Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953-1964 гг.

4.1.1. Антихрущевский манифест в 360 письмах к партийно-государственной элите

4 мая 1962 г. историк-эмигрант Б.И. Николаевский, получив от Б.К. Суварина сообщение о рассказах советолога Р. Пайпса об СССР, писал ему: «Там происходят огромные сдвиги, разобраться в которых трудно. А нужно: от этого зависят судьбы не только российские, но и мировые. По-моему, самым важным для новейшего этапа кризиса стал факт превращения этого кризиса из кризиса “элиты” в кризис всего советского общества. Раньше спор шел лишь на верхах, теперь на сцену выходят и низы, массы…»^{1857}.

Подобные соображения приходили в голову и кое-кому из числа высокопоставленных советских деятелей. И, опасаясь перспективы выхода на сцену масс, они искали свои пути выхода из кризиса.

Еще 19-20 февраля 1962 г. из разных районов Москвы неизвестными лицами по почте была отправлена масса писем в адрес членов Президиума ЦК, секретарей ЦК КПСС и секретарей обкомов, а также министра обороны^{1858}. По форме они представляли собой обращение к Хрущеву — «первому секретарю ЦК КПСС, председателю Совета министров СССР, председателю Бюро ЦК КПСС по РСФСР, члену Президиума Верховного Совета СССР, трижды Герою социалистического труда, “нашему дорогому Никите Сергеевичу” и прочая, и прочая». Сами авторы представлялись следующим образом: «Остаемся вашими старыми знакомыми, которые сидят рядом с вами, — теми, которые вам уже писали в начале вашей карьеры “вождя”: помните, там мы предсказывали, каким образом вы будете расправляться с Молотовым, Маленковым и другими?

Наши прогнозы полностью подтвердились. Сообщаем вам, что нас теперь стало больше, ибо, пытаясь изгнать нас из аппарата ЦК и СМ, вы только расширили наш круг. До скорой встречи лицом к лицу, в открытую!»^{1859}.

Письма эти, каждое объемом в несколько десятков страниц, приурочивались к созываемому на 5 марта пленуму ЦК КПСС и содержали довольно тщательный анализ состояния сельского хозяйства СССР. «Сколько возни вокруг сельского хозяйства: съездов, пленумов, совещаний, статей, речей, — а воз и ныне там!» — негодовали авторы. Положение с продовольствием в стране, по их мнению, в итоге всех «деяний» Хрущева с момента захвата им высшей власти ухудшилось. «Даже в Москве мясо в магазинах появляется с перебоями и очень низкого качества, нет колбас. В других же городах не только полностью прекращена государственная торговля мясом, маслом, колбасой, но и запах этих продуктов давно испарился из магазинов. А ведь о молоке и мясе Хрущев еще в 1958-1959 годах по-хлестаковски хвастался и в отечестве и в США, будто у нас этих продуктов уже вырабатывается на душу населения больше, чем в США. Другой человек за такое очковтирательство давно бы погиб, но ему ничего, с него как с гуся вода! От него только и слышишь, что «уже в этом году будет значительно увеличено производство продуктов для населения». Вот и теперь в своем обращении к избирателям повторил эту излюбленную им фразу»^{1860}.

На XX съезде КПСС Хрущев обещал довести к началу 60-х годов ежегодный валовой сбор зерна до 11 млрд. пудов. О чем же говорят опубликованные в «Правде» 13.10.57 и 23.01.62 статистические данные? Хотя «вся официальная статистика Хрущева не заслуживает никакого доверия», утверждалось в письме, ибо тенденциозно занижает одни сведения и завышает другие, тем не менее и она позволяет сделать следующий вывод — «сельское хозяйство СССР за период правления Хрущева, несмотря на колоссальные затраты усилий и средств, непрерывное мордование секретарей партии разных рангов, не приведено даже к дореволюционному уровню и тем более к уровню НЭПа»^{1861}.

В качестве доказательства этого вывода приводились такие цифры. В 1913 г. валовой сбор зерна составил 6200 млн. пудов, в 1960 г. — 7060 млн. пудов («без незрелой кукурузы, которую Хрущев пытается выдать за полноценное зерно»), а в 1961 г. — 6930 млн. пудов. «И то сомнительно, так как пытается же он прибавить сюда еще 1,47 млрд. пудов зеленой кукурузы». По-прежнему недостижимыми остаются как дореволюционный, так и нэповский уровень урожайности: 59 с лишним, 58 и 54 пуда с гектара соответственно. Учитывая же, что население страны за это время увеличилось со 135 до 220 млн. человек, подушевое производство зерна сократилось с 46 до 32 пудов.

Правда, увеличилось поголовье крупного рогатого скота: с 58,4 млн. голов до 81,9 млн. Но в это число входит 23,7 млн. голов, находящихся в индивидуальном владении, в чем никакой заслуги Хрущева нет. «Наоборот, он неоднократно пытался его ликвидировать и не перестает всячески мешать его существованию и теперь». Зато количество коров на 100 душ населения уменьшилось с 21,5 головы в 1916 г. и 22,5 голов в 1928 г. до 16,5 голов ныне.

«Вот и выходит, что даже подтасованные цифры свидетельствуют о том, что “социалистическое” сельское хозяйство Хрущева после всех невероятных усилий находится на сегодня в гораздо худшем состоянии, чем сельское хозяйство царской России… Вот почему наш народ и голодает уже 33 года после НЭПа. Спрашивается, стоило ли ради этого совершать революцию, приносить в жертву столько человеческих жизней, сотворить столько “теорий”, устраивать варфоломеевские ночи 1937-1938 гг.? Стоило ли так бессовестно и безжалостно ограблять народ и превращать его в рабов государственного капитализма как в городе, так и в деревне?»^{1862}.

Затрагивая чувствительные струны аппарата, авторы били тревогу:

«В сложившейся обстановке легко понять, что предстоящий… пленум будет пленумом “вскрытия виновников” глубочайшего развала политики Хрущева в области сельского хозяйства. Предстоит невиданная до сих пор расправа с кадрами… Авантюризму Хрущева нет предела, а из-за неизбежности провала этих авантюр ему всегда будут нужны козлы отпущения. И это будет продолжаться до тех пор, пока какое-нибудь поколение секретарей национальных, краевых, областных комитетов не сговорятся и не вышвырнут Хрущева за борт с помощью того же метода, каким они посадили его себе на шею. Может случиться и такое: доведенный до отчаяния народ, который пока только саботирует, итальянит против всех мероприятий Хрущева, вдруг поднимется и устроит такое, что затмятся все Будапешты»^{1863}.

Направляя этот текст в ЦК КПСС, заместитель председателя КГБ СССР П.И. Ивашутин сообщал 22 февраля, что «приняты активные меры к розыску автора»^{1864}. Правда, никаких следов этого розыска в архиве ЦК партии нам обнаружить не удалось.

В тот же день, вечером, в центральном лектории Общества по распространению политических и научных знаний во время заседания молодежного дискуссионного клуба по теме «Пусть будет больше одержимых!» в президиум поступили две отпечатанных с помощью множительного аппарата листовки, подписанные Союзом свободы разума. Они содержали «клеветнические измышления о положении в стране, злобные выпады в отношении КПСС и советского правительства, а также призывы к активной борьбе за изменение общественного и государственного строя». Аналогичный документ был обнаружен тогда же в Институте иностранных языков. А затем к чекистам поступило свыше 120 экземпляров этой листовки, полученной комитетами комсомола различных вузов и промышленных предприятий, а также редакциями газет и журналов и отправленной в их адрес по почте из Москвы вечером 22 и утром 23 февраля^{1865}. На сей раз «активные меры к розыску распространителей антисоветских документов» оказались более действенными. Уже 3 марта органы КГБ задержали 20-летних комсомольцев А.Г. Мурженко (студента Московского финансового института) и В.А. Балашова (фотографа 5-й типографии Воениздата). При обыске у них было обнаружено более 20 конвертов с текстом листовки Союза свободы разума, приготовленных для рассылки. На допросах они признали, что сочинили эту листовку, отпечатали ее текст в типографии и разослали по почте в количестве более 300 экземпляров, а еще 50 разбросали по студенческим аудиториям, в чем им помогали другие студенты^{1866}.

Нет ничего странного в таком рвении чекистов, в их стремлении как можно быстрее найти и обезвредить антисоветчиков. Странно, однако, отсутствие результативности в расследовании более щекотливого дела, связанного с призывом сменить не строй, а первое лицо в партии и правительстве. Попытки выяснить обстоятельства этого дела у тогдашнего главы госбезопасности П.Е. Семичастного и его заместителя П.И. Ивашутина ни к чему не привели. Ничего не мог вспомнить об этом «подметном письме» и первый секретарь МГК КПСС Н.Г. Егорычев.

Нет никакого упоминания об этом эпизоде и в воспоминаниях Н.С. Хрущева. Может быть, потому, что он отдыхал тогда в Сочи, а его коллеги дали знать ему о «подметном письме» таким образом, что он не придал ему сколько-нибудь серьезного значение? Но ведь в его воспоминаниях ничего не говорится и о том, что он действительно собирался на мартовском (1962 г.) пленуме ЦК сделать оргвыводы в отношении некоторых из своих недавних фаворитов. Однако, открывая 5 марта пленум, он ограничился только упоминанием об «антипартийном поведении» Е.А. Фурцевой и Н.А. Мухитдинова, выразившемся в отсутствии на последнем заседании XXII съезда КПСС 31 октября 1961 г., когда голосовалось предложение о перезахоронении Сталина. А уже заготовленное предложение об их исключении из состава ЦК так и не озвучил. И не предупреждение ли анонимщиков о поиске им новых «козлов отпущения» подвигло его на то, чтобы отказаться от первоначального намерения?

4.1.2. Низы не хотят жить так дальше. Бунт в Новочеркасске

18 марта 1962 г. состоялись очередные выборы в Верховный Совет СССР. В Москве, в Калининском избирательном округе, где баллотировался Н.С. Хрущев, 99% избирателей проголосовало до 4 часов дня. На многих бюллетенях были оставлены хвалебные надписи. Например, такие: «Слава тебе, дорогой, большой русский человек!». Или: «Голосуя за вас, мы уверены, что вы вместе с нашей партией добьетесь подъема сельского хозяйства»^{1867}. А.В. Ланцова на избирательном участке № 6 благодарила за пенсию и благоустроенную комнату^{1868}. «Как рабфаковец за рабфаковца» проголосовал на избирательном участке № 2 А.И. Волков. За то, что Хрущев «только один и может пробивать каменные стены бюрократизма», благодарил его на избирательном участке № 13 А. Новиков^{1869}. Гордость за то, что ему «пришло счастье голосовать за великого борца за мир», выразил на избирательном участке № 49 пенсионер Артюхов^{1870}. Свою во многом типичную биографию советской выдвиженки подробно изложила на избирательном участке № 65 пенсионерка Савина, закончив ее следующим пассажем: «И сейчас перед урной целую ваши инициалы и шлю большое спасибо за обеспеченную старость»^{1871}.

В ряде надписей и в отдельно опущенных записках излагались просьбы, пожелания и предложения снизить цены на обувь, детскую одежду и продукты питания (особенно на хлеб), изыскать возможности для повышения зарплаты учителям и врачам, уделить больше внимания строительству детских садов и яслей, отменить ночные смены на производстве, наладить добрососедские отношения с Китаем и т. п. Вместе с тем (впрочем, как и на всех предыдущих выборах), не обошлось и без надписей, которые, по мнению столичного горкома партии, выражали «нездоровые, отсталые настроения»^{1872}.

Сколько таковых было вообще по округу, не сообщалось. Но приводились сведения по отдельным избирательным участкам. В 42-м, например, на 8 панегириков («К тебе сердца и взоры мира с любовью все обращены» и т. п.) приходился 1 вопрос («Когда же народ-победитель, народ-созидатель, великий труженик русский народ будет хорошо жить?») и 1 протест. В соседнем 43-м участке — на 9 восхвалений — 1 просьба и 1 осуждение («Первый раз в жизни голосую против советской власти — очень трудно жить»)^{1873}.

«Молодец, Никита Сергеевич!» — хвалил один избиратель на участке № 20, излагая просьбу к главе правительства беречь себя во время поездок в чужие страны. «И еще есть мысль, идет ли подготовка по достойной вашей замене?»^{1874}. О необходимости «большей демократизации выборов, особенно в местные советы, чтобы было по два кандидата», рассуждал другой поклонник кандидата в депутаты на избирательном участке № 24. С ним заочно полемизировал автор записки, обнаруженной на участке № 41: «Лучше голосовать за одного хорошего, чем выбирать из двух плохих, как это делается у наших бывших “друзей” — американцев»^{1875}. Еще один благодарил «за все», но полагал необходимым рекомендовать более гибкую политику по отношению к Америке^{1876}.

Судя по запискам, оценки кандидата в немалой степени определялись отношением того или иного человека к покойному вождю и учителю. «Молодец Никита Сергеевич! Уже одно то, что ты развенчал дутое величие Сталина, достойно доверия народа», делился своим мнением один избиратель^{1877}. «Преклоняюсь, но не идолопоклонствую», сообщал другой. Третий умолял: «Не повторите путь Сталина!»^{1878}. Четвертый выражал пожелание «поменьше говорить о культе личности и о себе тоже»^{1879}. Пятый, соглашаясь, что Хрущев — достойный кандидат, и сообщая, что голосует «за», предлагал тем не менее «возвратить старых работников партии — Маленкова, Кагановича и т. д.»^{1880}. Выражая пожелание «здоровья и успехов в труде» Хрущеву, один из его избирателей делился с ним своей надеждой на счастливое будущее: «Ведь мой внук Андрюшка — ему 4 месяца — будет жить при коммунизме!»^{1881}.

Далеко не все, однако, были такими розовыми оптимистами. Ждать от «Никиты манной каши», — полагал некто с избирательного участка № 40, — это все равно, что ждать «от козла молока»^{1882}. Свое неверие в строительство коммунизма еще один пессимист обосновывал следующим, далеко не оригинальным способом: «Слишком много доверили жидам. А жид, что жулик, прохвост и профинтей»^{1883}.

Гораздо большее количество избирателей волновали не наличие или отсутствие внешних и внутренних врагов, а вопросы насущного бытия. Те, кто уже улучшил свое жилищное положение, воздавали кандидату хвалу. Но еще много было тех, кто продолжал прозябать в тесноте и мало приспособленных помещениях. «Просим помочь в жилплощади!» — умолял один^{1884}. «Думайте о своих избирателях, чтобы они не жили в бывших конюшнях, в аварийных бараках», — взывал другой. «Больше стройте отдельных квартир, с соседями жить очень плохо», — призывал третий^{1885}. «Когда же будет решена жилищная проблема?» — проявлял нетерпение четвертый^{1886}. «Вы еще не сделали ни одного снижения цен, время… улучшать материальное положение трудящихся», — упрекал пятый. «Почему нет снижения цен на промышленные товары и продовольствие?.. Нельзя же все внимание уделять только спутникам и ракетам», — вторил ему шестой. «Хороший ты мужик, да хорошо бы денежек нам прибавил», — бесхитростно рассуждал седьмой^{1887}. «Хватит существовать! Дай жизнь русскому народу!» — требовал восьмой^{1888}.

Негодование анонимного избирателя на участке № 58 вызывало отсутствие религиозной литературы и то, что во многих отреставрированных церквях не разрешается служба. «Ведь свобода…» — недоумевал он. И вопрошал: «Почему многие продукты, а главное — сахар, конфеты и ширпотреб — не довоенные на них цены?.. Почему нет полной свободы колхозникам разводить всякую скотину!!!»^{1889}.

Недовольство определенного числа граждан проявлялось не только в надписях на бюллетенях и в опущенных вместе с ними в урны записках. По сведениям КГБ в Москве, Ленинграде, Ростове, Таллине, Серпухове, Пскове, Вологде, Иванове и Калининграде были обнаружены листовки с призывами не отдавать свои голоса за кандидатов в депутаты. В Таллине и Кингисеппе было сорвано 6 государственных флагов^{1890}. В Томской области имелись случаи отказа от голосования иеговистов, а два избирателя, получив бюллетени, тут же демонстративно сожгли их^{1891}. Нежелание голосовать объяснялось не одними религиозными мотивами. Кто-то опасался, что бюллетени с вычеркнутыми кандидатами не только не будут учтены при подсчете, но и поступят в распоряжение «органов» для установления личности осмелившихся голосовать против. А такие опасения отнюдь не были безосновательными. Например, в одном избирательном участке Златоуста председатель избирательной комиссии пронумеровал все бюллетени в том же порядке, в котором избиратели были внесены в списки. И большинство избирателей голосовали пронумерованными бюллетенями^{1892}.

Подобные порядки организации и проведения выборов, а также частичной фальсификации их результатов имели место и в других местах. Но это была своего рода подстраховка. Более действенным методом привлечения граждан к избирательным урнам и к позитивному голосованию было создание для них атмосферы настоящего праздника, на котором можно было отведать и хлеба, и зрелищ. На улицах и площадях гремела музыка. В зданиях, где размещались избирательные участки, устраивались буфеты с дефицитной снедью. А так как ее хватало только до полудня, то основная часть избирателей предпочитала побывать там пораньше, чтобы успеть отовариться. Само же поведение их в кабинках для тайного голосования определялось и этим праздничным настроением, и не всегда сознаваемым, но тем не менее неизбывным страхом перед всевидящим оком системы. Поэтому массовым явлением еще с 1937 г. было то, что избиратель предпочитал не терять время на заход в кабинку, а, получив на руки бюллетень, тут же направиться с ним к урне и опустить его туда, часто даже не читая.

Но устраивать ежедневные празднества с хлебом и зрелищами власть не могла. Поддержание статуса сверхдержавы и лидера социалистического лагеря требовало немалых усилий и огромных расходов. 1 июня 1962 г. были значительно повышены розничные цены на мясо и масло. Слухи об этом еще накануне стали распространяться по стране и вызвали сильное волнение. На предприятии п/я № 69 в Горьком шлифовщик Чуркин говорил своим товарищам:

— Если так будет, то надо всем написать плакаты и пойти к обкому партии.

Его поддержал другой рабочий, Петров:

— Хочешь, не хочешь — пойдешь, ведь заработки снижают, а жить надо^{1893}.

В субботу 1 июня 1962 г, о повышении розничных цен на мясо (на 30%) и молоко (на 25%) было объявлено официально. Одновременно газеты опубликовали обращение ЦК КПСС и Совета министров СССР «Ко всему советскому народу», в котором разъяснялась необходимость этой меры: себестоимость мясо-молочной продукции в колхозах составляет 88 рублей за тонну, тогда как государственные закупочные цены на нее — только 59 рублей, они отныне повышаются до 90 рублей, то есть на 35%, а нужные для этого огромные средства нельзя взять ни за счет сокращения расходов на оборону, ни за счет уменьшения капиталовложений в тяжелую промышленность^{1894}.

Как встретила страна это известие? Если верить газетным отчетам, то с пониманием и одобрением, причем поголовным. Более осторожным были в своей информации чекисты. Заверяя высшее партийное руководство в том, что «многие советские люди одобрительно отзываются о решении партии и правительства, говорят, что это нужное и хорошее мероприятие», председатель КГБ СССР В.Е. Семичастный в то же время вынужден был признать, что наряду с этим имели место «политически неправильные, обывательского и враждебного характера высказывания». Так, дежурная по перрону Павелецкого вокзала Михайлова говорила:

— Если бы разрешили рабочим и крестьянам иметь скот и разводить его, то этого бы не случилось, мясных продуктов было бы сейчас достаточно.

Такое же мнение высказывал в механических мастерских Всесоюзного электротехнического института им. Ленина бригадир Зопов:

— Индивидуальных коров порезали, телят не растят. Откуда же будет мясо?

Старший инженер главка «Моспромстойматериалы» Местечкин недоумевал:

— Все плохое валят на Сталина, говорят, что его политика развалила сельское хозяйство. Но неужели за то время, которое прошло после его смерти, нельзя было восстановить сельское хозяйство? Нет, в развале лежат более глубокие корни, о которых, очевидно, говорить нельзя.

По-иному объяснял сложившуюся ситуацию аппаратчик Московского завода углекислоты Азовский:

— Наше правительство раздает подарки, кормит других, а сейчас самим нечего есть. Вот теперь за счет рабочих хотят выйти из создавшегося положения.

Заслуженный артист РСФСР Заславский говорил:

— Мы от этого мероприятия не умрем, но стыдно перед заграницей. Хотя бы молчали, что мы уже обгоняем Америку. Противно слушать наш громкоговоритель целый день о том, что мы, мы, мы, — все это беспредельное хвастовство^{1895}.

Уже 1 июня, сразу же после опубликования постановления о повышении цен, в ряде городов появились листовки и надписи, которые чекисты отнесли к числу антисоветских. «Сегодня повышение цен, а что нас ждет завтра?» — читали москвичи, проходя мимо одного из домов на улице Горького. «Бороться за свои права и снижение цен» призывала листовка, наклеенная на Сиреневом бульваре. Появление подобных листовок было зафиксировано в Павловом Посаде и Загорске, а также в одном из районов Ленинграда. В Донецке на телеграфный столб прикрепили листовку с надписью: «Нас обманывали и обманывают. Будем бороться за справедливость!». Аналогичную надпись нашли на заводе шахтного оборудования в Днепропетровске. На заводе «Сиблитмаш» в Новосибирске раздавались призывы подняться «на протест против новых цен». А рабочий предприятия почтовый ящик № 20 в Выборге Карпов прикрепил к себе на грудь надпись «Долой новые цены!» и пытался пройтись с нею по городу^{1896}. На Магнитогорском металлургическом комбинате конструкторы Симонова и Андреева «высказывались в том смысле, что, если бы рабочие по примеру Запада забастовали, то сразу бы отменили повышение цен». На Ивановском хлопчатобумажном комбинате ткачиха Жаворонкова призывала своих товарок:

— Хватит заниматься разговорами! Надо остановить станки^{1897}.

В паровозном депо станции Тамбов рабочий Плотников написал мелом: «Требуем повышения зарплаты!». На заводе им. Октябрьской революции в Минске слесарь Комоцкий склонял рабочих своей смены прекратить работу, заявляя:

— Надо бить коммунистов! Они довели до такого состояния, что начали повышать цены на продовольствие^{1898}.

Но то были единичные выступления. В Риге некоему Мизитису удалось собрать у памятника Ленину толпу в несколько десятков человек, выкрикивая «антисоветские измышления»^{1899}. В Новочеркасске же властям пришлось иметь дело с гораздо большим числом недовольных. Там уже с утра в цехах Электровозостроительного завода началось бурное обсуждение. К обеденному перерыву перед зданием администрации митинговало до тысячи рабочих. Спустя некоторое время они разобрали забор, отделяющий завод от железнодорожного полотна, остановили пассажирский поезд, следовавший из Саратова, высадили машиниста, отказавшегося дать сигнал тревоги, и стали делать это сами. Вскоре здесь собралось еще две тысячи человек, бросивших работу. На вагонах появились надписи: «Мяса, масла, повышения зарплаты». Не приступила к работе и вторая, вечерняя смена^{1900}.

