Хроника операции «Фауст»

1

Особенно тяжко было по ночам. Ослабевало действие морфия, откуда-то изнутри, из глубин живых клеток, приходила боль. Стонал, метался во сне не один Павел. Отовсюду — через стены, окно, форточку — неслись стоны. Люди страдали, и казалось, само огромное многоэтажное здание мучилось тоже. Клевцов боролся с искушением позвать сестру. Он бы просил, умолял сделать укол. Сердобольная сестра, замученная от непосильной работы, недоедания, своих домашних забот, наверное, уступила бы, вопреки строгому запрету врача. Но не смог бы простить себе своей слабости — вот что удерживало Павла. Стиснув зубы, вытирая здоровой рукой холодный пот со лба, он молча боролся с изнуряющей болью.

Он пытался думать о чем-то светлом, легком, отвлекающем от мучений — и тогда перед глазами вставала Нина, стриженная под мальчика, с большими доверчивыми и ласковыми глазами, округлым, как у ребенка, лицом, крылатыми светлыми бровями. Она приходила ровно в одиннадцать каждый день после врачебного обхода и занималась с ним два часа. Уроки немецкого отвлекали от болей и нерадостных мыслей. Однажды Павел спросил, чем она занята в другое время. Нина на секунду задумалась и ответила односложно: «Работаю, как все». Значит, она делала нечто такое, о чем лучше молчать.

Но длилась ночь. Образ Нины размывался, терялось ее лицо, легкая маленькая фигурка. Боль все сильней, яростней рвала тело… Наступала тревога, чуть ли не паника. Неужели и бодрые слова врачей, и визиты Ростовского, Нины — всего лишь дань той деликатности, какая возникает у людей, когда они видят изуродованное лицо и делают вид, что не замечают уродства? Неужели раны настолько серьезны, что его комиссуют и он никогда не вернется к боевой работе?…

Слово «инвалид» было ему ненавистно. После мировой и гражданской войн мальчишкой он вдоволь насмотрелся на инвалидов. Эта была огромная армия хромых, обожженных, безруких, истеричных, драчливых, озлобленных людей. Одни находили какое-то занятие: мастерили незатейливые свистульки или тачали сапоги. Другие ничего не делали. Слонялись по пивным, таскались по базарам, шельмовали с игральными картами, спекулировали в то голодное время иголками, спичками, табаком. Увечья украли их надежды. Вот они и норовили обокрасть других, думая этим возместить свою главную потерю.

По-черепашьи ползла нескончаемая ночь. Слышались придушенные стоны и вскрики, шуршание халатов и встревоженный шепот дежурных сестер, толчки открываемых дверей. Раны ныли тупо, словно кто-то вцепился зубами и медленно сжимал челюсти. Зарычать, заорать во всю глотку — может, стало бы легче? Но другим тоже больно, однако они молчат. Значит, и ему надо сдерживать себя, терпеливо ждать рассвета.

Утром его умоют смоченной в воде марлей, побреют, принесут завтрак, врачи осмотрят раны, перевяжут, назначат новые лекарства, а потом… потом появится жена со школьным портфельчиком и они начнут заниматься премудростями немецкого языка. Нина добивалась совершенства — точного обозначения понятий в этом языке, которым, казалось, нет числа.

Из густой темени лениво, нехотя выявлялись предметы — капельница над головой, розоватый, довоенных времен плафон с лампочкой, белая решетчатая спинка кровати, дверь с фанерой вместо стекла… В здании захлопали створами форточек, послышались голоса, в уборную потянулись ходячие раненые. Вскоре там кто-то зашелся в кашле — не удержался, закурил на голодный желудок. В окружавшем госпиталь парке устроили бодрую перекличку воробьи. Прошла еще одна ночь, начинался день, и можно было жить дальше.

Похожая на цыпленка медсестра, не то со школьной скамьи, не то из медучилища, неумело отбила головку ампулы, высосала шприцем желтоватую жидкость, поискала в стерилизаторе нужную иглу и кольнула так, словно угодила в главный нерв, — в глазах потемнело и лоб снова покрылся бисерками пота. «Что же вы?…» — хотел было Павел огреть ее боевым словом, да вовремя спохватился. Стало жалко девочку. Она, видно, недавно играла в куклы и вообще не думала, что может попасть в эти пропахшие хлороформом, оглушенные стонами палаты, где или выживали, или умирали одновременно сотни людей.

После врачебного обхода, как раз в тот час, когда должна была появиться Нина, в палату вошел человек, лицо которого показалось очень знакомым. Он поставил на тумбочку объемистый портфель и выпрямился.

— Ну, здравствуй, Клевцов! — с расстановкой, глуховато произнес вошедший, поддернув сползавший с плеч халат.

— Алексей Владимирович? — не веря себе, спросил Павел.

Волков пододвинул стул к койке, посмотрел на Павла оценивающим взглядом. Из-под халата высунулся воротник с петлицей, блеснул малиновый ромбик, такой же, как у Ростовского.

— Я с врачами говорил, — Алексей Владимирович погасил улыбку. — Туго тебе сейчас. Но думают, еще повоюешь.

— Так и сказали?!

— Прямо не сказали, но не из той мы с тобой породы, чтобы раньше времени дуба давать! Сводки слушаешь? — Волков посмотрел на висящие в изголовье наушники. — Немцы у Сталинграда, на Кавказе. Ты хоть примерно представляешь, в чем их сила? Одни говорят, мол, у них больше самолетов, танков, автоматов. Все это так. В стратегическом масштабе — азбука. Однако дело не только в том, что на фашистов работает вся Европа. Припомни-ка, я в Германии твое внимание на мелочи обращал. До мелочей у немцев продумано все, что нужно для боя, для окопной жизни. Возьми хоть связиста. Наш боец зубами, гвоздем, смекалкой мужицкой возьмет, а у того и монтерский нож, и специальные заземлители, и кусачки, и разные другие инструменты. Или что на ногах? Носки — хлопчатобумажные и шерстяные. Секунда — и обут. А ты намотай одну портянку, другую, да так, чтобы не сбилась она, ног не натерла. А потом обмотки накрути. Чуешь разницу?

— К чему вы это?

— К чему? — переспросил Волков и посмотрел в глаза Павла долгим, тяжелым взглядом. — К тому, что нельзя мелочами пренебрегать, дорогой ты мой Клевцов. Не исключено, придется тебе в Германию пробираться и там поработать недолго. Раз уж куснула тебя змея, дави ей башку! Пока же, как говорят, не начавши — думай, а начавши — делай.

— Стало быть, Нина ко мне ходит, учит с вашего ведома?

— А ты разве против?… Отныне Нина станет приходить вечером, а я буду с тобой беседовать по утрам.

Теперь Павел понял, что и Волков, и Ростовский, и Нина между собой связаны делом секретным и важным. В эту орбиту включили и его. Новое оружие, появившееся у немцев, всерьез заинтересовало командование, если уж даже Волков при должности далеко не рядовой решил лично заняться Павлом.

— Поговорить придется о многом. — Волков достал папиросу, одумавшись, сунул ее обратно в пачку. — Ты инженер, знаешь техническую сторону дела. Теперь придется тебе усвоить философию, немецкую историю, фашистское мышление и многое другое. Создавая дисциплинированную, жестокую армию, гитлеровцы ведь придавали особое значение воспитанию воли и характера солдата. В этом тоже их сила.

Волков раскрыл портфель, вытащил несколько книг.

— Не удивляйся, здесь и геополитик Хаусхофер[25], и фашистские писатели Гримм и Юнгер, и генерал Драгомиров[26], кстати умнейший специалист по военной психологии, хоть и царский… Читай. Одна рука у тебя действует, книгу держать сможешь. Читай и думай. Думай за германца.

— Алексей Владимирович, разрешите высказать одно соображение, — приподнялся на локте Павел.

— Слушаю.

— Я вспоминал разное из того, что произошло на фронте. Выплыла одна деталь. Перед тем как мне приехать в батальон Самвеляна, разведчики захватили «языка». Его звали Оттомар Мантей. Он был фенрихом того училища в Карлсхорсте, где мы с вами были в сороковом.

— Так-так, — заинтересованно произнес Волков.

— Мантей на допросе сказал, что на фронте проходил практику, минировал позиции перед своими окопами. Как-то не сходятся концы с концами. В каком звании был Мантей? Фельдфебель, без пяти минут офицер. Не могли немцы использовать его как простого сапера!

— А помнишь, как они гоняли фенрихов на танковом полигоне?

— Полигон — не фронт. Здесь они рисковать не станут. Сдается, Мантей знал об оружии, на которое напоролись наши танки. Знал, да не сказал.

— Что ж, можно поискать Мантея в наших лагерях военнопленных. Вдруг ты и прав…

2

Слова-сигнализаторы выражают душевное состояние, раскрывают содержание за пределами предложения…

Они разобрались в этой композиционно-речевой системе и ее модификациях. Теперь практиковались в интонации вопросительных предложений, где на первый взгляд несущественная мелочь играла большую роль. Ну, кажется, чего проще вопрос: «Вас ист дас?» Такое предложение произносит учитель, держа книгу в руке и спрашивая о ней учеников: «Что это?» Отсюда спокойная интонация. Но вот тот же вопрос, однако с существенной приставкой: «Вас ист денн дас?» Эта так называемая модальная[27] частица внесла в вопрос тревогу, раздражение, иными словами, выразила чувства, переводимые на русский язык как возмущенное: «Что такое?!»

Так, перебираясь от одной темы к другой, Павел постигал глубины языка. Нина вела урок старательно, как ведут его студенты-практиканты в присутствии строгого методиста. Свой предмет она знала настолько досконально, что не представляла себе объема знаний, который может понадобиться обыкновенному немцу. Павел смотрел на ее носик с узкими раскрылками, на глаза, прикрытые загнутыми ресницами, на нежные просвечивающие пальцы, которыми она перебирала страницы учебника, — и глубокая жалость с безмерной любовью охватывала его.

Проносилось время, отпущенное на занятия. Она совала в портфельчик книги и, поцеловав, торопливо исчезала. Павел оставался один. Приносили ужин. Появлялась сестра со шприцем и порошками. Зажигала настольную лампу, направив ее свет так, чтобы удобней было читать, — и снова наступала ночь.

Он надевал наушники, слушал сводки Информбюро. В Сталинграде шли напряженные бои, в нескольких местах гитлеровцы прорвались к Волге. Глубокий левитановский голос передавал взволнованные слова из «Правды»:

Думая о красноармейцах, заброшенных в окопы, землянки, развалины домов, замерших в ожидании атаки или расстрелявших последнюю обойму, бросившихся на пулеметы или сжавших связку гранат перед танком, Павел задавал себе вопрос: в чем же кроется их моральная сила?

Абстрактно, вне связей с местом и временем, любой полководец заботился о состоянии духа войск. Только что Павел закрыл книгу «царского», как выразился Волков, генерала от инфантерии Михаила Ивановича Драгомирова. В русско-турецкую войну генерал командовал дивизией, начальствовал в Академии Генерального штаба, возглавлял Киевский военный округ. Хотя он с сомнением относился к новейшей технике, но высказал много своеобразных мыслей в области тактики и военной психологии. И становилось понятным поведение русских бойцов в неравных боях под Сталинградом. На взвод нашей пехоты приходился один немецкий танк. Бьют по этому взводу из орудий и минометов, из немецких окопов и с воздуха, а он, изголодавшийся, обескровленный, обессиленный от непрерывного грохота и бессонницы, цепляется за каждый метр, стоит, защищая крохотную полоску насквозь простреливаемого берега…

Русский солдат вообще отличался выносливостью. Эту черту признавали даже враги. Их удивляла стойкость и многотерпение, способность выдерживать самые изнурительные бои и сохранять не только боевой дух, но и взаимную выручку.

Может, и не лежал бы сейчас Павел на госпитальной койке, если бы его, почти бездыханного, не прикрыл огнем младший лейтенант Овчинников, не притащил на себе водитель-механик Леша Петренко… Вот и сталинградцы держатся, дерутся даже в тех случаях, когда остаются в одиночку, веря, что товарищи постараются спасти…

В полночь радио выключилось. Павел тянул за шнурок, поднимал штору затемнения. Какие-то всполохи скользили по потолку. Откуда в затемненной Москве такие мирные, похожие на августовские зарницы огни? «Да это же прожектора!» — догадывался он. Их стрельчатые лучи то вспыхивали, то гасли, зажигались вновь, тревожно, как сторожевые собаки, обшаривали небо, вглядываясь в притаившуюся тишину.

Мысли мешались, неслись торопливей, клочковато, а потом обрывались. Павел засыпал.

…Снился жуткий сон. Противоминный каток безмолвно надвигался на него — огромный, зубастый. Он пытался скрыться в окопчике, углубить его саперной лопаткой, она натыкалась на камни, бессильно скреблась. Павел кричал, но голос ломался, засыхал, слышался только хрип. А каток уже закрывал полнеба.

