Хроника

О языке и стиле «Хроники» Салимбене де Адам

По наблюдению Э. Ауэрбаха (в изложении Г. М. Фридлендера), «европейская литература унаследовала от прошлого две разные традиции изображения жизни – античную, основанную на разграничении "высокого" и "низкого", возвышенно-героического и повседневного, и другую, восходящую к ветхозаветной и новозаветной литературе, где оба эти плана смешивались. Особенно очевидно с этой точки зрения противоречие между античным каноном и Евангелием, рисующим в высоких, трагических и патетических тонах жизнь простых, незнатных людей – Христа и его учеников... В ходе развития средневековой литературы в ней происходило притяжение... то к одной, то к другой из этих традиций. Там, где средневековая литература обращалась к народу, или там, где в ней оживали демократические и социальные чаяния низов, она допускала в различных жанрах – в том числе проповеднических – смешение стилей. Там же, где она (например, в рыцарском романе) приобретала строго сословный характер... она тяготела к построению мира эстетической иллюзии и разработке "высокого стиля", исключавших обращение к обыденной действительности и жизни социальных низов»[2858].

Если взглянуть на сочинение пармского монаха XIII в. Салимбене де Адам с этой точки зрения, то нетрудно убедиться, что стиль «Хроники» тяготеет преимущественно к библейской традиции, а именно – к смешению «высокого» и «низкого» стилей. Многоплановость и многосюжетность «Хроники», обилие описываемых исторических и религиозно-культурных событий, деяний отдельных персонажей, в том числе германских и французских королей и римских пап, множество жанровых сцен из жизни и быта светского и церковного общества обусловили разнообразие стилевой окраски повествования.

Салимбене хорошо знал современную ему действительность, встречался со многими выдающимися людьми своего времени из светских и церковных кругов, интересовался всеми политическими и религиозными событиями как давно минувших дней, так и теми, современником которых он оказался. Все, что он видел и узнал, он постарался описать в своей книге. Вот почему его «Хроника» так пестра по содержанию и стилю изложения. Часто она напоминает то анналы и городские хроники, то исторические сочинения, то проповедническую литературу. Сочинение Салимбене начинается с кратких сообщений о различных исторических фактах, заимствованных из «Хроники» Сикарда, епископа Кремонского (конец XII – начало XIII в.). Из этого источника Салимбене черпает информацию вплоть до событий 1212 г. Для дальнейшего повествования он использует сочинение Альберто Милиоли «О временах и летах», историческая канва которого охватывает промежуток времени до 1283 г. Наконец, Салимбене переходит к современной ему жизни: он рассказывает о междоусобицах, сражениях враждующих политических группировок и городов-коммун, державших либо сторону пап, либо сторону императора, о землетрясении, затмении луны и о многих других событиях, происшедших в том или ином году, свидетелем или современником которых он являлся. Это повествование выполнено в стиле анналов и городских хроник, о чем свидетельствуют характерная для этого жанра краткость и лаконичность изложения, а также такой стилистический прием, как употребление сочинения (соединения частей повествования повторяющимся союзом «и» как не зависящих друг от друга) вместо подчинения (обозначения специальными союзами смысловой зависимости между частями высказывания). С помощью этого приема автору удается не только воспроизвести хронологическую цепочку событий, но и добиться путем поступательного «наращивания» информации эмоционального воздействия этого описания на читателя. Например, так построены две главы, повествующие о смерти графа Лодовико в обители братьев-миноритов в Реджо и об убранстве его останков (с. 562): Et sequenti nocte ... mortuus est presentibus fratribus Minoribus... Et optime ordinavit de anima sua ... Et in suis exequiis fuerunt omnes religiosi de Regio et multe religiose et tota civitas Regina ... Et nobiliores de Regio fuerunt corporis portitores, feretrum deportando. Et in loco fratrum Minorum fuit sepultus. Et indutum erat dictum corpus eius de scarleto cum pulcra pelle varia et cum pulchro pallio, et ita ornate positum fuit corpus eius ... in pulcherrimo mausoleo ... Et habuit ensem precinctum et in pedibus calcaria deaurata et ad cingulum de serico magnam bursam et in manibus cyrotecas et in capite pulcherrimam capellinam. ... Et dictus comes reliquid dextrarium et arma sua predicto loco fratrum Minorum. «И на следующую ночь ... он умер в присутствии братьев-миноритов... И он наилучшим образом распорядился своей душой... И в его похоронах участвовали все монахи и много монахинь города Реджо, да и весь город Реджо... И самые знатные люди Реджо на своих плечах несли гроб с его телом. И был он погребен в обители братьев-миноритов. И одето было названное его тело в пунцовую ткань с красивым беличьим мехом и в красивый покров, и... убранное таким образом его тело было положено в прекраснейшую усыпальницу. ... И был он препоясан мечом, и на ногах у него были золоченые шпоры, и большая сумка на шелковой перявязи, и на руках перчатки, и на голове весьма красивый берет... И названный граф оставил своего боевого коня и оружие вышеназванной обители братьев-миноритов».

Заметим, что в русском переводе «Хроники» нередко приходилось отказываться от буквального воспроизведения этого приема, поскольку в нашей языковой стилистике он ассоциируется с жанром былин и не отражает возникающего в латинском тексте эмоционального напряжения.

Но автор далеко не всегда краток и лаконичен. Так, при описании деяний императора Фридриха II, его полной драматизма борьбы с папством и городами Северной и Средней Италии, поддерживавшими папу в его споре с императором за власть, и тех бед, которые эта борьба принесла народу, Салимбене создает красочные картины, проявляя талант тонкого наблюдателя и рассказчика, метко схватывающего и подчеркивающего характерные детали при обрисовке внешнего облика и передаче внутреннего состояния того или иного персонажа. В такие моменты его изложение становится страстным и живым, что свойственно стилю исторических повествований. Автор динамично и увлекательно описывает яркие, запоминающиеся эпизоды этой борьбы, дает портретные зарисовки, раскрывающие характеры Фридриха II и его окружения, церковных сановников, простых монахов, людей из народа. В «Хронике» немало глав, написанных в возвышенном ключе, – в частности, красочное описание одного двора в Пизе, куда Салимбене и его товарищ зашли просить подаяния (с. 51). В то же время, когда автор рассказывает забавные истории из жизни отдельных персонажей, манера его изложения весьма схожа с художественной стилистикой новелл. В тех местах «Хроники», где даются зарисовки жанровых сцен из жизни простого народа, преобладает «низкий» стиль, нередко тяготеющий к натурализму и буффонаде, – такова, например, история с пирогом, подаренным священнику одной женщиной (с. 443–444).

