Хроники Вортинга

Глава 2 ПЕРГАМЕНТ И ЧЕРНИЛА

— Завтракать будете? Небось всю ночь провели в дороге? — приветствовала их мать.

Лэрд ждал изумления и испуга, когда она услышит их голоса в своих мыслях, но ничего подобного не случилось. Похоже, они вообще не ответили ей, поскольку она повторила вопрос, и тогда ответ услышал сам Лэрд.

— Они не голодны, мама.

— Пусть гости сами за себя отвечают, — резко оборвала его мать. — Ну что, готовить на вас?

Мужчина покачал головой. Лэрда охватило желание принести Книгу Об Открытии Звезд. Он шагнул к лестнице.

— Ты куда собрался, Лэрд? — осведомилась мать.

— Книгу принести. Об Открытии Звезд.

— Не время для игр. Вон еще сколько работы.

— Они хотят, чтобы я почитал ее им.

— Ты что, за дуру меня принимаешь? Они словом не обмолвились, по-моему, они и по-верренски-то не говорят.

Лэрд промолчал. За него ответила Сала:

— Это правда, мама. Чтобы говорить со мной или с Лэрдом, им слова не нужны, а с тобой и папой они говорить не хотят.

Мать перевела взгляд с Сэлы на Лэрда.

— Это еще что за шуточки? Они говорят с вами, а с нами… — Она повернулась к незнакомцам:

— Вы что, думаете, кто ни попадя может заходить ко мне в дом и заявлять, что со мной и толковать не о чем? Такие гости нам без надобности.

Мужчина положил на стол блестящий, сияющий камень. Мать с подозрением посмотрела на переливающуюся диковинку.

— И что мне с этим делать прикажете? Он что, поможет пшенице быстрее созреть? Или залечит раны на моей руке? Или от него огонь в кузнице разгорится жарче? — Но она все-таки протянула руку и взяла камень со стола. — Он настоящий? — спросила она, но, смещавшись из-за упорного молчания чужеземцев, повернулась к Сале:

— Он настоящий?

— Он само совершенство, — объяснила Сала. — Он стоит всех ферм в Плоском Заливе, всех домов в деревне, всей земли под ними и всего воздуха над ним, всей воды, что течет здесь… — Девочка прикрыла рот ладошкой, чтобы остановить поток слов.

— Принеси книгу, что они просят, — приказала мать Лэрду. И не сказав больше ни слова, вернулась к своей каше.

Лэрд взлетел вверх по лестнице и ворвался в комнату, где оставили тело старого писаря. Глаза мертвеца были закрыты, а на веках лежало по камешку. Живот под покрывалом провалился. Лэрду показалось, или он действительно уловил слабое дыхание?

— Сэр? — шепотом позвал Лэрд.

Но ответа не было. Лэрд подошел к туго набитой котомке старика. Внутри лежало пять книг, пачка пергаментов, листов двадцать, небольшая склянка с чернилами и несколько перьев. Лэрд кое-что знал о том, как изготовляется пергамент, а один из первых уроков в зимней школе был посвящен тому, как заострить и правильно расщепить перо. Вот только чернила оставались для него загадкой. Поколебавшись, Лэрд положил чернильницу обратно в котомку; ему подарили книги, а не то, из чего они делаются. Он быстренько просмотрел тиснения названий на дубленой коже обложек; нигде так мирно не существовали коровы с овцами, как в книгах: листы были сделаны из овечьей кожи, а обложки — из коровьих шкур. Вот оно, Открытие Звезд.

Он едва успел отложить остальные книги в сторону, как на лестнице послышались шаги. Это отец с Ханом Плотником пришли забрать труп. На подошвах их башмаков налипла грязь — могилу уже выкопали.

— А, заглянул разжиться вещичками помершего? — бодро приветствовал его Хан.

— Он мне сам подарил книги… Отец покачал головой:

— Хан хотел сказать, что в комнате усопшего надо вести себя соответственно.

— Духи — не мухи, шапкой их не отгонишь, — объяснил Хан.

Лэрд с подозрением взглянул на тело старого писаря. Может, его дух сейчас здесь? И уже натачивает свой перочинный ножик, чтобы расщепить Лэрда, как перышко, когда тот заснет, ничего не подозревая? Лэрд передернулся. Только поверь в такое, и все — прощай, мирный сон.

— Ладно, парень, забирай книги, — сказал отец. — Они твои. Но береги их как следует. Они стоят больше, чем все железо, что прошло через мои руки.

Лэрд сделал большой крюк, обходя кровать, где отец и Хан заворачивали старика в старую конскую попону — что проку переводить доброе одеяло на мертвеца, который все равно ляжет в землю, — выбрался из комнаты и, не чуя под собой ног, понесся вниз по лестнице. Цепкие пальцы матери поймали его на последних ступеньках, так, что он едва не потерял равновесие от неожиданности.

— Тебе что, мало похорон на сегодня? Осторожнее, теперь ангелы не подхватят тебя, если ты упадешь.

Лэрд вырвался.

— Все было нормально, это ты меня так толкнула, что я чуть не упал! — резко ответил он.

Она с размаху залепила ему пощечину. Голова его дернулась в сторону, а щеку словно пламенем обожгло. Они потрясенно воззрились друг на друга.

— Извини, — прошептал Лэрд.

Мать ничего не сказала, просто вернулась к столу, где начала раскладывать костяные ложки, предназначенные для новых гостей. Она не знала, что они умеют ходить по воде, но представляла, сколько стоит камень, которым с ней расплатились. Этого маленького чуда оказалось достаточно, чтобы окружить вновь прибывших заботой и вниманием.

Но у Лэрда мигом пропало всякое желание приближаться к незнакомцам, ведь они стали свидетелями его унижения и боли. Несмотря на все усилия, на глаза все-таки навернулись непрошеные слезы — ни разу в жизни на него никто не поднимал руку, и хотя боль уже утихла, страх ее остался.

— Она никогда раньше… — начал было объяснять он, но их голоса снова зазвучали у него в голове. Они утешили его, и Лэрд вручил им Открытие Звезд.

Мужчина взял книгу, раскрыл и начал водить пальцем по строчкам. Лэрд сразу понял, что читать он не умеет, поскольку палец его двигался слева направо, а не сверху вниз. «Чудеса творить вы умеете, а читать — нет», — с триумфом подумал Лэрд.

И сразу перед его мысленным взором возникли страницы, испещренные странными письменами, странными буквами, которые так легко бежали по белизне страницы, будто на изготовление пергамента не уходили и долгие часы труда, а чернила не были редчайшей ценностью. Затем он увидел, как над страницей склоняется молоденькая девушка.

— Простите, — пробормотал он.

Мужчина указал на первое слово, провел пальцем по первому предложению и вопросительно взглянул на мальчика. «Читай», — приказал тихий голос, прозвучавший в уме Лэрда.

— После того как миры были погублены Абнером Дуном, минуло десять тысяч лет, прежде чем новые огни проложили себе путь между звездами.

Глаза мужчины расширились.

— Абнер Дун, — вслух повторил он. Лэрд указал пальцем на эти слова в книге.

«Это имя пишется всего двумя буковками?» — спросил мысленный голос.