Павел сделал попытку вскочить, однако ноги приросли к земле. Он зарылся лицом в горький, кисло пахнувший порохом снег и остался лежать в бредовом ожидании смерти…

Павел открыл глаза, обрадованно подумал, что видел всего лишь сон.

Проглотил две таблетки люминала, забылся уже без кошмаров и страхов.

3

Говорят, Земля покоится на трех китах — Вере, Надежде, Любви. Этим и жил Клевцов в последнее время. Сняли гипс и повязки. Быстрее стали затягиваться раны. Уходили боли. Он уже мог двигаться по палате, с каждым днем увеличивая время прогулки.

— Этак через месячишко совсем побежишь, — обрадовался Волков, увидевший его на ногах.

— Неужели нужно столько страдать, чтобы понять — какое это счастье быть здоровым?

— Все познается в сравнении. — Алексей Владимирович расстегнул портфель, но вытащил оттуда не книги, а плитку шоколада и пять яблок.

Павел недоуменно поглядел на Волкова.

— Что смотришь? Сам Гринберг разрешил.

— Да откуда у вас все это?!

— Подарки из братского Узбекистана.

— По какому случаю?

— Ты что, считать разучился?

— Я и правда счет дням потерял. Новый же год сегодня!

— Поскольку в полночь меня здесь не будет, отметим его сейчас.

В дверь кто-то постучал, чего уже давно не случалось.

Алексей Владимирович, пряча улыбку, отвернулся к заиндевелому окну.

— Нина?! Ну, сегодня прямо-таки день сюрпризов!

Жена была в том же темно-синем платье, в каком впервые ее увидел Павел в аудитории, как оказалось единственном праздничном, но на этот раз Нина пришила кружевной воротничок, надела туфли с модными до войны хлястиками-застежками. Короткую стрижку она взбила завивкой. Павел конечно же догадался, что этот неожиданный визит подстроил Волков, и кинул благодарный взгляд в его сторону, но тот, так же загадочно улыбаясь, изучал морозную вязь на стекле.

— С Новым годом! — произнесла Нина, прижавшись холодными с мороза губами к его щеке.

Отвернувшись от окна, Алексей Владимирович сказал:

— Под Сталинградом немцев взяли за глотку. Теперь им там не сладко.

Он выбрал самое крупное яблоко и протянул Нине.

— Я не видела яблок целую вечность!

— «Целую вечность…» — задумчиво повторил Волков. — Давно ли, Клевцов, бродили мы по берлинским улицам? Целых два года прошло. Другие мерки поставила война. Да и разобраться если, стране-то нашей недавно стукнуло двадцать пять. А сколько успели наработать!.. — Его простоволосое, заостренное лицо опечалилось. — Вот малые дети время чувствуют плохо. Только с возрастом, со старостью растет ощущение времени. Чем меньше остается жить, тем слышнее его ход. И все же хочу увидеть счастливый миг, когда война кончится и мы отпразднуем победу за мирным столом.

Алексей Владимирович отщипнул от плитки кусочек шоколада, посмотрел на Павла и Нину, произнес своим глуховатым голосом:

— В гражданскую свалил мою Настеньку тиф. Ни до, ни после никого не было, кроме нее. Одна она у меня была и живет в памяти. Недаром же говорят, что мужчина помнит трех женщин: первую, последнюю и одну. Пусть и у тебя, Клевцов, будет одна. Это счастье, что у тебя Нина. Хотелось бы с вами побыть, да много дел. Не хочу на будущий год хвосты оставлять. Тебе, Клевцов, дарю тетрадку. Полистай, покумекай. Завтра обещал Ростовский зайти, я буду послезавтра.

Алексей Владимирович медленно поднял портфель и тихо вышел. Неожиданная жалость, сострадание к этому человеку толкнулись в сердце, к горлу подступил спазм. Павел никогда не видел Волкова таким смятым, беззащитным. Он уткнулся в мягкие волосы Нины. Слезы покатились сами собой… После горьких ночей, болей, одиночества, всего, что с ним произошло, он не устыдился своей слабости.

Нина прижала его голову к своей груди, стала гладить как малого ребенка, почувствовав себя старше и опытней.

— Мы всегда будем вместе.

Павел пожал плечами. Не знал же он, как сложится жизнь и долго ли продлится она.

4

Нина ушла поздно. Обессиленно разметавшись на постели, он спал крепко и долго. Впервые без порошков и уколов. Утром его не стали будить. Сон вылечивает лучше всяких лекарств.

Проснулся он в начале десятого, торопливо побрился, умылся, сделал несколько гимнастических упражнений. Ростовский не любил неаккуратных людей. До его прихода оставалось какое-то время. Павел раскрыл тетрадь, подаренную Волковым. Здесь были разные записи, мысли, которые рождались у Алексея Владимировича во время чтения книг или просто приходили на ум. Они были откровенными, с налетом здравого самобичевания, свойственного людям сильным и цельным. Было много выписок, касающихся философии, политики. Сам факт, что Волков отдал ему свою тетрадь, говорил о многом.

Алексей Владимирович писал, что самое страшное — это люди, которые со спокойной совестью выполняют кровавую работу, делают ее так же старательно, как если бы пилили дрова или делали детские игрушки. Убийства планировали не только Гитлер, Геринг, Розенберг, Гиммлер. Сотни деловитых немецких чиновников, военных и гражданских, трудились за письменными столами, складывали цифры, составляли докладные записки, хладнокровно калькулировали убийство миллионов людей с помощью голода, газовых печей и расстрелов.

И тут же Волков делает примечание, что в нацистском рейхе вожди с их извращенным умом любят животных: овчарку фюрера зовут Блонди, и он лелеет ее, как родное дитя; Геринг со своей женой Эмми Зоннеман держат у себя в Вангалле молодого льва; Гиммлер нежно привязан к птицам и ангорским кроликам…

В дверь постучали. Пришел Ростовский. Не тратя лишних слов, профессор сел на стул, достал из кармана гимнастерки записную книжку:

— А все-таки мы добыли кое-что о новом оружии! Сведения, правда, обрывочные, но могут навести на размышление… Химический концерн «ИГ Фарбениндустри» приступил к разработке новых горючих смесей, способных развивать температуру свыше трех тысяч градусов… Это как раз та температура, что прожигает броню… Сталелитейный завод в Эссене получил дополнительный заказ на железную окалину[28]… Ну, это еще не говорит о том, что окалина понадобилась для кумулятивного оружия. С порошкообразным алюминием и магнием ее используют в зажигательных бомбах… А вот тут прямо названо: «фаустпатрон». Нам удалось добыть немецкий журнал «Атака». В нем сказано: «Фаустпатрон» — грозное противотанковое оружие даже в руках одного человека. Он пробивает самую прочную броню и производит внутри танка уничтожающий взрыв». Не от этой ли штуки вы пострадали?…

— Фауст — герой немецких легенд, вроде искателя истины, символ человеческой тяги к знанию… — проговорил Павел в раздумье.

— …Который к тому же заключил союз с дьяволом. Пожалуй, конструктору «фаустпатрона» понравилось это объединение с чертом.

— А может быть, название происходит от другого понятия? По-немецки «фауст» — это кулак, то, чем мы наносим удар. Не могут фашисты обойтись без патетики!

— Не могут, — согласился Георгий Иосифович. — Осенью я занимался новыми немецкими танками. Их подбили наши артиллеристы у Ленинграда, под Мгой. Шесть штук. Так вот эти танки они называли «тиграми». Появились у них и «пантеры», и «слоны». Наши заводы быстро наладили выпуск самоходок с крупными орудиями, окрестили эти машины по-русски метко и остроумно.

— Как?

— Прозвали «зверобоями».

— Побольше бы нам таких «зверобоев».

Георгий Иосифович снова углубился в свой блокнот.

— Любопытным мне представляется вот это сообщение: «В весенний праздник мужской свободы — химмельфарт, когда по традиции жены дают как бы увольнительную своим мужьям и те пьют, гуляют, вообще делают что хотят, некто Ахим Фехнер проговорился, что завод детских игрушек в Розенхейме, где он работает мастером, теперь выпускает боевую технику: трубу со спусковым механизмом и прицелом». Как вы думаете, не вел ли он речь о «фаустпатроне»?

— Похоже. А известен источник этих сведений?

— По-моему, его знает Волков.

— Но «фауст» могут делать и в других городах.

— Нам важно увидеть и оценить это оружие. Потом решим, что предпринять дальше.

Прощаясь, Ростовский задержал руку Павла в своей руке.

— Выздоравливайте поскорей. Секрет «фауста» мы должны разгадать во что бы то ни стало.

Промедление в войне, когда противник пользуется новым оружием, ведет к многочисленным неоправданным жертвам. Это Павел понимал. Ходить он уже может, раны заживают, хоть и болят еще. Но в работе быстрей обретаешь форму. Надо поговорить с Волковым и Гринбергом о выписке. Кто не рискует, тот не выигрывает.

Павел лег на койку, снова взялся за тетрадку Волкова. Его внимание привлекла фраза Ремарка:

Затем следовали некоторые мудрые изречения, которые нелишне было запомнить:

Но что это? Текст почти впритирку. Буковки одна к другой, словно колечки на цепочке:

И еще несколько страниц в том же духе. «К.» — подразумевается «Клевцов»? Неужели Волков станет обучать его всему этому? На учебу тогда не дни, а месяцы уйдут!

Заинтересовали кое-какие сведения из истории разведки.

В Китае, например, шелк научились делать три тысячи лет назад. Техника изготовления выглядела вроде бы просто: сажали шелковичных червей на тутовое дерево, ждали, покуда созреет кокон, разматывали нить, которой окружала себя личинка. Эта нить и шла на ткацкий станок. Секрет крылся в одном: как разматывали тончайшую нить? Свою шелкомотальную технологию китайцы хранили за семью замками и долго оставались единственными поставщиками шелка.

Но вот к императору приехала японская делегация. Она хотела пригласить придворных мастеров в Японию для обучения шелкоткацкому делу. Японцы были заранее уверены в отказе и все же долго обивали пороги и у самого императора, и у его чиновников. Окончательно убедившись в бесплодности своих усилий, они уехали. Однако не с пустыми руками. За это время их агенты успели разузнать секрет разматывания шелковой нити. Вскоре Япония стала вторым производителем шелка в мире.

А вот как не на жизнь, а на смерть схватились в конце прошлого века два изобретателя пулеметов — американец Хайрем Максим и Базиль Захаров, грек по рождению, русский по фамилии, француз по месту жительства. Когда на оружейном горизонте появился Максим со своей гениально простой конструкцией пулемета, Захаров уже был богатейшим человеком, жил в роскошной вилле на Лазурном берегу Средиземного моря, содержал армию агентов, разбросанных по всей Европе. Однако его пулеметы были хуже, чем у Максима. Захаров поставил агентам задачу: не допустить американца на европейский рынок.

В это время Максим предлагал свой пулемет итальянскому адмиралтейству для вооружения кораблей. Чтобы убедить, насколько его оружие надежно, он рискнул на эксперимент: на глазах военно-морских чинов у пирса оставили пулемет, который завтра будет стрелять, так как не боится воды.

На другой день водолаз поднял пулемет. Испытатель нажал на гашетку — оружие не сработало. Заказ передали Захарову. Лишь позднее стало известно, что подручные Захарова ночью спустились под воду и незаметно подпилили у пулемета боек…

Так же затейливо сработали захаровские молодцы перед показательными стрельбами в Париже. Лучшего снайпера Максима, умевшего на мишени очередью выбивать свое имя, они напоили вином с атропином. Утром тот выпустил всю ленту в белый свет как в копеечку.

Но самыми изобретательными в области промышленного шпионажа оказались те же японцы. В конце прошлого века Япония начала перевооружение армии и флота. Германию, Англию, Америку в поисках работы наводнили молодые японцы — вежливые, услужливые, сообразительные. Они соглашались на самые неблагоприятные условия работы и жалованья, чем радовали инспекторов по найму. Первая партия японцев, отработав на заводах, фабриках, верфях, в лабораториях, уезжала домой, приезжала другая партия. И никто ни в Европе, ни в США долго не мог понять, каким образом отсталая Япония вдруг смогла освоить выпуск новейшей военной техники и первоклассных кораблей?!

В некоторых случаях японцы заказывали суда, к примеру в Англии. На каком-то этапе они вдруг начинали привередничать: требовали переделок, часто отказывались от заказа. По английским чертежам и документации они достраивали судно, которое оказывалось намного дешевле, чем стоимость выплаты неустойки…

Такие записи касались самых общих положений. Да и беседы с Волковым поначалу носили скорее теоретический, нежели практический характер. Лишь позднее Алексей Владимирович стал рассказывать о науке секретной работы. Как всякая наука, она имела свод общих законов, складывавшихся из правил конспирации, сбора информации, умения уходить от «хвоста» или погони, способности наблюдать и запоминать и так далее. Они требовали неослабного внимания, мгновенных реакций, безошибочного интуитивного чутья, знаний человеческой психологии и других способностей, без которых просто не мог существовать разведчик в среде, полной неожиданностей и опасностей.