При создании своего исторического полотна Салимбене использует определенные художественные приемы. Как правило, при описании положительных персонажей, особенно лиц благородного происхождения, он прибегает к шаблонным «постоянным» эпитетам: curialis et liberalis homo et largus «приветливый и радушный человек, и щедрый», или: homo litteratus «образованный человек» (и антитеза к нему: homo illitteratus «необразованный человек»). Папе Иннокентию III также вначале дается шаблонная характеристика: Innocentius papa fuit audax homo et magni cordis «папа Иннокентий был человеком смелым и великодушным», homo sapiens et litteratus «человеком мудрым и образованным». Но после этой достаточно безликой характеристики, чтобы подчеркнуть шутливый нрав папы, Салимбене использует строфу из «Двустиший» Катона Дионисия (III, 7), отмечая таким способом, что папа interponebat suis interdum gaudia curis «в ткань своих забот вплетал порой и веселье» (с. 39). В подтверждение этого Салимбене приводит забавный диалог между Иннокентием и повстречавшим его неким жонглером, который приветствовал папу стихами собственного сочинения, а тот, в свою очередь, отвечал ему в том же духе, очевидно, давая понять, что per quemcumque casum fit interrogatio, per eumdem debet fieri responsio – «в каком духе вопрос, в таком же духе должен быть ответ», и демонстрируя тем самым остроумие и находчивость:

В ответ ему папа:

Скатуччи:

Папа:

К сожалению, стихотворный перевод не может передать того, что, несомненно, вызывало смех у современников Салимбене, читающих или слушающих эти стихи, – чудовищных ошибок в латинском языке невежественного жонглера, превращающих его речь почти в бессмысленный набор слов, где прилагательное не согласовано с существительным, а падежи существительных не соответствуют требованиям правильного построения фразы. Первая строфа должна была бы выглядеть так: «Papam Innocentium, / doctorem omnium gentium, / salutat te Scatutius / et habet te pro domino (или: habet te dominum)», – буквальный перевод: «Тебя, папу Иннокентия, учителя всех народов, Скатуччи приветствует и считает [своим] господином»; возможен и такой вариант первых двух строк (в форме обращения, в латинском языке – звательный падеж): «Рара Innocenti, / doctor omnium gentium». В ответе Скатуччи на вопрос папы вместо «fui nato» должно быть: «fui natus» («я родился»). И образованный Иннокентий, подстраиваясь под собеседника, сознательно делает ошибку в последней строке приводимого текста: «habebis multam bonam» (также не имеющее смысла выражение, в буквальном переводе: «будешь иметь многочисленную хорошую») вместо «habebis multa bona» – «будешь иметь много благ»[2859].

Многочисленные жанровые сцены из быта монахов и мирян, созданные Салимбене, дают возможность не только узнать о различных сторонах повседневной жизни, но и увидеть живого человека той далекой эпохи. Так, рассказывая о проделках монаха из ордена миноритов Диотисальви и называя его изрядным насмешником (magnus trufator), Салимбене подробно описывает, как тот подшутил над монахами из ордена проповедников: он попросил у них на память часть рубашки брата Иоанна Виченцского, много возомнившего о себе, и затем непотребно обошелся с этим куском ткани (с. 88). Салимбене не забывает подкрепить рассказ о проделках Диотисальви цитатой из Библии, часто приводимой в «Хронике» по разным поводам: «Не отвечай глупому по глупости его, чтобы он не стал мудрецом в глазах своих» (Притч 26, 5).

Живую сцену создает Салимбене и в рассказе о магистре Бонкомпаньо Флорентийском, который был известным учителем грамматики и, «как все флорентийцы, был великий шутник» (trufator maximus). Салимбене повествует, как этот человек одурачил жителей Болоньи, пообещав показать, что он умеет летать с помощью приделанных к спине крыльев. Весь народ собрался, от мужчины до женщины, от отрока до старца. Но после того, как все долго смотрели на стоявшего на вершине горы Бонкомпаньо, они услышали от него такие слова: «Ступайте с Богом, и да будет вам достаточно того, что вы узрели лик Бонкомпаньо» (с. 87). Ив данном случае для полноты обрисовки образа этого острослова Салимбене прибегает к стихам – он приводит по памяти сочиненный Бонкомпаньо ритм-эпиграмму (стихи с однородными окончаниями строк)[2860] на брата-проповедника Иоанна Виченцского:

Среди событий, попавших в поле зрения Салимбене, – «Аллилуйя», народное движение за прекращение междоусобиц и войн, участники которого отличались чрезвычайной набожностью. Салимбене рассказывает о появившихся в то время во множестве проповедниках, среди которых было немало как выдающихся личностей, так и вполне заурядных, нередко и малообразованных, но преданно и усердно славящих Господа. Таков в описании Салимбене брат Бенедикт, «человек простой и необразованный, но весьма безупречной и честной жизни» (homo simplex et illitteratus et bone innocentie et honeste vite). Салимбене живописует его колоритную фигуру в необычном длинном черном одеянии с нашитым на спине и на груди большим красным крестом. Ходил он с трубой в руке, в сопровождении огромной толпы отроков. Он произносил проповеди на вольгаре (народном говоре Италии), и отроки повторяли его слова. Заканчивал он свою речь пением «Ave Maria» в народном варианте (с. 80– 81). Антиподом брату Бенедикту в описании Салимбене является фигура другого проповедника, широко известного в то время Якобина Реджийского, родом из Пармы. Салимбене характеризует его в таких словах: «Якобин Реджийский, родом из Пармы, был человеком образованным (homo litteratus), лектором богословия (lector in theologia) и даровитым (copiosus), красноречивым (facundus) и изящным проповедником (gratiosus in predicationibus); он был живым (alacer), радушным (benignus), милосердным (caritativus), общительным (familiaris), любезным (curialis), благородным (liberalis) и щедрым (largus)».

