и сильно он наносил удары. Лицо Армледера превратилось в кровавое месиво. Последнее, что аквилонец увидел сквозь застилающий глаза туман, — это быстро затягивающаяся рана на шее Торкиля. В бешенстве он нанес наугад еще несколько ударов кинжалом, понимая, что бессилен против создания, вселившегося в тело его брата.

Барон Оливей был старым служакой. Даже ветераны немедийского воинства с трудом могли припомнить сражения, в которых не гремело имя воинственного вельможи. Многочисленные походы, изнурительные осады и кровопролитные битвы приучили его к определенному распорядку, каковому Оливей неуклонно следовал уже и сам не помнил столько лет. Распорядок этот был донельзя прост — отсутствие явного для подчиненных плана дня и ночи.

Никто из офицеров, оруженосцев или простых ратников не мог сказать заранее, что будет делать на биваке их командир: или вдруг уляжется спать посреди дня, подложив под голову изукрашенное жемчугом седло, дар самого короля, или бросится к обозной страже проверять, не затупились ли тут мечи и не ослабли ли тетивы луков. Он знал наизусть не одну сотню имен простых воинов и, обходя посты, мог запросто вспомнить имя часового. А тут уже — горе нерадивому, почет и слава прилежному. Оливей в гневе был страшен, но никто не мог пожаловаться на скудность его похвал и наград.

Сейчас была бархатная ночь. Лиловые облака плыли по темным небесам, словно воинство призраков объезжало свои бесплотные владения, любуясь яркими звездами и полной луной, чей молочно-белый свет изливался на отдыхающую земную твердь. Пограничный гарнизон Немедии спал в зыбком лунном свете, спал и палаточный лагерь, раскинувшийся прямо под укрепленными стенами. Несколько дней кровавой неразберихи вокруг мятежа Блистательных были позади. Прибывшие из Бельверуса войска готовились тронуться в обратный путь, а седые ветераны посмеивались в усы на вопросы новобранцев о странных и бессмысленных маневрах. Десяток наскоро сколоченных виселиц, на которых болтались тела мятежников и их самых ярых приспешников, сейчас были пусты и чернели в серебристой тьме, словно гнилые зубья. Прохладный ветер шевелил обрывки веревок, да примостившиеся под обозными телегами псы все еще помнили, под какими кочками и корягами они зарыли последние косточки, принадлежавшие некогда Блистательным.

Меж палаток шатались подвыпившие маркитантки, возле двух-трех угасающих костров слышались песни, брань и какая-то возня. Угрюмо таращились во тьму часовые, кутаясь в плащи при малейших порывах пробирающего до костей ветра, порывами налетавшего с пограничного кряжа. После третьей стражи полог шатра дежурного офицера внезапно откинулся, и внутрь шагнул барон Оливей, полностью вооруженный, в рыцарской броне, разве что не было на нем латных перчаток, тяжелого шлема и массивных набедренников из вороненой чешуйчатой стали. Барон довольно крякнул, разглядев, что молодой капитан при свете ламп вперил глаза в карту. Все было ясно: юный дворянин коротал время самой тяжелой, предутренней стражи, подсчитывая, через сколько дневных переходов он окажется в столице. Коротко кивнув, барон опустил полог и ухмыльнулся, гадая, что является причиной такого усердия: желание не заснуть и не осрамиться перед своим полком, скорое начало приема в бельверусскую академию, куда рвалась вся молодежь Немедии, или то миловидное личико.

«Пожалуй, все-таки дело в юбке, — заключил барон, перешагивая через растянувшегося прямо поперек прохода меж палаток ратника, от которого разило, словно от бочонка с прокисшим пивом. — Не станет даже очень франтоватый капитан надевать в ночную вахту кружевной воротник поверх кольчуги. Не иначе — прихорашивается, готовя своей подружке удар в самое сердце. Как же! Юный воин возвращается из дальнего, по меркам столицы, похода, с синими кругами под глазами от неустанных ночных бдений, на лихом жеребце, и весь в кружевах!»

Оливей невесело засмеялся, припоминая, каким было его возвращение из первого похода. В родной замок рыцаря привезли со вспоротым животом, из которого то и дело норовили выпасть кишки. Помимо этого в южных песках молодой барон подхватил весьма стойкую лихорадку, на поверку оказавшуюся куда более опасной для жизни, чем шемитский топор, ударивший точно между нижним краем кирасы и широким боевым поясом. Эти думы так отвлекли немедийца, что он даже не заметил стайку ярко разодетых девиц, при виде командира гарнизона юркнувших куда-то в лабиринт меж шатров и телег. Вот и южная оконечность лагеря. Барон перебрался через неглубокую канаву, в которую сотни грубых сапог и конских копыт превратили некогда весьма живописный ручей, по местным преданиям пользовавшийся славой целебного, двинулся сквозь папоротник, чьи темные верхушки шевелил ветер. Плащ барона мгновенно намок от росы, отяжелел, прилипая к плечам и остудив кольчугу.

Оливей поежился, кляня себя за то, что не надел под доспех рубаху из тончайшей верблюжьей шерсти, трофей давнего и славного похода к туранским рубежам.

