Хроники объявленного Апокалипсиса

Глава 8 Переговоры в Минске

Добравшись от Москвы до Невеля, я так и не нашел Валюшу, но не отчаивался. Она не могла погибнуть, ведь её ждала в нашем со Скибой доме Алёнка. Перед этим мы обследовали провал и были вынуждены с грустью констатировать, что под землю ушло ещё целых три города — в России Велиж и уже в Белоруссии Сураж и Руба, расположенные на Западной Двине, вдоль русла которой он образовался. Он протянулся почти от Бибирева и всего несколько километров не доходил до Витебска. Пролетев вдоль всего провала, мы вернулись к той точке, где я подъёхал к нему и полетели прямиком на Невель. По пути мы заглянули в города Пухново, Усмынь, Чурилово и Большая Будница и везде Скиба представлял меня, как временного военного коменданта России и предлагал главам администрации обращаться ко мне со всеми своими проблемами и трудностями. Поначалу ко мне относились настороженно, но когда узнавали, что я прилетел не с той целью, чтобы отобрать силой последнее, а помочь и дать безвозмездно самое необходимое, те люди, которые волею судеб взяли на себя ответственность руководить людьми в столь тяжелые времена, облегчённо вздыхали. В каждом из этих городов, включая Невель, мы задержались где на сутки, а где и на двое. Думаю, что в том, что касалось хотя бы самых тяжелых случаев касающихся спасательных работ, мы им помогли, да, и то, что из Москвы им было доставлено вертолётами то, в чём они нуждались более всего, их тоже выручило.

Из Невеля мы вылетели сначала в Витебск, где первым делом организовали ремонт взлётно-посадочной полосы, а после этого в Минск. Увы, но у белорусского Батьки, который так долго пытался предотвратить крах своей республики и даже более того, сумел-таки поднять её, всё же в конце-концов сдали нервы и он, узнав о грядущей катастрофе, выступив с обращением к нации, на следующий день застрелился. Что же, такое с каждым может случиться и я его ни в чём не винил. Жертвы в Минске, как и в Москве, тоже были, но братья-белорусы выстояли в очередной раз и в уныние не впали. На место Батьки заступил новый человек, который в его правительстве был замминистра МЧС и генерал Лушкевич показал себя хорошим организатором и волевым человеком. Правда, очень уж своеобразно настроенным. Ему почему-то стало казаться, что Минск это теперь пуп всей Земли и все оставшиеся в живых люди должны сплотить свои ряды вокруг него — Мирона Лушкевича. Однако, он оказался куда большим демократом, чем Батька, хотя я никак не мог понять, кому она сейчас вообще нужна, эта самая демократия.

А ещё меня убила просьба генерала Лушкевича доказать, что я обладаю всеми полномочиями временного военного коменданта России. Просто офигеть можно, всему тому, что было раньше, всему, чем мы жили и что разделяло нас, наступил большой песец, а мужик, словно малое дитя, начал мне что-то толковать о легитимности моего руководящего поста. Впрочем, нужно отдать ему должное, когда мы долетели до Минска, генерал Лушкевич не стал выкобениваться и принял меня, Скибу и полковника медицинской службы Гаврилина без малейшего промедления. Сделав несколько кругов над Минском, я быстро убедился, что дела в этом городе идут ни шатко, ни валко, хотя народ всё же шевелится, а не сидит сиднем. Ну, в этом меня убедили Скиба и Евгений Степанович, сказав, что по сравнению с Москвой, похожей на разворошенный муравейник пополам с потревоженным пчелиным ульем, Минск это сонное царство. В Москве работы не прекращались даже ночью и, к примеру, в нашем районе уже почти в трети домов люди поднимались на двадцать четвёртый этаж на лифтах и в них в окнах были вставлены почти все стёкла. Ну, это в первую очередь потому, что перед этим все оконные блоки были вынуты, сложены в штабели в тех местах, где их не разметает взрывная волна, переложены упаковочными материалами, а потом ещё накрыты бетонной стяжкой. В общем все дома в своём районе мы к зиме застеклим.

Правда, огромное число белорусов вели битву за урожай, да, и на их лугах паслось немало скота, но ведь не бульбой одной сыт человек, ему же ещё и где-то надо жить-ночевать. Нет, никакого особого беспокойства по поводу сябров я не испытывал, их не то что кометой, но и термоядрёной бомбой фиг возьмёшь, но всё же организация труда могла быть и получше. Ну, и к тому же как только я узнал о том, что мне предложено выступить на митинге перед братским белорусским народом, то у меня мигом волосы встали дыбом. Немного подумав, я всё же согласился, тем более, что к бункеру, возвышавшемуся над входом в огромное бомбоубежище, в нём от волны спаслось более семи тысяч человек, возле которого совершили посадку вертолёты, стекались толпы народа. Как же, москали прилетели, блин! Все минские бомбоубежища, в отличие от подавляющего большинства московских, находились в идеальном состоянии. Поэтому добрых семьдесят процентов жителей этого города благополучно пережили удар стихии. Минчане просто пристроили к ним мощные капониры, закупорили все вентиляционные дырки и натащили в них как баллонов с кислородом, так и специальных шашек, которые при горении выделяли кислород. В общем никто не задохнулся, а поскольку капониры строились с расчётом обрушения домов, то все спасшиеся смогли их покинуть.

