Хроники Вортинга

Глава 7 ЗИМНИЕ СКАЗКИ

Такие метели случались и раньше, снега выпадало куда больше, но никогда, никогда зима не начиналась с такой пурги. Домашние повторяли то и дело: «Если это только начало, что же будет дальше?». Ветер не стихал три дня, хотя после той ночи больших снегопадов не было, поэтому днем удавалось выбраться из дома, чтобы накормить и напоить животных.

Однако Лэрд последующие дни провел под одеялом. Он лежал в постели отца, а вокруг кипела домашняя жизнь. На третий день снова собрались деревенские женщины, вновь уселись за станки, за свою пряжу. И хотя Лэрд лежал в той же комнате, с ним почти никто не заговаривал. Его била лихорадка, поэтому говорить он толком и не мог, а остальные были настолько потрясены его поступком, что им даже нечего было сказать. Метель покинула деревню, не причинив никакого вреда, и многие верили, что все обошлось благополучно только благодаря Лэрду: он принес себя в жертву буре и таким образом остановил ее.

Пока женщины работали, медник распевал песни, шутил и рассказывал всякие истории. Его хватило часа на три, а потом наступило затишье, и лишь тихонько постукивал челнок в ткацком станке. Тогда Сала отложила в сторону шитье, поднялась и вышла на середину комнаты. Дважды она обвела быстрым взглядом присутствующих, а затем повернулась лицом к Лэрду, хотя он не мог сказать, смотрит она на него или куда-то в сторону.

— Я знаю одну историю о такой же пурге. И о меднике.

— Интересно, — рассмеялся медник.

Женщины промолчали. Лицо Салы было слишком серьезно. История, которую она намеревалась рассказать, не была ее выдумкой. Лэрд понял, что ее устами сейчас говорит Юстиция. Поняли это и остальные — украдкой они бросали на нее настороженные взгляды. Юстиция же с безразличным видом, не обращая ни на кого внимания, продолжала ткать грубую подстилку из конского волоса.

— Медника звали Джон, каждую зиму он приходил в одну и ту же деревню и останавливался на одном и том же постоялом дворе. Деревня та находилась посреди огромного леса, прозванного Лесом Вод. А само поселение звалось Вортингом, Истинным, поскольку имя у той гостиницы было Вортинг. Джон Медник останавливался в ней, поскольку она принадлежала его брату. Он занимал маленькую комнатушку на вершине башни с окнами, глядящими во все стороны света. Брат его носил имя Мартин, Мартин Трактирщик, и был у него сын по имени Амос. Амос любил своего дядю Джона и с нетерпением ждал наступления зимы, потому что Джона Медника очень часто навещали всякие пичужки. Как давние знакомые, всю зиму они порхали вокруг башни, то и дело залетая в окна, а бури пережидали на подоконнике комнаты Джона.

Лэрд оглянулся на женщин. При упоминании соответствующего имени они поджали губы, а взгляды стали отчужденными, холодными. «Может, и для них это имя священно», — подумал Лэрд.

— Птицы навещали его, потому что он хорошо знал их. Когда они летали, он мог смотреть на мир их глазами и чувствовать, как воздух щекочет их перья. Когда какая-нибудь птичка вдруг заболевала, он тут же определял болезнь и исцелял ее. И с людьми он мог делать то же самое.

Целитель. Имя Вортинга. Все уже поняли, что история Салы каким-то образом связана с Днем, Когда Пришла Боль.

Однако Лэрд воспринял ее несколько иначе. Эта история корнями уходила в историю мира Язона, только произошло все это много после описанного Лэрдом в книге. Губами Салы Юстиция рассказывала историю, которой Лэрд раньше никогда не слышал. Значит ли это, что они отказались от него?

— Когда медник появлялся в деревне, к нему приводили больных и увечных, и он исцелял их. Но чтобы сделать это, ему приходилось на время поселиться внутри их тел, стать ими. Уходя, он уносил с собой воспоминания, воспоминания о тысячеликой боли, о всевозможных страхах. Почему-то всегда запоминались только боль и страх, и никогда — исцеление. Постепенно он стал сторониться людей, начал бояться исцелять других. Все больше ему хотелось навсегда остаться с птицами — те помнили лишь полет, еду, любимых да гнезда.

И чем больше он отдалялся от жителей деревни, тем больше они боялись, страшились его силы. В конце концов в их глазах он вообще перестал выглядеть человеком, пусть даже когда-то родился среди них. Да и сам он уже не причислял себя к людям, хотя отчетливо помнил все их страдания.

Затем наступила зима, подобная нашей. Однажды разыгралась такая пурга, что крыши некоторых домов не выдержали и провалились. Кто-то погиб, не успев проснуться, другие же обморозились так, что отнялись и руки и ноги. И тогда люди воззвали к Джону Меднику: «Исцели нас, сделай нас снова здоровыми». Он попытался, но пострадавших было слишком много. Он старался — но пока он спасал одного, кто-то другой умирал.