А вот каким предстает перед нами король Иерусалимский Иоанн, тесть Фридриха II: «Король Иоанн был большим (magnus), плотным (grossus), высоким (longus statura), сильным (robustus), храбрым (fortis) и опытным в бою (doctus ad prelium), так что его считали вторым Карлом» (с. 50)[2861]. Салимбене, помимо традиционной для него характеристики личных качеств своего героя, дает описание и его внешнего облика, прибегая при этом к образным параллелям: он сравнивает короля Иоанна не только с Карлом Великим, но и с библейским персонажем Иудой Маккавеем, приводя стих из Библии (1 Мак 3, 4): «Он уподоблялся льву в делах своих и был как скимен, рыкающий на добычу» (с. 51) – имеется в виду схожее поведение в бою Иуды Маккавея и короля Иоанна.

Необходимо заметить, что Салимбене вообще весьма часто использует библейские метафоры при обрисовке поступков, внешности и характера людей. Вот еще один пример такого сравнения – при описании поведения Фридриха II после того, как тот потерпел неудачу в сражении при Парме и его город Виттория был разрушен. Салимбене уподобляет Фридриха разъяренной медведице, у которой отняли детей, заимствовав метафору из 2 Цар 17, 8 (с. 229).

Считая вслед за иоахимитами (последователями учения аббата Иоахима Флорского) Фридриха II антихристом, от которого исходит все зло на земле Италии, Салимбене наделяет его соответствующими этой оценке эпитетами: «Сам же Фридрих был человеком, несущим гибель (pestifer), проклятым (maledictus), раскольником (scismaticus), еретиком (hereticus) и эпикурейцем (epycurus); разорителем всей земли. Ибо он посеял в Италии семена разделения и раздора, которые произрастают по сей день, так что сыновья могут посетовать на своих отцов словами пророка Иезекииля, 18, 2: "Отцы ели кислый виноград, а у детей на зубах оскомина"». Затем Салимбене для полноты и усиления отрицательной характеристики Фридриха приводит еще одну цитату, на сей раз из Плача Иеремии, 5, 7, и пророчество аббата Иоахима о Фридрихе как о будущем разрушителе страны, якобы предсказанное им Генриху VI, отцу Фридриха II (с. 39).

Подмечая отрицательные черты своих героев, особенно если это – люди незнатного рода, Салимбене и здесь нередко прибегает к стихам, в том числе и на вольгаре, подходящим для данного случая. В трактате, посвященном деятельности брата Илии, генерального министра ордена миноритов, Салимбене, отмечая его незнатное происхождение и бросающееся в глаза мужланство, для наглядности приводит стих из «Книги досад» поэта Паттеккьо, в котором сатирически изображены люди подобного рода, достигшие высокого положения (с. 109). В другой раз, в этом же трактате, Салимбене, перечисляя недостатки Илии, цитирует, кроме подходящих мест из Библии, четверостишие поэта Клавдиана (IV–V вв.), – по поводу жестокости рабов, достигших власти:

Рассказав о том, как Илию на капитуле отрешили от должности генерального министра ордена, Салимбене заключает это повествование распеваемой в народе песенкой про Илию на вольгаре:

Как видим, Салимбене оказывается весьма пристрастным в своих описаниях. Рассказывая о Фридрихе II и Илии – людях, к которым он не испытывает добрых чувств, чьи поступки осуждает, – он пользуется всеми доступными ему стилистическими средствами для создания отрицательных образов.

Интересен и неоднозначен нарисованный Салимбене образ поэта XII в. Примаса. Называя поэта великим пройдохой, великим насмешником и величайшим стихотворцем, Салимбене прежде всего отмечает его способность сочинять стихи экспромтом на заданную тему и подтверждает свое сообщение стихами-экспромтами, сочиненными Примасом в различных обстоятельствах (с. 93–94). Стихи эти по своему содержанию характеризуют поэта как человека остроумного, насмешливого, веселого, думающего больше о развлечениях, нежели о спасении своей души. Но сразу вслед за этими стихами Салимбене приводит великолепный ритм Примаса «Осудивши с горечью жизни путь бесчестный...», в котором автор оправдывается перед своим епископом, упрекающим его в легкомысленном поведении (с. 94–96).

