Хроники российской Саньясы. Том 4

Эти строки мне захотелось привести, как еще один взгляд на жизнь и судьбу Искателя. На мой взгляд, они отражают те душевные противоречия, которые я встречал у многих и многих российских мистиков, — и Мастеров и учеников. Я хотел бы здесь, в конце этой книги разрушить миф о неком «идеальном Мастере», которого многие начинающие Искатели хотели бы видеть своим Учителем, или видят в том человеке, у которого уже учатся. Это совсем не повод для пессимизма. Скорее, наоборот. У Пути нет завершения… И, по моему глубокому убеждению, Учитель и Ученик — это не функции, а состояния. И каждый день предлагает тому кто хочет учиться, множество ситуаций и людей у которых можно и нужно учиться. Мне кажется, что важно не то, будет ли идеальным человек, у которого в данный момент ты учишься, важно, чтобы ты сам был настоящим Учеником.

Мне посчастливилось встретить очень многих замечательных людей. Лишь о некоторых из них я написал в четырех книгах. Я не встречал идеальных людей, — я встречал живых, в полном смысле этого слова, людей, с их верой и сомнениями, удачами и неприятностями, радостью и болью. Это не какие-то необычные, сверхъестественные люди, — может быть, одна особенность есть в них: рядом с ними пробуждается неукротимое желание Искать, Верить, Любить…

В заключение я приведу небольшой рассказ, который я написал одиннадцать лет назад, и который, несмотря на то, что прошло столько времени, в чем-то отражает мое настроение на момент завершения этой книги:

Толпа

Август 1991.

Мы познакомились с Димой четыре года назад в поезде Москва — Ленинград. Я ехал в сидячем вагоне и Дима оказался моим соседом. На хороший сон этой ночью я не рассчитывал, а потому с удовольствием ввязался в разговор. Дима оказался весьма интересным собеседником. По специальности инженер-химик, он был очень начитан и в его речи частенько звучали имена Хайдегера, Фрейда, Бердяева, Кастанеды и еще много других, о ком я даже и не слышал. Поначалу я держался с ним немного высокомерно: его цитаты, манера говорить, вся его угловатая фигура, резкие движения, — все это заставило меня отнести его к категории «истеричных интеллектуалов». Вскоре, однако, в очередной для себя раз я убедился, сколь неоправданно приклеивать к человеку какой-либо ярлык, загонять его в узкие рамки подобных категорий. Безусловно, Дима был неврастеником и напыщенным интеллектуалом. Но это был лишь его фасад, за которым таилось очень и очень многое.

Постепенно высокомерие мое пропало, разговор наш, удаляясь от общих вопросов и праздного философствования, становился все более искренним. Под утро мы были уже друзьями и с тех пор переписывались. У Димы было мало близких друзей и письма эти стали для него средством для исповеди, для выражения тех переживаний, которыми он, наверное, ни с кем не делился…

Первое письмо пришло через два месяца после нашего разговора в поезде. Я в это время был в командировке, и письмо это почти три недели провалялось на письменном столе. А оно требовало немедленного ответа, поддержки. Оно было криком о помощи.

«Здравствуй Влад!

Уже месяц как собираюсь написать тебе. Два или три раза даже садился за стол, грыз ручку, пытаясь подыскать нужные слова, но в конце концов понимал, что пишу не то. Только вчера я понял наконец, что хочу выразить. Я вернусь к одному моменту нашего с тобой тогдашнего спора… Помнишь, мы говорили о толпе, о конформизме, о стадности человеческой натуры. Ты еще доказывал, что человек должен «вырасти из стадности», обрести независимость и пройти путь индивидуализации, только тогда, мол, он сможет называться человеком. Я же говорил, что толпа — это естественно и нормально, что потребность в подчинении толпе — исторически и биологически необходима каждому и время от времени ее нужно удовлетворять для гармоничного развития души. Вспомнил? Так вот — все это чушь и дерьмо! Я имею в виду весь этот абстрактный разговор. Не обижайся, что я так резок, но иначе я сейчас не могу. Ты теперь послушай, что я чувствую поэтому поводу. Не думаю, а именно чувствую. Думать-то я всегда был горазд, но вот оказалось, что я еще и чувствовать могу, а это как раз и есть моя правда и только это!