Ничего хорошего не сулило властям и утро следующего, воскресного дня 2 июня. Между тем, газета «Правда» за этот день открывалась передовицей, озаглавленной «Советские люди заявляют: Это необходимая мера». А на второй странице публиковала два отклика: письмо 4 рабочих завода «Уралмаш» и письмо московской домохозяйки. Однако все было не так однозначно. Листовки с призывом к забастовке появились в Измаиле, надписи «клеветнического содержания» — в Минске. В рабочем поселке Херсонского судостроительного завода обнаружен металлический лист, на котором большими буквами электросваркой выведены, с одной стороны, — призыв не покупать мясные изделия до снижения цен на них, а с другой, — «злобная надпись в адрес одного из руководителей партии и советского правительства»^{1901}. На железнодорожных путях станции Челябинск ночью было разбросано 9 листовок с текстом: «Долой позорное решение правительства! С 4-го забастовка!». 5 листовок, «содержащих выпад против одного из руководителей партии и правительства» обнаружили в Могоче (Читинская область). Надпись «аналогичного содержания» была учинена на стене в помещении КБ-1 в Москве^{1902}. Антисоветские надписи появлялись в Челябинске, Донецке, Тамбове^{1903}.

С началом утренней смены в тех предприятиях, учреждениях и организациях, что работали по беспрерывному графику, то есть без выходных, партийцы были кинуты на разъяснение принятых решений. Но то тут, то там происходили сбои. В аэропорту Внуково один его сотрудник, Лапин, заявил:

— Нужно собраться на Красной площади и потребовать отмены постановления.

На железнодорожной станции Нижний Тагил помощник машиниста Мазур говорил:

— При нынешнем правительстве хорошего ждать нечего. Необходимо сделать забастовку и потребовать улучшения жизненных условий.

На Петровско-Забайкальском металлургическом заводе рабочий Тимофеев при обсуждении обращения ЦК и Совмина выкрикнул в присутствии 100 человек:

— Нужно иметь автомат и перестрелять всех!^{1904}. Продавщица Сазонова в торговом киоске на станции Хабаровск кричала своим покупателям:

— Вы, коммунисты, чего же молчите? «Власть народная!» Давайте делайте переворот!^{1905}

А в Новочеркасске 5000 рабочих Электровозостроительного и других заводов направились в центр города, неся впереди колонны портрет Ленина и цветы. Преодолев на своем 6-километровом пути три барьера из танков, автомашин и солдат, они устроили митинг перед бывшим атаманским дворцом, в котором теперь размещались горком партии и горисполком. К ним присоединились тысячи горожан. Два десятка их представителей проникли во дворец, но никого там не обнаружив, вышли на балкон и стали произносить речи. И тут раздались выстрелы… При подавлении беспорядков было убито не менее 20 человек. Еще 116 были осуждены потом по уголовным делам^{1906}.

Рабочий класс, который КПСС официально считала своей основной социальной базой, все более и более дистанцировался от нее.

Характерно, что Хрущев — большой любитель разъезжать по стране, проводить различного рода совещания, давать советы и рекомендации, постоянно находиться «в гуще народа» — в Новочеркасск не поехал, отправив туда Ф.Р. Козлова и А.И. Микояна. Это не значит, однако, что он полностью проигнорировал этот тревожный сигнал. По его указанию было проведено специальное обследование бюджетов семей рабочих и колхозников для выяснения того, как повышение цен сказалось на уровне потребления продуктов питания, на доходах и расходах населения. ЦСУ СССР выяснило, что в июле — сентябре 1962 г. потребление мясопродуктов в семьях промышленных рабочих уменьшилось на 3%, молока и молочных продуктов — на 10%, что компенсировалось ростом потребления рыбы, растительного масла и яиц на 2-12%. Эти изменения в структуре потребления продуктов питания в большей степени были характерны для семей со сравнительно низкими доходами на члена семьи. Расходы на покупку непродовольственных товаров у промышленных рабочих остались почти на прежнем уровне. Зато они возросли у колхозников. Это и не удивительно. Ведь их доходы от продажи мясо-молочной продукции на рынках увеличились на 17%. Их семьи стали больше потреблять мяса (на 7%) и сахара (на 19%). Историк аграрной политики того времени И.Е. Зеленин отмечает в связи с этим, что, «пожалуй, это единственная в советской истории правительственная акция, которая проводилась прежде всего в интересах крестьянства, деревни и с совершенно очевидными потерями для рабочего класса, горожан»^{1907}.

Но с пониманием к официальным заявлениям о необходимости и временности повышения цен на мясо-молочные изделия отнеслись только 24% опрошенных в 1998 г. и 26% опрошенных в 1999 г.

Считала этот шаг необходимым научная сотрудница ВНИИ экономики сельского хозяйства В.Ф. Полянская, сама участвовавшая в работе по определению себестоимости и уровня цен на сельскохозяйственную продукцию. «Цены были просто смешными», — говорила она^{1908}. Ценовая политика до этого была «необъективной», соглашался М.М. Панкратов, учитель из Реутово, а сельское хозяйство требовало заботы о себе^{1909}. Необходимым и не таким уж значительным назвала повышение цен продавщица из Подлипок О.Г. Михайлова^{1910}. «А как не поверить? — говорила Г.Н. Стецюра из поселка Удыч в Тепликском районе Винницкой области. — Ведь масла-то не было, из Киева везли»^{1911}. «Цены не могут быть заморожены», — согласен был А.М. Семенов, секретарь Коробовского райкома партии (в Белоруссии) по сельскому хозяйству^{1912}. «Порассуждав и разложив все по полочкам, решили, что есть необходимость в повышении цен», — говорила М.Я. Шепелева, снабженец с завода «Красный пролетарий» в Москве^{1913}. «Это экономически необходимо», — согласны были А.И. Митяев, инженер ОРГ «Алмаз» в Москве^{1914}, и М.М. Гурен, инженер комбината «Тулауголь» в Новомосковске^{1915}. «Надо было так сделать», — соглашалась и студентка МАДИ Т.Ф. Тараканова^{1916}. «Это вызвано необходимостью, так как крестьяне стали беднее», — думал А А. Налимов из подмосковной Ивантеевки^{1917}. «Считали, что если продукты подорожают, то их больше будут производить», — вспоминает П.И. Кондратьева, работавшая тогда учительницей в Новгородской области^{1918}.

Работница Дрезненской фаянсовой фабрики О.В. Фоменкова рассуждала так: «Коль обещали построить коммунизм, то это, видимо, является временной мерой. Если нужно, значит нужно»^{1919}. Молодой была (25 лет) Н.И. Завереева, шлифовальщица Красногорского оптико-механического завода, и не так остро восприняла повышение цен: «Уверены были, что это не надолго»^{1920}. Поверили, что это временная мера, московские домохозяйки М.Д. Гребенникова^{1921} и А.А. Гумилевская^{1922}. «Обещали на 3 года», — помнят водитель автоколонны 1783 в Ногинске В.А. Кусайко и рабочая Ногинского завода топливной аппаратуры М.В. Есина^{1923}. «Верили, что все наладится», по словам заведующей отделом кадров Ефремовского строительного треста Р.П. Пономаревой^{1924}.

«Надо, так надо», — соглашалась рабочая Клинского комбината «Химволокно» партийная активистка В.Г. Трофимова^{1925}. «Видно, нет другого выхода», — соглашался инженер Ромненского машиностроительного завода Л.Ю. Бронштейн^{1926}. «А что, иначе могло быть?» — вопросом на вопрос отвечала Н.А. Торгашева из Рузаевки в Мордовии^{1927}. «Верили всему», по словам Л.П. Костаревой, строительной рабочей из Мытищ^{1928}. «Мы слепо верили нашему правительству», — говорил О.Г. Филин, электрик из колхоза «Красное пламя» в Московской области^{1929}. «Раз правительство решило, значит надо», — говорила рабочая Е.П. Паршина со станции 207-й км Северной железной дороги^{1930}.

«Хрущеву тогда верило большинство», — утверждает И.И. Парамонов, слесарь одного из депо Московского железнодорожного узла^{1931}. «Когда Хрущев поругался с Китаем, то продуктов не было, и когда повысили цены, обрадовались, что будет хоть что-то», вспоминала Л.В. Борзова, инженер закрытого машиностроительного завода в Красноярске^{1932}. Если бы Хрущев не был через два года отправлен на пенсию, то он выполнил бы свое обещание, — убежден Н.И. Лепеха, работавший в Управлении 10-А Мосметростроя^{1933}. «Хрущев сказал, что это не надолго, на год, и сначала ему поверили, а потом проклинали», — вспоминала еще одна московская домохозяйка М.А. Ширинкина^{1934}.

Повышение розничных цен на мясо и молоко должно было возместить повышение закупочных цен на эти продукты, а это «колхозники восприняли с удовольствием», — говорил инструктор Лотошинского райкома КПСС А.Ф. Татаринов^{1935}. «Крестьянин обрадовался, так как до этого мясо сдавали фактически бесплатно, а теперь за деньги», — признавалась колхозница Н.Г. Краснощекова из деревни Сосновка в Козловском районе Мордовии^{1936}.

Необходимость повышения цен была очевидна для инженера Московского автомобильного завода им. Лихачева Е.Д. Можейко, но вызвана она была, по его убеждению, «ошибками руководства страной»^{1937}. Правильным считал повышение цен работник Сельхозтехники в Восточном Казахстане Б.С. Суворов, но сельское хозяйство этих денег, по его утверждению, не увидело^{1938}. С пониманием отнесся к повышению цен офицер В.А. Ларьков: «Ведь продолжается противостояние двух блоков!»^{1939}. «Все думали, что это временное явление, так как стране нужны деньги на оборону», — вспоминала медсестра в детских яслях при заводе «Красный пролетарий» Е.В. Федулеева^{1940}.

Поверить-то поверили, но сами при этом были возмущены от 2 до 10, 5% опрошенных.

«Плохо реагировала» учительница Власовской школы в Раменском районе А.Ф. Алифанова: «Зарплата низкая, а цены растут!»^{1941}. Странным после всех заявлений о том, что вот-вот догоним, нашел этот шаг разнорабочий предприятия п/я 577 в Химках В.И. Лаврухин^{1942}. «В основном свое возмущение высказывали друг другу на кухне», — вспоминала московская домохозяйка М.Д. Гребенникова^{1943}. «Посудачили на кухне», по словам экономиста «Экспортльна» Е.В. Корниенко^{1944}.

Не поверили соответственно 34 и 34% опрошенных.

Возникали большие сомнения у В.М. Быстрицкой из Госкомитета по оборонной технике^{1945}. «Неверие в то, что это стимулирует сельскохозяйственное производство», было у Г.И. Потапова, научного сотрудника Всесоюзного заочного политехнического института^{1946}. «Не верили, что это необходимо», — вспоминала Л.Н. Москвитина, техник Союздорпроекта^{1947}. Попытку выправить создавшееся положение за счет трудящихся (все выдержат) увидела в этом учительница истории М.Г. Сенчина из Больших Вязем в Одинцовском районе, коммунистка^{1948}. «Охмуриловка Хрущева», — так отзывался рабочий предприятия п/я 2346 в Москве И.Т. Елисеев^{1949}. «Мяса в стране много», — утверждал П.Д. Ковалев, сам работавший на бойне Московского мясокомбината им. Микояна^{1950}.

«Не считали это необходимым», по словам Н.П. Живулиной, учительницы из Можайска^{1951}. Никакой необходимости в этом не видела А.А. Кузовлева, работница Серпуховской ситценабивной фабрики, член КПСС^{1952}. «Неужели это очередной шаг к созданию общества всеобщего благоденствия?» — вопрошал офицер СА Э.В. Живило^{1953}.

«Мы были приучены Сталиным к ежегодному снижению цен», — замечал С.Ф. Хромов из предприятия п/я 17 во Фрязино^{1954}. Ждала понижения цен, а дождалась совершенно иного, рабочая Московского электрозавода им. Куйбышева Л.П. Агеева, причем «обещали повысить только на 10%, а повысили почти на 20% (чайная колбаса стоила 1 рубль 30 копеек, а стала 1 рубль 70 копеек)». Не поверила она и во временность этой меры^{1955}. Недоумевал прессовщик завода «Серп и молот» П.Г. Филатов, почему сразу же после войны цены снижались, а теперь повышаются^{1956}. «При Сталине привыкли к снижению цен», — напоминала техник в/ч в Щелково-3 М.И. Пскова^{1957}. Техник В.Е. Голованов из областного Калининграда, член КПСС, напоминал, как Сталин «в труднейшее время после войны снижал цены», и утверждал, что «если бы Хрущев не развалил сельское хозяйство, не надо было бы повышать цены на мясо»^{1958}.

Крахом аграрной политики посчитала этот шаг Т.Г. Малышенко из Баку^{1959}. «Логичное следствие сельскохозяйственной политики Хрущева» видел в этом инженер Кореневского завода строительных материалов в Люберцах И.И. Назаров. Рабочий завода № 30 А.И. Кирьянов считал это «следствием того, что Хрущев догонял Америку»^{1960}. «Говорили, догоним Америку, и вдруг такое… нет, это не временно», — повторяла за ним официантка одного из московских кафе Н.Н. Сныткова^{1961}. «Где вода и где мельница?» — вопрошал инженер П.А. Писарев из города Чехов, напоминая, что только что народу обещали построить коммунизм к 1980 г.^{1962}

«Хозяйствовать не умеем и хозяина нет», — был убежден военврач Е.П. Лукин из в/ч 44026 (Загорск-6)^{1963}. «Кому-то наверху денег не хватило, решили взять с нас», — рассуждала работница отделения перевозки почты на Ленинградском вокзале в Москве А.Г. Майорова^{1964}. Подлинную причину трудностей техник поста 505 Мосэнерго В.М. Доронкин видел в чрезмерной экономической и финансовой помощи другим странам^{1965}. О том же говорил рабочий санатория ВМФ под Солнечногорском Б.С. Егоров: «Хлеб везут в страны Восточной Европы, чтобы они не переметнулись к Западу»^{1966}. «В деревне как было плохо, так и осталось, а для государства, наверно, было хорошо», — говорила управляющая совхозным отделением в деревне Стрешневы Горы Лотошинского района П.А. Барабошина^{1967}.

Вообще не видела необходимости в этом шаге рабочая Кузнецкого металлургического комбината В.И. Пономарева: «Ведь это ударило по кошелькам многих людей»^{1968}. «Нужно быть идиотом, чтобы этому поверить», — полагала врач Л.В. Беляева из горбольницы в Бельцах (Молдавия)^{1969}. «Больно волновало каждого», — говорила работница Московской обувной фабрики «Буревестник» Г.С. Васильева, — что «нам неправильно оплачивали наш труд»^{1970}. Недоумевала московская медсестра В.Д. Семенова: «Почему одновременно не повысили зарплату?»^{1971}.

«Значит правительство плохо работает, если возникает необходимость в повышении цен», — был уверен москвич А.В. Шаталин^{1972}. «Хрущев ездил по за границам и брал пример с фермерских хозяйств, а у нас такого быть не могло в колхозах», — была убеждена доярка из тульской деревни Зайчевка Т.П. Кищенко^{1973}. «Народ не одобрил этого, Хрущева называли дураком», — вспоминал мытищинец В.М. Михайлов^{1974}. Была просто против Хрущева и его политики Н.А. Блохи-на, секретарь-машинистка из комбината МВД в Подольске-20^{1975}.

В свете подобных высказываний вполне, думается, уместным будет предположить, что давно копившееся недовольство лично Хрущевым и проявившееся в те дни нежелание идти на новые жертвы блокировали привычный механизм доверия к словам и делам власти.

Не коснулось повышение цен соответственно 8 и 4% опрошенных.

Мясо и масло было свое у А.А. Гараниной из деревни Дерюзино (колхоз «Заря») около Загорска: «И вообще покупали мало»^{1976}. «Мясо и масло не покупали, все было свое», — вспоминала Т.А. Машкова, доярка из деревни Акулово в Бельковском районе Рязанской области^{1977}. «Мясо дома было всегда» у домохозяйки М.М. Луниной из деревни Круглица в Кургинском районе Орловской области^{1978}. Свои были продукты у П.Г. Горячева, сотрудника Щелковского районного отдела внутренних дел, жившего в деревне Малые Петрищи^{1979}. «Для нас это было незаметно, так как у нас было свое хозяйство», — отмечала Р.И. Бобровникова, бухгалтер «Сельхозтехники» из села Семеновка в Касторненском районе Курской области^{1980}. У доярки Р.А. Сиухиной в колхозе Дмитровский Новокузнецкого района Кемеровской области «все было свое, даже хлеб, в магазине покупали только сахар и конфеты»^{1981}. «Все свое было» у колхозного бухгалтера З. Г. Егоровой из села Мышенка в Гжатском районе Смоленской области, у колхозника И.Н. Лопатникова из села Ведянцы в Ичалковском районе Мордовии, у работницы Нарофоминского торга Л.Г. Годциной^{1982}.

Это и не удивительно. Личные подсобные хозяйства, несмотря на ширящееся наступление на них со стороны власти, продолжали оставаться основными производителями картофеля и овощей, а также яиц (около 80%), и давали около половины (45-46%) молочной и мясной продукции^{1983}. Их владельцы не только обеспечивали себя и свои семьи этой продукцией (а это уже не мало!), но и значительную часть ее продавали на колхозных рынках горожанам. А цены на этих рынках с 1 июня 1962 г. возросли. И не мало.

«Масло покупали в небольших количествах, поэтому не заметили повышения цен», — вспоминала Д.В. Шевцова из Лобни, работавшая в Москве токарем на одном из закрытых военных предприятий^{1984}. И до этого «ни масла, ни мяса не видела» работница аптеки в Короче (Курская область) Г.С. Ковтунова^{1985}. Уже был обеспеченным человеком драматург В.С. Носов^{1986}. Имела возможность приносить домой вторую зарплату, беря заказы на копирование чертежей со стороны, техник ВНИИДмаша И.Д. Костогарова^{1987}. Не затронуло офицера в/ч 44026 А.Н. Проценко^{1988}. Был в то время на службе в армии А.Г. Гришин^{1989}.

Не помнят этого повышения цен соответственно 4 и 3% опрошенных.

В магазин ходил только за водкой и сигаретами шофер В.А. Жаворонков из Загорска-6.^{1990} Не помнит такого лаборантка Н.И. Богатикова из того же военного гарнизона^{1991}, а также тракторист А.Т. Черняев из совхоза «Коробовский» в Шатурском районе^{1992}.

Ответа нет или он не адекватен вопросу у соответственно 24 и 18% опрошенных.

«На все был один ответ», — то ли в шутку, то ли всерьез вспоминал наборщик типографии ЦСУ СССР В.Е. Лисенков: «Партия — наш рулевой. Ей лучше знать»^{1993}. «Хозяйство было на жене, обратитесь к ней», — отвечал работник ФИАНа коммунист Л.А. Ипатов^{1994}. «Лишь бы не было войны», — боялась медсестра одной из столичных детских поликлиник Н.И. Подгорная^{1995}.

От 16 до 18% опрошенных отмечают, что им случалось быть свидетелями открытого недовольства или слышать об этом.

По словам А.И. Григоренко, преподавателя Военно-медицинской академии в Ленинграде, критиковали и жизнь, и деятельность партии: «Хозяина в стране нет, это ясно, зато маразма много». И ждали перемен. «Каких, пока не знали»^{1996}. «Все были недовольны», по мнению Н.Д. Кисель, учительницы биологии из Калининграда^{1997}. «Недовольство высказывали все», — свидетельствует Ю.О. Конев, инженер из поселка Гайнич в Пермской области^{1998}.

«Люди были недовольны и открыто об этом говорили вслух, не боясь, что их за эти слова арестуют», — вспоминал В.И. Пастушков, офицер одной из частей береговой артиллерии Балтийского флота^{1999}. «Когда Хрущев приезжал в Ярославль, рабочие хотели его увидеть, собрались, но он тайком уехал», — вспоминает Р.Г. Мелехова, студентка пединститута^{2000}. «Конечно, недовольство и даже возмущение было, но быстро утихло», — говорил московский рабочий коммунист Б.А. Глухов^{2001}.

О событиях в Темиртау и Новочеркасске от родственников было известно Г.И. Потапову, научному сотруднику Всесоюзного заочного политехнического института^{2002}. О событиях в Новочеркасске знал от их участников В.М. Колесник, офицер с противоракетного полигона в Приозерске (Казахстан)^{2003}. Служивший в то время в армии

A. Г. Гришин общался с другими солдатами, которые были в Новочеркасске и говорили, как подавляли бунт, что стреляли, что было много убитых^{2004}. О бунте в Новочеркасске слышали Г.В. Кирич, донецкий шахтер^{2005}, И.А. Емшов, зоотехик совхоза «Лермонтовский» в Пензенской области («русские не стреляли, стреляли “черные”, командир застрелился»)^{2006}. О событиях в Муроме слышала москвичка B. А. Козочкина^{2007}.

«Знали факты», — утверждала инженер ВЭТИ им. Кржижановского Л.П. Смирнова^{2008}. От сослуживцев слышал солдат СА А.Т. Волков о том, что войска подавляли голодные бунты где-то на севере^{2009}. О каких-то волнениях на ЗиЛе и арестах зачинщиков помнит московский шофер П.И. Северин^{2010}.

«В городах, конечно, возмущались, говорили на тех, кто приезжал из деревни на рынок: «Вот, мешочники приехали!»», — вспоминал колхозный механизатор из села Мишенка в Гжатском районе Смоленской области^{2011}.

Не приходилось ни видеть, ни слышать ничего подобного 37-40,5% опрошенных.

Недовольства вообще не было, считал А.П. Дьячков, рабочий совхоза «Зендиково» в Каширском районе, так как «сильных повышений не было»^{2012}. Открытого недовольства не было, утверждает Е.В. Наливайкина, бухгалтер завода «Ростсельмаш»^{2013}, что в часе езды от Новочеркасска. Не видела уж очень большого недовольства Н.И. Завереева, шлифовальщица Красногорского оптико-механического завода: «Власть поругивали про себя да в семье, я ее всю жизнь ругаю»^{2014}.

«Открытого недовольства не было, но это не понравилось и пошатнуло веру в коммунизм», — замечает В.В. Филиппова, учительница из Ельца^{2015}. «Народ роптал, но открыто не выступал», — объяснял А.Ф. Быков, офицер из Калининграда^{2016}. На улице не видел такого А.М. Зенин, инженер из Лыткарина: «Недовольство выражали в кругу семьи и друзей»^{2017}. «Нельзя было», — говорила В.С. Борисова, работница завода «Динамо»^{2018}. По свидетельству М.Н. Лепинко, радиотехника из Военно-морской академии им. Крылова в Ленинграде, «между собой люди недовольно говорили, что раньше было снижение за снижением, а тут повышение»^{2019}. «При разговорах один на один все высказывали отрицательное мнение, критиковали, а на собраниях никто не выступил бы никогда», — констатировал В.Т. Гришаев, совхозный ветеринар из села Николавка в Косторненском районе Курской области^{2020}. «Народ был приучен молчать, и все принималось как должное», — замечала Л.И. Брикман из Всесоюзного института дезинфекции и стерилизации^{2021}.

Говорили о том, что нужно заводить свое подсобное хозяйство, — вспоминала работница ЦУМа В.В. Кочаткова^{2022}.

Ответа нет или он неадекватен вопросу у соответственно 20 и 16% опрошенных.

4.1.3. Сельскохозяйственные неурядицы и административные перетряски

Не лучше обстояло дело и с сельской половиной населения страны. В соответствии с установками новой программы партии на полное удовлетворение потребностей колхозников за счет общественного хозяйства возобновились ограничения в ведении личного подсобного хозяйства. Стали сокращаться площади личного землепользования. Не могли быть довольны колхозники и призывами Хрущева передать свой скот на общественные фермы. Запрещение держать скот лицам, напрямую не занятым в сельском хозяйстве, больно задело жителей маленьких городков и поселков городского типа.

Пленум ЦК КПСС 5-9 марта 1962 г. обсудил очередные предложения Хрущева, изложенные им в докладе о задачах партии «по улучшению руководства сельским хозяйством».