Вместе с тем в Минске, как и в Москве, буквально каждый подземный переход был превращён в герметичный бункер, но их, вдобавок к построенным при входе капонирам, пришлось облицовывать изнутри сантиметровыми стальными плитами и тщательно проваривать каждый шов. Сверху над такими импровизированными убежищами дорога обычно вскрывалась и строители дополнительно усиливали железобетоном перекрытия. В Москве, кстати, они оказались самыми надёжными, а в нашем районе именно в них мы сохранили скотину. Сразу по прилёту, мы начали переговоры, блин, чуть ли не на высшем государственном уровне, ну, а на самом деле генерал Лушкевич просто стал выяснять, какого хрена я припёрся в Минск и что мне от него надо. Как всякий вежливый гость, я не стал выёживаться и принялся тут же говорить о многовековой дружбе русского и белорусского народов, а также о тех исторических корнях, которые нас питают. В общем нёс такую околесицу, что хоть святых вон выноси, а не то они из икон выберутся и, чего доброго, в сердцах навешают кундюлей. Единственное, о чём толковом я рассказал, так это о том, что Москва катастрофу пережила и что до нас добралось много иностранцев. Зато я немного усыпил бдительность генерала и когда секретарь шепнул ему что-то на ухо, тот предложил мне выступить на митинге. Минуты три я тупо соображал, о каком, в душу мать, митинге может идти речь, после чего, сделав несколько глубоких вдохов, негромко сказал:

— Хорошо, Мирон Игнатович, я выступлю на митинге.

— Вот и славно, Сергей Владимирович, — с облегчением сказал генерал и предложил, — ну, тогда пойдём, а после митинга мы продолжим наши переговоры в расширенном составе.

Мы вышли из большого кабинета, обстановка в котором сохранилась ещё со времён Машерова, и направились по длинному железобетонному коридору, разделённому на отсеки герметичными бронелюками, к выходу. Перед импровизированной трибуной, представляющей из себя прицеп от "Камаза", но со стоящими возле борта микрофонами, уже легче, не придётся драть глотку, собралось, ей-ей, не менее двадцати тысяч человек мужчин и женщин. Вместе с генералом мы поднялись на прицеп и он выступил первым, представив меня, как временного военного коменданта России. Перед минчанами я предстал в полевой форме с майорскими погонами, с чёрной, пластмассовой кобурой-прикладом со "Стечкиным" на поясе с одной стороны, офицерским планшетом с другой, в голубом берете, да, ещё и с орденскими планками на груди. Генерал выступал минут пятнадцать и пересказал жителям Минска всё то, о чём рассказал ему я, за исключением подавления тверского мятежа. О нём он ещё не знал. После этого он передал слово мне. Я подошел к микрофонам, упёр руки, сжатые в кулаки, в бока и пристальным, немигающим взглядом обвёл людей, прежде чем громко рявкнуть:

— Какого **я вы здесь собрались? Вы что, конченые придурки? Вы, бля, о чём думаете? Идиоты, у вас больше половины города лежит в руинах, а вы шляетесь по митингам и слушаете всяких пи**доболов! То, что вы пережили такую страшную катастрофу и вам не пришлось, как нам, хоронить чуть ли не каждого второго, это ещё не повод для радости. Это просто прекрасно, что ваши колхозники тоже её пережили с минимальными потерями, а большая часть посевов уцелела не смотря на то, что по ним прокатилась полуторакилометровая волна. Впереди вас ждёт зима, а у вас в Белоруссии, как и у нас в России, зимы суровые и морозы случаются под тридцать градусов. Что вы тогда запоёте, когда они ударят? Думаете, что согреетесь в подземных убежищах? Да, вы в них задохнётесь, как крысы! Не хрена на меня глазеть, я вам не звезда экрана. Быстро разделились на две части и дружно взялись за работу. Половина народа бегом бросилась восстанавливать сохранившиеся дома, а вторая взялась за кирки, лопаты и принялась раскапывать завалы, искать в них каждый уцелевший лоскуток, каждый гвоздь, осколок стекла и щепку. Все ваши и наши заводы лежат в руинах и мы не скоро увидим их продукцию, а потому сейчас самая главная профессия, это поисковик-сталкер, охотник за уцелевшими в катастрофе, но вбитыми волной в грязь, вещами, без которых человеку не выжить. Вы должны найти всё вплоть до последнего лифчика и катушки ниток, чтобы не превратиться в голых обезьян. Или вы думаете, раз бульба на полях вырастет, так значит уже всё, вы не помрёте? А вот *** вам всем в грызло, вымерзнете зимой, как фашисты в чистом поле. Поэтому вот вам мой приказ, инженеры и техники, быстро разбили стадо на рабочие отряды, нашли инструмент, механизмы и за работу! Бегом, марш с этой площади!