5

Главный врач госпиталя полковник медицинской службы Гринберг в мирное время ни за что не согласился бы выписать Павла. Раны еще не затянулись, требовался покой. Но его уговорил комбриг Волков, убедив, что таких молодых людей, как Клевцов, скорее вылечит работа.

Алексей Владимирович прислал машину. Она отвезла Павла не на Полянку, где он жил раньше с Ниной, а на дачу в Серебряном Бору. Две комнаты, глухо отделенные от остального дома, отдавались в его распоряжение. В окна заглядывали только запорошенные сосны. Невдалеке спала, укрывшись льдом, Москва-река.

Осматриваясь, Павел не заметил, как на пороге появился человек, сказал: «Здравствуйте». Первое, что бросилось в глаза, была кудрявая шапка волос, закрывшая покатый лоб. Маленькие карие глаза смотрели весело и озорно. Прямой нос, длинные, тонкие губы — весь контур лица не походил на распространенный русский тип.

— Разрешите представиться, — сказал человек с заметным акцентом. — Йошка Слухай. Алексей Владимирович приказал заботиться о вас. Вы голодны?

«Еще и няньку приставил», — подумал Павел о Волкове, но вслух проговорил:

— Смотря чем станете кормить.

— Предлагаю омлет с салом, печенье и кофе.

— От такой еды грех отказываться. — Павел прошел во вторую комнату, где стояли две кровати рядом, застеленные ворсистыми одеялами. Одна из кроватей была заправлена иначе, чем другая. Тумбочка оказалась занятой книгами.

— Ваша с супругой спальня, — сказал Йошка.

— А вы где расположились?

— По соседству, в доме напротив.

Павел снял шинель, остался в гимнастерке — новой, шевиотовой, довоенного образца. Форму привез в госпиталь порученец Волкова, потому что старая, в чем Павла привезли с фронта, для носки не годилась.

— Нина просила передать: у нее на работе много дел, но к вечеру непременно будет, — сказал Йошка, появляясь в дверях с подносом.

По тому, как запросто он устроился за столом, расставил тарелки для Павла и себя, было видно, что чувствовал он себя на равных и для него, очевидно, тоже была отведена какая-то роль в планах Волкова.

— Кто вы и откуда? — спросил Павел. — Конечно, если об этом можно говорить.

— Ну почему же? — Слухай на этот счет получил соответствующее указание и охотно стал рассказывать о себе. — Я даже не знаю, чего во мне больше. Отец — чех, мать — украинка. Отец, правда, рано умер. Пришлось мне, мальчишке, зарабатывать на хлеб. Сначала работал в Сваляве лесорубом… Была такая фирма в Закарпатье — «Моторица». Она вырубала буковые леса, делала дорогую мебель, занималась строительством. Платили, конечно, гроши, но как просить больше, если кругом было так много безработных и голодных? Фирма принадлежала немцу из Судет. Да и среди рабочих было много немцев, хотя Западной Украиной в то время владела Чехословакия. Мы валили лес от темна до темна. Случалось, и взрослый не выдерживал, а я хилым был. Это после уже мышцы накачал. Постепенно у нас стала разворачиваться революционная работа. Я вступил в молодежный Союз коммунистов, расклеивал листовки, собирал деньги для республиканской Испании…

Йошка в раздумье накрыл чашку с кофе тяжелой, жилистой рукой.

— Меня выследил мастер и сдал жандармам. Но от тюрьмы спасла армия. Призывались мои одногодки… Облачили в мундир из зеленого английского сукна, обули в желтые ботинки чешской фирмы «Батя», дали бельгийскую винтовку, сигареты из болгарского табака — и загремел раб божий охранять границу в Судетах. Там выучился на радиста. Но тут пришел Мюнхен…

Павел вспомнил лекцию в академии, которую читал генерал Воробьев перед большой картой Европы. Начальник факультета указкой проводил по границе Чехословакии с Германией, рассказывал о сети мощных укреплений, построенных чехами для защиты от воинственного и коварного северного соседа. В казематах и дотах сидели солдаты чехословацкой армии, а в соседнем Мюнхене, в Коричневом доме, английский и французский премьеры Чемберлен и Даладье предавали интересы Чехословацкой республики. «Мертворожденное дитя Версаля», как называли фашисты Чехословакию, отдавали на растерзание Гитлеру. Они нарушали союзнические обязательства, отдавая Судеты Германии, в то время как сорок отлично вооруженных чехословацких, столько же советских дивизий, готовых прийти на помощь по первому зову, могли бы разметать армии вермахта в первых же боях. Однако тогдашний президент Чехословакии Эдуард Бенеш безропотно принял продиктованный ему ультиматум. Он отказался от русской помощи, приказал своим войскам покинуть военные укрепления и уйти из Судет.

заметил как-то «железный» канцлер Отто Бисмарк. 30 сентября 1938 года эти ключи Чемберлен и Даладье вручили Гитлеру.

— Нам приказали покинуть позиции. — Йошка сжал кулаки. — Представьте бесконечную ленту колонн. Солдаты несли на плечах только легкое стрелковое оружие. Пулеметы и пушки оставлялись немцам в крепостях. И хоть некоторые командиры рвались в бой, а главнокомандующий генерал Нечас по радио заявил о готовности армии защищать республику, изменить ход событий уже было нельзя… Затяжные октябрьские дожди испортили дороги, нарушили порядок отходящих войск. Вдобавок судетские фашисты стреляли нам в спину. Однажды они обстреляли мою радиостанцию. Солдаты бросились к чердаку, откуда шла стрельба, но там уже никого не нашли. Террористы успели скрыться, а хозяин усадьбы, толстый немец в подтяжках, пряча усмешку, нагло заявил, что никого не видел и стрельбы не слыхал. Подлец знал, что чехам запрещалось трогать местных жителей… Чехословакия, как вам известно, просуществовала до марта тридцать девятого. Утром чехи проснулись и увидели разгуливающих по улицам германских солдат и функционеров собственного фашистского «Свободного корпуса» Конрада Генлейна, переодетых в форму СС. На фасадах домов развевались флаги со свастикой…

На лекции перед слушателями академии Воробьев рассказывал и о том, как сменивший Бенеша новый президент республики Гаха, которого накануне вызвали в Берлин, трясущимися руками подписал продиктованный Гитлером документ:

Страна стала именоваться Протекторатом Богемии и Моравии.

— Ну а потом меня демобилизовали, — продолжал Йошка. — Я вернулся в Сваляву. Здесь уже хозяйничали хортисты — венгерские фашисты. Снова пошел в лесорубы. В сороковом забурлил народ Закарпатья. Люди требовали воссоединения с Советской Украиной. «Маленькая ветка великого украинского дуба» хотела обрести родные края. Начались облавы, обыски, аресты активистов. Мое имя у венгерских фашистов в списках стояло первым. Уехал в Прагу. Однако здесь напали на мой след гестаповцы. За организацию подпольной радиостанции приговорили к каторжным работам в каменоломнях. Но удалось бежать. Чешские коммунисты нелегально переправили меня в Россию. Так я очутился здесь и теперь беседую с вами.

— Вы какого года рождения? — спросил Павел.

— Мы одногодки, только я на два месяца старше. Вы родились в мае, я — в феврале.

— Так, значит, вы мою биографию изучили! — рассмеялся Павел.

— Волков рассказывал, — серьезно проговорил Йошка. — Надо же знать, с кем придется работать… У нас есть такая поговорка: друга ищи, а нашел — береги. Надеюсь, мы с вами будем беречь друг друга.

6

Вечером вместе с Ниной приехал Волков. Алексей Владимирович посчитал, что пора всех участников посвятить в свой план.

— Вся семейка в сборе, могу сообщить мнение командования, — сказал он. — Вам троим предстоит разгадать, как пишется в книгах, «тайну «фаустпатрона»». Считаю, теоретически вы к заданию готовы, теперь начнем к нему готовиться практически. Сейчас мы разрабатываем такую операцию. В Киеве до войны жил и работал некий Анатолий Фомич Березенко. Он считался одним из ведущих специалистов по сплавам. Эвакуироваться не успел. Подпольщики, с которыми была связана его мать, уговорили Березенко пойти на работу к немцам. Те отправили его в Германию. Мать осталась в Киеве. Так вот через нее подпольщики узнали, что сын работает в Мюнхене на заводе «Байерише моторенверке», попросту БМВ… Усекаешь, Клевцов?

— Это недалеко от Розенхейма, завода детских игрушек болтунишки Ахима Фехнера? — спросил Павел.

— Именно! О Фехнере Березенко кое-что и сообщил матери, надеясь, что сведения могут заинтересовать кого надо. Правда, написал иносказаниями, но факт говорит сам за себя: Березенко работает на нас. Где он живет, точно мы не знаем. Письма от матери получает «до востребования» на семнадцатое отделение имперской почты. Сначала надо выйти на него, а потом и на Фехнера, который иногда посещает пивную «Альтказе» в Розенхейме… — Волков помолчал. — Конечно, не исключена и возможность провокации со стороны гестапо. Но с другой стороны, у нас нет оснований не доверять Березенко. Закончил политехнический институт, защитил кандидатскую. Написал несколько монографий по сплавам и особенностям их кристаллической решетки. Эти книги заинтересовали немцев, в какой-то мере предопределив дальнейшую судьбу Березенко.

Волков положил на стол папку, показал любительскую фотографию Березенко. Высокий, в длиннополом плаще, в очках и шляпе человек был снят на Владимирской горке. Лицо размыто, без деталей, но все же понять можно: худощав, носат, с острым длинным подбородком.

— У матери мы постараемся узнать такие подробности его жизни, которых не знают немцы. Чтобы он не подумал, что и вы подосланы гестаповцами.

— Нам бы только добраться до него, — проговорил Павел.

— Добираться будете втроем. Документы подготовим надежные. Ты, Клевцов, бывший фронтовик, офицер Пауль Виц, представитель фирмы «Демаг» в Донбассе и Ростове-на-Дону. Не беспокойся, твое непосредственное «начальство» у нас в плену со всей своей канцелярией, бланками и печатями. Ты по командировочному удостоверению был в Донбассе — ворон из стаи, что слеталась его грабить. Заготовим мы и справки из госпиталя, заключение медицинской комиссии о твоей полной непригодности к строевой службе, «зольдатенбух» с указанием места службы и наград, требования на железнодорожные билеты и другие документы… Свою новую биографию выучи назубок.

Алексей Владимирович перевел взгляд на Нину.

— А это твоя жена. Уроженка Штутгарта, приехала в Россию и стала сиделкой в госпитале, где ты якобы находился на излечении. В Макеевке. Между прочим, в протестантской церкви Штутгарта должна быть подлинная запись о рождении и крещении Нины Цаддах — 10 февраля 1923 года…

Волков повернулся к Йошке.

— Ефрейтор Слухай, участник московской зимней кампании и кавалер Железного креста второй степени, контужен, страдает эпилепсией, от военной службы тоже освобожден. Находится в услужении у Пауля Вица… Вообще, Йошка, будешь в группе и за няню, и за радиста, и чего судьбе понадобится. Подпольный опыт есть. Язык тоже знаешь. Будешь ангелом-хранителем.

«Я же был в Германии, вдруг немецкая полиция заворошит старые дела или кто-то опознает меня?» — хотел сказать Павел, но поостерегся из опасения, что Волков истолкует эти слова как трусость. В конце концов, знает же Алексей Владимирович об этом и не говорит, очевидно считая элемент риска вполне оправданным.

Волков оглядел всех:

— С завтрашнего дня начнем прорабатывать детали. Отныне приказываю думать только об этом задании. Вживайтесь в свои роли. Распорядок установите боевой. Подавай, Йошка, ужин, и отбой!

Перекусив, Волков уехал. Йошка убрал со стола тарелки и тоже собрался уходить.

— Йошка, ты уже был в тылу у немцев? — спросил Павел.

— Был, — ответил Йошка и добавил: — На разные роли пробовался и не один раз… Спокойной ночи!

7

С фронта в академию привезли трофейную гранату нового образца. По форме она походила на небольшую каплевидную мину, какая используется в минометах. У нее была деревянная рукоятка, к ней крепились четыре матерчатых стабилизатора, которые раскрывались в момент броска с помощью пружинистых стальных пластинок. Верхний конец рукоятки венчал красный металлический колпачок с надписью:

Колпачок прикрывал ударный взрыватель, а срывался он хомутиком на шнурке предохранителя во время броска.

