Христианами не рождаются

Однако мои опасения были напрасны. Едва меня провели к Руфу, как он с радостным криком бросился мне навстречу:

-Луций, дружище, ты откуда? А я уж думал: не случилась ли с тобой какая беда? Стал было тебя искать – да только все напрасно… Боги, как же хорошо, что ты нашелся! Слушай, твое возвращение непременно надо отпраздновать! Эй, позвать сюда Диомида!

-Погоди, Руф! – перебил я друга. – Сейчас не до пиров. Мне очень нужна твоя помощь.

Он внимательно выслушал мой рассказ. А потом заявил:

-Успокойся, дружище. Мы сами найдем на них управу… Вот что я придумал. Мы сейчас же пойдем к этому Кварту и скажем ему, что знаем все об его темных делишках. И, если он не отдаст нам твою невесту и не уберется прочь из Рима, то завтра же его арестуют и казнят. Вот увидишь, как он испугается. Подобные мерзавцы всегда трусливы, как зайцы. А для пущего устрашения прихватим с собой пару рабов покрепче. Ты кого-нибудь взял с собой? Сильвана? Ну, тогда и я возьму кого-нибудь. Эй, пусть позовут сюда Азила! Поверь, когда этот негодяй нас увидит, у него от страха поджилки задрожат! И он пойдет на все, лишь бы только спасти свою шкуру!

Говорят, что иногда слова, брошенные вскользь, оказываются пророческими. Да, ради собственного спасения Кварт и впрямь был готов пойти на все.

***

Сперва мы хотели осуществить наш план немедленно. Но потом решили подождать до вечера. Ведь появление возле дома Аттилия Кальва четверых вооруженных мужчин наверняка привлечет внимание прохожих и уличных зевак. Да и кто знает, как они поведут себя, если Кварту взбредет в голову позвать на помощь? Нет, нам ни к чему лишние свидетели. А к концу дня улица, где стоит дом Кальва, опустеет или почти опустеет. Так что мы без труда и помех сможем выполнить задуманное.

Действительно, когда мы пришли на нужную нам улицу, она была безлюдна. Вернее, почти безлюдна. Единственным человеком, которого мы там увидели, оказался старый нищий, знакомец Сильвана. Увидев нас, он привычно протянул руку и заныл:

-Господа хорошие, подайте бедному человеку… Постойте! Вы идете в тот дом? А там никого нет! Они все ушли.

-Как ушли? – закричал я, подбегая к нищему. – Когда? Куда? Говори скорее! Я тебе за это заплачу!

-Они ушли сегодня. – ответил сразу оживившийся старик. – Еще до того, как солнце стало садиться. Сперва к ним какой-то человек прибежал. По одежде, из рабов. И тут они все как забегают! Притащили лектику. Потом господин вывел девушку. Только шла она как-то странно – еле ноги передвигала… А, как усадили ее в лектику, он сделал рабам знак: мол, несите! А сам пошел рядом. С чего бы это вдруг ему вздумалось идти пешком? И зачем им понадобилось уходить?

Увы, я догадывался, что произошло. Наверняка за мной на всякий случай продолжали следить. И, узнав о моих намерениях, Кварт решил скрыться, прихватив с собой Ромулу. Вот только куда именно он направился? Впрочем, я знал, где его следует искать прежде всего…

-Скорее! – крикнул я. – Они наверняка в доме Мирталис! За мной!

Я бросился бежать. А вслед мне несся отчаянный крик нищего:

-Господин, куда же ты? А платить кто будет! Ох, пропали теперь мои денежки! Ох, пропали!

***

Я не ошибся. Когда мы добежали до дома Мирталис, то увидели стоящую у входа лектику. А вот рядом с ней… Рядом с ней стояли семеро мужчин. Среди них я без труда узнал тех четверых, которые напали на меня на кладбище. Итак, нас оказалась четверо против семерых. Разумеется, силы были более чем неравны… Однако отступать было нельзя. Да уже и поздно. Завидев нас, все семеро направились к нам, на ходу доставая кинжалы…

И тут из-за угла показался отряд вооруженных людей. Я сразу узнал в них тех, кто следит за порядком в Риме⁶¹. При виде солдат злодеи попятились. Кто-то с испуганным криком бросился наутек. Лишь один – высокий светловолосый человек, похожий на Домнику (судя по всему, это был ее земляк Герман), осмелился вступить с ними в бой. И вскоре уже валялся на земле, истекая кровью. После этого его товарищи сразу же побросали оружие, и были накрепко связаны солдатами.

Происшедшее казалось каким-то чудом. Кто мог послать к нам на подмогу этих людей? И как они узнали, куда именно им следует идти? Несомненно было лишь одно: они подоспели вовремя. Не случись этого, мы уже были бы мертвы. Возможно, и Ромула – тоже.

Позднее я узнал, кому мы обязаны своим спасением. А вы не догадываетесь? Разумеется, Марку и Владыке Урвану. Мудрый епископ сразу понял, что я намерен делать. Что до Марка, то он, воспользовавшись своим влиянием и связями при дворе, добился немедленного ареста Мирталис и ее пособника. Другое дело, что, придя к запертым дверям дома Аттилия Кальва, воины на время потеряли след преступников. И, если бы не помощь одного человека… Только это был вовсе не тот, о ком вы сейчас подумали. Не нищий, а некто совсем другой… Однако об этом потом.

Теперь ничто не препятствовало нам войти в дом Мирталис. Мы устремились к двери… Но тут она распахнулась настежь. И на пороге показался Кварт. Все в той же засаленной тунике, со всклокоченными волосами и перекошенным от ярости лицом. Левой рукой он подталкивал вперед полубесчувственную Ромулу. А в правой руке у него блестел кинжал. Кварт держал его у горла девушки. При виде нас он визгливо закричал:

-Только посмейте двинуться! Тогда я убью ее!

***

Мы застыли на месте. Потому что было ясно – сейчас Кварт и впрямь готов на все. И ему ничего не стоит убить Ромулу. Один шаг, одно неосторожное движение – и он выполнит свою угрозу. Так что спасти девушку может только чудо…

И тут я вспомнил о Боге, в Которого верят христиане. О Всеблагом и Всемогущем Боге. И взмолился Ему: Господи, я не смею просить Тебя о чуде. Ведь я так и не решился стать Твоим рабом… Мало того: я отверг веру в Тебя. Но смилуйся! Если не надо мной, то над Ромулой! Пусть вместо нее умру я, только спаси ее!

Неожиданно мою молитву прервал нечеловеческий крик…или, скорее, вой. Еще миг – и перед побледневшим от ужаса Квартом вдруг очутился немой бродяга. А потом бросился на него. Но мог ли однорукий калека справиться со здоровым, вооруженным кинжалом мужчиной? Через миг он уже лежал на земле бездыханным. Однако жизнь Ромулы была спасена. Увидев немого, перепуганный злодей выпустил девушку из рук. Теперь она находилась в безопасности. А ее опекун-преступник – в руках правосудия.

Когда Кварт был обезоружен и связан, воины рассыпались по дому в поисках Мирталис. И вскоре нашли ее – в триклинии, на пиршественном ложе, застланным пурпурным покрывалом. Она лежала, безжизненно свесив голову вниз. А рядом, на полу, в лужице красного вина, тускло поблескивала чаша, которую она так и не успела осушить до дна…

***

Как же он унижался! Как умолял пощадить его!

-Это не я! Это не я! – хныкал он, размазывая по щекам слезы и сопли. – Это все она виновата! Она!

-Ты знаешь этого человека? – сурово спросил командир отряда, указывая на тело немого бродяги.

-Да! – взвыл Кварт, падая ему в ноги.

-Кто он?

-Это мой господин! И мой брат. Да-да, мы с ним – родные братья. У нас один отец. Вот только мать Кириона (он мотнул головой в сторону трупа) была патрицианкой. А моя мать - ее рабыней. Да, мы с ним росли и воспитывались вместе. Так захотел наш отец. Он завещал Кириону после своей смерти отпустить нас с матерью на свободу и наделить деньгами, которых хватило бы на безбедное житье. Но это же было мелочью по сравнению с тем, что досталось моему знатному братцу! Ему суждено было жить в почете и роскоши. Зато я был лишен этого счастья лишь потому, что я - сын рабыни. Где же справедливость? Мать всегда твердила мне, что боги поступили с нами нечестно. Разве я виноват, что верил ей? Это она меня так воспитала… Но я бы никогда не решился так поступить, если бы не эта…

-Кто «эта»? – продолжил допрос офицер.

-Мирта-алис… - проскулил злодей. – Она была любовницей моего брата. И моей… Разумеется, Кирион не знал об этом. Он всегда доверял людям… Вот и нам он тоже доверял… Разве я виноват, что он был таким доверчивым? Но я не мог и помыслить о том, чтобы избавиться от брата. Сделать это мне посоветовала Мирталис.

«-Послушай, Кварт, - нашептывала она мне. – ты ничем не хуже его. Так почему ты должен довольствоваться его подачками? Уничтожь его – и все, чем он владеет, станет твоим по заслугам. Ведь по отцу ты патриций. Так поступи же достойно сына патриция, а не сына рабыни».

Однако я не решился убить Кириона. Ведь тогда меня бы наверняка казнили. Мы с Мирталис придумали другой, менее опасный план. Как-то раз в моем присутствии брат резко выразился об императоре. Я запомнил эти слова и передал Мирталис с тем, чтобы она донесла на него. Ведь, будучи рабом (Кирион еще не успел освободить нас с матерью), я не мог донести на своего господина без риска подвергнуться пыткам или быть казненным. Но Мирталис была свободной… Наш план удался. Кириона арестовали, как государственного преступника и заговорщика. А это означало, что, если даже его не казнят, то приговорят к пожизненному заключению, к смерти заживо. Так и случилось. Кирион бесследно сгинул. Его дом и рабов присудили отдать Мирталис за важную услугу, оказанную императору. Однако она не освободила нас с матерью, как поначалу обещала… Мы остались ее рабами. Да, я продолжал делить с ней ложе. И при этом был ее рабом. Проклятая обманщица! Если б я знал! Если б я только знал!

А вскоре по Риму поползли слухи, будто мы с Мирталис погубили невиновного человека ради того, чтобы присвоить его имущество. Нам пришлось спешно продать дом и рабов и бежать в чужие страны. Мы скитались шесть лет, до тех пор, пока не кончились деньги. И за это время успели кое-чему научиться. Мы поняли, что можем без труда разбогатеть, облапошивая богатеньких дураков и дур, обещая им вечную жизнь и вечную молодость. Ведь любой человек готов снять с себя последнюю тунику ради того, чтобы сделаться бессмертным и вечно юным, и вечно наслаждаться жизнью и богатством… И мы не ошиблись…

-Что вы сделали с Аттилием Кальвом? – спросил офицер.

-Мы отравили его… – дрожащим голосом произнес Кварт. – Но это сделал не я, не я! Это все она! Это она отыскала его и стала его любовницей. О-о, она умела кружить головы похотливым старикам… Это она первой стала подсыпать ему в пищу яд. А когда он занемог, пригласила меня под видом чужеземного врача, способного исцелить любую болезнь и владеющего тайной вечной жизни. Ради того, чтобы выздороветь и жить вечно, Аттилий Кальв был отдать нам все. Даже родную дочь. Он назначил меня ее опекуном. До тех пор, пока Аттилия Ромула оставалась не замужем, я мог полновластно распоряжаться не только всем имуществом ее отца, но и ею самой. После этого мы отравили Кальва. Но потом нам пришлось убить и всех его рабов. Потому что они догадались, отчего так внезапно умер их господин. Мало того – принялись болтать об этом. А нам были не нужны болтливые свидетели. Мы обманом дали им снотворное питье. После чего приказали своим рабам задушить их и тайно выбросить тела в Тибр. Кто теперь мог обличить нас в убийстве? Но я не убивал их, нет! Питье изготовила Мирталис! А остальное сделали рабы: Герман, Календ и Фурий. Это все они, они! А я ни при чем!

-Выходит, твоя сообщница тоже отравилась сама? – ехидно поинтересовался допрашивающий.

-Нет! – отчаянно зарыдал Кварт. – Это я убил ее! Сознаюсь! Но в этом виновата она сама! Она постоянно унижала меня. Ей нравилось напоминать мне, что я – ее раб, ее собственность, с которой она вольна поступать, как угодно. Проклятая тварь! Как я ненавидел ее! Все годы, что мы жили вместе, я мечтал убить ее. Но, не будь Мирталис, мне пришлось бы довольствоваться жалкой долей бедняка. А разве я, сын патриция, не имею права жить не хуже других? Благодаря уловкам Мирталис и щедротам ее богатых любовников мы с ней купались в роскоши. Однако я все равно решил избавиться от нее. Вернее, заменить ее на дочь Аттилия Кальва. Я поручил девчонку присмотру своей матери. Мы держали ее в черном теле, запугивали, морили голодом… о-о, моя мать сполна рассчиталась с дочкой патриция за все обиды, которые ей причинила покойная госпожа… И все это мы делали для того, чтобы заставить девчонку согласиться на брак со мной. Тогда Мирталис можно было бы отправить к Плутону! Туда ей и дорога! А я стал бы свободным и богатым… Разумеется, потом я избавился бы и от Ромулы… Мы уже почти добились ее согласия… Но тут появился этот врачишка и все испортил! Ромула заявила, что выйдет замуж лишь за того, кто с детских лет является ее женихом. И кого она любит уже много лет. А, если ее и дальше будут принуждать стать моей женой, она скорее убьет себя, чем покорится. Кто мог ожидать от нее такого упрямства! Разумеется, мы решили устранить нежданное препятствие в лице ее жениха… Но я тут не при чем! Это подстроила Мирталис! Это все Мирталис! Она подослала к нему убийц!

