Хроники длинноволосых королей

Официальные контакты между Византией и варварским миром происходили на двух уровнях. Во-первых, местной администрации (военачальникам и экзархам) постоянно приходилось вести переговоры с пограничными племенами. Представители империи — Нарсес, Элевтерий и Олимпий — пытались урегулировать отношения с франками и лангобардами. Фактически, чиновникам, получавшим в свое управление Равеннский экзархат, приходилось иметь дело в равной степени как с римским населением, так и с варварским миром. Не случайно римляне жаловались на Нарсеса, тогда как другие народы, проживавшие в Италии, оказывали ему подобающее почтение.

Второй уровень контактов — это обмен посланниками. Представителям королевства франков нередко приходилось отправляться за море, чтобы, несмотря на все многочисленные трудности, предстать перед императором и вести с ним переговоры. Фактически, с самого установления династии Меровингов эти контакты были весьма интенсивными. При византийском дворе побывало посольство Эгидия, а вместе с ним и мальчик-слуга, посланный Виомадом к Хильдерику[114]. Император Анастасий наградил короля Хлодвига титулом консула[115]. Во время войн с готами как местная византийская администрация, так и Константинополь вели интенсивные переговоры с королем Теодобертом[116] и его сыном Теодабальдом. Король Сигиберт отправил к Юстину II посольство — Вормария-франка и Фирмина-овернца[117] — с просьбой о мире, и через год послы возвратились назад в Галлию. В 581 году к Хильдеберту возвратились из Константинополя послы, которых он направил за три года до этого к императору Тиберию[118]. Корабль, на котором они плыли, разбился недалеко от готского города Агда, но даже то немногое из даров императора, что удалось доставить к королю, вызвало восхищение Григория Турского, когда он посетил Хильдеберта на вилле Ножан. Обмен послами становится особенно интенсивным после прихода к власти императора Маврикия, желавшего изгнать из Италии лангобардов. Хильдеберт получил от императора на эти цели большую сумму денег, видимо, именно в это время — за несколько лет до смуты, учиненной Гундовальдом, — в Константинополь ездил Гунтрамн Бозон, который, как считали многие, уговорил самозванца вернуться во владения франков[119]. Когда Хильдеберт стал медлить с походом на Италию, император потребовал свои деньги назад[120]. Маврикий неоднократно пытался склонить франков к войне против лангобардов и даже использовал принцессу Ингунду, оказавшуюся в византийском плену, в качестве заложницы[121]. Именно к этому времени относится большая часть документов, сохранившихся в составе кодекса «Австразийской переписки»[122]. Несколькими годами позднее Хильдеберт вновь пообещал императору выступить против лангобардов и отправил в Константинополь посольство во главе с епископом Гриппоном[123]. Путешествие, предпринятое посланцами, сопровождалось многочисленными осложнениями, о которых подробно поведал в своей книге Григорий Турский. В это же самое время в Константинополь с посольской миссией выехал посланный королем Гунтрамном Сиагрий.[124]

Проявляли дипломатическую активность и лангобарды. Так, пытаясь заручиться покровительством одной из сторон, в эпоху бескоролевья лангобардские герцоги направили послов и к франкским королям Гунтрамну и Хильдеберту, и к императору Маврикию[125]. Короли Аутари и Агилульф предпочитали вести переговоры с равеннскими экзархами (например, Смарагдом и Элевтерием), но во времена правления Фоки Агилульф отправил в Константинополь своего нотария Стаблициана, которому удалось заключить с императором перемирие сроком на один год[126]. Впоследствии, учитывая неспокойную ситуацию в Италии, лангобардскому королю несколько раз приходилось обращаться к константинопольскому двору напрямую.

Фредегар сообщает о делегации, направленной в столицу империи королем Дагобертом, которая возвратилась назад, заключив вечный мир с императором Ираклием[127]. Видимо, сведения о попытке императора Константа избавиться от сарацинской дани[128] также были привезены одним из посольств. Примечательно, что отзыв Фредегара о Константе является единственным известием положительного характера. После того как Констант высадился в Италии, за ним утвердилась репутация грабителя и вероломного человека. Так «Книга римских понтификов» сообщает о разорении Рима, произведенном по приказу императора. Предположительно, лангобарды посылали в Византию еще одно посольство (между 678 и 681 годами) и сумели добиться официального признания своего королевства со стороны империи. В 680 году ломбардские епископы, принимавшие участие в Римском синоде, обещали всеми силами стараться сохранить мир между империей и своим королевством. Их северные соседи — ленивые короли — и вовсе утратили интерес к Византии, во всяком случае упоминаний о дипломатических контактах между Галлией и Константинополем с середины VII века в источниках не встречается.[129]

Наряду с переговорами на межгосударственном уровне происходило и повседневное общение между людьми. В раннесредневековой Западной Европе существовали восточные колонии — сирийские, греческие и иудейские, они играли существенную роль в процессе культурного обмена между Западом и Востоком. Причем с годами этот процесс не шел на убыль. Как только Европа обрела определенную стабильность, влияние восточных колоний существенно увеличилось. В Риме были основаны шесть восточных монастырей (в том числе армянская обитель и монастырь Святого Анастасия ad Aquas Silvias[130]). Если за первые пять веков существования христианства на папском престоле побывали всего двое понтификов — уроженцев Востока, то в течение VII — первой половины VIII веков наместниками святого апостола Петра были девять греков и пять сирийцев[131]. Общение, как личное, так и опосредованное, между людьми, принадлежавшими к миру Церкви, было наиболее интенсивным[132]. Теодор, уроженец малоазийского города Тарса, был поставлен Папой Виталием на кафедру архиепископа Кентерберийского (669–690)[133]. Епископ Симон, прибывший в Галлию из Антиохии в 591 году, поведал Григорию Турскому о чуде, происшедшем во время землетрясения[134]. Примечательно, что в это время турский епископ уже закончил составление книги «О славе мучеников», в которую вошел целый блок восточных сюжетов[135]. Кроме того, Григорий Турский при помощи Иоанна Сирийца перевел на латынь повесть о семи спящих эфесских отроках. Сюжет оказался настолько популярен, что через другие источники попал в «Историю лангобардов» Павла Дьякона[136], расположившего пещеру семи спящих на берегу Океана в одном из самых отдаленных уголков Германии. В состав книги Григория Турского «О славе мучеников» вошли пересказы наиболее популярных на Западе житий восточных святых: Косьмы и Дамиана, Фоки, Домита, Георгия, Исидора[137]. Кроме того, турский епископ рассказывает и о некой женщине из Иерихона, чью историю ему сообщил дьякон Иоанн, побывавший на Святой земле. Обращаясь к деяниям апостолов, Григорий Турский упоминает о том, как патриций Муммол, посланец короля Теодоберта, попал в те места, где находится могила святого апостола Андрея (гл. 30). Не менее подробен и рассказ о гробнице святого апостола Фомы (гл. 30–31), приводимый Григорием Турским со слов некоего Теодора, побывавшего в Индии. Этот длинный список наглядно показывает, что Восток не был абсолютно неведомой страной для населения франкской Галлии. Сведения о нем, пусть и опосредованно, проникали благодаря житиям святых на территорию Европы и попадали в культурный оборот. Однако параллельно с официальными отношениями и церковными связями существовали и вещи повседневные: на ярмарках и в торговых местах шла интенсивная торговля, а в городах оседали купцы — выходцы из далеких стран.