— Нет… это слова, не буквы. — Лэрд вытащил из короба лучину для растопки и начал рисовать ею в пыли на полу. — Вот «аб», вот «эн», а вот «ер», и соединяются они вот так. Эта связка говорит, что «эн» быстрая, а вот эта — что «аб» надо произносить долго, а окончание показывает, что это имя человека.

Мужчина и женщина с удивлением переглянулись и расхохотались. Лэрд ляпнул какую-нибудь глупость? Нет, похоже, дело не в этом.

«Да нет, — ответил голос у него в голове. — Ты здесь ни при чем. Дело в нас самих. Мы хотели изучить ваш язык и вашу письменность, но, как оказалось, все не так-то просто».

— Не, это на самом деле нетрудно, — возразил Лэрд. — У нас сто девяносто две буквы, тринадцать связок и семь окончаний.

Они снова засмеялись, и мужчина отрицательно покачал головой. Но тут его осенила идея.

— Язон, — сказал он, указывая на себя. — Язон. И голос, звучавший в мыслях Лэрда, приказал: «Напиши».

И он написал. Сначала «йа», затем "с", потом «он», и связал их, чтобы они обозначали «йасон». А закончил их знаком, который говорил, что это не просто имя, а имя Бога. Подобной чести удостаивались только великие правители, но Лэрд без малейших колебаний приписал окончание к имени этого человека. Язона.

Но, видно, мужчина каким-то образом понял, что это означает. Он взял из рук Лэрда палочку и поставил окончание имени Бога на имя Абнера, а свое собственное исправил на обычное.

В голове Лэрда возник образ насмешливо улыбающегося невысокого мужчины, одетого в странный, уродливый костюм. Лэрду этот человек не понравился. Голос внутри него произнес: «Абнер Дун».

— Вы знали его? — спросил Лэрд. — Знали Разрушителя Вселенной? Разлучника Человечества? Прогоняющего Сон Жизни?

Мужчина покачал головой. Это, видимо, означало, что Абнера Дуна Язон не знал. Да и как бы такое могло произойти, если только сам Язон не был дьяволом? И тут Лэрда кольнула тревога. Они обладали сверхъестественным могуществом, то с чего Лэрд взял, что их силы — силы добра?

В ответ пришло успокаивающее чувство, ощущение тепла, умиротворения, и Лэрд вздрогнул. Как мог он усомниться в них? И все-таки он спросил себя: «А разве мог я не усомниться? Ведь они появились тотчас вслед за Днем, Когда Пришла Боль».

Язон протянул ему книгу. «Читай», — промолвил голос.

Зачастую он даже не понимал того, что читал. Произносить слова не составляло труда, алфавит-то он знал. Но большинство понятий было слишком сложно для него. Что знал он о космических кораблях, иных мирах, разведчиках и посланниках? Он надеялся, что двое иноземцев объяснят, что все это значит.

«Мы не можем».

— Почему? — спросил он.

«Потому что эти слова для нас ничего не значат. Мы понимаем прочитанное тобой так, как понимаешь это ты. Неведомое тебе неведомо и нам».

— Тогда почему бы вам не выучить наш язык, раз вы такие умные?

— Не груби взрослым, — крикнула мать с кухни, где толкла сушеный горох для каши.

Лэрд рассердился. Ведь она не слышала ни слова из разговора — и сразу уловила, что Лэрд делает что-то не так. Язон протянул руку и коснулся его колена. Успокойся. Все хорошо. Этих слов Лэрд не слышал, но все равно понял, что хотел сказать Язон, — понял по мягкому прикосновению руки, по успокаивающей улыбке.

"Язон выучит твой язык, — послышался голос. — Но Юстиция — него.

— Юстиция? — переспросил Лэрд, сначала даже не поняв, что так зовут женщину.

Указав на себя, она откликнулась эхом:

— Юстиция. — Голос ее был тих и неуверен, будто говорить ей доводилось нечасто. — Юстиция, — снова повторила она. Потом рассмеялась и произнесла какое-то непонятное слово на языке, которого Лэрд никогда прежде не слышал.

«Это мое имя, — зазвучал в его мыслях тот же голос. — Юстиция, Справедливость. Имя Язона — это просто слово, и на каком бы языке ты ни говорил, оно всегда звучит одинаково. Но мое имя — это идея, и оно звучит в устах разных народов по-разному».

«Бессмыслица какая-то», — подумал Лэрд.

— Имя и есть имя. Оно означает тебя, как оно может означать что-то еще?

Мужчина и женщина переглянулись. «Скажи-ка, а нет ли в этой книге чего-нибудь о месте, именуемом…»

И тут Юстиция произнесла вслух:

— Вортинг.

Лэрд покатал слово на языке.

— Вортинг, — протянул он. После чего начертил слово в пыли, чтобы запомнить, как оно пишется и не ошибиться, когда оно встретится в книге.

Он не заметил, как при этом слове глаза матери расширились и она выскользнула из кухни, даже не сказав обычного: «Я сейчас».

Он нашел искомое в самом конце книги:

— «На протяжении многих тысяч лет считалось, что либо оба Ковчега Дуна потерпели крушение, либо колонии, основанные ими, погибли. Действительно, если Ковчегу Райвтока и удалось основать колонию, то она и по сей день остается не найденной. Однако мир по имени Вортинг, названный так в честь Ковчега Вортинга, был наконец обнаружен. Геологер космического корабля „Дискаверер“ четвертого класса, относящегося к Пятой волне, засвидетельствовал, что планета пригодна к обитанию, а потом, к превеликому изумлению всей команды, объявил, что она уже населена».

Теперь, как только попадались сложные слова, в уме Лэрда сразу возникали краткие, доступные объяснения каждого нового понятия. Ковчеги Дуна были гигантскими космическими кораблями, оснащенными всем, что только может понадобиться 334 пассажирам для освоения новой планеты. Колония — это деревушка на только что открытой планете, где раньше не ступала нога человека. Судно четвертого класса «Дискаверер», относящееся к Пятой волне, — космический корабль, примерно пять тысячелетий назад посланный правительством исследовать внутренние области галактики. Геологер — машина или несколько машин, которые осматривали планету еще издалека и сразу видели, где на ней леса, а где горы, где нефть, а где железо, где плодородные земли, а где сплошной лед, где океаны, а где жизнь.

"Нет, с такой скоростью мы далеко не уедем, — произнес голос у него в голове. По нетерпению, отразившемуся на лице Юстиции, Лэрд понял, что разговаривает с ним именно она. Язон улыбался, когда она обращалась к нему, и отвечал ей вслух на своем непонятном языке.

— Кто вы такие? — раздался угрожающий голос отца.

Он стоял у двери, ведущей на кухню. Его могучие плечи полностью закрывали дверной проход; на фоне яркого пламени кухонного очага он казался огромным, темным великаном.

— Это Язон и Юстиция, — сказала Сала.

— Кто вы такие? — повторил отец. — Я не потерплю, чтобы мне отвечали голосами моих детей.

Лэрд, услышавший их мысленный ответ, заговорил:

— По-другому тебе и не ответят. Не сердись на нас, папа — они говорят со мной, потому что иначе не могут. Язон только собирается учиться нашему языку.

— Кто вы такие? — в третий раз повторил отец. — Как вы смеете учить моего сына темному имени, сокрытому слову, когда ему еще и шестнадцати нет?

— Что за сокрытое имя? — поинтересовался Лэрд.