Мы думали, что наш план удался. Но вчера мои соглядатаи донесли – этот человек жив. Мало того: он добивается нашего ареста. Я немедленно покинул дом, прихватив с собой и девчонку. И отправился к Мирталис в надежде, что она посоветует, как нам спастись. Ведь все это случилось по ее вине!

-Придумай что-нибудь! – умолял я ее. – Иначе мы погибли!

В ответ она усмехнулась:

«-Ты глуп, как осел, раб! Погибли не мы, а ты. Я сама выдам тебя. И скажу, что ничего не знала о твоих темных делишках. Мало того: что ты бежал от меня и объявился лишь теперь, в поисках защиты. Тебе не удастся ни оправдаться, ни уличить меня: кто станет слушать беглого раба? А под пытками ты сознаешься в чем угодно…жалкий трус! Тебя живьем скормят зверям на арене цирка. А мне ничего не будет».

-Разве я мог снести такую обиду? Если бы она не назвала меня трусом и не угрожала мне, я бы ее и пальцем не тронул. У меня не было выхода… Ведь я так боюсь пыток! Я так боюсь умирать! Поэтому я предложил Мирталис помириться. И прибавил, что придумал некий план нашего спасения. А сам дал ей яду…им был отравлен Аттилий Кальв. Его приготовляла Мирталис… Она сама во всем виновата! Так почему же я должен отвечать за ее дела?! Я невиновен! Смилуйтесь! Я не хочу умирать!

Я смотрел на него… Конечно, я понимал – передо мной – опаснейший преступник, отравитель и братоубийца. Да, я не мог чувствовать к нему любви. И считать его невиновным. Однако в тот миг я понял, насколько жалок этот трусливый человечек, валяющийся в ногах у римского офицера и слезно умоляющий о пощаде. Он вызывал гадливость и презрение. Но не ненависть. А прежде я думал, что враг заслуживает только ненависти… Несчастный Кварт! Не будь он так самолюбив, он имел бы свободу, достаток и счастье. Но он захотел нечестным путем добиться большего и вместо этого стал рабом жестокой, коварной женщины, преступником, живущим в постоянном страхе перед неминуемой расплатой. Теперь же ему вскоре предстояло расстаться с последним, что у него еще оставалось – с жизнью.

…Несчастный Кварт!

***

Несколько дней после случившегося я провел в заботах о Ромуле. А еще – в приготовлениях к похоронам Кириона. Это был мой долг перед ним. Ведь Кирион ценой своей жизни спас мою невесту. А я-то презирал его, думая, что передо мной – бывший раб или преступник! Позднее я узнал, что именно Кирион указал воинам, пришедшим арестовать Кварта, дорогу к дому Мирталис. Видимо, он успел выследить своих погубителей еще до того, как попал ко мне… Увы, слишком поздно я узнал, чем обязан Кириону, и понял, как виноват перед ним! Единственное, что я смог сделать – это похоронить его так, как подобает погребать знатных людей и благодетелей. И в память о нем назвать своего старшего сына Кирионом.

Что до Ромулы, то я выхаживал ее вместе со своей старой нянькой, вольноотпущенницей Еванфией, которая жила неподалеку от нас⁶². К счастью, девушка быстро оправилась от всех ужасов, что ей довелось пережить. Когда же ей стало легче, я первым делом отправился к Марку. Ибо должен был поблагодарить его и Владыку Урвана за наше спасение. Однако, когда я пришел к Марку, его не оказалось дома. Но я без труда догадался, где смогу найти своего друга-христианина. И не ошибся. Он был за городом, в катакомбах, вместе со своими единоверцами и епископом Урваном.

Я дождался, когда они закончат молиться. После чего подошел к епископу и упал перед ним на колени. Никогда прежде я, врач и римский гражданин, не преклонял колен ни перед кем из людей. Но этому человеку я был обязан жизнью. Хотя в свое время и отказался принять его веру.

-Встань, Луций. – произнес Владыка Урван, касаясь моей головы. – Благодари не нас, но Господа. Это Он спас вас.

Я хотел было напомнить ему, чем кончилась наша последняя встреча. И что сейчас мне стыдно за это. Но епископ опередил меня:

-Помнишь наш разговор, Луций? Ведь ты так и не ответил мне тогда… Готов ли ты идти путем жизни? Готов ли ты стать христианином?

-Владыко, я хотел бы сделать это. – ответил я. – Но…ведь я так и не смог полюбить своих врагов, как братьев. Я так и не решился идти путем жизни. Я оказался слаб и малодушен. И потому недостоин стать христианином.

Епископ Урван немного помолчал. А потом ласково произнес:

-Господь наш Иисус Христос приходил в мир для таких, как ты, Луций. Для тех, кто считал себя не праведниками, а недостойными людьми, нуждающимися в спасении и помощи. Да и сказать по правде, каждый из нас в этой жизни лишь учится жить по Христовым заповедям. Ведь христианами не рождаются, сын мой. Ими становятся.

…Теперь, на склоне лет, могу сказать: он был прав. Вот и я до сих пор лишь учусь жить по заповедям Христовым. Сколько раз мне это не удавалось… И мне стыдно и больно сейчас вспоминать об этом. Но я помню слова Святого Апостола Павла о силе Божией, которая совершается в человеческой немощи (2 Кор. 20, 9). И надеюсь не на свои силы, а на милость Господню.

***

…Потом мы еще долго говорили с епископом Урваном. А под конец он сказал:

-Твоя мать была бы очень рада узнать, что Бог услышал ее молитвы. И что ее сын скоро тоже станет христианином.

-Что? – изумился я. - Неужели моя мать была христианкой? А я и не знал этого…

-Да, она была христианкой. – сказал Владыка Урван. – Хрисия крестилась за четыре года до смерти. Мне выпала честь быть ее духовным отцом. Если бы ты знал, как глубока и сильна была вера твоей матери! Как она хотела, чтобы и ты познал Христа! Как молила об этом Господа! И вот теперь это сбылось, Луций. Вы с матерью снова обрели друг друга. В Господе нашем Иисусе Христе.

Я смотрел на епископа, веря и все-таки не веря его словам… И вдруг прямо за его спиной заметил знак, нарисованный на стене. Греческая «тау». Или наша римская буква «т». Точно такой знак был начертан в спальне моей матери, над ее изголовьем. Теперь я понял, что он означал. Изображение Креста Христова. Значит, моя мать и впрямь была христианкой.

***

Вы спросите, что произошло со всеми нами дальше? А вот что. Через несколько месяцев после нашего разговора с Владыкой Урваном он крестил меня. А потом и Ромулу. Она захотела, чтобы мы были неразлучны во всем. Да, мы с нею не только супруги, но и брат и сестра во Христе. И нас соединяют не только узы брака, но и вера. Что может быть крепче такого союза?

Вскоре после нашей свадьбы мы с Ромулой отпустили на свободу Сильвана и Домнику. Однако наши бывшие рабы решили не расставаться с нами. Сейчас они тоже – муж и жена. И вместе служат в приюте для бедных, который мы открыли в бывшем доме Аттилия Кальва. Дело в том, что, живя со мной на Косе, Сильван хорошо изучил медицину. Теперь он – известный в Риме врач. Особенно его любит простонародье. Потому что Сильван, помня о годах, проведенных в рабстве, особенно жалеет обездоленных людей: бедняков и рабов. Таких, каким когда-то был он сам.

С Руфом мы продолжали дружить даже после того, как я крестился. Ведь разве разница в вере может прервать настоящую дружбу? Конечно, сперва он искренне недоумевал, с чего бы это вдруг мне вздумалось креститься? Но однажды, в очередной раз заявившись ко мне в гости, Руф вдруг сказал:

-Вот что, дружище! Гляжу я на вас, христиан, и завидую вам. Какие вы счастливые! Всегда радуетесь, всех любите, на чужое не заритесь…не то, что мы! Слушай, я тоже хочу так жить! Научи меня вашей вере!

Знаете отца Руфа, который сейчас служит диаконом при Владыке Урване? Скажу по секрету, это и есть мой друг Руф… А об остальном спросите у него сами…

Вот и подошел конец повествованию о моих приключениях. О чем же еще вам поведать, друзья? Пожалуй, напоследок расскажу еще вот о чем.

После того, как Ромула обрадовала меня тем, что ждет ребенка, мы решили переоборудовать одну из пустующих комнат в детскую. Мы обошли весь дом в поисках подходящего уголка. И зашли в спальню моего отца. Туда, где на стене была нарисована Атлантида, гибнущая в морской пучине.

Сколько времени я не решался заглянуть в эту комнату! Потому что боялся вновь увидеть кошмарную картину, когда-то написанную моим обезумевшим отцом. Но удивительное дело: сейчас я смотрел на нее без всякого страха. Что случилось? Почему смерть вдруг перестала ужасать меня? Картина осталась прежней, даже краски на ней ничуть не потускнели… Выходит, это я стал другим?

К моему изумлению, Ромула разглядывала картину с любопытством. Но, как и я - без страха.

-Неужели ты не боишься смотреть на это? – удивился я.

Вместо ответа Ромула подошла к картине. И, приподнявшись на цыпочки, в самом ее верху провела пальцем две линии. Одну – сверху вниз. Другую – справа налево. Изображение Креста. А потом, не говоря ни слова, с улыбкой посмотрела на меня. И тогда я понял, что произошло с нами обоими. Мы перестали бояться смерти так, как боялись ее прежде, когда еще были язычниками. Потому что теперь стали рабами и чадами Господа Жизнодавца, Который Своей Крестной смертью даровал нам надежду на воскресение и жизнь вечную.

НАСЛЕДНИК ГЕРОЯ

«Как пошли наши ребята

В красной гвардии служить –

В красной гвардии служить –

Буйну голову сложить!»

(А. Блок. «Двенадцать»)

«…А после рассудят, кто трус, кто герой,

Что было всерьез, и что было игрой.

А после ответят на сложный вопрос:

Где правда, где шутка, где шутка всерьез».

(Джеймс Крюс. «Мой прадедушка, герои и я»¹)

В истории семьи Гуркиных не имелось ничего примечательного. Это было самое обыкновенное семейство москвичей во втором поколении, предки которых еще до войны перебрались в столицу откуда-то с берегов Белого моря, и с тех пор жили там, позабыв о своей пресловутой «малой родине» и почти ничего зная о своих северных родственниках. Лишь два-три раза в год: на Новый год, Первомай и дни рождения Николай Гуркин обменивался открытками со своей одинокой и бездетной двоюродной бабушкой, Евдокией Степановной, жившей в каком-то тамошнем селе под названием Ильинское. Кем была и как выглядела эта женщина – он не знал. Потому что никогда ее не видел. Даже на фотографиях. Евдокия Степановна отчего-то никогда не присылала им своих фотокарточек… Возможно, она была похожа на покойного деда Николая, который приходился ей братом-близнецом. Что до ее почерка, по которому, как говорят, можно определить характер и даже внешность человека…то почерк у нее был самый обыкновенный – крупный, аккуратный, с немного неровными контурами букв, как нередко пишут старые люди. Неудивительно, что для Николая Гуркина эта женщина не представляла никакого интереса… Равно, как и его северные предки. За исключением, разве что, одного. Ибо этот человек был героем.

Коля Гуркин узнал об этом вскоре после того, как пошел в школу. Близилась очередная годовщина Октябрьской революции, когда, по традиции, первоклассников принимали в октябрята. В преддверии сего торжества им задали прочитать что-нибудь о революционерах или героях гражданской войны. Усевшись на кухне, рядом с хлопочущей по хозяйству мамой, Коля читал вслух взятую в библиотеке книжку про Чапаева. И очень удивился, когда мать вдруг прервала его и сказала:

-А ты знаешь, что твой прадедушка тоже был героем гражданской войны?

Эта новость стала для Коли полной неожиданностью.

-А что он такого сделал? – немного невпопад спросил он.

-Он воевал с белыми. – ответила мама. – И погиб, освобождая город Михайловск² от интервентов.

Увы, больше она не знала о нем ничего. За исключением лишь его имени – Степан Гуркин. Ибо внуком оного героя был ее покойный муж. А он, как в свое время и его отец, отчего-то предпочитал не распространяться о подвигах своего северного предка… Что до Коли, то ему вполне хватило рассказанного мамой, дабы проникнуться сознанием важности собственной персоны: как-никак, не у каждого мальчика имеется прадедушка-герой! Он даже несколько раз упомянул об этом в школьных сочинениях на тему «Мой любимый герой», неизменно прибавляя при этом, что хотел бы стать похожим на своего прадеда, отдавшего жизнь за правое дело… Но спустя несколько лет в стране началась перестройка. После чего выяснилось, что многие из «героев былых времен» на самом деле являлись вовсе не героями, а злодеями и преступниками. А многие из них просто были забыты. Так стоит ли удивляться тому, что и Николай Гуркин вскоре позабыл о своем героическом прадедушке? Ведь теперь герои гражданской войны оказались не в чести…

Однако мертвые имеют свойство иногда «не ко времени и некстати» вспоминаться живым. Вот и Степан Гуркин вдруг негаданно-нежданно напомнил о себе забывчивому правнуку.

***

Впрочем, это произошло, как говорится, без всякой мистики. Без зловещих «гробовых видений» и пророческих снов, коими изобилуют романы и фильмы. Просто в один прекрасный день Николай Гуркин получил от своей двоюродной бабушки-северянки не привычную поздравительную открытку, а письмо. Это уже само по себе было странным: никогда прежде Евдокия Степановна не писала ему писем. Однако, когда он принялся читать загадочное послание, то удивился еще больше. Старуха настоятельно просила Николая приехать к ней. Причем, чем быстрее, тем лучше. По словам Евдокии Степановны, она была неизлечимо больна, и перед смертью хотела бы повидать своего двоюродного внука и наследника. И передать ему все то ценное, что у нее есть.