В Галлии воротами, открытыми для людей и товаров, прибывавших с Востока, оказался Марсель, считавшийся ведущим торговым городом этой части Европы[138]. В Лионе сохранилось большое количество надписей, в которых упоминаются греческие и сирийские имена. У сирийского купца Евфрона, которого епископ города Бордо Бертрамн насильно постриг и заставил принять духовный сан (впрочем, купец не придал значения совершенному над ним таинству, переехал в другой город и возвратился там к светской жизни, снова отрастив волосы), Муммол пытался отнять кусочек мощей святого Сергия (Григорий Турский. «История франков». VII, 31). В 610 году, когда святой Колумбан проезжал через Орлеан, спасаясь от гнева короля Теодориха, среди жителей нашлась только одна женщина — сирийка по происхождению, — оказавшая изгнаннику гостеприимство.[139]

Сирийские колонии становились и центрами торгового обмена. Так, вина, привезенные из Газы, считались в Галлии большой роскошью и украшали столы самых богатых и знатных людей[140]. В Европе славились вина, привезенные из Газы, Лаодикеи (различали два сорта: латинское вино и белое), Аскалона, Сарепты. Аполлинарий Сидоний упоминает также вино с острова Хиос, которое ставит в один ряд с фалернским и газским, отмечая достоинства вина с виноградников Сарепты. Впрочем, как отмечает сам Григорий Турский, фалернское вино, виноград для которого выращивали на горных склонах в западных окрестностях Дижона (столицы Бургундии), ни в чем не уступало аскалонскому. Масло, привозившееся с Кипра[141], или папирус из Египта[142] и даже ливийский хлеб попадали в руки тех, кто был заинтересован в редкостных заморских товарах, и вытесняли на рынке товары как местного, так и италийского производства. В ходу были византийские монеты (видимо, в основном некрупного достоинства, — Григорий Турский и король Хильперик с любопытством рассматривали золотые фунты, привезенные из Константинополя[143]), а также деньги, отчеканенные в Персии, так что галльское население могло собственными глазами видеть портрет Хосрова Парвиза (действительно, несколько сасанидских монет были обнаружены на территории Европы).

Жизнеописание Велизария

Юстиниан, прежде чем унаследовал царство от императора Юстина, был комитом канцелярии, а Велизарий — комитом казначейства. Они прониклись друг к другу великой симпатией, а посему скрепили свою дружбу обоюдной клятвой: что бы ни произошло с одним из них, другой всегда будет хранить ему верность. Однажды, взяв из лупанария двух сестер, по происхождению амазонок, они сошлись с ними в саду под фруктовыми деревьями. Старшая из них — Антония — возлегла с Юстинианом. Когда Юстиниан погрузился в сон, солнце, склоняясь к закату, стало печь ему голову. Вдруг прилетел орел, Божий знак, и накрыл спящего своею тенью, умерив солнечный жар. Антония не спала и наблюдала за происходящим, усмотрев в этом знамение того, что Юстиниан унаследует империю. И вот, когда он встал ото сна, она обратилась к нему со словами: «Если ты станешь императором, будет ли раба твоя достойна спать с тобою?» Он же, улыбнувшись — ибо в подобное было трудно поверить, — ответил: «Если я стану императором, ты будешь моею Августой». Обменявшись с ней кольцами, Юстиниан сказал Велизарию: «Знай, что мы с Антонией порешили: коли мне доведется стать императором, то она будет моею Августой. И, чтобы подтвердить этот уговор, обменялись кольцами». Тогда сказала вторая Антония: «Если моя сестра станет твоей Августой, то я буду женой Велизария». И ответил Велизарий по Божьему вдохновению: «Если Антония станет Августой, я возьму тебя в жены». Они тоже обменялись кольцами.

Вскоре после этого император Юстин отправился воевать в Персию, но, проезжая через Халкедон, [заболел] и умер. С согласия сената и войска Юстиниан был поставлен на царство. Сокрушив царя персов и взяв его в плен, [Юстиниан] повелел ему воссесть на престол, вроде бы оказывая почтение, и потребовал возвратить назад города и провинции империи, а сделав это, подтвердить сие договором. Тот же ответил: «Не дам!» А Юстиниан сказал: «Отдашь! (Daras!)» Поэтому на месте, где это случилось, был основан город, который так называется и по сию пору. Юстиниан, получив таким образом себе во владение многие города и провинции и заключив договор, позволил царю продолжать править в Персии.

Когда Юстиниан с великим триумфом возвратился в Константинополь и взошел на престол империи, Антония взяла с собой пять золотых, два из которых дала стражникам, чтобы попасть во дворец, а еще три — держателям покрывала, чтобы ей было позволено изложить свое дело императору. И сказала она Юстиниану: «Милосерднейший император, один юноша дал мне кольцо, заключил со мною помолвку и овладел мною, поклявшись, что не женится ни на ком, кроме меня. Отложилось сие дело. Как теперь быть?» Юстиниан ответил: «Не следует отступать от данного обещания». Тогда, протянув кольцо, [Антония] сказала: «Повелитель узнал, чье это кольцо и кто дал его мне, перед тобой отпираться он не сможет». Юстиниан, узнав кольцо, которое он некогда подарил, и вспомнив о своем обещании, приказал пропустить ее к себе в ложу и нарядить в дорогие дежды, а затем объявил ее Августой. Когда об этом стало известно народу, то толпа по наущению сената принялась роптать: «Возврати нам нашу жену!» Юстиниан, услышав эти речи, тщательно расследовал дело, нашел подстрекателей и в наказание повелел казнить двух сенаторов. Впоследствии, когда все успокоились, никто уже не смел больше произносить подобные речи. Велизарий также женился на [своей] Антонии.