Вчера я бродил по городу. Моросил мелкий, гаденький дождик и я прервал свои обычные размышления и фантазии и стал всматриваться в лица людей, которые попадались мне навстречу. Неожиданно мне пришла в голову мысль — про каждого встречного человека честно, не пытаясь себя одурачить, признаваться себе, какие чувства, положительные или отрицательные он во мне вызывает. Задача очень сложная, ведь мы все привыкли к мнению, что чувства мы испытываем только в каких-то исключительных ситуациях. А ведь нет! Они перетекают в нас постоянно, и вчера я понял это! Нужно только замолчать, сосредоточиться и послушать свой внутренний голос. И я послушал… Боже мой! Оказалось, что большинство людей вызывают во мне самые жуткие эмоции — отвращение, агрессию, презрение, жалость, раздражение…

Это было ужасно! Ведь я всегда считал, что я люблю людей, люблю весь этот мир. Давно причислил я себя к числу людей добродетельных, милосердных. Два года я хожу в церковь по воскресеньям и в молитвах своих прошу Господа, чтобы дал он мне «веру истинную, надежду твердую, любовь бескорыстную». Где же она — эта любовь?! Мне страшно признаться в этом самому себе, но я не могу больше обманывать себя — я ненавижу людей! Да, да, ненавижу, именно ненавижу и прикрываюсь сверху любовью, прикрываюсь мягкой улыбкой, прикрываюсь даже когда меня бьют…

Придя вчера домой, я задал себе вопрос: за что я могу так не любить людей. Ответ тут же пришел в голову: — да потому, что они — толпа! Толпа, стадо, а это опасно, страшно ведь толпа может растоптать, убить, распять наконец! И вот они бегут, выпучив глаза, за колбасой, сигаретами, водкой, на работу, к женщине. Не останавливаясь, не задумываясь, не осознавая кто они и зачем бегут; бегут, потому что так заведено годами, веками. Заведено кем-то или чем-то, а ими лишь слепо, неосмысленно, не прочувственно повторяется изо дня в день. А ведь когда люди делают то, «что должно», «как все», когда нет осознания — это и есть толпа. Почему я решил, что никто не задумывается? Да потому, что я сам такой! Не в этом, не в колбасе или в водке, так в другом. В чем? В своей манере думать, говорить, фантазировать, пускаться во всякое философствование…

Ты, наверное, почувствовал, какая агрессивность сейчас кипит во мне? Видимо я вскрыл какой-то старый гнойник, сорвал грязный бинт внешней мягкости и доброжелательности и содрал корку, а что теперь оттуда выльется я не знаю. Вчера я лишь заметил эту свою агрессию, сперва удивился, затем испугался и раскаялся, что это, дескать я такой злой. Сегодня я раскаиваться не хочу, сейчас я не просто осознаю, но и чувствую эту, годами сдерживаемую злобу. Теперь она вырвалась наружу и я не знаю, что меня ждет завтра, что я натворю…

Ну вот и все пока. Больше писать сейчас не хочу. Чиркни хотя бы пару строк. Для меня сейчас важно твое мнение, что ты по поводу всего этого думаешь.

Дима».

Я был взволнован этим письмом. Чувствуя, как тяжело сейчас Диме, я тем не менее понимал, что ничем не смогу ему помочь. Вряд ли кто-либо вообще мог ему чем-то помочь. Что я мог ответить ему? Те противоречия, перед которыми Дима сейчас оказался, были не только его, Димиными противоречиями; это вечное существование, одновременное сожительство во всех нас противоположных сил, добра и зла, любви и ненависти, жадности и щедрости, наверно изначально присуще всему роду человеческому. Мы научились как-то выживать, приспосабливаться к ним в себе, закрывая глаза на одну из сторон, делая вид, что мы только любим или только ненавидим и т. п., он же обнажил эту мучительную правду, эту вечную раздвоенность и внушать ему для успокоения спасительную ложь было бы глупо. Ему теперь предстояло опереться только на себя и самому найти выход.

Все же я незамедлительно написал и отправил ему ответ. Я писал, что в том, что с ним происходит, я вижу положительные признаки, свидетельствующие о личностном росте, что та злоба, что с детства была направлена внутрь, разрушала здоровье и нервы, теперь обнаружена и он сможет направить всю эту энергию в конструктивное русло, и т. д…

В общем, мне самому сейчас стыдно за ту наукообразную белиберду, которую я, не найдя ничего лучшего, отправил Диме.

Недели через две от него пришла короткая записка, где он благодарил меня за письмо и сообщал, что ему удалось отойти от своего «размазывания соплей» и сейчас он вплотную занялся научной работой и диссертацией. Потом, изредка, мы обменивались коротенькими письмами и открытками, где ограничивались обменом любезностями, да общими вопросами. Прошло примерно полгода. А потом пришло это письмо, неожиданное, совсем сбившее меня с толку в моем представлении о Диме: (я опускаю начало с традиционными приветствиями и вопросами):

«…Ну а как у тебя дела на духовном фронте? У меня с тех пор произошли огромные изменения.