«Почему ты не спас моего сына?!» — наконец закричал один из жителей. Почему ты не спас мою дочь, мою жену, моего мужа, отца, мать, сестру, брата — и они решили отомстить ему. Мстили они, убивая птиц и бросая их у дверей гостиницы.

Увидев мертвые, искалеченные тельца, он пришел в ярость. Годами он исцелял их боль, а теперь они убивают птиц только потому, что он не может сотворить достаточно чудес за раз. И в гневе он сказал: «Умирайте — я ничего больше не сделаю для вас». И, собрав теплую одежду, ушел.

Сразу после его ухода началась ужасная метель. Ни одна хижина не уцелела, сорвало все ставни, и лишь один двор выстоял против ветра и снега. Постоялый двор Вортинга. Там-то и собрались все пережившие пургу, оттуда расходились спасательные отряды на поиски людей, которые могли остаться под руинами домов. Но пурга не прекращалась, и некоторые из спасательных отрядов бесследно сгинули в круговерти снега, а сугробы намело такие, что на улицу можно было выбраться только через окна второго этажа. Большинство домов в деревне были куда ниже гостиницы Вортинга — и они целиком исчезли под снегом.

На четвертый день после ухода Джона Медника всех охватило отчаяние. Не было семьи, которая не лишилась бы близких в этой страшной метели, — разве что Мартин Трактирщик не пострадал, правда, из родственников у него был один сын, Амос, да брат Джон. Амосу хотелось сказать людям: «Глупцы, если бы вы проявили хоть чуточку благодарности к дяде Джону за то, что он для вас делает, он не ушел бы, а исцелял сейчас обмороженные ноги и сломанные спины». Но отец понял, что собирается сказать Амос, и приказал ему молчать. «Наш дом выстоял, — сказал Мартин Трактирщик, — мой сын жив, а глаза у нас такие же голубые, как и у Джона Медника. Ты что, хочешь, чтобы их гнев обрушился на нас с тобой?»

Женщины старались не смотреть в глаза Юстиции, но все до единой помнили, каков их цвет.

— И они промолчали, а на четвертую ночь вернулся Джон Медник: он еле держался на ногах, весь окоченевший после долгих дней блуждания в метели. Войдя, он не произнес ни слова. И они ничего не сказали. Просто начали избивать его, пока он не упал, а тогда принялись бить ногами. Его убили, потому что людям не нужен бог, который не может уберечь их от всех напастей на свете. Маленький Амос видел смерть Джона Медника. А став взрослым, он обнаружил те же странные силы в себе — он обладал силой исцеления, мог смотреть на мир глазами других, он помнил то, чего никогда не случалось в его жизни. Но все это могущество Амос оставил при себе, он не помогал другим даже тогда, когда легко мог это сделать. Но и мстить за смерть Джона Медника он не стал. Он видел воспоминания людей о смерти Джона и не знал, что хуже — страх, что они испытывали, пока убивали его, или же стыд, что охватил их, когда он умер. Амос не хотел, чтобы какое-то из этих чувств поселилось и в нем. Поэтому он ушел в другой город и в Вортинг больше не возвращался. Все.

Сала очнулась.

— Вам понравилась моя история? — спросила она.

— Да, — дружно ответили все, потому что она была еще ребенком, а люди предпочитают лгать детям, чтобы те не волновались лишний раз.

Так ответили все, кроме медника.

— Терпеть не могу историй, в которых медники умирают, — сказал он. — Это шутка, — чуть погодя объяснил он. Но никто не засмеялся.

Той ночью Лэрд никак не мог заснуть. Он лежал у очага, закутанный в ворох одеял. За последние несколько дней он отдыхал столько, что безделье уже утомляло его. Он вылез из кровати — ослабевшие ноги еле двигались. Поднявшись по лестнице и заглянув в комнату Язона, он обнаружил их с Юстицией, сидящих у зажженной свечи. А он думал, что ему придется будить их. Почему им не спится?

— Вы знали, что я приду? — удивился Лэрд. Язон покачал головой.

— Почему вы рассказали эту историю Сале? — спросил Лэрд. — Ведь все это случилось уже потом, когда потомки Язона стали намного сильнее его. Прошло, наверное, три сотни лет, не меньше.

— Три тысячелетия, — уточнил Язон, — И чье же это воспоминание? Опять твое, Язон?

— Я тогда лежал в сомеке, в своем корабле на дне глубокого океана.

— Значит, это была ты. — Лэрд повернулся к Юстиции. — Ты была там.