Юстиниан с большой любовью относился к Велизарию и назначил его патрицием той части Африки, которая не была завоевана вандалами, а также одарил его многими поместьями. Но в сенате из зависти ополчились против него и стали искать способ разрушить бывшую между императором и Велизарием дружбу. И вот сенаторы единодушно заявили Юстиниану, побывав у него поодиночке — один за другим: «Если бы мы захотели последовать советам Велизария, ты бы уже лишился империи. Он так устроит, что окажется твоим наследником». Узнав об этом, Юстиниан втайне стал гневаться на Велизария и приказал ему по совету сената изгнать вандалов из Африки. А ведь многие могущественные мужи и сильные армии нашли свою гибель в войнах с вандалами. У Велизария было двенадцать тысяч слуг, которых он содержал на свои средства, — людей, хорошо подготовленных к военному делу, и от патрициата он получил восемнадцать тысяч добросовестных солдат, которые должны были отправиться воевать.

Узнав об этом, Велизарий, считавший, что невозможно победить вандалов, преисполнился великой печали и возвратился домой. Антония, увидев его в кручине и печали, не поняла, чем это вызвано, пошла узнать у слуг, что же случилось, но никому сие не было ведомо, и тогда, возвратившись к мужу, она сказала: «Господин мой, что гнетет тебя и почему ты, вопреки обыкновению, возвратился от императора без веселия? Нет, не просто так ты кручинишься. Поведай мне, что произошло, может быть, твоя раба даст тебе полезный совет, как от печали снова воспрянуть к радости?» Но Велизарий ей ответил: «По этому делу негоже советоваться с женщинами, ничем ты не сможешь мне сейчас помочь». Она же, будучи христианкой, сказала мужу: «Написано — спасен будет муж неверующий женою верующей (I Кор. 7, 14). Поведай мне все обстоятельства дела. Полагаюсь на Всемогущего Бога и верую, что Он по доброте Своей Божиим вдохновением вразумит меня и научит, как пережить суровые дни». Велизарий, выслушав это, поведал ей о повелении императора отправиться воевать против вандалов. И сказала ему Алтония: «Клянись, что наутро примешь Христово крещение и твердо уверуешь в неделимую Троицу; знай же — по Ее доброте и с Ее помощью ты сможешь одолеть вандалов и добудешь себе славы больше прежнего!» И когда Велизарий пообещал исполнить все это, Антония сказала: «Из двенадцати тысяч слуг, находящихся у нас на содержании, возьми с собой четыре тысячи, а из восемнадцати тысяч воинов возьми с собой двенадцать тысяч. И отправляйся в путь вместе с этим войском по суше. А я вместе с восемью тысячами слуг и четырьмя тысячами воинов отправлюсь по морю. В назначенный день мы вместе окружим лагерь вандалов и, охраняемые Божьей помощью, одержим над ними победу. Господин мой, если ты в этом последуешь совету рабы твоей, Божье провидение поможет тебе достичь желаемого. Те, кто находится в нашем доме, да не увидят тебя в печали — что бы ни было на сердце, на лице пусть будет веселие. Когда ты доберешься до цели по суше, а я — морем, то подадим друг другу условный сигнал: ночью твои люди пусть разложат на берегу костры, а мы поднимем на кораблях огни, чтобы сообщить о нашем прибытии. Двумя фалангами мы сможем подойти с двух сторон к врагам и окружить 'их». Поскольку совет Антонии был действительно полезен в подобном деле, все поспешили отправиться в путь. Вандалы вместе со своим правителем Гелимером, узнав о приближении пешего войска, совершенно не ожидали нападения с моря, а поэтому расположились лагерем на морском берегу и, оставив в нем жен и детей, вышли навстречу Велизарию, желая вступить в сражение. Антония вместе со своими воинами высадилась на берегу и перебила всех жен и детей вандалов, не оставив в живых ни одного человека. Посланец, поспешивший к Гелимеру, сообщил, что их женщины и дети истреблены. Гелимер и вандалы, нарушив боевой строй фаланги, повернули вспять и поспешили в лагерь. Но, оказавшись между двумя армиями — Велизария и Антонии, вандалы попали в окружение и были полностью истреблены. Король Гелимер вместе с немногими — всего с двенадцатью вандалами — бежал в неприступную крепость, но это их не спасло. Лишения вынудили Гелимера просить Велизария представить его императору свободным — без цепей и оков. Велизарий поклялся, что не заключит короля вандалов ни в железные цепи, ни в деревянные колодки, не свяжет кожаными путами и не скует медными оковами. Гелимер, поверив, сдался в плен Велизарию, однако тот сделал его узником и надел на него серебряные кандалы, а всех спутников Гелимера приказал предать смерти. После этого Велизарий представил Юстиниану одинокого короля, и император повелел Гелимеру жить в [императорском] дворце. Лишившись своих [соплеменников], тот постоянно страдал от различных унижений и обратился к Юстиниану с просьбой: «Не могу я более выносить подобных унижений, обитатели твоего дворца язвят и задевают меня. Лучше мне умереть, чем продолжать подобное существование. Прикажи, чтобы дюжина юношей из тех, которые унижали и притесняли меня, вышли со мной на единоборство во славу твою, и я стану один со своим конем против двенадцати, и тогда тебе станет ясно, кто из нас еще способен на что-то, а кто жалок». Юстиниан согласился и приказал, чтобы двенадцать юношей сразились с Гелимером. Гелимер же вышел против всей дюжины в одиночку, обратил их в бегство, а затем сразил насмерть. Тогда по приказу Юстиниана Гелимер был сделан евнухом и назначен патрицием одной из провинций, которая находилась поблизости от персидских владений. Впоследствии Гелимер многократно одерживал над персами победы. В сенате вновь ополчились против Велизария и стали наговаривать на него Юстиниану, будто он, возгордившись после победы над вандалами, желает захватить императорскую власть. Он был лишен звания патриция, однако им не удалось добиться его казни. Тогда [у сенаторов] появился замысел сместить Юстиниана с императорского престола, и как-то раз они обратились к Юстиниану с просьбой о том, чтобы он появился в цирке и дал народу консула, а сами избрали одного [сенатора] по имени Флориан, желавшего стать императором. Юстиниана посадили одного под стражу, корона у него была отнята, и тогда Юстиниан послал к Велизарию слугу с просьбой о помощи. Тот сказал: «Сохранив то положение, что у меня было, я смог бы помочь, а так никак не могу оказать ему помощь». Затем он повелел своим слугам захватить цирк, где для Флориана был устроен императорский престол. Притворившись, что собирается воздать почести Флориану, [Велизарий] пошел впереди, предупредив своих слуг: «Все мои враги, как я вижу, собрались вокруг престола императора; когда увидите, что я начал действовать, не теряйте времени». Притворившись, что собирается приветствовать Флориана, он пронзил его мечом, а всех недругов, находившихся рядом, перебили слуги [Велизария]. Взяв императорскую корону, он отправился к Юстиниану и сказал ему следующее: «Твои льстецы лишили тебя императорской власти; слушаясь их советов, ты согласился унизить меня. Я же воздаю за зло добром, не' полагаясь на твою дружбу, но помня о своем обещании, и продолжаю верно служить тебе». Затем он возложил корону на голову Юстиниана и восстановил его на царство. [Велизарий] потерпел поражение в Италии от некоего франка Букцелена: так он, прославив себя многими победами, потерял и имя, и жизнь [свою], будучи побежденным Букцеленом.