Ты знаешь, я сейчас испытываю необыкновенный подъем. Во мне бурлит потрясающая энергия, иногда мне кажется, что для меня нет никаких преград сейчас, ни в чем! Понимаешь, я все могу, Все! Нет, этого не понять, это надо чувствовать!

Всякие самокопания, анализ, всю эту дешевую болтовню с самим собой я оставил в прошлом. Хватит, надоело! Наконец-то я почувствовал себя Человеком, даже не просто Человеком, а НОМО-Свободным. Непонятно, о чем я? — Оглянись, замри, остановись на мгновенье, останови свои обычные мысли и оглядись. — Неужели ты не видишь, что идет Восьмой День Творения! Да-да! Именно сейчас, именно здесь, рядом с тобой, рядом со мной, в тебе, во мне, во всех… До чего просто все. Мы ведь не замечаем этого. Не замечаем того, что СЕЙЧАС твориться мир. Нами твориться. Остановись, еще раз прошу тебя! Вот сейчас… Заметь, что ты делаешь, как сидишь, куда смотришь, о чем думаешь? Ведь все это тоже акты творения! И не только в подвигах и победах оно, а во всем — в каждом мгновении! Ну что, почувствовал? Нет? Ты уж извини, что я тебя тормошу, но иначе нашего брата не проймешь, не выведешь из сонного оцепенения.

Мы ведь привыкли к тому, что смысл жизни уже должен быть: либо его кто-то должен подать нам на блюдечке, либо, в крайнем случае, мы можем, как примерные ученики решить несколько задачек с неизвестным иксом — смыслом и, получив решение, сверить его с ответом в задачнике. Ведь так, — не правда ли? Как дети, мы свято верим, что Бог о нас позаботился, просто до поры до времени припрятал где-то этот самый смысл.

Ни фига! Смысла-то нет!!! Вернее, пока мы — дети, он есть, его дают нам старшие, учителя, родители. Но стоит нам дорасти до того, чтобы мы могли заглянуть им через плечо, как оказывается, что там — за их плечами — пустота! И начинается… Вот ты, например, что делаешь, когда жизнь тебе кажется бессмысленной? Хватаешься за голову? Лежишь в депрессии и плюешь в потолок? Выпиваешь водочки? Бежишь в библиотеку к умным книгам, чтобы они тебе разъяснили?

Наверное, я тебя уже совсем запутал. Так вот, тогда, — полгода назад, после того, как я написал тебе первое письмо, я тоже испытал все эти способы, я тоже пытался найти в происходящем какой-то смысл. И так я, извини за выражение, дрочился, пока не понял главное: Бог в этот раз не позаботился обо мне, вернее — как раз позаботился — он перестал считать меня ребенком. Весь фокус состоит в том, что смысла нет заранее, но его можно СОЗДАВАТЬ! В этом-то и есть весь смысл!

С того мгновения, когда меня пронзило это открытие я и почувствовал себя НОМО-Свободным. Для этого не нужно много — только увидеть, что ты действительно свободен, свободен от всего, ведь все, что связывает тебя, как тебе кажется — это только иллюзии. Откинь весь старый уклад жизни, старые ценности и идеалы, откинь все и ты почувствуешь в себе кипение переднего края Бога, края, который соприкасается с НИЧТО, с пустотой и завоевывает эту пустоту, наделяя ее совершенно новым смыслом, чтобы вскоре забыть, отбросить и его, во имя нового, во имя самого творения…

Слушай, а красиво я выражаюсь — почти поэтический слог! Действительно, я чувствую все это время сумасшедшее вдохновение. Энергия творения распирает меня и я творю.

Удивительно, но я не продумывал все эти мысли заранее, а просто сел написал тебе письмо. Я вообще последнее время стараюсь не думать — пусть этим дурацким занятием забавляется кто-то другой, а я буду просто жить.

Вот такие у меня дела. Ты, наверное, не ожидал такого поворота моих настроений? Буду очень рад узнать твою точку зрения по поводу того, что я тебе понаписал. Так что, с нетерпением жду ответа.

Дима»

Вот так. Ни больше, ни меньше. Что же — в общении с Димой я уже свыкся с отводимой мне ролью высказывать мнение по затронутым им вопросам. С одной стороны я был рад таким изменениям в Диме, с другой стороны, если честно, то энергия, брызгавшая через края этого письма меня немного раздражала. Что ж, отлично, что Диме посчастливилось пережить суть многих философских доктрин и духовных учений. Мне этого до сих пор не удавалось (может быть поэтому я и раздражался).

