Хронос. Гость из будущего

Подпоручик Голицын

14 (27) июня 1917 года.

Посёлок Хриплино, недалеко от г. Станислав (ныне Ивано-Франковск).

Роман Васильевич открыл глаза и, увидев встревоженное лицо вахмистра, прошептал:

— Что случилось?

— Венгры. Около роты егерей. Только что прибыли, — также шёпотом ответил Агафонов.

Плохо, очень плохо. Это осложняет дело.

— Откуда знаешь, что венгры?

— Отличаю на слух мадьярское наречие от германского.

Стемнело. Слава Богу, новолуние. Ночь звёздная, безоблачная, темень хоть глаз выколи. На площади и главной улице горят газовые фонари. В Прикарпатье электричество не везде. В крупных городах, вроде Станислава или Львова на улицах очень много электрических фонарей. По крайней мере, до войны было. В посёлках вроде этого — только газовые и то не везде.

Подпоручик навёл бинокль на знакомое здание. В освещённом окне тёмный силуэт. Начштаба? Скорее всего.

Окно погасло, и пару минут спустя на улицу вышел майор. Двое часовых вытянулись во фрунт. Подошли трое солдат. Австрияк несколько секунд поглядел на звёзды и направился по уже знакомому разведчикам маршруту. Конвой топает сзади. Группа очень быстро миновала освещённую часть улицы. Всё. В бинокль ничего не видать. В хате на окраине, где ночует майор, в окнах свет. То ли свечи, то ли керосиновая лампа.

Пока Роман Васильевич спал, вахмистр отправил двух пластунов к сараю. Голицын похвалил казака. Станичникам пришлось делать крюк, обходя заболоченные участки. Но вылазка того стоила.

Вскоре вернулись разведчики. Давешних трёх пехотинцев, что охраняли пленника, сменили пятеро венгерских егерей из новых.

Вот чёрт!

— Это не самое поганое, ваше благородие, — доложил кубанец. — Мы с Петром, — кивнул на второго, с кем делал вылазку, — наткнулись на троих австрияков из полевой жандармерии. Они тропку оседлали. Пришлось ликвидировать.

Да, действительно, одно к одному.

— Трупы хоть убрали? — буркнул Голицын.

— Обижаете, ваше благородие. Оттащили в сторонку, веточками прикрыли.

Подпоручик достал брегет. Десять минут двенадцатого. Посмотрел на хату, где ночует австрийский майор. Свет в окне пока горит. Оп! Погас.

С венграми, охраняющими пленного, вахмистр впятером не справится. Тихо не справится.

— Агафонов, возьми ещё двоих.

Бородач на миг задумался.

— Ваше благородие, а может ну его к лешему, скомороха этого? Рискованно, можем не совладать.

— Он — русский офицер, — спокойно парировал Роман Васильевич — Голицыны своих в беде не бросают. Давай, Агафонов! С Богом!

Подпоручик уверен, пленный молодой человек — офицер и дворянин. Почему? Откуда такая уверенность? Трудно сказать.

Вахмистр пригладил бороду.

— Назарчук, Мелихов, Перегода, с их благородием. Остальные — со мной.

Теперь с Агафоновым семеро, включая самого вахмистра. С Романом Васильевичем — трое. Смена часовых через три часа. В четыре с небольшим начнёт светать. Мало, крайне мало времени.

— Вперёд, братцы, — тихо скомандовал подпоручик.

Пластуны растворились в темноте…

К выбеленной хате подкрались с огорода. Роман Васильевич, присев на корточки, осторожно выглянул из-за угла. Часовые, судя по говору — австрияки, уселись на колоды и тихо обсуждают начальство. Майор с бабёнкой забавляется, а им, бедолагам, приходится охранять их высокоблагородие. Карабины держат небрежно. Один разгильдяй, самый высокий, вообще прислонил свой к тыну. Нападения не ждут. И слава Богу! От угла до солдат двенадцать шагов. Если атаковать сейчас, оружием воспользоваться не успеют, а вот заорать — могут.

Хорошо у панночки собаки нет, хлопот было бы не в пример больше.

Роман Васильевич поднялся и глянул на казаков. Правая ладонь Назарчука скользнула к сапогу. В руке появился нож. Пластуны последовали примеру товарища. Кубанец скользящим движением перетёк за куст. Подпоручик аккуратно выглянул. Часовые даже ухом не повели. Высокий австриец, похлопав по карманам мундира, вытащил сигареты и угостил остальных. Второй достал спички. Назарчук медленно поднял руку. Голицын мысленно похвалил станичника. Свет, даже не яркий, на время ослепит часовых. Огонёк выхватил из темноты лица склонившихся солдат.

Рука казака опустилась, и три тени бесшумно рванулись к врагам. Действовали слажено, любо-дорого посмотреть. В несколько секунд с охраной покончено. Те даже не пискнули. Трупы быстро убрали подальше от тына.

Роман Васильевич знаком приказал двоим занять места у окон, и осторожно надавил на крепкую с виду дверь. Та подалась без скрипа. Ого! Панночка даже не запирается! Либо у местных это в порядке вещей принято, либо уверена — с таким покровителем бояться нечего.