— Она родилась спустя много тысяч лет после гибели Джона Медника, — возразил Язон. — Дело не в этом. Это что-то вроде неразрывной цепочки. Рано или поздно любой ребенок проникает в воспоминания родителей. Таким образом, некоторые воспоминания передаются из поколения в поколение — каждое поколение само решает, что стоит запомнить, а что — позабыть. Это происходит само собой — забывается то, что ничего не значит. На воспоминание о Джоне Меднике я наткнулся в уме Юстиции. Даже поискал потом, не сохранилось ли воспоминаний обо мне, — усмехнулся Язон. — Наверное, мои дети слишком недолго знали меня и не поняли того, что они увидели в моих воспоминаниях. Меня не осталось в их памяти. Я добрался до самых древних воспоминаний и обнаружил, что я забыт. Осталось лишь имя.

Но Лэрд пришел сюда вовсе не затем, чтобы выслушивать шутки Язона.

— Почему ты рассказала об этом Сале, а не мне? Юстиция отвернулась.

— Как раз об этом мы и спорили, когда ты вошел, — сказал Язон. — Похоже, Сала сама спросила у нее, почему же случился День, Когда Пришла Боль.

— И это был ее ответ? История Джона Медника?

— Нет, — покачал головой Язон. — Так обычно отвечают детям. Эта история вовсе не объясняет День Боли, она лишь часть другого, более длинного повествования. Ты еще поведаешь об этом в своей книге. Боль спустилась на мир вовсе не потому, что у моих детей не хватило сил справиться с людскими страданиями. Они могли и дальше исцелять болезни человечества.

Лэрд упорно обращался к Юстиции, надеясь вызвать ее на разговор:

— Тогда почему вы отвергли нас? Юстиция продолжала глядеть в сторону.

— Поэтому-то и пишется эта книга, — ответил за нее Язон. — Мы хотим рассказать вам нашу историю.

Лэрд вдруг вспомнил о том, каким образом главы из той книги передаются ему, подумал о Сале и содрогнулся.

— Ты что, послала ей такой сон? Она собственными глазами видела смерть Джона Медника?

Наконец-то Юстиция заговорила. «Я рассказала ей об этом словами. За кого ты меня принимаешь?»

— За того, кто видит боль и может исцелять людей, но вместо этого поворачивается к ним спиной.

Лэрду не надо было заглядывать к ней в разум, чтобы увидеть, как ранили ее эти слова.

— А что, если бы она пришла из страшной пурги, и ты бы забил ее ногами до смерти? Не спеши судить других. А теперь иди спать. Недавно ты сам столкнулся со смертью; ты видел, как она охотилась за мной в саду Дуна, и все же сам пошел ей навстречу. Никто тебе не помог, пока ты не исполнил то, что намеревался. Если бы я нашел тебя и остановил или если бы Юстиция согрела тебя на пути к реке, оградила от всех опасностей, чего бы стоил тот час, что ты провел нагишом в снегу?

Лэрд не ответил: это означало бы, что он сдался. Или извинился. Но хоть он и промолчал, они, конечно же, все равно все увидели. Он спустился по лестнице, намереваясь забраться в постель и сразу заснуть.

У кровати его ждала мать — почему-то она тоже не спала. Она не вымолвила ни слова, лишь укрыла его и вернулась к себе. «Мне ничто не угрожает, — подумал он. — За мной постоянно кто-нибудь присматривает. Хотя бы мать». Это знание успокаивало — в отличие от сказанного Язоном и Юстицией. Теперь он мог заснуть.

А заснув, он мог видеть сны.

Капок поднялся ранним утром, чтобы разжечь огонь в очаге. В воздухе ощущался какой-то новый, необычный аромат. Остальные частенько шутили, что, проводя большую часть времени с овцами, Капок разучился чувствовать что-либо, но это была не правда: он хорошо различал запахи, правда, почему-то к каждому из них примешивался запах овечьих шкур.

Это пах снег, снежное покрывало толщиной с большой палец, укрывшее землю. Ранний снег. Капок задумался, хорошо это или плохо, означало ли это, что зима будет холодной, или наоборот. Какую погоду пошлет в этом году Язон? Ведь этой зимой Язон впервые покинул их, назначив Капока старшим. «Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказал Капок. — А если тебе все-таки надо уйти, назначь старшей Сару». Но Язон ответил: «Сара умеет давать имена, она хороший рассказчик, но ты лучше всех понимаешь, что правильно, а что — нет».

Сара действительно умела давать названия. Она попросила Язона еще раз рассказать о Звездной Башне, где Спали Ледяные Люди, — и именно она назвала ту громаду Звездной Башней. Выслушав рассказ, она решила, что поляну на северном берегу Звездной реки, где они все жили, лучше назвать Небесным Градом, а гигантскую реку, что в часе ходьбы к северу, — Небесной, потому что она была такой же широкой, как само небо. А когда она и Капок, перегнав овец на другой берег Звездной реки, поселились там, в один прекрасный день Сара вдруг пришла к удивительному выводу: «Мы ведь ушли из Небесного Града. Теперь мы живем на новом месте». И сразу дала ему название — Овечьебережье.

