Дэшил Хэммет Худой мужчина (Перевод с англ. Д. А. Прияткина)




I

Облокотившись о стойку в баре на Пятьдесят второй улице, я ждал, когда Нора закончит свой рождественский поход по магазинам. В это время какая-то девушка встала из-за столика, где сидели еще трое, и подошла ко мне. Это была миниатюрная блондинка, и одинаково приятно было смотреть и на личико, и на фигурку в зеленовато-голубом костюме спортивного покроя.

— Вы Ник Чарльз? — спросила она.

— Да, — сказал я.

Она протянула руку:

— Я Дороти Винант. Меня вы не помните, но отца моего помнить должны. Клайд Винант. Вы…

— А как же, — сказал я. — Я и вас теперь припоминаю, только тогда вам было лет одиннадцать-двенадцать, верно?

— Да, это было лет восемь назад. Помните, какие истории вы мне рассказывали? Что, и на самом деле все так было?

— Нет, скорее всего. Как отец?

Она рассмеялась:

— А я у вас хотела спросить. Знаете, мамочка с ним развелась, и мы знаем о нем разве только из газет — там иногда про всякие его штучки пишут. А вы с ним разве совсем не видитесь?

Мой стакан был пуст. Я спросил, чего ей хотелось бы выпить, она пожелала виски с содовой. Я заказал две порции и после этого ответил:

— Совсем не вижусь. Я давно переехал в Сан-Франциско.

Помедлив, она сказала:

— Я хочу повидаться с ним. Мамочка, конечно, закатила бы скандал, если бы узнала, но я все равно хочу.

— И что же?

— Там, где мы раньше жили, на Риверсайд-драйв, его нет, в телефонной и адресной книгах — тоже.

— Попробуйте через его адвоката.

Она просияла:

— А кто адвокат?

— Был такой Мак, Мак — и еще как-то… Точно — Маколей. Герберт Маколей. Контора в доме Сингера.

— Одолжите пятачок, — попросила она, пошла к телефону и вернулась с улыбкой. — Нашла. Он тут же, за углом, на Пятой авеню.

— Отец?

— Адвокат. Говорит, отца нет в городе. Пойду загляну к нему. — Она подняла стакан. — За воссоединение семей. Слушайте, а почему бы?…

Аста подпрыгнула и ткнулась мне в живот передними лапами. С другого конца поводка послышался голос Норы:

— Она замечательно провела день — повалила лоток с игрушками в «Лорде и Тейлоре», в «Саксе» облизала ногу какой-то толстухе, так что та от страха чуть в обморок не упала, и удостоилась ласк трех полицейских.

Я их представил друг другу:

— Моя жена. А это Дороти Винант. Ее отец как-то пользовался моими услугами, когда она была во-от такой крохой. Хороший человек, только с придурью.

— Я была им очарована, — заявила Дороти, имея в виду меня. — Настоящий живой сыщик. Я хвостом за ним ходила, все приставала, чтобы рассказал что-нибудь из своей жизни. Он мне жутко врал, но я каждому слову верила.

— Нора, у тебя усталый вид, — заметил я.

— И вправду устала. Давайте сядем.

Дороти заявила, что ей надо вернуться к своему столику. Она пожала руку Норе — мы, дескать, непременно должны заглянуть к ним на коктейль, живут они в «Кортленде», фамилия мамы теперь Йоргенсен. Разумеется, мы с превеликим удовольствием, и она тоже должна зайти нас проведать, мы остановились в «Нормандии» и рассчитываем побыть в Нью-Йорке еще неделю-другую. Дороти потрепала собаку по голове и отошла.

Мы нашли столик.

— А она ничего, — сказала Нора.

— На любителя.

Она усмехнулась:

— О-о, у тебя есть, оказывается, любимый тип?

— Да, такие тощие, долговязые брюнетки со зловредным ротиком — вроде тебя, милая.

— А как же та рыжая, с которой ты у Квиннов вчера куда-то уединился?

— Это уже глупо, — сказал я. — Она только хотела показать мне французские офорты.[1]

II

На другой день мне позвонил Герберт Маколей.

— Привет! Я и не знал, что ты в городе, пока Дороти Винант не просветила. Не пообедать ли нам где-нибудь?

— Который час?

— Полдвенадцатого. Я что, разбудил тебя?

— Да, но это ничего. Может, лучше ты зайдешь к нам пообедать? Я с похмелья и не очень-то хочу вылезать… Договорились, в час.