Автор «Хроники» не обладал серьезными познаниями в античной литературе. Сочинения известного римского историка Тита Ливия кажутся Салимбене темными, непонятен ему и слог христианских писателей Амвросия Медиоланского и Павла Орозия. Салимбене не прочь украсить свой труд реминисценциями из римских поэтов – Горация, Овидия и Ювенала; но эти вставки довольно малочисленны и обычно носят нравоучительный характер – видимо, поэтому они были хорошо известны в монастырских кругах. Есть в «Хронике» и выдержки из сочинений Сенеки; как правило, они почерпнуты из вторых рук. Автор охотно цитирует и популярные в средние века «Катоновские дистихи» на темы морали. Однако очевидно, что основу образования Салимбене составляло Священное Писание, которое он хорошо знал и плодотворно использовал при написании «Хроники». Салимбене все время сопровождает свой рассказ явными и скрытыми, растворенными в авторском тексте, цитатами из Библии и из сочинений отцов Церкви. Эта постоянно ощущаемая склонность автора к христианской проповеди, призванной разбудить души слушателей и донести до них истину божественного слова, является характерной чертой «Хроники». Как пишет М. Л. Гаспаров, в отличие от античного оратора, для которого абсолютного авторитета ни по какому обсуждаемому вопросу быть не могло, иначе невозможен был бы и спор, для христианского проповедника абсолютным авторитетом было Священное Писание; рассуждения ему были нужны только для того, чтобы подвести тот или иной конкретный случай под то или иное высказывание Писания[2862]. Будучи проповедником, Салимбене строит свое изложение конкретных фактов и событий по канонам проповеди, дополняя собственные наблюдения и рассуждения многочисленными цитатами и примерами из Писания и сочинений Августина, Бернарда Клервоского, Григория Великого, Иеронима и других богословов, от чего иногда изложение может показаться неподготовленному к литературе такого рода читателю несколько растянутым. Иные места из Писания разделяются на отдельные части, содержание которых в свою очередь подкрепляется цитатами и доказательствами из того же Писания. После истолкования приводимых цитат делаются соответствующие заключения. Такой стиль изложения характерен, например, для глав «...Господь не допускает терпеть голод душе праведного...» (с. 55), «О том, как в некоем сновидении Сын Божий беседовал с неким братом на прекрасную тему, приводя подтверждения из Священного Писания» (с. 57), «О двух видах бедности» (с. 60), «О качествах, необходимых хорошему прелату» (с. 133) и многих других, посвященных истолкованию отдельных мест из Библии, приведенных для пояснения описываемых автором событий и жизненных ситуаций. Повествуя о городе Альтисиодоре, Салимбене упоминает о магистре Гульельме Альтисиодорском, «наделенном великой благодатью диспутировать, но не проповедовать» (с. 232), написавшем «Сумму» о различениях. Салимбене развивает эту тему в главе «Примеры различений, приводимые Апостолом, когда он говорит: "Одному дается Духом слово мудрости..."» (с. 232 и сл.). В этой главе Салимбене приводит цитаты из Первого послания апостола Павла к Коринфянам о различных дарованиях: «Иному (дается) вера, тем же Духом; иному дары исцелений...; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков» (1 Кор 12, 9, 10). И к каждому определению дара, приводимому Апостолом, Салимбене присоединяет другие подтверждения из Писания, дополняя их примерами из книги Григория Великого «Диалоги». Далее он рассуждает о даре «истолкования языков», осуществляемого, по объяснению Салимбене, двумя способами, которые он подробно описывает (с. 235–236). После всех этих рассуждений, предназначенных для проповедников и учителей, излагающих слово Божие, автор заключает, вновь прибегая к словам Апостола: «Все же сие производит один и тот же Дух, разделяя каждому особо, как Ему угодно» (1 Кор 12, 11). Затем автор вновь вспоминает о магистре Гульельме, в связи с которым написана глава о разделении даров Божиих, повторяя, что он обладал «даром диспутировать и сочинять книги, но не даром проповедовать народу» (с. 236), и только после этого он, наконец, возвращается к прерванному рассказу об Альтисиодоре.

Подобный стиль повествования мы наблюдаем и в рассказе о диспуте брата Уго Прованского с братом Петром по поводу учения Иоахима Флорского. Здесь также задана тема, вступление к ней, доказательства из Писания, из сочинения Псевдо-Иоахима и из пророчеств английского предсказателя Мерлина. При этом стиль собственно авторского повествования выгодно отличается от стиля проповеднического отступления динамичностью и эмоциональностью; вопросы Петра и ответы Уго являют собой примеры живой разговорной речи (с. 259–274).

Привлечение текста Библии в качестве постоянного нравственного мерила свидетельствует об огромном духовном авторитете этой книги не только для Салимбене и его собратьев-клириков, привычно мыслящих библейскими категориями и образами, но и для всех остальных людей той эпохи – потенциальных читателей «Хроники».

Многие слова и выражения из Священного Писания органично вошли в текст «Хроники». Это и неудивительно. Салимбене был монахом, а Библия составляла не только основу духовной жизни клириков, но и главное пособие в их проповеднической деятельности, вследствие чего многие места из нее запоминались и прочно входили в повседневный лексикон, в разговорную речь лиц духовного звания[2863]. Эти выражения благодаря их частой повторяемости нетрудно обнаружить даже несведущему в религиозной литературе читателю: «с душою огорченною», «не восхотел благословения, – оно и удалится от него», кормить «скудно хлебом и скудно водою», «опытный в бою», «Дух дышит, где хочет», «как тростник, колеблемый в воде», «не раз и не два», «от малого до большого», «и мужи, и жены», «юноши и девицы, старцы и отроки», «надменного сердца», «исполнился гневом», «до основания его», «выпил чашу ярости Господа, выпил до дна» и многие, многие другие.

Присутствие в тексте «Хроники» библейских выражений формировало определенный коннотационный фон, воспроизводя для средневекового читателя знакомую и потому психологически комфортную интеллектуально-эмоциональную ауру, делая чтение «Хроники» неутомительным и привлекательным. Для современного читателя данный ассоциативный ряд не столь очевиден и, разумеется, не столь привычен. Однако сохраняется образно-художественный эффект, создаваемый обилием этих выражений в тексте «Хроники», что составляет ее неповторимое стилистическое своеобразие.

При неоспоримом преобладании цитат из Священного Писания и сочинений отцов Церкви, «Хроника» богата и другими литературно-художественными реминисценциями, отображающими духовную жизнь средневековой Европы. Страницы «Хроники» пестрят цитатами из сочинений античных классиков, небольшими фрагментами произведений позднеримских поэтов – Катона Дионисия, Проспера Аквитанского – стихов и песен вагантов, стихов итальянских поэтов XII–XIII вв. – Примаса, Генрика из Сеттимелло (Арриго да Сеттимелло), Патеккьо, неизвестных авторов. Эти вставки регулярно перемежают авторское повествование, избавляя его от монотонности. Так, например, в главах, посвященных деяниям Фридриха II и раскрывающих его коварный характер, основываясь на примерах взаимоотношений Фридриха с его приближенными Бернардо ди Роландо Росси, Пьером делла Винья, Салимбене утверждает, что Фридрих никогда не был верен своим друзьям, и, развивая тему о настоящих и мнимых друзьях (с. 220–221), подкрепляет свои рассуждения не только цитатами из Библии, но и поэтическими двустишиями – сначала Генрика из Сеттимелло:

а затем – Овидия («Скорбные элегии», 1, 9):

Неоднократно обращается Салимбене и к Горацию. Повествуя о знаменитых певчих – брате Генрихе из Пизы и брате Вите из Лукки (с. 199– 202), – Салимбене цитирует сочиненные ими канты, кантилены и секвенции. Восхищаясь великолепными голосами своих героев и сравнивая пение брата Виты из Лукки с пением соловья, Салимбене подчеркивает, – и это, пожалуй, гораздо важнее для него – что, в отличие от других певцов, Вита никогда не отказывался петь, если его просили друзья. И тут Салимбене приводит две строки из Горация («Сатиры», 1, 3):

Но эти стихи, предупрждает читателя Салимбене, никоим образом не относятся к Вите из Лукки.