Я умолк, в мегафонах затихли последние отзвуки моей речи, обильно насыщенной матом и эмоциями, и над площадью установилась мёртвая тишина. Какой-то мужик лет шестидесяти, стоящий буквально в пяти шагах от меня, кашлянул и спросил:

— Э-э-э, майор, а ты не мог бы быть с народом поделикатнее?

— Что? — Взревел я — Поделикатнее? — Хватаясь рукой за кобуру, я заорал благим матом — Да, я сейчас каждую гниду, которая уклоняется от работы, собственноручно расстреливать стану за саботаж, вредительство и предательство своего народа! Всем работать, восстанавливать Минск и другие белорусские города. Быстро выполнять приказ! Время, пошел! За его выполнение с вас не я спрошу и не генерал Лушкевич, а зима!

Мне так и не пришлось доставать из кобуры "Стечкина", чтобы шмальнуть пару раз в воздух. Народ и без того понял, что имеет дело с конченым психом, рядом с которым Малюта Скуратов и Лаврентий Павлович мальчишки, а потому, приговаривая на ходу: — "А чо, мужик ведь правду говорит, помёрзнем зимой или действительно задохнёмся в убежищах. Пора толоку собирать и восстанавливать порушенное, а не демократией маяться." Через каких-то пять минут на площади не было ни души и генерал Лушкевич, покрутив головой, сказал:

— Лихо их ты к порядку призвал, майор. Послушай, может быть ты точно так же и на заседании правительства выступишь?

Кивнув, я ответил:

— Собирай народ, Мирон Игнатович. Я выступлю. Я сейчас так выступлю, что кое-кому дурно сделается. Желательно, чтобы твои люди организовали трансляцию моего выступления по радио и обязательно записали его.

Мы вернулись в подземное бомбоубежище, построенное для руководителей Советской Белоруссии и генерал Лушкевич, приказал собрать всех членов правительства, а они, в отличие от Российского, в Непал не дёрнули, после чего мы снова зашли в его кабинет, чтобы коротенько переговорить и помыть руки, так как из кабинета он потащил нас в столовую, где уже обедали мои хлопцы и лётчики. Все они слышали мою речугу, а потому встали и наградили меня за неё аплодисментами и возгласами: — "Правильно, Батя! Не хрена минчанам прохлаждаться, пора город восстанавливать!" Обед был скромным, но вкусным, сытным и обильным. После обеда мы собрались в зале заседания и там, сидя за одним столом вместе с генералом Лушкевичем, я сделал заявление следующего характера:

— Товарищи, ввиду того, что по самым оптимистическим подсчётам на нашей планете смогли спастись от катастрофы не более двух миллиардов человек, я предлагаю вам навсегда забыть о том, что Белоруссия это независимое государство и предлагаю объединиться. Пора, наконец, на нашей планете перестать устанавливать границы и жить порознь. Судя по всему, только в центральной части России нашли приют свыше сорока миллионов человек из США, Канады и стран Западной Европы. Немало их и у вас. Всё, хватит маяться дурью. Пора устанавливать новые порядки на всём земном шаре. Спешу вас обрадовать. России удалось сохранить самое главное — наш научный потенциал. Мы уже связались с главными наукоградами и выяснили, потери среди учёных, не смотря на безумие первых месяцев, всё же были минимальны. Точно так же в России, как и в Белоруссии, сохранён трудовой потенциал. Большинство здравомыслящих людей, которые не чурались тяжелого труда и строили убежища, выжили. Комета выявила в нашем обществе всю гниль, которая, впав в безумие, попыталась было устроить ад для всех остальных людей, но довольно большое число этих хищных зверей было уничтожено физически ещё в феврале и марте, остальных прикончила Комета, поднявшая огромную волну. Она же принесла нам зелёных существ, похожих на невзрачных слизней, которые способны не только очистить воду на нашей планете, но и стать неиссякаемым источником природного газа. Поэтому, начиная с этой самой минуты и вплоть до той поры, пока весь мир не объединится, Белоруссии больше не существует, а потом исчезнет и Россия, как последнее государство на Земле и мне плевать на то, что кто-то из вас имеет на это своё собственное мнение. Отныне генерал Лушкевич заместитель военного коменданта России майора Дубинина на данной территории и не только на ней одной. Вся Прибалтика также подчиняется ему. Каждый, кто вспомнит о Погоне и независимости, а также о так называемой демократии, будет немедленно повешен, как бешеная собака. До тех пор, пока на планете Земля не будет всенародно избран президент всего объединённого Человечества, будет действовать режим чрезвычайного положения и ССР — система справедливого распределения всего, что человеку требуется для нормального существования. Никаких возражений я не потерплю. Если кто-то со мной не согласен, он может встать и покинуть помещение. Все, кто останутся, с этой минуты перестают болтать и начинают заниматься исключительно делом. Мы пролетали над обоими минскими аэропортами. Они находятся в удручающем состоянии, битком забиты самолётами и их нужно срочно приводить в порядок, чтобы между Москвой и Минском было налажено воздушное сообщение.