Вообще-то, Николай совершенно не хотел никуда ехать. Особенно за тридевять земель куда-то на Север, который он, столичный житель, представлял этаким медвежьим углом, дремучей глухоманью, лишенной самых элементарных удобств, без которых горожанин уже не мыслит себе жизни. Однако отказаться от заманчивой перспективы получить бабкино наследство мог только последний дурак. А Николай Гуркин считал себя человеком умным и практичным. Вдобавок, он вот-вот должен пойти в отпуск, и был волен либо торчать в Москве, либо поехать куда угодно. В таком случае что мешало ему выполнить просьбу Евдокии Степановны? Он всего лишь потеряет немного времени – вряд ли тяжелобольная старуха заживется слишком долго. Зато взамен получит целый дом в деревне, который наверняка можно выгодно продать. Вдобавок, ему достанутся и ценности Евдокии Степановны. Наверняка, упоминая о них, она имела в виду свои сбережения… Что ж, по такому случаю он готов съездить не только на Север, но и на край света! Как говорится – выгода прежде всего!

Мог ли он знать, какое наследство ожидает его на родине предков!

***

Разумеется, прежде чем отправиться в далекий и незнаемый путь, Николай справился с картами. Не с гадальными, которые, если верить известной песне, сулят лишь «дорогу дальнюю, казенный дом», а с самыми обыкновенными географическими. Ведь он весьма смутно представлял, где обитает Евдокия Степановна… Оказалось, что село Ильинское, откуда приходили письма от нее - вовсе не такая глухомань, как сперва показалось Николаю. Потому что совсем рядом от него, километрах в пятидесяти, находился областной центр, город Михайловск. Мало того – и деревня, и город стояли на берегу одной и той же большой реки Двины, впадающей в Белое море. Это открытие успокоило Николая – значит, он сможет без особого труда добраться до Ильинского. Равно и вернуться домой.

С этой мыслью Гуркин и отправился в путь. В тайной надежде, что ему не придется долго ухаживать за умирающей старухой и совсем скоро он снова окажется в родной и привычной Москве.

***

Однако по приезде в Михайловск его ожидало весьма неприятное открытие: теплоход до Ильинского по будним дням ходил только дважды в день: рано утром и в пять вечера. На утренний рейс он уже не успел. А до вечернего требовалось ждать почти семь часов. Чтобы убить время, Николай отправился осматривать город.

За полтора часа он обошел весь центр Михайловска. Однако не узрел ничего примечательного и интересного для себя. Пресловутый областной центр оказался довольно убогим провинциальным городком, смотревшимся по сравнению с Москвой, как деревенская девка-сарафанница рядом с лощеной горожанкой. Пожалуй, самой характерной его особенностью было обилие памятников. Они попадались буквально на каждом шагу. Памятники Ломоносову, Петру Первому, Юрию Гагарину, жертвам интервенции, Петру и Февронии Муромским, а также каким-то морякам, чьи имена не говорили Николаю Гуркину, не блиставшему знанием родной истории, ровным счетом ничего. А в одном месте, у самой реки, и вовсе виднелся пустой постамент, на коем значилось, что здесь вскоре будет установлен монумент некоему северному революционеру… Однако, похоже, полуразрушенному от времени пьедесталу уже не суждено было дожить до водворения на нем обещанного памятника…

У самой пристани на высоком гранитном постаменте громоздилось весьма примечательное сооружение из бронзы: возле длинноствольной пушки высился некто в кожанке и фуражке. Грудь его крест-накрест была перевязана пулеметными лентами, а на поясе висела кобура. Правой рукой он указывал куда-то вверх. Рядом с ним, внимательно глядя по направлению указующей десницы, стояло двое бородачей в тулупах и шапках-ушанках, с ружьями за спиной. На постаменте имелась табличка: «Освободителям города Михайловска от белогвардейцев и иностранных интервентов». Возможно, Николай Гуркин преспокойно прошел бы мимо сего памятника, если бы не две причины. Дело в том, что, несмотря на свою монументальность, сооружение выглядело весьма комично. У человека в кожанке был столь глубокомысленный вид, словно сейчас он говорил своим бородатым товарищам: «гляньте-ка, братцы, паровоз летит!» А те, как последние простаки, доверчиво пялились на небо в надежде узреть там обещанный летящий паровоз…

Но самым главным было не это. Николай Гуркин вдруг вспомнил рассказ матери о своем прадедушке-герое, погибшем при освобождении Михайловска. Интересно, что бы он сказал, если бы смог увидеть сей монумент? Разинул бы рот от удивления? Или в сердцах плюнул и поспешил пройти мимо? И вообще, кем все-таки был его прадедушка-герой? Почему-то Николаю Гуркину вдруг очень захотелось узнать об этом…

Заметив поблизости вывеску книжного магазина, он отправился туда в надежде отыскать что-нибудь об истории Михайловска времен гражданской войны. Однако не смог отыскать ничего подходящего. Вернее, нашел только книжку под названием «Север белый». Об интервентах и белогвардейцах в ней было написано весьма подробно. А вот о красных упомянуто лишь «постольку-поскольку». Что ж, как говорится, новое время – новые песни…

Но тут Николай заприметил в дальнем углу магазина букинистический отдел. Он направился туда – и вскоре обнаружил на одной из полок изданную в 1960 году тоненькую потрепанную брошюрку с красной обложкой, под названием «Север революционный». Это был сборник биографий северных революционеров и героев гражданской войны. Книжица стоила смехотворную сумму – всего десять рублей. Пролистав ее, Николай обнаружил целую главу, посвященную своему прадеду, Степану Гуркину. Вот так находка! Теперь правнук героя наконец-то мог удовлетворить свое любопытство и узнать, какими такими подвигами прославился его прадедушка. А заодно и скоротать время до вечернего рейса теплохода до Ильинского.

Не без труда отыскав в близлежащем парке целую и довольно чистую скамейку, Николай погрузился в чтение.

***

За полчаса он прочел жизнеописание своего героического прадедушки, озаглавленное «С попутным ветром». В нем повествовалось, как мальчик Степка Гуркин из северного села Никольского, потеряв отца и мать, сызмальства был вынужден батрачить на старосту, лавочника и попа, получая за свой труд жалкие гроши. А, когда подрос, вместе со старшим товарищем Максимом Пахомовым отправился на заработки в Михайловск. Там, на лесопильном заводе Фогельсона, Степан стал читать революционные книги и листовки, а потом – и распространять их. Спустя несколько месяцев после поступления на завод он уже шел с красным флагом во главе первомайской рабочей демонстрации, распевая «Интернационал». И, разумеется, на другой же день после этого был уволен. Около года Степан промыкался в поисках работы в городе, однако так и не смог ее найти: юношу отовсюду увольняли, как политически неблагонадежного. Поэтому ему пришлось вернуться в Никольское и снова гнуть спину на сельских богатеев до тех пор, пока 21 мая 1920 г. в село не прибыл большевистский отряд комиссара Ефима Вендельбаума, шедший освобождать Михайловск от белогвардейцев и интервентов. Степан, горя желанием служить революции, вступил в него добровольцем. Однако на другой день после того, как отряд Вендельбаума, или «красная эскадра»³, как его называли в народе, покинул Ильинское, он был наголову разгромлен интервентами на подступах к Михайловску. Надо сказать, что автор книги описывал гибель оной эскадры настолько красочно и подробно, словно сам присутствовал при этом событии:

«…Вокруг со свистом проносились пули и снаряды. С берега Двины иноземные захватчики в упор расстреливали отважных красных бойцов. С каждым разом их становилось все меньше и меньше. Однако оставшиеся в живых тут же занимали место убитых собратьев.

-Товарищи! – из последних сил выкрикнул истекающий кровью комиссар Вендельбаум, поднимая над головой пробитое пулями красное знамя. – Пусть мы погибнем! Но дело революции победит! Умрем, но не сдадимся врагам! «Это есть наш последний…»

-«…и решительный бой!» - подхватил Степан Гуркин песню, бездыханное тело своего командира и выпавшее из его руки революционное знамя.

Под пение «Интернационала» «красная эскадра» медленно погрузилась в свинцовые воды Двины… Так погиб Степан Гуркин, храбро и беззаветно боровшийся за счастье родного народа. Однако герои не забываются. Жизнь и героическая борьба Степана Гуркина являются прекрасным примером для нашей молодежи, наших современников – строителей коммунизма. И правое дело, за которое отдал жизнь юный северянин, теперь продолжают люди нового поколения. Вечная слава героям!»

Николай разочарованно захлопнул книжку. Выходит, весь подвиг Степана Гуркина состоял в том, что он погиб вместе с пресловутой «красной эскадрой»… Честно говоря, он ожидал от своего предка чего-то более героического… Впрочем, разве это так важно? Его прадед – герой. И теперь он наконец-то узнал, в чем состоял его подвиг.

Увы, правнуку героя было невдомек, что он не знает о прадедушкиных деяниях ровным счетом ничего!

***

В пять вечера уставший от хождения по городу Николай Гуркин наконец-то сел на теплоход и отправился по Двине на родину предков, в Ильинское. Оказалось, что путь туда занимал около часа. От города до Ильинского теплоход приставал к берегу четыре раза. Самая первая из остановок носила странное название: «Гиблое». Неудивительно, что Николай поинтересовался у попутчицы, невысокой полной женщины средних лет, державшей на коленях корзину с выглядывавшим оттуда пушистым трехцветным котом, отчего эта местность так зовется.

-А кто ее знает! – отмахнулась та. – Наверное, оттого, что здесь болот много. Куда не пойдешь – везде болота. Одно слово: гиблое место…

-И вовсе не потому. – вмешался в разговор пожилой мужчина интеллигентного вида в старомодном поношенном пиджаке, на миг оторвавшись от газеты. – Здесь, молодой человек, во время гражданской войны белые потопили пароход с красноармейцами. Вернее, целую эскадру. Вот с тех пор это место и прозвали: Гиблое. Только теперь об этом мало кто помнит. Совсем наш народ свою историю забыл. А зря. История многому научить может…

Николай с любопытством смотрел на проплывавшие мимо высокие берега, поросшие высоким кустарником. Выходит, его прадед погиб именно здесь?

Тут, по закону жанра, требовалось бы погрузить героя в скорбь о славном предке. Или в глубокомысленные размышления о превратностях судеб народов и держав, а также о том, почему люди слишком быстро забывают своих героев… Однако Николая Гуркина занимал лишь один вопрос: на каком берегу стояла батарея интервентов, потопивших «красную эскадру»? На правом, более пологом, или на левом, крутом и высоком?

***

Сойдя на берег, Николай растерянно осмотрелся вокруг. Потому что совершенно не представлял, куда идти дальше. На всякий случай он вынул из кармана смятый конверт с последним письмом Евдокии Степановны. В обратном адресе была указана какая-то улица Юбилейная, дом 6. Вот только вопрос: «где эта улица, где этот дом»?

-А где тут у вас улица Юбилейная? – окликнул Николай стоявшую на пристани женщину на вид примерно одних с ним лет.

Та внимательно посмотрела на него.

-А Вы к кому приехали? – осведомилась она.

-Мне надо на Юбилейную, дом шесть. – нехотя ответил правнук героя, которого до глубины души возмутило любопытство деревенской бабы. Чего ей стоит просто объяснить ему, как пройти на эту злосчастную Юбилейную улицу? Так нет же! Вместо этого она устраивает ему самый настоящий допрос. Хотя какое ей дело до того, к кому он приехал?

-Так Вы к Евдокии Степановне? – догадалась незнакомка и ее круглое, добродушное лицо подернулось грустью. – Ее уже десять дней, как похоронили… А Вы, наверное, ее московский родственник, да?

Еще миг, и Николай наверняка высказал бы этой навязчивой особе все, что он о ней думает. Впрочем, и покойная Евдокия Степановна тоже хороша. Это же надо было разболтать на все село о своей московской родне! Что у нее, больше не имелось, чем хвалиться перед соседками? И вот теперь, благодаря болтливой старухе, ему не будет прохода от любопытных. Наверняка всем захочется поглазеть на редкую залетную птицу – столичного жителя. Зачем его только понесло в это злосчастное Ильинское?

-Видите ли, тетя Дуся рассказывала мне о Вас. – пояснила женщина, похоже, догадавшись, о чем сейчас думает Николай. – Она Вас так ждала, так ждала! Ой, простите, что же это я? Пойдемте, я Вас к ней отведу. Ведь ключи-то у меня…

Николай не мог понять, что она имеет в виду. Разве Евдокию Степановну до сих пор не похоронили? Не может быть! Или эта странная болтливая особа собирается на ночь глядя вести его на кладбище? И вообще, кто она такая?

Однако ему не оставалось ничего другого, как идти за незнакомкой. Ведь ключи от бабкиного дома находились у нее…

***

…Снаружи дом Евдокии Степановны был самой обыкновенной деревенской избой. Хотя весьма большой и крепкой на вид. Такой дом и впрямь мог стоить немалых денег. Выходит, он все-таки не зря приехал в Ильинское… Интересно, каков этот дом внутри?

Первое, что узрел Николай Гуркин, переступив порог теперь уже своего дома, был образ Богородицы, висевший в углу кухни справа от входа. Надо сказать, что до сего дня правнук героя видел подобное лишь, смотря по телевизору какой-нибудь фильм про русскую старину. А вот наяву - впервые. Поскольку ни в их доме, ни в домах у его друзей, таких же деловых и практичных людей, как он сам, не водилось икон. Да и откуда им было взяться, если его покойный отец был так же далек от веры в Бога, как земля далека от неба! И, если и интересовался чем-нибудь, то исключительно материальными проблемами. Подстать ему была и мать Николая. А его дедушка, сын героического Степана Гуркина и брат-близнец покойной Евдокии Степановны, по рассказам родителей, являлся убежденным, мало того, воинствующим атеистом. Так что, если у них в доме иногда и упоминали о Боге, то исключительно как о некоем существе, вымышленном нашими темными и невежественными предками, на Которого, может, и стоит надеяться. Но главное – не плошать самим, и помнить: честностью сыт не будешь, а у кого денежка ведется, тому хорошо живется. Неудивительно, что сейчас при виде иконы правнук героя прежде всего задался вопросом: сколько же она может стоить?