На нем Хрущев вынужден был признать, что сельскохозяйственное производство отстает от заданий семилетки (на 1 млрд. пудов зерна, на 3 млн. тонн мяса и на 16 млн. тонн молока) и что «в результате ослабления руководства сельским хозяйством поставлено под угрозу выполнение семилетнего плана производства сельскохозяйственной продукции»^{2023}.

— В ЦК, — говорил он, — поступают письма. В них сообщается, что в магазинах мало мяса, сливочного масла. Некоторые авторы писем считают, что это результат плохой организации торговли… Это не так… Дело здесь в том, что мяса у нас просто не хватает^{2024}.

Исправить положение, по его мнению, можно «за счет интенсивного развития свиноводства и птицеводства». Но для свиней и птицы нужны концентрированные корма, а в них недостаток будет ощущаться до тех пор, пока 1) не будут искоренены последствия несостоятельной и даже вредной травопольной системы земледелия и 2) не будет перестроена вся система управления сельским хозяйством.

Если, приводил он расчеты, использовать под высокоурожайные пропашные культуры (прежде всего кукурузу и озимую пшеницу) 31 млн. гектаров, занятых под многолетними и однолетними травами, 11, 5 млн. гектаров под малоурожайным овсом и 16 млн. гектаров чистых паров, то можно получить такое количество зерна и кормов, что с лихвой хватит на удовлетворение всех потребностей страны^{2025}.

Участники пленума, не жалея слов для одобрения и полной поддержки этих предложений, брали на себя своего рода обязательства по их реализации. Так, первый секретарь Тамбовского обкома КПСС Г.С. Золотухин заверил пленум в том, что «в текущем году будут ликвидированы чистые пары, решительно сокращены посевы трав». Полностью ликвидировать посевы однолетних и значительно сократить посевы многолетних трав, увеличив «вдвое больше, чем в прошлом» посевы кукурузы, обещал первый секретарь Смоленского обкома КПСС П.А. Абрасимов. А первый секретарь Костромского обкома КПСС Л.Я. Флорентьев сообщал, что «за счет полной ликвидации чистых паров и резкого сокращения площадей под травами колхозы и совхозы области увеличат в текущем году посевы зерновых культур на 63 тысячи гектаров»^{2026}.

Что же касается второй меры, предложенной Хрущевым для ускорения развития аграрного сектора — перестройки управления, — то она началась еще год назад, когда Министерству сельского хозяйства были оставлены только функции по распространению опыта передовых колхозов и совхозов, а также по руководству сельскохозяйственной наукой и сельскохозяйственным образованием. На этот раз реорганизация носила более масштабный характер. Посетовав на то, что «нет активного вмешательства со стороны государственных органов и их повседневного влияния на ход производства», что в результате этого в колхозах и совхозах сложилась своего рода автономия, которая позволяет их руководителям продолжать цепляться за травопольную систему, Хрущев пришел к выводу о необходимости того, чтобы государство строго следило за выполнением плана-заказа на сдачу необходимой стране продукции, постоянно контролируя при этом производственную работу хозяйств.

Чтобы «установить деловое, практическое, гибкое управление» сельскохозяйственным производством и «искоренить до конца канцелярские методы» руководства, было решено перестроить управление всей отраслью. На местах ликвидировались сельскохозяйственные отделы районных исполкомов, а вместо них создавались межрайонные территориальные колхозно-совхозные (или совхозно-колхозные) производственные управления. Однако это новшество лишало главной сферы деятельности райкомы партии. Отныне им было рекомендовано сосредоточиться на непосредственной работе с людьми. А так как без руководящей и направляющей роли партии обойтись было нельзя, то в новых органах устанавливалась должность парторгов обкомов и крайкомов с группой инструкторов. Деятельность этих органов должны были координировать областные, краевые и республиканские комитеты по сельскому хозяйству, возглавляемые первыми секретарями региональных райкомов. Союзный комитет должен был состоять из министров заготовок, сельского хозяйства, председателя объединения «Сельхозтехника», заведующего сельхозотделом ЦК и руководителя отдела сельского хозяйства Госплана, а возглавить — один из заместителей председателя Совета министров.

Присутствовавший первые два дня на пленуме А.Т. Твардовский дипломатично записывал в своей рабочей тетради, что «впечатления… не таковы, чтобы справиться с ними единовременной, разовой записью», оговорившись, что «они смыкаются и с тем, что думано и передумано до, и с тем, от чего не уйти после»^{2027}. Не счел нужным поделиться своими впечатлениями с дневником и первый секретарь Киевского обкома КПУ П.Е. Шелест. Обычно тщательно фиксировавший все свои визиты на пленумы и сессии в Москву, он на сей раз ни словом об этом не обмолвился^{2028}.

То, что сугубо административными преобразованиями и запретами аграрная проблема решена быть не может, сознавали многие. Тот же Твардовский три недели спустя был свидетелем разговора на «завалинке» в главном фойе элитного санатория «Барвиха» с неизвестными ему руководящими лицами, суть которого он изложил так: «Повысить закупочные цены уже нельзя, — если они будут выше розничных, то можно было бы с выгодой покупать все в магазинах и продавать государству же. Себестоимость продуктов животноводства еще очень велика. Хрущев будто бы советовался: может быть, повысить розничные цены? Нет, говорят, нельзя, нам, мол, скажут: какой же это коммунизм. И т.д. Все всё понимают, но кивают друг на друга: скажи — ты, скажи — ты. В подмосковном совхозе — намечены к вспашке клеверища по второму году — самая трава! — Что же ты делаешь? А не сделай я этого?»^{2029}.

Хрущев тем не менее решился повысить закупочные и розничные цены на молоко и мясо. Об отрицательных социальных последствиях этого мы уже говорили в предыдущем параграфе. Положительный же эффект, если и сказался, то много позже. А пока дела в сельском хозяйстве продолжали оставаться неважными. В 1962 г. рассчитывали заготовить 4 млрд. пудов хлеба, а удалось собрать в закрома государства только 3 млрд. 450 млн. пудов. Казахстан продал лишь 500 млн. пудов вместо 900 по плану. Недобрала товарного зерна Украина^{2030}.

10 сентября 1962 г. Хрущев обратился в Президиум ЦК с очередной запиской, в которой сообщал, что много думал над совершенствованием структуры аппарата и в результате пришел к выводу о необходимости разграничить партийное руководство промышленностью и сельским хозяйством, разделив обкомы КПСС на промышленные и сельскохозяйственные. Эти предложения были одобрены в ноябре 1962 г. пленумом ЦК КПСС. Серьезного обсуждения не было. Как и на предыдущих пленумах, все выступавшие хвалили «замечательный доклад» Хрущева и конкретизировали план очередной перестройки применительно к своим регионам. Так, первый заместитель председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР Г.И. Воронов, отмечая «исключительную важность» постановки поднятого «по инициативе Никиты Сергеевича Хрущева» вопроса, говорил:

— Вся партия, весь советский народ рассматривают это как своевременный, мудрый и дальновидный шаг^{2031}.

А тут еще неурожай из-за засухи летом 1963 г. Из продажи исчез белый хлеб, пропала манная крупа и вермишель. В Киеве распространились панические слухи, что будут введены карточки на хлеб и сильно урежут фонды на продажу населению крупы, сахара, мыла, соли. В Николаеве так и произошло: дневной расход хлеба там составлял 150 тонн, а стали получать только 102 тонны. Грузчики в порту отказались грузить муку на корабли, отправлявшиеся на Кубу, и на погрузку были брошены воинские подразделения. «Чтобы избежать открытых выступлений и просто забастовок или еще худших явлений», первый секретарь ЦК КП Украины П.Е. Шелест «на свой страх и риск» дал указание заместителю председателя республиканского правительства увеличить фонды на хлеб для Николаева^{2032}. Даже в Москве ввели своеобразную форму нормирования продуктов в виде «заказов» по месту работы.

Люди в очередях не стеснялись высказывать свое мнение о происходящем. В одном из писем, полученных А. Твардовским по поводу его поэмы «Теркин на том свете», его спрашивали: «Вы говорите “пушки к бою идут задом”, не пора ли их повернуть?»^{2033}.

Продовольственные трудности 1963 г. не коснулись лишь 32,5% опрошенных в 1998 г. и 24% опрошенных в 1999 г.

«У нас этого не было, прошло стороной», — говорил колхозник В.Д. Жаров из деревни Марково в Лотошинском районе^{2034}. «Никто не ощутил», — убеждена управляющая совхозным отделением в деревне Стрешневы Горы в том же районе П.А. Барабошина^{2035}. «Мы жили в деревне», — так и объясняла колхозная доярка из Смоленской области А.Ф. Тихонова^{2036}. В колхозной семье Спиридоновых (село Старое Съяново в Подольском районе) хватало более или менее продуктов, получаемых на трудодни, выручали свои куры: яйца были самой желанной пищей для семерых детей^{2037}. «Тот не крестьянин, который не имеет запас хлеба», — объясняла доярка М.С. Прилепо из деревни Струменка в Суражском районе Брянской области^{2038}. Жили с собственного хозяйства, поясняла А.А. Гаранина из деревни Дерюзино (колхоз «Заря») около Загорска: «Покупали лишь сахар, соль, спички»^{2039}. «У нас была натуроплата, все свое, продукты с участка, молоко, мясо, хлеб свой пекли», — вспоминал В.Т. Гришаев, совхозный ветеринар из села Николаевка в Косторненском районе Курской области^{2040}. «Все было свое» у колхозника И.Н. Лопатникова из села Ведянцы в Ичалковском районе Мордовии^{2041}. «Жили за счет подсобного хозяйства», — вспоминает П. И, Кондратьева, работавшая тогда учительницей в Новгородской области^{2042}.

«У нас было свое хозяйство», — отмечала ткачиха З. С. Жирнова, работавшая и жившая в селе Ашитково Воскресенского района Московской области^{2043}. «Хлеб был свой» у домохозяйки Л.М. Конновой из села Малая Грибановка в Житомирской области^{2044}. «Все лето работали в огороде и в саду, все было свое, даже пшеница», — вспоминала М.И. Пскова из Щелково-3^{2045}.

«Шахтерские районы снабжались хорошо», — сообщал М.М. Гу-рен, инженер комбината «Тулауголь» в Новомосковске^{2046}. «Пайки выдавали на шахте», — подтверждает Г.В. Кирич из Донбасса^{2047}.

«ВПК это не касалось», — утверждали телефонистка и слесарь завода взрывчатых веществ № 11 в Краснозаводске М.В. и М.Ф. Шлыковы^{2048}. Почти не коснулось А.П. Безменовой, рабочей Красногорского оптико-механического завода: «Завод-то был сильный, нам давали хлеб регулярно». Но и она помнит, что в городе некоторое время были очереди за хлебом^{2049}. «На моей семье никак не отразилось», — вспоминала Л.Л. Тулупова, технический контролер Казанского авиационного завода^{2050}. Не помнит о таких трудностях Е.А. Малиновская, начальник планового отдела на опытном заводе организации п/я 3713 в Москве: «На заводе спецпайки, да и муж хорошо получал»^{2051}. «Я неплохо получала, да и дочь помогала», — говорила технический контролер ЦИАМа в Москве А.Г. Митина^{2052}. «У меня не было проблем с продовольствием, но окружающие беспокоились», — признавал инженер предприятия п/я 1323 в Москве Э.А. Шкуричев^{2053}.

То же самое относится к военным гарнизонам и семьям военнослужащих. Офицер из ближнего Подмосковья В.Я. Самойлов «батон под названием «Русское чудо» покупал за 13 копеек без очереди (покупай хоть 3, хоть 5 батонов)»^{2054}. Не коснулись продовольственные трудности офицера инженерно-авиационной службы Северного флота А.Т. Щепкина^{2055}, офицерских жен Поповой (из одного заполярного гарнизона)^{2056}, Т.В. Панченко (из города Чехова)^{2057} и Е.В. Ципенко (из Хмельника в Винницкой области)^{2058}. «Снабжение продовольствием войск оставалось на высочайшем уровне», — свидетельствовал офицер-пограничник из Закавказья Р.С. Макумов^{2059}.

В системе Министерства внешней торговли «все время были заказы, все можно было купить», по словам экономиста «Экспортльна» Е.В. Корниенко^{2060}. Не коснулись трудности шофера Совмина РСФСР С.П. Воблова^{2061}.

На кондитерской фабрике «Красный Октябрь» в Москве, вспоминает работавшая там В.Н. Ригарович, «можно было есть сколько хочешь, но нельзя было выносить»^{2062}. «Меня это никак не коснулось», — вспоминал А.А. Линовицкий, грузчик одного из продовольственных магазинов в Алексине^{2063}.

Утверждает, что «хлеба было достаточно, а муку выдавали даже больше чем нужно», научная сотрудница ВНИИ экономики сельского хозяйства В.Ф. Полянская^{2064}. «В Москве такого нормирования практически не видел» инженер ЗиЛа Е.Д. Монюшко. Не видел он и голода, «бывая в командировках по всей стране». Таковой «появился только при Ельцине»^{2065}. Не затронули продовольственные трудности хирурга городской больницы в Каунасе П. Паулаускаса^{2066}. Не коснулись они и шофера МИДа Г.В. Алексеева^{2067}.

Не помнят того, чтобы их в 1963 г. коснулись продовольственные трудности, еще 4 и 4% опрошенных. Например, П.Д. Ковалев, рабочий Московского мясокомбината им. Микояна^{2068}, или В.М. Колесник, офицер с противоракетного полигона в Приозерске (Казахстан)^{2069}. Их (в основном продавцов и военнослужащих), очевидно, с некоторой долей сомнения, можно отнести к тем, кого продовольственные проблемы 1963 г. не коснулись.

Отметили, что продовольственные затруднения их коснулись, соответственно 48 и 52% опрошенных.

«Большое горе, погибло много зерна», — вспоминала колхозница А.М. Чемерисюк из села Елешовка в Хмельницкой области^{2070}. «Коснулось всех граждан СССР, особенно Украины», — утверждает Л.И. Волкова, техник закрытого НИИ связи в Москве^{2071}. Это коснулось всех, кого знал рабочий МЗМА С.И. Виктюк: «Обеды в заводских столовых ухудшились, талоны выдавались на заводе с задержками»^{2072}. «Продовольственные трудности коснулись почти всех», — утверждает учительница из подмосковного Косино Г.К. Пя-тикрестовская^{2073}. «Это коснулось всех», — заявлял и рабочий Константиновского деревообрабатывающего завода в Загорском районе В.С. Безбородое^{2074}. «Так или иначе это коснулось всех советских людей», — уверял инженер Кореневского завода строительных материалов И.И. Назаров^{2075}.

Как «очередной шаг к победе коммунизма» расценил произошедшее офицер ПВО Э.В. Живило: «Мои дети голодали в Киеве, в то время как я укреплял юго-восточные рубежи родины»^{2076}. Помнит, что выдавали муку по карточкам, техник станции Черкизово Московской Окружной железной дороги М.И. Беляков^{2077}. «Было плохо с хлебом и мукой в магазинах», — вспоминала З. Г. Евграфова, работница Измайловской прядильно-ткацкой фабрики в Москве^{2078}. «Пропали макароны, вермишель, крупы», — вспоминала К.С. Белкина, рабочая Долгопрудненского механического завода^{2079}. Очереди за хлебобулочными изделиями в магазинах вспоминает М.Г. Никольская из поселка Икша в Дмитровском районе^{2080}. Как «за мукой с ночи занимали очередь», помнит Н.П. Плужникова, работница завода оптического стекла в подмосковном Лыткарине^{2081}.

«Хлеба не всегда можно было купить столько, сколько требовалось», — отмечал Н.И. Новиков из деревни Красная Поляна в Ча-усском районе Могилевской области^{2082}. В Каменске-Уральском «на неделю на семью выдавали две булки черного хлеба и две булки кукурузного», других продуктов в магазинах «вообще не было», — рассказывала токарь предприятия п/я 30 Ф.Н. Соловьева. Такая же ситуация была и в Балашихе, куда она переехала в том же году^{2083}.

«Хлеб с кукурузой был невкусный и быстро засыхал», — вспоминала бригадир подмосковного колхоза им. Ленина П.И. Ковардюк^{2084}. О хлебе с добавками из кукурузной и гороховой муки и о том, как и его трудно было купить, вспоминает Г.Н. Стецюра, жившая тогда в поселке Удыч Тепликского района Винницкой области^{2085}. Что белого хлеба практически в продаже не стало, подтверждает и председатель Ершовского потребительского общества в Саратовской области Н.Д. Михальчев: «Для того чтобы гражданину можно было купить буханку белого хлеба, ему нужно было представить справку от врача, что человек болен и нуждается именно в белом хлебе»^{2086}.

«Хлеба не хватало, и когда его привозили, то образовывалась большая очередь, — свидетельствовала техник Томилинской птицефабрики А.М. Васильева. — А на руки выдавали только два батона белого (не пшеничного, а кукурузного) и буханку черного»^{2087}. «С работы идешь, а хлеб в магазине уже разобрали», — рассказывает учительница истории М.Г. Сенчилина из Больших Вязем в Одинцовском районе^{2088}. Не стало ни молока, ни хлеба, — свидетельствует В.Г. Шмонова из Уфы: «Вставали в 5 часов утра, чтобы купить продуктов. Давали только 2 буханки хлеба. Очереди были огромные. Выходя из них на время, приходилось отмечаться»^{2089}. «Огромные очереди, выстраивающиеся за хлебом и мукой с 5 часов утра», — вспоминает шофер МПС М.А. Тук^{2090}. «С вечера занимали очередь за какой-то лапшой из темной муки», — вспоминала А.Н. Никольская, медсестра из детских яслей водздравотдела в поселке Икша Дмитровского района^{2091}. Стояли в очереди по 5-6 часов, вспоминает В.Г. Саламадин из села Велетьма в Кулебакском районе Горьковской области: «Нам отвешивали хлеб по норме, и дети сильно голодали»^{2092}. В Саранске, по свидетельству побывавшего там шофера из Подмосковья Ю.И. Чумарова, люди в очередях за хлебом простаивали по 12 часов^{2093}. Чтобы купить 500 граммов макарон и 400 граммов пряников приходилось ставить в очередь всю семью, — вспоминает рабочая Поронайского рыбокомбината на Сахалине Т.С. Зайцева, прибавляя: «Была паника»^{2094}. Очереди за хлебом с кукурузной примесью помнит работница домоуправления в Лыткарино Н.И. Лигаева: «А что такое сушки, мы вообще забыли»^{2095}. Рассказывала, как распределяли муку по ЖЭКам москвичка-домохозяйка Д.А. Балмасова^{2096}. Перебои с хлебом и длинные очереди за ним вспоминает учительница А.Ф. Алифанова из деревни Устиновка в Раменском районе^{2097}. Про очереди за кукурузным хлебом и мукой вспоминают инженер-строитель из Лыткарино Л.И. Олейник^{2098}.

«В магазинах стало хуже: исчезли икра и другие хорошие продукты», — вспоминала шофер первого класса Е.П. Серова с одной из московских автобаз^{2099}. «Пропали колбасы, рыбные продукты, их стало сильно недоставать», — вспоминал лесник Хлебниковского лесопарка в Подмосковье И.А. Городилин^{2100}. В магазинах был только плавленый сыр, а в общежитии стояла вонь от колбасы из китового мяса, которую, за неимением лучшего, жарили студенты Ярославского пединститута^{2101}.

«Хлеб был только черный, и то по карточкам, — вспоминает рабочий-путеец А.Н. Иванов со станции Кола в Мурманской области. — И то, если не успеешь купить по ним днем, то вечером уже не купишь»^{2102}. «Муку давали по талонам только для работающих», — вспоминает П.Г. Горячев, сотрудник Щелковского районного отдела внутренних дел^{2103}. Вспоминает введенные тогда у них нормы выдачи по карточкам рабочая сахарного завода в Прокуроровке (Иртильский район Воронежской области) Н.Н. Забелина: 0,5 кг черного хлеба на едока в день, 0,5 кг манки и 0, 5 кг киселя на ребенка в месяц, изредка давали макароны, «кукурузой в муке и хлебе задушили», и за всем этим приходилось стоять в очередях^{2104}. В сельской местности талонов на хлеб не давали, уточняет домохозяйка М.М. Лунина из деревни Круглица в Куринском районе Орловской области: «Жили, как приходится, воровали, бывало»^{2105}. «Не стало муки, люди хлеб с картошкой пекли, — вспоминает Н.Г. Краснощекова, колхозница из деревни Ведянцы в Козловском районе Мордовии. — К 7 ноября дали нам 5 кг кукурузной муки, но хлеб из нее мы есть не могли, скормили свиньям, хорошо, что знакомый председатель сельсовета привез с базы 4 или 5 мешков муки, из нее хлеб и пекли»^{2106}. А рабочим расположенного в селе Солодилово (Воловский район Тульской области) совхоза трудное время помог пережить директор, в том числе и тем, что не давал забирать у них личных коров^{2107}.

«С хлебом тогда было очень плохо, — вспоминает Р.А. Сиухина, колхозная доярка из села Димитрово в Новокузнецком районе Кемеровской области, — ездили за ним в город, но не всегда удавалось купить, а дед ходил на мельницу и сметал с пола муку, из которой мы затем пекли хлеб»^{2108}. Получала муку по талонам и ездила за продуктами из Барановичей в Вильнюс (хотя Минск ближе) Е.А. Дубо-вицкая^{2109}. Ездила в Москву из Ногинска за макаронами лаборантка завода «Электросталь» Л.И. Есипова^{2110}. Жители тульской деревни Зайчевка, по воспоминаниям доярки Т.П. Кищенко, ездили в Москву за макаронами и хлебом, покупали в разных очередях чуть ли не 100 килограммов и возвращались домой^{2111}. У аптекарши Г.С. Ковтуновой из районного села Короча в Курской области своего хлеба не было, а купить стало невозможно, так как в магазин его не привозили, «поехать за ним же в город не могли — не было автобусов»^{2112}.

Продукты на рынке стали дороже, и почти вся зарплата работницы 1-го часового завода О.И. Гуськовой стала уходить на еду^{2113}. Два месяца студент Днепропетровского горного института В.Р. Червяченко с молодой женой «сидели на гороховом супе из брикетов и черном хлебе, городскую булку за 6 копеек купить было событием»^{2114}.

У учительницы физкультуры А.В. Потаповой родилась дочь-искусственница, и она рыдала, бегая по Люблино в поисках молока^{2115}. Москвичке А.Ф. Савельевой, несмотря на «страшные очереди в Москве», пришлось через знакомых посылать масло сестре в Казань, где «не было вообще продуктов питания»^{2116}.

Даже в армии, где проходил тогда срочную службу москвич В.К. Бушуев, стали урезать паек (3 буханки хлеба на 10 человек) и рассказывали такой анекдот: «Как называется прическа Хрущева? Урожай 63-го года»^{2117}. О том, что перестали давать рядовым солдатам белый хлеб и масло, вспоминает и А.Г. Гришин (Германия)^{2118}. Появились проблемы с хлебом у солдат в столовых, признает Ю.С. Пыльцин, офицер отдельной мотострелковой дивизии КГБ в Москве^{2119}.

Часто бывавший в командировках главный конструктор одного из московских НИИ В.И. Юрчик подтверждает, что «качество хлеба в ряде регионов, например, в Донбассе, резко ухудшилось», но считает нужным указать на то, что оно «довольно быстро восстановилось»^{2120}. Медработник из Коломны Т.Ф. Ремизова, вспоминая тогдашние очереди за хлебом, уточняет, что нехватка хлеба длилась недолго, всего два-три месяца^{2121}. Работница домоуправления в Лыткарино говорит, что «хлеба не было где-то около полугода»^{2122}. Сравнивая тогдашнее напряжение в деле продовольствия с началом 90-х годов, московскому рабочему коммунисту Б.А. Глухову оно кажется не таким уж значительным^{2123}.