Отец не смог заставить себя произнести его вслух. Вместо этого он подошел туда, где Лэрд нацарапал палочкой слово, и затер надпись ногой.

Язон расхохотался, а Юстиция вздохнула. Лэрд, не дожидаясь их ответа, попытался объяснить:

— Отец, я нашел имя Вортинга в книге старого писаря. Это всего лишь название планеты.

Отец отвесил Лэрду пощечину.

— Есть время и место, чтобы произносить это имя, но не сейчас и не здесь.

Лэрд лишь разрыдался от боли — он ничего не мог с собой поделать, он же не привык к такому унижению. Это было слишком жестоко, ведь боль теперь так просто не проходит, а сейчас не огонь, не вода, не дикий зверь — родной отец стал ее причиной. И даже когда первая волна этой боли прошла, Лэрд продолжал всхлипывать и подвывать, как ужаленный пчелой пес.

Внезапно Язон стукнул кулаком по столу и вскочил с табуретки. Юстиция попыталась удержать его, но он успел произнести, запинаясь, несколько слов, значение которых было понятно.

— Имя мое, — сказал он. — Имя это мое может быть.

Отец слегка прищурился, будто бы, присмотревшись повнимательнее, можно было понять ломаный язык. Лэрд перевел для него:

— Кажется, он хочет сказать, что ЕГО имя… в общем, то самое слово.

Язон кивнул.

— По-моему, ты говорил, что твое имя Язон.

— Мое звать Язон Вортинг.

— Меня зовут Язон Вортинг, — поправил Лэрд.

Но стоило Лэрду произнести «Вортинг», как рука отца опять взмыла вверх, чтобы еще раз ударить его. Но Язон оказался быстрее и перехватил руку кузнеца.

— Никто в Плоском Заливе не смеет тягаться со мной силой, — сказал отец.

Язон лишь улыбнулся.

Отец попытался вырвать руку, но Язон едва заметно сжал пальцы, и отец закричал от боли.

Юстиция тоже вскрикнула, словно боль передалась ей. Двое чужеземцев яростно заспорили о чем-то на своем неизвестном языке, отец же, тяжело дыша, сжимал запястье. Обретя способность говорить, он повернулся к Лэрду:

— Мне не нужны такие постояльцы, и мне не нужно, чтобы ты совал нос в запретное. Они сейчас уйдут, а тебе я строго-настрого запрещаю иметь с ними дело.

Язон и Юстиция наконец перестали спорить — как раз вовремя, чтобы услышать последнюю фразу. В надежде убедить кузнеца передумать Юстиция достала из кармана тонкую золотую пластинку и пару раз согнула ее, чтобы показать, насколько она гибка.

Отец взял пластинку. Он сложил ее пополам, затем согнул снова и швырнул о входную дверь.

— Это мой дом, и это мой сын. Вы не нужны нам. Затем отец вывел Лэрда из комнаты и потащил в кузню, где уже полыхал разгоревшийся огонь.

Лэрд трудился там все утро, он был голоден и страшно зол, но беспрекословно исполнял любое приказание отца. Тот прекрасно знал, что Лэрд ненавидит работать в кузне и вовсе не горит желанием узнать секреты кузнечного ремесла. Но мальчик исполнял все, что от него требовалось, как отрабатывал свое и в поле — но не более того. В другие дни отец мирился с этим — но не сегодня.

— Тебе надо многому у меня научиться, — крикнул он, заглушая рев пламени. — Такому всякие чужаки-недоумки тебя не научат!

«Они вовсе не недоумки», — про себя возразил Лэрд. Однако Юстиции рядом не было и его мысленное возражение никто не услышал, а вслух он ничего говорить не стал. Вовремя прикусить язык — этим искусством он овладел давно и в совершенстве.

— Толковый кузнец из тебя не получится, это я и сам вижу. У тебя руки слабые, как у отца твоей матери, да и плечи узки. Я тебя не толкнул?

Лэрд покачал головой.

— Давай качай сильнее.

Лэрд подналег на мехи, да так, что даже спина заныла.

— И в поле ты честно трудишься. Хоть ты еще мал для мужской работы, ты неплохо разбираешься в грибах и травах. Я снесу, даже если ты станешь свинопасом. Спаси и помилуй, Господи, да я смирюсь, даже если ты в конце концов будешь гонять гусей.

— Не волнуйся, пап, гусей я гонять не буду. — Ради красного словца отцу случалось перегибать палку.

— Уж лучше ты гусей пасти будешь, чем писарем станешь! В Плоском Заливе нет работы для писаря, здесь такой не нужен.

— Я не писарь, я плохо управляюсь с цифрами и половины слов в книге не понимаю.

Отец что было сил грохнул молотом по куску железа, так что тот раскололся на две половинки. Он в ярости бросил зажатую в щипцах половинку на пол, и раскаленное железо разлетелось на уже совсем мелкие кусочки.

— Бог ты мой, я не хочу, чтобы ты становился писарем вовсе не потому, что ты НЕДОСТАТОЧНО для этого хорош! Ты СЛИШКОМ для этого хорош! Но мне будет стыдно, если окажется, что мой сын не годится ни на что другое, кроме как целый день царапать какие-то буковки!

Лэрд облокотился на рукоять мехов и изучающее посмотрел на отца. «Каким же образом изменила тебя пришедшая боль? В кузне ты ведешь себя все так же небрежно. Как и раньше, ты подходишь к пламени почти вплотную, хотя все прочие, те, что работают с огнем, научились держаться от него подальше, и со всех сторон посыпались заказы на ложки с ручками подлиннее — а ведь раньше все довольствовались короткими. Однако ты не стал ковать себе щипцы подлиннее. Так что ж в тебе изменилось?»

— Если ты станешь писарем, — продолжал отец, — тебе волей-неволей придется покинуть Плоский Залив. Поселишься в Гавани Струящихся Вод или в Высокогорье, где-нибудь подальше отсюда.

— Мать ждет не дождется этого, — горько усмехнулся

Лэрд.

Отец нетерпеливо дернул плечом:

— Не говори глупости. Просто ты слишком похож на ее отца, вот и все. Она не желает тебе ничего плохого.

— Иногда, — сказал Лэрд, — мне кажется, что в этом доме если я кому и нужен, так только Сале. — «Прежде казалось. До того, как появились чужеземцы».

— Ты мне нужен.

— Ага, чтобы качать мехи, пока ты не сойдешь в могилу? А затем качать мехи для того, кто займет твое место? Отец, я не хочу уходить из Плоского Залива. Я не хочу становиться писарем. Разве что иногда почитаю для гостя, да и то в конце года, как сейчас, когда нечего делать, кроме как обрабатывать шкуры, ткать да забивать скот. Развлекаются же другие тем, что сочиняют песни. Ты САМ их сочиняешь.

Отец подобрал обломки железа и бросил их в лом. В горне уже разогревалась новая пластина.

— Качай мехи, Ларелед.

Это ласковое обращение и было ответом Лэрду. Гнев отца вспыхнул и пропал, он не будет запрещать ему читать, если это не помешает исполнению обязанностей по дому. Качая мехи, Лэрд запел:

Белочка ты белочка, Где же все орехи?

В стенах бедных хижин Велики прорехи.

Коли из амбара Станешь воровать,

Ох, придется рыжий Хвостик оторвать!