Ростовский поручил Павлу разобраться в этой гранате. Когда приходилось работать со взрывоопасными предметами, Павел становился чрезвычайно собранным и неторопливым, знал, что малейшая оплошность грозила гибелью. Он разбирал гранату за толстым стальным листом и смотрел через бронестекло. В случае взрыва он потерял бы руки, но сам остался бы жив. Замедленными движениями Павел отвинтил деревянную ручку, заглянул внутрь — головка мины полая, а стакан заполнен фигурным разрывным зарядом с конической выемкой и каналом по оси, на дне виднелся капсюль-детонатор.

— Видите, головка мины выполнена из мягкого сплава. В момент удара о преграду она сминается, от взрывателя огонь идет на капсюль-детонатор. Тот вызывает детонацию, которая направлена по разрывному заряду в сторону воронки-конуса…

Георгий Иосифович заглянул через броневое стекло, кивнув, добавил:

— Смятая, скажем, о броню головка прижимает воронку, стремительный газовый поток направленно прожигает отверстие, врывается внутрь танка и вызывает там пожар.

— Именно так. Кумулятивный принцип действия…

По белому порошку и кристалликам светло-желтого цвета Ростовский тут же определил: заряд состоял из смеси тротила и гексогена, применяемых в кумулятивных боеприпасах.

С этой гранатой поехали на полигон академии в Нахабино. Там стоял разбитый танк Т-34. На нем испытывали разные снаряды и противотанковые гранаты. Толщина брони была известна — сорок пять миллиметров, и по характеру пробоин судили о действенности нового оружия.

В бетонированном доте недалеко от танка расположились Ростовский, Павел и кинооператор с камерой, позволявшей вести специальную съемку. Метал гранату старшина Охрименко — единственный на всю армию умелец-снайпер, который на спор мог попасть учебной гранатой внутрь сапога с тридцати метров.

Немецкую гранату он швырнул из окопа. С хлопком, похожим на щелканье бича, раскрылись перья стабилизатора, сорвался хомутик, соединенный со стержнем предохранителя. Граната понеслась головной частью вперед, точно ракета, ударила по башне и взорвалась, кольнув глаза вспышкой. Полыхнуло внутри танка, из старых дыр и щелей повалил дым, хотя гореть там уже было нечему.

Пробоина оказалась небольшой — около пятака в диаметре. Кумулятивная струя, развив во время взрыва трехтысячную температуру в малом пространстве, пробила броню, словно раскаленный гвоздь фанеру.

Рассматривая действие новой гранаты на замедленном экране, Ростовский вдруг спросил:

— А вы не находите, Павел Михайлович, что стоит эту гранату приспособить к стволу с зарядом — и будет готов ваш «фауст»?

— Ствол увеличит дальность и точность попадания… Таким оружием сможет запросто пользоваться не то что наш спец Охрименко, но и хилый новобранец, — ответил Павел задумчиво.

— Мы, конечно, сумеем экспериментальным путем определить действенность немецкого «фаустпатрона», — проговорил Георгий Иосифович, — однако на расчеты уйдет уйма времени. Проще, как это ни опасно и ни хлопотно, искать «фауст» в Германии.

Клевцов составил описание противотанковой кумулятивной гранаты, объяснил принцип ее работы. Докладную с чертежами и фотоснимками Ростовский передал в Главное управление инженерных войск генералу Воробьеву, а из управления в размноженном виде она пошла в войска.

8

Ранний звонок поднял Клевцова с постели. Уже поднося к уху телефонную трубку, Павел догадался: звонил Волков. «Когда же он спит?»

— Нашелся Мантей, — сказал Алексей Владимирович. — Помнишь, ты говорил о фенрихе из училища в Карлсхорсте?

— Очень хорошо.

— Одевайся и выходи на улицу. Машина уже идет к тебе.

Наскоро перекусив, Павел по занесенной тропинке прошел по саду, открыл калитку. Ни одного огонька не светилось в темноте. Сосны в сугробах стояли неподвижно, как в почетном карауле.

Рокот мотора послышался в тишине издалека. Освещая дорогу синими подфарниками, вынеслась из-за поворота аллеи знакомая «эмка». Алексей Владимирович открыл дверцу. Павел вскочил на ходу.

— Ты в Красногорске бывал? — спросил Волков.

— Не приходилось.

— Там обнаружили нашего фенриха. Попробуем его расшевелить.

Миновав несколько контрольно-пропускных пунктов на шоссе, машина въехала в Красногорск. Лагерь военнопленных был устроен на многогектарной окраине. На этой территории работали заводы строительных материалов, механические мастерские.

У проходной «эмку» встретил сотрудник особого отдела. В одноэтажном, барачного типа здании штаба он предоставил гостям свой кабинет и выложил на стол личное дело Оттомара Мантея. Надев очки, Волков стал просматривать протоколы допросов, характеристики. Собственноручно написанную Мантеем автобиографию он пододвинул Павлу:

— Это по твоей части.

С немецкой обстоятельностью и прилежностью Мантей перечислял родственников, чины и отличия в гимназии, гитлерюгенде, училище. Отец, Эгон Мантей, занимал пост старшего правительственного советника в министерстве внутренних дел. Мать, урожденная фон Тепфер, владела поместьями в Тюрингии. Младшая сестра Инген учится в гимназии…

Как и ожидал Павел, Оттомар на допросе в штабе стрелкового полка сказал, что стажировался в установке противотанковых заграждений, и указал на безопасный участок в минных полях, ведущий к господствующей над местностью возвышенности. Как раз там и сгорели танки Самвеляна и едва не погиб он сам, Павел Клевцов. На последующих допросах фенрих повторял прежние показания, хотя, как теперь понял Павел, несомненно знал о новом оружии.

Конвоир привел Мантея и вышел. Фенрих заученно вытянул руки по швам, отрапортовал о прибытии.

— С вами хотят познакомиться эти товарищи, прошу быть с ними предельно откровенным, — проговорил лагерный сотрудник контрразведки.

Мантей выполнил четкий поворот в сторону Волкова.

— Вышколили, как для парада, — сказал Алексей Владимирович по-русски. Сотрудник ответил:

— Это не мы. За внутренним распорядком и дисциплиной здесь следят сами военнопленные.

Алексей Владимирович взглядом показал на стул. Мантей послушно сел. Павел приготовился к переводу.

Стриженный наголо, с бледно-рыхлым лицом, фенрих производил впечатление жалкое, удручающее. Хотя мундир и сапоги были вычищены, однако что-то неуловимо неряшливое было во всем его облике. Мантей, кажется, уже потерял надежду когда-нибудь вернуться в Германию, и теперь у него осталась одна цель — просто выжить.

На просьбу рассказать о себе, он без запинки выпалил все, что уже писал в автобиографии, и с выражением услужливой готовности стал ждать новых вопросов.

— Начальник училища у вас по-прежнему генерал Леш? — спросил Волков.

— Так точно. Если его не сняли в последнее время.

— Наверное, он и сейчас далеко не дистрофик?

Мантей с удивлением посмотрел на пожилого русского, по его мнению, большого человека из разведки, не менее «превосходительства», заискивающе произнес:

— Да, генерал вполне упитан.

— Кто руководил вашей практикой на фронте?

Помедлив, Мантей ответил:

— Капитан Хохмайстер.

«Тот самый Хохмайстер, что сопровождал нас в Карлсхорсте!» — подумал Павел, взглянул на Волкова, но тот так же бесстрастно продолжал допрос, проговорив не то вопросительно, не то утвердительно:

— Значит, была целая группа…

— Мы прибыли в составе отделения.

— Чтобы провести боевые испытания противотанкового оружия?

Фенрих заволновался, но Волков и на этот раз сделал вид, что ничего не заметил:

— Как назвал это оружие Маркус?

То, что русский знает еще и имя Хохмайстера, окончательно сбило Мантея с толку. Сглотнув слюну, он проговорил:

— «Фаустпатрон»…

— После нашей беседы вы во всех подробностях опишите этот «фаустпатрон», а пока расскажите о Хохмайстере. Давно мы с ним не встречались… Отчего он забросил бокс? Ведь был хорошим бойцом.

— Он целиком отдался изобретательской работе.

— Над «фаустом»?

— Да. Но признаться, я не был близок к капитану. На него работала отдельная лаборатория. Допуск был разрешен далеко не всем.

— Лично вы там бывали?

— Да. Однако не во всем разобрался. Фенрихи со старших курсов изготовляли лишь отдельные узлы.

— Вот и опишите их… Где собираются наладить массовое производство?

— Я не в курсе. Правда, перед тем, как отправиться на фронт, Хохмайстер ненадолго ездил в Баварию.

— В Мюнхен? Розенхейм?

— Кажется, в Розенхейм. Я слышал, он несколько раз упоминал этот город. Там живут его родители.

— А чем они занимаются?

— По-моему, как-то связаны с детскими игрушками.

— Откуда у вас такое предположение?

— Случайно я видел в лаборатории на столе отцовскую записку Хохмайстеру… Она была написана на фирменном бланке «Кляйне», в переводе — «Малыш».

— Что было написано в ней?

Мантей покраснел.

— Ну-ну! Вы же настоящий немец и обязаны интересоваться делами других!

— Там речь шла о сроках каких-то платежей. Отец угрожал отказом в кредите…

Волков неожиданно переменил тему:

— Как вам живется в лагере?

Мантей бросил испуганный взгляд на офицера особого отдела, пожал плечами. Алексей Владимирович кивнул, тот вышел.

— Что думают ваши товарищи о положении на фронте?

На шишковатом лбу Мантея собрались морщинки. Он взглянул на Волкова и Клевцова, как бы решая, быть или не быть до конца чистосердечным. Смутное ожидание какой-то подачки подсказало, что русских устроит только прямой ответ.

— Многие верят в победу Германии. Но есть и такие, кто разочарован.

— Чью точку зрения разделяете вы?

— Я не знаю. — Мантей опустил голову.

— Вам известно, что армия Паулюса погибает под Сталинградом?

— Нам говорил об этом политический информатор…

— Благодарите своего бога, что вам уже не придется воевать и вы уцелеете.

Мантей вдруг сгорбился, в глазах показались слезы:

— Мне очень тяжело здесь…

— Что вы делаете в лагере?

— Ефрейтор Бумгольц заставляет чистить нужники.

— Кому-то надо исполнять и эту работу.

— Но не все же время! Он ненавидит меня.

Мантей засопел, как обиженный ребенок, вытер рукавом глаза.

— Почему ненавидит?

— Я имел неосторожность сказать о том, что мой папа — советник в министерстве внутренних дел. Так он назвал его душегубом.

В кабинет неслышно вошел сотрудник лагеря, показал на часы. Подходило время обеда. Алексей Владимирович сказал Мантею:

— Идите в столовую, потом возвращайтесь сюда.

Фенрих бросился к двери.

— Кто такой Бумгольц? — спросил Волков сотрудника.

— Командир взвода, куда зачислен Мантей. Из портовых рабочих.

— Видать, у ефрейтора свои методы воспитания?

— Его подчиненные ходят по струнке.

— Мантей жалуется.

— Такие всегда скулят. Это он сейчас пообтерся, а когда сюда попал, держался павлином, Женевскую конвенцию вспоминал. Свои же ему быстро сбили спесь.

— Попрошу вас еще об одном одолжении… Распорядитесь прислать нам побольше земляков из Мюнхена и Розенхейма.

9

Волков понимал, что перед отправкой в Германию надо дать Павлу хотя бы общее представление о той многослойной системе секретной службы, которая жестоко подавляла всякое сопротивление внутри рейха и за его пределами. Подобно клубку змей, отделы этой службы переплетались, дополняли один другой, расползались, смертельно жаля всех, кто попадал к ним.

Самой многочисленной и наиболее опасной организацией в нынешнее военное время Алексей Владимирович считал Абвер. С его агентами ему приходилось сталкиваться задолго до войны. Он довольно точно изучил структуру этой организации, хотя в обстановке глухой секретности досталось это ему немалой ценой.

Управление военной разведки и контрразведки во главе с адмиралом Канарисом подразделялось на три основных отдела. Абвер I вел шпионаж по всему миру, готовясь к будущим войнам. Ведал этим отделом генерал-лейтенант Ганс Пикенброк[29]. Абвер II, во главе с Лахузеном[30], занимался диверсиями. Ему подчинялась часть особого назначения — «Бранденбург»[31], действовавшая под девизом:

Наибольшую опасность для группы Павла, по мнению Волкова, представляли сотрудники Абвера III. Они боролись с разведкой противника, изыскивали способы для подрывной деятельности против иностранных секретных служб и разведывательных органов. Ими командовал полковник Франц Эккард фон Бентивеньи.

За этим человеком Волков следил с более пристальным вниманием. Бентивеньи был опытным, коварным, умным противником. Родился он в Потсдаме в семье кайзеровского офицера, с детских лет мечтал о военной карьере. В двадцатилетнем возрасте в гвардейском артиллерийском полку получил первый офицерский чин. Отдел Абвер III принял в 1939 году, будучи полковником генерального штаба. Канариса, мало обращавшего внимание на происхождение, привлекли в Бентивеньи главные черты — изобретательность в провокациях и маниакальная жестокость к «врагам рейха». Работая в тесном контакте с гестапо и службой безопасности СД, Бентивеньи создал плотную сеть контроля, хитрую систему мер по сохранению военных секретов и охране всех органов, которые занимались вооружением[32].