В другой раз Салимбене, толкуя отдельные эпизоды из истории иудейского народа (с. 451–453) и приводя к ним соответствующие цитаты из Библии (например, «не гордись, но бойся», «не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным», «держи, что имеешь» и др.), подкрепляет свои рассуждения двумя стихотворными строками, первая из которых заимствована из басни Гвалтера Англичанина (IX, стих 59), а вторая – из Горация («Послания», I, 18, 84):

Повествуя о проповеднической деятельности брата Уго Прованского, «великого клирика» и «великого диалектика» (спорщика), о его диспуте с братом Петром из ордена братьев-проповедников по поводу учения аббата Иоахима Флорского, Салимбене в подтверждение мысли Уго, что не следует пренебрегать благим, полезным и истинным словом, даже если оно сказано дурным наставником, приводит вначале двустишие поэта Генрика из Сеттимелло:

а затем – стихи, приписываемые Вергилию, помещенные в «Жизнеописании Вергилия» («Vita Virgilii»), автор которого – Донат Младший (IV в.):

Однако роль и значение литературных вставок не ограничиваются содержательным аспектом. Они несут и важную эстетическую нагрузку. Их присутствие в тексте, не обусловленное узкопрактическими задачами, а, следовательно, с очевидностью направленное на удовлетворение художественных вкусов, является отражением духовной жизни того времени, литературных запросов читателей XIII в.

Созданное Салимбене повествование представляет интерес и для людей нашего времени – не только специалистов, для которых оно является важным источником, документальным свидетельством жизни европейского общества XIII в., но и для широкого круга читателей, которым оно открывает возможность «заглянуть» в далекие времена и при этом не просто увидеть череду событий, но и попытаться понять человека той эпохи, его мысли и чувства, вкусы и пристрастия.

Если содержание «Хроники», стиль изложения и литературная «орнаментировка» обусловлены сознательным авторским выбором, то язык сочинения – это объективная «фотография» языка и языкового мышления как автора, так и его читателей-современников.

Латинский язык, на котором написана «Хроника», выполнял на протяжении всего средневековья в государствах Западной и Центральной Европы роль языка письменности и литературы. В ходе длительного сосуществования с устными народными говорами (на территории Италии – с так называемым вольгаре) он постоянно пополнялся разговорными элементами, все больше утрачивая сходство с латынью прежних времен, периода расцвета Римского государства. Этот процесс не смогла остановить и деятельность ученых при дворе императора Карла Великого (эпоха Каролингского возрождения, конец VIII – начало IX в.), направленная на сохранение античного литературного наследия и восстановление утраченной литературной языковой нормы классического периода (I в. до Р.Х. – I в. по Р.Х.)[2864].

«Хроника» Салимбене является наглядным свидетельством изменений, которые претерпел латинский язык в этот, позднейший, период своей истории. В ее тексте получили отражение многие фонетические и грамматические процессы, происходившие в латинском языке в эпоху кризиса и падения Римской империи, когда была утрачена литературная, культурная и школьная традиции.

В условиях значительных перемен в фонетическом строе латинского разговорного языка пишущие на латыни стремились по памяти и по книжным образцам воспроизводить традиционную орфографию, что нередко приводило к так называемой «гиперкоррекции» – восстановлению на письме «утраченных» звуков в тех словах, в которых этих звуков никогда не было, или к их неточному воспроизведению. Так, в «Хронике» многократно встречается написание hostium вм. ostium «порог», hostiarius вм. ostiarius «привратник», michi вм. mihi «мне», nichil вм. nihil «ничто», которое так же, как и отображающее реальную фонетическую картину написание scolis вм. scholis «школам», «школах», pulcritudo вм. pulchritudo «красота», свидетельствует о «замолкании» придыхательного звука h. Написание convitium вм. convicium «крик, брань», offitium вм. officium «долг, обязанность», spetiosa вм. speciosa «миловидная», iuditium вм. iudicium «суждение, суд», наряду с реально отражающими изменение в произношении словами ocio, ociosi вм. otio, otiosi «праздности, праздностью», «праздные», stulticia вм. stultitia «глупость», amicicia вм. amicitia «дружба», указывает на палатализацию звука t в позиции перед i с последующим гласным (при его произнесении кончик языка прижимался теперь не к средней части, а к переднему краю нёба); результатом такого изменения стало практически одинаковое произношение сочетаний ti и ci в этой позиции. Другие примеры «гиперкоррекции»: hyemem вм. hiemem «зиму», ymbre вм. imbre «дождем», laycus вм. laicus «мирской», Ysaia вм. Isaia «Исаия»; в этих словах отразилась память о звуке, среднем между i «и» и u «у», некогда существовавшем в древнегреческом языке; его графическое изображение проникло в латинскую письменность вместе с заимствованными из греческого языка словами; число этих слов заметно увеличилось в средние века в связи с проникновением на Запад христианской литературы на греческом языке.

В других случаях, когда фонетическое изменение произошло достаточно давно и уже прочно закрепилось в языке, автор «Хроники» регулярно фиксирует новые формы написания: vite вм. vitae «жизни», terre вм. terrae «земли», ville вм. villae «поместья», tedet вм. taedet «неприятно, противно», precipio вм. praecipio «предписываю», ceperunt вм. coeperunt «начали», in eternum вм. in aeternum «навечно», celum вм. caelum «небо», obedientia вм. oboedientia «послушание», menia вм. moenia «городские стены», ascultando вм. auscultando «выслушивая» – эти и множество других примеров являются убедительным свидетельством исчезновения дифтонгов в латинском языке позднего периода. Написания gramaticus вм. grammaticus «грамматик», intromitunt вм. intromittunt «вводят» указывают на упрощение двойных согласных, также отмечаемое в поздней латыни большей части романского ареала.