Отец расхохотался. Он сам сложил эту песню, когда прошлой зимой вся деревня собралась в их гостинице вместе веселее пережидать лютые морозы. Это великая честь, когда твою песню кто-то запоминает, в особенности если этот кто-то — твой собственный сын. Лэрд знал, что пение порадует отца, но вовсе не рассчитывал его умилостивить. Он действительно любил отца и искренне желал, чтобы тот был счастлив, хоть у них было мало общего.

Отец спел другой куплет, который не очень нравился Лэрду. Но мальчик все равно рассмеялся — теперь уже с расчетом. Ибо когда куплет закончился, и отец с сыном отсмеялись, Лэрд сказал:

— Разреши им остаться. Пожалуйста.

Лицо отца потемнело, он вытащил железо из горна и начал бить по нему молотом, придавая форму серпа.

— Они говорят твоим голосом, Лэрд.

— Они говорят у меня в уме, — возразил Лэрд. — Как… — Он немножко поколебался, прежде чем решился произнести слово, пришедшее из глубокого детства. — Как ангелы.

— Если ангелы все-таки существуют, почему ж кладбище полным-полно? — спросил отец.

— Я сказал, КАК ангелы. Ничего дурного в этом нет. Они…

— Они что?

«Они умеют ходить по воде».

— Ничего дурного они нам не сделают. Они хотят научиться нашему языку.

— Этот человек умеет причинять боль. Как может ангел уметь такое?

На это нечего было ответить. До вчерашнего дня никто здесь не знал, что такое настоящая боль. Однако Язон протянул руку и заставил Эльмо Кузнеца корчиться от боли. Кто же захочет испытать такое на себе?

— Они умеют внушать то, что им нужно, — сказал отец. — Как знать, может они заставили тебя им поверить? Внушили надежду, любовь и все прочее, что смогу! использовать против тебя же? И против нас заодно? Времена наступили опасные. Намедни прошел слух, что выше по реке случилось убийство. Не просто смерть — именно убийство. Вчера. Кто-то там пришел в такую ярость, которой никогда раньше не видывали. И вот у нас появляется человек, который знает, что такое боль, так же хорошо; как я знаю, что такое железо.

Серп был готов. Отец сунул его обратно в горн, чтобы железо привыкло к своей новой форме, и потер о глину чтобы оно познало вкус земли и не подвело во время жатвы Затем он медленно опустил его в бочонок, и железо запело

— И все-таки, — произнес Лэрд, подавая отцу точильный камень.

— Все-таки что?

— И все-таки, если они решат остаться, ты ведь ж сможешь их прогнать?

Отец резко повернулся к сыну:

— Неужели ты думаешь, я позволю им остаться, толь ко потому что их испугаюсь?

— Нет, — торопливо заверил Лэрд. — Но они же дал нам тот камень. И золото.

— Только низкий человек способен изменить принятое решение, пойдя на поводу у жажды наживы. Чего стоят золото и драгоценные камни, если вверх по реке люди начали убивать друг друга? Твое золото не вернет бабушку из могилы. И не нарастит плоть на кости Клэни. А может, оно исцелит старого писаря? Или залечит пронзенную железом ноту?

— Они не причинили нам никакого вреда, отец. Он просто защитил меня, когда я совершил грех по его вине.

Лицо отца посерьезнело. Он вспомнил имя, которое Лэрд оскорбил напрасным упоминанием.

— Это имя Бога, — сказал отец. — Ты должен был узнать его, только когда поцелуешь лед в свою шестнадцатую зиму.

Теперь нахмурился и Лэрд.

— Неужели ты осмелишься прогнать того, кто проповедует имя Бога?

— Злой человек может упомянуть имя Господне с неменьшей легкостью.

— Но нам откуда знать, плохие они или хорошие? Неужели мы теперь станем изгонять всякого, упомянувшего имя Бога, только из страха, что он окажется богохульником? Но как тогда называться самому Богу?

— Вот ты уже разговариваешь, как писарь, — сказал отец. — Уже сам того не понимая, хочешь, чтобы они остались. Меня не страшит боль, не страшит богатство, меня не страшит даже то, кто богохульствует и считает, что никакого вреда в этом нет. Меня страшит лишь то, что ты так жаждешь, чтобы они остались, что бы тебе ни пообещали…

— Ничего они мне не обещали!

— Я боюсь, что ты станешь другим. При этих словах Лэрд горько рассмеялся:

— Тебе же самому не нравится, какой я. Какая разница, если я вдруг изменюсь?

Отец провел пальцем по острию серпа.

— Острый, — задумчиво промолвил он. — Только прикоснулся — и сразу порезался.

Он продемонстрировал палец Лэрду. На подушечке выступила капля крови. Отец протянул руку и коснулся окровавленным пальцем правого века Лэрда. Обычно этот ритуал совершался при помощи воды, но кровь была сильнее. Потом отец коснулся левого века сына, и Лэрд вздрогнул. Такой ритуал должен защитить Лэрда не только от внешних опасностей, но и от себя самого.

— Я позволю им остаться, — прошептал отец. — Но с одним условием — это никак не скажется на твоих обязанностях по дому.

— Спасибо, — негромко произнес Лэрд. — Клянусь, вреда от этого не будет никакого, наоборот, только послужит воле Бога.

— Все живое в конце концов исполняет волю Бога. — Отец положил серп на скамью. — Так, вот еще работка столяру. От лезвия не будет проку, если оно не ляжет удобно в чью-нибудь ладонь, а для этого понадобится рукоять. — Он повернулся и сверху вниз посмотрел на Лэрда — хотя роста они уже были почти одинакового. — Для чьей же руки делался ты, Лэрд? Видит Господь, не для моей.

Но мысли Лэрда уже обратились к Язону и Юстиции и к той работе, которая у них имелась для него. Он успел позабыть о боли отца.

— А ты обещаешь поговорить с матерью? Она ведь наверняка нагрузит на меня столько работы, сколько мне и не снилось. Сделает что угодно, лишь бы я поменьше виделся с гостями.

— Обещаю, — рассмеялся отец. Затем, взяв сына за плечо, он пристально посмотрел на него. — Их глаза подобны небу, — произнес он. — Смотри не улети. Как говорится, не выстрел охотника убивает утку, а удар с землю.

Так что той зимой Лэрда никто особенно не тревожил — разве что мать — то с приступами обиженного молчания, то с колкими замечаниями. С первого же дня их с Язоном постоянно видели вместе — они не разлучались ни на минуту. Язон объяснял это тем, что ему нужно учить язык. Никто и не возражал, поскольку он не мешал, а только помогал Лэрду — вместе они быстрее справлялись с работой. Поэтому вместе они ходили в лес, вместе собирали грибы, пока те не исчезли с первым снегом. Как оказалось, Язон неплохо разбирался в травах, и хотя он по несколько раз переспрашивал, как называется то или иное растение, вскоре выяснилось, что ему известно о флоре куда больше, нежели Лэрду, который до этого считал, что знает о местных травах все и вся.

— А там, откуда ты пришел, растут те же травы, что и здесь? — спросил его Лэрд однажды.

Запинаясь на каждом слове, Язон ответил:

— Все планеты происходить одних и тех кораблей от. Произошли.

— От одних и тех же кораблей. -Да.

Лэрда заинтересовало подобное совпадение:

— А та планета Вортинга, о которой говорится в Книге Открытия Звезд, ты когда-нибудь бывал там?