Вот что рассказывают о временах императора Юстиниана:

По счастливому жребию Август Юстиниан правил Римской империей. Ему удавалось и удачно вести войны, и удивительно преуспевать в гражданских делах. Так, с помощью патриция Велизария он нанес поражение персам, затем тот же Велизарий, захватив в плен короля Гелимера, полностью уничтожил племя вандалов и восстановил по прошествии девяноста шести лет власть Римской империи над Африкой. Отправившись в Италию воевать против готов, Велизарий, захватив их короля Витиция, покорил это племя. Немного спустя, по удивительно счастливому стечению обстоятельств, с помощью Иоанна, бывшего консула, были обращены в бегство мавры и их король Амталан, будоражившие Африку. Равным образом он успешно воевал и против других народов. И благодаря всем этим победам получил к своему имени прозвища Алеманнский, Готский, Франкский, Германский, Антийский, Аланский, Вандальский и Африканский. Римские же законы, которых было огромное множество и которые из-за несогласованности были неупотребимы, он исправил с удивительной быстротой. Так, все постановления императоров, которых было особенно много в [разных] томах, он сократил до двенадцати разделов и этот том приказал называть кодексом Юстиниана. Обратившись же к отдельным законам магистратов или судей, коих насчитывалось едва ли не две тысячи разделов, он упорядочил по пятидесяти разделам и дал этому кодексу название Дигесты, или Пандекты. Четыре же книги постановлений, в которых излагался текст всех законов, он составил заново. А собранные в один том новые законы, Которые лично ввел в действие, он определил называть «Новеллами». А также возвел этот принцепс посреди города Константинополя храм Господу Христу, который есть Мудрость Бога Отца, и назвал его Айя-София, что означает «святая мудрость». Это творение в такой степени превосходит все остальные, что в целом мире невозможно найти ничего подобного. Был он тверд в правой вере, в делах прям, в правосудии справедлив, а посему у него все обращалось во благо.

Жизнеописание императора Тиберия

Затем в Константинополе правил Юстин Младший — муж более всего преданный жадности, притеснитель бедных, грабитель сенаторов. У него была такая тяга к добыче, что он приказал изготовить железные сундуки, в которые и складывал награбленные таланты. Утверждают также, что он впал в ересь пелагианцев. И вот, когда он, мучимый жаждой золота, отверг божественные заповеди, справедливый Божий суд отнял у него разум и превратил его в полоумного. Тогда он усыновил Тиберия, который управлял его дворцом или одной из провинций, — человека справедливого, деятельного, храброго, мудрого, щедрого на милостыню, беспристрастного в разрешении споров, славного своими победами и, что превосходило все остальное, праведного христианина. Когда же множество сокровищ, которые накопил Юстин, он раздал бедным, Августа София принялась его частенько упрекать, что тем самым он обрекает государство на бедность, приговаривая: «То, что я скопила на протяжении многих лет, ты растратишь за короткое время». А он ей отвечал: «Уповаю на Господа в том, что не оскудеет наша казна, покуда бедняки получают милостыню или за пленных платится выкуп. Ибо это и есть великое сокровище, ведь сказано Господом: „Собирайте себе сокровища на небе, где ни ржа, ни моль не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут“» (Мф. 6, 20). Посему тем, что нам вменил Господь, мы соберем сокровища на небе, и Господь же удостоит нас награды на этом свете». И вот Юстин, после одиннадцати лет правления, расстался и со своим разумом, и с жизнью. «…»

После смерти Юстина Тиберий Константин стал пятидесятым по счету императором римлян. Еще во времена императора Юстина, как мы уже упомянули, когда он был управителем дворца и раздавал обильную милостыню, Господь наделил его изобилием золота. Так, прогуливаясь по дворцу, он увидел в полу залы мраморную плиту с изображением Креста Господня и сказал: «Господним Крестом мы должны осенять наше лицо и грудь, а мы попираем его своими ногами!» И, произнеся эти слова, повелел поднять вышеупомянутую плиту, под нею обнаружили другую, с таким же знаком. Он приказал поднять и ее, а когда ее убрали, обнаружили и третью. Когда же по его приказу и она была убрана, обнаружили богатый клад ценою свыше ста тысяч золотых. Достав золото, он раздал его, по своему обычаю, бедным, которых тогда было еще много.