Офицеры Абвера III собирали также сведения о работе иностранных разведывательных служб, обезвреживали действующих агентов, придумывали дезинформацию, чтобы ввести противника в заблуждение. Они же изучали заграничную почту и телеграммы, идущие в обоих направлениях.

Но главное, и это сильно беспокоило Волкова, они вместе с тайной полицией и службой безопасности ведали выдачей личных документов как на территории рейха, так и в оккупированных областях. Документы постоянно видоизменялись, разнилась система цифр и индексов, в каждом районе существовал особый код, опять-таки меняющийся чуть ли не каждый месяц. Хотя шифровальщикам удалось эту систему разгадать, полной гарантии в надежности всех документов, положенных каждому члену группы, не было.

В ужесточившихся условиях проверки документов нужно было получить с о о т в е т с т в у ю щ и е отметки у местного сотрудника Абвера III и в полицейском управлении, назвать приемлемую причину переездов и задержек, чтобы не вызвать подозрения и не угодить в гестапо.

От разведчика требовалось не только безупречное владение языком врага, знание местных диалектов, оборотов речи и выражений, распространенных в данной местности сокращений, но и безукоризненность в одежде и содержании карманов, вплоть до продовольственных карточек самой последней серии, поскольку цвет их тоже непрерывно менялся и старые сдавались в обмен на новые, талонов на промышленные товары, личных писем, фотографий, с которыми должна совпадать легенда. Если вызовет подозрение хоть одна мелкая деталь, может рухнуть вся операция.

В лагере военнопленных нашлось немало баварцев из простых семей. Они обстоятельно рассказали о Мюнхене и Розенхейме, о нравах, праздниках и любимых развлечениях жителей.

Павла заинтересовал один из пленных — Артур Штефи. Его мать содержала в Розенхейме пансион. Брат Франц был художником, имел некоторые связи с нацистскими властями города. Жена брата в дела свекрови не вмешивалась. У Штефи оказалось много снимков особняка, возле которого фотографировалась семья. Поскольку Артур в плен попал недавно вместе со штабом полка, ни мать, ни брат не могли еще знать о его участи. По настоянию Волкова Павел провел с Артуром два дня. У них возникло даже нечто вроде симпатии друг к другу. Артур рассказал о своем детстве, воспитании, увлечениях, горько пожалел, что после окончания гимназии решил избрать военную карьеру.

— На войне первой погибает истина, — сказал он, — а откуда мы, мальчишки, могли знать хоть что-нибудь, если нам с первых шагов вдалбливали, что лишь в боях рождаются настоящие мужчины.

Павел попросил Артура написать письмо: мол, пока жив и здоров, посылает со своим другом небольшой подарок, просит принять и обласкать его, он приедет с женой и денщиком. Лейтенант написал такое письмо. Другое письмо он адресовал брату, где жаловался на тяготы фронтовой жизни и тоже просил оказать поддержку другу, с помощью которого он, Артур, надеется облегчить свою судьбу.

После посещения лагеря военнопленных Волков провел несколько бесед с Павлом, Ниной и Йошкой об особенностях гитлеровской контрразведки. Абвер, к примеру, изредка публиковал в иностранных газетах объявления об открытии какой-либо кредитной конторы. Лицам, имеющим твердый доход, предлагалась ссуда. Сразу находились люди, которые нуждались в кредите. Тех, кто для Абвера интереса не представлял, попросту отсеивали. Но попадались объекты с «перспективой».

Однажды в такую контору обратился мичман французского легкого крейсера «Жанна д’Арк». Он залез в долги и выпутаться из них никак не мог. Ему дали небольшую ссуду. Вовремя вернуть ее мичман не сумел. Тогда немцы пообещали отсрочить выплату кредита, но взамен предложили работать на Абвер. Француз сообщал о своем корабле все, что могло интересовать гитлеровскую разведку: сведения о документации по радиосвязи, коды, порты захода, а также расписание движений других кораблей…

— Тебе, может, и не понадобится открывать кредитную контору, но кому-то дать «на лапу» придется, — говорил Алексей Владимирович Павлу. — Немцы при нынешнем скромном пайке на взятку непременно клюнут. Можешь, к примеру, проиграть в карты или попросту дать в долг. Только никогда не давай помногу. Зажравшийся сразу наглеет и начинает шантажировать.

Особо Волков говорил о том, что никогда не следует вербовать малознакомого человека самому. В крайнем случае пусть это сделает Йошка с помощью какого-нибудь дружка из местных жителей. Легче найти себе помощника среди тех, кто недоволен существующими порядками, обижен на свое начальство, бедует с большой семьей.

Однако следует всегда помнить, что вербуемый может выдать. За несколько лет власти нацисты сумели вселить в немца животный страх перед гестапо и другими службами. Поэтому Алексей Владимирович не советовал прибегать к открытой вербовке. Другое дело, если придется говорить с Березенко. Правда, еще неизвестно, сможет ли он помочь разведчикам в отношении «фауста», но раз он сообщил о Фехнере, то, очевидно, имеет отношение к этому оружию.

На случай, если надо будет записать формулы или сдублировать чертежи, группу снабдили химическими чернилами в таблетках аспирина. Их не мог выявить никакой анализ. Такими же химикатами, изготовленными инженерами с «ИГ Фарбениндустри», пользовались разведчики-абверовцы. Если текста и чертежей будет много, то придется закамуфлировать их в какой-либо книге. Для дубляжа воспользоваться микропленкой в трофейном «Миноксе» величиной с зажигалку. В свое время такой фотоаппарат изъяли у немецкого агента.

Предусмотрел Волков и пути отхода в случае провала. Один из них намечался через «зеленую границу» в Швейцарии мимо пограничной охраны. Там был человек, который в случае необходимости мог ненадолго укрыть разведчиков от преследования. Дал Алексей Владимирович и адрес в Германии: Гейдельберг, Блауштрассе, 6/8, Макс Ульмайер. Им следовало пользоваться для связи с Центром.

Хотя группе, имеющей ограниченную задачу, придется иметь дело с людьми невысокого общественного положения, тем не менее Волков от всех требовал неослабной бдительности. Как бы ни пытался он все предугадать, элементы неожиданности и риска исключить было нельзя. Провал мог случиться в любое время, в любом пункте маршрута. Оставалось уповать на ясный ум и сообразительность Павла, находчивость Нины, смелость и опыт Йошки.

10

К началу марта 1943 года Волков посчитал подготовку группы законченной. Были проиграны варианты, опробованы средства связи, проверены документы, снаряжение, одежда, обувь. Оставалось выбрать, каким путем перейти линию фронта.

Алексей Владимирович сразу же отверг предложение сбросить группу на парашютах. Парашютистов могли заметить издалека, поскольку выбрасывать их пришлось бы в безлесье Донбасса. Разумней было воспользоваться наземным путем, тем более что благоприятствовала общая обстановка. Волков связался с работниками Генерального штаба, которые указали на наиболее удобный участок для перехода через линию фронта.

После разгрома под Сталинградом немцы покатились на запад. Они в панике бросали обмороженных и раненых, тяжелую технику, танки и грузовики, оставшиеся без горючего. Юго-Западный фронт Ватутина нанес удар северней Донбасса. Войска Южного фронта заняли Батайск, Новочеркасск и Ростов-на-Дону. Над группировкой фельдмаршала Манштейна нависла угроза нового окружения. Гитлеровцы бросились с Нижнего Дона за реку Миус.

Вместе с войсками ударились в бег советники по экономическим вопросам и оккупированным территориям, чиновники нацистских министерств угля и стали, хлеба и труда, расовой политики и финансов, разные референты по части грабежа природных богатств России. С этой оравой и предстояло смешаться Павлу, Нине, Йошке.

…В только что освобожденный Белгород прибыли перед рассветом. Здесь группу поджидал посланец Волкова — капитан из Главного разведуправления Красной армии. Он поехал в штаб дивизии и вскоре вернулся на крытой трехосной полуторке с юным старшим лейтенантом, который привез полушубки и валенки. Теплая одежда оказалась всем впору и ко времени. Хоть и наступила весна, но было еще холодно.

Никуда не заезжая и нигде не останавливаясь, машина покатила к передовой. Закутанная в полушубок, Нина забралась в угол кузова и походила на нахохлившегося воробышка. Йошка дремал, напялив немецкую меховую шапку на глаза. Капитан все время поглядывал на карту, стараясь определить, где они находятся и сколько километров осталось до конца пути. Он заметно нервничал, но пытался это скрыть. Павел захотел его разговорить, однако капитан отвечал сухо, предпочитал молчать.

«Что-то терзает беднягу, — думал Павел, разглядывая сквозь сомкнутые ресницы его нездоровое, отечное лицо. — Боится? Трусит?»

— Вы были на фронте, капитан? — не заботясь о вежливом тоне, вдруг спросил Павел.

— На фронте? — переспросил капитан и, помедлив, ответил: — На фронте был. За фронтом был. Пятнадцать суток одну травку жевал…

— Простите, — смешался Павел и отвернулся к заледеневшему оконцу, за которым огромными тенями проплывали крытые брезентом реактивные установки.

До переднего края добрались только к вечеру. Канонады не было. Здесь была оглушающая тишина. Поселок сгорел в недавних боях, остался лишь полуразрушенный кирпичный дом с продырявленной крышей. Старая железная дверь, пробитая осколками и пулями, вела в подвал. Здесь и размещался штаб батальона, через позиции которого должна была пройти группа.

Старший лейтенант из штаба дивизии в Белгороде представил командиру батальона лишь капитана из ГРУ. Павла со спутниками как бы не существовало. Комбат, сухопарый майор с перевязанной шеей, с интересом посмотрел на неизвестных людей, показал на угол, где на соломе были расстелены плащ-палатки и топилась печка, сделанная из бензиновой бочки.

— Пусть товарищи отдыхают пока…

— Доложите обстановку, — потребовал юноша — старший лейтенант из штаба дивизии, хмуря красивые брови, явно подражая кому-то из большого начальства.

— Нашему наступлению конец. Уперлись немцы, набились во все щели — мышь не проскочит. — Майор оторвал от газеты полоску, стал сворачивать папиросу.

— В штабе информировали: ваш участок самый тихий. — Старший лейтенант снова нахмурился.

— Да, пожалуй, здесь перейти фронт удобней всего — немцы еще не успели организовать оборону, позволяет местность: много балок, есть лесопосадки… Мои разведчики проведут до безопасной линии в немецкий тыл, дальше рассчитывайте на себя…

— А перед окопами не может быть немецких секретов?

Комбат пустил колечко дыма, потрогал рану на шее.

— Может, конечно… Но положитесь на моих ребят. Они вам дорогу прочешут. Позовите Силкина!

В подвал вскочил сержант — командир отделения разведки, бойко отдал честь, наметанным глазом оглядел незнакомых командиров и штатских в углу.

— Ну, как? — спросил майор.

— Животами пропахали весь передок. Попробуем мимо церкви на нейтралке. Хотя и немецкие секреты там ползают…

Ночью неожиданно началась оттепель, все растаяло, спустился густой туман. Капитан из ГРУ сказал:

— Оно к лучшему. Снег скрипеть не будет.

Молча двинулись к окопам переднего края. Иногда с немецкой стороны взлетала ракета — «лампочка». Повиснув на парашютике, она долго горела в высоте, освещая землю мертвенно-желтым светом.

— Стой! Кто идет? — раздался из темноты голос часового.

— Свои. Чего орешь? — буркнул Силкин.

— Пароль!

— Штык. Отзыв давай!

— Шурочка…

— То-то. — Силкин спрыгнул в окоп, за ним — его пятеро разведчиков.

Бойцы помогли спуститься в траншею капитану, Йошке и Нине. Павел задержался наверху, дождался очередной «лампочки», попытался осмотреться, однако ничего не увидел и тоже скользнул в окоп.

Силкин со своими разведчиками долго вглядывался в темноту, прислушиваясь к шорохам ночи. Наконец шепнул:

— Спит немец. Устал. Ну, пошли! — И быстро полез на бруствер.

Павел старался держаться рядом с Ниной, помогал ей ползти по мокрому снегу. Чуть поодаль, посапывая, двигался Йошка. Кроме вещмешка и немецкого ранца из рыжей телячьей шкуры он тащил портативную рацию «Северок» с запасом батарей. Рацию надо было спрятать в надежном месте на той стороне, если придется переходить обратно здесь же и вызывать на помощь своих разведчиков.