«Гиперкоррекция» встречается в тексте и на грамматическом уровне. В поздней латыни нарушается обязательное для латыни классической соотнесение возвратного местоимения только с субъектом-подлежащим в 3-м лице. По-видимому, желание соблюдать это классическое правило при слабом его знании привело автора «Хроники» к неумеренному употреблению возвратного местоимения в совершенно не подходящих для этого ситуациях: ibat ad eum et sibi dicebat «шел к нему и говорил ему», dicebam sibi «я говорил ему», precipio ex parte sua «я, со своей стороны предписываю», respondit sibi «он ответил ему» и т. п.

Язык «Хроники» демонстрирует происшедшее в раннем средневековье в разговорной речи романского ареала и проявившееся в латинских текстах этого периода изменение грамматического строя языка от синтетического к аналитическому (замена большинства флективных форм, выражающих грамматические отношения путем изменения окончаний, перифразами – описательными выражениями). В тексте «Хроники» наблюдается довольно частое употребление нетипичных для классической латыни аналитических глагольных форм – например, новых форм аналитического пассива: factus fuerat вм. factus erat «был сделан», facte fuerunt вм. factae sunt «были сделаны», captus fuisset вм. captus esset «был бы схвачен», – свидетельствующих о развитии системы аналитического пассива путем привлечения всех форм глагола esse «быть», выступающего в этих формах в качестве служебного компонента. Можно найти в тексте и еще одну форму выражения пассива, также получающую все большее распространение в разговорной речи на территории Италии, – рефлексив (использование возвратного местоимения): se invitavit вм. invitatus est «был приглашен».

Часто встречается неизвестная в латыни классического периода описательная конструкция – сочетание глагола facere «делать» с инфинитивом глагола действия или состояния. Назначение этой перифразы – передать воздействие человека на окружающий мир, в том числе и на другого человека, с целью вызвать названное действие или состояние: faciebat iurare «заставлял клясться», fecit venire «заставил прийти», fecit decapitari «казнил» (букв, «заставил быть лишенным головы»), fecit fieri «сделал» (букв.: «заставил стать»). Существует мнение, что эта конструкция появилась в поздней латыни под влиянием греческого языка, который, как уже говорилось, в это время получил большое хождение на римских территориях в связи с распространением христианства и, соответственно, религиозных текстов на греческом языке.

Регулярно используется сочетание смыслового глагола с глаголом coepi «начал» для обозначения начала действия вместо принятого в классической латыни употребления в этой функции имперфекта (imperfectum de conatu): ceperunt (вм. coeperunt) nascondere «начали прятать», ceperunt contendere «поспешили», tremere ceperunt «задрожали», febricitare cepit «заболела лихорадкой» и т. д.

Среди грамматических новообразований в языке «Хроники» есть и глагольная перифраза, обозначающая результат действия, – прототип аналитического романского перфекта: habeo excusatos «оправдал их». Примечательно, что в приведенном примере перифраза еще не носит формализованного характера, на что указывает согласование причастия с объектом (употреблено в форме мужского рода множественного числа). Буквальный лексический смысл данной перифразы: «обладание» и «результат действия как признак» (букв. перевод: «имею оправданными»). Нередки, описательные формы степеней сравнения прилагательных: valde grande «очень большое», erant multe valde «были очень многочисленны». Предложные конструкции заменяют падежное управление: frater de Penitentia (вм. родительного падежа) «брат из ордена "кающихся"».

Указательное местоимение ille «тот» довольно часто употребляется в самом общем указательном значении (без локализации в пространстве, свойственной этому местоимению в классической латыни), что заставляет вспомнить о сформировавшемся на его основе в романских языках (в том числе и в итальянском) определенном артикле: Illam etiam congregationem illorum ribaldorum et porcariorum et stultorum et ignobilium qui se dicunt Apostolos esse... omnino destruxit – «он также совершенно упразднил орден тех самых мошенников и свинопасов, и дураков, и простолюдинов, которые "говорят о себе, что они" апостолы...» (с. 278). Ideo isti Ghirardino, qui fuit eorum principium, illud Ysaie verbum non immerito convenire videtur «представляется, что к этому самому Герардину, который был их главой, вполне заслуженно подходят такие слова Исаии» (с. 279). В свою очередь, числительное unus «один», которое легло в основу романского неопределенного артикля, также весьма часто встречается в этом новом употреблении на страницах «Хроники»: Non sum ego bene unus homo? «Разве я уже не человек?» (с. 402). Rogant me fratres de Ianuensi conventu quod satisfaciam eis de uno bono lectore «Братья из генуэзского монастыря просят меня, чтобы я направил к ним хорошего лектора» (с. 325).

«Романское» языковое мышление автора отчетливо проявляется в структуре предложений на протяжении всего текста «Хроники». Свидетельство тому – «прямой» порядок слов, обилие предложных конструкций, замена компактных инфинитивных оборотов, характерных для литературного латинского языка, придаточными предложениями и т. д. Примеров проявления «романского» синтаксиса в языке «Хроники» – огромное множество. Приведем лишь некоторые. Так, большое распространение получают конструкции с предлогами ad и de, потеснившими другие латинские предлоги и взявшими на себя их функции: emissus de ordine «изгнанный из ордена»; venerunt de Ianua «прибыли из Генуи»; ludam ad taxillos «сыграю в кости» и др. Примеры придаточных предложений, заменивших инфинитивные обороты: nolens quod tot essent Ordines mendicantes... «не желая, чтобы было так много нищенствующих орденов...» (с. 292); et dicimus quod non «а мы говорим, что нет» (с. 310); ego scribam ministro et fratribus illis quod habeant te bene recommendatum «я напишу настоятелю и братии (illis – в значении определенного артикля), чтобы они тебя хорошо приняли» (с. 325); video quod cor habetis attonitum «вижу, что вы смятены духом» (с. 289); ordinavit quod mulieres longas caudas vestium non haberent «повелел, чтобы женщины не носили платьев с длинными шлейфами» (с. 473).