Сара хоть умела придумывать имена, а вот Капок не так уж и силен был в определении, что хорошо, а что плохо. Язон, конечно, не мог ошибаться, но Капок никогда до конца не был уверен, что правильно, а что — нет. Иногда его «правильное» решение действительно оказывалось таковым. Сегодня все поймут, что он был прав, когда посоветовал пораньше утеплить дома, когда о холодах никто даже не думал. И теперь во всех домах было тепло и сухо, разве что кроме нового дома, который сейчас строился для Вьена и Вэйри. Сегодняшний ранний снег заставит их сказать: «Да, ты был прав».

Но бывало, что он ошибался. Он ошибся, когда попытался поженить Батту и Хакса. Ему казалось, что это правильное решение. «Они ведь были последними из первой шестерки Ледяных Людей — я женился на Саре, а Вэйри выбрала Вьена». Хакс согласился с разумностью этого решения. Но Батта вдруг рассердилась и сказала: «Тебе-то Язон не указывал, на ком жениться?». Капок признал ее правоту и свою ошибку. Язон никогда не ошибался, поэтому все очень разочаровались, когда выяснилось, что ему недостает Язоновой мудрости. Снегопад поможет им снова обрести веру в него.

Это была уже четвертая зима на памяти Капока. О первой воспоминания сохранились весьма смутные. Он помнил какой-то ослепительный свет, помнил, как испугался снега, и убежал обратно в Дом. Вторая зима запомнилась лучше — тогда они питались тем, что вырастили своими руками. Язон же учил Хакса, Вьена и Вэйри ходить и говорить.

Третью зиму Капок и Сара встретили в собственном доме, который был построен на другом берегу Звездной реки, прямо напротив Небесного Града. Они поженились первыми и первыми получили дом, а следующим летом родился их первенец. Сара нарекла мальчика Цилем.

И эта зима была четвертой по счету, и Сара нянчила Циля и все время шикала на Капока. Впервые Капок испытывал страх перед будущим, ибо в Небесном Граде возникла ситуация, которую он не мог разрешить.

В поселении существовало одно нерушимое правило — в большой работе участвуют все без исключения. Именно благодаря этому закону им удавалось за два дня построить дом, вместе они боронили поля и собирали урожай, молотили и крыли крыши соломой, вместе запасались дровами на зиму и вырубали лес под новые поля. Инструменты принадлежали всей общине, как и трудовое время дня.

Поэтому просьба Линкири предоставить в его распоряжение топор и один трудовой день поставила Капока в тупик. «Зачем?» — спросил Капок. Но Линкири не сказал ему. Капок не знал, как говорить с Линкири, потому что тот большей частью молчал — молчал даже тогда, когда ему было что сказать. Линкири был, наверное, самым умным из тех Ледяных Людей, что пришли во вторую весну, — именно он установил рыболовную сеть в Звездной реке, хотя до этого никто в деревне не умел плести сети — если кто его и научил, так только Язон, втихаря от остальных. Линкири придумал опускать ягоды в воду с пряжей и покрасил так пять рубах в синий цвет. Линкири был таким странным, что сам ни разу не надел синюю рубашку. Не требовалось объяснений Язона, чтобы понять: Линкири отличается от остальных. В некотором роде он был лучше, умнее прочих, поэтому Капоку не хотелось спорить с ним. Ему можно было доверять.

— Бери топор, — сказал Капок. — Но вечером ты должен нарубить свою дневную норму дров.

Линкири согласился и ушел. Весь день Хакс злился.

— Мы работаем вместе, — снова и снова повторял он. — Когда здесь был Язон, никто не прятался друг от Друга.

Раньше так и было. Однако раньше никто не осмеливался оспаривать вынесенное Капоком решение. Весь день Хакс твердил:

— Это несправедливо. А если Линкири еще что-нибудь захочется?

Капок не мог с ним спорить. Его тоже беспокоили эти перемены.

Это случилось пять дней назад. Каждый день с утра Линкири просил топор, но каждый вечер по возвращении исправно исполнял свою долю дневной работы. Остальные тем временем пели, ели и играли в Первом Доме, где новенькие, которые только научились ползать, смеялись и хлопали им, потому что не умели пока говорить. Линкири теперь жил сам по себе, он все больше и больше отдалялся от жителей деревеньки. И каждый день, с утра до вечера, Хакс неустанно жаловался. Однако вечером, когда Линкири возвращался, он быстро замолкал и молча следил глазами за Линкири — ни словечка не произносил, а Линкири, казалось, и не замечал злости, переполняющей Хакса.

Но вчера Хакс проследил Линкири и вечером рассказал Капоку все, что увидел в лесу. Линкири построил дом.