Впереди выросла какая-то глыба. Все затаили дыхание. Вспыхнула ракета, и тут разведчики увидели немецкий танк. Вражеская машина впечаталась в память как фотографический снимок. Даже когда ракета потухла, перед глазами долго стоял этот стальной мертвец. Башня с распахнутыми люками скособочилась, сорванная с бегунков сильным взрывом. Разбитая гусеница выползла вперед. Павел понял, что бронированную глыбу остановил не удачно посланный снаряд, а что в нее долго бросали гранаты, бутылки с горючей смесью, сожгли нутро. И уже потом взорвалась она на собственных снарядах в боекомплекте.

Неподалеку от развалин церкви на нейтральной полосе стояли еще два подбитых танка и бронетранспортер с тупо срезанным мотором. Своих убитых немцы, кажется, успели вытащить с поля боя и похоронить. Комочками, запорошенными снегом, остались лежать наши ребята.

Разведчики расползлись в разные стороны, чтобы не напороться на немецкий секрет. Впереди группы пополз Силкин. Он и увидел первым гитлеровского ракетчика. Тот сидел в укрытии и палил в небо свои «лампочки». Рядом находился пулеметчик. При вспышке он тоже заметил Силкина, бросился к пулемету, выпустил в темень длинную очередь. Откликнулись соседние пулеметы. Над головой понеслись трассирующие нити.

— Проснулся гад, — еле слышно прошептал Силкин, развернулся на месте и пополз к своим окопам, быстро перебирая руками. — Назад! Здесь не пройти!

Чаще захлопали ракетницы. Все кругом задрожало в трепетном свете. Ударили минометы. Земля встала дыбом. Осколки с хрюканьем врезались рядом и, остывая, сердито шипели на снегу.

Кое-как добрались до окопа, упали на дно и долго молчали.

— Все здесь? — переведя дух, спросил Силкин.

— Все, — ответил Павел.

— Тогда пойдем спать.

— Может, попытаемся в другом месте?

— Не, — проговорил отделенный батальонных разведчиков. — Немец теперь до утра не заснет. Осерчал.

Вернулись обратно к командиру батальона. Ординарец согрел чай.

— Я хотел было вас огоньком поддержать, да ведь вы могли попасть под наши пули, — комбат разливал в кружки кипяток и, казалось, даже радовался тому, что группа вернулась обратно. — Между прочим, я заметил у немцев одну любопытную особенность. Они сильны и злы, когда их много. Но в одиночку драться боятся, тем более в темноте.

— Нам от этого не легче, — хмурясь, отозвался капитан из ГРУ.

Майор вскинул белесые брови, по-стариковски пожевал губами:

— Разумеется, обидно… Однако немцы подняли ведь такую пальбу не только потому, что заметили вас, а от испуга. У немца испуг какой-то особенный, рациональный, что ли. Я встречал много пленных и убедился: этот испуг заставляет солдат быть дисциплинированными, храбрыми в бою… Храбрыми не в нашем понимании, а ограниченно храбрыми, от сих до сих, расчетливо храбрыми.

— Вы недооцениваете немцев, — сердито дернулся старший лейтенант из штаба дивизии. Он оставался на КП батальона, чтобы дождаться капитана из ГРУ, после того как тот переправит группу Павла за линию фронта и вернется обратно.

Майор кротко усмехнулся:

— Что вам ответить, молодой человек?… Я ведь воевал и в первую империалистическую, и в гражданскую… Это уже после стал учителем, и вот снова призвали в действующую армию. Уж кого-кого, а немцев познал.

— А у них убитых бывает меньше или столько же?

— Кто знает. От пуль они тоже не заговорены. На войне ведь как?… Сегодня они нам, завтра, глядишь, мы им накостыляем. Раз на раз не приходится. Может, убитых столько же, а может, и нет. И все же, простите, скорее всего, меньше. Опять-таки от того, что не дуром лезут, а с расчетом, подумавши.

— Мы тоже должны воевать с умом!

Майор смущенно кашлянул, посмотрел ясными глазами на собеседника:

— Сколько вам лет, старший лейтенант?

— Скоро… двадцать два.

Майор невесело покачал головой:

— Да-а, дела наши пока и впрямь неважные, если такие парнишки — и уже в командирах…

Старший лейтенант вскочил, сердито заходил из угла в угол. Майор, будто не замечая недовольства, миролюбиво протянул ему фляжку:

— Замерзли, поди? Согрейтесь. Вам положено, коль вы на фронте.

— Это водка?!

— Спирт.

— Я не пью!

— Ну и ладненько… Тогда спать!

Другие офицеры батальона, которые в разговор не вмешивались и оставались незаметными в полумраке сырого вместительного подвала, молча разошлись по своим землянкам и временным пристанищам. Майор стал укладываться на топчане. Рядом пристроился дежурный связист со своими полевыми телефонами. Павел, Нина, Йошка ушли в отведенный им угол в конце подвала, где ординарец непрерывно топил железную печку. Капитан из ГРУ со старшим лейтенантом из штаба дивизии остались бодрствовать за столом, на котором вздрагивала, мигая, лампа с прикрученным фитилем…

11

Вторая попытка прорваться через передовую в другом месте тоже не удалась. Гитлеровцы, по всей видимости, усилили ночное охранение. Когда группа приблизилась к немецким окопам, ее снова встретили огнем. Пришлось и на этот раз отступить.

Устроились за крепкими стенами церкви на нейтральной полосе. Резвый волглый ветер влетал в разбитые окна верхнего свода, кружил пыль векового тлена — труху дерева, камня, железа, вороньего помета.

Капитан из ГРУ смотрел в бинокль. Он видел изломанную линию вражеских окопов. Иногда над бруствером появлялась каска, затянутая грязным белым чехлом, и тут же исчезала. Позади окопов работал экскаватор. Он возился, словно жук, рядом с домом под железной крышей.

— Окопы роет, что ли? — спросил Павел.

— Черт его знает, — отозвался капитан.

Экскаватор вырыл большую яму. Подошел тягач. Солдаты опутали дом тросом. Тягач зарычал громче. Дом сдвинулся и по наклонным бревнам съехал в яму.

Капитан оторвался от бинокля, опустился рядом с Павлом.

— Теперь сверху накатают бревна, засыпят землей — и готов дзот, с гостиной, кухней и спальней!.. — Его подбородок успел покрыться седой щетиной, щеки стали багровыми, как при высоком артериальном давлении.

— А если попытаться перейти днем? — спросил Павел.

— Как? Сейчас?!

— Ночь скрывает нас. Но она же маскирует и немцев. Ночью они настороже, а при свете, может, проскочим легче.

— И какой наметим путь?

Они подошли к подвальному окну.

— Пусть разведчики проползут вон до того болотца, проверят, нет ли там охраны. Потом перемахнут через проволоку — и к лесопосадкам… Видите?

— Силкин! — окликнул бойца капитан. Подвернув шинель, тот спал, словно дело его не касалось. Разведчики в маскхалатах сидели рядом.

— Ась? — очнулся Силкин.

— Прочешите с ребятами вон то болотце до лесопосадок. Если путь свободен, дадите сигнал. Сорокой стрекотать можете?

— А почему нет?

— Тогда пойдете первыми.

— Когда?

— Попытаемся пройти, когда немцы уйдут на обед.

Сообразительный разведчик сразу понял замысел:

— Тогда надо комбата попросить, чтобы в другом конце суматоху поднял. Мы тем временем проскользнем.

Капитан посмотрел на Павла.

Клевцов пролез через рваный обвал в стенной кладке, пополз к своим окопам. Он опасался, как бы наш часовой не открыл стрельбу и не всполошил немцев, приняв его за вражеского лазутчика. Но часовой молчал.

Рывком Павел преодолел последние метры, спрыгнул в окоп. Накрывшись от ветра брезентовыми накидками, в нишах сидели бойцы пополнения и равнодушно смотрели на человека в замызганном полушубке и валенках.

— Давно меня заметили? — спросил Павел часового.

— А как из церкви вылезли, — похвастался боец.

«Маскировка ни к черту!» — ругнулся про себя Павел и пошел по траншее к комбату.

В подвале на этот раз было много народу. Майор ставил задачу командирам рот. Увидев Павла, он с некоторым замешательством оторвался от карты, спросил:

— Чем могу служить?

— Вторая попытка не удалась, — проговорил Павел. — Мы на нейтральной полосе в церкви. Будем переходить в тринадцать ноль-ноль. Просим поддержать огнем левее от церкви. Устройте там суматоху погромче.

— Сделаем, — пообещал майор и обернулся к своим ротным.

Уже на пороге Павел услышал его слова:

— Люди, можно сказать, не в гости идут. Поработайте на полную катушку.

— Ну, как? — спросил капитан из ГРУ, когда Павел вернулся в церковь, стряхивая с полушубка снег и грязь.

— Обещали поддержать.

В половине первого пополз вперед Силкин с разведчиками. Скоро они скрылись в низинке болотца.

В час дня далеко в стороне зло застучал «максим». Немцы попрыгали в окопы. Йошка, Павел и Нина взвалили на плечи ранцы и вещмешки. Капитан нырнул в лаз разбитой стены. Двигался он быстро и ловко, группа с трудом поспевала за ним. Вот и болотце в низинке, затянутое тонким льдом. Это пространство немцы просматривать не могли. На другой стороне, на пригорке, Силкин с бойцами резал проволоку. Взглянули влево — и увидели двух немцев, увидели так близко, что рука капитана непроизвольно дернулась к автомату. Немцы с длинноствольным пулеметом бежали туда, откуда доносилась стрельба.

Павел показал глазами на зажатую в руке «лимонку», но капитан отрицательно мотнул головой.

Через проход в заграждениях колючей проволоки они доползли до мелкого, но довольно густого кустарника. Он-то и укрыл группу, пока пробирались к лесопосадкам. Силкин и разведчики простились с группой, поползли обратно.

…Одежда промокла насквозь. В валенках хлюпала вода. Капитан не разрешил разжигать костер, чтобы обогреться и обсушиться. Он спешил как можно скорее убраться из фронтовой полосы. Шли почти не отдыхая. Под ногами с присвистом чавкала земля. Чуть заденешь — и с тощих топольков сыплются капли.

Иногда капитан останавливался, вытаскивал карту, сверял направление по компасу.

Лишь на третьи сутки, когда прошли не менее сотни километров, показался большак. По нему двигались немецкие войска, обозы, танки, отступавшие от Сталинграда. За плоским холмом стояла одинокая мазанка под соломенной крышей. Если она не занята солдатами, здесь можно было бы привести себя в порядок и отдохнуть.

Павлу стало жалко источенного какой-то болезнью капитана из ГРУ. Он сказал:

— Вы свою задачу выполнили, отправляйтесь назад.

— Не могу, — отвел глаза капитан. — Я буду сопровождать вас до тех пор, пока не увижу, что вы в безопасности. Так приказал Волков.

— Ну, ваше дело, — с мягкой улыбкой ответил Павел.

— Пойду на хутор, посмотрю. Вы ждите здесь.

Залегли в воронке, забитой снегом. У Нины не попадал зуб на зуб. «Как бы не простудилась», — обеспокоенно подумал Павел, прижимая ее к себе. В яму не задувал ветер. Вроде стало теплей. Сон сморил сразу, но даже во сне Павла не покидала тревога. «Надо бы одному не спать, сцапают немцы как голеньких», — билась смятенная мысль, но не хватало сил разжать глаза, встряхнуться. Забылся он, казалось, на минуту, но тут кто-то толкнул его. Капитан!

— Идемте на хутор. В избе дед да бабка. Немцев нет.

Уже стемнело. Капитан шел по старым следам и быстро вывел их к мазанке из глины и соломы, какие делают в донецких степях.

В избе было жарко натоплено. Оконца завешены дерюжкой, чтобы не могли заметить света с большака. Скрюченная пополам, но шустрая, бабка развесила мокрую одежду, валенки засунула в печь. Дед, заросший пегой бородой до глаз, молча сосал козью ножку.

Капитан вытащил из немецкого ранца консервы с жирной силезской колбасой, хлеб — в немецкой целлофановой обертке, коробку баварского джема. Подумав, выставил на стол бутылку коньяка с тесемкой, на которой болталась картонная позолоченная фигурка Наполеона. Старушка убежала в сени, вернулась с мочеными яблоками в большой миске.

— Извиняйте, хрицы и сало и яйца — все скушали, — нараспев, как говорят в старых донецких селах, проговорила она.

Дед сурово шевельнул бровями, бабка смолкла.

— Не бойся, старик. — Капитан кивнул на Павла, Нину и Йошку. — Они по-русски не понимают, а я свой. Жратва — трофейная.

Он налил в кружку коньяка, пододвинул хозяину.

— Ишь ты! — хитро прищурился старик, понюхал напиток, широко разинул рот и мастерски выплеснул в него содержимое кружки.

После еды и выпивки капитан подступился к деду:

— У тебя лошади где?

— Откуда?! — Старик поперхнулся.

— Не крути… Во дворе кругляки оставили. Хочешь, покажу?

— Да это не мои. Зять днем приезжал.

— Где зять?

— Отсюда недалече. Без ноги еще с гражданской.

