Художественный музей Адати Япония

Живопись XXI века

Способность японцев видеть красоту, поэтический смысл повсюду, а не только в образах, прочно вошедших в репертуар дальневосточного искусства, но и в мотивах, на первый взгляд, не способных вызвать художественных или эмоциональных ассоциаций, поражает.

Унылый урбанистический сюжет — старые троллейбусы в автопарке, на голой, неуютной площадке… И только кружевные тени деревьев, наброшенные на них, и асфальт напоминают о связи с природой, которой так не хватает человеку в современном мире. А может быть, это тени исчезнувших деревьев? Во всяком случае, щемящая нота одиночества, потерянности здесь выражена необычайно остро, с присущей японским художникам тщательностью деталей, не исключающей цельности видения и поэтичности мировосприятия.

Не только в Китае, Корее или позже в Европе японцы находили интересные темы, образы, художественные идеи для своих произведений. Путешествуя по всему миру, современные мастера по-своему видят историю и реальность разных стран, стараясь не ограничиваться сюжетами туристических открыток.

Сознание японцев в любом мотиве, явлении природы ищет некую закономерность, логику или художественную «сверхзадачу». В выборе мотива, в том, к каким средствам прибегает автор — использует ли панорамную точку зрения или крупный план, многокрасочное или монохромное решение, — сказываются внимательный анализ впечатлений и наблюдательность.

Крепкая, коренастая фигура женщины, ведущей стадо яков, на одном из которых сидит ребенок, сразу дает представление о специфических и трудных условиях жизни людей в этом суровом, но прекрасном краю, о чем свидетельствуют и золотистые краски заката, и мерцающее марево воздуха, и белесая земля под ногами, и благородные обликом животные с побелевшими от инея мордами.

Художник выбрал сложную живописную задачу, изображая фигуры против света, но он виртуозно справился с тонкими тональными отношениями.

Тонкий эстетизм и великолепное мастерство Миякита Сиори, его интерес к импрессионистической живописи, избегающей черного, очевидны в представленной работе. Разноцветные подушки, ткани с внимательно нарисованными орнаментами, белое кружево на спинке дивана — все перечисленное, пронизанное солнечным светом, создает переливающееся цветами радуги «облако» вокруг женской фигурки. Ее художник окутывает этими слоями, по сути, скрывая реальные очертания, но не так, как было принято в средневековой японской живописи, изображающей знатных дам в многослойной одежде, сидящих в дворцовых покоях, а уже на современный лад.

Китай и в древности, и сейчас — кладезь сюжетов для японских художников. Путешествие по «китайской глубинке» — Синьцзян-Уйгурскому автономному району, по сути, по центру Азии, где сложились особые традиции и культура, где в древности проходил Великий шелковый путь, побудило Курасиму Сигетомо к созданию этой картины, посвященной сбору урожая. Ясная композиция напоминает крестьянские сюжеты европейских живописцев XIX века, в частности Жана Франсуа Милле. Она пронизана ощущением здоровья, бодрости, удовольствия земледельцев от своей работы и ее результата — щедрого урожая.

Необычный цвет, асимметричная композиция и декоративность превращают эту обычную сценку в ботаническом саду, где гуляет практически наша современница, в фантастическую. По сложности и богатству фактуры панно напоминает драгоценную ткань или кимоно с причудливым узором переплетающихся диковинных растений: пальм, кактусов, папоротников, написанных оттенками серого, красного, белого. Погружаясь в игру форм и линий, в нежнейшие переливы белого, изысканные оттенки серого, контрастирующие с мощным аккордом красного, нельзя не восторгаться наблюдательностью художника, его умением передать многообразие и совершенство природы.

В окне, почти полностью совпадающем с форматом картины, смутно угадывается фигура девушки. Ее силуэт, тающий в сумерках, еще сложнее увидеть за четким отражением деревьев на стекле, чертящих своими голыми ветками причудливый узор на вечернем небе. Сумерки — колдовское время… Оттого возникает странный эффект освещенной руки, и можно только гадать: тени ли веток на лице героини или следы слез.

Кажется, подробно перечисляя все, что видит на подоконнике, в глубине лавки и «по эту строну» окна, художник слагает некую новеллу об ожидании, мечтах и печали. А белая рука… В Японии есть обычай ставить в окне лавки один из амулетов, приносящих удачу, — «манящую кошку» Манэки Нэко с поднятой лапкой, которая зазывает гостей. Считается, что она помогает изменить судьбу в лучшую сторону.

Собственно, полей на этой картине зритель не видит. Только их край, границу, обочину, буквально на расстоянии вытянутой руки. Странно соседствуют белесые побеги растений и брошенные кем-то проволочные вешалки для одежды. Все остальное «дорисовывает» фантазия, а художник, кажется, вторит строфам великого Мацуо Басё:

Миясако Масааки — широко известный в Японии художник среднего поколения, обладатель множества национальных наград и премий.