Несколько недель я не отвечал Диме. Потом сочинил коротенькое рассудительное письмо, где пытался изложить, что же я понимаю под смыслом жизни. Мой ответ, видимо, показался ему неинтересным, поэтому он надолго замолчал.

Прошло еще около года. Как-то морозным январским вечером я вынул из почтового ящика последнее Димино письмо. Начиналось оно странным эпиграфом:

«Влад, привет!

Извини за столь высокопарное начало, дальше ты все поймешь. Снова буду изливать тебе душу. Опять ее, грешную, грызут противоречия. Я иногда еще чувствую себя «на переднем крае Бога», но все как-то больше сползаю оттуда. И вот почему: ты знаешь, я стал в последнее время все чаще ловить себя на том, что я постоянно сравниваю себя с другими людьми. Постепенно я прихожу к выводу, что все мои стремления к совершенствованию души, к так называемой духовности имеют под собой лишь одну цель — стать лучше других, утереть всем нос, отличиться. Знаю, что не один я такой. Подобных сопливых интеллектуалов и поборников духовного роста, наверное, сотни тысяч. Да, сотни тысяч людей, боящихся толпу, ненавидящих ее, сбежавших от неумения жить с ней, любить ее к так называемым «вершинам духа». Сбежавшим, как крысы, а теперь презирающих эту толпу, насмехающихся над ее серостью и глупостью. А ведь весь этот путь, который мы, желая подсластить свое позорное бегство, величаем путем к Богу, к Истине, к Любви, которая у нас превращается лишь в маску, надетую на страх и ненависть; весь этот путь — это просто способ обмануть себя, навесить на свою никчемность этикетку исключительности. Это просто способ выпендриться.

И что же? Ты думаешь, что теперь, когда я понял корни своих стремлений и терзаний, я освободился от противоречий? Дудки! Противоречия только-только начинают обостряться. Раньше я считал себя лучше среднего человека, духовно богаче. Теперь, когда я раскусил свое «духовное богатство», я ставлю себя уже и над интеллектуалами, так как я осознаю свои порочные мотивы, а они — нет. Такая брат диалектика…

Мне кажется, что есть и настоящие духовные люди, настоящие подвижники, только они вряд ли задумываются над тем духовны они или нет, да и сравнивать себя с другими им незачем.

Я все больше спрашиваю себя — в чем же более всего проявляется божественное, и ты знаешь — прихожу к выводу, что в толпе, да-да, в той самой толпе, которую я всю свою жизнь боялся и ненавидел.

Ты знаешь, я стал вглядываться в нее с интересом, и даже с уважением. Я стал искать среди нее того мудрого, который не отличается от других и которому невозможно ставить препоны. А ведь если посмотреть пошире, то все мы, люди и есть одна большая толпа. Думаю, что со временем я смогу преклоняться перед каждым из нас ибо где гарантия, что кто-то из нас не есть Бог?…»

Больше Дима не писал мне и, хотя я отправил ему несколько писем — ответа не было. Я заволновался, и во время очередной своей поездки в Москву разыскал его дом.

Мне открыла соседка Димы, полная пожилая женщина с усталым лицом.

«Вы разве не знаете? Скоро уже полгода, как он… пропал… Ушел как-то из дома и не вернулся больше. Искали в больницах, с милицией, но даже следа не нашли… А вы кто? А-а… Ну, заходите, там для вас записка осталась. Адрес написан неразборчиво, только имя — я и не стала отправлять…»

Записка, оставленная Димой для меня, состояла из нескольких строк:

«Вот и все… Я с самого начала шел по дороге в тупик. Все мои бесплодные размышления, самоанализ, этот мазохизм, — все это увело меня от реальности, от деятельности, от жизни. Я всегда считал, что я много знаю, но оказалось, что знания — это не то, что ты вычитал и о чем рассуждаешь, а то как ты живешь… И дело даже не в тех бытовых неприятностях, которые стали следствиями (ушла жена, провалил диссертацию, уволился с работы…) — нет, они кажутся мне даже смешными. Просто я сделал все что мог, но путь оказался ложным. Возвращаться и начинать все с начала не хочу. Не знаю, что дальше…»

Как пьяный брел я по заснеженным московским улицам. Метель с хохотом билась о мою спину и фонари, раскачиваясь, высвечивали фигуры редких прохожих в переулках.

Загадка этого человека, так похожего и так непохожего на всех нас, терзает меня до сих пор, и, наверное, еще долго будет терзать.

Кто ты? Неврастеник и неудачник? Часть Бога? Часть меня?

Кто мы все? И зачем мы?…

Лирическое отступление