У патриция Италии Нарсеса в одном из городов Италии оставался большой дом, и он привез в этот город огромные сокровища и там в своем доме приказал устроить потайную цистерну для воды, куда поместил тысячи центнеров золота и серебра. Убив всех, кто об этом знал, он доверил эту тайну только одному старику, взяв с него клятву. После смерти Нарсеса этот старик отправился к Тиберию и сказал: «Если ты, — говорит, — меня чем-нибудь наградишь, я поведаю тебе, кесарь, о великом деле». Он ему: «Говори, что хочешь, тебе будет награда, если поведаешь нам о том, что произойдет в будущем». — «Я владею, — ответил он, — сокровищами Нарсеса и на закате своей жизни больше не могу этого скрывать». Тогда кесарь Тиберий, обрадовавшись, послал к этому месту своих юных слуг. Когда старик возвращался, они следовали за ним, удивленные, и вот, достигнув цистерны, распечатали ее и проникли внутрь, где и было обнаружено серебро и золото, которое на протяжении многих дней доставали оттуда. Почти все эти сокровища кесарь истратил на щедрые подаяния. Когда он должен был получить императорский венец, народ, согласно обычаю, стал ожидать его на представлении в цирке, составив против него заговор, чтобы возвести в императорское достоинство Юстиниана, племянника Юстина. Он же, проследовав сначала по святым местам, затем призвал к себе первосвященника этого города и вместе с консулами и префектами вступил во дворец, облачился в пурпур, короновался диадемой, воссел на императорский трон и, к превеликой радости, со славой был поставлен на царство. Когда его недруги узнали об этом, то, не будучи в силах нанести никакого урона тому, кто во всем уповал на Господа, они преисполнились превеликого стыда. По прошествии нескольких дней прибыл Юстиниан и, простершись ниц у ног императора, преподнес пятнадцать центнеров золота, уповая на его милосердие. Кесарь же, поступив со свойственной ему кротостью, поднял его и повелел служить ему во дворце. Августа София, забыв о том обещании, которое она некогда давала Тиберию, попыталась составить против него заговор. Когда он отправился на виллу, чтобы согласно императорскому церемониалу отметить месяц сбора винограда, она призвала тайно к себе Юстиниана и захотела возвести его на царство. Узнав об этом, Тиберий спешно возвратился в Константинополь и, захватив Августу, лишил ее всех сокровищ, оставив ей только ежедневное содержание. Он отстранил ее слуг и заменил их своими доверенными людьми, которые повиновались только ему, и наказал оным, чтобы никого из прежних они к ней не подпускали. Юстиниану же он только попенял и впоследствии проникся к нему такой любовью, что пообещал свою дочь в жены его сыну и, наоборот, своему сыну просил в жены его дочь. Но этому — не ведаю, по какой причине, — не суждено было сбыться. Войско, отправленное им, наголову разбило персов; возвратившись победителем, он привез такую добычу заодно с двадцатью слонами, что, казалось, она способна утолить жадность человеческой натуры. В это время Хильперик, король франков, направил к нему своих послов, получил от него множество украшений и золотые монеты, каждая из которых была весом в фунт. На одной стороне было изображение императора и надпись по окружности: «ТИБЕРИЙ КОНСТАНТИН, ПОЖИЗНЕННЫЙ АВГУСТ», — на другой квадрига с возничим и надпись: «СЛАВА РИМЛЯН». «…» Тиберий Константин на седьмом году правления, почувствовав приближение смерти, с согласия Августы Софии избрал императором Маврикия, по происхождению каппадокийца, мужа сильного, и, передав своей дочери царские регалии, отдал ему в жены со словами: «Так вместе с моей дочерью тебе достается моя власть. Пользуйся ею, счастливец, но всегда помни, что ты должен оставаться беспристрастным и справедливым». Сказав так, он расстался с этим миром и обрел вечный свет, а его смерть горько оплакивали в народе. Ибо был он наделен всеми благодатями, щедр в раздачи милостыни, справедлив в принятии решений, осторожен в вынесении приговоров, никого не презирал, но ко всем проявлял доброту. Он любил всех, поэтому и был любим всеми. После его кончины Маврикий, облаченный в пурпур и увенчанный диадемой, отправился в цирк и под хвалебные возгласы, раздав народу щедрые подарки, первым из греков стал императором.

Упоминания о персах отнюдь не часто встречаются в исторических сочинениях VI–VIII веков. Сюжет о персидской царице несомненно имеет общие корни с рассказом о персидской женщине по имени Голиндуха, который приводится в «Истории» Феофилакта Симокатты (кн. V, XII, 1–13).

Эта жительница города Иерополя, неожиданно впав за столом в сон, приняла решение сменить веру и перейти в христианство, отправилась в Нисибис, покинув дома мужа, а затем добралась до Иерусалима. «Она предсказала многое из того, что случится с Хосровом; его бегство и переход к ромеям: она говорила об этом раньше, чем совершились эти события» (кн. V, XII, 13). Феофилакт Симмоката пересказывает этот сюжет в качестве одного из общеизвестных слухов и вводит его в текст оборотом «до нас дошел рассказ…». О славе святой Голиндухи упоминает и Евагрий, ссылающийся на ее житие, написанное Стефаном, епископом Иеропольским.[144]

Хосров действительно относился к христианству с почтением. Он принес дары на могилу мученика Сергия, и в частности драгоценный крест, обратившись к христианскому (!) святому[145] с просьбой даровать детей от Ширин.[146] Как сообщает Симокатта, Ширин была из ромейского рода и исповедовала христианство. Епископ Себеос также рассказывает о христианском благочестии Ширин, построившей в Персии монастыри и церкви, пригласившей священников и церковнослужителей и назначившей им жалованье. Именно с деятельностью Ширин связан изданный Хосровом указ, запрещавший перемену веры.[147] Кроме того, в сирийских источниках сообщается, что вместе с дочерью Маврикия Марией в Персию прибыли епископы и священники. Для своей новой супруги Хосров повелел заложить две церкви, одну в честь святого Сергия, а другую в честь Богоматери, и эти церкви были освящены Патриархом Анастасием. Судя по всему, в Персии такое внимание шаха к христианству воспринималось неоднозначно, поскольку в литературе зафиксирован спор между Хосровом Парвизом и Ниятусом о принятии христианства.[148] Спору предшествует краткий рассказ о том, как шах советовался со своими мудрецами: стоит ли надевать драгоценные одежды, присланные императором Маврикием с поздравлениями по случаю победы над Бахрамом Чубине, поскольку на оных изображен знак креста. Мудрецы ответили, что можно, однако:

В Европе слухи о принятии Персией христианства приобрели более определенный характер. Так, эти сведения зафиксированы и в «Хронике» Иоанна, аббата Бикларского монастыря, который пишет: «В то самое время (590?), когда Всемогущий Бог, избавившись от разлагающего яда ересей, восстановил мир в Своей Церкви, персидский император принял Христову веру и заключил мир с императором Маврикием».[150]

Вопрос о крещении Хосрова Парвиза занимал и Папу Григория I. Так, в послании к митрополиту Домитиану, епископу Мелитены, от августа 593 года понтифик пишет: «Весьма печалюсь, ежели персидский император еще не принял крещение, и поэтому всеми силами стремлюсь подвигнуть Вас к тому, чтобы Вы проповедовали ему христианскую веру. Ибо даже если он не обратится к свету, то проповедь Вашего святейшества получит должное вознаграждение. Так и эфиоп в баню черным заходит и черным же ее покидает, только банщик все равно получает свою плату».[151]

Вполне возможно, человек, от которого Фредегар почерпнул свои сведения, был намного более религиозен, чем сам хронист. Если при этом учесть, что рассказчик сообщил хронисту сведения о Византии и Святой земле и передал имя Хосрова Парвиза в персидском произношении,[152] то перед нами возникает образ паломника, побывавшего на Востоке в самом начале VII века. Скорее всего этот человек принадлежал к той же категории людей, что епископ Аркульф или дьякон Иоанн, отправившиеся в дальнее паломничество в Святую землю, чтобы увидеть мир. Маршрут паломников пролегал через Константинополь, и именно там можно было услышать разговоры и пересуды о Юстиниане и Феодоре, равно как и о персидской женщине, покинувшей своего мужа и принявшей христианство. Если это так, то паломник, видимо, был бургундцем, отправившимся на Восток в 584–585 годах, и провел пять или шесть лет, путешествуя. Затем он вернулся обратно в Бургундию и обосновался в Женеве или Аванше, подвизавшись при одной из обителей. Несомненно, интерес к подобному персонажу в монашеской среде должен был быть немалый — об этом мы можем судить по биографии епископа Аркульфа, снискавшего себе и крышу над головой, и уважение, рассказывая о достопримечательностях Святой земли и Константинополя.