Как и другие мастера японской школы нихонга, он использует традиционную бумагу васи, минеральные и растительные пигменты, растертые в порошок, органический клей как связующее. Краски в отличие от фабричных «западных» не смешиваются, и лишь добавление воды меняет оттенок и тон одного и того же пигмента. Мазки, наносимые в процессе высыхания, привносят элемент импровизации. Любопытно, что Масааки работает в технике, известной в Японии еще с IX века. Ее особенностью является то, что краски наносятся с оборотной стороны листа, с изнанки, это дает очень интересный эффект.

Обычно мастер выбирает статичный сюжет, например лодки, сгруппированные у причала. При всей свободе их расположения, в композиции ощущается абсолютная, почти математическая точность баланса массы и пространства. Рассматривая это произведение, вызывающее в памяти сцены скачек в исполнении Эдгара Дега, хочется назвать Масааки художником, остановившим мгновение.

Журавли с давних времен и по сегодняшний день как образ и тема встречаются практически во всех видах традиционных японских искусств, символизируя долголетие. Их изображения очень часто используются как украшение на предметах быта, например, в узоре свадебных кимоно, памятных знаках и эмблемах.

В легендах и сказках эти птицы превращаются в людей: искусных и преданных жен или монахов, путешествующих в поисках тех, кто нуждается в помощи. Они являются символом чистоты, счастья, честности, готовности к бескорыстной помощи. По одному из поверий, желание человека сбывается, если сложить из бумаги тысячу журавликов сэмбадзуру.

Возможно, самый красивый из журавлей — снежно-белый с бархатно-черными головой и шеей и черными маховыми перьями. Особенно знаменит японский журавль своей любовью к танцам. Другие виды тоже были замечены танцующими, но японский журавль делает это часто и упоенно. Для него танцы не связаны с брачным периодом, а похоже, просто выражают радость или, возможно, являются способом общения в стае.

Художник Нисида Сюней имел возможность любоваться журавлями в одном из известнейших японских пейзажных садов Коракуэн, расположенном в городе Окаяма, который в старину назывался Киби. В своей композиции он изобразил и летние растения, например пион, и осенние травы и, использовав тему четырех времен года, связал образы птиц с идеей времени.

Китайский город Гуйлинь, основанный, как полагают, более 2000 лет назад, считался одним из самых красивых мест. В переводе с китайского языка его название означает «коричный лес», что неудивительно: коричные деревья растут там повсюду. Сладкий аромат их цветков можно ощущать почти круглый год, а коричное вино получило широкую известность. В VII веке здесь был важный центр буддизма, где располагались многие знаменитые монастыри.

«Край вечного покоя и познания истины через красоту» — так называли его поэты, принимая во внимание уникальный природный ландшафт — карстовые горы самых причудливых форм, с острыми или округлыми вершинами, чистейшие реки и зеркальные озера.

Если над водой поднимается туман, то путешественник чувствует себя словно попавшим в иную реальность — внутрь старинного, прекрасного, пейзажного монохромного свитка.

Свою задачу художник Мацумура Кодзи видел в как можно более достоверной передаче «Гор и вод» Гуйлиня, заслуживших славу самых красивых в Поднебесной.

О том, что это удалось ему в полной мере, можно судить, сравнивая многочисленные фотоизображения и представленную картину. Однако автору важно было еще не потерять ощущения величественности и сказочно-фантастической красоты пейзажа, а также гармонии человека и природы.

Перед зрителем отнюдь не реальность, а будто материализация миража, мечты, воплощение сна, безмятежной и счастливой юности. Изображения и образы наслаиваются друг на друга, как в кинематографе, просвечивают, мерцают, остаются недоговоренными, недопроявленными. Бирюзовые, зеленоватые, киноварно-красные, сиреневые вкрапления цвета сплавляются с общим золотистым тоном в драгоценную амальгаму. Вся композиция кажется излучающей безмятежный покой и счастье.

Мотив, выбранный Одано Науюки, намеренно прозаичен, но в нем он видит выражение идеи времени. Почти в натуральную величину художник рисует старую растрескавшуюся стену заброшенного инженерного сооружения с облупившейся штукатуркой, потеками побелки, ржавчины… Над ней поработали дожди, ветры, время. Но, используя прием «картины в картине», творец через отражение в стекле возвращает зрителя в сегодняшний день. Словно сквозь прошлое начинает просвечивать будущее с нарядным, ярким вагончиком, ровными линиями парапетов, крыш, и на контрасте с современностью здание, этот живой гигант, кажется одушевленным и несчастным. Из него ушла энергия действия, осталась красота увядания, которую бережно воспроизводит художник.

В технически оснащенной, урбанизированной Японии старое, соотносимое с категорией саби, все еще является предметом эстетического переживания.