Отнеслись к трудностям с получением продовольствия озабоченно, болезненно или даже негативно 26 и 26% опрошенных, то есть каждый второй из тех, кого продовольственные трудности коснулись.

До этого получал пакет молока по вредности своей работы, пару сарделек и бесплатный хлеб и был благодаря этому сыт московский шофер П.И. Северин: «Как же не возмущаться?»^{2124} «Все восприняли это болезненно»^{2125}, — утверждала рабочая-укладчица НИИ железобетона Н.С. Лукашкина. «Ждали худшего», — утверждала школьный повар из Московской области А.П. Жукова^{2126}. Ходили слухи о грядущем голоде и возвращении к карточной системе в подмосковном поселке Костино^{2127}. «Снова не было бы военного лихолетья», — опасалась учительница М.М. Крылова из поселка Константиново в Загорском районе^{2128}.

«Люди всюду — на улицах, в очередях в магазинах, на базарах — возмущались», — свидетельствует А.М. Иванова, работавшая тогда на Кольской мебельной фабрике в Мурманской области^{2129}. Под открытым недовольством имеет в виду разговоры в очередях врач ЦСП-14 МО СССР Г.А. Труздева^{2130}. Свидетелем возмущения людей, стоявших в очередях, была З. Г. Евграфова, работница Измайловской прядильно-ткацкой фабрики в Москве^{2131}.

«Недовольны были многие знакомые» Н. В, Подколзиной, шлифовщицы с завода «Фрезер», проживавшей в Быково. Но они также об этом сильно не распространялись, много не говорили^{2132}. «Реагировали мы сдержанно, — признавался техник трамвайного депо им. Баумана А.И. Харитонов, — за решетку нам не хотелось!»^{2133}. «Молчали в подушку», по выражению милиционера А.В. Петрова из поселка Рощино в Ленинградской области^{2134}.

Надеялись на то, что эти трудности преходящие и скоро будут преодолены, 6% опрошенных. Верила, что когда-нибудь станет лучше, работница Шатурской трикотажной фабрики А.М. Шарапова^{2135}. Надеялись на помощь Венгрии, Югославии и США, по словам работницы ЦУМа В.В. Кочатковой^{2136}.

Отмену бесплатного хлеба в столовых одобрили соответственно 6 и 5,5% опрошенных. Встретил это решение, как «должное в такой обстановке», А.М. Семенов, секретарь Коробовского райкома партии (в Белоруссии) по сельскому хозяйству^{2137}. Полагала, что эта мера не так уж заметно сказалась на бюджете рядового человека, учительница Н.С. Мартынова из подмосковного поселка Дзержинский: «Платить стали по 1 копейке за кусок хлеба»^{2138}.

Было «ужасное отношение к хлебу», по словам Г.И. Воронковой, студентки Московского института транспортного строительства^{2139}. «Некоторые набирали хлеб и кормили им свиней, что очень возмущало», — объясняла Е.Н. Петрушенко, контролер на трикотажной фабрике в Симферополе^{2140}. «Это заставит относиться к хлебу с большим уважением», — думала Е.Н. Сычева, работница завода им. Ухтомского в Люберцах^{2141}. Была довольна Л.В. Борзова, инженер закрытого машиностроительного завода в Красноярске: «К хлебу суждено другое отношение, нельзя им кидаться или кормить коров»^{2142}. «До этого бесплатный хлеб валялся на полу в столовой, очень много продуктов уходило в отходы», — вспоминал рабочий Метростроя М.М. Гурешов^{2143}. «Им в столовой в футбол играли», — утверждал А.Д. Арвачев с предприятия п/я 41 в Подольске^{2144}. «Было ненормальное положение с хлебом, на нем спекулировали, так всем и надо было!» — говорила учительница средней школы № 13 Раменского района в селе Власове Л.А. Змитрук^{2145}. Верил, что им кормили свиней, машинист Октябрьской железной дороги из подмосковного села Куркино И.П. Стрельченко^{2146}. Выдачу бесплатного хлеба в столовых московский повар Р.И. Капошина вообще считала самым больным вопросом: «Мы замучились»^{2147}. Председатель Ершовского районного потребительского общества Н.Д. Михальчев разъяснял: «Бесплатного хлеба в столовых никогда не было. Это была только видимость. Хотя этот хлеб действительно лежал на столах, но средняя его стоимость входила в цену блюд, которые вы брали (борщ, котлеты и т. д.). Правда, если вы, заходя в столовую, ничего не брали, а ели один лишь хлеб, то этот хлеб действительно был бесплатным»^{2148}. О таком случае вспоминает Г.Н. Стецюра: у нее на глазах ее отец в одной из столовых Одессы съел «целую горку белого хлеба»^{2149}.

«Шла пропаганда, что крестьяне хлебом кормят скотину», — упоминает и официантка одного из московских кафе Н.Н. Сныткова^{2150}.

От 0,25 до 4% опрошенных не видели в происшедшем вины власти.

Колхозный механизатор В.А. Егоров из села Мишенка в Гжатском районе Смоленской области считал, что «неурожай ни от кого не зависит»^{2151}. «Неурожай есть неурожай, — рассуждала рабочая ДЭУ в Балашихе А.И. Яковлева, — он от бога, и винить здесь некого»^{2152}. В Тамбовской области, сообщала аспирантка ВНИИ экономики сельского хозяйства Т.И. Шевякова, «главным виновником считали засуху»^{2153}. «Отнеслись как к стихийному бедствию», — говорила бригадир подмосковного колхоза им. Ленина П.И. Ковардюк^{2154}. «Что можно сделать, если природа преподнесла такой сюрприз?» спрашивала учительница Константиновской школы в Загорском районе В.С. Безбородова и добавляла: «От хорошего к плохому трудно привыкнуть»^{2155}. «Все реагировали довольно спокойно», — казалось инженеру ВНИИлитмаша А.В. Гавриленко^{2156}. «Все с пониманием на это отреагировали, — вторила ему работница швейной мастерской № 23 в Москве Л.В. Гурьева. — Власть-то не виновата, что урожай не удался»^{2157}.

Но от 3 до 7% видели в этом неспособность власти выполнить свое обещание поднять сельское хозяйство. Ругали не только непогоду, но и правительство, по словам работницы Лыткаринской горбольницы А.С. Клюничевой: «Это начало в привычку входить»^{2158}. О постоянных потоках брани на правительство в очередях за продуктами помнит М.И. Бондарь, техник станции Черкизово Московской Окружной железной дороги: «Проклинали весь белый свет»^{2159}. «Считали, что правительство проводит неграмотную экономическую политику», — утверждал рабочий санатория ВМФ под Солнечногорском Б.С. Егоров^{2160}. Как следствие неправильной сельскохозяйственной политики, расценил неурожай 1963 г. новосибирский строитель А.А. Чуркин^{2161}.

«Если бы Хрущев не носился с кукурузой как дурень с писаной торбой, — рассуждал член КПСС В.Е. Голованов из Калининграда, — может быть хлеба было бы в достатке»^{2162}. В чрезмерном насаждении кукурузы видел корень зла шофер Ю.И. Чумаров из деревни Аксеново в Раменском районе^{2163}. «Хрущев-дурачок кукурузой завалил!» — негодовала домохозяйка М.М. Лунина из деревни Круглица в Куринском районе Орловской области^{2164}.

Москвич А.В. Шаталин объяснял ухудшение положения с продовольствием еще и тем, что были резко ограничены возможности ведения личного подсобного хозяйства: «В поселке Ершов, где жили мои родители, представители райфинотдела ходили по дворам и описывали имеющуюся живность. Мои старики выращивали двух поросят, а иметь положено было только одного. Поэтому со второго стали брать налог. Идиотизм был какой-то. Все эти мероприятия отбивали охоту заниматься личным хозяйством. Хрущев хотел, чтобы все граждане питались в столовых и покупали молоко в магазинах, а не держали своих коров. Он хотел, чтобы у людей было больше свободного времени, чтобы они культурно отдыхали, “росли над собой”, не копошились в навозе». Такую его политику Шаталин считал «вредной и дурацкой»^{2165}. «Логичное завершение реформ Хрущева в сельском хозяйстве» видел во всем этом инженер Кореневского завода строительных материалов И.И. Назаров^{2166}. С.Ф. Хромов из предприятия п/я 17 во Фрязино считал, что неурожай был «спровоцирован руководством, Хрущевым лично (повсеместными посевами кукурузы, даже там, где она не давала урожая)»^{2167}. «Злость на Хрущева, по вине которого разорено сельское хозяйство», была у Е.В. Наливайкиной, бухгалтера завода «Ростсельмаш»^{2168}. «Все ругались на Хрущева», по словам рабочей одного из заводов в Тамбове В.В. Новожиловой и рабочей М.Д. Бизюкиной из Мичуринска^{2169}. «Усилилось недовольство Хрущевым» и по словам библиотекаря А.М. Вавиловой из поселка Советский под Астраханью^{2170}. «Недовольство Хрущевым было повсеместным», — утверждал Н.Д. Михальчев, бывший тогда председателем Ершовско-го (в Саратовской области) районного потребительского общества^{2171}. «Все ругали Хрущева за все это», — свидетельствовала и жительница Пензенской области А.В. Девяткина^{2172}. Учительница русского языка и литературы в Воздвиженской средней школе Загорского района А.П. Запрудникова вспоминала, как тогда пели частушку: «Жена Хрущева умерла — белый хлебец унесла, если снова женится — куда черный денется?»^{2173}

Дело доходило до того, что, как свидетельствует секретарь Аромашевского райисполкома в Тюменской области В.П. Торопова, некоторые люди «думали, что правительство прячет хлеб»^{2174}. Думала, что «хлеб нечистый» из-за того, что «Хрущев пшеницу продает за границу», К.М. Ежова, рабочая завода № 67 в Москве^{2175}. «Эту политику считали вредительством» и по свидетельству работницы Косинской трикотажной фабрики Т.П. Михайловой^{2176}.

Как всегда это бывает, обострение социальной обстановки сопровождалось ростом спекуляции и уголовных преступлений. Только за праздники 7-9 ноября 1963 г. и только на одной Украине произошло 34 убийства и 3 изнасилования. Имели место 14 случаев распространения антисоветских листовок. «Все это вместе взятое омрачает и без того далеко не радужное праздничное настроение», — записывал в своем дневнике Шелест^{2177}.

12 ноября он встречал в Киеве Хрущева и сопровождал его в загородную резиденцию «Залесье», где тот собирался готовиться со своей командой к очередному пленуму ЦК КПСС, посвященному развитию химической промышленности как важнейшему условию подъема сельского хозяйства и роста народного благосостояния. В те дни Шелест заносил в свой дневник: «На станции Раздельная в 12 вагонах демобилизованные из армии грузины устроили пьяный дебош, открыто высказывали недовольство в адрес Хрущева, защищали все действия и порядки при Сталине, восхваляли политику Маленкова. В Стамбуле с нашего туристического парохода остался 21 человек… Все это довольно неприятные вещи, и это довольно прозрачно говорит о нашем политическом состоянии… Сейчас просто у нас катастрофа с сельским хозяйством, и это не может не отражаться на политическом престиже в целом и в частности на престиже Хрущева»^{2178}.

С жалоб на «исключительно неблагоприятные климатические условия» начал Хрущев говорить об итогах сельскохозяйственного года на пленуме ЦК КПСС:

— Суровая зима, а затем жестокая засуха нанесли ущерб важнейшим сельскохозяйственным районам страны. Урожай получен ниже, чем в прошлом году, а озимые на миллионах гектаров погибли.

В данном случае все это соответствовало действительности: валовой сбор зерна снизился со 140 до 107 млн. тонн, то есть почти на 30%. Все расчеты на значительное увеличение заготовок рухнули: вместо намечавшихся 4,2-4,5 млрд. пудов удалось заготовить только 2,7 млрд. пудов (44,8 млн. тонн)^{2179}. Для смягчения остроты продовольственного положения и социальной напряженности пришлось прибегнуть к импорту зерна. Закупили за рубежом немало — 9,4 млн. тонн, то есть около 10% от всего урожая, или 25% от того, что государству необходимо было израсходовать^{2180}.

Чтобы наконец-то добиться коренного перелома в развитии сельского хозяйства — цели, поставленной им еще десять лет назад, — Хрущев вынужден был пойти на серьезное переосмысление приоритетов.

— Можно ли, — ставит он вопрос, — и дальше в развитии зернового хозяйства идти по пути расширения посевных площадей?^{2181}.

И отвечал:

— Видимо, в дальнейшем мы не можем идти по такому пути… Куда выгоднее теперь, когда лучшие земли уже освоены, направить средства на развитие химии, на производство минеральных удобрений. Советская страна располагает теперь реальными возможностями для того, чтобы в земледелии пойти по пути интенсификации, увеличения производства зерна с гектара пашни за счет значительного повышения урожайности^{2182}.

По существу, он готов уже признать ошибки, допущенные в кукурузной кампании:

— Не должно быть приоритета какой-нибудь одной культуре… Та культура, которая в условиях определенной зоны дает наиболее высокий урожай, лучше оплачивает вложенный труд, эта культура в хозяйстве и должна быть такой культурой^{2183}.

Даже «травополыцики» не вызывают у него теперь непримиримой враждебности. Он, правда, по-прежнему считает, что «ориентироваться в производстве кормов в расчете на луга — значит ожидать, как говорили в старину, что даст господь». Но ведь когда это еще в стране будет столько зерна, чтобы обеспечить животноводство концентрированными кормами. Так что и лугами пока что грех пренебрегать. Но их «надо окультуривать, известковать, не допускать закисления, а со временем придется для этого выделять и минеральные удобрения». И вообще «подходить к этому делу надо конкретно». Например, в Прибалтике «определенную роль играют и пастбища»^{2184}.

Мало того, отвечая в заключительном слове на записку с вопросом о возможном возвращении Министерства сельского хозяйства в Москву, чтобы его сотрудники не тратили на дорогу по четыре часа, признал, что «вопрос заслуживает внимания», долго и путано объясняя затем, почему было принято такое решение^{2185}.

Пленум ЦК КПСС одобрил предложенную Хрущевым программу химизации народного хозяйства, в том числе и его аграрного сектора. Он провозгласил главной и неотложной задачей «сосредоточение средств и усилий на создание мощной химической индустрии, чтобы в предстоящем семилетии резко увеличить производство минеральных удобрений, химических средств защиты растений и других химических продуктов для растениеводства и животноводства»^{2186}. На реализацию этой программы предполагалось выделить крупные капиталовложения.

Данное решение по существу означало начало разработки нового курса аграрной политики, нацеленного на последовательную, глубокую и всестороннюю интенсификацию сельского хозяйства^{2187}. Уже через два месяца, в феврале 1964 г., новый пленум ЦК КПСС объявил интенсификацию генеральным направлением в подъеме сельского хозяйства, столбовой дорогой развития его производительных сил. Осуществлять ее предусматривалось по трем главным направлениям. «Широкую химизацию земледелия и животноводства» должны были дополнить «всемерное развитие орошаемого земледелия» и «внедрение комплексной механизации в сочетании с электрификацией производства». Принципиальное значение имело и указание на специализацию производства как по зонам, так и отдельных хозяйств, на дальнейшее развитие специализированных совхозов вокруг крупных городов в целях «решения задач полного обеспечения потребностей страны в овощах и фруктах»^{2188}.

Известной сенсацией стало выступление директора ВНИИ зернового хозяйства в Казахстане А.И. Бараева, на протяжении ряда лет подвергавшегося резким нападкам со стороны Хрущева за защиту чистых паров и пропаганду безотвальной обработки поля с сохранением стерни^{2189}.

Комментируя решения пленума на совещании руководящих работников партийных и сельскохозяйственных органов 22 февраля 1964 г., Хрущев особо подчеркнул, что на реализацию данной программы уже в этом году выделены самые крупные за историю советской власти капиталовложения — 5 млрд. 400 млн. рублей. Рентабельно вести хозяйство, достойно оплачивать труд людей и обеспечивать накопления для расширенного производства позволяют, по мнению Хрущева, нынешние закупочные цены, особенно если сравнивать их с теми, что были в 1952 г.^{2190}

Неожиданно зачитал он и отрывки из писем, в которых сообщалось о том, что «некоторые местные органы вопреки установленному порядку навязывают колхозам планы сева по культурам, бесцеремонно устанавливают структуру посевных площадей». Вряд ли Хрущев не ведал о том, что эта практика существует чуть ли не с момента принятия постановления ЦК 1955 г. о новом порядке планирования и что вызвана она была инициированными им самим кампаниями. Важно то, что сейчас он счел необходимым осудить ее и даже пригрозить тем руководителям, которые не сделают должных выводов:

— Возможно, что следует ввести закон (призывов было уже много), который бы карал тех, кто нарушает принятые постановления. Тогда ответственность будет не только в партийном, но и в уголовном порядке. Тогда будет меньше любителей командовать колхозами, администрировать^{2191}.

«Последний романтик» или «последний коммунист», каковым его считают некоторые сегодняшние публицисты и историки, Хрущев сам был подвижником по своей натуре и хотел бы видеть таковыми всех советских людей, и в «низах», и в «верхах». Но ни там, ни тут никто, в сущности, уже не хотел или же не мог двигаться. В этом для него лично заключалась коварная ловушка: лишенная былого страха система все более и более утрачивала остатки своей эффективности, на уговоры и призывы реагировала слабо. Хрущеву хотелось бы, чтобы все его благие пожелания немедленно превращались в быль, а получалось только то, на что были способны аппарат и народ. Коренную причину этого ему было не понять, он раздражался, выходил из себя, обрушивал свой гнев на окружавших, усиливал свои нападки и на партийно-государственный аппарат.

К этому способу оправдывать себя в глазах простых людей нередко прибегают правители авторитарного склада. Часто он дает немалые результаты. Но в данном случае эффект получился обратный: популярности не прибавилось, а аппарат стал сплачиваться для отпора. Внешне все оставалось по-старому. Хрущев ругал членов Президиума ЦК, министров и генералов, местных руководителей, грозил найти им всем скорую замену. Они же публично его славословили и говорили о «великом десятилетии» его нахождения у руля партии и государства. А между собой жаловались друг другу на его своеволие и грубость. Секретарь ЦК КПСС Ю.В. Андропов несколько раз звонил помощнику Хрущева по международным делам О.А. Трояновскому и, зная, как к тому хорошо относится «первый», просил его посоветовать Никите Сергеевичу дать возможность коллегам высказать ему все, что у них накипело. Вспоминая позже об этих звонках, Трояновский ничего не говорит о том, выполнил ли он просьбу^{2192}. Вряд ли.

Хрущев готовился провести еще один пленум ЦК КПСС для рассмотрения на нем таких вопросов сельского хозяйства, как новая реорганизация руководства отраслью, ликвидация производственных колхозно-совхозных управлений и уточнение структуры партийных органов. Ничего хорошего аппарату эта перетряска не сулила. А тут еще поползли слухи, будто первый секретарь ЦК КПСС подумывает о дальнейшей судьбе колхозов. В Институте истории АН СССР в конце сентября — начале октября 1964 г. получили задание подготовить к предстоящему пленуму документальный материал о том, как проводилась сплошная коллективизация. Причем критического характера: письма крестьян, сводки о положении в деревне, высказывания представителей оппозиции и т. д., без каких-либо комментариев и оценок. Задание поступило непосредственно от вице-президента Академии наук, курирующего общественные науки, члена ЦК КПСС П.Н. Федосеева. Выполняя его, сотрудники института получили доступ к некоторым документам секретного хранения центрального партийного архива. В результате «наверх» пошел 20-страничный документ, рисующий картину своеволия властей, жесточайших репрессий и массового голода в деревне в 1932-1933 гг. По одной из версий этот критический материал должен был быть использован в работе пленума^{2193}.

Однако состоявшийся в ноябре 1964 г. пленум ЦК КПСС проходил уже без Хрущева и обсуждал другие проблемы.

4.2.1. Вызревание заговора

Итак, Хрущев все меньше и меньше устраивал административную бюрократию, включая партийный аппарат. Он, конечно, жил и действовал внутри нее, но отнюдь не заодно с нею, а в известном смысле и против нее. Вот в подобной обстановке и вызревала мысль о необходимости устранить непредсказуемого, неуправляемого и становящегося все более и более опасным лидера.

Все началось с того, что на пленуме ЦК КПСС 18-21 июня 1963 г. Хрущев произвел очередную рокировку в своем ближайшем окружении и вместо слегшего от инсульта Ф.Р. Козлова поручил исполнять обязанности фактического второго секретаря ЦК сразу же двум членам Президиума — председателю Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежневу (с оставлением его пока что на этом посту) и первому секретарю ЦК КП Украины Н.В. Подгорному.

Однако Брежнев отнесся к этому очень болезненно. Не был доволен своим перемещением в Москву и Подгорный. Привыкший быть полновластным хозяином у себя в республике, на Старой площади он оказался на положении своего рода помощника, слуги, причем эти обязанности пришлось делить с другим. Вполне допустимо, что первый секретарь ЦК КПСС рассчитывал на известное соперничество между ними. Но вышло все иначе: оба они сразу же сблизились и, прекрасно поняв друг друга, приступили к подготовке смещения Хрущева.

Осторожно и не сразу раскрывая свои карты, Брежнев и Подгорный делились с другими своими мнениями о вопросах, обсуждавшихся на заседаниях Президиума и Секретариата ЦК, делились и впечатлениями о том, кто и как при этом говорил. Жаловались на то, что Хрущев мало считается с ними, часто пренебрегает их суждениями и вообще становится все заносчивее и грубее. Если собеседник сочувственно встречал их сетования и, мало того, поддакивал, соглашался, начинал делиться собственными негативными впечатлениями, они поворачивали разговор на то, что, вот-де, неплохо было бы «остановить Никиту», одернуть его, сделать ему коллективное внушение, может быть, даже пригрозить. Но как это лучше сделать?

— А что если ты, — говорили они, например, кандидату в члены Президиума ЦК КПСС и первому секретарю ЦК КП Украины П.Е. Шелесту, — созовешь у себя в Киеве пленум республиканского ЦК, позовешь на него Хрущева? И вы ему там выскажете все…

— Да, нашли дурака, — отвечал тот. — Так он вам и примчится по первому свистку… А если еще узнает зачем, посыплются с нас пух и перья…^{2194}

Разговор этот, состоявшийся еще осенью 1963 г. в Крыму, вроде бы ни к чему конкретному не привел. И тем не менее еще один человек превращался в их соучастника, они держали теперь его в курсе своих ближайших намерений, а он поддерживал их и, мало того, сам проводил соответствующую работу, регулярно докладывая им о ее результатах.

Да, недовольных Хрущевым в партийном, государственном и хозяйственном аппарате, среди членов Центрального Комитета насчитывалось тогда немало. Однако если бы Брежнев и Подгорный ограничивались только тем, что подспудно формировали большинство в ЦК. Нет, они не были такими наивными простаками, знали, что осуществить задуманное можно, лишь опираясь на конкретную силу. Эту опору они обеспечили прежде всего тем, что в конце 1963 — начале 1964 г. привлекли на свою сторону секретаря ЦК КПСС и председателя Комитета партийно-государственного контроля А.Н. Шелепина, а вместе с ним значительную группу бывших комсомольских работников. В их числе были и заведующий отделом административных органов ЦК КПСС, курировавший все силовые структуры, Н.Р. Миронов, и председатель КГБ СССР В.Е. Семичастный, с которым они поделились своими тревогами и планами в феврале 1964 г.^{2195}

4.2.2. «Наш дорогой Никита Сергеевич!»