Язон улыбнулся, как будто этот вопрос причинил ему радость и боль одновременно:

— Повидал. Но жить — нет.

— Но эта планета по имени Вортинг… она как-нибудь связана с именем Бога?

Язон не ответил. Вместо этого он указал на цветок:

— Вы когда-то ели это?

— Он ядовитый.

— Цветок быть… да, цветок ядовитый. — Язон оборвал стебель у самой земли и отшвырнул далеко в сторону, после

Чего разрыл почву и выдернул черный корень почти идеальной круглой формы.

— Для еды зимой. — Язон разломил корень на две половинки. Внутри он также был испещрен черными пятнышками. — Вода горячить, — сказал он, отчаянно пытаясь подыскать верное слово.

— Сварить?

— Да, Что поднимается вверх? — Пар?

— Да. Пить пар — получаются дети. — Произнеся это, Язон широко улыбнулся, чтобы показать, что как раз ЭТО свойство растения принимать безоговорочно не следует.

Они зашагали дальше. Лэрд набрел на целый выводок пригодных в пищу грибов и набил ими котомку. Лэрд болтал не умолкая, а Язон отвечал, как мог. Вскоре они вышли к болоту, где земля начинала проваливаться под ногами. Лэрд продемонстрировал, как пользоваться посохом, чтобы перепрыгивать опасные участки. В конце концов Язон так навострился, что ближе к полудню они с разбегу перемахивали через огромные водяные ямы и мчались дальше, не замочив даже подошв. Исключение составил только один случай, когда Язон вонзил посох слишком глубоко и тот застрял в грязи. Сидя в большой луже, Язон мучительными гримасами подыскивал подходящие к случаю выражения. Тогда-то Лэрд и научил его наиболее сочным словечкам из своего языкового запаса. Язон громко расхохотался.

— Да, в чем-то человеческие языки очень схожи, — проговорил он.

Тут Лэрд потребовал, чтобы Язон научил его словам, которые обычно использовались там, откуда он пришел. Когда настала пора возвращаться домой, оба изрядно поднаторели в использовании крепких словечек и выражений.

Крик «Лодка плывет!» раздался ближе к вечеру, когда путники обычно причаливают к берегу, чтобы поискать ночлега в какой-нибудь дружелюбной деревушке. Поэтому отец, мать, Лэрд и Сала сразу побежали на пристань, чтобы посмотреть на приближающееся суденышко. К их удивлению, это оказался плот, хотя сезон лесосплава уже давно закончился и должен был вновь открыться только весной, после вскрытия рек. Костер, который часто разводили на плотах лесорубов, оказался больше обычного — один конец плота был полностью охвачен огнем, пламя полыхало у самой воды.

— Там человек! — крикнул кто-то, и жители деревни сразу бросились к своим лодкам.

Лэрд сел в лодку вместе с отцом. Благодаря сильным рукам кузнеца они первыми добрались до плота. Человек лежал на связке дров, уже занявшихся ярким пламенем. В надежде спасти его Лэрд перепрыгнул через борт лодки и оказался на плоту, но он опоздал — огонь уже охватил тело и пожирал ноги. Лэрд почувствовал запах обуглившегося человеческого мяса, запах, который впервые узнал, когда умерла от ожогов Клэни. Лэрд отшатнулся от костра, дотянулся до края лодки и, подтащив ее поближе, перебрался обратно.

— Он мертв, — сказал Лэрд. Затем отвратительный запах, страх, который он испытал на борту пылающего плота, и память о лижущих человеческое тело языках пламени сделали свое дело. Лэрд перегнулся через борт и его вырвало. Отец не произнес ни слова. «Ему стыдно за меня», — подумал Лэрд. Он оторвал глаза от бегущей под ним воды. Отец выпустил весла и махал руками, приказывая остальным возвращаться. Лэрд увидел его потемневшее лицо. «Ему стыдно за меня, стыдно, что я так перепугался? А может, он и не думает обо мне вовсе?» Лэрд перевел взгляд на плот, который быстро удалялся, увлекаемый сильным течением реки. И вдруг прямо на глазах у Лэрда рука горящего человека поднялась, обгорелая до черноты и пылающая, как факел; так она и замерла вытянутой, пальцы же свернулись, как сворачивается в трубочку бумага, брошенная в жар.

— Он еще жив! — воскликнул Лэрд.

Отец обернулся. Рука продержалась еще секунду, после чего бессильно рухнула обратно в пекло. Секунды превратились в минуты — наконец отец взял весла в руки и стал грести к берегу. Сидя на носу, Лэрд не видел его лица. Да и не очень хотел видеть.

Течение сносило лодку, и им пришлось причалить к берегу довольно далеко от пристани. Обычно отец, заведя лодку в спокойные прибрежные воды, гнал ее вверх по течению, но сейчас он спрыгнул на берег и затащил суденышко на каменный пляж Харвингов. Он молчал, а Лэрд не осмеливался с ним заговорить. Что можно сказать после представшей перед ними картины? Люди вверх по реке положили живого человека на горящий плот. И хотя человек не издал ни звука, ни малейшего стона, выдавшего его страдания, память о смерти Клэни была еще слишком свежа; эхо криков умирающей девочки до сих пор звучало в ушах, вновь и вновь не давая покоя.

— Может быть, — произнес отец, — может, он давно уже умер, а рука поднялась под действием жара.

«Точно, так и было», — подумал Лэрд. Это было только похоже на жест живого человека, но на самом деле в той руке уже не было жизни.

— Отец, — крикнула Сала.

Ага, значит, они не одни. На пригорке, возвышающемся на границе участка Харвингов, стоял Язон с Салой на руках. И только взобравшись вверх по склону, Лэрд увидел, что еще с ними была Юстиция — она лежала у ног Язона, сжавшись, словно убитый зверек. Но она не была мертва; тело ее сотрясали судороги.

Язон перехватил вопросительный взгляд Лэрда и объяснил:

— Она заглянула в разум человека на плоту.

— Так, значит, он был жив? — спросил Лэрд. -Да.

— И ты тоже прочел его мысли? Язон покачал головой:

— Мне и раньше приходилось бывать рядом с умирающими.

Лэрд посмотрел на Юстицию. Интересно, почему ЕЙ так захотелось поближе познакомиться со смертью? Язон отвернулся. Юстиция приподнялась на локте и взглянула на мальчика. В уме Лэрда возник ответ: «Я не боюсь знания». Только почему-то ему показалось, что она сказала не все. Лэрд не мог быть в этом уверен, но его не оставляло чувство, будто на самом деле она хотела сказать: «Я не боюсь знания ТОГО, ЧТО Я НАТВОРИЛА».

— Вы знаете многое, — произнес отец, остановившись у них за спинами. — Что это был за плот? Что это все означало?

Слова потоком хлынули в сознание Лэрда, и он заговорил:

— В верховьях реки из боли сотворили бога, и люди, живущие там, сожгли заживо человека, чтобы умилостивить боль и заставить ее отступить на время.

Лицо отца исказилось от гнева и отвращения:

— Да какой дурак мог в это уверовать?

И снова Лэрд ответил, словами, внушенными ему Язоном и Юстицией:

— Хотя бы тот самый человек на плоту.

— Он был уже мертв! — закричал отец. Лэрд покачал головой.