Выступив с такой краткой, но жутко бесцеремонной речью, я повернулся к генералу Лушкевичу и пристально посмотрел на него. Тот сидел несколько насупившись, я ведь не предупреждал его о том, какое заявление хочу сделать. Немного подумав, он улыбнулся, повернулся ко мне в полоборота, протянул руку и когда я её крепко пожал, решительным голосом сказал:

— Батя, ты полностью прав. Хватит терпеть весь этот бардак, пора начинать жить так, как это заповедали нам предки. — Повернувшись лицом к своему правительству, он добавил — Все, кто с этим не согласны, могут покинуть зал заседаний. Любая болтовня об этом на улицах будет считаться попыткой военного мятежа.

Я тут же поторопился сказать:

— Да, кстати, товарищи, мы только что подавили в Твери настоящий военный мятеж. Там один деятель решил, что он сможет теперь стать диктатором местечкового масштаба и через несколько дней он выслушает приговор тверичей, а я его утвержу и мой отряд "Ночной дозор", который пачками расстреливал в Москве убийц и насильников, выведет его в расход, но перед тем всем мятежникам будет разрешено обратиться ко мне с письмом о помиловании и каждое будет внимательно изучено. Если кто-то действительно заслуживает помилования, то он будет помилован уже только потому, что мы не кровожадные звери, но вместе с тем мы не наивные дураки, чтобы нас можно было обвести вокруг пальца. Каждое такое заявление будет тщательно изучено и потому все те мерзавцы, которые недостойны жить, будут расстреляны. Так что запомните мои слова. Никакой расхлябанности, сравнимой с преступлением, я не потерплю.

Не знаю, может быть опасаясь репрессий, а может быть ещё почему-то, но никто не стал ни возражать нам с генералом, ни тем более уходить. Мы провели рабочее совещание и я начал его с того, что попросил всех доложить о состоянии дел. Меня интересовали только цифры и сроки, а все эмоции я попросил отбросить в сторону. Выслушав доклады министров, я оказался в некотором замешательстве. Положение было не просто хреновым, а катастрофически хреновым, о чём я тут же и заявил, после чего принялся немедленно отдавать распоряжения. Самое неприятное заключалось в том, что даже по Минску, не говоря уже о ближайших к нему районах, у правительства не было никакой точной информации, всё было просто брошено на самотёк. У нас в Москве такого не было. Максимыч полностью владел всей информацией и наверное поэтому по нескольким линиям метро уже ходили поезда. Пусть и практически пустые, но москвичи знали, что метро уже действует и это их всех здорово воодушевляло. А ещё их успокаивало то, что над Москвой то и дело летали самолёты и они могли звонить друг другу по сотовым телефонам, пользуясь прежними номерами, так как в компьютерах операторов сотовой связи были сохранены все данные об абонентах.

В Минске я провёл целых две недели и мой рабочий день длился, порой, по двадцать часов. Зато и сделано за это время было очень много, но что самое главное, жители города и чуть ли не всей Белоруссии теперь знали о том, что порядок возвращается. Свою огромную роль сыграло также то, что повсеместно людям выдавали нарезное оружие и не одни только короткостволы, их выдавали преимущественного горожанам, а вот на селе раздавались "калаши" и селянам предлагалось огораживать свои поселения от нежданных гостей. Уже через пять дней в Минск стали прибывать самолёты из Москвы и для минчан это стало знаковым событием. Между тем и мои коллеги в Москве, каждый из которых являлся моим заместителем, времени зря не теряли. Они быстро сколотили делегацию из пяти человек, точно так же сели на вертолёты и отправились в Киев. В нём, в отличие от Минска, погибло всё же больше людей, но зато киевляне даже не смотря на потерю почти шестидесяти пяти процентов населения, сразу же занялись налаживанием жизни в городе. Заявление москалей о том, что нужно объединяться, также застало украинские власти врасплох, но, в отличие от Минска, из Киева рванули все, кто был в прошлом власть имущими, включая бандитов и бизнесменов. Блин, бедные Гималаи и Тибет! Как же там поместилась такая прорва народа и что они теперь там делают?