Впереди, в серых шевелящихся тенях, что-то тускло блеснуло. Оливей замер, положив руку на рукоять кинжала, второй рукой разведя перед собой влажные ветви. Нет, ему не показалось. Вот под неосторожной ногой захрустел прошлогодний мох, треснула ветка. В свете выглянувшей из-за туч луны барон разглядел человека, пробиравшегося туда же, куда шел и сам немедийский вельможа — к ближайшему дозору. Оливей вгляделся в незнакомца, гадая, трубить ли ему тревогу, благо миниатюрный серебряный свисток, известный своими пронзительными трелями, висел на поясе, или догнать смутную тень. Через некоторое время, когда в глазах от напряжения задрожали слезы, немедиец приглушенно вздохнул, скорее удивленно, чем удовлетворенно. Он узнал ночного скитальца. Это был его собственный оруженосец. Весьма исполнительный малый, храбрый, но не до безрассудства, в меру рассудительный, он сопровождал барона вот уже добрых пять лет. Парень мог бы сделать карьеру легче и вернее в столице, но оставался на порубежье, избегая монаршьего гнева из-за давней дуэли, пустой повод которой молодой дворянин не мог вспоминать без черной ругани. Оливей тихо пошел следом, гадая, что бы мог делать его верный и молчаливый помощник в этой части лагеря, обращенной к самим горам спавшей вдали Аквилонии. Луна вновь пропала. При свете звезд колыхание папоротников и редких деревьев казалось барону волнами подступившего вдруг со всех сторон древнего Хаоса. Он ориентировался только по слабому блеску конического шлема оруженосца, полагаясь на свое знание местности. Несколько раз он терял преследуемого из виду, один раз оступился и едва не покатился кубарем в какую-то яму, где слышалось ворчание какого-то лесного зверя не из самых крупных. Выбравшись из папоротников, Оливей заметил, что потерял из виду своего порубежника. Приглушенно ругаясь, барон долго брел в потемках, пока не увидел вдали фигуру оруженосца, а рядом с ним — двух арбалетчиков из дозора. Они о чем-то переговаривались.

«Митра Милостивый, а сплетники тридцать раз правы! — не без удовольствия подумал немедийский вельможа, — мальчишка во всем мне подражает. Вот и сейчас, видно, пошел обходить посты. Забавно, клянусь честью. Ну и ладно. Не буду мешать».

Оливей некоторое время постоял за деревом, любуясь красотой луны и звезд, затем, когда оруженосец двинулся назад к лагерю, пошел вслед за ним, подсмеиваясь.

Возле ямы, куда чуть не свалился барон, оруженосец слегка замедлил шаг, а Оливей двинулся быстрее, намереваясь окриком предупредить юношу об опасности. Как раз в этот миг луну закрыли облака. Оруженосец оглянулся по сторонам, явно встревоженный хрустом ветвей, поднятым Оливеем, а затем, повинуясь, вероятно, какому-то темному инстинкту, вдруг совершил несколько скользящих длинных шагов и прыгнул. Оливей так и застыл на месте, раскрыв рот. Он был уверен, что юноша понятия не имел о предательской яме — с того места, где оруженосец вышел из папоротниковых зарослей, ее совершенно не было заметно в траве, и малый неминуемо должен был свалиться туда если не переломав себе ноги, то по крайней мере, вымазавшись грязью и мокрой глиной. Никогда еще за юным дворянином не водилось такой странной прыти, кроме того, барону показалось, что прямо перед прыжком глаза оглянувшегося оруженосца стали неестественно огромными, блестящими.

— Митра и все благие боги, кажется, возраст берет своё, и воображение начинает играть со мной злые шутки!

Барон последовал к яме и попытался перепрыгнуть ее. Но даже точное знание того, где именно разверстая яма скрывается в густой траве, не помогло ему. Сапоги заскользили в жиже, и барон с омерзением обрушился в холодную грязь, стукнувшись загривком о какой-то корень. Посылая проклятия, он возился в луже, как кабан в тростниках, когда услышал приглушенные шаги. Видно, шум падения погнал горящего служебным рвением оруженосца назад. Барон уже поднялся на ноги, и на устах его свивалась приличествующая данной нелепой ситуации фраза, смесь иронии, сквернословия и приветствия, когда темная фигура нависла над краем ямы. Из горла Оливея послышался сдавленный крик, какой-то хрип и бульканье. Он замахал перед лицом ладонями, силясь стереть ясно видимый в звездном свете на фоне лилового неба силуэт. Силуэт этот никак не мог принадлежать человеку. Из-под капюшона виднелась удлиненная голова рептилии, перед грудью свисали не руки, а жалкие подобия — тонкие и короткие лапы с когтями. Глаза горели болотными огнями, вперяясь в самое сердце барона, глядя в то же самое время мимо и сквозь него.

Оливей замер, не в, силах пошевелиться, а кошмарная тень колыхнулась и сгустком тьмы поплыла вниз по склону без единого звука. Не в силах сносить жадный взгляд бестии, Оливей опустил глаза, отрешенно наблюдая, как из-под плаща твари мелькают самые обычные, тысячу раз виденные щегольские кавалерийские сапожки оруженосца, меся чавкающую глину. Внезапно стало светлее — краешек луны показался из темных туч, и тускло, словно погруженные в болото, сверкнул доспех на груди твари. Холодной, словно камень, щеки немедийца коснулся раздвоенный язык, но человек ничего не почувствовал. Волосы на седых висках колыхнулись от зловонного дыхания, но все чувства Оливея словно были выпиты из него. Только сердце стучало громко, отдаваясь в виски, а барон с ужасом чувствовал, как вся жизненная сила начинает изливаться из него, втягиваясь в огненные воронки глаз страшилища.

Все вокруг казалось погруженным в некий омут. Умерли звуки леса, звон ночных насекомых, журчание воды, слабый шум, доносившийся со стороны лагеря. Осталось только слабое змеиное шипение и стук сердца старого вояки. Барон не мог пошевелить головой, как и всем телом. Поэтому он не увидел, а каким-то предсмертным чутьем представил, как чешуйчатая лапа тянется к шее, зеленоватый коготь отгибает стальную пластину у горла и впивается в одеревенелое тело. Опущенные книзу глаза немедийца отрешенно наблюдали, как льется в лужу под ногами его кровь. Алые капли, не долетая до грязи, распадались в воздухе на блеклые брызги. А тварь, стоявшая рядом, перестала шипеть и заурчала, забулькала. Все в бароне кричало, билось, тело пронзала дрожь, но дрожь эта не могла перейти в движение руки к клинку. Он был здесь, и в то же время его уже не было. В чудовищной болотной мгле, которую распространяла вокруг себя эта тварь, существовала только она и ей подобные. А еще — чужая кровь, и древняя, мучительная жажда этой крови. Даже звук и цвет вытеснялись, уступая место шевелящимся сгусткам слабо мерцающей тьмы, клочьями плывущей вокруг.

Клубящийся мрак поглотил яму, где замерли друг подле друга тварь и ее жертва. Сквозь гул, стоявший в ушах, барон разобрал короткий свист и звук негромкого удара. В следующее мгновение его рука, дрожавшая долгое время в страшном напряжении, устремилась к кинжалу и нанесла удар раньше, чем Оливей успел осознать происшедшую с ним перемену или поднять глаза на своего мучителя.