-Постельное белье – в спальне, в комоде. – голос незнакомки некстати прервал его размышления о возможной цене бабкиной иконы. – Плита – вот она, в углу. Холодильник работает. Только его надо включить. Видите ли, мне тут пришлось немного прибрать: вымыть все, разморозить холодильник… Чай, сахар, крупы – в кухонном шкафу. Магазин находится на соседней улице. Как выйдете из дома, то пройдите немного вперед, до того места, где бревна лежат, и сверните направо. Там увидите светло-зеленый дом и на нем вывеску «Грин». Вот это и есть наш магазин. Колодец через два дома. Хотя, давайте я Вам воды принесу…

-Не надо, я сам. – отказался правнук героя. Однако вовсе не из пресловутого джентльменства. Ему просто хотелось как можно скорее выпроводить прочь эту слишком любопытную и говорливую особу. И сразу же приступить к осмотру имущества Евдокии Степановны. Все-таки зря он тянул с отъездом в Ильинское. В итоге же опоздал. Старуха успела умереть до его приезда. Кто теперь скажет ему, куда она могла припрятать деньги и ценности? Придется искать их самому. Если, конечно…

От одной мысли об этом по спине Николая пробежал неприятный холодок. А вдруг женщина, которая привела его сюда, уже успела не только прибрать в доме, но и порыться в бабкиных вещах? Ведь не случайно же она знает, где находятся постельное белье и продукты… Оставалось надеяться лишь на то, что она не сумела найти и присвоить себе деньги Евдокии Степановны. Ведь старики обычно прячут свои сбережения так надежно, что подчас потом и сами не могут их отыскать… Но, если надо, он перевернет вверх дном весь дом, но отыщет их!

Да, вскоре Николая и впрямь ожидали находки. Причем такие, о которых он не мог и помыслить…

***

Оставшись один, Гуркин прежде всего запер входную дверь на засов. После чего внимательно осмотрел кухню. Честно говоря, он ожидал встретить в доме деревенской старухи грязь и убожество. Русскую печку, керосинку, обшарпанную старую мебель, разъевшихся тараканов, совершающих променад по замызганным стенам… Однако кухня Евдокии Степановны выглядела совсем не так, как он ее себе представлял. Да, шкаф и стол и впрямь были не новыми, но смотрелись весьма добротно. А вокруг царили чистота и порядок. Белые занавески на окнах, клетчатая клеенка на столе. На стене, над столом – репродукция какой-то картины: посредине широкой, можно сказать, необъятной, реки – зеленый остров с маленькой церковкой… Но, что оказалось для Николая полнейшей неожиданностью, так это наличие в доме холодильника и электроплиты. А он-то маялся раздумьями, как ему, отродясь не имевшему дела с печками и дровяными плитами, придется готовить себе еду? Что ж, тем лучше. Теперь можно перейти к осмотру комнат…

Но тут в дверь кто-то постучал. Николай замер посреди кухни в тайной надежде, что незваный гость постоит-постоит на крыльце, да и уберется прочь, решив, будто в доме никого нет. Однако стук повторился.

-Кто там? – недовольно спросил Гуркин.

-Это я. – послышался в ответ знакомый женский голос. – Я тут Вам молока принесла. И шанежек³. Сегодня утром пекла. А то Вы, наверное, проголодались с дороги-то.

Несмотря на то, что Николаю меньше всего на свете хотелось видеть навязчивую особу, стоявшую по ту сторону двери, она явилась весьма кстати: как в свое время говаривал Винни-Пух, пора было подкрепиться. Опять же, за едой еще требовалось сходить в магазин. А тут она, так сказать, сама пожаловала к нему.

Николай открыл дверь, забрал у женщины банку с молоком и теплую миску, покрытую тарелкой, из-под которой доносился весьма аппетитный запах, и буркнул «спасибо». Казалось бы, после этого гостье следовало удалиться восвояси. Однако она продолжала стоять у крыльца, словно чего-то ожидая.

-Вам посуду вернуть? – догадался правнук героя.

-Нет. – женщина замялась. – Просто я завтра около полудня собираюсь к Евдокии Степановне. Вы не хотите сходить к ней со мной?

Николай не сразу сообразил, что речь идет о походе не в гости, а на кладбище. Экая блажь – говорить о покойнице, словно о живом человеке! Или в деревнях так принято? А может, у этой женщины просто проблемы с головой? Уж больно странно она себя ведет. «Вы, наверное, проголодались с дороги….» Какое ей дело до этого? Нет, она явно ненормальна. Или… или просто пытается приударить за ним. Точно! Как же он сразу не догадался! Тогда понятно, почему эта особа так заботится о нем… Она явно одинока и ищет себе мужа. И тут в село вдруг приезжает горожанин, да вдобавок – москвич! Разве можно упустить столь выгодный шанс выйти замуж? Да, все женщины, которых он знал, включая его бывшую жену, искали лишь своей выгоды… Впрочем, кто ее не ищет? Но он здесь не ради того, чтобы заводить роман с деревенской бабой. Он приехал за обещанным наследством. Что до кладбища, то, пожалуй, он наведается на могилу Евдокии Степановны. Но позже. Как говорится, дело прежде всего. А мертвые могут и подождать. Да и вообще - им все равно, посещают живые их могилы или нет…

-Нет. – вслух завершил свои размышления Гуркин. – Я схожу туда. Но в следующий раз. Кстати, а где ее похоронили?

-Возле храма. – тихо промолвила женщина, явно опечаленная его ответом. – Евдокия Степановна хотела, чтобы ее положили рядом с дедом и матерью. Я все так и сделала, как она просила. Как подойдете к церкви, так справа от входа в нее и будет ее могила. А на ней – деревянный Крест…

По правде сказать, сейчас Гуркина гораздо больше заботило то, что за время их разговора шаньги успеют остыть и потеряют вкус. Впрочем, опасения его были напрасны: объяснив Николаю, как найти могилу Евдокии Степановны, женщина попрощалась и ушла прочь. Так что он наконец-то смог приступить к дегустации ее стряпни.

Шаньги оказались на редкость вкусными и сытными. Расправившись с ними и залпом выпив молоко, правнук героя с новыми силами продолжил поиски бабкиного наследства.

***

Комната, с которой он их начал, представляла собой подобие гостиной. Она была просторной и светлой. Посередине ее красовался стол с выгнутыми ножками, а на нем – старинные часы в деревянном футляре. Рядом лежали очки, словно забытые ненадолго отлучившейся куда-то хозяйкой… Справа от стола стоял диван, застеленный полосатым шерстяным паласом. А вот слева… Слева находился большой застекленный шкаф, набитый книгами. В основном – русской классикой. Причем это было отнюдь не «собрание золоченых переплетов», предназначенное для украшения интерьера. Вид этих книг свидетельствовал о том, что они не раз читались и перечитывались. И опять Николай изумился – зачем деревенская старуха держала у себя столько книг? Кому сейчас, в эру компьютеров и телевизоров, нужна вся эта макулатура? Кстати, а где же телевизор?

Гуркин огляделся по сторонам. Но так и не обнаружил пресловутого ящика с голубым экраном, перед которым он привык коротать одиночество у себя дома. Зато заметил в правом углу комнаты икону в большой раме, украшенной позолоченными виноградными листьями и гроздьями. Наверняка очень старую. Он подошел поближе, чтобы разглядеть потемневшее от времени изображение. На иконе был нарисован полунагой Человек в накинутом на плечи красном плаще. Руки Его были связаны, а на голове виднелся венец из колючих веток. При виде Его Николаю стало не по себе. Ибо ему показалось: этот Человек смотрит на него с укором…

Впрочем, Николай Гуркин тут же успокоил себя: это всего лишь обман зрения. И не удивительно – ведь он так устал с дороги… Пожалуй, ему пора ложиться спать. Поиски наследства подождут до завтра. Наутро он продолжит их с новым силами. Ведь, как говорится, утро вечера мудренее. А пока нужно хорошенько отдохнуть.

Николай решил обосноваться на ночлег в гостиной. Однако прежде нужно было найти постельное белье. Кажется, женщина, которая привела его сюда, упоминала о каком-то комоде в спальне… Значит, в доме есть еще одна комната. Вот только где она? Выйдя в коридорчик, отделявший гостиную от кухни, Николай заметил сбоку плотно прикрытую дверь. Он толкнул ее, и оказался в небольшой комнате с плотно зашторенными окнами. В полумраке Гуркин разглядел аккуратно заправленную металлическую кровать и письменный стол, на котором виднелись не то какие-то бумаги, не то книги. Впрочем, куда больше его интересовал комод в углу. Отыскав в верхнем ящике стопку чистого постельного белья, правнук героя взял пододеяльник, наволочку и простынь, застелил диван, и, на всякий случай проверив, хорошо ли заперта входная дверь, улегся почивать.

Казалось бы, после столь богатого на впечатления дня Гуркин должен был спать, как убитый. Однако, то ли из-за того, что этих впечатлений оказалось слишком много, то ли просто «по авторскому хотению», вместо этого ему приснился странный, можно сказать, кошмарный, сон. Темной, безлунной и беззвездной ночью он стоял на пороге какой-то церкви. Дверь была открыта, так что Николай видел мерцание свечей внутри и слышал пение хора. И в какой-то миг вдруг осознал: храм открыт не случайно. Там ждут его. Действительно, на пороге вдруг показался высокий пожилой священник в красном облачении, а за ним – две женщины, по виду: мать и дочь. Все они приветливо улыбались Гуркину, словно давно знакомому или близкому человеку. Священник протянул к нему руку, словно приглашая войти. Но тут из темноты за спиной у Николая кто-то хрипло крикнул:

-Да брось ты их! Лучше иди ко мне! Чай, мы с тобой родня! Ты мой наследник!

Николай обернулся. За его спиной, нагло ухмыляясь, стоял какой-то парень, одетый, как рабочий из тех книжек про революционеров, что он читал в детстве. Уже в следующий миг Гуркин с ужасом разглядел его лицо…вернее, череп с зияющими провалами пустых глазниц… И отшатнулся. Но мертвец уже схватил его за плечо и поволок за собой в темноту:

-Что, не признал родственничка? – хрипел он в лицо сомлевшему от ужаса Николаю. - А ведь мы с тобой оченно даже похожи. А, правнучек?

И тут сон прервался.

***

Гуркин проснулся в холодном поту и испуганно огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Лишь на столе мерно отсчитывали время заведенные им вчера вечером старинные часы. А в окна уже заглядывало восходящее солнце. Начиналось утро нового дня.

Промаявшись около получаса в тщетных попытках снова заснуть, правнук героя решил продолжить поиски бабкиных сбережений. Впрочем, перед этим он совершил поход за водой, который увенчался успехом, несмотря на то, что Николай с непривычки едва не утопил в колодце одно из ведер Евдокии Степановны. И, порывшись в кухонном шкафу, отыскал там чай, сахар и даже открытую банку растворимого кофе. Однако Гуркина вовсе не прельщала перспектива ограничить свой завтрак одной подслащенной водичкой. Поэтому он решил посетить местный сельмаг и купить там съестного. Вспомнив, что говорила вчерашняя гостья о местонахождении магазина, он вышел на улицу, и отправился в указанном ею направлении, подгоняемый неприятным ощущением пустоты в желудке. Груду бревен, сваленных возле пепелища на месте сгоревшего дома, он нашел без труда. Теперь следовало повернуть направо. Сделав это, Гуркин оказался на другой, более широкой улице. И сразу заметил ярко-зеленый сельмаг с заморским названием. Но на дверях «Грина» висел увесистый замок.

Увы, он пришел слишком рано: до открытия магазина оставался почти час. Немного поразмыслив, Николай, под яростный брех собак за заборами, пошел вдоль по улице. Он шел совершенно бесцельно, как говорится, куда глаза глядят и ноги несут.

И совершенно не представляя себе, куда именно он придет и что увидит.

***

Дойдя до конца улицы, Гуркин увидел перед собой деревянную церковь. Вернее, развалины оной. Почерневшие от времени бревенчатые стены с содранной обшивкой, зияющие просветы окон с ржавыми решетками, провалившуюся крышу, полуразрушенную башенку колокольни над входом… А вокруг – ряды крестов и памятников. Выходит, он, сам того не желая, пришел на местное кладбище! Что ж, в таком случае можно и посетить бабкину могилу. Как-никак, родня…

По колено утопая в высокой траве, Николай зашагал к церкви. Он помнил, что Евдокия Степановна похоронена справа от входа в нее. Действительно, вскоре Гуркин уже стоял перед свежевыструганным деревянным крестом, на котором имелась табличка с надписью: «Гуркина Евдокия Степановна». Ниже стояли две даты, обозначавшие начало и конец земной жизни усопшей. К подножию креста была прислонена фотография в пластмассовой рамке. Николай взглянул на нее – и не поверил своим глазам. Ибо представлял свою двоюродную бабку глубокой старухой с лицом, покрытым морщинами, беззубой, подслеповатой, в старомодном затрапезе и с платком на голове. А с фотографии на него смотрела интеллигентная седовласая дама в строгом темном платье с кружевным воротником. И все-таки это была именно она - Евдокия Степановна Гуркина. Его двоюродная бабушка по отцу, которой он не видал никогда. И о которой не знал ровным счетом ничего…

Справа и слева от ее могилы высились два массивных черных гранитных памятника, увенчанных крестами. На одном из них значилось: «Гуркина Мария Яковлевна. 1903-1950 гг.» А на другом: «Священник Иаков Иванович Попов. 1875 - 21 мая 1920 г.»