Зато в киевском аэропорте совершило посадку свыше восьмисот бортов из Штатов, Канады, Мексики и стран Западной Европы, на борту которых прилетело свыше трёхсот тысяч человек, не говоря уже о том, что множество людей, свыше тридцати пяти миллионов человек, как вскоре выяснилось, добралось до Украины верхом на волне. Свыше шестисот самолётов приземлилось и в обоих аэропортах Минска, но для Киева и вообще Украины такой огромный наплыв иностранцев был почему-то оказался чуть ли не мамаевым нашествием и те люди, которые были просто вынуждены взять власть в свои руки, пребывали в полной растерянности. Когда в Киев прибыла делегация из Москвы, то ей даже не пришлось материться, чтобы договориться о воссоединении Украины и России. Наши молодые учёные уже провели в Москве и её окрестностях десятки социологических опросов и выяснили, что спаслись в основном те люди, которые хотели спастись, имели для этого головы на плечах, а вместе с ними силу воли, мужество, смекалку и поразительную стойкость духа. Зато практически всех маргиналов Комета попросту уничтожила. В Киеве так никто и не смог по настоящему оценить этот подарок судьбы, а вот мои коллеги проявили мудрость.

Как и я, они тоже включились в работу и дело в Киеве быстро пошло на лад. Между прочим иностранные граждане, к которым обратились заместители военного коменданта Всея Руси, только вздохнули с облегчением, узнав, что Москва берёт на себя всю полноту власти и взваливает на свои плечи тяжкий груз ответственности за судьбы людей. Понравился им и приказ вооружаться. Ни к какой стрельбе это не привело, но зато люди знали, что они могут, защищая свою жизнь, смело применять оружие. И вот ведь что удивительно, сами люди, в первую очередь украинцы, быстро поняли, что Комета полностью переменила их жизнь и что возврата к прошлому уже никогда не будет. Система справедливо распределения пришлась всем по душе, а когда повсюду стали работать поисковые отряды сталкеров, то вскоре выяснилось, что волна принесла с собой не только кучи мусора, но и много полезных вещей, а также и кое-что поесть. Я хохотал чуть ли не до слёз, узнав о том, что в Днепре, прямо возле Киева, пару недель плавало несколько китов, пока кому-то не пришла в голову гениальная мысль пустить гигантов моря на котлеты, ведь всё равно помрут. И это был далеко не единственный подарок волны. Тщательно перелопатив груды мусора, в них можно было найти много чего полезного и потому профессия сталкера на какое-то время стала чуть ли не самой престижной.

Хотя меня и приглашали, в Киев я не полетел, у меня и в Москве имелось множество дел. Что Белоруссия, что Украина, это всё же относительно России небольшие территории, а потому и проблемы там были не такие уж огромные и сложные. Хотя лично у меня имелась только одна проблема, как бы сдыхать с себя эту головную боль — должность пусть и временного военного коменданта, но всё же как ни крути, правителя Всея Руси в столь непростые времена. Не знаю в честь чего, но не смотря на то, что временами я орал матом на всё белорусское правительство и даже грозился расстрелять самых отъявленных саботажников, двое моих коллег, прилетевших на смену мне из Москвы, точно таких же армейских дуболомов, как и я, только с полковничьими погонами, неизвестно с какого бодуна обнаружили во мне талант тонкого, умного и очень дипломатичного политика, да, ещё к тому же и дальновидного. Об этом они дудели мне в оба уха, пока я двое суток вводил их в курс дела и указывал на самые узкие места. О том же самом мне трандел и генерал Лушкевич. Он то и дело говорил мне, что только с моим прилётом в Минск у него отлегло от сердца и он понял, что минчане и незваные гости столицы Белоруссии, которым некуда было деваться, смогут пережить грядущую зиму и всё вообще обойдётся без кровопролития.

В гробу я видал власть и всё, что к ней прилагается, в белых тапочках! Это нужно быть мазохистом, чтобы хотеть править страной даже в нормальных условиях, а не после такой жуткой катастрофы. Больше всего мне хотелось теперь только одного, передать все свои полномочия какому-нибудь ответственному мужику, способному мысленно заглянуть хотя бы на месяц вперёд, и заняться простым и привычным для себя делом, взять под своё командование батальон отличных бойцов и быть готовым в любую секунду прыгнуть в вертушку и вылететь туда, где урла, обвешанная оружием, готовится совершить нападение на мирно пашущий трактор. Вот тут я до последней бубочки знал, что нужно сделать, чтобы и трактор остался цел, и поле не было перепахано снарядом, и урла, с выдернутыми из задницы ногами, мирно упокоилась в глубоких траншеях под двухметровым слоем грунта и больше никогда оттуда не высовывалась. А руководить такой огромной массой людей, учитывая все их интересы и стараясь сделать так, чтобы они не конфликтовали между собой, увольте, это не по мне. Хотя с другой стороны, Минск я покидал с чувством удовлетворения. Кое-что мне удалось сделать в этом городе и люди это уже ощутили.