Капитан повел шеей в сторону Павла:

— За лошадей они любые деньги дадут.

— Драпают? — спросил догадливо старик.

— Кто их разберет, — уклонился от ответа капитан. — Если не немцы, то наши все равно лошадей реквизируют. Фронт скоро сюда подойдет.

— Да уж слышно…

— Вот и подумай.

— Деньги мне ихние теперь ни к чему… Вещи надобны.

— Забирай полушубки и валенки. Только немцам не показывай — отнимут сразу.

— Запрячу, никакая собака не сыщет, — повеселел старик. — Когда лошади потребуются?

— Сегодня с рассветом.

— Тогда идем. — Старик энергично поднялся с лавки, стал собираться в дорогу.

— Ждите, но на всякий случай выставьте караул, — шепнул капитан, когда дед со старухой исчезли в сенях.

Павел отправил Нину и Йошку спать, сам вышел на крыльцо. Вдали, за бугром на большаке, то вспыхивали, то гасли огни немецких грузовиков и танков. Приглушенно рычали моторы. В загустевшем воздухе оттепели звуки сливались в тягучий гул. Видать, где-то снова тряхнули немцев, раз они откатываются без оглядки и не сворачивают в соседние с дорогой села.

12

Капитан и старик вернулись среди ночи на паре низкорослых каурых трансильванцев[33]. В санках, оплетенных ивовыми прутьями, вполне могли разместиться трое. К облучку был привязан тюк прессованного армейского сена и мешок с овсом. Ни слова не говоря, но многозначительно крякнув, дед ушел в хату.

— Как это вам удалось? — вполголоса спросил Павел.

— Дедок-то нашим оказался, — отозвался из темноты капитан. — Служил в Первой конной. Думаю, здесь неспроста остался. У него и спрячем «Северок». Вдруг он вам пригодится на обратном пути. Закопаем в сараюшке в дальнем углу. Найдете, даже если исчезнут старик со старухой. Ну и конечно, если хутор сохранится.

— Старик узнал, кто мы?

— Нет, разумеется. Однако понял, что о вас надо помалкивать и при наших, и при немцах.

— Откуда у него оказались лошади?

— Безногий зять у румынских солдат выменял на цуйку, по-нашему — самогон. Он на риге в землянке живет километрах в пяти отсюда.

Собирались не торопясь. Старуха согрела чугунок воды для чая, опять расставила тарелки. Дед от еды отказался, залез на печь отогреваться. Все армейское русское — и валенки, и полушубки, и концентраты — оставили хозяевам. Нина надела меховую полудошку, фетровые боты, вязаную шапочку, брюки. Клевцов и Слухай облачились в немецкие офицерские шинели с собачьими воротниками и теплые шапки. В ранцах осталось все для дороги: деньги, драгоценности, консервы, коньяк, хлеб. В бумажниках хранились требования на проживание в гостиницах для командного состава, талоны на питание в продовольственных пунктах и заявки на паек в рейхе, положенный состоятельной немецкой семье с прислугой.

Свой автоматический восьмизарядный вальтер Павел сунул в нагрудный карман френча. Йошка же предпочел безотказный маузер, принятый когда-то в чешской армии, но и теперь оставшийся на вооружении в тыловых частях.

Простились со старухой, а дед так и не слез с печи, прикинувшись спящим. Капитан осмотрел упряжь, сел на козлы. Лошади, фыркая, потянули санки по целине. Не доезжая с километр до большака, капитан спрыгнул, передал вожжи Йошке:

— Успеха вам.

— Спасибо за все, — поблагодарила Нина. — Я так и не узнала вашего имени…

— Благодарить не за что, а зовут, как многих в России, Иваном зовут. — Капитан подтолкнул Йошку в спину, приказав ехать.

Санки тронулись. Почуяв впереди хорошую дорогу, лошади побежали быстрей.

«Ну, вот и все. Теперь и говори, и думай, и живи по-немецки», — подумал Павел.

Йошка придержал коней, пока не пройдет колонна не то румынского, не то итальянского обоза. Как только прогрохотала последняя фура, он перемахнул через кювет и въехал на большак. На расчищенной грейдером дороге он скоро нагнал колонну, пристроился сзади.

Наступил рассвет. На санки никто не обращал внимания. Подобных путешественников теперь было много на дорогах.

Но на другой день Павел забеспокоился. Встречаться с патрулями фельджандармерии было опасно. Лучше самому прийти в комендатуру.

Самым ближним населенным пунктом на пути оказался Славянск. Комендатуру нашли быстро — в здании управления бывшего солеваренного завода.

В приемной скопилось много народу — и военных, и полувоенных, как Павел, и штатских. Но не было ни одной женщины. Адъютант заметил Нину и выскочил из-за барьера, учтиво склонил рыжую набриолиненную голову:

— Чем могу служить, фрау?

Нина, по-светски растягивая слова, произнесла:

— Доложите коменданту: коммерциальрат[34] фирмы «Демаг АГ» Пауль Виц с женой требует аудиенции.

— О чем вы хотите просить коменданта?

— Нам нужен пропуск в Германию, — сказал Павел, поднимаясь со стула.

— Сейчас всем нужен пропуск в Германию. — В голосе адъютанта прозвучало злорадство.

— Прошу держать себя в руках, гауптман, — сквозь зубы, с ноткой скрытой угрозы проговорил Павел. — Я фронтовой инженер-майор, искалечен в боях, но это еще не значит, что я не в строю!

— Простите…

— Прощаю. — Открытая улыбка обезоружила немца. — Мы не драпаем отсюда, подобно другим. Главное управление фирмы вызывает меня в Мюнхен и Розенхейм. Вот документы…

Павел достал командировочное удостоверение. В какой-то миг он уловил заинтересованный взгляд адъютанта на пухлой пачке рейхсмарок, что лежали в другом отделении его бумажника. «Да ты, братец, шельма!» — мелькнуло у него в голове, однако вслух он опять-таки тихо проговорил:

— Мы будем вам очень признательны…

«Очень» и «вам» прозвучали как бы отдельно и со значением.

— Хотите совет? — Адъютант опять взглянул на Нину.

— Иной совет немалого стоит, — в тон ему произнес Павел.

— К шефу не обращайтесь. Он взбешен. Его сын пропал в сталинградской мясорубке. На людей же вашего положения он вообще смотрит как… — гауптман помялся, — …как на мародеров. Все можно решить совсем иначе… Я возьму это на себя.

— Очень хорошо. Спасибо. А не могли бы вы также обеспечить нас ночлегом? Нас трое. — Павел подал требование на гостиницу.

— Ну конечно. Это-то уж, во всяком случае, в моих силах. — Адъютант отошел к конторке, написал адрес и тотчас вернулся. — Гостиница, к сожалению, забита. Но это порядочный дом, и я с легкой совестью могу вам его рекомендовать.

— Когда вас ждать в гости? — загадочно улыбнувшись, спросила Нина.

— О, вы так любезны… Очень много дел…

— Так когда же? — тоном, привыкшим повелевать, повторила Нина.

— Раньше десяти вечера мне не вырваться!

— Очень хорошо. Ждем вас.

Адъютант заглянул в соседнюю дверь, видимо в караульное помещение.

— Регнер!

Выскочил толстый обер-ефрейтор с бляхой полевой жандармерии на шее.

— Проводи господ на Донецкую, 6.

Застоявшиеся кони резво вынесли санки сначала на бывшую Артемовскую, переименованную в Гросспанцерштрассе, затем свернули на Донецкую. У дома номер шесть фельджандарм велел остановиться. Йошка натянул вожжи.

Навстречу выскочила молодая, но с сеткой мимических морщин женщина. Она суетливо распахнула дверь, пропуская гостей вперед. Сразу ясно, что принимала она постояльцев не впервой.

В сравнении со всеобщей ужасающей бедностью комнаты выглядели богатыми, праздничными. В гостиной стояло пианино, на стенах висели картины в золоченых старых рамках, окна закрывали бархатные шторы, кафельная печь-голландка пестрела голубыми рисунками.

Наметанным глазом оценив новых господ, женщина провела Павла и Нину в спальню. Там стояли громадного размера деревянная кровать, трюмо на резных ножках, дубовый комод. Йошка удостоился комнаты поменьше, с окнами во двор, однако тоже обставленной добротной мебелью.

«Любопытно, откуда все это натащили?» — подумал Павел, осматриваясь. Он брезгливо провел пальцем в перчатке по дивану, но пыли не было.

— Кто здесь жил раньше? — спросил Павел по-немецки.

Женщина метнула испуганный взгляд на Йошку, как бы ожидая поддержки. Слухай спросил по-русски. Тогда женщина замычала, показывая на рот.

Йошка вытащил блокнот, написал:

Женщина беспокойно взглянула на блокнот, замахала руками.

— Ладно, оставь ее, — сказал Павел.

Йошка вышел во двор, где дожидался распоряжений фельджандарм Регнер, предложил:

— Могу отвезти обратно, чтобы не топать ногами.

Немец согласился. Пачка крепких югославских сигарет «Драва» сделала фельджандарма разговорчивым. Их любили в немецкой армии, но они выдавались редко. Йошка сказал, что он из Судет. Немец признал в нем земляка, воскликнул:

— Так я же из Швандорфа, это рядом с Судетами!

— Я скоро буду в тех местах, — сказал Йошка.

Регнер как-то странно обрадовался. У одной из забегаловок, которых в Славянске развелось немало, Регнер предложил остановиться. Йошка отказываться не стал. Выпили полбутылки вишневой водки «Киршен». Регнер спросил о тех, кому служит Йошка. Йошка намекнул, что Пауль Виц с супругой ворочают немалыми делами, а когда Германия победит, станут миллионерами.

— В России столько богатств, успевай только хватать!

Фельджандарм обстановку оценил более трезво:

— А ты знаешь, нам дали под зад у Воронежа и Харькова?

— Это неудача на час, — беззаботно отмахнулся Йошка.

— Мне нравится твой оптимизм, землячок. Ты-то едешь домой, а мне воевать…

Йошка не понял, куда он гнет, на всякий случай проговорил:

— Мы все солдаты фюрера.

Загрустив, Регнер сказал:

— Я был в Швандорфе простым полицейским. Там жена. Марта жалуется в письмах: жизнь вздорожала, пайка не хватает… Ну, ты знаешь баб! Если женщина сходится с тобой не любя, она заставляет расплачиваться за это, а если к тому же любит, то заставляет платить еще дороже.

«Кажется, я начинаю понимать тебя». Йошка стал опасаться, как бы немец не опьянел, и спросил прямо:

— Чем я могу тебе помочь?

Регнер остановил долгий, испытующий взгляд на Йошке, стараясь понять, что за человек перед ним, потом решился:

— Вы будете проезжать через мой город. Дай телеграмму Марте. Она встретит вас на станции, и ты передашь ей посылку.

По озабоченному тону Йошка определил, что «соотечественник» собирается послать то, чего бы не доверил почте. Йошка положил руку на покатое плечо фельджандарма:

— Ладно, сделаю. Только скажи, ты не знаешь, долго ли мы будем ждать пропуска, чтобы ехать дальше?

— По-моему, гауптман взялся обтяпать это дело… Конечно, не за красивые глазки фрау Виц.

— Ты так думаешь?

— Ну, раз он поселил вас в том доме, где генералов устраивал, то рассчитывает на вознаграждение.

— Хозяйка кто?

Регнер насторожился:

— А зачем тебе знать?

— Чудная какая-то. Немая, что ли?

— Только держи при ней язык за зубами.

Расстались друзьями. Йошка вернулся на Донецкую, распряг лошадей, задал им корма. На воздух вышел Павел, спросил строго:

— Где пропадал?

— Задержался с обер-ефрейтором, — вытянулся Йошка и глазами повел на дровяной сарай. Там он слово в слово передал весь разговор с Регнером. Павел посмотрел на часы:

— До вечера еще далеко, отоспимся пока.

13

Немая все время вертелась рядом. Уже накрыли стол, расставили закуски, коньяк и вино, но она то меняла рюмки, то перекладывала салфетки, то еще что-то на столе ей не нравилось. Нина и Павел болтали, не обращая на нее внимания, как бы уверенные, что женщина все равно ничего рассказать не сможет. Зная о немецком чинопочитании к разного рода влиятельным лицам, Нина озабоченно произнесла:

— Жаль, мы не привезем графу Зеннекампу[35] казачьих сувениров…

— Мы же еще вернемся. Думаю, кузен не обидится, — ответил Павел.

Ровно в десять вечера с улицы донесся рокот мотора. В сопровождении жандарма Регнера приехал адъютант коменданта. Он разделся в прихожей, прошел в гостиную.

— Утром я не успел представиться: Кай Юбельбах.

Нина будто всю жизнь тем и занималась, что принимала гостей. Йошке она приказала заняться Регнером у себя в комнате, а сама пригласила адъютанта к столу.