Змееподобное чудище корчилось с короткой стрелой в горле. Немедийский кинжал с нечеловеческой силой прорвал кольчугу и буквально вспорол тело твари. Рука Оливея онемела от удара, но он стоял, расширенными от ужаса глазами глядя, как извивается демон. По его змеиной голове, мерзким лапам и изуродованном туловищу шли волны предсмертных конвульсий, сменявшиеся зеленовато-синей призрачной рябью. Светящиеся глаза потухли, а вместе с ними исчезла и сила, сковывающая немедийца. Барон с проклятием отшатнулся, упал в грязь, видя, как помутнел и исчез жуткий облик змея, уступая место искаженному мукой бледному лику оруженосца.

— Хвала Асуре, его больше нет в нашем мире. К сожалению, то же верно и для этого злосчастного юного воителя.

Голос, старческий, несколько насмешливый, раздался прямо над головой Оливея. Ему ответил второй, более густой и сильный, но принадлежавший, без сомнения, человеку тоже преклонного возраста: — По крайней мере, уважаемый, вы убедились в правоте моих слов и силе моего искусства. Отбросили вы теперь черные подозрения относительно моего тайного коварства, которые на протяжении всего нашего путешествия распространялись от вас по округе, словно волны от камня…

— Разрази меня гром, кто вы такие? — взревел барон, наконец, обретая дар речи.

Он принял на дне грязной ямы более или менее подобающую его сану позу и грозно поглядывал на странных собеседников. Два мирно беседовавших старика только сейчас удостоили его взглядом и словом. Один из них — тот самый стигиец, что оказался втянутым в пограничные дела двух хайборийских королевств и древних сил Первозданной Тьмы против своей воли, протянул Оливею свою белую руку, помогая выбраться из ямы, со словами:

— Мы не более чем два выживших из ума старика, служители скромных божеств, которые едва не опоздали со своим вмешательством в здешние запутанные дела.

— Стигиец? Помилуй, Митра, я скорее принял бы смерть от этого зверя, чем по доброй воле принял помощь от чернокнижника!

— По меньшей мере, барон, это невежливо. Кроме того, существо, что овладело телом сего юноши, — совсем даже не «зверь», как вы изволили выразиться, а нечто большее и худшее, чем все чернокнижники нашего умирающего, дряхлого мира. Воистину, Разрушение и Последние Времена наступают, если Темная Раса вновь разгуливает по поверхности земли. Мне, недостойному служителю Асуры, доподлинно известно, что этот змей не позволил бы вам «принять смерть» — ни сейчас, в этой яме, ни когда бы то ни было. Вы стали бы вечным вместилищем этих сгустков предвечной злобы, лишенной тел в незапамятные времена королем Валузии Куллом…

— Видимо, я пьян или у меня жар. Стигиец и жрец забытого культа рука об руку спасают меня от собственного оруженосца, ставшего, Нергал знает чем, да еще потчуют бредовыми россказнями.

— Барон Оливер! — торжественно обратился к немедийцу лысый стигиец, несколько наигранно взметнув руками, от чего плащ его черными крылами взмыл за спиной, придав чернокнижнику вид жутковатой темной птицы. — Я не прошу от вас благодарности или почтительных слов в адрес моего Истинного Хозяина, Мирового Змея, во имя которого я совершаю все деяния, а не ради спорных достоинств какой-то там «жалости» или «человеколюбия». Но как спаситель вашей жизни и, более того, всего вашего бессмертного существа, о котором все варвары имеют весьма превратные представления, просил бы вас не именовать при мне бледную тень Сета, которую иные недоумки и недоучки…

— Это проклятого Нергала? — ошарашенно спросил Оливей, глядя на извивающийся плащ.

При этих словах стигиец зашипел так жутко, что немедиец едва не полетел назад в грязь, отшатнувшись от рассерженого жреца, как от клубка змей, а жрец Асуры залился невеселым смехом. Однако он быстро остановился и, взяв Оливея за локоть, сказал:

— Мой барон, ввиду чрезвычайной опасности, грозящей всему человечеству, равно как и вашему королевству, я вынужден просить вас впустить в лагерь немедийских войск моих воинов. — Каких воинов? Зачем? С каких это пор жрецы Асуры разгуливают по Немедии в сопровождении военных отрядов?

— Барон, вы человек военный, и не вам задавать столько бессмысленных вопросов в момент краиней опасности. В вашем лагере находится, по меньшей мере, несколько подобных напавшему на вас… кхе… демонов. Обстоятельства не позволяют мне разъяснить вам их сущность, которую я и сам разумею с огромным трудом.

— Я немедленно подниму войска…

— И будете мертвы или, что еще хуже, окажетесь неодушевленным вместилищем существ Темной Расы. — Стигиец цедил слова не без злорадства. — Дело в том, что на вашем месте сейчас находится другой Оливей, поддельный. Как, смею предположить, и на месте ваших офицеров.

— А… да? Что-то не верится. О, Митра, что за дикая ночь? Но Блистательные разгромлены, их замок осажден аквилонцами…

— Дно Мира не осадить всем людским армиям, даже если они смогут проникнуть туда. Из Бездны, куда Кулл Валузийский некогда загнал Темную Расу, есть выходы повсюду. Требуются всего лишь людская воля, которая пробудит их и призовет в нужном месте к поверхности земли. Таковая воля нашлась у Блистательных. Они свое дело сделали. Теперь настал черед их истинных хозяев вновь заявить права на сей мир.