Если в день нашего прилёта меня поразили толпы людей, разинув рты слушающих каких-то речистых ораторов, то когда я летел в аэропорт, везде видел уже совсем другую картину — люди, оседлав тяжелую технику, обрушивали аварийные здания и занимались капитальным ремонтом уцелевших. Разумеется, как в самом Минске, так и в его окрестностях сталкеры деловито просеивали кучи хлама и вскоре выяснялось, что никакой это вовсе не хлам. Просто волна всё смешала в кучу и если её аккуратно разобрать, починить всё и подлатать, то множество вещей ещё послужат людям не один год. Шла работа и в том аэропорту, куда мы прилетели на вертолёте. Восстанавливалась портовая техника, поднималось из руин здание аэропорта, а также ангары для самолётов и прочие сооружения. Местами разбитая волной взлётная полоса уже была отремонтирована, а огромное количество самолётов выстраивалось стройными рядами с таким расчётом, чтобы ни один борт не был потерян. Самолёты-то были в основном если не новые, то отлично подготовленные к полёту в сложнейших условиях. Такую технику нужно беречь.

Для меня из Москвы пригнали президентский борт номер один, на который мы все поднялись и он вскоре, пробежав по бетонке, оторвался от взлётной полосы и стал набирать высоту. Я сидел в пилотской кабине и всю дорогу до Москвы, а она заняла менее часа, смотрел вниз с десятикилометровой высоты. Сверху разрушения были не такими заметными, но их всё же можно было легко определить. Намётанным глазом я сразу видел, где восстановительные работы идут полным ходом, а где ещё конь не валялся. Да, волна, поднятая Кометой, разрушила очень многое и унесла множество жизней, но она же и принесла в нашу страну много трудолюбивых, умных, сострадательных и добрых людей, которых навалившаяся на нас всех беда только сплотила. С ними было легко найти общий язык уже потому, что ни о чём другом, кроме как о восстановлении разрушенного и строительстве новой жизни они даже не помышляли. Несколько раз я связывался по радио с князем Дербентским, которого мои коллеги, изучив положение дел в Туле и Тульской области, назначили её военным комендантом. Валерка, как и я сам, рвал и метал, пребывал в диком гневе и, вообще, был чертовски зол, но лямку тянул, как вол, жалуясь только на одно, на постоянное недосыпание. А ещё он очень благодарил меня за то, что я направил к нему американцев и именно База Клеменса он оставил вместо себя не только старшим, но и назначил военным комендантом сразу трёх районов. Всё нормально, Баз оказался очень хватким парнем.

Полёт до Москвы был скоротечным и вскоре самолёт стал заходить на посадку во Внуково. Если не считать того, что здание аэропорта ещё находилось в весьма плачевном состоянии, вся прилегающая к нему территория уже была расчищена и даже более того, во Внуково, как и во многие другие аэропорты, перегнали почти все самолёты с Новоминского шоссе и теперь на той бетонной площадке, которую мы отлили для того, чтобы было куда ставить приземлившиеся самолёты, уже началось какое-то строительство. Всё правильно, если там будет построено что-то такое, для чего не нужны подвалы, то площадка просто бомбовская. Что именно там собирался построить Максимыч, я ещё не знал, но думаю, что какой-то очень важный объект. Из Внуково я полетел в Москву на вертолёте и повсюду видел, как люди восстанавливают жильё. Ну, в новых коттеджных посёлках это не составляло особого труда, в них устояли практически все дома, зато в малых городах Подмосковья водой смыло все бревенчатые избы. Ничего страшного я в этом не находил, особенно если учесть то, что очень большое число коттеджных посёлков вообще не имело хозяев, а потому их смело занимали новые жители. Точно так же обстояло дело и с новостройками в Москве.

Да, зачастую в этих домах не было никакой отделки, а поскольку не только Максимыч оказался таким умным, что попросил меня приказать снять в домах все стеклопакеты и заложить их на хранение, не говоря уже о том, что огромное их количество, а также несколько десятков по изготовлению стеклопакетов были упакованы в бетон, народа ведь в последний месяца работало немало, то хоть в этом плане мы не испытывали острого дефицита. Зато в дефиците был цемент и особенно сварочные электроды, не говоря уже про арматуру. Правда, последнюю строители "выбивали" из панелей старых пяти, семи и девятиэтажек. Так что и она тоже не была в таком уж жутком дефиците. Постепенно таяли наши запасы топлива, но уже очень многие автомобили были переведены на газ. Максимыч распорядился везде, где только можно, наладить выпуск газовой аппаратуры, да, и без того сталкеры первым делом разыскивали именно её, а они уже поднаторели в своём деле. Тем не менее самой главной нашей проблемой было всё-таки жильё, но она, худо-бедно, постепенно решалась. Со дня Апокалипсиса прошло сорок дней, а люди уже успели свыкнуться со своим положением, а потому не ныли и изыскивали любые способы для того, чтобы обустроиться.