Тихо вошли. Зрение быстро привыкло — с тёмной улицы в тёмные сени. Правда, в глазах ещё догорают пятна от огонька спички. Засмотрелся на огонь. Ничего, сейчас пройдёт. Справа на вешалке прикрытая занавеской одежда. Дверь в горницу закрыта. Едва слышны приглушённые всхлипывания и учащённое дыхание. Голицын покосился на казака, как его? Перегода, кажется. Тот понимающе ухмыльнулся.

Подпоручик медленно потянул за ручку. Дверь тихо открылась. Звуки стали громче. В образовавшуюся щель окинул взглядом горницу. В просторной комнате никого. Наверно в спальне. Бесшумно прошли в комнату.

На столе посуда с остатками нехитрой снеди, на стул небрежно брошен мундир с майорскими клапанами. Тут же амуниция с пистолетом в кобуре. Справа, откуда отчётливо слышны звуки нарастающей страсти и ритмичный стук, должно быть, спальня. Роман Васильевич оглянулся на печь. С первого взгляда пустая. Кивнул Перегоде, мол, проверь. Казак молниеносно перехватил нож обратным хватом и, придерживая кулак с оружием у лица, бесшумно двинулся к печи. Клинок почти на замахе. Аккуратно осмотрел и покачал головой. Отлично, никого.

Стук участился. Подпоручик вытащил из кобуры на стуле пистолет майора. Восьмизарядный «Штейр» М1912. Входить в спальню как-то совестно. Снова всхлип, утробный рык, облегчённый вздох. Голицын тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли и стыдливость, и знаком показал: пошли.

Заметив в проёме двери чёрные силуэты, панночка негромко вскрикнула и натянула до подбородка одеяло. Князь направил пистолет на мужчину. Тот застыл.

— Одевайтесь, господин майор, — по-немецки приказал Роман Васильевич, — и без глупостей.

И уже по-русски добавил:

— А вы, сударыня, молчите, и останетесь живы.

Неизвестно, понимает ли та язык, но молодая женщина закивала. Австрияк медленно перевёл взгляд с оружия на Голицына и сел на кровати. Чуть дрожащая рука потянулась к стулу с наброшенным на спинку исподнем и форменными шароварами.

Перегода встал рядом с одевающимся майором. Панночка зыркает из-под одеяла. Начштаба обмотал ноги портянками и стал обуваться. Подпоручик подошёл к кровати. Оставлять за спиной свидетеля нельзя, но и убивать женщину, чья вина лишь в том, что, как умеет, ублажает оккупанта, не хочется. Роман Васильевич поднёс ладонь к её шее. Барышня дёрнулась.

— Вы не смеете… — проговорил австрияк, поднимаясь.

Голицын ткнул пальцами в красивую шею. Панночка отключилась. Около часа проваляется.

— А ведь вы не будете стрелять, господин под…, — глухой удар оборвал запоздалую мысль майора.

Роман Васильевич обернулся. Австрияк тихо свалился на услужливо подставленное плечо Перегоды. Чем это он его? Казак взвалил тело на плечи и двинулся к выходу. Всё. Пора уходить.

На подходе к точке сбора увидел вторую группу. Насчитал семерых. Все живы, слава Богу. Один из пластунов несёт на себе чьё-то тело.

— Что с ним? — в ужасе прошептал подпоручик, когда группа Агафонова приблизилась.

— Их высокородие слишком долго рассуждали, — виновато пожал плечами вахмистр, — Да не пужайтесь, Роман Василич! Живой. Я аккуратненько.

Голицын лишь махнул рукой.

Через полтора часа по дну лощины пересекли австрийские позиции. В нос вновь полез уже привычный запах разлагающейся плоти. Ползти пришлось медленно, часто замирая. Но австрияки, разбалованные бардаком в русской армии, не очень рьяно несут службу. В австро-венгерской тоже бардак. Конечно не как в русской. Хоть морально-боевой дух, в отличие от кайзеровских войск, низкий, но приказы пока выполняют…

Выбрались на нейтральную полосу. Небо на востоке светлеет, снова приходится ползти. Пленного тащат волоком. Соотечественник давно пришёл в себя и после короткого разговора ползёт сам. Иногда доносится раздражённое шикание пластунов.

Ещё через полчаса группа свалилась в овраг в сотне саженей от первой линии вражеских траншей. Со стороны австрияков протяжно затрещало. В небо взметнулись с десяток осветительных ракет.

— По нашу душу, — пробормотал Мелихов.

— Ничего, — успокоил Голицын. — Полчаса привал и вперёд.

Другого выбора нет. До своих позиций ещё саженей двести. Снова придётся ползком. Белая исподняя рубашка майора, хоть и грязная, прекрасно выделяется на нейтральной полосе. Да и они все — отличные мишени на фоне светлеющего неба.

Австрияк давно очнулся. Его предусмотрительно связали и заткнули рот кляпом, и теперь тот зло и ненавидяще зыркает на Голицына.

Нужно поговорить с освобождённым молодым человеком. Роман Васильевич подсел к соотечественнику.