17 апреля 1964 г. Хрущеву исполнилось 70 лет. Утром в двухэтажном особняке на Ленинских горах, где он жил, его поздравляли члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, секретари ЦК. Некоторые из них, как отмечал наблюдательный Шелест, вели себя довольно нервозно, трепетно-боязливо. Это в первую очередь относилось к Брежневу и Суслову. Юбиляр был свеж, бодр, в хорошем настроении. «Выпили по рюмке коньяка, немного поговорили и тут же торопливо ушли под предлогом, что не надо утомлять Никиту Сергеевича. Инициатором этой торопливости был Брежнев, его поддерживал Подгорный, хотя и чувствовалось по настроению Хрущева, что он не хотел и не ожидал такого поспешного удаления»^{2196}.

Несколько иначе описывает этот праздник сын юбиляра Сергей. Рукопожатия и пожелания здоровья и счастья начались, когда Хрущев спустился по лестнице к собравшимся, а их было 25 человек. Брежнев расцеловал его. Понемногу суета улеглась, и гости были приглашены в столовую за большой празднично накрытый стол. Брежнев зачитал коллективное поздравление, в котором были и такие слова:

— Мы счастливы работать рука об руку с вами и брать с вас пример ленинского подхода к решению вопросов партийной жизни и государственного строительства, быть всегда вместе с народом, отдавать ему все свои силы, идти вперед и вперед к великой цели — построению коммунистического общества.

«Леонид Ильич расчувствовался, смахнул слезу и обнял Никиту Сергеевича. Все подходили, чокались, говорили подходящие к случаю фразы». Затем началось обычное праздничное застолье. Соратники по очереди вставали, поздравляли, произносили пожелания и здравицы. «Часа через два пришла пора расходиться: впереди официальные поздравления в Кремле, а вечером предстоял большой прием»^{2197}.

Как видим, никакой нервозности и торопливости сын Хрущева не заметил. Но может быть потому, что ничего не ведал и ни о чем не знал?

Юбилей Хрущева сопровождался повторной демонстрацией документального кинофильма «Наш дорогой Никита Сергеевич». Но как и три с лишним года назад (летом 1961 г.), народ не проявлял особого любопытства и стремления еще раз увидеть своего лидера на экране.

Смотрели этот фильм 15% опрошенных в 1998 г. и 20% опрошенных в 1999 г. «Можно сказать, насильно, перед демонстрацией художественного фильма», — отмечал москвич В.К. Бушуев^{2198}.

Положительные чувства фильм вызвал у соответственно 3 и 2,5% опрошенных. «Фильм показал все стороны деятельности этого человека, показал его простым и понятным», — вспоминал А.А. Налимов из подмосковной Ивантеевки^{2199}. У счетовода Р.С. Савинцевой из деревни Орловск в Марийской АССР сложилось впечатление о герое фильма как о хорошем человеке, заботящемся о благе народа^{2200}. Испытывал гордость за руководителя страны М.А. Семенов, офицер из Раменского^{2201}. Было приятно смотреть на Хрущева рабочей станции Черкизово Московской Окружной железной дороги А.С. Беляковой: «Какой он молодец!»^{2202}. Чувство гордости за Советский Союз испытывала учительница В.В. Ратникова из деревни Моносеино в Лотошинском районе^{2203}.

Никаких чувств не возникло у 3-4,5% опрошенных. «Яркого интереса» фильм не вызвал у Г.И. Беловой, бухгалтера на одном из московских закрытых НИИ^{2204}. «Надо было ограничиться одной копией и отдать ее лично Хрущеву», — полагал партийный руководитель местного масштаба Г.С. Корнев из поселка Селятино в Нарофоминском районе^{2205}. «Обычное поздравление руководителю» увидела в этом фильме доярка Т.П. Кищенко из деревни Зайчевка в Тульской области^{2206}. «Посмотрела и забыла» продавщица из Подлипок О.Г. Михайлова^{2207}. «Пропаганда и больше ничего», — говорил инженер ВНИИлитмаша А.В. Гавриленко^{2208}.

Скептические, отрицательные чувства возникли у 6,5 и 12% опрошенных.

«Организовали массовое посещение», — вспоминал А.В. Сухомлинов из Мурманска, констатируя, что зрители «неодобрительно отнеслись к самой идее фильма», что авторитет Хрущева в результате подорвался еще более^{2209}. «Пришлось», ибо «загнали с работы», и рабочей Волоколамской типографии В.И. Матисовой: «Смешно было»^{2210}. «Смотрели в обязательном порядке, — вспоминает офицер космодрома Тюратам В.М. Мензульский. — Это выглядело фарсом, так как все смеялись над Хрущевым»^{2211}.

«Красочный фильм, — отзывалась о нем А.В. Девяткина из Пензенской области, — но на фоне нашей жизни впечатление производил не очень хорошее»^{2212}. «Опять Хрущев со своею кукурузой!» — восклицала заведующая отделом кадров треста «Ефремовстрой» Р.П. Пономарева^{2213}. «Показуха!» — сказала учительница М.М. Крылова из поселка Константинове в Загорском районе^{2214}. «Сделан на заказ», — считала А.Ф. Богданюк, учительница школы № 23 в Житомире^{2215}. «Подхалимство!» — так отозвалась Н.Д. Заикина со станции водоснабжения Харькова^{2216}. Не понравился культ Хрущева преподавательнице Дагестанского университета Л.Р. Евсеевой, но она молчала^{2217}. «Новый “фюрер” появился», — ворчала не любившая Хрущева стеклодув Московского завода елочных игрушек К.П. Лабзина^{2218}.

«Похоже было на комедию», — вспоминал известный футболист Н.П. Симонян^{2219}. Возмущалась Л.А. Болтач, председатель районного комитета общества «Красный Крест» в Истре: «Этот фильм лишний раз доказал правоту моих взглядов и отрицательного мнения по поводу XX съезда КПСС»^{2220}. Не нравился Хрущев и П.Д. Ковалеву, рабочему Московского мясокомбината им. Микояна, поэтому фильм у него вызвал только негативные чувства: «Скорее бы его убрали!»^{2221}.

Не видели этот фильм соответственно 66 и 70% опрошенных.

«Не удалось посмотреть» учительнице Жеребьевской школы в Подольском районе Г.Н. Щербаковой^{2222}. «У нас его не показывали», — утверждает А.П. Галасуцкая из подмосковного поселка Быково^{2223}. Ничего не слышали о нем техник А.И. Харитонов из трамвайного депо им. Баумана^{2224}, А.А. Комарова из деревни Захарово Малоярославецкого района^{2225}, рабочий совхоза «Хмельницкий» Н.А. Бондарук^{2226} и еще целый ряд респондентов^{2227}.

«Не видели и не хотели видеть», по словам Н.П. Куликовой из села Хорошевка в Липецком районе^{2228}. И не хотели смотреть рабочий Метростроя М.М. Гурешов^{2229}, работница Косинской трикотажной фабрики Т.П. Михайлова, у которой «его личность особых симпатий не вызывала»^{2230}, бригадир подмосковного колхоза им. Ленина П.И. Ковардюк^{2231}. Не было такого желания у работницы предприятия п/я 565 в Москве М.А. Харитоновой^{2232}, жительницы подмосковного Костино Л.И. Гончаровой^{2233} и еще у 1 респондента^{2234}. Принципиально не хотел смотреть кадровый офицер В.А. Ларьков^{2235}.

В кино не ходили, по словам рабочей предприятия п/я 2346 в Москве И, А. Евсеевой^{2236}. В кино не ходила вообще (были маленькие дети) Д.В. Шевцова из Лобни, работавшая в Москве токарем на одном из закрытых военных предприятий^{2237}. Работал с утра до вечера А.И. Горячев, сменный мастер на железнодорожной станции Дмитров^{2238}. В кино и театры ходить не любил, а телевизора дома не было у слесаря Воронежской ГРЭС И.Н. Комова^{2239}. «Работал от зари до зари. Какое кино?» — объяснял сельский плотник из Мордовии Н.М. Ве-дяшкин^{2240}. Не было времени смотреть у А.М. Винокуровой из тульской деревни Брянково^{2241}. В кино не ходила, а телевизора не было у Л.М. Конновой из села Малая Грибановка в Житомирской области^{2242}. «Нам фильмы не возили», — говорила Е.П. Паршина с 207-го км Северной железной дороги^{2243}.

Не видели, но удовлетворительный отзыв слышали соответственно 0,5 и 0,25% опрошенных. «Подруги говорили, что в нем Никита Сергеевич представлен простым, понятным человеком», — вспоминала З. П. Половинкина из Загорска, прядильщица фабрики им. Р. Люксембург^{2244}.

Неудовлетворительный отзыв слышали от 0,5 до 1% опрошенных. «Люди говорили, что как на заказ сделан», — вспоминала В.А. Мазур, работница Чугуевского авиаремонтного завода. «Вот свидетельство нового культа личности!» — приходилось слышать Г.К. Пятикрестовской, учительнице из подмосковного Косино.

Не помнят ничего о фильме соответственно 9 и 6,5% опрошенных.

Нет ответа или ответ не расшифровывается у соответственно 4,5 и 3% опрошенных.

Можно с уверенностью утверждать, что сам герой этого фильма и не подозревал о том, как же на деле относится к нему советский народ. Об этом весьма тщательно заботились все его присные, в том числе и те из них, кто начал поговаривать о необходимости убрать его с политической сцены.

В начале мая Хрущев отправился из Ялты на теплоходе «Армения» с длительным визитом в Египет. Сопровождавшему его сыну Сергею бросилась в глаза непонятная перемена в поведении провожавшего их Брежнева: «Его всегда отличала широкая располагающая улыбка, готовая сорваться с языка шутка. На сей раз он был мрачен, даже отцу отвечал односложно, почти грубо. Остальных же просто не замечал… Я был в недоумении. Наконец объяснение нашлось. Брежнев обижен на отца предполагаемым в скором времени перемещением с поста председателя Президиума Верховного Совета СССР в ЦК. Отказаться он не мог и теперь переживал»^{2245}.

Визит Хрущева в Объединенную Арабскую Республику, как тогда назывался Египет, начался с того, что 9 мая в Каире президент Г.А. Насер вручил ему высший орден «Ожерелье Нила»^{2246}. Международный дипломатический этикет предполагает обязательную взаимность в такого рода награждениях. И 14 мая на церемонии перекрытия Нила Хрущев объявил, что Насеру и его правой руке первому вице-президенту А. X. Амеру присвоены звания «Герой Советского Союза»^{2247}. Получить согласие Президиума ЦК на выпуск соответствующего указа ему далось нелегко. В Москве, где в то время оставались Брежнев, Кириленко, Косыгин, Микоян, Подгорный и Шверник, были возмущены: такое звание нельзя присваивать иностранцам, гноящим в тюрьмах коммунистов! Однако напор был такой сильный, что пришлось уступить. Но в строку будущих обвинений в «субъективизме» и «волюнтаризме» можно было добавить еще одно лыко.

Не очень-то довольна была его затянувшимся визитом и «общественность». Твардовский, например, ворчал 21 мая:

— Как на ярмарку едет, недели на две кряду. А белорусская пословица говорит: первый день гость — золото, второй — серебро, третий — медь, со двора едь.

А его заместитель В.Я. Лакшин высказал догадку, что эти многочисленные и длительные путешествия, «охота к перемене мест» — «бегство от запутанных домашних дел». Александр Трифонович согласился^{2248}.

4.2.3. От слов к делу

Как и все члены Президиума ЦК, Брежнев вел обильные записи в блокнотах, рабочих тетрадях и специальных книжках для заметок. С середины 1964 г. эти записи исчезают. На отдельных листках, правда, фиксируются указания и распоряжения Хрущева. Почти нет записей о встречах с коллегами. И ни слова о чем-либо остальном. Даже упоминаний об охоте, звонках и т. п.^{2249} Подготовка к смещению первого секретаря заставляла быть предельно осторожным. А скрывать было что. В одной из бесед с председателем КГБ Семичастным выясняется, какие существуют возможности физического устранения «первого».

— Что вы имеете в виду, Леонид Ильич? — спрашивает пораженный глава госбезопасности.

— Ну там, что-нибудь такое-эдакое…

— Яд, например, или пуля?

— Да не мне тебя учить, Володя…

— А как вы представляете себе все это? Кто будет организовывать и исполнять? Лично я понятия не имею, как за подобное дело взяться. Значит, надо кому-то поручить. Причем, наверное, не одному человеку. Можно ли дать гарантию, что тайна, которой владеют столько людей, останется тайной?

Брежнев явно разочарован.

— А я-то думал, что одной из важнейших задач вашей службы и является обеспечение тайны…

— Да, но любая тайна рано или поздно перестает быть таковой. В каком виде мы будем выглядеть в глазах наших потомков?

Полагая, что ему удалось отговорить собеседника от такой рискованной авантюры, Семичастный направляется к выходу, но Брежнев останавливает его:

— Неужто так и нельзя ничего сделать?.. Вот, например, ЭнЭс собирается с официальным визитом в Скандинавию… Может быть арестовать по возвращении, где-то на подходе к Москве?

Семичастный категорически запротестовал:

— Мы не заговорщики, и надо решать этот вопрос законным путем. Так во всяком случае он рассказывал четверть века спустя автору. И называл даже железнодорожную станцию, где собирались «брать» Хрущева^{2250}. Многие сомневаются в том, что если подобный разговор и имел место, то именно осторожный и трусоватый Брежнев, а не Семичастный решился бы заговорить о таком — убийстве Хрущева. Да и нравы к тому времени радикально изменились. Никто из членов Президиума ЦК не поддержал бы такой чудовищной акции^{2251}.

13 июля 1964 г. Хрущев выступил на сессии Верховного Совета с докладом о мерах по повышению благосостояния народа. В число этих мер входили: выдача пенсий и пособий членам колхозов, а также повышение зарплаты работникам просвещения, здравоохранения, жилищно-коммунального хозяйства, торговли и общественного питания — всего для 18 млн. человек^{2252}.

15 июля Верховный Совет постановил освободить Л.И. Брежнева от обязанностей председателя Президиума Верховного Совета «в связи с занятостью по работе в ЦК КПСС» и избрал на эту должность А.И. Микояна. На скоротечном пленуме ЦК КПСС, состоявшемся в тот же день, в перерыве между двумя заседаниями Верховного Совета Хрущев подверг атаке местные партийные органы и дал понять, что в ноябре им будут предложены еще несколько реформ, в том числе в управлении сельским хозяйством. Он обещал в скором времени представить новую Конституцию СССР. О деталях не распространялся. Но в кулуарах упорно говорили о том, что выборы отныне станут производиться из нескольких кандидатов, что учреждается пост президента СССР. Сам же Хрущев напомнил собравшимся о правиле, зафиксированном на последнем съезде в партийном уставе, — не занимать выборных постов больше двух сроков. Но самым неожиданным было то, что он вдруг обрушился с угрозами на Академию наук.

— Нам не нужна Академия, которая не подчиняется решениям ЦК! — заявил он.

А дело заключалось в том, что на выборах новых академиков была провалена кандидатура Н.И. Нуждина — верного соратника «народного академика» Т.Д. Лысенко, который выбил в Президиуме ЦК специально для него дополнительную вакансию по отделению биологии. У члена президиума академии и директора Института физических проблем П.Л. Капицы собрались ведущие академики во главе с президентом М.В. Келдышем и договорились, кто и как будет делать, чтобы провалить Нуждина. Но игру им испортил А.Д. Сахаров. Не зная об этой договоренности, он на общем собрании Академии взял слово первым и неожиданно заявил:

— Пусть за Нуждина голосуют те, кто хочет разделить ответственность за самую позорную страницу в истории советской науки!

По мнению Келдыша, выступление это было крайне вызывающим, без дипломатии, а потому неудачным. Однако Сахарова поддержали И.Е. Тамм и В.А. Энгельгардт. И результаты баллотировки оказались для Нуждина плачевные: за него проголосовали лишь 20% действительных членов. Академики не скрывали своего торжества^{2253}.

Совершенно иначе отнесся к этому Хрущев.

— Какой-то там Сахаров… — распалялся он.

— Трижды герой Советского Союза, — сумел вставить М.В. Лаврентьев, президент Сибирского отделения академии и кандидат в члены ЦК КПСС.

— Ну и что? Из партии таких гнать надо!

— А он беспартийный.

— Вот-вот, а академики-коммунисты внимают этому беспартийному и, мало того, при голосовании следуют его указаниям. Да зачем нам такая Академия нужна? Разогнать ее надо к чертовой матери!

Услышав его убийственные слова, Келдыш стал писать заявление об отставке. Но его отговорил делать это сидевший рядом с ним первый секретарь Московского горкома КПСС Н.Г. Егорычев.

— Имейте в виду, что сегодня Никита Сергеевич, завтра будет кто-нибудь другой, а академию надо сохранить.

— Что вы имеете в виду?

— А то и имею, что слышали. Сегодня партию и правительство возглавляет один человек, а завтра, смотришь, Центральный Комитет поставит на его место другого. Вы ведь член ЦК, значит и от вас это будет зависеть, согласны?^{2254}

Егорычев знал, о чем говорил. Он был в курсе почти всех планов Брежнева и Подгорного и приложил немалые усилия для их осуществления. Вылетая 15 июля вместе с Сусловым на похороны председателя Французской компартии М. Тореза, он имел поручение Брежнева и секретаря ЦК КПСС П.Н. Демичева поговорить там откровенно, без свидетелей с главным идеологом, выяснить его умонастроение и, по возможности, склонить на сторону противников Хрущева. Но когда в Париже, после траурной церемонии, Егорычев, оказавшись наедине с Сусловым в посольском саду, попробовал заговорить с ним об обстановке в Кремле и на Старой площади, тот, взглянув на безоблачное небо, сказал, что вроде бы начинает капать дождь, покинул его и ушел в отведенные ему покои^{2255}.

Тем временем в Москве 16 июля состоялось заседание Конституционной комиссии. Никаких заметных предложений по демократизации государства и общества в сделанных там докладах руководителей подкомиссий не было. Зато присутствовало много идеологических штампов, кстати, отсутствовавших в предварительных рабочих проектах. Самым декларативным и «пустым» оказался доклад Брежнева о государственном управлении и общественных организациях. Советы депутатов трудящихся теперь должны были именоваться советами народных депутатов. Говорилось также о неуклонном возрастании руководящей и направляющей роли партии. Ничего примечательного не содержалось и в докладе Косыгина о работе подкомиссии по экономическим вопросам и управлению народным хозяйством^{2256}. Так как никаких обсуждений и решений в отношении докладов принято не было, слухи о возможных коррективах основного закона в ту или иную сторону продолжали муссироваться.

18 июля Хрущев направляет в Президиум ЦК предложение заменить только что созданные партийные комитеты колхозно-совхозных управлений политотделами. Негодованию членов Президиума ЦК против подобной военизации местных партийных организаций не было предела. Их напор оказался настолько сильным, что Хрущеву пришлось снять это предложение, хотя и с большим неудовольствием^{2257}.

На расширенном заседании президиума Совета министров 24 июля Хрущев вдруг потребовал пересмотреть уже разработанные Госпланом наметки на ближайшие пять лет. По его мнению, уж коль программа КПСС обещает в ближайшем будущем построить коммунизм, необходимо взять решительный курс на то, чтобы благосостояние народа росло как можно быстрее, для чего следует больше внимания уделять производству средств потребления, не забывая, конечно, о должном уровне обороны.

Военным же, показывавшим ему на одном из танкодромов новейшую боевую технику, танки и самоходные орудия, вертолеты, пушки, минометы, пулеметы и автоматы, он говорил:

— Мы кого-нибудь собираемся завоевывать? Нет! Тогда для чего же нужно это оружие, которое мы сегодня увидели? Зачем нам вся эта прорва вооружения? Да, очень хорошего, современного. Но скольких оно будет денег стоить?

И предложил сначала серьезно подумать, какая же нам потребуется армия, а затем решать, чем ее вооружать.

— А то вы всех нас без штанов оставите^{2258}.

Атмосфера аппаратной тревоги и неуверенности способствовала тому, что ряды заговорщиков стали быстро пополняться. Одни стонали от того, что «пошли под хвост» плоды долгой и кропотливой работы по составлению народнохозяйственного плана на 1966-1970 гг., конструированию и испытанию новой военной техники. Других пугали идеологические аспекты новых реформ. Третьи со страхом ждали обещанной «перетряски» кадров.

— У нас ведь доброжелателей меньше, чем недоброжелателей, — пытался объяснить помощник «первого» Лебедев, почему он откладывает чтение нового произведения Солженицына (роман «В круге первом») и ничего не делает для продолжения публикации в журнале мемуаров И. Эренбурга.

А на протест Твардовского, сославшегося на «горы писем» в редакцию, ответил:

— Нет, я ничего не говорю, в большом круге — много, но среди людей влиятельных — мало^{2259}.

А Хрущев тем временем разъезжал по стране, наблюдая за тем, как идет уборка урожая, и учиняя разносы «травополыцикам» и сторонникам сохранения плодородия почв с помощью паров. Он посетил 4-18 августа Поволжье, Северный Кавказ, Казахстан и Киргизию. Едва вернулся в Москву, вынужден был срочно вылететь в Крым, чтобы навестить внезапно заболевшего там генсека Компартии Италии П. Тольятти. Но не успел: в пионерском лагере «Артек», куда он с Косыгиным и Подгорным примчались, им сообщили о его смерти 40 минут назад. Когда провожали тело покойного в Симферополь, загорелась машина с гробом.

— Не к добру это, — качали головами старики.

А Брежнев и Подгорный между тем продолжают забрасывать свою сеть, извлекая из нее то большую рыбу, то маленькую. Им так удалось поссорить с «первым» члена Президиума ЦК и председателя Совмина РСФСР Г.И. Воронова — человека принципиального и сугубо делового, — что тот «созрел». Его пригласили на открытие охотничьего сезона 15 августа в Завидово. Постреляли там, выпили, а когда стали уезжать, Брежнев усадил в свою «Чайку». И едва машина вырулила на трассу, сидевший там же секретарь ЦК Ю.В. Андропов поднял стекло, отделяющее заднее сиденье от шофера и охранника, и началось посвящение Воронова в планы избавления от Хрущева. Когда одобрение этим планам было получено, Брежнев стал обменивался отрывочными фразами и репликами с Андроповым, из коих у Воронова сложилось впечатление об отнюдь не второстепенной роли этого человека в затеянной игре: он вынимал из папки и показывал Брежневу какие-то бумаги. Тот с удовлетворением говорил:

— Никуда он теперь от нас не денется.

Что это были за бумаги? Компромат?.. Воронов излишнего любопытства не проявлял. Брежнев же перелистывал телефонный справочник членов ЦК, делал в нем какие-то пометы, менял вроде бы минусы на плюсы, подсчитывал и бормотал:

— Будет! Баланс будет беспроигрышный!^{2260}

29 августа специальным указом Президиума Верховного Совета СССР с советских немцев сняты были обвинения в пособничестве врагу во время Великой Отечественной войны^{2261}. В указе ничего не говорилось о разрешении вернуться им в старые места их проживания, откуда они были высланы в 1941 г. И тем не менее его обсуждение в Президиуме ЦК КПСС вызвало ожесточенные споры. Порою обида настолько выводила коллег Хрущева из себя, что они отвечали ему на таких же высоких тонах.

Знавших о готовящихся переменах стало столько, что они стали обмениваться сведениями и мнениями не только с вдохновителями и организаторами, но и между собой.