Да-а-а, русские, несомненно, это особый народ. Фактически оставшись без правителей, себя я к их числу, как и своих коллег, военных комендантов, не относил, они проявляли просто дьявольскую изобретательность. Впрочем, не одни только русские, но всё же мы давали очей тридцать форы из ста возможных всем остальным народам. Ещё в Минске я узнал очень много интересного. Так вовсе даже не учёные, а какой-то химик-самоучка, научился так лихо бурдючить из смеси метана, пропана, спирта, бензина и лёгких фракций соляры топливную смесь, что на ней очень даже неплохо могли летать большие самолёты и при этом если жидкие фракции топлива помещались в кессонах, то установка по производству газа помещалась в багажном отсеке и занимала не так уж и много места. В общем то, чего я так боялся, произошло, правда, срать в бензобак автомобиля не было нужды. Чёрт знает из чего, во что входил также угольный порошок, изготавливались гранулы, которые зелёные слизни пожирали с каким-то дьявольским аппетитом, выделяя при этом огромное количество газа. Гранулы эти, конечно, немного пованивали тухлятиной, но этот запах не был смертельным. От автомобилей, глушители которых были снабжены катализаторами, и то больше несло сероводородом. Именно этот запах я учуял, когда мы подошли к вертолёту и ничего, дурно мне не сделалось.

По моей просьбе пилот вертушки полетал немногим более часа над Москвой и сердце моё всё же сжалось от боли. Если сравнивать этот город с тем, что он представлял из себя до Апокалипсиса, то выглядела столица просто ужасно, но если вспомнить, какой она была в самый первый день, то изменения к лучшему уже были заметны невооруженным глазом. Самое главное, что я отметил для себя, так это то, что как на протяжении всего полёта от Минска до Внукова, так и от Внукова до Москвы на земле царило настоящее буйство зелени. Лишь местами волна смыла верхний слой почвы, но и там уже появилась зелёная продрись. Наверное из земли попёрли какие-нибудь сорняки, но это всё же лучше, чем вообще ничего. Новое Заречье порадовало меня тем, что несколько десятков домов в нём уже были освобождены от железобетонных рубашек. В том числе и тот, в котором меня поселил Скиба. Этому я порадовался больше всего. Ничего, пройдёт время и мы наведём полный порядок не только в Москве, но и на всей планете. Может быть после этой чудовищной катастрофы люди научатся ценить жизнь и перестанут безумствовать, а заодно научатся ещё и беречь природу, ведь ей досталось даже больше, чем людям, но и она должна оправиться от нанесённого ей Кометой ущерба. Я верил в это.

В Москву мы вернулись в половине одиннадцатого утра, хотя во Внуково прилетели в девять. Домашние знали, что мы возвращаемся, и потому ждали нас. Поэтому Алёнку и Дженни даже не отправили в детский летний лагерь. Увидев меня, девочка очень обрадовалась и истошным криком "Папка приехал!", повисла у меня на шее, хотя, как тут же выяснилось, всё утро хныкала из-за того, что её оставили дома. Дженни и ещё двое мальчишек Алёнкиного возраста, тоже были рады нашему приезду, вот только Алёша и Вова слегка робели. С малышкой на руках я вошел в квартиру и даже ахнул, так как давно уже привык — если в комнате яркий свет, то это горят все лампочки, а тут большая часть комнат была залита солнечным светом, да, ещё и все окна распахнули настежь. В общем всё выглядело очень необычно, я ведь уже стал забывать о прежней жизни. Нас сразу же потащили за стол, но на него выставили только большой, ярко надраенный самовар и сладкое к чаю. Тётя Зина стала нахваливать умницу Дженни, помогавшую ей печь сдобу. Алёнка вся пошла в маму и потому к кухне даже близко не подходила, зато в её комнате стоял верстак, на нём лежали маленькие инструменты, паяльник, а рядом стояло несколько коробок со поломанными, нет, не игрушками, а разными бытовыми приборами. Как мне с гордостью сказал Чак, днём Алёнушка играет с другими детьми в сталкеров, а по вечерам они ремонтируют разные вещи.

Всё правильно, для детей всё это была лишь игра. За чаем мы разговаривали в основном о домашних делах. Друзья Чака уже съехали из его квартиры, найдя себе отдельное жильё в нашем районе, так что у них стало просторнее. Мой американский друг ещё до моего отбытия на поиски Вали увидел однажды двух мальчиков-близнецов, оставшихся сиротами и, не раздумывая ни секунды, моментально усыновил их. Имена у них остались прежние, а вот фамилии слегка изменились и они теперь были Черепановы-Мелвилл. Чак уже немного балакал по-русски, но куда лучше него на русском языке разговаривала Дженни, а близнецы говорили по-английски. Чак по-прежнему совмещал две должности, был комиссаром по делам иностранных граждан и одновременно командиром роты в отряде "Ночной дозор". Чтобы не разрываться на две части, он реквизировал для своих нужд большой двухэтажный автобус "Неоплан" и превратил его в офис, который постоянно находился рядом с нашей базой. В нём работали те его сотрудники, которым требовалась подсказка, а весь остальной штат комиссариата находился на трёх этажах в здании бывшего банка. Оно было полностью отремонтировано и для меня в нём уже подготовили огромный кабинет.

