Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра

Глава 17 Интерлюдия. Осень

Квоут вскинул руку, останавливая Хрониста, обернулся к ученику и нахмурился:

– Баст, не надо на меня так смотреть.

Баст, похоже, готов был удариться в слезы.

– Ох, Реши! – выдавил он. – Я и не подозревал!

Квоут махнул рукой, словно рубя воздух ребром ладони:

– Тебе неоткуда было это знать, Баст, да и незачем заострять на этом внимание.

– Но, Реши…

Квоут посмотрел на ученика сурово:

– Ну что такое, Баст? Что мне теперь – плакать, волосы на себе рвать? Проклинать Тейлу и всех ангелов его? Бить себя в грудь? Нет. Все это дешевая театральность. – Его лицо немного смягчилось. – Я ценю твою заботу, но это всего лишь часть истории, и даже не худшая ее часть, и не для того я об этом рассказал, чтобы на жалость напрашиваться.

Квоут отодвинул стул и встал.

– А потом, все это случилось много-много лет назад. – Он махнул рукой. – Время – великий целитель, и все такое.

Он потер руки:

– Ну-с, схожу-ка я принесу дров, чтоб на всю ночь хватило. А то ночка будет холодная, если я хоть что-нибудь смыслю в погоде. А ты можешь пока подготовить для выпечки пару караваев да заодно попытаться взять себя в руки. Лично я не намерен рассказывать дальше, пока ты пялишься на меня этакими слезливыми коровьими глазами.

С этими словами Квоут ушел за стойку и, пройдя через кухню, вышел через черный ход.

Баст кое-как вытер глаза и проводил наставника взглядом.

– С ним все нормально, пока у него дело есть… – тихо сказал Баст.

– Прошу прощения? – машинально переспросил Хронист. Он неловко поерзал на стуле, словно хотел встать, да не знал, как повежливей отпроситься.

Баст тепло улыбнулся. Глаза у него снова сделались обычными голубыми человеческими глазами.

– Когда я узнал, кто вы, я так обрадовался, что он вам расскажет свою историю! А то он в таком мрачном настроении последнее время, и расшевелить его нечем, заняться ему нечем, только сидеть да лелеять мрачные думы. Я уверен, что, вспоминая старые добрые времена, он… – Баст поморщился. – Нет, это я все неудачно выразился. Вы уж извините за то, что утром было. Я просто не подумал.

– Д-да нет, – поспешно выдавил Хронист, – это все я, это была моя вина, вы извините…

Баст покачал головой.

– Это просто застало вас врасплох, но вы же всего лишь попытались меня связать. – На лице у него появилась болезненная гримаса.

– Не то чтобы это было приятно, надо сказать. Это все равно как тебя между ног пнули, только по всему телу. Тошнит, и слабость страшная, но это всего лишь больно. Не то чтобы вы на самом деле меня ранили. – Баст выглядел смущенным. – Ну а я-то не просто ранить вас собирался. Я бы и убить мог прежде, чем остановился и задумался.

Прежде чем повисла неловкая пауза, Хронист сказал:

– Как насчет поверить ему на слово, что оба мы безмозглые идиоты, и дело с концом?

Он улыбнулся вымученной улыбкой, которая, однако, была искренней, невзирая на обстоятельства. И протянул руку:

– Мир?

– Мир.

Они обменялись рукопожатием, куда более дружеским, чем прежде. Когда Баст протягивал руку через стол, рукав у него задрался, обнажив расцветающий на запястье синячище.

Баст стыдливо одернул манжету.

– Это когда он меня перехватил, – поспешно сказал он. – Он куда сильнее, чем выглядит. Только ему не говори. А то расстроится, а толку?

Квоут вышел через кухню и затворил за собой дверь. Оглядевшись по сторонам, он как будто удивился, что на дворе теплый осенний день, а вовсе не весенний лес из его истории. Поднял за ручки плоскую тачку и покатил ее в лес за трактиром. Под ногами шуршала палая листва.

Неподалеку от трактира в лесу стояла сложенная на зиму поленница. Множество дубовых и ясеневых поленьев образовывало высокие, кривые стены, тянущиеся между стволами деревьев. Квоут кинул два полена в тачку – тачка откликнулась приглушенным барабанным громом. Еще два полена. Движения его были точными, лицо бесстрастным, взгляд отсутствующим.

Чем дольше Квоут нагружал тачку, тем медленней он двигался, будто машина, у которой кончался завод. Наконец он остановился вовсе и на целую минуту застыл камнем. И только тогда выдержка ему изменила. Рядом никого не было, никто его видеть не мог, и все же он спрятал лицо в ладонях и заплакал беззвучно, содрогаясь всем телом от тяжких, немых рыданий.