— Я ничего не понимаю из ваших путаных речей. Однако эта тварь, кстати, она, кажется, испарилась из доспехов моего несчастного оруженосца. А вместе с ним — и мой прекрасный верный кинжал… Хорошо. Зовите своих воинов, и мы вместе отправимся в лагерь королевских войск. Там посмотрим, есть ли в вашей Мировой Бездне такой наглец, что посмеет именовать себя Оливеем. Если все это — наглая ложь, прикрывающая контрабанду…

Услышав, что его приняли за контрабандиста, невозмутимый с виду стигиец согнулся пополам и не столько засмеялся — этого он делать не умел, а хрипло закаркал. А жрец Асуры поднял вверх свой не большой резной посох, конец которого вдруг засветился, словно живая звезда. Такой же блеск появился в дальней роще, затем еще один и еще. Целый рой живых огней двигался к ним из зарослей. Предупреждая вопросы Оливея, жрец негромко заговорил:

— К сожалению, ваши часовые в этой части лагеря оказались уже одержимы существами из Бездны, и на них я израсходовал весь свой запас стрел из Небесного Серебра. Те три десятка воинов, которые сейчас будут тут, — наша храмовая стража. Борьба с тварями из глубин — прямая их обязанность.

— Однако любопытно будет посмотреть, как они будут справляться с Темной Расой. — Стигиец не скрывал недоверия, разглядывая приближающийся отряд людей, одетых в длинные, на первый взгляд очень неудобные одежды, словно сотканные из серебристых нитей не толще паутины. В руке у каждого был невзрачный посох и полотняный мешочек с невидимыми в ночном полумраке письменами.

— Нам обоим, любезный, предстоит не только наблюдать этот, не скрою, спорный случай применения магических сил в бою, но и поучаствовать. Конечно, храмовая стража никогда не имела дела со столь древней силой, но некоторые тщательно хранившиеся валузийские манускрипты в храме…

— Что общего между служителем Сета и Асуры? — пробормотал Оливей, косясь на груду хлама, оставшуюся от его оруженосца и твари на дне ямы.

Меж тем отряд храмовой стражи Асуры собрался, и странная процессия двинулась к лагерю. Ответил стигиец, задумчиво скребя бритую голову:

— Видимо, предсказанные смутные времена наступили, если возможен столь противоестественный союз. Дело в том, что в наш мир вползает столь чужая ему сила, что пред ней бледнеют полярные крайности ткани современного нам мироздания, именуемые привычными терминами Свет и Тьма. Удайся главе Блистательных его затея — пробудить Темную расу и выпустить ее на волю, человечество, — все народы обитаемого мира, все без исключения, утерявшие знания древности, постепенно исчезнут с лица земли. A вместе с людьми уйдут из мира и все боги, ибо Детям Предвечного Мрака нет нужды в символах, вере и богах. Зеленая слизь покроет алтари, густой туман расстелется по полям, черная тайнопись природы, равно как светлые эманации, окажутся вытеснены чистым мраком, в котором будут бродить, пожирая друг друга, Люди-Змеи, Нетопыри, Черви Земли и иные представители Первой Расы…

Его перебил жрец Асуры, причем в довольно резкой сварливой форме:

— Нет предела стигийской лукавости, воистину! Это служители Сета забеспокоились, что на их место придут самые любимые дети Бездны и у Змея отпадет надобность в приспешниках-людях. Жрецы светлых богов будут сражаться с Темной Расой в любом случае, пусть даже победа над ней стоит неимоверно дорого — полного ухода из мира светлой магии и чистого, не замутненного некромантией волшебства!

— Свет — еще более лукавая штука, чем Тьма! Ха. Или я не знаю, что ваши оракулы возвестили: или весь мир окажется проглоченным Бездной, или же до срока грянет Последняя Битва; и в мир ворвутся, чтобы отвратить приход Древнего Мрака, такие силы, что ни Асуре, ни Митре, ни более мелким светлым богам уже не будет места в Грядущем! Именно по этой причине я и обратился за помощью именно к вам, а не в далекую Стигию.

Оливей слушал эту перепалку без особого интереса, сразу же поняв, что ничего не поймет из слов двух, без сомнения, безумных стариков. Однако тревога его нарастала. Лагерь сворачивался. Повсюду бродили заспанные воины, в ручье купали коней, слышался характерный для выступающего в поход воинства звон, гомон и ругань.

— Что такое? Эй, лучник! Чем занят лагерь?

Заспанный и полуодетый немедийский солдат хлопал глазами и бормотал что-то о приказе барона Оливея немедленно выступать в столицу. Он клялся и божился, что сию минуту видел барона на коне, в полном доспехе и в сопровождении старших офицеров, требовавших немедленного выступления.

— Ну — что я говорил? — прокаркал стигиец.

Жрец Асуры только тряхнул седой шевелюрой, отдавая приказ своим воинам. Храмовая стража встала полукругом, обращенным к центру гудящего лагеря. Посохи засияли в свете бледной предутренней луны, а из полотняных мешочков повалили струйки сизого дыма, которые стелились по земле, словно впитывались в нее. Стигиец презрительно сощурился, скинул с плеч свой плащ. Под ним он оказался только в коротких кожаных штанах. Тело его было телом весьма сильного молодого человека, что неприятно поражало рялом с морщинистой шеей и немолодым лицом. Плащ, вместо того чтобы упасть вниз, вдруг вздулся, словно пузырь, заискрился и медленно поплыл к палаткам.

Оливей смотрел на все это, гадая, кто же выглядит страшнее — его невесть откуда свалившиеся союзники или та тварь в лесу. Уже не один десяток солдат остановился и с недоумением рассматривал процессию, вынырнувшую из леса. Барон вдруг понял, что вызывает не меньшее удивление, чем храмовая стража, чернокнижник, его плащ и жрец Асуры. Еще бы! Ведь совсем недавно барон Оливей пролетел со своей свитой по лагерю и умчался в пограничную крепость. Многие из тех, кто стоял теперь напротив них, разинув рты, могли это подтвердить даже перед статуей Митры или даже под пытками! Плащ меж тем принял форму человеческой фигуры, с той лишь разницей; что рукава были пусты, и головы на положенном ей месте не было.

— В чем дело, что раззявили рты? Сотник, почему не выступаем?

Меж палаток и телег протиснулся один из главных помощников барона, командир его небольшой конной дружины. Увидев Оливея, он замер. Оливей окликнул его, но офицер в тот же миг развернулся и побежал, толкнув по дороге двоих-троих из зазевавшихся ратников.

— Стой, стой! — закричал, было, барон, не успевший даже удивиться странному поведению своего помощника, когда вдруг увидел краем глаза, что среди храмовой стражи произошло движение.