Линкири построил дом собственными руками на полянке посреди леса в получасе ходьбы от Небесного Града. Вопиющая несправедливость. Дома строили все вместе, и они строились специально для мужчины и женщины, решивших пожениться. Новобрачные заходили в дом, закрывали за собой дверь, после чего распахивали настежь все окна и в каждое дружно кричали: «Мы женаты!» Капок и Сара были первой семейной парой, и проделали они это просто потому что им было весело. Теперь же все следовали их примеру, а если этот ритуал не соблюдался, считалось, что и свадьбы не было. Но где жена Линкири? Какое право он имеет на дом? Все знали, что следующей парой будут Хакс и Рьянно. С чего это вдруг Линкири должен получить дом? Никого, кроме него, там не будет. Он будет жить там один, вдали от остальных. Зачем ему это?

Капок ничего не понимал. Он был вовсе не так мудр, как Язон. Не надо было ему становиться старшим. Сара и Батта куда умнее. Они сразу решают любую задачу. Батта сказала: "Линкири имеет право делать, что хочет. Ему нравится быть одному, думать по-своему. Вреда от этого никому не будете. «Язон сказал, что мы единый народ. Линкири показывает, что не хочет быть частью нас, а раз так, значит, мы стали чем-то меньшим», — возразила ей Сара.

Они были мудрые женщины. Только Капоку было бы куда легче, если бы они почаще соглашались друг с другом.

Этим утром Линкири снова попросит у него топор. И на этот раз Капоку все-таки придется что-то предпринять.

На улицу вышла Сара с маленьким Цилем на руках. Оба были закутаны с головы до ног — утро выдалось морозным.

— Ну что, надеюсь, ты сегодня что-нибудь скажешь Линкири? — спросила она.

Значит, и она все утро думала о том же.

— Да, — кивнул Капок.

— И что же?

— Пока не знаю.

Сара смерила его изумленно-презрительным взглядом.

— И почему это Язон именно тебя выбрал старшим? — процедила она.

— Не знаю, — ответил Капок. — Пойдем завтракать.

Во время завтрака к нему подошел Линкири, в руках он уже держал топор. Он ничего не говорил. Просто стоял и ждал.

Наконец Капок оторвался от еды:

— Линкири, почему бы нам всем не взять топоры и не помочь тебе закончить тот дом, что ты строишь?

Глаза Линкири превратились в две маленькие щелочки:

— Он уже закончен.

— Тогда зачем тебе топор?

Линкири оглянулся по сторонам и увидел, что взгляды всех присутствующих обращены на него. Он попробовал пальцем лезвие топора.

— Я рублю деревья, хочу расчистить участок вокруг дома.

— Этим мы займемся будущей весной. Мы будем рубить лес к северу от Первого Поля, на холме.

— Я знаю, — сказал Линкири. — Я помогу вам. Можно взять топор?

— Нельзя! — выкрикнул Хакс.

Линкири холодно посмотрел на Хакса:

— Мне-то казалось, что старший — Капок.

— Это несправедливо, — возмущенно заговорил Хакс. — Каждый день ты уходишь и занимаешься тем, чего никто не просит. Целый день тебя не видно, а вечером хоть и видно, но не слышно. Это не правильно.

— Я честно отрабатываю свою долю, — возразил Линкири. — Чем я занимаюсь в свободное время — это уже мое дело.

— Нет, — крикнул Хакс. — Мы единый народ. Так сказал Язон.

Некоторое время Линкири молчал, после чего сунул топор в руки Капоку.

Но Капок не взял инструмент:

— Может быть, ты все-таки покажешь нам дом, который строишь? — спросил он.

Линкири сразу немного успокоился:

— Я и сам хотел предложить это.

Сразу после завтрака, убрав посуду и оставив с новенькими Река и Сайвель, все потянулись за Линкири. Свернув на восток, они углубились в лес. Капок шел впереди, рядом с Линкири.

— Откуда вы узнали, что я строю дом?

— Хакс выследил тебя.

— Хакс думает, я бык, всегда буду покорно стоять в стойле и ждать, когда меня потянут за веревочку.

Капок покачал головой:

— Просто Хакс хочет, чтобы все оставалось по-старому.

— Неужели мне будет так плохо одному?

— Я не хочу, чтобы ты грустил. Когда я остаюсь один, мне всегда немного грустно.

— А мне — нет, — ответил Линкири.

Дом выглядел очень странно. Он был не так широк, как построенные ими дома, зато намного выше, а окна были прорублены под самой крышей. Но самой необычной была именно крыша. Она состояла из наложенных друг на друга кусков дерева, и лишь на самом верху было набросано немножко соломы.

Линкири заметил, с каким изумлением оглядывает крышу Капок.

— У меня было очень мало соломы, но не бросать же дело… Я подумал, что дерево задержит дождь, и если я угадал, тогда мне не придется каждый год настилать новую крышу.

Он объяснил всем, каким образом укладываются на стены разделенные на несколько частей бревна, чтобы получился второй пол, на некотором расстоянии от первого. Таким образом, внутри дом оказался ничуть не меньше обычной деревенской хижины. Хороший вышел дом. Капок так и сказал.

— С этого дня, — обратился он к остальным, — в новых домах мы будем настилать второй пол, потому что так получается больше места.