В лексике «Хроники» – обилие новых слов, отсутствовавших в латинском языке классического периода или имевших несколько иное значение. Эти инновации объясняются потребностью обозначить новые реалии в жизни итальянского общества XIII в., они вызваны внешними, экстралингвистическими факторами. Одновременно лексические новообразования отображают и внутренние процессы развития языка – в частности, стремление разговорной речи к «прозрачности» значения слова, поиск большей фонетической выразительности, эмоциональной экспрессивности. Отсутствие четких границ между разговорной и книжной традицией, обычно создаваемых литературной нормой, открывает дорогу в литературу разговорным словам, выражениям, оборотам речи. Происходят изменения в значении слова в результате его переноса на основании смежности понятий (метонимия) или их сходства (метафора), расширения или, наоборот, сужения первоначального значения. Вот несколько примеров такой новой (или обновленной) лексики: firmavit употреблено в значении «запер» (ср. франц. fermer «запирать»), в то время как класс. лат. firmare – «укреплять»; potestas, класс. лат. «власть, могущество», стало обозначать человека, обладающего властью: «глава города», исторический термин «подеста» (ср. итал. podesta); commune (от класс. лат. communis,-е «общий,-ая,-ее») «коммуна», то есть средневековый свободный город (итал. comune cittadino «городская коммуна»); custos, класс, лат. «страж, сторож», обрело новое значение «кустод, старший священник, настоятель провинциального монастыря в ордене францисканцев»; locus «место», domus «дом» употребляются в значении «обитель, монастырь», наряду со словом conventus (ср. итал. convento).

Возникает большое количество новых слов, образованных с помощью суффиксов, уже ранее использовавшихся в разговорной латинской лексике: arcarius (в класс. лат. – sagittarius) «стрелок из лука, лучник» (ср. итал. arcare «гнуть»); infirmitorium (от лат. infirmus «больной») «больничный покой» (ср. итал. infermeria «изолятор, приемный покой, приемная врача»); refectorium «трапезная в монастыре» (итал. refettorio); carrocium (от лат. carrus «телега») «боевая повозка» (итал. carroccio); глаголы stultigare (от лат. stultus «глупый») «делать глупости», evangeligare (от греч. заимствования evangelium «благая весть») «благовествовать», scandaligare (грецизм scandalum «соблазн») «соблазнять, искушать» и др.

Стремление к прозрачной «внутренней форме» ведет к возникновению новых сложных слов: forinsecus и extrinsecus (лат. foris и extra «вне») «изгнанный из города, находящийся вне города» (ср. итал. fuoruscito); intrinsecus (лат. intra «внутри») «находящийся внутри городских стен»; crucesignare (из лат. crux «крест» и signare «отмечать, обозначать») «принимать, носить знак креста» (об участниках крестового похода); crucesignatus «отмеченный знаком креста», «крестоносец» (итал. crociato); наконец, crucis signatio «крестовый поход». К числу неологизмов в средневековом латинском языке относится и слово dictamen «искусство сочинения», «искусство составления писем», а затем и «прозаическое сочинение» (ср. итал. dettame «предписание») – от латинского глагола dictare «диктовать, сочинять».

Салимбене охотно разнообразил свою лексику словами греческого происхождения, так называемыми грецизмами: andria (греч. ανδρια) «мужество»; bissus

В тексте встречается очень много латинских слов, имеющих точные итальянские эквиваленты, видимо, привычные и часто употребляемые автором «Хроники»: уже упоминавшаяся carrocium «боевая повозка» (итал. carroccio), rebellavit «восстал» (итал. глагол ribellare), assasini «убийцы» (итал. assassini), mercatum «рынок» (итал. mercato), maritare «выдавать замуж» (итал. maritare), fornata «выпечка» (итал. fornata), incarcerati «заключенные в тюрьму» (итал. incarcerati), salarium «жалованье» (итал. salario), fortilitium «укрепление, крепость» (итал. fortezza), beccarius «мясник» (итал. beccaio), bannus «ссылка, изгнание» (итал. bando, арх. banno), ribaldus «грабитель, мошенник» (итал. ribaldo), parrochiales «приходские» (итал. parrocchia «церковный приход»), caputium «капюшон» (итал. cappuccio), guerra «война» (итал. guerra), treugua «перемирие» (итал. tregua), toalia «скатерть» (итал. tovaglia) и др.

Многочисленные отступления от правил орфографии, обилие новых грамматических и лексических элементов, характерных для поздней латыни и формирующихся романских языков, сам строй предложения, «линейный» (а не «рамочный», как в литературной латыни классического периода) порядок слов, замена характерных для классической латыни инфинитивных оборотов придаточными предложениями – все эти особенности «выдают» время написания «Хроники», убедительно свидетельствуя о «романском» языковом мышлении ее автора, о происшедших необратимых изменениях в развитии языка, прочно утвердившихся в языковом опыте его носителей.

Наглядной иллюстрацией тому служат многие места «Хроники», когда увлеченный эмоциональной волной собственного повествования Салимбене сбивается на буквальное цитирование реплик своих героев, изъясняющихся на вольгаре, да и сам он нередко перемежает свой рассказ по тому или иному поводу стихами, пословицами, поговорками, присловьями также на вольгаре. Таковы, например, стихи об Адаме, первом человеке:

Выражение L'asen da per la pare: botta da, botta receve «как аукнется, так и откликнется» (букв. пер.: «Осел лягает стену, удар наносит, удар и получает»), цитируемое Салимбене (с. 185), встречается и в «Декамероне» Боккаччо (8, 3); поговорка: Erla ke l’e farina (букв. пер.: «Это та же мука») примерно соответствует русской поговорке «голова – мякина» и приводится по поводу глупого человека, которому бесполезно что-либо втолковывать (с. 236). Цитируя назидательный стих из Екклесиаста (11, 29): «Не всякого человека вводи в дом свой...», Салимбене припоминает и подходящую к случаю поговорку тосканцев: D'ohmo alevandhico et de pioclo apicadhico no po l’ohm gaudere «мало радости человеку и от незваного гостя, и от присосавшейся вши» (с. 99). Слова из басни: rex illitteratus est quasi asinus coronatus «необразованный король – все равно что коронованный осел» перефразированы Салимбене и употреблены им для характеристики необразованного прелата: praelatus enim sine scientia est sicut asinus coronatus «ведь необразованный прелат – все равно что коронованный осел» (с. 135).