Служители Асуры что-то завопили вразнобой, поднимая мешочки, из которых посыпались неестественно длинные и какие-то медленные искры. Вокруг убегающего из земли взметнулись дымные столбы, он закричал и остановился, словно пойманный в невидимые тенета. А плащ стигийца повис над визжащим человеком и стал медленно опускаться.

— Митра Треславный! — вырвалось из уст барона, когда на его глазах буквально воющий от страха офицер вдруг странно задергался, по нему пошла знакомая Оливею рябь, а на месте головы показалась змеиная морда.

Стоявшие поотдаль воины стали разбегаться, а плащ обрушился на тварь сверху, причем у всех присутствующих появилось внизу живота неприятное ощущение, какое бывает при внезапном падении. Когда трепыхавшаяся в безветренных сумерках ткань накрыла шипящего человеко-змея, почва под ногами вздрогнула, словно на землю обрушилась целая скала или началось землетрясение.

Оливей выхватив из ослабевших рук одного из своих воинов обоюдоострый топор, бросился к месту падения плаща, а стигиец не успел его остановить. Что-то крикнул жрец Асуры, и дымные столбы пропали, втянувшись в землю. Барон остановился, опасливо поддел угол затихшего плаща концом окованной рукояти топора. Под ней ничего не было.

— Милейший, мы откровенно мешаем друг другу. Наши методы, мягко говоря, различны, — раздался над ухом немедийца скрипучий голос жреца, обращенный, вероятнее всего, к стигийцу. — Вот, например, сейчас, я с уверенностью не могу сказать, сбежал ли он вглубь, когда мы убрали барьеры…

— Нет, клянусь Сетом. То есть вы мне, конечно, несказанно мешаете, но молот Глубин достал бы его и внизу, разве что вход в их усыпальню находится поблизости, а мы знаем, что это не так.

— Страшно другое, уважаемый. В лагере начался нешуточный переполох, эти твари разбегутся…

— Или, что еще хуже, начнут внедряться во всех подряд. Помилуй меня Черный Судья Мировой Бездны, не можем же мы перебить всех немедийцев в округе. В Стигии меня бы дурно поняли…

— Как так перебить всех немедийцев? — взревел барон, взметнув топор, словно собираясь рубить всех подряд.

— Будем надеяться, что до этого не дойдет, — вмешался жрец.

Его молчаливая свита двигалась внутрь лагеря стройным клином. Странно смотрелся воинский строй, в котором шли на первый взгляд, абсолютно невооруженные люди, к тому же необычно одетые. — Барон, я быстро попытаюсь ввести вас в курс дела.

— Уж будьте любезны. — Оливей был взбешен, а в таком состоянии он становился смертельно опасен.

Однако двух старых магов, казалось, совершенно не волновал барон и его состояние. Беседа велась для видимости, а на самом деле… У обоих на лбу выступил пот, как у людей, совершающих усилия на грани возможного. Они сражались — здесь Оливей ошибиться не мог, он чувствовал запах схватки, — маги бились на свой собственный колдовской манер.

— В вашей палатке сейчас находятся несколько из этих выползней. Они приняли ваш облик и ваших ближайших помощников, равно как, скорее всего, и офицеров из Бельверуса. Предварительно захватив… э… саму сущность этих людей. Вы — счастливое исключение. Они, а не вы, командуют сейчас войсками. Или мы остановим их немедленно, или же эти порождения бездны распространятся отсюда повсеместно, начав со столицы Немедии. Поверьте старому служителю Асуры — у них есть возможности. Их мерзкая мощь почти неодолима…

— Так вперед, убьем их! — воскликнул барон и устремился вглубь лагеря, не особо заботясь, следуют ли за ним остальные, созывая ратников.

Некоторые воины с сомнением перешептывались и оставались на месте, продолжая сворачивать палатки, готовясь к объявленному выступлению. В основном это были солдаты, прибывшие из Бельверуса накануне мятежа Блистательных, которые не видели в бароне Оливе своего непосредственного начальника. Старые же воины пограничной стражи устремились вслед за своим командиром, нисколько не задаваясь вопросами, что, собственно, происходит.

— А как мы определим, немедиец перед нами или демон? — спросил на бегу барон у поравнявшегося с ним стигийца, плащ которого, уже наброшенный на плечи, развевался, подобно шлейфу из живого мрака.

— Руби всех, кто попытается нас остановить, Сет, Митра и Асура отберут своих.

— Нергалово отродье, что ты говоришь такое… — возмутился барон, на что стигиец мгновенно отреагировал:

— Не именуй его, или я обрушу Молот на тебя, тупица. Побереги прыть для змеелюдей, я чувствую, что они близко

— Разумеется, вон мой шатер. Верно, сам Митра надоумил меня разбить его посреди бельверусского полка, а не то — пришлось бы штурмовать мою собственную цитадель. Вот бы темные боги потешились.

— Да что ты знаешь о темных богах?

На этом перепалка закончилась, так как оба спорщика окончательно выдохлись от быстрого бега. Кроме того, у палатки их ждали. Свой бег не остановил только сам барон, два мага и храмовая стража. Валившие следом гурьбой ратники замерли, видя, что им навстречу шествует сам барон Оливей, его оруженосец, три старших офицера и толпа самых настоящих демонов.

Двое слуг вытащили бесчувственное тело Армледера на замковый двор и швырнули его рядом с колодцем. Один из них наклонился, вытащил ведро воды и окатил гвардейца. Он застонал и открыл глаза. Сознание медленно возвращалось. Армледер жадно втянул холодный ночной воздух. Он разительно отличался от душного зловония подземелий.

«Неужели я еще жив? — пронеслось у него в голове. — Жив и, судя по всему, на поверхности земли».

Перед ним выросла фигура Торкиля, что-то говорившего Одноглазому Диго. Торкиль указал на лежавшего, протянул аргосцу связку ключей и лениво пнул Армледера под ребра носком сапога.

— Он хотел убить меня. Посади его за решетку, пока не придет в себя, — услышал Армледер слова Торкиля. Голос доносился глухо, издалека, словно брат говорил сквозь забрало шлема.