И все согласились с мудростью вынесенного решения.

— Я рад, что ты построил такой прекрасный дом, Линкири, — сказал Хакс, — потому что Рьянно и я вот-вот поженимся.

Было видно, что Линкири рассердился, хотя голос его прозвучал абсолютно спокойно:

— Я тоже рад, Хакс, что ты и Рьянно скоро поженитесь, и я с радостью помогу тебе построить дом.

— Но дом уже стоит, — удивился Хакс. — Нам с Рьянно следующим положен дом, так что теперь он наш.

В ответ на что Линкири возразил:

— Этот дом я сделал сам. Я рубил деревья, я колол бревна. Я вырубил балки для крыши и в одиночку поднял их наверх. Никто мне не помогал, и никто, кроме меня, не будет жить в этом доме.

— Но ты пользовался топором, который принадлежит нам всем, — продолжал Хакс. — Ты использовал дни, которые также принадлежат всем. Ел общую пищу. Твой дом находится на земле, которая принадлежит нам. Твоя жизнь принадлежит всем нам, а все мы принадлежим тебе.

— Вы мне не нужны. И меня вы не получите.

— Ты ел хлеб, который я помогал растить в прошлом году! — крикнул Хакс. — Так верни мне мой хлеб!

И тогда Линкири стиснул кулак и рукой, окрепшей от таскания бревен, ударил Хакса в живот. Хакс согнулся от боли и разрыдался. Такого никогда не случалось, и не требовалось большой мудрости, чтобы понять, что Линкири поступил крайне несправедливо.

— И что ты будешь делать теперь, Линкири? — осведомился Капок. — Может, ты захочешь оставить топор себе, а если я скажу «нет», ударишь и меня? Если ты захочешь жениться на женщине, а она откажет тебе, ты что, и ее будешь бить, пока она не согласится?

Линкири воззрился на свои кулаки.

Капок пытался думать. Как бы поступил в такой ситуации Язон? Но он не Язон — тот бы заглянул в человеческий разум, и мысли, даже самые сокровенные, открылись бы ему. Капок этого не умел. Он мог судить только по словам и поступкам.

— На слова следует отвечать словами, — промолвил Капок. — Человек не рыба, чтобы его били о камень. Человек не овца, которую постоянно надо пинать, чтобы она двигалась куда нужно. На слова следует отвечать словами, а на удары — ударами.

Все согласились с ним. Это казалось честным. Хакс явно хотел собственноручно отомстить Линкири, ударив его с такой же силой, но Капок не позволил этого.

— Если ударишь его ты, это будет всего лишь продолжение вашего спора. Мы должны выбрать кого-то другого, чтобы удар исходил от нас всех, а не от одного человека.

Но никто не хотел соглашаться на такое. В конце концов Сара не выдержала и, передав маленького Циля Батте, выступила вперед.

— Я сделаю это, — сказала она, — потому что это должно быть сделано.

Она подошла к Линкири и, размахнувшись, ударила его кулаком в живот. Силой она могла посоперничать с любым мужчиной, потому что наравне с Капоком таскала овец и строила изгороди, и Линкири получил заслуженное наказание сполна.

— А теперь что касается дома, — продолжил Капок. — Хакс прав, говоря, что не положено человеку без жены владеть целым домом, когда он и Рьянно должны вот-вот пожениться. Но Линкири так же прав. Будет нечестно, если кто-то поселится в доме, который Линкири построил сам. Язон бы знал, что делать, но его с нами нет, поэтому за него скажу я — никто не будет жить здесь, пока мы не построим жилище для Рьянно и Хакса. Мы постараемся побыстрее закончить его, но до той поры этот дом будет пустовать.

Все сошлись на том, что решение справедливо — даже Линкири и Хакс согласились с ним.

Но под вечер снег растаял, а ночью пошел дождь — вся земля превратилась в непролазную грязь. На такой земле нельзя было строить дом. А после четырех недель дождя внезапно ударили холода и выпал глубокий снег. Пришлось срочно строить новое стойло, поскольку крыша старого еле держалась и могла рухнуть, а тогда бы перемерзли животные. Поэтому вместо дома для Рьянно и Хакса все взялись за постройку стойла с утепленными стенами, а затем наступила настоящая зима, и строить что-либо было поздно.

— Мне очень жаль, — сказал Капок. — Но погоде не прикажешь, животные нуждались в новом стойле, а теперь уже слишком холодно, да и сугробы намело — ничего не построишь. Придется подождать до весны.

Тогда Хакс и Линкири страшно рассердились.

— Почему мы с Рьянно должны ждать, когда неподалеку стоит новый дом, куда мы завтра же можем переселиться? — возмутился Хакс.

— Почему я должен оставаться с вами всю зиму, когда дом, который я построил для себя, пустует?! — выкрикнул Линкири. — Я его построил, и мне надоело ждать.