12 сентября, возвращаясь из Болгарии, в Киеве на пару часов остановился Брежнев. И Шелест высказал ему тревогу:

— В «дело» посвящено слишком много людей, и промедление с его решением чревато большими неприятностями. Надо или отступить от затеянного, спустить на тормозах, или же смелее двигать «дело». Нечего держать людей в подвешенном состоянии.

— Ты, Петро, не беспокойся, — ответил ему Брежнев. — Мы принимаем все меры. Но как подойти к решению этого «дела», еще не знаем, дополнительно будем советоваться^{2262}.

В сентябре, примерно числа 20-го, другой первый заместитель председателя Совета министров и председатель ВСНХ Д.Ф. Устинов имел в своем кремлевском кабинете такой разговор с другим заместителем главы правительства и председателем Комиссии Совмина по внешнеэкономическим вопросам В.Н. Новиковым:

— В ближайшее время состоится пленум ЦК КПСС. Надо, чтобы ты подготовил тексты двух выступлений — одно для меня, другое для себя. Надо показать руководящему составу партии все безобразия, которые вытворяет Хрущев. Ты ряд лет работал в Госплане, и у тебя должно быть материалов предостаточно.

— Что, Хрущева снимать собираются? — полюбопытствовал Новиков. Последовал утвердительный ответ.

— А как к этому отнесутся военные и КГБ?

— Тут все в порядке, будет полная поддержка.

После этого Новиков согласился. В течение трех дней он подготовил тексты, и Устинов внес в них поправки. А дальше оставалось ждать, как развернутся события^{2263}.

В субботу 26 сентября в Свердловском зале Большого Кремлевского дворца, где обычно проводились пленумы ЦК, состоялось расширенное заседание Президиума ЦК КПСС и Совета министров с участием первых секретарей республиканских и областных партийных комитетов, глав местной исполнительной власти и совнархозов, ответственных работников ЦК, правительства и даже Академии наук. Первый заместитель председателя Совета министров СССР А.А. Горегляд доложил, что приступили к разработке перспективного плана развития народного хозяйства. А Хрущев высказал ряд соображений о том, по каким основным направлениям следует планировать экономику на ближайший период. И главную задачу плана он видел в повышении уровня жизни народа.

— Если в период первых пятилеток и в послевоенные годы мы делали основной упор на развитие тяжелой индустрии как основы подъема экономики страны, укрепления ее обороноспособности, то теперь, когда мы имеем мощную индустрию, когда оборона страны находится на надлежащем уровне, партия ставит задачу более широкого развития производства средств потребления.

Итак, Хрущев вернулся к тому, что одиннадцать лет назад говорил и за это был осужден Маленков. Оговорившись, правда, насчет необходимости развивать «и дальше высокими темпами производство средств производства», а также «держать на должном уровне оборону страны», он тем не менее повторил, что при составлении плана следует «предусмотреть ускорение развития производства средств потребления и дальнейший рост благосостояния народа»^{2264}.

Когда затем все члены и кандидаты в члены Президиума ЦК собрались в комнате отдыха, Хрущев, обращаясь к ним, спросил:

— Ну как, товарищи, ваше мнение о проведенном мероприятии и моем выступлении?

— Все хорошо! Просто отлично! — раздались возгласы.

Больше всех хвалил Брежнев. «Больно и обидно было все это слушать, просто становилось страшно, какая гнусная вещь — лицемерие, и не хватило ни у кого мужества сказать правду, — свидетельствовал присутствовавший при этом Шелест. — Позже некоторые, в том числе и Брежнев, объясняли такое свое поведение тактическим приемом, чтобы, мол, не навлечь подозрений и не вызывать тревогу у Хрущева»^{2265}.

Хрущев высказал им некоторые соображения о подготовке к пленуму ЦК, намеченному на ноябрь. Материал для него готовила группа во главе с Шелепиным и Полянским. Разумеется, Хрущеву было невдомек, что этот материал готовится против него.

Объявив, что он собирается в отпуск и там посмотрит доклад, когда тот уже будет в основе своей сделан, Хрущев поручил вести все дела по Президиуму и Секретариату ЦК Подгорному.

Но в воскресенье 27 сентября он узнал от своего сына Сергея о подозрительных беседах председателя Президиума Верховного Совета РСФСР (и бывшего члена Президиума и секретаря ЦК КПСС) Н.Г. Игнатова один на один с секретарями обкомов, о его частых звонках с недомолвками Брежневу и Подгорному об упоминании грядущего ноября как срока, к которому что-то должно быть сделано.

Хрущев этой информации не поверил. Однако буквально на следующий день, 28 сентября, сказал Подгорному:

— Идут разговоры, что существует какая-то группа, которая хочет меня убрать, и вы к этой группе причастны.

— Откуда вы это взяли? — вопросом на вопрос ответил тот и добавил с деланной обидой: — Как вы только могли такое подумать, Никита Сергеевич?^{2266}

29 сентября в Москву прилетел индонезийский президент Сукарно. Он требовал от Малайзии отдать ему северную часть Борнео (Калимантана), а от Великобритании — богатый нефтью султанат Бруней. И ему было нужно много оружия и военной техники, в том числе самолетов и кораблей. Причем поскорей и желательно с советскими экипажами, как это было два года назад, когда он, угрожая применить силу, вынудил Нидерланды расстаться со своей колонией в западной части Новой Гвинеи (Ириана). Его сопровождали два высших чина страны: министр-координатор по вопросам обороны и безопасности генерал армии Насутион, которого индонезийские коммунисты подозревали в диктаторских наклонностях и который не без их влияния через несколько месяцев был отправлен в отставку, и министр-координатор по вопросам планирования национального развития генерал армии Сухарто, который через полтора года, подавив в крови выступление этих самых коммунистов, установил свою диктатуру. В Большом Кремлевском дворце был дан обед. На нем присутствовали Микоян, Хрущев, Воронов, Косыгин, Подгорный, Полянский, Суслов; кандидаты в члены Президиума ЦК КПСС Ефремов и Мжаванадзе; секретари ЦК Поляков, Пономарев, Рудаков и Титов; Игнатов; заместители председателя Совета министров Устинов, Дымшиц, Лесечко, Руднев и Л.М. Смирнов; председатель одной из палат Верховного Совета Спиридонов, председатели госкомитетов при Совмине Курашов и Скачков, заместители министров Кузнецов и Лапин (МИД), Гречко (обороны) и Н.С. Захаров (КГБ); посол Михайлов, главный редактор «Правды» Сатюков и заведующий отделом печати МИДа Л.М. Замятин^{2267}. Последний вспоминал много лет спустя, как Хрущев неожиданно сказал, обращаясь к гостю:

— Дорогой брат Карно! Завтра я уезжаю. Все уговаривают меня отдохнуть: и мои товарищи, и врачи, — хотя я сам чувствую себя прекрасно. Но через пару-другую недель вернусь и разобью эту «центропробку», которая нас закупоривает и мешает нам двигаться вперед!..^{2268}

Заявление это было довольно двусмысленным. О какой пробке шла речь? Дипломаты, военные и индонезийские гости поняли это как экивок в сторону империализма, препятствующего окончательной ликвидации колониализма. В пользу такого толкования говорила, вроде бы, и беседа, которую Хрущев имел на следующий день, перед отлетом на юг, с Сукарно. Он подтвердил, что СССР «поддерживает освободительную борьбу народов Северного Калимантана и будет содействовать и помогать Индонезии в ее справедливой борьбе против неоколониалистских планов». И выразил согласие повысить обороноспособность Индонезии путем «дополнительных закупок снаряжения» для ее вооруженных сил^{2269}. Однако в ближайшем окружении Хрущева его слова о «центропробке» могли отнести и на свой счет.

4.2.4. Отставка Хрущева

В воскресенье 11 октября прилетевший в Пицунду в отпуск Сергей Хрущев услышал от отца, что накануне там побывал первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС Г.И. Воробьев и привез в подарок пару живых индюков.

— Мы его расспросили обо всех этих разговорах с Игнатовым. Он все начисто отрицал. Оказывается, ничего подобного не было. Он нас заверил, что информация этого человека — плод воображения.

Услышав это, его сын оторопел: «Так значит, они все эти дни не только ничего не предприняли, но даже не пытались выяснить, соответствует ли истине полученная информация?». Поговорили с Воробьевым, — но если он действительно о чем-то договаривался с Игнатовым, что-то знает, то, без сомнения, им ничего не скажет. Интересно, что они ожидали признания в подготовке отстранения Хрущева? Что это? Наивность? Как можно проявлять такое легкомыслие?»

Ближе к вечеру Хрущев позвонил из Пицунды в Москву. А там «на хозяйстве» в Совете Министров оставался тогда самый молодой из членов Президиума ЦК Д.С. Полянский. Встревоженный, он и начал обзванивать своих коллег, многие из которых находились в тот день далеко от столицы.

— Только что из Пицунды звонил Никита Сергеевич, ругался, намекал на какие-то интриги против него и объявил, что через три- четыре дня вернется и тогда покажет кузькину мать.

Вскоре все присутствовавшие в Москве члены Президиума ЦК собираются у Полянского. Тот сообщает, что уже вылетели из Кишинева Подгорный и из Минвод Кириленко, но что никак не может дозвониться в Берлин до Брежнева:

— Он не подходит к телефону, велит отвечать, что занят.

— Звони снова, — говорят ему.

Наконец, потеряв терпение, Полянский просит помощника Брежнева:

— Передай Леониду Ильичу слово в слово, не перепутай: в Москве хорошая погода и через три-четыре дня сюда возвращается Никита Сергеевич!

«В Москве хорошая погода!» — до Брежнева сразу же дошло тревожное значение этого пароля, и через несколько минут он сам позвонил Полянскому:

— Митя, все понял, выезжаю на аэродром, дал команду подготовить самолет к срочному вылету. Через пару часов буду с вами^{2270}.

Подгорный, спешно покинувший торжества в Кишиневе, сделал посадку в Киеве, чтобы встретиться с Шелестом и просить его быть готовым к срочному прилету в Москву^{2271}. Принимаются и другие необходимые меры. На всякий случай главному редактору газеты «Правда» П.А. Сатюкову неожиданно для него поручили возглавить советскую парламентскую делегацию и отправили в Париж^{2272}.

Итак, они все вместе. Последние совещания, последний подсчет сил. И на следующий день, в понедельник 12 октября, порешили: будем вызывать Хрущева на заседание Президиума ЦК, предъявим ему список обвинений и вынудим подать в отставку^{2273}. Текст доклада уже подготовлен из материалов, которые подрабатывали к предстоящему пленуму, но с явным креном по «делу», Полянский, Шелепин, Андропов и частично Демичев^{2274}. Но кто будет звонить в Пицунду?

— Коля, — назвал Брежнев имя Подгорного, — ведь он тут, пока Никиты не было, председательствовал.

— Но что я ему скажу? — возразил тот. — Ведь я только третьего дня разговаривал с ним, сказал, что все у нас идет нормально, никаких проблем не возникает. «Что у вас вдруг произошло?» — спросит он… Пусть лучше говорит Леня. Тем более, что ему надо передать личный привет от товарищей Ульбрихта и Штофа.

Все согласились. Брежнев же уперся. Еле уговорили его и чуть ли не силой притащили к телефону. С дрожью в голосе он начинает разговор с Хрущевым.

— Завтра заседание Президиума… Хотим обсудить ряд вопросов, надо срочно прилетать.

— Не понимаю, какие вопросы? Решайте без меня…

— Нельзя. Есть ряд серьезных нестыковок по проекту пятилетнего плана…

— Я же отдыхаю. Что может быть такого срочного? Вернусь через две недели, тогда и разберемся.

— Но ряд республик и областей выдвигают тут некоторые требования… по сельскому хозяйству. Мы тут все собрались… Но без вашего участия обсуждать их не беремся… Настаиваем, — упорствовал Брежнев, а посиневшие губы его дрожали.

— Ну хорошо, — соглашается вроде бы Хрущев. — Подумаю.

И повесил трубку. Делать нечего. Разъехались. Через каждый час Брежнев звонит председателю КГБ и спрашивает:

— Ну как?

И только после полуночи Семичастный позвонил сам:

— Леонид Ильич, только что позвонили из девятки: самолет в Пицунду заказан на б часов утра… С ЭнЭс полетит Микоян^{2275}.

А в Пицунде в это время Хрущев делился своими мыслями с Микояном:

— Знаешь, Анастас, нет у них никаких неотложных дел. Думаю, что этот звонок связан с тем, что нам говорил Сергей… Если речь идет обо мне, то я бороться не стану^{2276}.

Наступает 13 октября. Семичастный звонит Брежневу:

— Кто поедет встречать?

— Никто, — отвечает тот. — Ты сам встречай. В данной обстановке зачем же всем ехать?

Внуково-2. С трапа самолета сходят Хрущев и Микоян.

— С благополучным прибытием, Никита Сергеевич, — подходит и здоровается с ним Семичастный, вежливо, но сдержанно.

— А где остальные?

— Они собрались в Кремле. Ждут вас…

Хрущев и Микоян садятся в длинный «ЗиЛ-111», Семичастный — в свою «Чайку». Приезжают в Кремль. Хрущев направляется в свой кабинет, где уже собрались все члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, а также секретари ЦК. Семичастный тем временем вместе с начальником 9-го управления КГБ Чекаловым заменяет охрану в приемной, а затем дома (на Ленинских горах) и на даче (в Петрово-Дальнем). Заместителю же личной охраны Хрущева (сам ее начальник Литовченко был предусмотрительно отправлен в отпуск) велит:

— Ни одной команды, ни одного распоряжения без моего ведома не давать. Запрещаю. Таково указание руководства ЦК^{2277}.

А в это время на заседании Президиума ЦК КПСС Хрущеву предъявили счет за грехи. Он был внушительный. Первым взял слово, как было условлено, Брежнев. Он рассказал, что в партии и стране накопилось много претензий к работе Хрущева, и высказал мнение, что в этих условиях целесообразно, чтобы он подал в отставку и ушел на пенсию^{2278}.

— В Президиуме нет коллегиальности. Возрождается и непомерно растет культ личности товарища Хрущева. Допускается оскорбление единомышленников по работе. Многие решения принимаются непродуманно. Разделение обкомов — это большая ошибка. В партии и народе оно не поддерживается. Последняя записка по управлению сельским хозяйством путаная…^{2279}

Приведенные выше отрывки из выступления Брежнева дошли до нас в записях, сделанных очевидцами — Гришиным и Шелестом. У одного из помощников Брежнева сохранился написанный самим Брежневым от руки развернутый план-конспект его речи. Начинался он так: «Я полностью согласен со всеми критическими замечаниями товарищей в адрес тов. Хрущева и разделяю точку зрения, что многие крупные ошибки и промахи в работе происходят по вине тов. Хрущева»^{2280}. Судя по этим словам, Брежнев вовсе не собирался выступать первым. А далее было написано следующее:

«Вы, Никита Сергеевич, знаете мое отношение к вам на протяжении 25 лет… В трудную для вас минуту — я честно, смело и уверенно боролся за вас… Сегодня я не могу вступать в сделку со своей совестью и хочу по-партийному высказать свои замечания. Почему мы сегодня вынуждены говорить о крупных ошибках и промахах в работе? Почему мы все отмечаем тяжелую обстановку в работе ПрезЦК? Над этим вопросом я думал долго и серьезно и твердо убежден, что если бы вы, Н. С, не страдали бы такими пороками как властолюбие, самообольщение своей личностью, верой в свою непогрешимость, если бы вы обладали хотя бы небольшой скромностью, — вы бы тогда не допустили создания культа своей личности».

Далее следовал перечень вопросов, на решение которых отрицательно повлиял новый культ личности: рязанское дело («вы инициатор этого дела»), обюрокрачивание руководства промышленностью («нельзя формировать структуру промышленности за обедом»), отзывы о секретарях ЦК («вы говорите, что мы как кобели сцим на тумбу») и членах Президиума ЦК («кто из нас не ходит без ярлыков?»), отношение к кадрам («Кунаев, Серов, Сахаров, снять секр. Тулы, снять Мазурова, снять Мжаванадзе»)^{2281}.

Думается, что при всей их фрагментарности эти записки представляют немалый исторический интерес. И самое любопытное, что содержащаяся в них критика направлена только против «ошибок и промахов», проистекающих из личных качеств Хрущева — властолюбия, себялюбия и т. п. Нет ни слова о курсе, о линии. И ничего не сказано о внешней политике. Даже о его импульсивных «взбрыках». Правда, эту тему не обошли некоторые из последующих ораторов.

Хрущев, занявший по привычке председательское место, столь же привычно стал не соглашаться с Брежневым:

— Вопрос о разделении обкомов не я один решал, он обсуждался и вами на Президиуме, и на пленуме, и был одобрен… Я, как и все, мог иметь какие-то недостатки. Так спрашивается, почему же о них мне раньше не сказал? Разве это честно среди нас, единомышленников? Что касается допущенных к некоторым товарищам грубостей, то я прошу извинения^{2282}.

За то, чтобы отпустить Хрущева на пенсию и прекратить практику сосредоточения власти в одних руках, высказался Козлов. На последнем расширенном заседании Президиума ЦК и Совмина Хрущев, по его мнению, «наговорил много глупостей»^{2283}.

На нетерпимую обстановку в руководстве, непомерное самомнение Хрущева и злоупотребление им властью указывал Шелепин.

— Характеристика, данная Лениным Сталину, полностью относится к вам. Он сетовал на падение темпов экономического развития за последнее десятилетие, на падение ежегодного прироста национального дохода с 11% до 4%. Коснулся оратор и внешней политики:

— С империалистами мы должны быть на страже. А вы отступаете от главной линии. Кубинский кризис — авантюра, жонглирование судьбами народа.

Возмущался Шелепин и идеологическими вывертами Никиты Сергеевича:

— Вы сказали «Октябрьскую революцию совершили бабы»!^{2284}Выступления сопровождались не менее обидными репликами членов Президиума ЦК:

— Ты развалил сельское хозяйство! В результате мы вынуждены закупать зерно за рубежом.

— Созданные тобой совнархозы себя не оправдали! Управление через них ведет к ослаблению оборонной мощи страны.

— Лишь в этом году в печати опубликовано более тысячи твоих фотографий. Разве это не утверждает новый культ личности?

— А подарки зарубежным деятелям? Во сколько сотен тысяч они обошлись государству? И разве ты лично не присваивал себе кое-что из подарков, полученных за границей?

Хрущев, оглушенный и подавленный, все же пытался сбить накал критики ответными репликами, возражать. Но его плохо слушали, перебивали.

— Друзья мои! — чуть ли не взмолился он.

— У вас нет здесь друзей! — отрезал Воронов.

— Вы не правы, Геннадий Иванович, — возразил ему Гришин. — Мы здесь все друзья Никиты Сергеевича^{2285}.

Кириленко обратил внимание на недопустимость сосредоточивания власти в одних руках.

— Слащавость любите, а людей честных отталкиваете. Почему вы таким стали?^{2286}

Мазуров сказал, что «никто экономического эффекта не подсчитал от освоения целинных земель», что «тут имеется много сомнительных показателей, никто не подсчитывает затрат на производство там зерна». Почему-то Шелест посчитал, что его выступление было довольно серым и прозвучало «очень глухо». И вообще, по его мнению, Мазуров «держался очень скованно, чересчур трусливо»^{2287}. Л.Н. Ефремов затронул один вопрос — нарушение уставных норм партийной жизни в связи со всякими реорганизациями. Правда, потом говорили, что он выступил плохо, но с этим не согласен тот же Шелест: «Надеялись, что он выступит крикливо, на высоких тонах, как он всегда выступал, но на сей раз это не получилось». Может быть потому, что многое ему не было известно, а он «чувствовал всю серьезность момента»^{2288}.

Основной темой выступления Мжаванадзе был диссонанс, внесенный нетактичным поведением Хрущева в отношения с союзниками^{2289}.

Затем череду кандидатов в члены Президиума ЦК прервал Суслов. Он согласился с замечаниями о том, что в средствах массовой информации (которые, кстати, проходили по его ведомству) процветает культ Хрущева. Мало того, добавил он, в них «извращается истинная обстановка и положение в партии и стране». Вокруг Хрущева выросла группа подхалимов, льстецов, а он это поощряет, ему это нравится. И вообще, «создается такая обстановка, когда унижается достоинство человека, это разрушает все помыслы творческой деятельности»^{2290}. Обратил он также внимание на «семейные выезды» Хрущева за границу, на то, что зарубежные поездки Аджубея «неполезны», а в беседе его самого с японскими социалистами «наговорено много лишнего»^{2291}.

Гришин указывал на то, что Хрущев игнорирует «огромную работу ВЦСПС», и жаловался на то, что с ним ни по одному вопросу нельзя посоветоваться. Критиковал он и форму проведения пленумов ЦК, а также манипуляции с пятилетним планом:

— Пятилетка не выходит — давайте сделаем семилетку и таким образом выполним за семь лет то, что намечалось на пять лет^{2292}.

Резко выступил и Рашидов. Кадры, отмечал он, больше подбираются не по деловым и политическим признакам, а по субъективным, по настроению. Разделение обкомов приносит большой вред. И «совершенно неправильно, что мы стремимся упразднить сельские райкомы»^{2293}.

На этом прения были прерваны. Было уже поздно, около восьми часов вечера. Все были разгорячены, возбуждены. Решили завтра продолжить заседание, а потом сразу же созвать пленум. Хрущев тут же встал и вышел.

Память об июне 1957 г., когда Хрущеву именно в перерывах между заседаниями удалось переломить ситуацию и выйти из поначалу казавшейся безнадежной борьбы победителем, память эта давала о себе знать. Чтобы подобное не повторилось, был предпринят целый ряд срочных мер. Секретарь ЦК Л.Ф. Ильичев уже ночью привез одного из заместителей Андропова Н.Н. Месяцева в Комитет по радиовещанию и телевидению, собрал коллегию и представил ей его в качестве нового председателя. В ту же ночь В.И. Степаков «сел» на газету «Известия», Л.Н. Толкунов — на газету «Правда»^{2294}. Здесь Ильичев, негодуя и чуть ли не плача, говорил:

— Он нас все время дергал, никто не мог чувствовать себя спокойно^{2295}.

Приблизительно так же говорили члены и кандидаты в члены Президиума ЦК, отправившись на встречи с приехавшими в Москву членами ЦК. Никогда не видел Косыгина «таким возбужденным, точнее, в столь приподнятом настроении» Егорычев. «Он рассказывал, как остро и принципиально проходила дискуссия на заседании Президиума ЦК, когда впервые лидеру партии и государства, в руках которого была сосредоточена неограниченная власть, прямо и откровенно высказывали все о его поведении и ошибках»^{2296}. Шелест в украинском постпредстве на улице Станиславского, проинформировав своих о том, что было сегодня в Кремле, предупредил, что завтра, возможно, состоится пленум ЦК, и просил их пока не допускать никакой утечки полученных ими сведений. «Ночь прошла тревожно», вспоминал позже он^{2297}.

Брежнева же интересовало, что будет делать Хрущев.

— Володя, — звонил он председателю КГБ, — мы только что закончили заседание. Хрущев уходит. Куда он поедет?

— На квартиру, — отвечал Семичастный.

— А если на дачу?

— Пусть на дачу.

— Ну а ты?

— А у меня и там, и сям, и везде наготовлено. Никаких не будет неожиданностей.

— А если он позвонит? Позовет на помощь?

— Никуда он не позвонит. Вся связь у меня!.. Кремлевка, ВЧ. А по городскому пусть говорит.

На всякий случай члены Президиума договорились:

— К телефону сегодня не подходить! Вдруг он начнет нас обзванивать, и ему удастся склонить кого-нибудь на свою сторону.