Разумеется, Николай помнил, как странная женщина, докучавшая ему весь вчерашний вечер, упоминала, что Евдокию Степановну, по ее просьбе, похоронили рядом с дедом и матерью. Выходит, ее дедушка, иначе говоря, его прапрадед, был священником? А героический Степан Гуркин был женат на поповне? Красноармеец и одновременно зять попа? Не может быть!

И вот еще что: почему на памятнике священнику так подробно указана дата его смерти? Мало того: если верить сей дате, отец Иаков Попов умер за день до гибели «красной эскадры» Вендельбаума и своего зятя… Случайное совпадение? Или между этими двумя смертями существует какая-то связь?..

***

Однако раздумья Гуркина на сей счет были прерваны неприятным посасыванием под ложечкой: пустой желудок правнука героя все настойчивей требовал пищи насущной… Вторичный поход в сельмаг увенчался успехом, и после плотного завтрака Николай возобновил поиски наследства Евдокии Степановны. Причем на сей раз начал с той комнаты, куда он вчера заглянул лишь мельком: с ее, не то кабинета, не то спальни. Ибо не без оснований предполагал: если бабкины ценности не украдены, то они находятся именно там.

На сей раз первое, что он заметил, переступив порог обиталища Евдокии Степановны, была не висевшая в углу икона, а старинная фотография красивого темноволосого священника средних лет, сидевшего в резном деревянном кресле. Он был одет в рясу из какого-то поблескивающего на свету материала – не то шелка, не то атласа. И держал на руках кудрявую круглолицую девочку в белом платьице с пышными оборками, которая испуганно таращилась в объектив фотоаппарата, прижимая к себе куклу. Рядом, опершись рукой о спинку кресла, стояла высокая худощавая женщина в светлой кофте с пышными рукавами и черной юбке, судя по всему, его жена. Фотография эта была вставлена в темную деревянную рамку и висела над письменным столом Евдокии Семеновны. Едва взглянув на нее, Гуркин узнал священника. Он уже видел его…сегодня ночью, в своем кошмарном сне. Что ж, в таком случае, вполне объяснимо, почему так произошло. Войдя вчера вечером в комнату за постельным бельем, он мельком увидел эту фотографию. В итоге ему приснился изображенный на ней священник… Однако что за женщины стояли рядом с ним на пороге церкви? Гуркин не мог отделаться от мысли – их лица ему знакомы. Мало того: жена священника с фотографии была похожа на них. Но все-таки он видел во сне не ее… Тогда кого же? Хотя не все ли равно? В конце концов, он здесь не для того, чтобы пялиться на фотографии давно умерших людей, о которых он не знает ровным счетом ничего. Его цель – найти ценности Евдокии Степановны. Остальное не важно.

Гуркин присел возле стола и выдвинул один из ящиков. Там лежала объемистая папка с документами. Просмотрев их, Николай впервые узнал, что его двоюродная бабушка была учительницей. Всю жизнь она проработала в Ильинской сельской школе, причем долгое время являлась ее директрисой, одновременно преподавая литературу. Теперь было понятно, отчего она держала у себя столько книг… И почему на фотографии, виденной им на кладбище, у нее был такой интеллигентный вид. Но все-таки: где же ее ценности?

Держа в руках папку, Николай бегло просматривал документы, надеясь отыскать среди них бабкину сберкнижку. Диплом, трудовая книжка, удостоверение заслуженного учителя Российской Федерации, свидетельство о смерти Гуркиной Марии Яковлевны… И вдруг увидел странную, по виду старинную, бумагу, на которой значилось «Брачный обыск». Из нее явствовало, что 15 мая 1920 г. в приходском Ильинском храме села Ильинского были обвенчаны Степан Васильевич Гуркин и Мария Иаковлевна Попова. Ниже стояла подпись некоего священника Анфима Сурова, совершившего Таинство Венчания.

Теперь Николай Гуркин окончательно убедился: его прадед Степан и впрямь был женат на поповне. Вот документ, который подтверждает это. Выходит, среди его предков есть не только герой гражданской войны, но и священник по имени Яков Попов? И именно он изображен на старинной фотографии, хранившейся у Евдокии Степановны. Что до девочки, сидящей у него на коленях, то это его дочь Мария. Мать Евдокии Степановны и его деда по отцу Николая Гуркина. Стало быть, ему она приходится прабабушкой. Хотя фотограф запечатлел оную в столь нежном возрасте, что, живи она сейчас, Николай мог бы сойти за ее отца, если даже не за дедушку…

Однако в это время мысли правнука героя приняли другой оборот: сельский священник наверняка не был бедняком. Вон какая богатая на нем ряса! Наверняка, она стоила немалых денег. А крест на груди… интересно, из чего он сделан? Из серебра или из золота? Да и жену с дочкой он тоже одевал неплохо… Так неужели у его внучки не сохранилось что-то из дедовских ценностей?

Словно в подтверждение этому, в папке обнаружился небольшой пожелтевший от времени конверт, где лежали тонкое золотое колечко с красным камешком и крестик с протершимся от времени ушком. На обороте его была выгравирована дата: «1887 г.». Ободренный первой находкой, Николай отложил папку с бумагами и с удвоенной энергией принялся перерывать содержимое бабкиного стола…

…В результате этих раскопок он обнаружил коробочку с лежащим внутри знаком заслуженного учителя, альбом с фотографиями, на обложке которого была прикреплена мельхиоровая табличка с выгравированным на ней поздравлением: «Уважаемой Евдокии Степановне в день юбилея от коллектива Ильинской школы», сломанную резную брошь из кости в виде птичьего пера, и еще одну, палехскую, с девушкой в старинной русской одежде, державшей в руке диковинный, алый, как пламя, цветок. А в придачу – потрепанную записную книжку без обложки, исписанную крупным, корявым почерком. Любопытства ради Николай открыл ее, пробежал глазами первую страницу… После чего улегся со своей находкой на диване в гостиной и погрузился в чтение. Как-никак, не каждому человеку случается найти дневник собственного прадедушки!

А ведь прадед Николая Гуркина, чей дневник он нашел в бабкином столе, был еще и героем, отдавшим жизнь за правое дело революции!

***

Как уже упоминалось выше, дневник Степана Гуркина представлял собой потрепанную, замызганную записную книжку. Вернее, обрывок оной. Ибо, помимо обложки, у нее отсутствовала и часть страниц. Кто и почему выдрал их, как говорится, с мясом, и когда это было сделано – являлось теперь уже неразрешимой тайной. Поэтому Николаю пришлось начинать чтение откровений прадедушки-героя с первой сохранившейся страницы:

«…да, от такой жизни впору волком завыть. Эх, а как хорошо было в Михайловске! С каждой получки – то в кабак на Базарную площадь, то к Кларкиным девкам – не житье, разлюли-малина! Одно слово – город! Да, бывали дни веселые, бывали, да прошли… И дернула же меня нелегкая тогда пойти бастовать вместе со всеми! Говорили – испугается жмот Фогельсон, зарплату прибавит… А он вместо этого всех нас взял, и выгнал взашей. Потом куда только не совался – как узнают, что меня с лесозавода уволили, так сразу расчет дают. Мол, нам забастовщики не нужны. Вот и приходится теперь торчать дома и с хлеба на квас перебиваться. А как иначе! Последний раз деньги в руках держал, когда меня староста нанял огород вскопать. Да и то – разве это деньги! Только и хватило, что один раз напиться… Как там в песне поется: «у сокола крылья связаны и пути ему все заказаны». Эх, кабы сила!

Кажется, пароход из города пришел. Ишь, как мальчишки под окном раскричались: «пароход, пароход»! Эка невидаль! Наверное, это «Святогор» из Михайловска. Пойти что ли, поглядеть, чего он там привез? Хотя не все ли равно, что? Все равно, денег нет!

7 мая. Вот так дела! Пахал Макар огороды, да попал в воеводы! Прихожу на пристань, а там уже народ толпится: пароход из города встречают. И староста, Алипий Григорьевич, тут, и кабатчик Евграф Кузьмич с двумя работниками: как-никак, ему с каждым пароходом из города водку привозят. Бабы тоже: куда без них! И поп, отец Яков, тоже пришел, вместе со своей дочкой Машкой. Эх, хороша девка! Мне б такую! Только отец Яков ее пуще глаза бережет… И, говорят, уже жениха ей в городе приискал, из семинаристов. Так что видит око, да зуб неймет…

А пароход все ближе и ближе подходит. Смотрю я – вроде, «Святогор», а вроде как и другой какой-то. И флаг на нем черный, и название другое – «Термидор»⁵, и спереди и сзади на нем пулеметы стоят, а возле них - вооруженные люди. Что за гости такие к нам пожаловали? Вот подвалил этот «Термидор» к причалу, сбросили они сходни и спрыгнул на берег какой-то человечек невысокого роста, в фуражке и кожанке, с кобурой на поясе. Наверное, у них самый главный. Взмахнул рукой, да как закричит во всю глотку:

-Товагищи! Мы пришли дать вам свободу!

А голос у него хоть и громкий, да тонкий и визгливый, прямо, как у бабы. И слова выговаривает как-то странно, словно не по-русски. Народ молчит, пялится на него во все глаза. Только один хромой дед Аким решился голос подать:

-А ты, мил человек, кто такой будешь? Мужик али баба?

Мы все так и обмерли. А этот, в кожанке, так глазами сверкнул, что, не будь дед Аким подслеповат, он бы со страху окочурился. И закричал еще громче:

-Я – Дога Г-гадзецкая, комиссаг боевого отгяда имени товагища Магата! Мы явились освободить вас от эксплуататогов!

Это надо же: баба, а корчит из себя мужика! Хотя оно и понятно: кто такое страшилище замуж возьмет? Смерть, и та, наверное, краше будет… Вот эта Дора… дура… и борется, вернее, бесится. А что ей еще делать?

Тут дед Аким опять полез с расспросами:

-А кто такие эти экс…ис…плутаторы?

-Это тиганы и угнетатели! (Ну и горластая же баба эта Дора! Это надо же при таком росточке этакий голосище иметь!) Товагищи! Вливайтесь в наши гяды богцов за свободу! Отныне тот, кто был ничем, станет всем! Свегнем могучей гукою гнет вековой навсегда! Да здгавствует г-геволюция!

Вот оно что! Выходит, у нас теперь новая власть… И, кто к ней примкнет, тот жить будет всласть… Что ж, это по мне. Пожалуй, вольюсь-ка я в их ряды…

Да только отец Яков меня опередил. Вышел вперед, повернулся к нам да как крикнет:

-Не слушайте, чада, этих смутьянов! Не доведут они вас до добра! Помяните мое слово – не доведут!

-Взять его! - огрызнулась Дора. Тут ее люди к попу подбежали, да поволокли к сараю, что на берегу стоял. По народу ропот пошел…

Тут я баб растолкал, шагнул к ней и говорю:

-Возьмите меня к себе! Я тоже хочу бороться против тиранов!

А она мне в ответ:

-Именем геволюции назначаю тебя здешним комиссагом.

Ну что, разве я не правильно сделал, что влился в эти самые ихние ряды? Кто я раньше был? Степка-шалопай. А теперь я комиссар Степан Гуркин! Был ничем, а стал всем!

В тот же день мы всех здешних тиранов и ис…экс-плататоров под замок посадили. К попу для компании. Старосту, кабатчика, а в придачу – деда Акима. На всякий случай. Чтобы лишнего не спрашивал. И порешили потом судить их всех революционным судом. А я женился революционным браком на поповской дочке, Машке. Ну, ясное дело, силой взял… А что такого? Теперь я комиссар, чего хочу, то и делаю. Моя воля, моя власть!

9 мая. Эх, весело было веселье, да тяжело похмелье! Эта Дора со своими у нас в Ильинском весь день пробыла. И такую революцию они учинили, что хоть святых выноси. Кабак и лавку вчистую разграбили, да и в дома побогаче заглянули, а, что понравилось, с собой прихватили. Поди не отдай – попадешь под замок, как тиран и эксплуататор, а то и пулю в лоб схлопочешь… Под конец же так перепились, что стали песни горланить про то, как «деспот пирует в роскошном дворце, тревогу вином заливая», да только того не ведает, что над ним уже вздымается рука роковая… На все село слышно было, а Дору-комиссаршу - слышнее всех! Ну, я им тоже, как мог, подпевал. Как говорится, к волкам попал – по-волчьи вой и с ними волчьи песни пой… А наутро «Термидор» вверх по реке ушел. Товарищ Дора сказала: идем освобождать жителей Михайловской губернии от тиранов и эксплуататоров. Я было поверил. Однако на другой день мимо нашего села английский военный корабль прошел. Экая силища! Только вот к чему бы господ инглишменов в наши края понесло? Да, пока я на этот счет мозгами раскидывал, один из наших мужиков меня опередил:

-Братцы! Так он же за тем «Помидором» гонится! Ох, и всыплют же они им – мало не покажется!

-Поделом ворам и мука! – поддакивают другие. – Ишь, освободители выискались! Отец Яков-то прав оказался: нет от них ничего хорошего! Смута одна!

-Только кабы нам англичане потом не припомнили, что мы их тут у себя привечали… - робко проблеял кто-то. – Может, пока не поздно, выпустим батюшку и прочих? Авось они, если что случится, о нас перед англичанами словечко замолвят…

-Это дело! – соглашаются мужики. - Только мы еще умней сделаем: попа, лавочника и старосту выпустим, а вместо них этого комиссара голоштанного под замок посадим. А, как нагрянут к нам на обратном пути англичане, им его и выдадим. Вот, мол, отдаем вам самого главного смутьяна, делайте с ним, что хотите. Только нас не троньте.

…И вот теперь сижу я под замком, жду, когда они меня англичанам выдадут. Эх, пропала твоя головушка, Степка Гуркин! Зачем я только связался с теми смутьянами?