Эту героиню, прячущуюся среди листвы, художник связал с древними сказаниями о Ткачихе (звезде Веге), содзававшей небесное покрывало, и Пастухе (Альтаире), пасшем небесные стада. Поженившись, они забросили свои обязанности, и на земле нарушился привычный порядок: ночи стояли темные и страшные, рыбаки теряли дорогу домой, горы стонали, пугая лесорубов. Богиня Аматэрасу, сжалившись над людьми, разлучила влюбленных, а чтобы они не могли встретиться, разделила их рекой, которую люди назвали Млечный Путь. Ткачиха плакала, и на земле воцарилась пора дождей, а звук флейты пастуха смешивался с воем ветра. Аматэрасу, видя такую любовь и горе, смягчилась и велела сороке раз в семь дней возводить мост через Небесную реку, чтобы супруги могли встречаться, но сорока все перепутала. И только раз в году, в седьмой день седьмого месяца, их свидание стало возможным. Для этого сороки возводят мост из своих тел. Тогда в Японии наступает праздник влюбленных Танабата. Однако, если в этот день пасмурно и Млечного Пути не видно, Ткачиха и Пастух не могут встретиться, и тогда ночью идет дождь.

Жители Синьцзян-Уйгурского автономного района в Китае традиционно строили дома из глины и сырцового кирпича, используя деревянные балки и позже обожженный кирпич. Крыши таких домов — плоские, стены, со временем разрушаемые ветрами и солнцем, становятся шершавыми, необычайно живописными, разнообразными и богатыми по фактуре, с различными вкраплениями, тонкой игрой света и тона природной глины.

Курасима Сигетомо, конечно, не мог обойти вниманием такое жилище. С одной стороны, оно совершенно необычно для японской архитектурной традиции, предполагающей постройки с каркасной системой, загнутыми крышами и раздвижными легкими бамбуковыми или бумажными стенами. С другой стороны, такой дом, «стареющий» на глазах, подернутый патиной времени, созвучен эстетике природного, ставшей, в частности, ведущим принципом при создании керамики для чайной церемонии.

Путь из Нары, древней столицы Японии, в бывшую деревню Ягю недалек — всего 23 километра. По дороге сохранилось немало буддийских памятников, но художник мыслит этот путь еще и метафорой пути жизненного, который невозможно предугадать, следование по нему требует сосредоточенности и вместе с тем наполнено острым ощущением красоты природы. Это еще и метафора пути к совершенствованию в любой сфере деятельности благородного человека, в частности во владении оружием.

Именно здесь возникла одна из школ военного искусства, ставшая очень популярной в средневековой Японии. Ее лучшие представители обучали своему искусству самураев рода Токугава. В классическом трактате о пути самурая «Хагакурэ» («Сокрытое в листве») приведен эпизод, когда один из подданных сёгуна пришел к господину Ягю, мастеру меча, и попросил принять его в ученики. Понимая, что перед ним не простой человек, а некто, добившийся успехов в воинском искусстве, Ягю пожелал узнать, какую школу он прошел, прежде чем принять решение об ученичестве, но тот ответил: «Я никогда не занимался ни одним из воинских искусств. Но когда я был ребенком, я вдруг неожиданно осознал, что воин — это человек, которому не жалко расстаться с жизнью. Поскольку это ощущение хранилось в моем сердце много лет, оно превратилось в глубокую убежденность, и сейчас я никогда не думаю о смерти». Пораженный господин Ягю ответил: «Самый главный принцип моей военной тактики заключается именно в этом. До настоящего времени среди многих сотен учеников, которые у меня были, нет ни одного, кто бы постиг этот глубочайший принцип всем своим сердцем. Тебе нет необходимости брать в руки деревянный меч. Я посвящу тебя в мастера прямо сейчас».

Особое отношение японцев к природе, ее обожествление и поклонение ей, оформившееся в религиозную систему Синто, предполагает уважение, почитание, наделение духовной сущностью — ками каждого ее объекта. Издавна в Японии с религиозным благоговением относились не только к горам, но и рекам, озерам, даже причудливой, необычной формы камням и, конечно, водопадам.

Водопад Нати считается одним из красивейших в стране. Со скального уступа высотой 133 метра низвергается мощный поток воды. Густые хвойные леса, скрывающие холмы, подчеркивают красоту святыни, создавая удивительный по своей силе ансамбль. Рядом находятся синтоистское святилище и буддийский храм. Это место привлекает множество паломников. Не оставило оно равнодушным и художника, испытавшего чувство восхищения природой и растворившегося в ней.

Японцы, живущие в мегаполисах среди высоких домов, оснащенных кондиционерами, и неоновой рекламы, затмевающей ночами звездный свет, как, впрочем, и жители больших городов по всей планете, ощущают острый дефицит контакта с природой. Ее восприятие у горожанина совсем иное, чем у человека, близкого к земле. Дождь для него — не столько благодать растениям и всему живому, сколько неудобство, возникающее по дороге на работу или обратно. И все же после дождя город, множа отражения, становится чуточку романтичнее. Радостное предощущение хорошей погоды после утомительных проливных дождей японские мастера выражают то через пейзаж, то изображением цветов, насекомых, лягушек…

Каждая эпоха находит свои знаки и через них говорит о вечном: прозрачный зонтик с нарисованными звездами в руках у девушки, обратившей лицо к небу, — одна из таких примет сегодняшнего технократического мира. Но радость и надежда всегда пребудут в душе человека, прячется ли он под соломенной крышей или под пластиковым козырьком супермаркета. В этом тоже заключена связь времен.