Диго посмотрев на лежавшего капитана, хмыкнул, потом повернулся и подозвал двоих наемников-пиктов.

— В темницу его. Там, за нашей казармой, в стене есть отличная камера

Армледера еще раз окатили ледяной водой, заставили встать на ноги и, подхватив с двух сторон под руки, потащили в указанном направлении. Диго не торопясь последовал за ними, позвякивая полученной от Торкиля связкой ключей.

Капитан уже полностью пришел в себя. Улучив момент, он рванулся в попытке освободиться, но его охранники отлично знали свое дело, что показала боль в вывернутой руке. Доведя арестованного до камеры, они втолкнули его внутрь. Камера представляла небольшую нишу в крепостной стене, отгороженную толстыми железными прутьями, раздвинуть которые было не под силу даже буйволу.

Одноглазый запер дверь, некоторое время смотрел на Армледера сквозь решетку, затем обернулся к своим подчиненным:

— Идите, найдите Кранка и пришлите ко мне, а я пока что покараулю его. — Подождав, пока пикты отошли на достаточное расстояние, чтобы не слышать разговора, продолжил, обращаясь к Армледеру: — Так ты, капитан, из Черных Драконов. Могу тебе сказать, что раньше я этих хлыщей вообще ни в грош не ставил, а теперь, глядя на тебя, вижу, что ошибался. По крайней мере, капитаны у них толковые попадаются.

Армледер молчал. Говорить что-нибудь было бесполезно, даже если одноглазый наемник поверит ему, то не пойдет против человека, нанявшего его. Он успел приглядеться к Диго и понимал, что для старого «пса войны», как ни странно это казалось аквилонцу, главным были не деньги, а своеобразное представление о чести, основанное на неписаных законах наемного братства. А основным из этих заков была верность тому, кто платит деньги отряду. Бывали случаи, когда командиры наемников шли на верную смерть только потому, что не желали покрыть свое имя позором, — в этом их можно было сравнить с присягнувшими королю воинами и, пожалуй, наемников, нарушивших свою неписаную хартию, было меньше, чем предателей, забывших слова присяги.

Диго присел на корточки и невозмутимо продолжал:

— Что, честь офицера не позволила оставить мятежника в живых? Или узнал, что змееныш — туранский шпион и только ждет случая призвать сюда своих степных братьев? Если так, то могу тебя успокоить: такого случая ему не представится. А в то, что ты пытался убить своего брата, я не верю. Я видел тебя в схватке и знаю, что ему не удалось бы остаться в живых, да еще при этом без единой царапины. Расскажи, что случилось на самом деле?

Армледер изумленно смотрел на наемника. Он был уверен, что Диго не подозревает о сложных интригах Торкиля. Помимо воли у него вырвалось:

— Да, лучше бы это были туранцы. Они, по крайней мере, люди.

И затем, неожиданно для самого себя, он начал рассказывать Диго обо всем, что произошло с ним в подземельях под замком. Аргосец, слушая его, задумчиво теребил повязку на глазу.

— Клянусь Митрой, Диго, это страшнее, чем можно представить. Его нужно остановить, иначе… я не знаю точно, что он будет делать дальше, но в мир вползет такое зло, которого не было в нем уже многие тысячи лет.

— И что ты собирался делать после того, как убьешь его? — поинтересовался одноглазый аргосец.

— Перебрался бы через стену и направился к Конану, объяснить, что здесь творится. Вам бы остались сокровища, а король разрушил бы замок, уничтожив даже воспоминания об этом проклятом святилище.

Подошедший Кранк стоял неподалеку, краем уха прислушиваясь к разговору. Диго задумчиво смотрел на Армледера, затем решительно поднялся и отпер решетку:

— Если ты говоришь правду, а, похоже, что это так, то мне с моими ребятами нечего здесь делать. Впрочем, нужно еще убедиться в том, что это не бред после выпитого тобой вина. Пойдем. Ты помнишь дорогу в подземелье? А ты, Кранк, всем говори, что Диго повел предателя в пыточную камеру. Если кто-то интересоваться будет, сразу мне передашь. Потом оставь здесь верного человека, собери других десятников, и идите ко мне в комнату.

Ошеломленный Армледер, еще не веря в удачу, выскользнул из камеры. Одноглазый наемник, быстро оглянувшись по сторонам, потащил его, изображая на лице крайнюю свирепость, грубо затолкнул в свою комнату и рявкнул так, что любой услышавший решил бы, что аквилонцу пришел мучительный конец:

— Я же тебе говорил, что делают с предателями, Нергалово семя! — Диго захлопнул дверь и, еще не вполне выйдя из роли, продолжал так же яростно — Вон там твой палаш валяется, ты его в казарме оставил!

Через некоторое время в комнате начали собираться десятники из отряда Диго. Некоторые с радостью приветствовали Армледера, другие, до которых уже дошел слух, что он пытался убить хозяина замка, недоуменно смотрели на арестованного, спокойно сидящего в комнате командира. Однако вопросов никто не задавал — все ждали, что скажет Одноглазый.

Когда, наконец, собрались все, Диго коротко объяснил им, что сейчас всем придется отправиться в подземелья замка.

— Здесь творятся странные дела, — веско говорил Одноглазый. — Наши хозяева не так просты, как кажется. Внизу, я думаю, вы увидите такое, о чем даже не подозревали. А потом уже поговорим поподробнее. По пути всем молчать. Если нас заметить кто-нибудь, сделайте так, чтобы он тоже замолчал. Вопросы — потом.

Диго подошел к стене комнаты и открыл потайной ход.