15 мая. Поутру к нам англичане нагрянули. Так наши их всем селом встречали. Кабатчик со старостой хлеб-соль ихнему самому главному поднесли. Поп с дьячком и певчими им навстречу с иконами да хоругвями вышел. Я это все в щелку видел, из того сарая, куда они меня посадили. Потом вынесли они со своего корабля убитых – человек семь. Да, видать, досталось им от Доры на орехи… Англичанин что-то нашему попу через переводчика сказал и даже рукой помахал, как в храме кадилом машут. А тот головой кивнул пошел к церкви. За ним убитых понесли. Похоже, отца Якова попросили их отпеть, а он и согласился. Значит, задержатся у нас англичане. Все! Конец мне пришел!

Я даже со страху Богу молиться стал…отродясь так не маливался… Господи, помоги! Только бы они меня не убили! Господи, помилуй!

Тут-то они за мной и явились, и потащили к этому ихнему самому главному. Смотрю, стоит такой костлявый старик в английской форме. Глаза у него злющие-презлющие, губы поджаты, как у старой девки. Как увидел он меня, так аж побагровел от злости. А потом закричал:

-Ты есть ред⁶ комиссар? Отвечайт, сволочь! Сейчас мы будем тебя расстреляйт!

Стою я перед ним ни жив, ни мертв… Даже молиться со страху позабыл… Вдруг слышу голос отца Якова:

-Господин полковник, да какой он комиссар? Шалопай он, и все тут. Да еще и придурковат малость. Вот по молодости да глупости и связался со смутьянами. Сам, поди, не понимал, что делал. Вдобавок, зять он мне. Правда, не такого мужа я своей дочери хотел, да, коли уж Господь так судил, нужно его грех венцом покрыть. Собирался я в соседнее село за священником послать, а его до той поры велел в сарае запереть, чтоб не сбежал. Господин полковник, ради Бога, простите Вы его, дурака! А я уж за него ручаюсь…

Рядом с англичанином переводчик стоял, и все это ему по-ихнему повторил. И, как закончил, полковник ухмыльнулся и заговорил что-то в ответ. А переводчик отцу Якову его слова по-нашему пересказал:

-Ладно! Раз ты, священник, за него просишь да за него ручаешься, так и быть, на первый раз прощаю! Только, чтобы впредь ему с красными якшаться неповадно было – после венчания всыпать ему хорошенько! За одного битого дурака двух небитых дают…кажется, так у вас говорят?

Англичане, кто с ним был, аж со смеху покатились. А дальше не помню, что было. Очнулся уже на дворе, когда меня водой окатили… А они стоят надо мной и хохочут…

20 мая. Вы думали, меня так просто убить? Только иногда мертвые воскресают, чтобы мстить живым! Вот и я, Степан Гуркин, тоже вернулся! Чтобы отомстить и за то венчание, и за ту порку перед всем селом! Нас много – целая эскадра! И у нас уже не пулеметы, а пушки! А ведет нас сам товарищ Вендельбаум!

…Я набрел на них после того, как бежал из Ильинского. Не помню, сколько я шел…кажется, несколько дней…то лесами, то берегом. Пока не увидел, как по Двине мне навстречу плывет «Термидор». За ним несколько буксиров тянут баржу с пушками. А вокруг них снуют какие-то люди. Я замахал руками и закричал…и полетел куда-то вниз, в темноту.

Сколько я без памяти лежал – не знаю. Только вдруг слышу чей-то голос:

-Похоже, это англичане его так отделали! Вот бедолага-то!

Открываю глаза, смотрю, надо мной стоят двое. Только совсем незнакомые. Вроде, на «Термидоре» таких не было… Один молодой, рыжий, и лицо все веснушками усыпано. Похоже, из деревенских. Другой, постарше, чернявый, горбоносый, в круглых очках. А глаза у него узкие и злые, как у того англичанина…нет, пожалуй, даже злее будут. Уставился он на меня и спрашивает:

-Ты кто такой? Как зовут?

-Комиссар села Ильинского. – отвечаю. – А звать меня Степан Гуркин.

Они переглянулись. Видимо, решили, что я вру или умом повредился.

-Комиссар, говоришь? – ехидно спрашивает чернявый. - И кто ж, позволь спросить, тебя комиссаром назначил? А?

-Товарищ Дора. – говорю. – Они у нас в селе революцию устроили…

-Ишь ты! – усмехнулся чернявый. – Успела-таки эта дура дел наделать, пока мы ее не шлепнули… Так уж не к ней ли ты шел, товарищ комиссар? А то, смотри, можем тебя к ней отправить…так сказать, в штаб генерала Духонина⁷… Не желаешь?

Вот оно что! Выходит, убегал я от волка, да нарвался на медведя. Только одно и остается…

-Нет. – отвечаю. – Я не к ней, а к вам шел. Хочу вместе с вами англичан бить. И всех, кого вы велите. Хоть отца, хоть мать родную – никого не пожалею!

Похоже, мои слова чернявому по нраву пришлись. И говорит он мне:

-Что ж, Степан Гуркин. Нам такие как ты нужны. Принимаю тебя в свой отряд. Отныне ты – красный боец революции, наш товарищ и собрат!

Ох, слава Богу, уцелел! А то уж боялся – убьет меня этот чернявый… Когда же он ушел, спрашиваю я рыжего парня:

-Кто это такой был? Ну тот, что со мной говорил?

А он отвечает:

-Это сам товарищ Ефим Вендельбаум, командир эскадры «Меч революции».

И вот уже второй день я вместе с ними плыву по Двине. Мы идем на Михайловск. Так приказал товарищ Вендельбаум. Завтра утром мы будем в Ильинском.

Хорошо вы тогда смеялись надо мной, дорогие землячки! Да только последний смех лучше первого. То-то я завтра посмеюсь, когда вы заплачете!

21 мая. Мы заняли Ильинское без боя: англичане уже ушли в Михайловск. Для острастки товарищ Вендельбаум велел дать по селу пару залпов: избу Семена-кузнеца в щепки разнесло… Когда же мы высадились на берег, то первым делом арестовали старосту, лавочника, а заодно деда Акима, чтобы лишнего не спрашивал. Да еще с десяток мужиков, тех, что тогда хотели меня англичанам выдать. Я не забыл никого… Потом их расстреляли перед всем селом, как пособников интервентов. Один упал было, да вскочил и ну бежать! Второй раз выстрелили – вроде, попали. Смотрим, а он зашевелился, стонет, ползти пытается… Ишь ты, сволочь, какой живучий! Тогда товарищ Вендельбаум не спеша подошел к нему и выстрелил в голову… Отбегался, вражина!

Что до отца Якова, то сперва мы его не нашли. Машка, дочь его, сказала, будто уехал он в соседнее село. Даже, когда товарищ Вендельбаум ей наган ко лбу приставил, то же твердила, пока не упала замертво. Да мы ей все равно не поверили. Перерыли весь дом и на повети под сеном нашли-таки попа. Вернее, это я его нашел и наших позвал. От нас не спрячешься!

-Что ж ты, тестюшка, от нас хорониться вздумал? – спрашиваю я его. – А англичан с иконами встречал… Или они тебе дороже, чем родня?

А он мне в ответ:

-Был ты, Степка, дураком, дураком и остался! Видно правду говорят: дурака лишь могила исправит… Прости тебя Господь!

Повели мы попа на допрос к товарищу Вендельбауму.

-Ты убитых интервентов с иконами встречал и их убитых отпевал? – спрашивает его комиссар.

-Да. – отвечает отец Яков. – Встречал я их с иконами ради того, что они наш край от вас, крамольников и смутьянов, защищают. А отпеть убитых англичан меня их полковник попросил. Потому что сделать это было некому…

-Тебя тоже никто не отпоет! – вскинулся товарищ Вендельбаум. – Эй! Отвести попа туда, где его дружков-интервентов закопали, и расстрелять! Что, поп? Поди, страшно умирать-то? Тогда откажись от своего Бога. Все равно Он тебя от смерти не спасет. Может, тогда я тебя в живых и оставлю…

-Нет. – только и вымолвил отец Яков. – Не откажусь.

Как услышал это комиссар, так аж побагровел от ярости.

-Уведите его! – закричал. И повели мы отца Якова на кладбище, туда, где возле церкви убитых англичан похоронили.

Наши его не сразу убили. Первый раз нарочно мимо стреляли. Думали, поп пощады просить станет или бежать попытается. Вот потеха-то будет, когда его на бегу пристрелят! Только он стоит, не шелохнется, сам бледный, как смерть, лишь губы шевелятся. Похоже, молится. Второй раз выстрелили – опять мимо. А потом третий раз – наповал. Не спасли попа его молитвы!

После того мы в церковь вошли. Товарищ Вендельбаум сразу к Царским Вратам направился, распахнул их пинком, вошел в алтарь и сбросил с Престола все, что на нем было. А сам уселся на него и кричит:

- Эй, тащите сюда вино и поповские тряпки! Сейчас мы тут свою красную обедню устроим!⁸

Бросились они в ризницу, вытащили облачения отца Якова. Товарищ Вендельбаум красную фелонь на себя напялил, а остальное на пол побросал. Потом велел принести ему Чашу⁹ и церковное вино. И первым сам выпил, а потом другим дал. А, как все захмелели, принялись иконы со стен срывать, да швырять их об пол – ни одной не оставили! Кто-то из Евангелия страницу вырвал, свернул цигарку и закурил… Рыжий парень ковшичек серебряный себе в карман сунул. Потом на себя поповскую скуфейку напялил и пустился вприсядку. Пляшет, а сам частушку горланит:

«У попа была кадила, семь пудов угля спалила!

Поп кадилой часто машет, попадья вприсядку пляшет!»

Вслед за ним и другие в пляс пошли. Только я стою, ни жив, ни мертв. Потому что кажется мне: на Престоле вместо товарища Вендельбаума кто-то другой сидит, черный, страшный…с нами Крестная сила! Поднял я руку, чтобы перекреститься… и тут он как закричит:

-Ты что там делаешь? А ну, иди сюда!

Подхожу я, а он ухмыляется и мне Чашу протягивает:

-Пей! Да чтоб до дна!

Смотрю я, а в Чаше - кровь. Страшно мне стало. Отдернул я руку…А он мне кричит:

-А ну пей! Не то пристрелю!

Зажмурил я глаза и залпом осушил Чашу. Думал, не быть мне после этого живу… Ведь из этой Чаши отец Яков нас причащал… Только ничего не случилось. Гром не грянул, земля не разверзлась. Да и в Чаше не кровь оказалась, а вино. Сладкое вино, крепкое. А товарищ Вендельбаум зубы ощерил и снова мне в Чашу вина наливает. Теперь уже я сам за ней руку протянул. А потом пустился плясать вместе со всеми…

Эх, пить будем, и гулять будем, а смерть придет, так помирать будем! Гуляй, братва, пока жива! Двух смертей не бывать, а одной не миновать!

23 мая. Здесь нам больше нечего делать. Село обезлюдело. Все, кого мы не успели расстрелять, не то куда-то попрятались, не то бежали в лес. Вчера, обыскивая дома, мы нашли только одну старуху. Она назвала нас убийцами и кричала, что скоро всех нас перебьют англичане. Мы заткнули ей рот пулей. Откаркалась, старая ворона!

Завтра утром мы уходим из Ильинского. Впереди - Михайловск. Что, господа англичане? Поди, не ждете гостей? Каковы-то вам наши гостинцы покажутся?»

Здесь записи обрывались. Однако Николай Гуркин уже знал - на следующий день у места, впоследствии прозванного Гиблым, интервенты потопили «красную эскадру». Хотя теперь он был уверен – его прадед умер отнюдь не такой геройской смертью, как о том повествовалось в книжке про революционный Север… Как говорится, каково житье, такова и смерть...

Впрочем, какое ему дело до этого? Он приехал сюда за бабкиными ценностями. Так где же они? Или для покойной Евдокии Ивановны ценностью являлись не деньги, а старые фотографии предков и их дневники?

И тут Николаю вдруг вспомнился его вчерашний кошмарный сон, в котором он стоял на границе между светом и тьмой. По одну сторону ее был священник, расстрелянный богоборцами. По другую - один из его убийц. Два человека, чьим потомком и наследником он являлся. И оба они звали его к себе… Так с кем же он? С отцом Иаковом? Или со Степаном Гуркиным?

***

Раздумья Николая прервал осторожный стук в дверь. На сей раз он не стал изображать конспиратора и сразу же открыл дверь. Хотя сразу догадался, кто стоит на пороге… Возможно, явись она утром, Гуркин предпочел бы затаиться и выждать, когда незваная гостья уберется восвояси. Но сейчас он был почти рад ее приходу. Ибо хотел лишь одного – забыться. Пожалуй, он даже немного поговорит с ней. Эта особа наверняка большая любительница почесать языком. Ее болтовня развлечет его. Вернее, вернет к действительности. Мало ли кем были его предки? Сейчас другое время. И жизнь тоже изменилась. Ему одинаково чужды и этот до смешного добродетельный священник, спасший своего будущего убийцу, и мнимый герой, который на самом деле был трусом и подлецом. Так почему же он обязан выбирать между ними?

На сей раз женщина (Николай поймал себя на мысли о том, что до сих пор не удосужился узнать, как ее зовут!) держала в руках не миску, а эмалированную кастрюльку.

-Добрый день! А я вот Вам рыбки принесла. Только поджарила. Свеженькой. Сегодня утром муж наловил.