— А я говорю мертв! — Шатаясь, отец побрел прочь и исчез в сгущающихся сумерках.

Когда стихли его шаги, слух Лэрда уловил что-то необычное. Быстрое, тяжелое, прерывистое дыхание. Прошла секунда или две, прежде чем он понял, что это плачет Юстиция, хладнокровная, непоколебимая Юстиция.

Язон произнес что-то на своем родном языке. Она резко ответила что-то и, отстранившись от него, села на траве, уткнувшись лицом в колени.

— Сейчас она успокоится, — сказал Язон.

Сала заерзала у него на руках, и он опустил девочку на землю. Она подошла к Юстиции и погладила ее по вздрагивающему плечу.

— Я прощаю тебя, — произнесла Сала. — Я ни в чем тебя не виню.

Лэрд вознамерился было одернуть сестру — надо же ляпнуть такое взрослому человеку! Хотя Сала часто говорила глупости, у матери иногда даже ладонь вся горела после шлепков, отвешенных непослушной дочке. Но прежде чем он успел вымолвить хоть слово, Язон положил руку ему на плечо.

— Пойдем домой, — мягко сказал он и повел Лэрда прочь. Лэрд оглянулся только однажды и увидел заливаемую лунным светом Юстицию, держащую в объятиях Салу и укачивающую ее, будто это Сала плакала, а Юстиция ее успокаивала.

— Твоя сестра, — промолвил Язон. — Она очень хорошая и добрая.

Лэрд никогда раньше не задумывался об этом, но слова Язона были правдой. Не зная гнева, скора на прощение, Сала росла хорошей и доброй.

Несмотря на дружбу, крепнущую с каждым днем, Лэрд все еще немного стеснялся Язона и побаивался холодной Юстиции, которая вовсе не стремилась изучить язык деревни. Язон и Юстиция прожили у них дома три недели, прежде чем Лэрд набрался мужества спросить:

— А почему ты никогда не разговариваешь со мной при помощи мыслей, как это делает Юстиция?

Язон последний раз провел ножом по черенку лопаты, так что теперь лезвие сидело как влитое. Он продемонстрировал работу Лэрду.

— Ну как?

— Отлично, — кивнул Лэрд. Взяв у Язона лопату, он начал закреплять лезвие гвоздями. — Почему, — спросил он между ударами молотка, — ты не ответил мне?

Язон оглядел сарай:

— Еще какая работа по дереву требуется?

— Нет, Надо будет настрогать лучин, чтобы закоптить мяса на зиму, но это потом. Так почему ты никогда не говоришь со мной мысленно?

Язон вздохнул:

— Всю работу исполняет Юстиция. Я мало что умею.

— Ты слышишь мои мысли, даже когда я не говорю, точно так же, как она. Ты шел… шел вслед за ней, в тот день, когда я впервые вас увидел.

— Я слышу то, что слышу, но все остальное умеет только она.

Лэрду это не понравилось: женщине не положено быть сильнее мужчины. Во всяком случае, в Плоском Заливе такое не приветствуется. На что бы стала похожей жизнь, если бы мать обладала силой отца? Кто бы тогда защищал Лэрда? Да и согласилась бы мать работать в кузне?

«Там, откуда я пришла, — раздался в голове у Лэрда голос Юстиции, — не обращают внимания на то, кто сильнее — мужчина или женщина. Важно одно — как ты распорядишься собственной силой».

Она услышала их из дома. Поскольку ее совсем не интересовало изучение языка, она зачастую избегала их общества, предпочитая прясть вместе с матерью и Салой, которые постоянно пели песни. Если же ей вдруг что-то требовалось объяснить, то Сала не хуже Лэрда могла справиться с этим. И все-таки отсутствие Юстиции вовсе не означало, что ее нет рядом. Это раздражало Лэрда, поскольку он и Язон никогда не оставались наедине, как бы далеко ни уходили, как бы тихо ни говорили. Юстиция наверняка ведь знала, что это раздражает его, и все равно постоянно напоминала о своем незримом присутствии.

Что же касается объяснения Юстиции, то Лэрд вовсе не удивился, что ее народ не видел никакой разницы между полами. Там, откуда прибыли Юстиция и Язон, люди ходили по воде, умели причинять боль и разговаривать друг с другом не раскрывая рта. Так почему бы им не иметь и других" странностей? Но Лэрда здесь больше интересовало другое.

— Так откуда же вы все-таки?

Язон улыбнулся, услышав этот вопрос:

— Она не скажет тебе.

— Почему?

— Потому что того места, откуда она родом, уже не существует.

— А ты разве не с нею? Улыбка Язона померкла:

— То место, где она родилась, было создано мной. А той планеты, откуда я родом, тоже больше не существует.

— Мне не понять ваших загадок и тайн. Откуда же вы все-таки? — Лэрд вспомнил падающую звезду.

Конечно же, Язон сразу прочел его мысли:

— Мы пришли оттуда, откуда ты думаешь, Значит, они путешествовали меж звезд.

— Тогда почему вы оказались здесь? Во вселенной столько разных мест, почему вы выбрали именно Плоский Залив?

— Спроси-ка лучше у Юстиции, — пожал плечами Язон.

— Чтобы спросить у Юстиции, мне стоит лишь подумать. Иногда она угадывает мои мысли наперед. Я просыпаюсь ночью и чувствую ее присутствие. Всегда кто-то прислушивается к моим сновидениям.

«Мы здесь, — прозвучал ответ Юстиции, — ради тебя».

— Ради сына какого-то кузнеца? Ради какого-то любителя собирать грибы? Что вам от меня нужно?

— То же, что и тебе от нас, — ответил Язон.

— И что же?

«Наша история, — произнесла Юстиция. — Откуда мы, что мы сделали, почему покинули родные места. И почему в мир вернулась боль».

— Вы и к этому причастны? «Ты знал это с самого началах».

— Но что вы хотите от меня?

«Твои слова. Твой язык. Строчки, написанные на бумаге. Правдивый рассказ, изложенный простыми словами», — Я не писарь.

«Это твое достоинство».

— Но кто будет читать написанное мной?!

«Это будет правдивая история. Видящие правду прочтут ее и поверят».

— И что с того?

На этот раз ответил Язон:

— После этого не будет больше горящих плотов, спускающихся вниз по реке.

Лэрд вспомнил обгоревшего человека, принесшего себя в жертву боли ради вымышленного бога. Лэрд еще сам не понял, добро или зло несут в себе Язон и Юстиция — привязанность к Язону тревожила еще больше. Но добро ли, зло ли — такой выход всяко лучше, чем пытки во имя Господа. Хотя он так и не понял, от него-то чего добиваются?

— Я никогда не исписывал больше страницы за раз, никто не читал ничего, кроме написанного мною имени, а ведь во вселенной обитают миллионы миллиардов людей. Вы так и не объяснили, почему именно я?

«Потому что наша история должна быть изложена простым языком, чтобы стать доступной всем простым людям. Она должна быть написана здесь, в Плоском Заливе».

— Так деревень, как Плоский Залив, миллионы.

«Но я знала Плоский Залив. Знала тебя. А всех остальных знакомых мне мест больше не существует, куда же еще могла я направиться, чтобы найти новый дом?»

— Откуда тебе стало известно об этой деревне? Ты что, бывала здесь раньше?