Во второй раз Армледеру пришлось спускаться по нескончаемой лестнице. По пути они не встретили ни одного человека. Наемники спускались по лестнице осторожно, не производя ни малейшего шума. Внизу Армледер быстро сориентировался и нашел туннель, ведущий к мавзолею. Ворота, открытые Торкилем с помощью заклинаний, так и остались открытыми, на что он и надеялся. Первые тихие возгласы раздались, когда люди увидели колоннаду, освещенную призрачным, неземным светом. Кто-то вполголоса призвал Митру, кто- то украдкой сделал знак, охраняющий от чар. Армледер чувствовал, что только приказ Диго удерживает некоторых от того, чтобы опрометью броситься наверх. Но когда отряд достиг центра зала, и перед глазами заблестело рассыпанное по полу золото, заискрились драгоценные камни, страх отступил, сменившись изумением. Даже Диго, знавший, что Торкиль владеет огромными богатствами, не представлял себе размеров казны герцога. На полу были грудами свалены золотые украшения, драгоценные камни сверкали в голубоватом свете, струившемся словно ниоткуда, в беспорядке были свалены разнообразные чаши, кратеры, кубки.

Ноги ступали по рассыпанным монетам, кто-то поднял ожерелье и рассматривал его, поворачивая перед собой.

— Ты что, нашел клад, капитан, — окликнул Армледера один из наемников, — и хозяин замка решил отобрать его у тебя?

Вместо Армледера ответил Диго:

— Нет, Нордок, это не клад. Это сокровища хозяина замка.

Раздался общий вздох разочарования. Они бы не отказались от клада, не принадлежавшего никому, но ограбить нанимателя считалось у наемников одним из худших преступлений.

— Ну и зачем ты нас сюда привел? — недовольно спросил кто-то.

Постепенно все взгляды остановились на Диго.

— Мы еще не пришли, — коротко ответил аргосец. — Капитан, веди дальше.

— Приготовьте оружие и будьте настороже, — сказал Армледер, когда они достигли выхода из пещеры и двинулись по берегу подземной реки, вспомнив чудовище, выскочившее навстречу им с Торкилем.

На этот раз ларк не появился, но когда они почти достигли следующего подземного зала, вода в реке внезапно забурлила, и из нее поднялось черная кожистая тварь. Белесые глаза уставились на людей, и длинные черные щупальца устремились на берег. Один из наемников вскрикнул, когда щупальце обвилось вокруг его ноги и потащило в воду.

Мгновенно оказавшийся рядом Диго, рубил щупальце мечом, но сталь соскальзывала с кожи, а щупальце неумолимо тащило человека в воду. Армледер оказался единственным, кто сохранил самообладание, — он смутно ожидал чего-то подобного поэтому, вместо того чтобы пытаться отрубить щупальце, выхватил кинжал и метнул его, целясь в глаза чудовища. Бросок был удачным. Осьминог забился от боли. Щупальца разжались, и люди смогли отбежать от берега.

Это происшествие изменило настроение отряда. Все уже свыклись со странным светом, даже причудливые колонны в предыдущем гроте не казались чем-то особенным, но нападение неизвестного обитателя подземных вод показало, что в этих подземельях жизнь каждого висит на волоске.

Поэтому, когда они оказались перед мавзолеем змеиных властителей, все особо остро почувствовали черную силу и мощь, истекающую из этого мрачного сооружения. Кто-то плюнул, кто-то крепче сжал в руке амулет, охраняющий от чар. И когда Диго отдал приказ возвращаться к сокровищнице, подгонять никого не пришлось.

— Теперь вы видели, какому богу поклоняется хозяин замка, — начал Одноглазый, вертя в руках подобранный золотой кратер. — Вот он, — тут Диго показал на Армледера, — может рассказать кое-что еше. Половина слуг здесь не люди, а мертвецы. Я сам видел таких, что не отбрасывают тени, а капитан говорит: здесь, внизу, в одной пещере лежат целые горы живой падали. Да и сам хозяин — из таких же, если не хуже. Из ран у него течет не кровь, а зеленая слизь, и раны затягиваются сразу же. Все видели, как дерется Капитан. Но он не смог убить его — раны исчезали на глазах. Поэтому я говорю: мой меч не будет служить ему.

Это была ритуальная фраза, означавшая, что наемник отказывается от службы. Но, по законам «псов войны», отказаться можно было лишь до того, как получены деньги, или же в случае, когда наниматель сам нарушает договор. Верность слову была для них главным правилом, и эти слова Диго были все равно, что кружка пива, выплеснутая в лицо.

— Хартия! Хартия! — раздалось сразу несколько голосов. — Ты что, забыл клятву?!

— Кто-нибудь может сказать, что я хоть раз нарушил свое слово? — загремел в ответ Диго. — Да, мы поклялись отдать наши мечи и не жалеть жизни. И мы никогда не предаем людей, которым клялись. Но это не человек. Мы не обманываем людей, но с теми, кто уже не человек, не может быть договора. Кто из вас пошел бы служить Сету? Или вы хотите, чтобы ваши тени не знали покоя на Серых Равнинах?

Наемники постепенно умолкли, обдумывая сказанное; Диго продолжал:

— Капитан рассказал мне об этом там, наверху. Еще он сказал, что завтра все эти трупы оживут. Это и будет та подмога, что ожидают в замке. Я не буду стоять в одном ряду с мертвецами. Поэтому я предлагаю — вот перед нами сокровищница. Пусть каждый берет столько, сколько сможет унести, а на рассвете уходим из замка.

— И далеко мы уйдем? — насмешливо спросил кто-то. — Ты что, забыл, что аквилонцы стоят под стенами? Конан только обрадуется, когда мы сами пойдем ему в руки.

— Ах, да, я и забыл сказать. Сегодня капитан, а он, кстати, действительно капитан, только не немедийской пограничной стражи, а аквилонских Черных Драконов, отправится к своему королю и передаст ему, что мы уходим. Конан, если он не совсем дурак, пропустит нас без боя. Зачем ему подставлять под мечи своих людей, если замок и так будет его.

— А как же остальные? — спросил Кранк, давно уже согласившийся с предложением Диго.

— Здесь что, золота мало? — ответил Одноглазый и, не глядя, пнул ногой подвернувшуюся чашу, стоившую столько, сколько получал весь отряд за неделю службы. — Вынесем сейчас все во двор и всем расскажем. Кто хочет — пойдет с нами, а кто останется — его дело.

На мгновение повисло молчание. Потом кто-то наклонился и начал собирать лежавшие под ногами драгоценности. Один за другим наемники последовали его примеру. Армледер понял, что решение принято.