Мы с Норой приняли по стаканчику, потом она отправилась в парикмахерскую, а я полез под душ, после чего приложился еще раз. В общем, когда телефон снова зазвонил, мне уже заметно полегчало.

— Можно мистера Маколея? — раздался в трубке женский голос.

— Он еще не приехал.

— Извините за беспокойство, но не будете ли вы любезны попросить его позвонить в контору, как только он приедет. Это очень важно.

Я пообещал передать.

Минут десять спустя прибыл Маколей, крупный, кудрявый, розовощекий малый довольно приятной наружности и примерно моих лет — мне сорок один, — хотя выглядел он помоложе. Он считался неплохим адвокатом. Когда я еще жил в Нью-Йорке, он несколько раз пользовался моими услугами и мы всегда отлично ладили.

Мы обменялись рукопожатиями, похлопали друг друга по спине, он спросил меня, как мне живется на свете, я сказал, что живется прекрасно, и спросил его о том же, он также ответил «прекрасно», и тогда я передал ему, чтобы он позвонил к себе в контору.

Отошел он от телефона с недовольной миной.

— Винант снова в городе, — сказал он, — и хочет со мной встретиться.

Я повернулся к нему, держа уже налитые стаканы:

— Ну что же, обед может и…

— Пусть уж лучше подождет Винант, — перебил он и взял один из стаканов.

— Он все такой же ненормальный?

— Тут не до шуток, — мрачно сказал Маколей. — Слыхал, наверное, его почти год продержали в лечебнице. Еще в двадцать девятом.

— Нет, не слыхал.

Маколей кивнул, уселся, поставил рядом стакан и слегка наклонился ко мне:

— Чарльз, а что замышляет Мими?

— Мими? Ах да, жена, бывшая жена. Не знаю. А она непременно должна что-то замышлять?

— Это ее обычное состояние, — сухо сказал он, а потом неспешно прибавил: — Жаль. А я думал, уж ты-то знаешь что-нибудь.

Вот так, оказывается. Я сказал:

— Послушай, Мак, я уже шесть лет не веду расследований. С двадцать седьмого года.

Он уставился на меня.

— Честное слово, — заверил я. — Через год после женитьбы умер отец жены и оставил ей лесопилку, узкоколейку и еще кой-чего. Я ушел из агентства, чтобы за всем этим присматривать. Да и в любом случае не стал бы я работать на Мими Винант, или Йоргенсен, или как ее там — всегда терпеть ее не мог, а она меня.

— Я и не знал, что… — Маколей оборвал фразу каким-то неопределенным жестом и поднял стакан. Прихлебнув, он сказал: — Просто любопытно было. Тут три дня назад, во вторник, звонит мне Мими и пытается разыскать Винанта. Потом вчера звонит Дороти и говорит, что позвонить ты посоветовал, а вскоре является сама и… Я-то думал, что ты еще в сыщиках, ну и решил узнать, что все это значит.

— Они тебе разве не сказали?

— А как же — жаждут его видеть, соскучились. Убедительно до крайности.

— До чего же вы, законники, подозрительный народ, — сказал я. — Может, и вправду соскучились, ну и денежки, конечно… А из-за чего так много шуму? Он что, скрывается?

Маколей пожал плечами:

— Я знаю не больше твоего — с октября его не видел. — Он отпил еще. — Сколько ты собираешься здесь пробыть?

— Уеду после Нового года. — Я направился к телефону заказать обед в номер.

III

Вечером мы с Норой сходили в Маленький театр на премьеру «Медового месяца», а потом — на вечеринку к каким-то не то Фрименам, не то Филдингам. На следующее утро мне было нехорошо. Нора принесла мне чашку кофе и газету и сказала:

— Прочти вот здесь.

Я терпеливо прочел абзац-другой, потом отложил газету и прихлебнул кофе.

— Смех смехом, — сказал я, — но в эту минуту я отдал бы все когда-либо опубликованные интервью с новоизбранным мэром О'Брайеном и вот эту фотографию с индейцами впридачу за глоточек вис…

— Да не здесь, глупый. — Она ткнула пальцем в газету: — Вот здесь.

«СЕКРЕТАРША ИЗОБРЕТАТЕЛЯ УБИТА В СВОЕЙ КВАРТИРЕ. ОБНАРУЖЕНО ИЗРЕШЕЧЕННОЕ ПУЛЯМИ ТЕЛО ДЖУЛИИ ВУЛФ. ПОЛИЦИЯ РАЗЫСКИВАЕТ ЕЕ ШЕФА, КЛАЙДА ВИНАНТА.

