Христиане и мавры

6 ВСПОМНИТЕ ИСААКА

Лусса слушал меня не перебивая. Мы перешли уже к четвертому чайнику. Али опустил железные решетки на окнах «Синего человека». Потом они с Юсуфом подсели к нам за столик. В ресторане плавал запах мяты.

– Значит, твоя мать так его и спасла, этого американца? Просто кормила грудью, и все? Нет, решительно, нет ничего прекраснее женщины!

Я задумался.

– Нет, на самом деле она спасла его не этим.

По ее мнению, мы все с самого начала ошиблись в диагнозе. Она полагала, что Шериф умирал не от перенесенных страданий; и уж тем более не от прожорливого солитера. Она даже не была уверена, что это уколы Серфинга так подорвали его здоровье… Наркоторговцы, побои, пули, отрава и солитер, все это составляло его повседневную жизнь, этот человек мог вытерпеть и гораздо большие беды. Нет, его изводили угрызения совести. «Он не мог простить себе смерть Манфреда», – объяснила нам мама. «Но кто же, в конце концов, этот Манфред?» – спросила Тереза. «Призрак, поселившийся у него в сознании, – ответила мама, – и намного ужаснее его солитера!»

И мама заключила сделку с Шерифом. Она вызвалась воскресить Манфреда, вот и все. «Я это ему сразу и предложила: другой Манфред за твоего Манфреда, жизнь за жизнь, сделай мне маленького Манфреда, и твой оставит тебя в покое, слово женщины!»

– Так ваш Шериф воскресил Манфреда и слинял? – спросил Лусса с Казаманса. – Так просто, ни «спасибо», ни «до свидания», ничего?

– Нет, почему, он черкнул словечко.

– Что именно?

– «Вспоминайте Исаака».

– «Remember Isaac»? Этого-то я и боялся.

Я поднял глаза на Луссу. Он качал головой, не решаясь поверить только что услышанному.

– Что такое, Лусса?

– Даже боюсь сказать тебе это.

– Лусса…

– Ты мне не поверишь.

– А ты попробуй.

– Я знаю этого парня.

– Какого парня?

– Твоего шерифа, мой мальчик, отца Малыша, я его знаю.

– Ты с ним знаком?

– В общем, я знаю, кто он. Полагаю… хотя это…

Я посмотрел Луссе прямо в глаза, я взял его руки в свои, и я начал вдалбливать ему слова маленькими точными ударами молотка, прибивая точки над «i»…

– Так ты его знаешь или ты его не знаешь? Не валяй дурака, Лусса, вспомни, что Малыш изводит себя голодом… если ты знаешь его отца, приведи его к нам, как можно быстрее… но если ты его не знаешь, если ты только полагаешь… не думаю, чтобы Малыш мог удовлетвориться какими-то предположениями…

Лусса никак не мог решиться; потом он поднялся, все еще раздумывая.

– Ты будешь дома сегодня вечером?

– А где же мне еще быть?

– Ну, жди тогда, я приду.

– И приведешь отца Малыша?

Он отмахнулся и направился к выходу.

Придя домой, я обнаружил, что Малыш стал уже просто прозрачным. Я поставил его перед настольной лампой. Вне всякого сомнения: еще несколько дней поста – и сквозь него уже можно будет читать.

– Когда же ты решишься что-нибудь предпринять? – спросила меня Тереза.

Я посмотрел Малышу в глаза.

– Ты не хочешь поесть? Ну хоть немножко? Чтобы порадовать меня, а? Нет? Хоть что-нибудь? Йогурт там? Бутерброд? Чипсы?…

Малыш ответил:

– Я предпочел бы моего папу.

И так и не притронулся к ужину.

Я только начал укладывать детей спать (Малыш отправлялся на пустой желудок в туннель ночи, ведущий к третьему дню его поста), когда в дверь позвонил Лусса.

Я кинулся ему открывать. Он был один.

– Ты один?

– И да и нет, – ответил он входя.

Принимая во внимание данные обстоятельства, даже не знаю, стоило ли мне терпеть китайские выходки этого сенегальца?

– Лусса…

Он сделал мне знак заткнуться и присесть.

Сам он сел напротив.

– Приготовься, дурачок, то, что я хочу тебе сказать, будет нелегко проглотить.

Я уже начал исходить слюной.

– Я проверил свои источники. Я знаю отца твоего младшего брата в розовых очках, можешь не сомневаться.

– И ты не привел его?

– Привел.

Он посмотрел на меня долгим взглядом, тяжело вздохнул, расстегнул пуговицы пальто и вытащил из-за пазухи четыре книжки, которые разложил на столе, прямо у меня под носом.

– Он главный герой этих четырех романов.

– Что?