Капок попытался успокоить их и согласился, что дом не должен пустовать:

— Вот только я не знаю, кому из вас следует отдать его. Когда с нами был Язон, люди получали отдельную хижину, только когда женились. Он никогда не допускал, чтобы неженатый человек селился отдельно от всех.

— Но до этого никто в одиночку не строил домов, возразил Линкири.

— Это верно. И вот что я решил. Дом принадлежит Линкири, потому что он построил его своими собственными руками. НО. Но было бы несправедливо, если бы он поселился один в огромном доме, когда Рьянно и Хакс хотят пожениться, но не могут, поскольку жить им негде. Поэтому всю эту зиму, пока весной мы не построим им отдельный дом, Рьянно и Хакс будут жить в доме Линкири, а Линкири останется с нами.

Все сказали, что это честное и справедливое решение — все, кроме Линкири, который не сказал ничего.

Рьянно и Хакс пошли в дом Линкири, распахнули маленькие окошечки под самой крышей и дружно прокричали: «Мы женаты!» Вот только новобрачные были вовсе не так счастливы, как могло показаться, потому что знали: на самом деле дом принадлежит не им.

Той же ночью Линкири поджег деревянные стены, после чего криками разбудил Хакса и Рьянно, чтобы они успели выскочить.

— Никто не будет жить в построенном мной доме! — прокричал Линкири и скрылся в лесу. Хаксу и Рьянно пришлось босиком брести по снегу до Первого Дома, и Батта, которая знала, как лечить людей, отрезала два пальца на ноге у Рьянно и один на руке Хакса, чтобы спасти им жизнь.

А Линкири сбежал, украв топор и немного еды.

Сколько протянет человек в заснеженном лесу без крыши над головой и дружеской поддержки? Все были уверены, что Линкири погиб. Хакс кричал, что так ему и надо, потому что из-за него он и Рьянно лишились пальцев. Но Батта ответила: "Палец на ноге — это не человеческая жизнью. Утром она тоже ушла, прихватив котелок, дюжину картофелин и два одеяла, сотканных из крашенной синькой шерсти.

Теперь Капок действительно испугался. Язон, когда вернется, обязательно спросит: «Ну, как поживают люди, которых я доверил тебе?» А Капоку придется ответить: «Все живы-здоровы, кроме Хакса и Рьянно, которые отморозили пальцы, и Линкири и Батты, которые сбежали и умерли в снегу». Этого он не мог допустить. Пальцы уже не спасти. Но Батте и Линкири еще можно помочь.

Он назначил Сару старшей, хотя она всячески отговаривала его, и, взяв пилу, повесив на плечо моток веревки и забросив за спину котомку с сыром и хлебом, отправился в путь.

— Ты думаешь, что нам будет легче, если ты тоже погибнешь? — спросила его перед уходом Сара, протягивая Циля, чтобы Капок мог с ним попрощаться.

— Лучше уж погибнуть, чем признаться Язону, что я позволил Линкири и Батте умереть.

Три дня скитался Капок по лесу, пока не наткнулся на них. Они поселились в шалашике-мазанке, возведенном на скорую руку у подножия холма.

— Мы поженились, — сказали они, однако по их лицам было видно, как они намерзлись и наголодались. Он поделился с ними сыром и хлебом, вместе они выбрали удобную полянку с подветренной стороны холма, после чего нарубили веток и расчистили снег на одном из участков. Весь день Капок, Линкири и Батта валили деревья и пилили бревна. С пилой дело шло куда быстрее, и через три дня посреди леса вырос дом. Окна отсутствовали, комнатка внутри была совсем крошечной, но ничего лучше в это время года они построить не смогли бы. Зато внутри было достаточно тепло и сухо.

— Этот дом принадлежит не только вам, но и мне тоже, — сказал Капок, когда работа была закончена.

— Верно, — согласилась Батта.

— Я подарю вам свою часть, если ты, Линкири, построишь Хаксу такой же дом, какой сжег. Построить его ты должен сам, в одиночку. Прежде чем начать что-то делать по хозяйству, ты должен обеспечить Хаксу хороший дом.

— Это я смогу сделать только весной, — пожал плечами Линкири. — Работа слишком сложна, чтобы спешить или строить на размокшей от снега земле.

— Хорошо, до весны это подождет.

Затем Капок вернулся домой, и всю ту зиму он, Сара и Циль провели в Первом Доме, с новенькими, а в их доме на другом берегу реки жили Хакс и Рьянно. Каждый день Капоку и Саре приходилось переплывать реку, чтобы позаботиться об овцах, но как бы Хакс и Рьянно ни упрашивали их остаться, Капок неизменно отказывался — раз у Линкири и Батты есть свой дом, значит, и Рьянно с Хаксом должны иметь свою крышу над головой. Сара оценила мудрость поступка Капока и не жаловалась. И снова воцарился мир.