— Все, хватит, — перебил поток вопросов Язон. — Она и так сказала тебе больше, чем следовало.

— Но откуда я знаю, что мне делать? Да и смогу ли я написать то, что вы требуете? И СЛЕДУЕТ ЛИ мне писать это?

За него Язон решать не мог:

— Это как ты пожелаешь.

— А в вашей повести будет объяснено, что все это значит? Почему умерла Клэни, почему вообще такое случилось с нами?

«Да, — ответила Юстиция. — Кроме того, будут даны ответы на такие вопросы, о существовании которых ты еще даже не подозреваешь».

Работа Лэрда началась, когда ему начали сниться очень странные сны. Он просыпался по четыре, по пять, по шесть раз за ночь и все с большим изумлением оглядывал бревенчатые стены, земляной пол и узенькую лестницу, ведущую на второй этаж к крошечным комнаткам для постояльцев. Огонь, рвущийся из камина. Кошка, потягивающаяся в тепле дома. Растянутые на распорках овечьи шкуры, которые пойдут на пергамент. Ткацкий станок в углу — естественно, единственный на всю деревню, этот станок стоял именно в доме кузнеца и хозяина гостиницы. Все это Лэрд видел с раннего детства, но после сновидений все казалось новым, незнакомым. Первая реакция — изумление, а затем наступала неприязнь. Ведь по сравнению с тем миром, что показывала ему во снах Юстиция, гостиница отца выглядела грязной, отвратительной, бедной и убогой.

«Это не мои воспоминания, — объяснила ему Юстиция. — Те сны, что я шлю тебе, пришли из прошлого Язона. Ты должен понять его мир, иначе как ты напишешь его историю?»

И все ночи напролет Лэрд бродил по чисто-белым коридорам Капитолия, где не смела оседать даже пыль. То там, то здесь коридоры выходили в ярко освещенные пещеры, полные народа, — Лэрд даже не представлял, что людей может быть так много. Однако вместе со сновидением приходило знание, что это всего лишь малая часть жителей того мира. Ибо коридоры пронизывали планету насквозь, углубляясь в самые недра — нетронутыми оставались лишь жалкие остатки некогда могучего океана. Именно там нашли прибежище последние обитатели животного мира Капитолия. Порой встречались маленькие садики с ухоженными, искусственно выращенными растениями, — не более чем пародия на природные леса, попытка сохранить в памяти хоть частицу прежнего мира. В них можно было искать грибы до скончания веков и не найти ничего, поскольку все, что в этих садиках росло, было заранее просчитано и предопределено.

Здесь он впервые увидел поезда, летящие по трубам от станции к станции; в своих снах Лэрд обладал странным гибким диском, при помощи которого можно было делать все что угодно: стоило ввести диск в специальную узкую щель, и Лэрд мог ездить на поездах, проходить через двери, оказываться в будках, внутри которых люди из далекого далека говорили с тобой, что-то рассказывали. Лэрд слышал о таких устройствах, но никогда раньше их не видел, поскольку жизнь в Плоском Заливе велась простая, непритязательная. Эти воспоминания были настолько реальны, настолько затягивали его, что как-то раз, идя по лесу походкой человека, проведшего всю жизнь в подземных переходах, он вдруг наткнулся на следы дикой свиньи и страшно удивился, поскольку на этажах Капитолия живые звери перевелись давным-давно.

После того как он немножко свыкся с неведомым доселе миром, сновидения превратились в связные рассказы. Он видел актеров, чьи жизни записывались на забаву другим людям, причем записывалось даже то, что обычно совершается либо темной ночью, либо в запертой комнате. Он познакомился с оружием, которое пробуждает в людях жажду убийства — эта жажда горела в их глазах подобно яркому пламени. Жизнь Капитолия была жизнью осеннего листа, зацепившегося за край ограды ветреным днем.

И нигде смерть не ощущалась так остро, как в катакомбах Спящих. Снова и снова Юстиция демонстрировала ему людей, лежащих на стерильных постелях. Их воспоминания превратились в мыльные пузыри, и теперь они покорно ждали секунды, когда безмолвные служащие впрыснут смерть им в вены. Смерть в виде сомека, смерть, отсроченная на время, — смерть, пока замерзшие тела не восстанут из своих гробниц. Годы спустя молчаливые служащие будили Спящих, возрождали их воспоминания, и тогда люди вновь возвращались к жизни, гордясь собой так, будто достигли чего-то важного.

— Чего они боятся? — как-то раз спросил Лэрд у Язона, пока они готовили колбасу в кладовой, где хранились мясные припасы.

— Ну, прежде всего смерти.

— Но ведь они так и так умрут! Этот постоянный сон не прибавит им и денька жизни!

— Даже часа не прибавит. Всех нас ожидает одна и та же участь. — И он подвесил к потолку очередной кусок овечьих кишок, туго набитых мясом.

— Тогда почему? В этом нет никакого смысла.

— Дело в том, что важные люди Спят дольше и просыпаются реже. Поэтому они умирают сотни и сотни лет спустя.

— А как же друзья, близкие?

— В этом-то вся и суть.

— Зачем же жить, когда все твои друзья уже умерли?

— Извини, это вопрос не ко мне, — расхохотался Язон. — Я и сам всегда считал вечный сон дурацкой затеей.

— Так почему же они продолжали принимать сомек? Язон лишь пожал плечами:

— Что тебе сказать? Я не знаю.

И тогда Лэрд услышал голос Юстиции: «Нет на свете таких глупостей, опасностей или страданий, на которые не пошли бы люди в надежде, что это возвысит их в глазах остальных, придаст им силы или почета. Я видела, как человек отравляет себя, уничтожает собственных детей, унижает ближнего, отрезает себя от мира — и все это делалось ради того, чтобы остальные сочли, будто он — Высшее создание».

— Но только настоящий выродок может так думать!

— С тобой многие бы согласились, — сказал Язон.

«Но такие люди не принимают сомек, — заметила Юстиция. — Они отрицают сон, поэтому проживают положенный век и умирают, тогда как те, кто живет исключительно ради чести и могущества сна, те, кто считает, что сомек — это вечная жизнь, — эти люди презирают отвергнувших сомек».

У Лэрда все это не укладывалось в голове. Неужели люди могут быть такими глупыми? Но Язон рассказал, что на протяжении многих тысячелетий вселенной правили люди, посвятившие жизнь служению сну и принимающие мнимую смерть как можно чаще, лишь бы отдалить момент, когда наступит сон, конца которому не будет. Да и как Лэрд может сомневаться в этом? Его сновидения о жизни на Капитолии были абсолютно ясны, а воспоминания — необыкновенно реалистичны.

— А где находится этот Капитолий?

— Его больше нет, — ответил Язон, перемешивая перченое, острое мясо, прежде чем сунуть очередную горсть его в толстую кишку.

— Что, целая планета вдруг взяла и исчезла?

— Остался лишь голый камень. Металлическое покрытие было уничтожено уже давно. Теперь там нет ни почвы, ни морской жизни.

«Ну, пройдет пара миллиардов лет, — встряла Юстиция, — и может, этот мир еще изменится».

— А куда подевались люди?

— Это часть той истории, которую ты напишешь.

— Это вы с Юстицией уничтожили Капитолий?

— Нет. Это сделал Абнер Дун.