Крещение Персии

Жена Анаульфа, императора персов, по имени Цезара, покинув мужа, вместе с четырьмя сыновьями и четырьмя дочерьми направилась к блаженному Иоанну, епископу Константинопольскому, представившись как [простая] женщина из своего племени, устремившаяся к вышеупомянутому блаженному Иоанну ради благодати крещения. И после того как она была окрещена самим понтификом, Августа императора Маврикия восприняла ее от святой купели. Император Маврикий находился в полном неведении, что она — супруга императора Персии, но вот ее муж направил посольство с тем, чтобы она вернулась обратно. И тогда Августа, заметив, сколь прекрасна [пришедшая женщина], подумала, не о ней ли спрашивают посланцы, и сказала им: «Некая персидская жена прибыла сюда, она утверждает, что является „просто одной из племени своего“. Посмотрите на нее, может быть, вы ее и ищете?» Послы же, узрев ее, упали ниц и объявили, что она и есть их госпожа, которую искали. Августа сказала ей: «Дай им ответ». Тогда [женщина] ответила: «Я с ними говорить не буду, [ибо] жизнь их подобна собачьей. Коли воспримут крещение и станут христианами, как я ныне, тогда им дам ответ». И посланцы воистину с открытыми душами восприняли благодать крещения. После этого сказала им Цезара: «Ежели мой муж возжелает стать христианином и воспримет благодать крещения, по доброй воле к нему возвращусь, а в противном случае вообще к нему не вернусь». Когда послы сообщили об этом, персидский император тут же направил к императору Маврикию посольство с просьбой о том, чтобы святой Иоанн прибыл в Антиохию, и поведал, что лично хочет принять крещение. Тогда император Маврикий приказал ему отправляться в Антиохию, где персидский император вместе с шестьюдесятью тысячами персов были крещены. И понадобились две недели, чтобы Иоанн и остальные епископы смогли окрестить такое множество народу. Самого императора воспринял от святой купели Григорий, епископ Антиохийский. Император Анаульф попросил императора Маврикия послать в Персию епископа и приличествующий клир, дабы вся Персия восприняла благодать крещения. На что император Маврикий охотно согласился, и, ко всеобщей радости, Персия была обращена в веру Христову.

Другие рассказывают эту историю так:

В это самое время супруга персидского царя по имени Цезара, покинув Персию, с немногими из своих приближенных частным образом из любви к вере христианской прибыла в Константинополь. И вот, принятая с почетом императором, через несколько дней по своему желанию была крещена, и ее восприняла от святой купели сама Августа. Когда ее муж, царь персидский, узнал об этом, он направил к Августу послов, обратившись к нему с просьбой вернуть супругу. Оные, прибыв к императору, передали ему послание царя персидского, требовавшего назад свою царицу. Император, выслушав это и пребывая в полном неведении, дал следующий ответ: «О царице, которую вы ищете, мы ничего не знаем, к нам прибыла частным образом другая женщина». Посланцы же ответили так: «Если будет угодно Вашему величеству, мы хотели бы увидеть ту женщину, о которой Вы говорите». Когда же она пришла по приказанию императора, тотчас послы узнали ее, бросились к подолу ее одежд и с почтением сообщили о том, что муж нуждается в ней. Она же им ответила: «Идите, возвратитесь к царю своему и господину, ибо, если он не уверует в Христа, подобно тому как я верую, не сможет больше разделить со мною ложе». Что дальше? Посланцы, возвратившись домой, сообщили обо всем, что слышали, своему царю. И он без промедления вместе с шестьюдесятью тысячами воинов прибыл в Константинополь к императору с миром и был принят оным подобающим образом и с радостью. И вот, уверовав в Господа Иисуса Христа, вместе с остальными [своими людьми] погрузился в волны крещения, был воспринят от священной купели самим Августом и наставлен твердо в католической вере. И, получив от Августа множество подарков, забрав свою супругу, он, счастливый и радостный, возвратился в свою страну.

Узурпатор Фока

Август Маврикий, который в течение двадцати одного года правил империей, вместе со своими сыновьями Феодосием, Тиберием и Константином был убит Фокой, [человеком] из свиты патриция Прииска, который принес немало пользы государству, ибо всегда одерживал победу над врагами. Ведь гунны, также называемые аварами, были сломлены его десницей. Как пошел второй год правления Фоки, Папа Григорий отправился к Господу. На его место для апостольского служения был поставлен Сабиан. Эта зима выдалась невероятно холодной, и люди умирали почти повсюду. Урожай на полях был поеден мышами и полег от заразы. После ухода такого лекаря должен был начаться мор, ибо душами людскими овладели голод и жадность.

Фока, убив Маврикия и его сыновей, единолично правил в течение восьми лет. По просьбе Папы Бонифация он постановил, что Римский престол и Апостольская церковь являются главой всех церквей, ибо церковь Константинопольская писала свое имя впереди всех остальных церквей.[153] Далее, по просьбе другого Папы Бонифация он разрешил, чтобы древнее святилище, называемое пантеон, очистив от идолопоклоннической скверны, превратили в церковь Святой Девы Марии и всех мучеников, дабы в месте, некогда принадлежавшем не Богу, а демонам, ныне [славилась] память святых.[154] В эти времена прасины и венеты в Египте и на Востоке начали гражданскую войну и перебили друг друга.[155] Персы, выступив против империи, захватили многие римские провинции и сам Иерусалим и, разоряя церкви, оскверняя святыни, занимая достопримечательные и общественные места, похитили даже знамя Креста Господня.[156] И вот Ираклий, правивший в Африке, восстал против Фоки и, прибыв вместе с войском, лишил его жизни и царства, а власть над римским государством досталась Ираклию, сыну [победителя].

Жизнеописание императора Ираклия

Не упущу рассказать и о воистину замечательных деяниях, Ираклием совершенных. Когда Ираклий был патрицием провинции Африка, а Фока, умертвивший императора Маврикия и захвативший империю, стал править наибеспутнейшим образом и, словно безумный, выбросил сокровища в море, утверждая, что приносит дары Нептуну, сенаторы воочию убедились в его стремлении разорить империю своей глупостью, и сторонники Ираклия, захватив сенат, отсекли Фоке руки и ноги и, привязав к его голове камень, сбросили в море. А Ираклий с согласия сената получил императорскую корону. Во времена императоров Маврикия и Фоки многие римские провинции были разорены персидскими набегами.