— На рассвете жди сигнала, — шепнул он аргосцу. — Как только увидишь дым трех костров, можете выходить. Прощай.

— Подожди прощаться, — угрюмо бросил в ответ Диго. — Пойдем, я тебя из замка выпущу, а то мои часовые еще пристрелят ненароком.

— Ну что, пойдем, что ли? — сказал Кранк, наваливший на себя столько золота, что еле стоял на ногах. Надо всех разбудить, пусть таскают…

Первые солнечные лучи начали пробиваться сквозь черноту ночи. На дворе замка лежали груды золота, люди расхаживали, попирая их тяжелыми сапогами, и в неясном утреннем свете эта картина напоминала легенды о счастливцах, попавших в заброшенные сокровищницы древних королей. Несколько повозок стояли, нагруженные золотом, и их окружал десяток наемников, готовых отбить попытку хозяев замка вернуть себе драгоценности. Одноглазый Диго в одиночестве ходил на стене и вглядывался вдаль, ожидая условленного сигнала. Когда среди ночи раздался сигнал общего построения, все решили: аквилонская армия пошла на штурм. Диго порадовался, увидев, что за короткое время ему удалось сколотить из разношерстного сброда хорошо вымуштрованную армию. Не было криков и суеты; люди выбегали из казарм собранные, держа наготове оружие. Некоторые сразу же устремились на стены, и пришлось останавливать их на полпути.

Выслушав командира, большинство защитников замка без возражений согласились, что в любом случае нужно уходить. Они сразу же принялись за работу, и вскоре золото перекочевало из подвала на площадь.

Были и такие, кто решил остаться и защищать замок до конца. То, что остались пикты, никого не удивило — им было некуда уходить. Пересечь Аквилонию, когда все войска лихорадочно ищут мятежников, не под силу даже таким мастерам скрытно передвигаться, таясь в лесах. Остались также несколько шемитов, боссонцев. Эта немногочисленная группа собралась у донжона, кто-то побежал будить Торкиля и Хвата. Это слегка беспокоило Одноглазого — неизвестно было, что готовят хозяева. Но еще больше его тревожило отсутствие обешанного сигнала аквилонцев. Диго понимал: если Конан откажется пропустить уходящих из замка наемников, от его отряда останется в лучшем случае немногочисленная горстка уцелевших.

Диго решил ждать ответа до поры, когда солнце поднимется над горизонтом. Подходил конец срока.

— Не захотят пропустить мирно, придется драться, — вполголоса пробормотал он.

В следующее мгновение ему показалось, что эти слова начали осуществляться. Внизу, на площади, раздался шум и звон клинков. Обернувшись, Диго увидел, что остающиеся в замке наемники, предводительствуемые Эолабаром, устремились в атаку на занятых погрузкой. Хвату удалось быстро построить своих людей в ощетинившийся копьями четырехугольник, который угрожающе двинулся в сторону повозок.

Послышались окрики. Стоявшие у повозок часовые, почувствовав опасность, сомкнули ряды. На помощь бросились остальные. В окнах замка появились лучники, засвистели стрелы, направленные в ряды взбунтовавшихся.

Все это Диго отметил краем глаза, поскольку уже мчался вниз по лестнице. Число остающихся было столь малым, что он пренебрег предосторожностями, и его ребятам теперь приходилось расплачиваться за это. Атака воинов Хвата захлебнулась, покатилась назад еще до того, как Диго достиг земли, — слишком неравны были силы. Оставив на земле нескольких раненых, часовые бросились вдогонку. На площади началась свалка. Даже самые опытные из людей Диго с азартом бросились в бой, и Одноглазый оказался единственным, кто заметил, что из дверей замка на площадь неторопливо выдвигался отряд вооруженных людей.

Безумная атака была всего лишь отвлекающим маневром. Эолабар хладнокровно пожертвовал остатками наемников, чтобы ввести в бой своих неизвестных союзников. Его змеиная фигура теперь мелькала впереди нового отряда — ускользнув из самой гущи разгоревшейся схватки, он построил атакующих в каре и уверенно повел их в атаку.

Диго понял, что эти воины и были теми умершими, о которых говорил Армледер. Оживленные чьей-то чудовищной волей, они размеренно двигались вперед, с бесстрастными лицами, остановившимся взглядом. В первом ряду аргосец заметил горбуна, командовавшего заморийцами, что бесследно исчез из своей комнаты.

— Назад! — заорал Диго, вложив в этот крик всю мощь своего голоса.

Еще немного, и задуманная Хватом ловушка должна была захлопнуться. Отряд мертвецов отрезал бы наемников от ворот и от нагруженных повозок, после чего неумолимо двинулся вперед, избивая людей, — разрозненные воины, увлекшиеся дракой со своими бывшими товарищами, не смогли бы оказать никакого сопротивления.

Их спас только вовремя появившийся Диго и отличная дисциплина отряда. Пожалуй, даже воины королевской армии не смогли бы, увлекшись схваткой, так четко отреагировать на команду, как эти наемники. Усльпдав голос командира, они моментально бросились к повозкам. Но построиться уже не успевали.

Строй мертвецов настиг бегущих людей, но сокрушительного удара уже не получилось. Рассыпавшись, наемники растянули строй атакующих, превратив бой во множество отдельных схваток.

Это был странный, жуткий бой: раны мертвецов не кровоточили, и даже смертельный удар не мог их остановить. Диго понял, что Эолабар рассчитывал на страх, который вселят эти неумирающие существа в наемников. Уже неоднократно убитые, они поднимались на ноги. Скользя на кусках собственной плоти, падая, они упорно двигались вперед.

Действительно, кое-где сражающиеся опускали оружие, с ужасом глядя на то, как туловище с отсеченной головой, прежде чем упасть, еще некоторое время продолжает двигаться и размахивать оружием как разрубленные воины неотступно движутся вперед. Но Диго не чувствовал страха — в нем клокотала ярость. Аргосец бросился вперед, командуя своими людьми так же, как в обычном бою и это подействовало.

Мертвецов было чересчур мало, чтобы одержать победу, к тому же движения их были вялыми, словно у спящих людей. После того как их строй развалился, они стали легкой добычей для наемников — их тела были буквально разорваны на куски.