И наряду с этим хорошее знание латыни позволяет автору «Хроники» использовать стилистические фигуры, обороты речи, свойственные классической литературной норме. Таков, например, «гендиадис» (букв. перевод «одно через два») – выражение единого понятия двумя грамматически взаимонезависимыми словами: Et plebes et ecclesias dabat, букв.: «И раздавал прихожан и церкви» = «И раздавал церковные приходы»; plebes et ecclesias = ecclesias parrochiales.

Таким образом, как это хорошо видно из сочинения Салимбене, латынь позднего средневековья представляла собой достаточно гибкую языковую систему с прочной, сохраненной от классической латыни грамматической и лексической основой, но обновленную многочисленными разговорными вкраплениями позднего происхождения, порожденными необходимостью описать новые жизненные реалии и отражающими влияние народных говоров. Как пишет Э. Ауэрбах, «латинский язык, ... насквозь пропитанный вульгаризмами, ... заключал в своих недрах гораздо большую жизненную силу, чем письменный итальянский конца XIII столетия». Итальянский язык «был еще слишком беден и неповоротлив, горизонт взглядов и суждений – слишком тесен и скован, так что невозможно было вольно и гибко распоряжаться фактами рассказа и добиваться чувственной наглядности разнообразных жизненных феноменов»[2865].

Письменный латинский язык этого времени такую возможность предоставлял, и страницы «Хроники» Салимбене – наглядное тому подтверждение. Помимо различных стилистических средств, уже описанных выше, Салимбене использует и нехитрые риторические приемы, основанные на лексическом богатстве латинского языка, к которым прибегали авторы хроник и историй: привлечение многочисленных синонимов с целью уточнения смысла какого-либо словечка на вольгаре или малоупотребительного латинского слова, антитезу, игру слов.

Вот примеры употребления синонимов: stultus – fatuus «глупый», pulcher – formosus «красивый», verberatores – flagellantes «бичующиеся» (об имевшем место во времена Салимбене движении), eximium – munus «дар, подарок», egritudo – languor «недуг», varietas – diversitas «разнообразие», habitus – vestimentum «одежда», expulsi (от expellere) – forbanniti (от forbannire – словечко на вольгаре) «изгнанные (из города)», capitaneus – dux «капитан» = «предводитель», capitaneus – vexilliferus, «капитан» = «знаменосец».

Параллельное употребление в тексте синонимов восходит к античной и библейской традициям. В античности таким способом обозначалась высшая степень качества или признака и этот прием использовался, как правило, применительно к прилагательным. В библейских текстах синонимы привлекались и при указании на действие – очевидно, с целью максимально точно его описать. У Салимбене этот прием нередко используется в чисто стилистических целях – как своего рода дань литературной традиции. Подтверждением тому, на наш взгляд, является частое употребление в «Хронике» синонимов-существительных, при назывании лиц, предметов, качеств, когда уточнение требуется в гораздо меньшей степени, нежели при указании на действие или состояние.

Примеры антитезы: litteratus – illitteratus «образованный» – «необразованный» (встречается довольно часто); ...in corvo et columba, quia et ille totus niger, et illa tota varia «...в вороне и горлице, ибо тот весь черный, а эта вся пестрая» (с. 28); apparentia – existentia «внешность» – «сущность» (телесный вид – духовная сущность). Довольно часто противопоставляются, с одной стороны, largitas et curialitas «щедрость и обходительность», а с другой – rusticitas et avaritia «грубость и скупость»[2866].

В использовании такого художественного приема, как игра слов, Салимбене следует за своим предшественником Сикардом, нередко заимствуя у него конкретные примеры. Вот некоторые образцы игры слов в «Хронике»: maledicta turns... palacium Malivicinum... «проклятая башня... дворец "Злой сосед"», (с. 22): оба определения содержат корень одного и того же прилагательного malus «дурной, злой»; о felix impietas... pia impietas «о, счастливое нечестие... благочестивое нечестие» (с. 13); cardinales carpinales «кардиналы – обиралы» (с. 247): здесь обыгрывается, во-первых, буквальное значение слова cardinalis «главный» и, во-вторых, значение глагола carpere «похищать, обирать», от которого образуется созвучный первому слову неологизм; таким образом, полный смысл выражения: «кардиналы – главные обиралы»; invictus duritia, ferri fluidi mollicie vincitur elementi «не побежденный крепостью меча побеждается мягкостью текучей стихии» (с. 21): обыгрывается противоположный смысл однокоренных слов «непобежденный» и «побеждается».

Рамки статьи не дают возможности подробно проанализировать все особенности языка и стиля «Хроники» Салимбене де Адам. Но авторы и не ставили перед собой этой цели. Их задачей было привлечь внимание читателя к труду Салимбене не только как к источнику по истории Италии и Европы XIII в., но и как к литературному памятнику. «Хроника» является своеобразным «зеркалом» эпохи, и прежде всего потому, что описанные в ней события, большие и малые, излагаются, как правило, их очевидцем или, во всяком случае, современником. То, как Салимбене делает это, его язык, используемые им литературно-художественные приемы являются отражением языковой ситуации и художественных вкусов времени создания «Хроники».

По мере чтения «Хроники» все отчетливее вырисовывается образ автора – рядового, обычного человека своего времени, с его привычками и представлениями о жизни, интересами и пристрастиями, во многом определяемыми монашеским бытом и мировоззрением, образ человека не всегда объективного, но такого естественного, живого и по-житейски понятного. Вот почему «Хроника» остается и в наши дни не только историческим документом, но и интереснейшим свидетельством жизни людей той далекой эпохи.