И вот, как обычно, против Ираклия выступил персидский император. Персы, разорив приграничные области, подступили к городу Халкедону, расположенному неподалеку от Константинополя, и сожгли его дотла. После этого, приблизившись к Константинополю — резиденции императора, они приготовились разрушить и оный. Ираклий, выступив со своим войском навстречу, направил послов, предложив императору персов, носившему имя Хосров, встретиться в поединке, оставив в стороне оба войска, дабы тот, кому Всевышний дарует победу, получил владения [другого]. Персидский император клятвенно подтвердил обещание выйти сражаться в одиночку. Император Ираклий, вооружившись, оставив позади войско в полной готовности, один, подобно новоявленному Давиду, выехал на битву. Хосров же отправил сражаться вместо себя одного из своих патрициев, которого считал непревзойденным бойцом. Когда двое [противников] съехались на поединок, Ираклий сказал патрицию, заменявшему императора Хосрова:[157] «Было решено, что мы должны сражаться один на один, почему же за тобою следуют другие?» Патриций повернулся, чтобы посмотреть, кто это идет за ним следом, а Ираклий тут же ударил стременами [по бокам] лошади, вытащил короткий меч (?)[158] и отрубил персидскому патрицию голову. Император Хосров и персы, побежденные и посрамленные, повернули назад и возвратились в свои края, и Хосров коварно был убит своими [сподвижниками]. Ираклий преследовал персов по морю и всю Персию подчинил своей власти, захватив множество сокровищ и семь боевых доспехов (?).[159] В течение почти трех лет разоренная Персия была подчинена его власти. Затем персы опять избрали своего императора.

Император Ираклий был хорош собою, красив лицом, был довольно высок и необычайно крепок, сражался как истовый воин и часто в одиночку убивал множество львов — будь то на арене или в пустыне. Будучи весьма просвещенным человеком, занимался астрологией, благодаря чему ему стало известно о том, что по Божьему соизволению империя будет разорена обрезанным народом. Поэтому направил посольство к Дагоберту, королю франков, с просьбой приказать всем иудеям своего королевства креститься и принять католическую веру. Что могущественный Дагоберт и исполнил. Ираклий приказал во всех провинциях империи поступить точно так же. Но неведомо было ему, откуда именно великое бедствие обрушится на империю.

Агаряне, или сарацины, как утверждается в книге Орозия, обрезанный народ, уже с давних пор обитавший на той стороне Кавказских гор над Каспийским морем, что называется Эрколия, невиданно приумножились, а посему, взявшись за оружие, вторглись в империю и принялись разорять владения императора Ираклия. Он же послал против них солдат. Вступив в сражение, сарацины одержали над воинами Ираклия верх и порубили их мечами. Говорят, что в той битве сарацинами было истреблено сто пятьдесят тысяч человек, а захваченное на поле боя сарацины через посланца предложили Ираклию забрать назад. Ираклий, желая отомстить сарацинам, ничего из этой добычи брать не хотел. Собрав по всем провинциям империи невиданное войско, Ираклий направил посольство к Каспийским воротам, которые великий Александр Македонский решил возвести и запереть, поскольку приумножились наисвирепейшие народы, обитавшие за Кавказскими хребтами. И эти самые ворота Ираклий приказал открыть, и оттуда он привлек себе на подмогу сто пятьдесят тысяч воинов и послал сражаться против сарацин. У сарацин же было два полководца и почти двести тысяч воинов. И вот свой лагерь [Ираклий] расположил неподалеку от противника, задумав начать сражение на рассвете, но той же ночью войско Ираклия было поражено Божьим мечом, и из солдат, [находившихся] в лагере Ираклия, пятьдесят две тысячи расстались с жизнью во сне. Когда же на рассвете пришло время выйти на битву, солдаты, узрев, что часть войска уничтожена Божьим провидением, уже не решались начать битву. После отступления Ираклия в родные края сарацины стали продвигаться вперед, разоряя владения императора Ираклия. Когда они уже подошли к Иерусалиму, Ираклий, понимая, что не может противостоять их натиску, и впав в отчаяние от несчастий, примкнул к Евстахиевой ереси, оставил веру Христову, женился на дочери своей сестры и, заболев лихорадкой, окончил свою жизнь в жестоких мучениях. А императорское достоинство унаследовал его сын Константин, во времена которого государство было разорено сарацинами.

Когда почил император Константин, Констант, его сын, будучи еще в юных летах, с согласия сената был возведен на престол. В эти времена империя беспощадно разорялась сарацинами. Иерусалим был ими захвачен, равно как и другие города на побережье.[160] Египет, Верхний и Нижний, был наводнен неверными, Александрия взята и повержена. Вся Африка за короткое время была разорена и захвачена, и там сарацинами был убит патриций Григорий. Только Константинополь вместе с провинцией Фракия, а также немногими островами и провинцией Романья оставался под властью Константа. Поистине империя была самым суровым образом разорена и ослаблена сарацинами, так что после этого император Констант, стесненный, принужден был стать сарацинским данником, дабы сохранить под своей властью Константинополь и острова. В течение почти трех лет и, как говорят, еще более император Констант каждый день посылал тысячу золотых солидов в сарацинскую казну. Однако, собрав людей, Констант постепенно возвратил себе империю и отказался выплачивать сарацинские подати.

Император Констант и лангобарды

Константин Август, который также прозывался Констант, решив вырвать Италию из рук лангобардов, покинул Константинополь, отправился в путь по берегу и прибыл в Афины. Затем пересек море и достиг Тарента. Прежде всего он отправился к некоему отшельнику, который, как утверждали, обладал пророческим даром, чтобы доподлинно узнать, как можно покорить и подчинить народ лангобардов, обитавший в Италии. И вот этот Божий человек, после того как на протяжении целой ночи молился, чтобы Господь оказал помощь в этом деле, с наступлением утра дал Августу такой ответ: «Племя лангобардов невозможно покорить, ибо некая королева, прибывшая из другой страны, воздвигла во владениях лангобардов базилику в честь святого Иоанна Крестителя,[161] и поэтому сам блаженный Иоанн постоянно вступается за лангобардское племя. Однако наступит время, когда к этому храму станут относиться пренебрежительно, и вот тогда погибнет народ сей».