Язон не сказал, когда вернется. Засыпая, Капок каждый раз думал, что завтра Язон обязательно появится. Но наступила весна, поля вспахали и засеяли, затем пришло лето, пора постройки домов… Язон вернулся уже под осень. Было раннее утро, Капок, псы и Дор, один из прошлогодних новичков, гнали овец на пастбища, что раскинулись к юго-востоку от Небесного Града, среди холмов. Дор, знавший дорогу, шел впереди. Капок держался сзади, подгонял посохом отбившихся от стада животных. Овцы как раз пили из ручейка, когда Капок вдруг заслышал позади себя шаги. Он обернулся и увидел Язона.

— Язон… — прошептал Капок.

Язон улыбнулся и положил руку ему на плечо:

— Я уже видел все, что произошло, все достаточно важное, чтобы остаться в человеческой памяти. Ты молодец, Капок. Спор между Линкири и Хаксом мог уничтожить Небесный Град.

— Я страшно боялся, что сделаю что-то не так.

— Ты все делал правильно. Во всяком случае, никто не мог бы поступить лучше.

— Но я не знал… Я не был уверен в себе.

— Нет такого человека, который был бы до конца уверен в себе. Ты делал то, что тебе казалось правильным. Так поступаем мы все. Так поступил я, назначив тебя старшим. Правильное было решение, для обоих из нас, или ты так не считаешь?

Капок не знал, что ответить, и поэтому сказал:

— Вчера заговорил мой Циль. Он назвал меня по имени. Как будто ты меня позвал, Язон, — малыши, которых делаем мы, не так сильны, как твои Ледяные Люди, но они учатся, растут — вроде как молоденькие ягнята становятся баранами и овцами. Он произнес мое имя.

Язон улыбнулся:

— Собери всех людей на западном конце Первого Поля, под крылом Звездной Башни, через четырнадцать дней. Я приду и приведу новеньких.

— Все будут только рады этому. — И затем:

— А сам ты останешься? — «Останься, тогда я снова смогу стать Капоком-пастухом и позабыть о Капоке-старшем».

— Нет, — произнес Язон. — Я не останусь с вами. Разве что на несколько дней, если понадобится — на несколько недель, но не дольше. Однако каждый год я буду приходить в один и тот же день. По крайней мере так будет продолжаться еще несколько лет. И я буду приводить новеньких.

— Я что, вечно буду старшим? — спросил Капок.

— Нет, Капок. Пройдет несколько лет, и наступит время, когда я заберу тебя с собой в Звездную Башню и назначу старшим кого-нибудь другого. Человека, который будет всячески отказываться от этой работы. Я заберу тебя с собой, а затем, в один прекрасный день, приведу обратно. Ты ни капли не постареешь, и тебе будет дана возможность увидеть, как изменился мир за то время, пока ты Спал.

— Я снова стану Льдом?

— Ты снова станешь Льдом, — подтвердил Язон.

— А Сара? А Циль?

— Если они заслужат этого.

— Обязательно. Сара и Циль тоже… Я сделаю все возможное, чтобы Циль…

— Ну, ладно. Овцы ждут. И Дор будет гадать, кто я. Не думаю, чтобы он меня помнил.

— Четырнадцать дней, — повторил Капок. — Они будут там, все соберутся. Теперь у нас девять домов, родились четыре ребенка, и пять женщин ходят с животами. Сара снова носит ребенка, она одна из них…

— Я знаю, — мягко сказал Язон. — Прощай.

Он ушел, оставив Капока с овцами, собаками и До-ром.

Глаза Дора горели.

— Это ведь был Язон, да? — спросил он. — Он говорил с тобой.

Капок кивнул:

— Давай поведем овец на холмы, Дор.

И всю дорогу Капок рассказывал ему о Язоне.

Лэрд писал эту историю, сидя в постели и облокотившись на подушки. Пергамент был расстелен на доске перед ним. Все в доме заметили, как он пишет, а женщины даже попросили прочесть написанное вслух. Язон в этой истории практически не участвовал, поэтому она никак не могла навредить ему, и Лэрд уступил просьбам.

Задолго до конца мнения присутствующих разделились — кто выступал на стороне Хакса, а кто говорил, что прав был Линкири.

Когда Лэрд наконец дочитал, Сала спросила:

— А почему Капок лишился дома? Ведь он и Сара все делали правильно.

— Если любишь людей, — ответила за Лэрда мать, — то идешь на все, чтобы сделать их счастливыми.

«Если это действительно так, — подумал Лэрд, — почему Юстиция и другие дети Язона больше не защищают нас, как это было раньше?»

Вскоре из хлева вернулся отец — он кормил и поил животных. Ему также пересказали историю и задали вопрос Салы.

— Он заплатил цену, — ответил отец. — Кто-то должен платить. — Затем он повернулся к Лэрду:

— Как только погода прояснится, перетащим в деревню деревья, которые ты отметил. Без тебя мы их вряд ли найдем.

— Ни в коем случае, — запротестовала мать. — Он же еще болен.

— Я не подведу, — кивнул Лэрд.