— Так, значит, Абнер Дун действительно существовал?

— Я лично знал его, — кивнул Язон.

— И он был обыкновенным человеком?

— Скоро ты напишешь о том, как мы с Абнером Дуном встретились. Юстиция расскажет тебе об этом во сне, а когда ты проснешься, то все подробно изложишь на бумаге.

— Что, Юстиция тоже знала Абнера Дуна?

— Юстиции всего двадцать лет. А мы с Абнером Дуном познакомились где-то… пятнадцать-шестнадцать тысячелетий назад.

Лэрд было подумал, что Язон, который хоть и не часто, но все же допускал ошибки, перепутал цифры, но Юстиция заявила, что все правильно. «Именно так все и было, — сказала она. — Последние десять тысяч лет Язон проспал на морском дне, да и до этого не раз погружался в сон».

— Так ты… ты тоже пользовался сомеком, — еле выговорил Лэрд.

— Я был пилотом космического корабля, — объяснил Язон. — В те времена наши корабли были куда медленнее, чем нынешние. И мы, пилотирующие их, мы были единственными, кто действительно нуждался в сомеке.

— Но сколько же тебе лет?

— Еще до того, как на эту планету ступила нога человека, я был уже стар. А что, это имеет какое-то значение?

Лэрд не знал, как выразить обуревающие его чувства, а потому спросил о том, что было бы ему более понятно:

— Так ты Бог?

Язон не рассмеялся, услышав такую глупость. Вместо этого он задумался. Ответила Юстиция: «Всю свою жизнь я звала его Богом. Пока не узнала поближе».

— Но как ты можешь быть Богом„ если Юстиция обладает куда большими возможностями, чем ты?

«Я его дочь, между нами пять сотен поколений. По-моему, достаточное время, чтобы дети Бога чему-то да научились».

Лэрд взял из рук Язона вереницу маленьких колбасок и повесил ее над огнем коптиться.

— Знаешь, мне никто не говорил, что Бог умеет делать колбаски.

— Это так, мелочь, чему только не научишься за долгую жизнь.

Был уже полдень, поэтому они направились в дом, где мать молча подала им блюдо с сыром, буханку горячего хлеба и сок перезрелых яблок.

— Вкуснее даже на Капитолии не едал, — отметил Язон, и Лэрд, припомнив безвкусную пищу, которой пичкали Язона в детстве, охотно согласился.

— Так, — сказал Язон. — Осталась последняя стадия подготовки, и ты можешь приступать к написанию книги. Но сейчас нам нужны чернила.

— Старый писарь оставил немножко, — напомнил Лэрд.

— Коровья моча, — скривился Язон. — Я научу тебя делать чернила, которые продержатся очень и очень долго.

Услышав это, мать не могла скрыть недовольство:

— В доме столько работы, — сказала она, — а ты забиваешь Лэрду голову всякими дурацкими затеями. Тоже мне важность — чернила!

Язон улыбнулся, но взгляд его был тверд:

— Тано, я трудился наравне с твоим сыном. Снег еще не выпал, а у вас уже столько запасов на зиму, сколько вы никогда не видывали. Кроме того, я заплатил за проживание, тогда как на самом-то деле это вы должны платить мне за мою работу. Предупреждаю, не упрекай меня в том, что мы с твоим сыном зря тратим время.

— Ты меня ПРЕДУПРЕЖДАЕШЬ?! И что ж ты со мной сделаешь, если я ослушаюсь, — убьешь под моей же крышей? — съязвила она, надеясь затеять свару.

Но его слова жалили, словно пчелы:

— Не стой у меня на пути, Тано, иначе я расскажу твоему мужу, что не он один в этом доме раздувал огонек в потайном горне. И опишу, какие именно путники качали мехи и подбрасывали поленья, дабы огонь твой не угасал.

Глаза матери округлились, и, резко умолкнув, она снова принялась крошить турнепс для супа.

Это ее смирение было настоящим признанием поражения. Лэрд смотрел на нее с презрением и страхом. Он думал о своем худеньком тельце и узких плечах, думал; какой же путник зачал его. «Что украла ты у жизни?» — мысленно спрашивал он мать.

«Ты сын своего отца, — раздался голос Юстиции. — И Сала тоже была зачата им. Те, кто охранял вас от боли, следили и за тем, чтобы незаконнорожденные дети не появлялись на свет».

Утешение было слабым. Мать всегда относилась к нему холодно, он боялся ее, но никогда даже не думал, что она умеет лгать и изворачиваться.

— Ну, Тано, что скажешь о моих успехах? Научился я языку? — бодро поинтересовался Язон.

— Иди, делай свои чернила, — хмуро буркнула мать. — Чем меньше времени ты будешь проводить в доме, тем лучше.

«Знаешь, мама, в последнее время мне тоже здесь что-то разонравилось».

На прощание Язон легонько чмокнул Юстицию в щечку. Юстиция молча проводила его горящим взглядом. Выйдя на улицу, Язон объяснил Лэрду:

— Юстиция терпеть не может, когда я начинаю играть на страхах и тем самым подчиняю себе людей. Она считает, что это дурно и отвратительно. Она-то привыкла управлять людьми, незаметно изменяя их желания, чтобы им даже в голову не пришло ослушаться ее. А я вот думаю, что это плохо отражается на умственных способностях и превращает людей в животных.

Лэрд молча пожал плечами. Мать разрешила ему заняться чернилами, это главное — не важно, как этого добились Язон и Юстиция.

Язон собирал со стволов древесные грибы и клал к себе в сумку, поручив Лэрду наломать ветвей шиповника и набить ими другую котомку. Коварные кусты так и норовили вцепиться шипами ему в руки, но он не жаловался, даже испытывал удовольствие, снося боль без малейшего стона. Ближе к сумеркам, уже по пути домой, Язон остановился у одной сосенки и соскреб с нее смолы, наполнив предусмотрительно захваченную плошку.

Грибы они сварили, порезали на кусочки, отварили снова и отлили полученную черную жидкость в отдельную миску. Раздавив в ней мелко накрошенные ветви терновника, они снова ее процедили, затем добавили сосновую смолу и поставили на огонь, где она и бурлила около часа. В конце концов, в последний раз пропустив ее сквозь холст, они получили две пинты блестяще-черных чернил.

— Они сохраняют яркость на протяжении целого тысячелетия, а надпись, сделанную ими, можно прочитать и через пять тысяч лет. Скорее пергамент обратится в пыль, чем исчезнут чернила, — сказал Язон.

— Где ты научился делать такие хорошие чернила?

— А где ты научился делать такой тонкий пергамент? — в ответ спросил Язон, беря из рук Лэрда лист. — Сквозь него мою руку видать.

— Ну, как сделать пергамент, знает каждый, — хмыкнул Лэрд. — Овцы носят его секрет на теле, до самой смерти, и делятся им с нами, когда мы свежуем их.

Той ночью Лэрду снилось, как Язон впервые встретился с Абнером Дуном. Как Бог повстречался с Сатаной. Как жизнь сошлась со смертью. Как Создатель столкнулся с разрушителем. Сон принесла ему Юстиция; извлекла она этот сон из дальних уголков памяти Язона. Воспоминания о воспоминаниях о воспоминаниях — вот что вертелось в уме у Лэрда, когда на следующее утро дрожащим пером он вывел первую строку.