Как мы сказали, Констант Август прибыл в Тарент, [оттуда] отправился дальше и вторгся в пределы Беневенто, взяв почти все города, которые попадались на пути. Лукерию, богатый город Апулии, он завоевал и разрушил до основания. Только Аргентию, из-за того что она была расположена в неприступном месте, не смог захватить. Затем вместе со всем своим войском он осадил Беневенто, где в это время герцогом был юный Ромуальд, сын Гримоальда. Узнав о приближении императорских войск, он сразу же послал через Падо своего наставника по имени Сесуальд к отцу, заклиная его прибыть как можно скорее и оказать помощь сыну своему и жителям Беневенто, которых он защищает. Услышав это, король Гримоальд тут же выступил с войском на помощь Беневенто. Многие из лангобардов покинули его на пути и разошлись по домам, утверждая, что он будет грабить дворец. И все же Гримоальд, уже собравшись возвратиться, снова отправился в Беневенто. Тем временем войско императора продолжало осаду Беневенто, используя различные орудия, а Ромуальд вместе с лангобардами мужественно защищались. [Осаждавших] было так много, что он не мог вступить с ними в сражение за городскими стенами из-за малочисленности своего войска, однако часто вместе с легковооруженными юношами нападал на лагерь врагов, убивая и раня многих из них. Когда Гримоальд, его отец, был уже близко, он послал к сыну того самого наставника, о котором мы писали выше, дабы сообщить через него о своем прибытии. Когда [наставник] подошел к Беневенто, греки схватили его и привели к императору, который спросил его, откуда он пришел. Тот ответил, что пришел от короля Гримоальда, и сообщил, что [король] сам прибудет вскоре. Император испугался и, посовещавшись со своими, склонился к тому, чтобы заключить мир с Ромуальдом, дабы можно было в безопасности отступить в Неаполь.

Оказавшаяся в осажденном городе сестра Ромуальда, которую звали Гиза, заключила с императором мир. А наставника, Сесуальда, [император] приказал отвести к стенам, пригрозил ему смертью, если он сообщит Ромуальду и жителям Беневенто о прибытии Гримоальда, пусть лучше уверяет их, что [Гримоальд] не сможет прийти [на помощь]. [Сесуальд] пообещал исполнить то, что ему приказали, но когда он подошел к стенам, то объявил, что желает видеть Ромуальда. Ромуальд сразу же появился перед ним, и тогда [Сесуальд] сказал так: «Господин Ромуальд, Констант еще будет [здесь] и, пока у тебя есть надежда, не беспокойся вовсе, ибо твой родитель вскоре придет к тебе, чтобы оказать помощь. Знай же, что этой ночью он остановился вместе с большим войском возле Сангро. Прошу тебя проявить сострадание к жене и детям моим, ибо это нечестивое племя не оставит меня в живых». Едва он произнес это, как по приказу императора ему снесли голову с помощью военной машины, которую называют петрария,[162] и закинули в город. Ромуальд приказал принести к себе эту голову и с горькими слезами повелел [положить ее] в ларец и достойно похоронить.

Император, испугавшись скорого прибытия Гримоальда, снял осаду с Беневенто и отправился в Неаполь. Митола, граф Капуи, разбил его войско в местечке возле реки Калоре, которое и по сей день называется Пугна.[163]

После того как император прибыл в Неаполь, один из его оптиматов, по имени Сабур, попросил, как утверждают, у Августа двадцать тысяч солдат, ибо считал, что сможет победить Ромуальда. Приняв командование войском, он отправился в местечко под названием Форино и встал там лагерем. Гримоальд, который уже прибыл в Беневенто, узнав об этом, захотел выступить против него. Но его сын Ромуальд сказал: «Не [Ваше] это дело, отправьте со мной часть Вашего войска. Я с Божьей помощью сражусь с ним [то есть с Сабуром], и если одержу победу, то в этом будет для Вас значительно большая слава». Так и случилось. Взяв с собой часть воинов отца, а также своих людей, [Ромуальд] выступил против Сабура. Перед тем как начать битву, он приказал с четырех сторон заиграть в трубы и, пока противники [стояли оглушенные], напал на них. Когда оба войска со всем рвением сражались друг против друга, один [воин] из королевских солдат по имени Амалонг, носивший королевское копье, проткнул этим самым копьем некоего грека и, выбив из седла, поднял его над головою. Увидев это, греческое войско тут же преисполнилось неодолимого страха, обратилось в бегство и было почти полностью уничтожено; так они нашли свою смерть, а Ромуальду и лангобардам принесли победу. Сабур же, который обещал императору доставить трофеи после победы над лангобардами, возвратился к нему лишь с немногими людьми и принес [только] позор. Ромуальд, одержав победу над врагами, с триумфом вернулся в Беневенто и доставил радость отцу, а также [возвратил] всем покой, [избавив] от страха перед врагами.

В это время на шестые индикты (664 год) Август Константин отправился из столицы берегом в Афины, а оттуда в Тарент, Беневенто и Неаполь. Затем он прибыл в Рим, а именно 5 июня, на четвертую неделю вышеупомянутых индиктов.[164] Наместник апостола вместе со всем своим клиром поспешил ему навстречу и приветствовал его в шести милях от Рима. В тот же день император отправился в церковь Святого апостола Петра на молебен и поднес там дары, на следующий день — в [церковь] Святого апостола Павла и там поднес дары. В субботний день он отправился в [церковь] Святой Марии и там тоже поднес дары. В воскресенье он проследовал вместе со своим войском в собор Святого Петра, и все воины были со свечами. [Император] возложил на алтарь паллий, украшенный золотом, после чего была отслужена месса. Далее субботним днем император отправился в Латеран, омылся и после этого проследовал в базилику Святого Вигилия. А в воскресенье все собрались в соборе Святого Петра, и, отслужив мессу, Папа и император попрощались друг с другом. Двенадцать дней император находился в Риме, забрав всё, что только служило украшению города, не пощадив даже медной крыши церкви Святой Марии и всех мучеников, которую вместе с остальным приказал отправить в столицу. И вот, покинув на второй неделе Рим, он возвратился в Неаполь, откуда по суше направился в Регию. Добравшись на Сицилию на седьмые индикты (664/665), он поселился в городе Сиракузы и приказал взимать в течение многих лет такие налоги — подушный и морской — с народа, местных жителей и собственников в провинциях Калабрия, Сицилия, Африка и Сардиния, о каких и не слышали целое столетие, так что жены расставались с мужьями, а дети с родителями. Людям пришлось терпеть множество невиданных притеснений, а посему у них уже исчезла надежда. Да и забрав священные сосуды и сокровища Святой Божьей Церкви, ничего не оставили. Но впоследствии 15 июня двенадцатых индиктов (668) вышеупомянутый император был убит в купальне.

В это время Мезеций, находившийся на Сицилии вместе с восточным войском, устроил смуту и захватил царствие. Тогда итальянская армия отправилась в путь тремя отрядами: через области Истрии, через области Кампании, через Сардинию и Африку. Они одновременно прибыли на Сицилию в город Сиракузы и с Божьей помощью низложили Мезеция, чье имя недостойно упоминания, а многие из его должностных лиц были закованы в цепи и отправлены в Константинополь. Туда же послали и голову этого смутьяна. После этого сарацины прибыли на Сицилию и взяли вышеупомянутый город, устроив великое избиение людей, как оставшихся в крепости, так и бежавших в горы, и, захватив великую добычу из того, что было привезено морем из города Рима, уплыли вместе с нею назад в Александрию.