Лусса набрал в легкие побольше воздуху и выдал всю информацию залпом:

– Его зовут Исаак Сидель, он американец, еврей, у него есть дочь, Мэрилин, которая беспрестанно выходит замуж и разводится, он большая шишка в полиции города Нью-Йорка, он считает себя ответственным за смерть некоего Манфреда Коэна, который был его лучшим подчиненным, Джойс и капуччино – его маленькие слабости, питается он христианами и маврами, и вряд ли когда-нибудь от этого загнется, и еще он пытается прищучить всех тех типов, которых он крыл тогда, в бреду: Руперт, Стэнли, Зорро, Ковбой, Мак-Нил, Дермотт и так далее… Можешь сам проверить: бандиты или продажные полицейские – все они появляются на страницах этих четырех романов!

Я посмотрел Луссе в лицо. Прямо в лицо. Он прекрасно понял, что отражалось в моем взгляде, и сказал, переведя дыхание:

– Я знаю… я ведь тебя предупреждал… это трудно усвоить… но должен ли я тебе напоминать, что…

Тут вдруг вспорхнул какой-то странный ангел.

– Должен ли я тебе напоминать, что не далее как сегодня утром ты сам сравнивал младшего брата с Бартлби Мелвилла?

– При чем здесь это? Бартлби – всего лишь метафора! Еще скажи, что моя мать забеременела от метафоры!

Лусса покачал головой.

– Большинство детей получаются из метафор… И только потом они портятся.

Я попытался найти выход с другой стороны:

– Если бы моя мать пошла на такое неразумное дело – отдаться какому-то персонажу романа – Тереза бы знала об этом!

Лусса не стал противоречить. Он лишь добавил:

– Я забыл сказать тебе главное, дурачок. Про Исаака этих четырех романов…

Он похлопал по стопке переплетов, сложенных на столе:

– У него тоже солитер.

И выдал, наконец, свое фатальное заключение:

– Теперь можешь выставить меня за дверь, если пожелаешь, но факты есть факты: американский еврей, которого воскресила твоя матушка, отец твоего младшего брата в розовых очках – не кто иной, как главный герой этих четырех романов. Оставляю их тебе. Они твои. Дарю. Замечательное чтение, надо заметить, сам увидишь… восхитительное. Автор – Черин. Джером. Джером Черин. Он американец. Нью-йоркский еврей, как и его Исаак.

И Лусса ушел, оставив меня в полном замешательстве.

Я похлопал крыльями, пытаясь встрепенуться, а потом опустил взгляд на эти четыре романа: «Голубые глаза», «Дурочка Мэрилин», «Ярмарка в Манхэттене», «Таинственный Исаак»… Таковы были их названия.

Я читал до глубокой ночи. Сидя в костюме перед аудиторией в шлепанцах и пижамах, чувствуя за спиной дыхание Превосходного Джулиуса, который заглядывал мне через плечо и следил за чтением по строчкам, я вслух погружал нас в сагу об Исааке Сиделе и его солитере. Так Исаак во второй раз вошел к нам в дом. Тереза делала пометки, которые ей что-то напоминали. Малыш нацепил свои очки, чтобы лучше слышать. Жереми все охал да ахал, сыпал «чертями» и прочими возгласами типа «здорово!», «во дает!», «классно!», всячески выражая свое восхищение. И если бы Клара могла фотографировать слова… Я читал вслух сагу об Исааке Сиделе: «Исаак патрон», «Исаак честнейший», «Исаак великий раввин штаба», «Исаак, папочка Мэрилин, чокнутой с семью мужьями», «Исаак психопат», «Исаак при параде», «Исаак в дерьме», «Святой Исаак», «Таинственный Исаак» в зависимости от взгляда на него других персонажей, которых я узнавал на ходу, всех до единого, все эти имена, наводнявшие бредовые сны нашего Шерифа: Энни Пауэл, разрисованная ножиком шлюшка с Сорок третьей улицы, Дермотт, ее сутенер, зачитывавшийся Джойсом, Кут Мак-Нил, продажный ирландец, ходивший по колено в крови… Уже начинало светать, а я все еще читал (Исаак Сидель, казалось, устроился в детской, будто и не покидал нас вовсе), как вдруг голос Малыша резко остановил мою воодушевленную речь:

– Я хочу есть.

Далее воцарилось – нет, не молчание, а нечто гораздо большее.

– Я хочу есть, – повторил Малыш.

Жереми опомнился первым.

Он соскочил с кровати и кинулся в кухню, Клара тут же помчалась за ним следом.

– Малыш, ты проголодался! Какое счастье! Что тебе сделать? Омлет с грибами? Спагетти с баклажанами? Сандвич с ветчиной? Открыть гусиный паштет?

Зажмурившись, Малыш отвергал все подряд.

– Нет? Может, десерт? – предложила Клара. – Хочешь сразу десерт? Крем-брюле? Ватрушку с ягодами?

– Нет, – мотал головой Малыш.

Он снял свои розовые очки, чтобы сосредоточиться; наконец лицо его разгладилось, и он сказал:

– Cristianos у moros!