Однако когда у Микояна раздался телефонный звонок, он поднял телефонную трубку. Действительно звонил Хрущев.

— Я уже стар и устал, — сказал он. — Пусть теперь справляются сами. Главное я сделал… Разве кому-нибудь могло пригрезиться, что мы можем сказать Сталину, что он нас не устраивает, и предложить ему уйти в отставку? От нас бы мокрого места не осталось. Теперь все иначе. Исчез страх, и разговор идет на равных. В этом моя заслуга. А бороться я не буду^{2298}.

Так как телефон Хрущева прослушивался, то когда в 11 часов утра 14 октября заседание Президиума ЦК КПСС возобновилось, всем было уже известно, что Хрущев бороться не будет.

Первым выступил Полянский. По сравнению со вчерашними выступлениями его речь выглядела более солидно. Сказались, очевидно, наработки, сделанные заранее под его руководством.

— Наша линия выработана правильная, — сказал он, — но поведение Никиты Сергеевича наносит вред всему здравому смыслу. И как результат, сельское хозяйство «стоит на нуле». Молодежь уходит из села, и оно, «седея», деградирует. Надо что-то делать для его укрепления. Снабжение населения сельхозпродуктами находится на крайне низком уровне и вызывает большие нарекания. В цифрах по сельскому хозяйству много жонглерства. Главный исполнитель всех этих манипуляций — руководитель ЦСУ Ставровский. Но вина за дезорганизацию сельского хозяйства лежит на Хрущеве. А заведующий сельхозотделом ЦК Поляков — человек случайный, подхалим, которого надо немедленно убрать. Академик Лысенко — это Аракчеев в науке, а сельхознауки, как таковой, у нас нет.

Разойдясь, Полянский подверг сомнению то, как проводилась критика Сталина. По его мнению, это было сделано «недозволенными методами» и «нанесло большой вред нашей идеологии, нашей партии». В народе идут «нехорошие разговоры» о зяте Хрущева (главном редакторе «Известий» Аджубее) и сыне:

— Один распоясался так, что стремится стать над Президиумом ЦК, а другой без году неделя работает на производстве, а уже Герой Социалистического Труда. А Никита Сергеевич или не хочет замечать всего этого, или поощряет. Он заболел манией величия, ему надо уйти со всех постов, а мы не будем ничего припоминать ему^{2299}.

С ним согласился Косыгин. Он высказал убеждение, что полумерами здесь, без освобождения от всех постов не обойтись. В его резком, даже нервозном выступлении «чувствовались нотки личной обиды и некоторой неприязни к Хрущеву». Особо он напирал на организуемую главой партии и правительства «групповщину» и «интриги» среди членов Президиума ЦК^{2300}. Стиль работы Хрущева он назвал неленинским.

— Все сам, все сам! — говорил Косыгин, не в силах сдерживать свои чувства. — Письма льстивые рассылаете, а критические нет. Интриговали — вы не радуетесь росту людей^{2301}.

Напротив, Микоян, взывая к объективности, назвал деятельность Хрущева «большим политическим капиталом партии»^{2302}. Он говорил о подъемах и спадах в работе Хрущева, о его большой энергии и вместе с тем о некоторых «юзах» в его политической деятельности.

— Да, Никита Сергеевич действительно за последнее время стал вспыльчив, раздражителен, допускает оскорбление товарищей — очевидно, это связано с определенными трудностями. Но какой бы резкий разговор с ним не состоялся, потом к нему всегда можно подойти, поговорить, объясниться, — он всегда выслушает, он незлопамятный, объективный в оценке товарищей. Здесь говорилось, что ему надо пойти в отставку. Вряд ли можно с этим согласиться. Может быть стоит, наверняка стоит разделить посты. Никита Сергеевич пользуется авторитетом у нас и во внешнем мире. Для такого масштаба деятельности он еще не стар. А Полянский и Косыгин молоды и рассуждают не совсем правильно и продуманно. Надо крепко покритиковать Никиту Сергеевича, он исправит положение, а нам всем надо больше ему помогать^{2303}.

Общий смысл сказанного Микояном был таков^{2304}:

— Товарищ Хрущев должен остаться у руководства партии. Но его надо разгрузить, а неправильное отсечь.

Не согласился с этим выступлением Подгорный. Он стал говорить об ошибках, допущенных Хрущевым в управлении промышленностью и сельским хозяйством, о потакании собственному культу личности.

— О состоянии готовности страны к обороне мы не в курсе дела. Никита Сергеевич допустил много просчетов в вопросах сплочения социалистического лагеря. Разделить посты, конечно, надо. Но оставлять на каком-нибудь из них Никиту Сергеевича не следует. Как это отразится? Определенные издержки будем нести. Но это делать надо. И лучше всего, если бы он сам попросил освободить его^{2305}.

Итоги прениям взялся подвести Брежнев. Из цитированного выше чернового конспекта, сделанного заведующим общим отделом В.Н. Малиным, запись фиксирует только следующие его слова:

— Согласен со всеми. С вами, Никита Сергеевич, я прошел с 38-го года. В 57-м боролся за вас. Не могу вступить в сделку со своей совестью.

А далее в этой записи следуют предложения: освободить Аджубея от обязанностей редактора «Известий», освободить Харламова от обязанностей председателя Комитета по радио и телевидению, освободить Хрущева от занимаемых им постов^{2306}.

Вслед за этим для проформы спросили секретарей ЦК Андропова, Демичева, Ильичева, Рудакова и Титова, а также председателя парт-комиссий при ЦК Шверника, согласны ли они с постановкой такого вопроса и нет ли у них своих предложений. Все они согласно закивали головами. И тут попросил слова Микоян и сказал, что присоединяется ко всему тому, что здесь было сказано^{2307}.

Лишь после этого попросили высказаться Хрущева. Сильно расстроенный и подавленный, он все же нашел в себе силы и заставил себя выразить признательность всем за критические замечания по его адресу. Но посетовал, что этих замечаний ему не высказывали раньше. Сказав, что все его силы, опыт, жизнь были посвящены партии, что он был и будет до конца ей верен, Никита Сергеевич заплакал^{2308}.

— Я не могу с вами бороться, — продолжил он, взяв себя в руки. — Идеология и основа у нас с вами одна. Я уйду и драться не буду. Рад за Президиум, что он такой зрелый. В этом есть и моя крупинка…

Он еще раз попросил извинения, если кого-то когда-то обидел, допустил грубость — «в работе все могло быть». Главным своим недостатком Хрущев назвал слабость характера, доверчивость и доброту, а также, может быть, еще чего-то, что сам не замечал. Однако ряд предъявленных ему претензий им были категорически отвергнуты.

— Меня обвиняют в совмещении постов первого секретаря ЦК и председателя Совмина. Но ведь я сам этого не добивался. Этот вопрос решался коллективно, а некоторые из вас, в том числе и Брежнев, даже настаивали на этом. Моя ошибка в том, что я нерешительно противился вашему настоянию.

Далее он коснулся внешней политики, приводил аргументы в защиту предпринятых в свое время мер во время Суэцкого, Берлинского и Карибского кризисов, — ведь все эти вопросы решались коллективно…

— Так почему сейчас поднимается вопрос и ставится все это мне в вину? Некоторые говорят здесь о более решительных мерах против Китая… Говорить можно все. Но вот как сделать конкретно, никто не может рекомендовать. Отношения с Китаем — это очень сложный вопрос. Вы с ним тоже столкнетесь не один раз и будете иметь много сложностей и неприятностей. —… Я понимаю, что это моя последняя политическая речь, как бы сказать, лебединая песнь. На пленуме я выступать не буду. Но хотел бы обратиться к пленуму с просьбой…

— Этого не будет, — поспешил категорически прервать его Брежнев.

— Да, да, — поддержал Суслов.

У Хрущева на глазах снова навернулись слезы.

— Ну что ж, — нашел он в себе силы закончить, — я готов ко всему… Прошу написать заявление о моей отставке, я подпишу… Если вам нужно, уеду из Москвы.

— Зачем это делать? — раздался чей-то голос.

— Ни к чему, — поддержали другие.

Все были рады, что все так благополучно кончается, что Хрущев соглашается на капитуляцию. Он же может быть искренне, а может быть, чтобы подыграть им, сказал:

— Если у вас пойдут дела хорошо, я буду радоваться и следить за сообщениями газет^{2309}.

В записи Малина конец речи Хрущева выглядит несколько иначе:

— Не прошу милости. Вопрос решен. Я сказал товарищу Микояну — бороться не буду. Зачем искать краски и мазать вас? Радуюсь: наконец, партия выросла и может контролировать любого человека. Собрались и мажете человека говном, а я не могу возразить. Выражаю просьбу об освобождении. Если надо — как надо поступить, так и поступлю. Где жить?^{2310}

Объявили перерыв на обед. Хрущев отказался там присутствовать. Его не задерживали, и он уехал домой^{2311}. Уже без него обсуждали другие вопросы. Кого рекомендовать пленуму ЦК новым первым секретарем, а кого — главой правительства? Назывались три кандидатуры: Косыгина, Подгорного и Брежнева. Председателем Совета министров решили рекомендовать Косыгина. Это было обусловлено еще раньше. Именно аргумент, что он может занять этот пост, окончательно склонил его к участию в намечавшемся перевороте^{2312}. Подгорный, которого предложил Брежнев, сам отказался от поста первого секретаря, мотивируя тем, что есть люди моложе. И прямо указал на Брежнева^{2313}. «Возражений, конечно не было, — свидетельствовал Шелест, — но надо было видеть, как Брежнев просиял». Тут же он внес предложение учредить должность второго секретаря ЦК и избрать на эту должность Подгорного. Все согласились^{2314}. А кто сделает доклад на пленуме? Брежнев отказался:

— Мне будет как-то неудобно, раз вы выдвигаете мою кандидатуру на пост «первого»…

Категорически отказался и Подгорный. Тогда поручили Суслову^{2315}. Не Полянскому или Шелепину, которые работали над текстом, а именно Суслову. Как своего рода месть за проявленную ранее трусость, полагают одни^{2316}. Из-за того, что Брежнев уже тогда опасался молодых — Полянского и Шелепина, считают другие^{2317}.

Обсуждалась и судьба Хрущева. Микояна попросили передать ему приглашение на пленум и сообщить, что ему будет установлена пенсия в 500 рублей, что за ним сохранится пожизненно дача в Петрово-Дальнем и особняк на Ленинских горах с охраной и обслуживающим персоналом. Может быть он останется еще членом Президиума Верховного Совета. Микоян, правда, предлагал учредить для него должность консультанта Президиума ЦК, но с ним не согласились^{2318}.

Пока утрясали все эти детали, не раз звонил Семичастный:

— Леонид Ильич, вы дозаседаетесь до того, что к вам пойдут делегации членов ЦК для поддержки вас или для защиты Хрущева. Еле отбиваюсь от звонков…

— Успокой всех… В 6 часов — пленум^{2319}.

Но сам Брежнев не был до конца спокоен. Позвонив Егорычеву, сказал ему:

— Мы тут посоветовались и думаем, что прения открывать не следует. Хрущев заявление подал. Что же мы его будем добивать? Лучше потом, на очередных пленумах, обстоятельно обсудим эти вопросы…

— Ну, хорошо, — ответил глава столичной парторганизации, — пусть будет так. Однако, если потребуется, я к выступлению готов.

Егорычев воспринял это известие как проявление «человечности новых руководителей»^{2320}. Иначе отнесся к этому Шелест: «Открыть обсуждение доклада, значит, дать слово и Хрущеву — ведь о нем идет речь. А что он может сказать, тем более в адрес Брежнева, да и других, это небезопасно»^{2321}.

Пленум ЦК КПСС открылся в 6 часов вечера. Сделал это по поручению Президиума ЦК Подгорный. Суслов сказал, что ему поручено изложить единодушное мнение членов и кандидатов в члены Президиума ЦК, а также секретарей ЦК, и стал зачитывать доклад «О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Хрущева». Никакого глубокого анализа положения дел в партии и обществе там не было. А о конкретной программе действий вообще речь не шла. Зато много говорилось о некоторых лицах, близко стоявших к Хрущеву и якобы плохо на него влиявших. Особенно досталось Аджубею за его зарубежные поездки.

— Позор! — раздавалось то и дело в зале.

— Исключить его из партии, отдать под суд! — кричали самые рьяные из обиженных и подхалимов.

Рассказывая о последнем заседании Президиума ЦК, Суслов сообщил, что Хрущев поначалу отрицал критику в свой адрес, «подавал неправильные реплики».

— Однако напор со стороны многих членов Президиума был настолько силен, что товарищ Хрущев вынужден был перейти к обороне, а потом прекратил сопротивление, признав правильность критики в свой адрес.

Заканчивая чтение двухчасового доклада, Суслов сказал:

— Товарищ Хрущев признал, что состояние его здоровья не позволяет ему исполнять возложенные на него обязанности, и потому просит освободить его с занимаемых им постов.

И тут же зачитал подписанное Хрущевым заявление на имя пленума, оговорившись особо, что Никита Сергеевич попросил разрешения не выступать на пленуме. Сам Хрущев все это время сидел в президиуме, на крайнем стуле. Обхватил голову руками и ни разу не поднял ее, не взглянул в зал.

— Нужно ли открывать прения? — спросил Брежнев.

— Нет! — отвечали ему из зала.

— Тогда проголосуем постановление, подтверждающее решение Президиума.

А так как многим хотелось крови, и они к этому подготовились, припомнив и изложив на бумаге свои обиды, некоторые из них остались не совсем довольными. Семичастный, например, потом сказал Шелепину и Брежневу, что был возмущен. А позже объяснял этот их шаг тем, что сделан он был не без умысла. Кто знает, куда приведет промывание Хрущевских костей? Не затронет ли и их самих? «Я думаю, эти старики продумали все и, боясь за свои… кости, все сделали, чтобы не открывать прения… Не объяснили толком». К схожему выводу пришел и Егорычев: «Во время прений под горячую руку могло быть высказано много такого, что потом связало бы ему руки. А у Леонида Ильича в голове, очевидно, уже тогда были другие планы».

Итак, отставка Хрущева с постов первого секретаря ЦК, председателя Совета министров и члена Президиума ЦК официально оформлена. Правда, куда-то пропала рекомендация учредить должность второго секретаря ЦК. «Для нас, — вспоминал позже Шелест, — осталось загадкой, на каком этапе и кто перерешил наше общее мнение, принятое за два-три часа перед пленумом»^{2322}.

После голосования Хрущев встал и направился в заднюю комнату^{2323}. Брежнев же не без пафоса подвел итог:

— Вот Никита Сергеевич развенчал культ Сталина после его смерти, мы же развенчиваем культ Хрущева при его жизни^{2324}.

Да, причины для торжества у него и его товарищей по «делу» были. Какой успех: никакой крови, все решено голосованием, причем единодушным!

Так завершился этот номенклатурный переворот. Правда, многие активные участники тех событий категорически не приемлют само это слово — «переворот». О каком перевороте может идти речь, если войска продолжали оставаться в казармах и даже Кремль в решающий момент был открыт для свободного посещения? У нас нет оснований не верить категорическим утверждениям на этот счет тогдашнего председателя КГБ СССР В.Е. Семичастного. И все же весьма и весьма сомнительно, чтобы столичный гарнизон, а тем более кремлевская охрана находились в обычном положении, а не в состоянии повышенной боевой готовности. К тому же сам Семичастный признает, что «по Кремлю расставил, где нужно, своих людей». Не нравится некоторым из них и термин «заговор». Оказывается, это была тщательная, с некоторыми элементами конспиративности работа по сформированию антихрущевского большинства среди почти трех сотен членов и кандидатов в члены ЦК. Другие же так и говорят: да, был заговор.

4.2.5. Кто «за», кто «против» и кто «воздержался»

По-разному впоследствии оценивали это событие его участники. «Вполне логичным и обоснованным» считает принятое тогда решение Н.Г. Егорычев^{2325}. С ним согласен В.Е. Семичастныи: «В конечном итоге Хрущев завел дело в тупик. Добавлю к тому же неуправляемость». Но в то же время делает существенную оговорку: «Если бы в Президиуме была коллегиальность, если бы и ЦК проявил свой характер, думаю, что все было бы по-другому»^{2326}.

Да, полагал П.Е. Шелест, ошибок у Хрущева было много, но ответственность за них должны были разделять и другие руководители, находившиеся рядом с ним. Но они боялись быть отстраненными от власти и молчали, предпочитали заниматься интригами, переросшими в заговор. В конце своей жизни Шелест высказывал уверенность, что объективной необходимости заменять Хрущева Брежневым не было. «Это мое твердое убеждение, хотя и сам принимал участие в случившемся. Сейчас сам себя критикую и искренне сожалею о том»^{2327}.

Подобного же мнения придерживался и Г.И. Воронов. Даже явные ошибки Хрущева, по его мнению, на весах истории выглядят гораздо меньше того главного, что он сделал. «Мотивы у участников пленума были разные, а ошибка общая: вместо того, чтобы исправить одну яркую личность, мы сделали ставку на другую, куда менее яркую. Подобные ошибки неизбежны, когда нет механизма критики руководства, исправления его ошибок, а когда надо, и его замены»^{2328}.

С этим замечанием трудно не согласиться.

С одобрением отнеслись к отставке Хрущева 31% опрошенных в 1996 г., 42% опрошенных в 1997 г., 31,5% опрошенных в 1998 г. и 31,5% опрошенных в 1999 г.

«Нужны были изменения, особенно в сельском хозяйстве, а непродуманные реформы надоели», — объясняла свою позицию научная сотрудница ВНИИ экономики сельского хозяйства Т.И. Шевякова^{2329}. «Он развалил сельское хозяйство», — говорила М.К. Степанова из деревни Марушкино в Нарофоминском районе^{2330}.

«Хлеба не было, устроил из страны вотчину!» — выражала недовольство А.П. Шевченко, учительница из Киева^{2331}. Лейтенант В.В. Ермолаев из Уманской дивизии РВСН был недоволен снижением армейского пайка в два раза и введением талонов на макароны: «Украина — богатая республика, а нигде ничего нет!»^{2332}. Зарубежные поездки на пароходе с семьей, хамство припоминал Хрущеву офицер ГУ пожарной охраны Министерства охраны общественного порядка В.М. Шаповалов^{2333}. Как и другие работники райкома партии воспринимала в последнее время Хрущева как шута его жена О.В. Шаповалова, работавшая в одном из райкомов ВЛКСМ в Москве. «Все чего-то ждали, аппарат собрали, ждали звонка из МГК», — вспоминала она^{2334}.

Считал, что это надо сделать, инженер А.А. Постнов, который в какой-то мере был к этому готов: 28 сентября в ЦК КПСС его перед отправкой в Египет предупреждали не верить буржуазной информации, ибо, «чтобы в СССР не случилось, советская власть здесь победила окончательно и бесповоротно»^{2335}. Зоотехник И.А. Емашов из совхоза «Лермонтовский» в Пензенской области вспоминает, будто однажды ночью с самолета разбрасывалась листовка «Баллада о Хрущеве», отпечатанная в виде газеты, и приводит отрывки из нее («Правил только 10 лет, а наделал столько бед!» и т. п.)^{2336}.

Признавая, что Хрущев отличался сильной убежденностью и волей, сотрудник Автоэкспорта В.Г. Черкасов тем не менее встретил его отставку как должное, ставя ему в вину шараханье (совнархозы), невежественность и грубость (стучание ботинком в ООН), «особенно в пьяном виде»^{2337}. Рабочему кирпичного карьера в Гжели И.С. Абрамову не нравились хвастовство Хрущева, кукуруза и то, что «больше буханки хлеба не стал давать (свиней, мол, кормим)»^{2338}.

Полагала, что так будет лучше, медработник санэпидемстанции Фрунзенского района Москвы Л.М. Шнидман: «Ведь партия всегда права»^{2339}. «Мы же были чиновники, и своего мнения нам не положено было иметь, и не имели, — разъясняла Э.Н. Шепелева, работавшая тогда в советском посольстве в Бейруте. — Собрали нас, сообщили, и мы, отдав под козырек, стали стаскивать книги Хрущева, чтобы сжечь их»^{2340}. Как коммунистка, во всем соглашалась с ЦК партии Л.И. Волкова, техник закрытого НИИ связи в Москве: «Как решили, значит так и правильно»^{2341}.

«Время пришло, значит надо снимать», — думала жена московского часовщика А.Ф. Углова^{2342}. «Объяснили, что у него были ошибки и что он согласился уйти», — вспоминал И.С. Шитиков, главный зоотехник совхоза «Зендиково» в Каширском районе, и добавлял: «Нас информировали неточно»^{2343}. Поверил обвинениям колхозник Д.И. Романов из деревни Полтево в Ногинском районе^{2344}. Другой информации, кроме той, которую слышал по радио и читал в газетах, не имел бригадир поездных проводников из Николаева коммунист В.А. Попов^{2345}. Колхозник А.П. Трусов из деревни Кущевица в Шатурском районе верил всему, что слышал по радио: «Раз отставили, значит так и надо»^{2346}. «Верили тому, что нам говорили», — вспоминал П.И. Волжанов, рабочий типографии «Красный пролетарий». Правда, ныне он полагает, что тогда ему «лапшу вешали на уши», что Хрущев «делал для народа все (одно жилье чего стоит), но был мягок в отличие от Сталина»^{2347}.

Довольный отставкой Хрущева рабочий Метростроя М.М. Гурешов перечислял следующие из его «ошибок и глупостей»: целину, кукурузу, «запрет на собственный скот», нереальные планы, разного рода выходки^{2348}.

Волюнтаризмом считал А.М. Семенов, секретарь Коробовского райкома партии (в Белоруссии) по сельскому хозяйству, «всевозможные ломки, не обоснованные и не дававшие результата, создание совхозов-гигантов, ущемление интересов крестьян в части содержания скота, выполнение 3-летнего плана производства мяса за один год, построение коммунизма за 20 лет»^{2349}.

«В деревне о Хрущеве плохо отзывались, ненавидели его», по словам бухгалтера Тростянецкого совхоза на Черниговщине Д.С. Молибог^{2350}. «Отбирал огороды и скот, хотел, чтобы крестьяне всю энергию отдавали общественной работе», — сетовала медицинский работник А.А. Матвеенкова^{2351}. У работницы Московской чулочной фабрики им. Баумана Е.А. Амчинской сестра жила в деревне, и «у нее отрезали половину участка, и там рос бурьян»^{2352}.

«В год 3-4 раза пересматривал расценки на заводах и фабриках, в 62-м набавил цены на продукты», — напоминала К.Д. Долгова из Орехово-Зуева^{2353}. «Он много говорил, — упрекала Хрущева З. С. Рябова оттуда же. — Показуха! Со своей женой ездил по всем странам. Всем самолеты дарил: тому, этому, а у нас ничего не было, одна кукуруза. Только Москва и Московская область жили хорошо. В Рязани в магазинах одна сухая килька лежала. Много он дров наломал»^{2354}. Жить стало дороже по мнению рабочего предприятия п/я 2346 в Москве И.Т. Елисеева^{2355}, Не нравилась его политика Н.А. Блохиной, секретарю-машинистке из комбината МВД в Подольске-20, «в частности то, что он заморозил облигации на 25 лет»^{2356}. Надеялись, что станет лучше, в том числе с продуктами, рабочая сахарного завода в Прокуроровке (Иртильский район Воронежской области) Н.Н. Забелина, работница отделения перевозки почты на Ленинградском вокзале в Москве А.Г. Майорова^{2357}. Ждал лучшей жизни В.С. Кузьмин из Алма-Аты^{2358}.

Облегчение почувствовала Л.С. Конева, учительница из Серпухова: «Слишком он непредсказуем»^{2359}.