Этого Гуркин ожидал меньше всего. А он-то думал, что эта женщина одинока! И увивается за ним в надежде заполучить его себе в мужья. Выходит, она замужем! Впрочем, разве это что-то меняет? Наверняка ее супруг – какой-нибудь местный безработный алкоголик, который напивается каждый раз, когда ему удается разжиться деньгами, а потом колотит ее и детей… А ей хочется совсем другого – ласки, любви, счастья. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Наверняка эта особа тоже ищет своего. Как все…

-Он только что с моря вернулся. – похоже, женщине доставляло радость рассказывать о своем муже. – Спасибо тете Дусе – это она мне его сосватала. Говорит: не смотри, Вера, что он – не красавец. С лица не воду пить. Зато сердце у него доброе. И руки золотые. Так что будешь ты за ним красоваться, как за каменной стеной. Мудрая она была, тетя Дуся! Как же я ей благодарна за этот совет! Сколько уже лет вместе живем – и слова грубого он мне не сказал. И Дусеньку с Ваней так любит…

Правнук героя был настолько изумлен открытием, сделанным минуту назад, что не сразу понял - женщина говорит о его двоюродной бабушке. Странное дело – для него, ближайшего родственника покойной, она всегда была всего лишь Евдокией Степановной, сестрой-близнецом его покойного деда. Он никогда не ощущал своего родства с ней. Разве что после ее последнего письма, когда умирающая старуха объявила его своим наследником. А эта чужая женщина говорит о ней, словно о родном человеке. Но почему?

-Так Вы хорошо знали Евдокию Степановну? – спросил он, сознавая всю нелепость своего вопроса. Ведь его двоюродная бабушка вряд ли доверила бы ключи от своего дома постороннему человеку. Значит, эта Вера была ее близкой знакомой...

-А как же? – вопросом на вопрос ответила женщина, удивленно подняв на него глаза. – Да кто у нас ее тут не знал? Мы же все у нее учились – и я, и мои родители. А мне она еще и крестной матерью была.

-Она что, сильно в Бога верила? – полюбопытствовал Гуркин.

-Да. – улыбающееся лицо Веры сразу стало серьезным. - Дедушка-то ведь у тети Дуси священником был. И во время гражданской войны его красные расстреляли за то, что от Бога не отрекся. Оттого-то у них в семье все такие набожные – и тетя Дуся, и ее мать, Мария Яковлевна. Ну, которая дочерью священника была…

-А про отца своего она что-нибудь рассказывала? – настаивал правнук героя.

-Нет. – ответила Вера. – Знаю только, что его во время гражданской войны интервенты убили. Вроде даже, книжка о нем какая-то есть. Только тетя Дуся отчего-то не любила о нем вспоминать. Она всегда говорила: «о мертвых – либо хорошо, либо ничего». Только ее саму у нас вся деревня добрым словом поминает…

И тут Николай наконец-то решился задать вопрос, который уже второй день не давал ему покоя:

-А скажите, у вашей крестной были какие-нибудь ценности? Ну, деньги, например…

-Да разве деньги - это ценность? – переспросила Вера. – Помню, тетя Дуся говорила: деньгами души не выкупишь. Они у нее никогда не держались: попросит кто – даст, и назад не потребует. Добрая она была, тетя Дуся. И меня, бывало, учила: помни, Вера, жизнь дана на добрые дела. Жить – Богу служить… Ой, да что же это я Вас забалтываю? Рыбка-то остынет! Покушайте наших сижков… А мне домой пора.

Однако Николаю было не до сижков. Выходит, напрасно он искал бабкины деньги и драгоценности! Их просто-напросто нет. Евдокия Степановна жила совсем другими ценностями. И их не продать, не обратить в деньги… Их можно либо принять, либо отвергнуть. И только.

Окажись Евдокия Степановна жива, бурного объяснения было бы не миновать. Но она спала вечным сном на сельском кладбище, рядом с матерью и дедом-священником… Недолго думая, правнук героя выбежал на улицу и торопливо зашагал туда. Пусть покойница и не услышит его, сейчас он выскажет ей все, что он думает о ней и об ее ценностях. А завтра с утренним рейсом теплохода уедет в Михайловск, а затем – домой, в Москву. И больше никогда не вернется в эти края. Пропадай все пропадом!

…Когда он дошел до кладбища, солнце уже склонилось к закату. А возле полуразрушенной церкви на фоне пламенеющего неба виднелись три темных силуэта с перекладинами, так похожими на распростертые руки… И Николаю показалось, что это отец Иаков Попов со своими дочерью и внучкой встречают его, своего долгожданного потомка и наследника. Он замер, не решаясь шагнуть к ним. Как тогда, во сне…

-Ты мой наследник! Мы ведь с тобой оченно даже похожи… – вдруг вспомнились Гуркину слова его прадедушки-героя…

Николай содрогнулся. А потом, что было сил, побежал к крестам, озаренным светом заходящего солнца….

ДРАМА В СОСНОВКЕ

Нина Сергеевна уже входила в свой подъезд, когда в ее сумке вдруг заиграл мобильный телефон. Как видно, кому-то из бывших пациентов Нины срочно понадобилась ее помощь. Вот только ей совершенно не хотелось после работы давать кому-либо медицинские консультации по телефону. Да еще и прямо на лестнице с битком набитой продуктами сумкой в руках. Оставалось лишь уповать на то, что больной в конце концов поймет: Нина сейчас занята, и прекратит попытки дозвониться до нее. Однако пока она поднималась на третий этаж, рылась в карманах, разыскивая ключ, входила в квартиру и рылась среди коробок и пакетов в поисках телефона, он с завидным упорством продолжал наяривать развеселую новогоднюю песенку «Джингл Беллз». Раздраженная такой настойчивостью, Нина Сергеевна открыла крышку мобильника, намереваясь объяснить навязчивому незнакомцу, что сейчас у нее неотложные дела, а потому ему лучше перезвонить ей позднее…но уже в следующий миг ее лицо озарилось улыбкой. Ведь ей звонил отец Александр, ее бывший коллега, в свое время ставший, так сказать, из врача телесного врачом духовным. То есть, священником. Теперь он служил на дальнем сельском приходе и наведывался в город лишь изредка. Зато уж тогда непременно навещал Нину Сергеевну. Как видно, и на сей раз он звонил, чтобы предупредить ее о своем скором приезде. И даже не обиделся, что она так долго не отвечала ему…

Однако Нина поспешила с выводами. Не успела она сказать о. Александру, что будет очень рада видеть его у себя в гостях, как из телефона послышалось:

-Нина Сергеевна, Вы не смогли бы завтра приехать ко мне? Тут я такую интересную историю узнал… Прямо-таки таинственную историю… Так как – Вы приедете? Тогда я буду ждать Вас на станции…

Надо сказать, что всевозможные тайны и загадочные истории были давней страстью Нины Сергеевны. И хотя всю неделю она мечтала о том, как в предстоящую субботу наконец-то отоспится всласть, любопытство все-таки взяло верх над усталостью. И она ответила священнику:

-Хорошо, батюшка. Завтра утром я приеду. Благословите. До свидания.

Спустя несколько часов Нина Сергеевна уже стояла на вокзале в очереди за билетами. А потом всю ночь тряслась в холодном полупустом вагоне, отчаянно пытаясь хоть ненадолго забыться сном. И запоздало проклиная собственное любопытство. Понесло же ее, как говорится, за тридевять земель ради какой-то там «интересной истории»! Гораздо разумнее было бы сначала выяснить у священника, что именно он имеет в виду. Наверняка пресловутая тайна в действительности существовала лишь в пылком воображении отца Александра. Или же была какой-то местной байкой, ради которой не стоило жертвовать выходными. С этой мыслью под самое утро Нина наконец-то задремала.

***

Отец Александр, как обещал, поджидал ее возле вокзала. И, едва Нина уселась в его машину, приступил к рассказу:

-Видите ли, Нина Сергеевна, я хочу попросить Вас разобраться в одной загадочной истории. Начну издалека. Недавно в Сосновке…это километрах в сорока от того места, где я служу, только южней, умер священник, отец Иоанн. И вот Владыка Дионисий поручил мне временно окормлять тамошний приход. Конечно, я и раньше слышал, что в первой половине шестидесятых годов там вроде бы убили некоего старого батюшку. Но, когда впервые приехал туда и услышал эту историю в подробностях, она мне странной показалась. Оттого-то я и решил позвонить Вам. Просто подумал: один ум – хорошо, а два – лучше. Конечно, я мог Вам все это и по телефону рассказать. Да только опять же: лучше один раз самому увидеть, чем сто раз услышать. Вот оттого я так и хотел, чтобы Вы приехали. Потому что, еще раз говорю: история эта какая-то загадочная. Вот давайте-ка, пока мы едем в Сосновку, я Вам ее и расскажу:

***

…-В 1946 году на Н-скую кафедру был назначен епископ Леонид. Человек уже преклонных лет, из вдовых протоиереев, проведший лет десять в лагерях, где лишился он здоровья и левого глаза, да только крепкой веры и пламенной ревности о Господе все-таки не утратил. Как раз при нем и был заново открыт Никольский храм в селе Сосновке, что пустовал с начала двадцатых годов, после ареста и расстрела его настоятеля, отца Доримедонта Петропавловского. А священником туда был назначен отец Михаил Герасимов, в прошлом служивший где-то в центре России, и в середине двадцатых годов высланный на Север вместе со своей матушкой Таисией Ивановной. Когда же отец Михаил отбыл свой срок, то не стал возвращаться на родину, а остался в Н-ске, устроившись работать возчиком в хозяйстве по уборке города. Так прожил он до тех пор, пока Владыка Леонид, с которым они вместе пребывали «во узах и горьких работах», не отыскал своего сослужителя и сострадальца и не предложил ему место настоятеля в одном из городских храмов. Да только тот от сей чести отказался, а вместо этого ради старой дружбы попросил епископа послать его в дальнюю Сосновку. В тех местах кругом сосновые леса, воздух чистый, здоровый, можно сказать, целительный. А его матушка, Таисия Ивановна, была слаба здоровьем, в последнее же время и вовсе кровью кашляла. Вот и надеялся отец Михаил, что там она поправится. Да только человек предполагает, а Господь располагает: спустя полгода, как переехали Герасимовы в Сосновку, отошла матушка Таисия туда, где нет ни болезни, ни печали, ни воздыхания, но жизнь бесконечная… Тогда Владыка Леонид предложил отцу Михаилу вернуться в город, да тот опять отказался. Чтобы не расставаться со своей матушкой, теперь уже почивающей вечным сном за алтарем Никольского храма.

-Мы, - говорит, - всю жизнь не разлучались. Так не разлучит нас и мать сыра земля. Вместе мы век прожили – вместе нам и в земле лежать.

Вот так и остались отец Михаил с сыном Василием в Сосновке. Если бы не Вася, то нелегко бы священнику пришлось: прихожан в Никольском храме было, как говорится, раз-два и обчелся. Да сын отцу во всем помогал: и по хозяйству, и в храме пел, да читал, да кадило подавал... Лишь незадолго до смерти о. Михаила приехал в Сосновку молодой дьякон, отец Виктор. Потому что стал старый священник здоровьем сдавать – вот новый епископ, Владыка Никодим, и прислал ему помощника. А вскоре, в феврале 1964 г., под утро, Василий обнаружил отца Михаила мертвым в его келье…

-Убитым? – переспросила Нина Сергеевна. – Вы же сказали, что он был убит?

-Я не оговорился. – произнес отец Александр. – Просто, мне кажется, будет точнее сказать: «был найден мертвым». Хотя старые прихожане Никольского храма, которые рассказывали мне эту историю, единогласно заявляют, что отец Михаил был убит. Причем никем иным, как собственным сыном Василием. Будто бы парень влюбился в некую девушку-комсомолку, дочь местного партийного активиста, и хотел на ней жениться. А отец Михаил был наотрез против брака своего сына с безбожницей. Тогда девушка подговорила Василия убить отца, и даже дала ему для этого охотничье ружье своего папаши-коммуниста. Вот из него-то он и застрелил отца Михаила. А потом почему-то побежал к дьякону и сельскому фельдшеру, умоляя спасти батюшку… Что до пресловутого ружья, то потом отец Виктор будто бы нашел его в келье отца Михаила и изобличил убийц… Ну как, Нина Сергеевна? Не правда ли, все это очень странно?

-Что ж тут странного? – усомнилась Нина. – По-моему, все просто и понятно. Мне даже где-то доводилось читать подобное. Не то рассказ, не то поэму. Правда там, вроде бы, у священника вместо сына была дочь. И в конце концов тоже кто-то кого-то застрелил…

-То-то и оно, коллега. – улыбнулся священник. – Когда я впервые услышал рассказ об убийстве отца Михаила, как раз это стихотворение мне и вспомнилось. Я читал его давно, поэтому не помню имени автора, и не ручаюсь за точность пересказа. Кажется, речь в нем шла о том, как юноша-комсомолец полюбил дочь священника. А ее отец, узнав об этом, застрелил влюбленных… Возможно, не будь эти истории так схожи между собой, я бы не усомнился в достоверности рассказа об убийстве отца Михаила. Но я не верю, что он был убит. Тем более, собственным сыном.

-Но почему? – недоумевала Нина. – Разве, защищая свою любовь, человек не может пойти на преступление?

-Может. – признался отец Александр. – Вот только странно, почему Василий, убив отца, не попытался скрыться? Напротив, он сразу же побежал за помощью в село. Вряд ли убийца повел бы себя так. Кстати, первым, к кому он явился, был отец Виктор. Мало того – если отец Михаил и впрямь был застрелен Василием, почему его сразу же не задержали? Почему тогда никто не заподозрил убийства? Это могло быть лишь в одном случае…

-Тогда кто же мог убить отца Михаила? – перебила его Нина Сергеевна. – Может, кто из деревенских? Или… или… - она осеклась, не решаясь произнести еще одно имя.