Сегодняшний день был полностью посвящён печальным и очень тягостным мероприятиям — наступили сороковины. С утра на кладбище пришло множество людей, на могилы были возложены венки, а на тех из них, в которых упокоились президент страны и премьер-министр со своими ближайшими соратниками, были установлены красивые надгробья. Вдовы этих людей жили неподалёку, в Рублёво, но в этот день все они приехали в Новое Заречье вместе с детьми и членами семей. С ними я должен был вскоре встретиться на кладбище. Поэтому наше чаепитие было недолгим и вскоре мы вышли из дома, где уже построился попарно, с венками в руках и автоматами за спиной, "Ночной дозор". Мы со Скибой и Чак с Васильком, взяв венки, тоже встали в строй и, держа венки в руках, строевым шагом отправились на кладбище. Там нас ждали вдовы руководителей страны, трагически погибших на своём посту, и члены их семей. В скорбном молчании мы дошли до кладбища и с парадного шага перешли на траурный, медленный и чуть слышный. Конечно, в своих полевых мундирах с разноцветными беретами, да, и сами мундиры благодаря тому, что в "Ночной дозор" влились иностранцы, тоже были разными, мы выглядели не очень импозантно, но ничего не поделаешь. Возложив венки, мы построились и тишину трижды разорвали автоматные залпы.

До гипермаркета, также частично освобождённого от бетона, мы дошли пешком. Я шел, держа на правой руке Алёнку, а левой поддерживая под руку вдову президента, голова которой была повязана чёрным гипюровым платком. По пути мы разговаривали и она, разглядывая здания, удивлялась, как быстро идут работы в нашем районе. Я в свою очередь поинтересовался, как обстоят дела в её собственном, доме, всё ли в нём наши рабочие привели в порядок и как они вообще живут. Мой приказ был простым и ясным, обеспечить семьи погибших всем необходимым даже в том случае, если они вообще ничего не захотят делать и предоставить им надёжную охрану, а вместе с ней помощников по хозяйству. Вдова президента улыбнулась и ответила:

— Батя, это в той, прежней жизни я была женой президента, а сейчас я точно такая же вдова, как и сотни тысяч других. Вы зря нас так усердно опекаете. Мы живём и работаем, как и все.

Кивнув, я негромко сказал:

— Да, вы трудитесь не меньше других и потому я приказал всем тем людям, которые вам помогают, исполнить свой гражданский долг до конца, но при этом стать ещё и вашими добрыми соседями. Там находятся одни только добровольцы.

Перед тем, как войти в гипермаркет, мы зашли в церковь и находились в ней около получаса, пока мне не сказали, что можно уходить. Вот в чём я не понимаю ни бельмеса, так это в церковных делах, но, глядя на то, как крестятся другие, делал то же самое вслед за ними. Наконец поминальная служба закончилась и мы направились к гипермаркету, где поднялись на второй этаж и сели за стол. Поминальный обед был недолгим и прошел в скорбном молчании, зато после него мы поднялись на третий этаж, где свои соболезнования вдовам руководителей страны и их близким принесли президент Франции и канцлер Германии, теперь уже скорее всего бывшие, а также некоторые члены их кабинетов, которые нашли в себе мужество остаться с теми французами и немцами, которые решили пережить катастрофу в своих странах. Пережить-то они её пережили, но вот жить в большинстве стран Западной Европы было практически невозможно. Очень уж велики были разрушения, носившие просто тотальный характер. Для того, чтобы эвакуировать оставшихся в живых людей, из Москвы туда сначала была направлена добрая половина всех вертолётов "Ми-26" с бульдозерами на борту, а теперь ещё и самолёты военно-транспортной авиации, который могли совершать посадку на построенных с нуля нашими строителями грунтовых аэродромах. Самолёты летали туда ежедневно.

Туда они летели не пустыми, а с грузом гуманитарной помощи. Назад возвращались с детьми и женщинами. Это длилось почти две недели, но президент и канцлер прилетели в Москву только позавчера, окончательно убедившись в том, что русские люди не бросили их в беде. Да, где-где, а вот в Западной Европе волна свирепствовала даже похуже, чем танковые колонны Гудериана, но и там люди смогли выжить, построив убежища не только для себя, но и для того, чтобы сохранить самые главные реликвии Западной цивилизации. Мне очень понравилось, как сказал обо всём, что сейчас происходило и о своём прилёте в Россию президент Франции, который не требовал никаких привилегий:

— Франция теперь там, где находятся французы.

Отдав ему в ответ на это честь, я приободрил его:

— Господин президент, во Франции устояли ваши самые главные соборы, символы государства, — Собор Парижской Богоматери, Руанский, Страсбургский и многие другие, французы выжили не смотря ни на что, а раз так, то возродится и Франция, но она к тому времени будет не отдельным государством, а одним из регионов нашей единой, планетарной цивилизации.