Потирая руки, Юбельбах произнес первый комплимент:

— У меня создается впечатление, словно я попал домой.

Павел стал было разливать вино, но адъютант остановил его:

— Сначала о деле. Мне потребуются документы, а я посмотрю, как скоро могу выполнить вашу просьбу.

— Вы, конечно, понимаете: чем скорее, тем лучше. — Павел извлек из бумажника удостоверения личности, требования на билеты и паек. Как бы невзначай подложил под остальные бумаги деньги.

Адъютант небрежно сунул документы и деньги в карман:

— Теперь я с удовольствием выпью за вашу благополучную поездку.

К удивлению, немец лишь пригубил вино, однако от еды не отказался. О себе он рассказал сдержанно: служил в моторизованных частях СА, закончил офицерскую школу в Галле, был ранен под Молодечно, после излечения попал в комендатуру Славянска.

— Вы женаты? — спросила Нина.

— Нет, я идейный холостяк, — хохотнул Юбельбах. — Дал слово не обременять себя семьей до тех пор, пока мы не победим.

«Стало быть, ты никогда не женишься», — подумал Павел, весело разглядывая крупное лицо немца, уминающего гусиный паштет с луком.

Но на душе было тревожно. Теперь они целиком находились в руках этого бравого немца, забравшего их документы, без которых нельзя было даже показаться на улице.

— Скажите, а не могли бы вы дать нам временный пропуск, пока мы сидим в Славянске?

Юбельбах вытащил три карточки с германским орлом, написал фамилии и поставил размашистую подпись.

Поев, адъютант заспешил. Нина пыталась уговорить его повременить. Юбельбах вежливо, но непреклонно ответил:

— Служба, фрау Виц. Я и так не досыпаю в последние дни.

— У меня к вам еще одна просьба, Кай… Посоветуйте, где нам оставить лошадей? Через месяц, а то и меньше, мы вернемся, тогда они нам понадобятся. Я заплачу за их содержание, — сказал Павел.

— Попросите об этом Регнера.

— Благодарю.

Из комнаты Йошки вышел раскрасневшийся фельджандарм.

Привидением возникла немая, проводила немцев и загремела засовами. Йошка дал ей денег и жестами попросил купить на рынке хороших продуктов.

Утром она ушла и появилась лишь в полдень. Йошка затопил печь, принес воды. Пока готовился обед, он пошел побродить по городку. Как бы невзначай очутился у комендатуры, покружил в надежде увидеть Регнера, но тот не выходил.

Народу на улицах было непривычно много: румыны в зеленых шинелях с широкими воротниками и в папахах, итальянцы в сине-серых бушлатах с багровыми от холода носами, реже попадались немцы. Следуя за толпой, Йошка вышел на рынок. Возле фаэтонов, дрожек, тарантасов галдели, размахивая руками, ссорились сотни людей всех национальностей. Ржали лошади, мычали коровы, кудахтали взбудораженные многолюдьем куры. Здесь говорили на разных языках, но сносно понимали друг друга. В ходу были румынские леи, итальянские лиры, бельгийские франки, оккупационные марки. Однако главным в купле-продаже был натуральный обмен. Торговали ржавыми гвоздями, примусными иголками, электрическими лампочками, хотя электростанция не работала, рейтузами, молоком в смерзшихся кругах, салом, старинными часами, домашней утварью, воинскими мундирами, обувью, крепчайшим горлодером и эрзац-сигаретами. Как понял Йошка, здесь можно было купить за сходную сумму и товарный вагон, и ценные бумаги любого происхождения. У итальянцев и румын выменивали даже винтовки, соблюдая, разумеется, некоторые правила конспирации.

У одного словоохотливого украинца Йошка узнал, что изредка немцы устраивали облавы, забирали продукты и живность для нужд германской армии. Возникали стрельба и драки. Толкучка перекочевывала в другое место. У этого же хуторянина, оказавшегося старостой из дальней станицы, он купил сотню яиц и десять килограммов сала. В дороге, да и в Германии, судя по всему, такой запас не помешает.

Обедали в тягостном молчании. Павел казнил себя за то, что доверился Юбельбаху. Но ведь он не нарушил инструкций Волкова, призывавших меньше уповать на таинственность, а действовать, как подсказывает логика и здравый смысл. Конечно, прежде чем сразу идти в комендатуру, надо бы постараться узнать ее людей, поискать более покладистых и менее осторожных чиновников. Однако, с другой стороны, где бы они нашли ночлег в забитом войсками городе? А вдруг попались бы на глаза бдительной жандармерии или полицаям? Дальше за Славянском был организован контрольно-пропускной пункт. Как ни крути, оставалось надеяться на счастливый исход.

Не успела безъязыкая женщина убрать со стола, как с улицы донесся грохот «кугельвагена». Йошка метнулся к себе в комнату за маузером. Через тюлевую занавеску Павел увидел Юбельбаха с сопровождавшим его Регнером, который держал в руках какой-то длинный предмет, завернутый в мешковину.

— Добрый день! — с порога приветствовал Юбельбах.

— Вы опоздали к обеду, Кай, — капризно сделала гауптману выговор Нина.

— Простите, дела… Но я ужасно голоден. — Юбельбах поцеловал ей руку, поклонился Павлу. — У меня хорошие вести для вас.

Нина жестом приказала немой принести столовый прибор.

— Вы будете пить?

— Нет. Шеф не переносит запаха спиртного.

— Странно для старого вояки…

— Никакой он не вояка! Бывший доктор антропологии.

Юбельбах набросился на еду. Минут через десять тарелки были пусты.

— Так вот, — вытирая рот салфеткой, важно проговорил Юбельбах, — завтра на рассвете вылетает в Лейпциг наш «юнкерс». Для вас я забронировал три места. Чем вам тащиться по небезопасным железным дорогам несколько суток, вы часов за восемь окажетесь в Лейпциге, а там пересядете на баварский поезд.

— Не знаю, как вас благодарить, — растроганно произнес Павел.

Нина скрылась в спальне, через минуту вернулась с золотым кулоном.

— Поскольку вы еще не получили Рыцарский крест… — шутливо проговорила она, набрасывая на шею адъютанта цепочку.

— Тогда позвольте и мне предложить подарок. — Юбельбах ушел в прихожую и на вытянутых руках вынес казачью шашку в ножнах, отделанных серебром с чернью.

«Все ясно, гауптман. Немая передала все наши разговоры. Неведомый граф Зеннекамп получит теперь казачий сувенир», — подумал Павел.

— А нельзя переподарить эту шашку? — спросила Нина. — Мой кузен коллекционирует разное оружие.

— Поступайте с ним как вам заблагорассудится, очаровательная фрау Виц! Только не рубите голову моему другу Паулю.

— Нелишне, видимо, поблагодарить и летчиков? — спросил Павел.

— Пожалуй…

Вторая половина пачки из бумажника перекочевала в объемистый карман Юбельбаха. Павел получил обратно документы с пометкой об остановке в Славянске, предписание на самолет и пропуска в рейх.

Получив за минуту чуть ли не годовое жалованье, Юбельбах заважничал.

— Завтра Регнер отвезет вас на аэродром, — проговорил он, напыжившись.

— Что вам привезти из Германии? — спросила Нина.

Тут его лицо опечалилось:

— Не знаю, увижу ли я свой Галле… Но если попадется книга об этом городе, пришлите мне.

…Было еще темно, когда приехал Регнер. Он помог Йошке погрузить вещи в «кугельваген».

Город спал. Только на станции изредка вскрикивали паровозы да утробно гудел мукомольный завод. Когда-то тридцать тысяч жителей Славянска занимались делом: добывали поваренную соль и графит для электроплавильных тиглей, электродов, щелочных аккумуляторов и карандашей, изготовляли фарфоровую посуду, оконное стекло. Сейчас городок походил на кладбище.

Километра через полтора от города машина нырнула в сосновый бор. У обочины лежало озеро с проталинами. Его целебная соленая вода трудно поддавалась морозам. За озером белели корпуса известного до войны грязевого курорта. Теперь там размещались либо казармы, либо госпиталь. На то, что там жило много людей, указывала укатанная дорога. От заносов ее защищали щиты из ивовых прутьев. По обе стороны полотна через каждые двадцать пять метров стояли шесты с пучками сосновых веток на концах. Еще на дороге в Славянск Павел обратил внимание на то, что содержанию дорог немцы уделяли большое внимание. Конный транспорт двигался по одной стороне, машины и танки — по другой. Ночью или в метель сосновые вешки служили хорошими ориентирами. «Любят порядок, ничего не скажешь», — подумал он.

За лесом «кугельваген» уперся в шлагбаум. Регнер посигналил. Из будки-вагончика вышли двое. Старший посветил фонариком, проверил пропуск, осмотрел пассажиров и дал знак солдату поднять шлагбаум. За двумя рядами колючей проволоки на фоне синеющего неба темнели трехмоторные толстобрюхие Ю-52, а на опушке валялись покалеченные самолеты из тех, что еще два месяца назад пытались пробиться к осажденной в Сталинграде армии Паулюса, — с оторванными носами, вздыбленными крыльями, опрокинутые навзничь, они громоздились на свалке, вызывая уныние у летчиков-новичков.

Правей самолетного кладбища тянулись бараки. Около дверей топтался продрогший часовой. Регнер назвал пароль и прошел внутрь помещения. Вышел он в сопровождении очкастого офицера в наброшенной на плечи шинели, очевидно штабника. Офицер забрал документы и, не произнеся ни слова, скрылся.

Начинало светать. Теперь уже ясно различались вышки на границах аэродрома, батареи зенитного прикрытия, блиндажи со щелями на случай бомбежки. Пятнистые маскировочные сети накрывали эти сооружения, делая их невидимыми с воздуха.

Припомнился вроде бы незначительный эпизод, когда Павел был в батальоне Самвеляна. Помощник по инженерной части, отвечающий за материальное обеспечение, жаловался, что никак не может в бригаде достать маскировочные сети. «Скорее танк дадут или гаубицу. А тут сетенка, будто цепь золотая». Их распределяли в мизерных количествах, да и то они шли лишь на прикрытие командных пунктов старшего начсостава. Как наши ни пытались прятать технику, однако немецкая воздушная разведка обнаруживала ее, накрывала бомбами или артогнем, нанося урон неизмеримо больший, чем стоили злосчастные сети.

С присвистом ухнув, на дальней стоянке завелся мотор. Вскоре к нему подключились второй, третий. Техники дали им поработать на малых оборотах, затем стали гонять на всех режимах. То переходя на глухой рев, то натужно взвывая, побушевали моторы над аэродромом и смолкли.

Из другого барака, очевидно столовой, откатил грузовичок «шкода» с тремя летчиками в меховых, мышиного цвета комбинезонах, в войлочных сапогах на застежках-молниях.

Показался и очкастый с высоким молодым офицером в брезентовом летном шлеме и кожаной куртке. Белесые глаза с деланным равнодушием скользнули по Нине, Павлу, Йошке.

— Это ваши пассажиры, — сказал очкастый.

Летчик кивнул и залез на переднее сиденье «кугельвагена». Очкастый отдал Павлу документы, проговорил с сожалением:

— Вам будет холодно…

— Как-нибудь перебьемся.

Регнер успокоил:

— Могу предложить шубу, русские называют ее «тулуп».

— К семнадцатой! — скомандовал летчик.

Вездеходик помчался по накатанному полю, обогнул стоянку и затормозил у «юнкерса» с номером «17» на гофрированном боку.

Вслед за офицером по металлической лесенке поднялись Нина и Павел, вскоре забрался и Йошка. Под тулупом он держал небольшой сверток, переданный ему фельджандармом в последний момент.

Просторная утроба самолета была забита какими-то ящиками и тюками явно не военного происхождения. Кое-что переставив и передвинув, Йошка оборудовал посадочные места. Овчинным тулупом прикрыли ноги.

Из кабины вышел, судя по белым птичкам на комбинезоне, бортмеханик. Он втянул лесенку, гулко хлопнул дверью, накинул на ручку резиновый держатель, с какой-то затаенной неприязнью проговорил:

— Летаем, извините, без комфорта.

— Где вы будете совершать посадки? — удержал его за рукав Павел.

— Если все пойдет нормально, на дозаправку сядем в Полтаве и Брно.

Павел достал из ранца последнюю бутылку коньяка:

— От нас экипажу.

Взглянув на этикетку, механик подобрел:

— О, «Боммермюндер»! Мы и забыли, как он пахнет…

Прогретые заранее моторы завелись быстро. Прибавив обороты, «юнкерс» стронулся с места и тяжело покатился к взлетной полосе. Синяя ракета, выстреленная наклонно по курсу, указала направление взлета.

Павел отогнул рукав шинели. Фосфорные стрелки показали время. С момента, когда они въехали на аэродром, прошло всего полчаса. А казалось, неизмеримо больше. Он облегченно откинул голову на какой-то тюк и закрыл глаза.

Пока все складывалось как нельзя лучше.