Администратор низового ранга из поселка Селятино в Наро-Фоминском районе Г.С. Корнев был недоволен ежегодными перестройками, «мешавшими стране развиваться»^{2360}. «Зачем на полтора миллиона сократил вооруженные силы?» — спрашивал полковник А.К. Кузнецов, служивший в Управлении воздушно-десантных войск Министерства обороны^{2361}. Сокращен был из военно-воздушных сил, не дослужив два года до пенсии, И.М. Точилкин, вынужденный после этого каждый день тратить часа два, чтобы добираться из Люберец до Центрального аэродрома на другом конце Москвы^{2362}. «Ведь это именно Хрущев принял чеченцев в этот благословенный край», — ставила ему в вину Д.И. Вишневская, аптекарь из Чечено-Ингушетии^{2363}. Не доверял ему как политику рабочий завода «Серп и молот» А.И. Нартов^{2364}. «Левым оппортунистом» считал новосибирский строитель А.А. Чуркин^{2365}. Поведение Хрущева вызывало смех, и в Талдоме говорили: «Хорошо, что его сняли, он не годится для власти»^{2366}. Преподаватель Талдомского СПТУ М.Ф. Гнездилов говорил: «Сколько приходилось краснеть народу за главу государства»^{2367}.

Недальновидным политиком, слишком грубым и прямолинейным казался он А.М. Зенину, инженеру из Лыткарина^{2368}. «Надоело всем это шутовство», — говорила В.С. Борисова, работница завода «Динамо»^{2369}. «Шутовское поведение в ООН» припомнила учительница из Ельца В.В. Филиппова^{2370}.

«Мы его не любили», — делилась своими мотивами диспетчер завода № 11 в Краснозаводске Е.И. Коклюшкина^{2371}. Не любила его и заведующая железнодорожной столовой в Петрозаводске М.А. Гришина, вспомнившая ходившую в то время про него поговорку: «Не сеет, не пашет, а шляпой машет»^{2372}. Никогда не вызывал доверия и симпатии Хрущев у рабочего завода № 30 А.И. Кирьянова, который считал его «хвастливым и довольно скользким типом»^{2373}. Не симпатизировали Хрущеву конюх из колхоза «Путь к коммунизму» на Смоленщине Н.М. Зайцев^{2374}. «Сталина боялись, а его не уважали», — сравнивала инженер из Министерства путей сообщения Е.Г. Ананьева^{2375}. «Его никто не жалел», — уверяла работница Саратовского завода технического стекла Т.С. Быкова^{2376}.

«Все восприняли снятие Хрущева очень и очень положительно, — утверждала А.В. Девяткина из Пензенской области. — Надеялись на то, что Брежнев наведет порядок и жить будет лучше»^{2377}. Надеялась на перемены к лучшему прядильщица с фабрики им. Октябрьской революции в Михнево Раменского района Л.С. Кондрашова^{2378}. Слышала положительные отзывы о Брежневе и потому думала, что отныне «политика будет более умной», бухгалтер из поселка Михайловка в Московской области О.М. Лопатина^{2379}.

«Давно пора гнать в шею!» — не скрывала своей радости Е.И. Емшина, рабочая предприятия п/я 2346 в Москве^{2380}. «Давно эту падлу надо было выгнать! Видели ведь, что он враг народа!» — радовалась и М.И. Вознюк, кочегар на кирпичном заводе в Райчихинске (Амурская область)^{2381}. «Слишком поздно это сделали», — считала домохозяйка М.М. Лунина из деревни Круглица в Куринском районе Орловской области^{2382}. «Надо было его расстрелять», — считал армейский офицер С.В. Гранкин^{2383}. Полагала тогда, что раньше это надо было сделать, стеклодув Московского завода елочных игрушек К.П. Лабзина: «Много глупостей натворил!» Однако позже она изменила свое мнение: «Кого поставили-то взамен!»^{2384}.

Как видно, доводы и мотивы этой группы респондентов преимущественно эмоциональны. Что за этой неприязнью? Не то ли, что все-таки высказала одна из респонденток, А.Н. Великая: «Была довольна, так как не могла простить XX съезд (культ личности)»^{2385}. Ждал этого давно инвалид Великой Отечественной войны А.П. Королев, работавший в Краснопресненском районном отделении Всесоюзного общества слепых: не мог простить ему грязь, вылитую им на Сталина^{2386}. «Он несправедливо отнесся к Сталину», — припоминала К.М. Ежова, рабочая завода № 67 в Москве^{2387}. «Он поносил Сталина», — вторила ей техник ВНИИДмаша И.Д. Косто-гарова^{2388}. «Очернив в лице Сталина все, достигнутое народом, не сделал сам ничего, только говорил, обещал золотые горы», — таков был взгляд бухгалтера Истринского райисполкома Л.А. Болтач^{2389}. «Революционную законность-то он восстановил, но вместе с тем реабилитировал и тех, кого не нужно было и вредно реабилитировать», — объяснял С.И. Богданов, охранник из ЦК ВЛКСМ и сын генерала НКВД^{2390}. Надеялась, что «доброе имя Сталина будет восстановлено», ткачиха Л.А. Догонина с Яхромской прядильно-ткацкой фабрики^{2391}.

Более половины тех, кто с одобрением отнесся к устранению Хрущева от власти, в 1956 г. негативно восприняли его доклад о культе личности на XX съезде КПСС.

С сожалением узнали эту новость 17% опрошенных в 1996 г., 10% опрошенных в 1997 г., 25% опрошенных в 1998 г. и 26% опрошенных в 1999 г.

Немножко жаль было В.К. Овчинникову, слесарю в ЦК ВЛКСМ: «Мужик простой, действовал по-простому (башмак мог снять и стучать им), да и к простым людям прислушивался»^{2392}. Большой потерей считала такой исход борьбы за власть Т.В. Кутикова, медсестра в колхозе, находившемся в Невьянском районе Свердловской области. По ее мнению, Хрущев — «это единственный руководитель государства, имеющий русскую душу»^{2393}.

Не верила обвинениям преподавательница математики в Московском техникуме легкой промышленности Н.П. Назарова^{2394}. «В его руководство страна многого добилась», — считал слесарь предприятия п/я 577 в Химках А.В. Ашурков^{2395}. «Несмотря на ошибки, он сделал много хорошего», — говорил водитель из города Железнодорожный П.С. Окладников^{2396}. Жалко его было С.И. Алексеевой из Немчиновки: «Он ведь так старался что-то сделать. При нем спокойней жить стало, легче»^{2397}.

Жалко его было и работнице швейной мастерской № 23 в Москве Л.В. Гурьевой: «Он и сделать-то ничего не успел, 10 лет ведь только руководил»^{2398}. «Хрущев много сделал для нашей страны», — так думала и главный врач медсанчасти в аэропорту Шереметьево Е.А. Буркова^{2399}. Достижений у него было больше, чем недостатков, полагала домохозяйка из подмосковного поселка Звягино А.П. Алабова^{2400}. «Ему верили, он давал надежду жить при коммунизме», — объясняла А.Д. Метальникова, школьная преподавательница в Люберцах^{2401}.

«Жизнь налаживалась», — отмечал рабочий завода «Серп и молот» П.Г. Филатов^{2402}. Отстранение Хрущева, по словам Л.В. Каштановой из Орехово-Зуева, переживали: «Он хороший был. Я, правда, возмущалась его «словечками». Но люди при нем немного вздохнули»^{2403}. Жалела Л.Л. Тулупова, технический контролер Казанского авиационного завода, считавшая его человеком прямым и порядочным. «В целом жизнь при нем была лучше, чем при Сталине», — подводила она итог^{2404}. В действиях Хрущева видел много понятного и полезного для народа сварщик завода автокранов в Балашихе А.Ф. Неудахин: «Отмена налогов; отмена практически обязательных займов размером в месячную зарплату; начало бурного строительства и бесплатного распределения жилья для всех; введение пенсионного обеспечения, в том числе и крестьян; большое внимание развитию сельского хозяйства; простые люди стали покупать автомобили и ездить на такси»^{2405}.

Недоумевала, слушая на партактиве объяснения, А.И. Астафьева, учительница математики в Московской школе-интернате № 21: «Да, Хрущев сделал много ошибок, но сколько много хорошего! Каким подарком для москвичей стали пятиэтажки. Многие с радостью въезжали туда из коммуналок и подвалов. Моя семья тоже выехала из подвала»^{2406}. Запомнился переезд в новое жилье — в «хрущевку» П.М. Клюевой, работнице ателье № 4 в Краснопресненском районе, и она была убеждена, что «Хрущева в народе очень любили»^{2407}.

«Очень он нам в деревне помогал, сам-то ведь деревенский», — говорила М.И. Евланова из деревни Ананьинская в Шатурском районе^{2408}. «Он вел нас к лучшей жизни», — отмечал В.Т. Гришаев, совхозный ветеринар из села Николаевка в Косторненском районе Курской области^{2409}. «При Хрущеве нам в колхозе стали платить деньги», — напоминала доярка из деревни Шевелево в Дорогобужском районе Смоленской области А.Ф. Тихонова^{2410}. «Он хотел накормить народ, но ему не дали», — уверяла колхозница Ю.С. Савенкова из деревни Петрово в Оленинском районе Калининской области^{2411}.

«Все-таки с Хрущевым считались зарубежные руководители, и он сделал много хорошего для страны, а заскоки — с кем не бывает», — рассуждал И.И. Парамонов, слесарь одного из депо Московского железнодорожного узла^{2412}. Испытывал горечь московский шофер П.И. Северин: «Для меня он был немного смешным (когда ударял ботинком на трибуне), но и когда надо грозным (например, во время Карибского кризиса)»^{2413}.

При нем появились «признаки демократии», — считали жительница Кемерово А.А. Гусева и ее муж-связист^{2414}. «Он ввел демократию», — утверждал рабочий Красногорского оптико-механического завода В.Д. Бакин^{2415}. Его «стащили» потому, что он «был демократическим лидером», полагал инженер из военного городка близ станции Трудовая Ю.Ф. Алабов^{2416}. «Элементы демократии все-таки были внесены в жизнь, а как-то будет дальше?» — боялась Е.И. Крючкова, учительница истории из Перми^{2417}. Не хотелось возвращаться к старому медсестре из Ярославля М.А. Ножкиной^{2418}.

Фотокорреспондент журнала «Советский Союз» В.А. Руйкович видел в Хрущеве человека, который, «несмотря на кукурузу, стучание ботинком и прочие глупости, освободил нас от страха, дал нам возможность почувствовать вкус свободы и хотя бы одним глазом взглянуть на другой мир (в 1958 году я побывал в Чехословакии)»^{2419}. Хотя к самому Хрущеву сотрудник детского журнала «Веселые картинки» Ф.Б. Шапиро относился скептически (Пастернак, стучание ботинком в ООН, выселение сельскохозяйственных научных учреждений из Москвы, совнархозы), все же он испугался: «Не вернется ли все на круги своя?»^{2420}.

С тревогой восприняла отставку Хрущева Н.П. Живулина, учительница из Можайска: «С ним было связано международное потепление, улучшение в стране, чувствовали себя защищенными»^{2421}. Он мог еще чего-нибудь хорошего сделать, по мнению рабочей Московского завода им. Куйбышева коммунистки Л.П. Агеевой. «Потом его мы уже знали, — рассуждала она. — А если другой придет и начнет еще хуже делать?»^{2422}. Опасались, «как бы не было хуже», Е.Н. Петрушенко, контролер Симферопольской трикотажной фабрики^{2423} и П.И. Кондратьева, работавшая тогда учительницей в Новгородской области^{2424}. Опасался перемен офицер в/ч 44026 А.Н. Проценко^{2425}.

Доверяла ему как руководителю страны работница управления Интернациональной фабрики во Фрянове Щелковского района A. В. Орлова^{2426}. «Он был хорошим руководителем во всем, не брал и не воровал», — недоумевала работница Карачаровского механического завода Н.А. Трусова^{2427}, «Не самым плохим руководителем» считала его воспитательница из Тулуна К.А. Шарапова, благодарная ему также за реабилитацию мужа^{2428}. Считали Хрущева «лучшим политиком» строительный рабочий из совхоза «Черновский» в Куйбышевской области В.И. Бухаров^{2429} и рабочий трамвайного депо им. Баумана В.А. Васильев^{2430}.

Нравился Хрущев ленинградке Г.М. Толмачевой: «Добрый человек с большим желанием что-то сделать для страны, порядочный, не грабил»^{2431}. Нравился он своей открытостью драматургу В.С. Розову^{2432}. Жаль было М.В. Бирюковой, преподавательнице иностранного языка в одной из школ Серпухова: «Все-таки хороший был человек»^{2433}. Считала его добрым, хорошим человеком, который «заботился о нашем благополучии», А.А. Кузовлева, работница Серпуховской ситценабивной фабрики, член КПСС^{2434}. Напрасно его сняли, по мнению А.А. Линовицкого, грузчика одного из продовольственных магазинов в Алексине: «Хороший он мужик!»^{2435}. То же самое говорила о нем техник Тульчинской мебельной фабрики в Винницкой области

B. Ф. Лещук^{2436}. Жалела Хрущева студентка МОПИ Л.В. Дьячкова. Он ей нравился: «Простой русский мужик, не кривит душой, говорит всегда начистоту, прямо, без бумажки»^{2437}.

Позиция врача городской больницы № 23 в Свердловске М.А. Белая во многом определялась тем, что «это произошло в результате политических потрясений», то есть переворота^{2438}. А.М. Антудову, электротехнику с завода «Маяк» в Москве, не понравилось, что сделали это «нехорошо, исподтишка»^{2439}. Лично знала Никиту Сергеевича (дружила с университетских времен с его внучкой Юлей) редактор издательства АПН Л.А. Лебедева, и, хотя ее раздражали и кукуруза и новый культ личности (об этом все говорили), ничего хорошего она не видела для будущего в том, как отправляли его в отставку — тайно, без народа^{2440}. Как «дворцовый переворот» воспринял это событие Б.В. Николаев, техник Пресненского машиностроительного завода^{2441}. «Много сделал, чтобы народ жил лучше, а его сняли и не выдвинули особых причин», — недоумевал А.Ф. Быков, слушатель одной из военных академий в Москве^{2442}.[10] Плохо восприняла этот «маленький переворот в Кремле» его жена Г.Г. Быкова, ее пугала «неизвестность перед будущим» и возмущало, что «сразу все обрушились на Хрущева»^{2443}. Радовался тому, что Хрущева не убили, инструктор по туризму из Киева Л.К. Самборский, а уж на изменения в лучшую сторону он и не рассчитывал вовсе^{2444}.

Не просто с сожалением, а с возмущением отнесся к этому событию водитель Московского автокомбината № 28 П.Г. Егоров^{2445}. Возмущалась и работница Косинской трикотажной фабрики Т.П. Михайлова: «Какой бы ни был Хрущев, нельзя снимать его путем заговора»^{2446}. «К Хрущеву относились хорошо», по словам экономиста «Экспортльна» Е.В. Корниенко, зато «Брежнева ругали за то, что перед ним подхалимничал, а сам подножку подставил»^{2447}.

С горечью узнала об отставке Хрущева работница аптеки в Короче (Курская область) Г.С. Ковтунова, всегда о нем бывшая хорошего мнения: «Земляк, незаконнорожденный сын барина!»^{2448}.

Двойственно отнеслись к известию об отставке Хрущева 6% опрошенных в 1996 г., 8% опрошенных в 1997 г., 11% опрошенных в 1998 г. и 16,5% опрошенных в 1999 г.

Верил — не верил офицер в/ч на Байконуре Н.А. Куликов^{2449}. При нем «было много хорошего, но и много ошибок», — считал рабочий Трехгорной мануфактуры Н.Т. Неверов^{2450}.

«Очень эмоциональным человеком» считала Хрущева Т.И. Гагарина, педагог из Орехово-Зуева, но, по ее мнению, отставка ни к чему хорошему не приведет^{2451}. Все были в недоумении, удивлялась и М.Ф. Украева, токарь 1-го энергоучастка Мосэнерго: «В пользу Хрущева говорила квартира, которую мы получили. Против него — тяжело с продуктами»^{2452}. По мнению А.Д. Козлова с подмосковной станции Подсолнечная, Хрущев «фактически развалил сельское хозяйство, но начал строить в Москве дома для людей»^{2453}. Большие темпы строительства жилья, с одной стороны, и ошибки в сельском хозяйстве, повальное сокращение вооруженных сил, с другой, отмечал военнослужащий из Николаева В.И. Умницкий^{2454}. С одной стороны, 23-летняя Г.Г. Трунова слышала, как «уж больно много его ругали», с другой — видела, что «жить при нем все же стало полегче, и зарплата у людей повысилась, и в магазинах что-то появилось»^{2455}.

«Много обещал, мало сделал, но при нем стало не так страшно», — обращал внимание водитель из Донецка В.Н. Лукуша^{2456}. Директор Института экономики и информации Госкомитета по машиностроению В.Б. Яковлев в заслугу Хрущева ставил разоблачение культа личности и другие новшества, но был недоволен его манерой вести себя^{2457}.

Сотрудница газеты «Пионерская правда» И.М. Земская считала себя человеком партии и верила ей, хотя в душе одобрения отставки Хрущева не было. Но особо ее поразило, как первый секретарь ЦК ВЛКСМ Павлов костит своего дружка Аджубея: «Это было отвратительно!»^{2458}

С одной стороны, жалко было ткачихе Т. Панкратовой из Егорьевска: «Нравился он нам». С другой стороны, ей было понятно, что менять его надо (кукурузу заставлял сажать, колхозы укрупнял). «Но путем выборов, а не так!»^{2459}.

Хрущеву не доверяла, но все же полагала, что «к нему привыкли», повар в Воздвиженской школе Загорского района А.П. Жукова^{2460}. Кто заменит его? — вот что беспокоило учительницу той же школы А.П. Запрудникову^{2461}. Вряд ли Брежнев, по мысли студента Днепропетровского горного института В.Р. Червяченко, мог быть лучше, ибо слыл «самым заметным хрущевским подхалимом»^{2462}.

«Сам он был не прост, но сняли-то его обманом», — приводила такой довод повар из Загорска А.И. Хрулева^{2463}. Чувствовал, что «от народа что-то скрывают» студент МВТУ им. Баумана Е.В. Шишков^{2464}. «Это было неожиданно и потому вызывало чувство тревоги, — рассказывала учительница из подмосковного Косино Г.К. Пятикрестовская. — Все ждали, что будет дальше»^{2465}.

Нейтрально, безразлично отнеслись к перемене власти в Кремле 20% опрошенных в 1996 г., 18% опрошенных в 1997 г., 27,5% опрошенных в 1998 г. и 23,5% опрошенных в 1999 г.

Внутрипартийными играми считала все это заведующая отделом журнала «Вопросы языкознания» О.А. Лаптева: «Ну сняли, и сняли. Это все непоколебимо — Союз-то нерушимый»^{2466}. Сняли и сняли», — точно так же думала аспирантка биофака МГУ И.К. Шахова. Ее мать сказала: «Хоть черта поставь, — справедливости не будет». И тем не менее сама она, оставаясь равнодушной к происшедшему, понимала заслуги Хрущева: реабилитацию, пенсии, расселение из подвалов и коммуналок^{2467}. Во всем этом видела только борьбу за власть жительница деревни Куроедово в Загорском районе Г.В. Соболева^{2468}. «Они все такие, когда до власти дорываются», — говорил техник трамвайного депо им. Баумана А.И. Харитонов^{2469}. «Что Хрущев, что Брежнев, какая народу разница?» — спрашивал спартаковский футболист Н.П. Симонян^{2470}. Признавая, что «с едой стало хуже», слесарь ОМЗ А.А. Украев, тем не менее, думал: «Да все они одинаковые!»^{2471}.

«Сняли и сняли, нас никто не спросил», — говорила крановщица А.Г. Каготкина с Чусовского металлургического завода^{2472}. «Сняли и сняли», — особенно об этом не задумывался лесник Хлебниковского лесопарка И.А. Городилин^{2473}. «Нам сказали — ушел на пенсию. Ну может человек на пенсию уйти?» — думал тогда рабочий совхоза «Хмельницкий» Н.А. Бондарук^{2474}. «Мало слышал», чтобы как-то судить, разнорабочий предприятия п/я 577 в Химках В.И. Лаврухин^{2475}.

«Больше волновали собственные домашние проблемы» ткачиху из подмосковного села Ашитково З. С. Жирнову^{2476}. «Нам было все равно, мы были люди молодые», — вспоминала работница Можайского хлебокомбината М.И. Бирюкова^{2477}.

Был далек от политики инженер ЛИИ им. Громова в Жуковском В.М. Чельцов, считая, «что Хрущев, что Брежнев — все одинаково»^{2478}. Не обратила внимания парашютистка-орденоносец М.К. Анохина, точно также как и ее муж — летчик-испытатель Герой Советского Союза С.Н. Анохин, «человек абсолютно аполитичный»^{2479}. Политикой не интересовалась Г.М. Греханова, ткачиха Орехово-Зуевского комбината^{2480}. «В политику не лезла» Л.И. Радина из деревни Митино около Павлова Посада^{2481}.

Не произвело большого впечатления отстранение Хрущева на Т.И. Самородову, скотницу из села Ольявидово в Дмитровском районе: «Муж реабилитирован не был, легче жить особо не стало, надежда умерла»^{2482}.

Была уверена, что «это мало что изменит», работница Московской обувной фабрики «Буревестник» Г.С. Васильева^{2483}. «Бессмысленно надеяться на хорошее», — говорила повар кафе-ресторана «Столешники» Е.В. Глазунова^{2484}. «Это ход истории, и тут сложно что-то изменить», — философствовала повар из столичной столовой № 23 Р.И. Капошина^{2485}.

Затруднились с ответом соответственно 4, 7, 0 и 1% опрошенных.

«Что-то не слышали», — отвечала З. С. Егорова из деревни Орешки в Лотошинском районе^{2486}. «Так давно было, что забыла» Е.С. Иванова, поммастера с Орехово-Зуевского хлопчатобумажного комбината^{2487}. Не помнит своего отношения Е.П. Лазарева, конюх на том же комбинате^{2488}. Не смогла оценить это событие инженер треста рыбного хозяйства в Спасске Рязанском Р.М. Шепелева^{2489}.

Нет ответа или он не поддается однозначному толкованию у соответственно 16,8, 2, 5 и 2% опрошенных.

Таким образом, перемены в Кремле и на Старой площади были встречены в партии и стране неоднозначно. Многие не скрывали своей радости. Среди них значительную, если не подавляющую часть составляли люди, не простившие Хрущеву того, что он лишил их предмета поклонения в лице Сталина. Многие не испытывали никаких чувств — ни положительных, ни отрицательных. Но были и такие, кто сожалел об упущенной возможности либерализации режима и опасался не просто очередного похолодания, а нового оледенения в политической и общественной жизни страны. Некоторые, самые решительные из них, расставшись с иллюзиями, вступили на стезю диссидентства. Другие, наоборот, укрепились в вере, что что-то можно сделать изнутри самой системы, если не сегодня, то завтра. И именно в это время принялись делать карьеру в аппарате. После смерти Петра Великого по этому пути шли П.И. Шувалов, М.И. Воронцов и другие будущие деятели «просвещенного абсолютизма», после смерти Александра I и поражения декабристов — Я.И. Ростовцев, П.А. Валуев, А.М. Горчаков, Д.А. Милютин и другие деятели «великих реформ». В 60-е годы начали делать партийную карьеру М.С. Горбачев и Б.Н. Ельцин. Вызревало поколение людей, которые, когда подоспело их время и когда они оказались у власти, попытались перестроить или разрушить эту систему.