-Нет, этого не могло быть. – уверенно произнес отец Александр. – В ту ночь отец Виктор был достаточно далеко от места, где обнаружили мертвого отца Михаила… Видите ли, Нина Сергеевна, Никольский храм находится не в самой Сосновке, а на отшибе, посреди местного кладбища. А вокруг него – сосновый лес. Место там глухое, безлюдное. Скоро Вы сами в этом убедитесь… Так вот, отец Михаил с сыном жили при храме, в пристройке, состоявшей из одной комнаты и кухни. В комнате священник устроил себе келью, а Василий ютился в кухне и спал там на печке. Что до отца Виктора, то он жил самой Сосновке, в доме одной певчей. Оттуда до Никольского храма около получаса ходьбы: летом – пешком, а зимой – на лыжах. Вот так он и ходил: полчаса на службу, полчаса – со службы. Да и как иначе? Ведь пристройка-то была маленькой: и двоим тесно, не то, что троим… Вдобавок, старые прихожане говорили мне, будто отец Михаил терпеть не мог молодого дьякона: считал, будто тот против него козни строит… Хотя отец Виктор относился к отцу Михаилу по-сыновнему почтительно. И всегда с большой теплотой отзывался о нем. Нет, он явно не имел никакого отношения к его смерти. Правда, есть еще несколько загадочных обстоятельств…

-Каких? – полюбопытствовала Нина.

-Прежде всего, то, что почти сразу же после похорон отца Михаила его сын уехал из Сосновки. Кстати сказать, не один, а с местной девушкой-комсомолкой. Причем так поспешно, что их отъезд походил на бегство. Мало того – с тех пор он никогда не приезжал в Сосновку. Почему? Загадка, да и только… И вот еще что. Со слов Василия известно, что накануне своей смерти отец Михаил не ложился спать. Свет в его келье горел всю ночь. Отец Михаил так и не успел погасить его… Странно, не правда ли?

-И что же тут странного? – спросила Нина Сергеевна. – Мало ли чем мог быть занят священник? Может, он читал правило перед Литургией...

-Не скажите, Нина Сергеевна, – ответил отец Александр. – Известно, что на столе о. Михаила нашли письменные принадлежности. Перо валялось на полу. Похоже, перед смертью он что-то писал. Вот только что именно – неизвестно. Прихожане рассказывают, будто это было письмо в органы местной власти, в котором отец Михаил обличал богоборцев-гонителей, собиравшихся закрыть Никольский храм, и грозил им за это небесными карами. И будто бы его украл Василий после того, как застрелил отца. Однако опять вопрос – правда ли это? Между прочим, тогда никто не заинтересовался пропавшими бумагами. Видимо, как раз потому, что в ту пору никто не заподозрил убийства. И о пропавших бумагах вспомнили лишь после того, как пошла молва, будто отец Михаил был убит…

-А что отец Виктор? – поинтересовалась Нина Сергеевна. – Он-то знал правду… Почему он с самого начала не пресек эти слухи об убийстве?

-Об этом я и не подумал… - признался отец Александр. – А ведь и впрямь странно, что он отчего-то не стремился их опровергнуть. Хотя вполне мог бы сделать это. Ведь, похоже, что Василий, в отличие от отца Михаила, относился к нему доброжелательно. И вполне доверял ему. Иначе он бы не прибежал к нему первому, когда нашел отца мертвым… Но почему же тогда потом он так спешно уехал из Сосновки? Или за это время между ним и о. Виктором что-то произошло? Прямо-таки детектив какой-то… Одна надежда, что Вы сможете разобраться в этой запутанной истории. Ну как, Нина Сергеевна? Вы согласны?

-Благословите, отец Александр! – улыбнулась бывшему коллеге Нина Сергеевна.

***

Тем временем слева от дороги показались одноэтажные деревянные дома, а справа, на горизонте – темно-зеленая полоса деревьев и белая церковь с маленьким серебристым куполом и высокой колокольней, увенчанной остроконечным шпилем. Вокруг нее теснились могильные кресты, выкрашенные голубой краской. Немного поодаль виднелся двухэтажный бревенчатый дом, а рядом с ним – хозяйственные постройки и аккуратные прямоугольники огородов.

-А вот и Никольская церковь. – произнес отец Александр, сворачивая на грунтовую дорогу, ведущую к храму.

Нина Сергеевна хотела было спросить его, кто живет в доме у кладбища. Однако в этот момент из него вышла какая-то женщина в черном. Несколько секунд незнакомка вглядывалась в приближающуюся машину, а потом исчезла в доме. Вслед за тем оттуда выскочило уже четверо женщин, которые выстроились на крыльце, явно поджидая отца Александра. А, едва священник вышел из машины, наперегонки бросились к нему:

-Здравствуйте, батюшка! Как мы рады, что Вы приехали! Простите-благословите! Слава Богу! Вашими святыми молитвами все хорошо!

-Это Нина Сергеевна. – представил отец Александр свою спутницу. – Она врач-невролог и певчая из Н-ской Свято-Лазаревской церкви.

Высокая, полная старуха с суровым лицом, облаченная в монашеский подрясник и выцветший апостольник, с затертыми до блеска четками на запястье, две немолодые женщины и бледная большеглазая девушка в черном, похожие на монастырских послушниц, смиренно склонили головы и попытались изобразить на лицах нечто вроде приветливых улыбок. Но Нина заметила: ее визит насторожил их. Особенно девушку, на лице которой читалось любопытство, смешанное с испугом. Впрочем, за годы врачебной практики Нина научилась скрывать свои чувства. И одарила обитательниц дома на кладбище безмятежной улыбкой.

-Это наша староста, мать Анна, - представил отец Александр старуху в монашеской одежде. –А это – Ольга Ивановна, свечница… Псаломщица Таисия Степановна… Таня, уборщица... Бессменные и верные труженицы Никольского храма. И Мурка тут как тут!

Крупная трехцветная кошка, похожая на разлохмаченную сапожную щетку, громко мурлыча, принялась тереться о ноги отца Александра.

-А ну брысь! – злобно прошипела староста, и испуганная кошка юркнула под крыльцо. – Вот ведь искушение-то! Простите, отченька, она у нас линяет. У Вас весь подрясник в шерсти будет… Наверное, Вы устали с дороги? Может быть, хотите отдохнуть? Или чайку выпить? Мы сейчас мигом все устроим… Благословите!

Она повернулась к Ольге, Таисии и Тане. Те в мгновение ока скрылись в доме.

-Благодарю Вас, матушка. Вы всегда такая заботливая. – улыбнулся отец Александр сразу приосанившейся старухе, и вместе с ней и Ниной Сергеевной вошел в дом. А вслед за ними тенью последовала выбравшаяся из-под крыльца трехцветная кошка…

***

Обещанный старостой «чаек» оказался обильной и сытной трапезой, заставлявшей вспомнить поговорку: «все, что есть в печи – на стол мечи». После нее отец Александр с матерью Анной занялись беседой о хозяйственных делах, а Нина решила немного прогуляться. Благо, летний день выдался теплым и погожим. Она вышла из дома и направилась к Никольскому храму. Помолилась у входа и пошла вдоль южной стены, пока не очутилась за алтарем. Здесь ей сразу же бросились в глаза два высоких, в ее рост, четырехгранных памятника из красноватого, отполированного до блеска гранита, по виду – еще дореволюционных. Подобные ей уже приходилось видеть в городе, возле Свято-Лазаревского храма, давней и бессменной прихожанкой которого она была уже четверть века. Обычно такие монументы во оные времена воздвигали на могилах своих близких купцы и зажиточные горожане. На одном из памятников было высечено: «Таисия Ивановна Герасимова. 1901-1946 гг. Так спи ж в глуши лесов сосновых, подруга дней моих суровых». На другом: «протоиерей Михаил Герасимов. 1898-1964 гг. Принял смерть от руки ближнего своего».

Нина Сергеевна застыла от изумления. Почему на могилах отца Михаила и его матушки стоят дореволюционные надгробия? Кто сделал эту странную надпись на памятнике: «принял смерть от руки ближнего своего»? И кто был этот «ближний», поднявший руку на отца Михаила? Его сын Василий? Или кто-то другой? И почему отец Александр, имея перед глазами столь неоспоримое доказательство того, что отец Михаил был убит, все-таки сомневается в этом?

Раздумья Нины прервал какой-то шорох. Она вздрогнула и обернулась, успев заметить девушку в темной одежде, испуганно шмыгнувшую за угол храма:

-Зачем Вы от меня прячетесь, Таня? Не бойтесь. Как раз Вы-то мне и нужны. Вы не могли бы мне рассказать об отце Михаиле?

Татьяна вышла из своего укрытия и робко подошла к Нине Сергеевне:

-Да где мне?… - дрожащим голоском произнесла она. - Я ведь такая глупая…и крестилась недавно… еще ничего и не знаю… Это матушка Анна, та все знает. Она даже самого отца Михаила в живых застала… Вот она нам про него и рассказывала…

-И что же она Вам рассказала? – полюбопытствовала Нина Сергеевна.

-Ну… - замялась девушка. – Что он был очень строгий батюшка. И богоборцев обличал… А они за это его и убили…

-Грех-то какой! – возмутилась Нина. – Неужели кто-то посмел на священника руку поднять?

-Еще как посмел! – оживилась Татьяна. – Представляете себе, его собственный сын убил! Из-за девки-безбожницы! Приколдовала она его. А потом говорит ему: отрекись от Бога! Он и отрекся. Тогда она ему велит: а теперь поди, убей отца! И ружье ему дала. Он приходит, а тот как раз на молитве стоял. Навел ружье, а выстрелить-то и не может: руки отнялись. Тут он упал на колени и заплакал: прости, батюшка, да только велено мне тебя убить… Вот он кончил молиться и говорит ему: «Бог тебя простит, чадо. Твори волю пославших тебя». И благословил его. Тогда тот выстрелил и убил его.

-Какая Вы прекрасная рассказчица! – похвалила Нина Татьяну, и на бледном лице девушки вспыхнул румянец. – А где это случилось?

-А вот пойдемте, я Вам покажу. – похоже, осмелевшая Таня окончательно вошла в роль гида. – Только сперва в храм войдем… Теперь сюда, направо. Здесь раньше кухня была. А вот, видите, дыра в двери. Вот через нее-то он его и застрелил… А здесь у нас устроена как бы его келья. Это отец Иоанн благословил сделать, чтобы о нем память осталась. Говорил: может быть, еще придет время, Господь и прославит батюшку, как страдальца за Христа… Вот и иконы, перед которыми он молился, и стол, и комод, и чернильница с пером… А хотите, я Вам ружье покажу, из которого его убили? Его отец Виктор нашел и говорит ему: это ты его убил. Тогда он и сбежал… Вот оно, смотрите…

С этими словами Татьяна взяла лежавшее на комоде охотничье ружье и протянула Нине Сергеевне. Надо сказать, что Нине почти не доводилось держать в руках оружия. Кажется, последний раз это было лет двадцать назад, когда, учась на военной кафедре мединститута, она сдавала зачет по стрельбе из подобного ружья. И потому даже смутно помнила его устройство. Вот приклад, вот ствол, а вот затвор… Однако в ружье, которое она сейчас держала в руках, затвора не было!

А из ружья без затвора выстрелить невозможно.

***

Разумеется, Нина Сергеевна понимала: отсутствие в ружье затвора еще не доказывает, что убийства не было. В конце концов, за более чем тридцать лет, прошедшие с момента гибели отца Михаила, он вполне мог куда-то потеряться… Вдобавок, ее почему-то гораздо больше заинтересовали надгробия на могилах четы Герасимовых. Она уже собиралась задать девушке еще один вопрос, как вдруг:

-Ты что тут делаешь? – на пороге мемориальной кельи стояла мать Анна. –Ты где должна быть? Где твое послушание! Двести поклонов!

-Простите-благословите! – испуганно пискнула Татьяна и выскочила из кельи.

-Она тут не при чем, матушка. Это я ее попросила рассказать об отце Михаиле. – вступилась за провинившуюся послушницу Нина Сергеевна.

-Не ее это дело – о нем рассказывать! – проворчала староста. – Тоже мне, нашлась рассказчица: без году неделю назад крестилась! Небось, эта дура Вам наплела невесть чего…

-Что Вы, матушка! – не сдавалась Нина. – Она мне ничего и не рассказала. Вы, говорит, лучше матушку Анну расспросите. Она, мол, еще самого отца Михаила в живых застала…

-Еще бы нет! – подтвердила сразу подобревшая староста. – Как-никак, он был моим крестным. Я у него с матушкой Таисией часто гостила. А мамушка моя, покоенка, при нем в хоре пела. Когда же отец Виктор стал настоятелем, он ее назначил церковной старостой. Он ее очень уважал. Потому-то и благословил, чтобы ее похоронили за алтарем. Не всякому такая великая честь выпадает. Вот пойдемте-ка, покажу Вам ее могилу. Там и для меня место приготовлено…

Действительно, рядом с уже знакомыми Нине гранитными надгробиями отца Михаила и его матушки, за высокой, едва ли не в человеческий рост металлической оградкой, увенчанной по верху острыми шипами, виднелся памятник из мраморной крошки с крестом наверху и табличкой: «Бестужева Мария Федоровна. 1901-1973 гг. Душа ея во благих водворится». Судя по фотографии на памятнике, мать Анна являлась точной копией своей покойной родительницы: то же суровое лицо, сжатые в ниточку губы, подозрительный взгляд из-под нависших бровей. Нетрудно было догадаться, что обе старосты походили друг на друга не только обличьем, но и нравом. И в будущем им предстояло вместе почивать вечным сном за алтарем Никольского храма.

-А скажите, матушка, - полюбопытствовала Нина Сергеевна. – откуда у отца Михаила и его матушки такие замечательные памятники? Похоже, их на заказ делали… Наверное, это прежний настоятель их поставил? Говорят, он очень почитал отца Михаила…

-Нет, это еще сам батюшка Михаил их поставил. - процедила староста, и Нина поняла, что этот разговор ей почему-то крайне неприятен. – Незадолго до того, как это случилось… И надписи сам сочинил. Он прозорливый был, вот и знал, что все так будет…

-Что будет? – как можно более наивно вопросила Нина Сергеевна, не подозревая, к каким последствиям приведет ее любопытство