Изрешеченное пулями тело Джулии Вулф, тридцатидвухлетней личной секретарши известного изобретателя Клайда Миллера Винанта, было обнаружено вчера на квартире убитой по адресу: 54-я Восточная улица, 411, бывшей женой изобретателя, миссис Кристиан Йоргенсен, которая направилась туда с целью узнать нынешний адрес своего бывшего мужа.

Миссис Йоргенсен, которая возвратилась в понедельник после шестилетнего пребывания в Европе, сообщила полиции, что, позвонив в квартиру убитой, она услышала слабые стоны, о чем она известила лифтера Мервина Холли, который вызвал управляющего домом Уолтера Мини. Когда они вошли в квартиру, мисс Вулф лежала на полу спальни с четырьмя огнестрельными ранами в грудь, нанесенными из оружия калибра ноль тридцать два. Она скончалась, не приходя в сознание, до прибытия полиции и скорой помощи.

Герберт Маколей, поверенный в делах Винанта, сообщил полиции, что не видел изобретателя с октября. Он заявил, что Винант позвонил ему вчера и назначил встречу, на которую, однако, не явился. Он отрицал, что ему известно местопребывание своего клиента. По словам Маколея, мисс Вулф работала у изобретателя последние восемь лет. Адвокат заявил, что не знает ничего о семье покойной и о её личной жизни и не располагает сведениями, способными пролить свет на убийство.

Пулевые ранения не могли быть нанесены самой мисс Вулф, согласно…»

Дальше шло стандартное полицейское заявление для печати.

— Думаешь, он ее убил? — спросила Нора, когда я отложил газету.

— Винант? Ничуть не удивлюсь — он же совершенно ненормальный.

— Ты знал ее?

— Да. Как насчет промочить горлышко?

— Какая она была?

— Что надо, — сказал я. — Не уродина, очень рассудительна, сдержанна — иначе с этим типом было бы не ужиться.

— Она, что же, жила с ним?

— Да. Выпить, пожалуйста… То есть, когда я с ними познакомился, она жила с ним.

— Почему бы тебе сначала не позавтракать? Она любила его или это был просто бизнес?

— Не знаю. Завтракать еще рано.

Когда Нора открыла дверь, чтобы выйти, вошла наша псина и, водрузив передние лапы на кровать, ткнулась мордой мне в лицо. Я погладил ее по голове и попытался вспомнить какую-то фразу Винанта, что-то про женщин и собак, но только не анекдот про женщину, спаниеля и грецкий орех. Так и не вспомнил, хотя почему-то мне казалось, что есть смысл вспомнить.

Вошла Нора со стаканчиками в руках и очередным вопросом на устах:

— А как он выглядит?

— Высокий, выше шести футов, и страшно худой — таких тощих мне редко доводилось встречать. Сейчас ему должно быть около пятидесяти, а уже тогда он был почти совсем седой. Как правило, нестриженный, растрепанный, клочковатые пятнистые усы, обгрызенные ногти. — Я отодвинул собаку, чтобы добраться до стакана.

— Очаровательный мужчина! И какие у вас с ним делишки были?

— Один тип, Роузуотер по фамилии, который работал у него, вздумал обвинить Винанта, будто тот украл у него какую-то идею или изобретение. Этому Роузуотеру взбрело в голову вытрясти из Винанта денег — грозился застрелить его, бомбу в дом подбросить, детей выкрасть, жене горло перерезать и еще не знаю что, если Винант с ним не столкуется. Кстати, мы его так и не поймали — спугнули, должно быть. Впрочем, угрозы все равно прекратились и ничего не произошло.

Нора оторвалась от стакана и спросила:

— Винант действительно украл?

— Ай-ай-ай! — сказал я. — О ближних надо думать только хорошее: нынче же сочельник!

IV

Днем я выгуливал Асту, при этом успел объяснить двоим, что это шнауцер, а не помесь шотландского и ирландского терьеров, заглянуть в бар Джима на пару рюмочек, столкнуться там с Ларри Кроули и прихватить его с собой в «Нормандию», где Нора потчевала коктейлями Квиннов, Марго Иннес, еще какого-то гостя — имени я так и не разобрал — и Дороти Винант.

Дороти заявила, что хочет поговорить со мной, и мы перенесли свои коктейли в спальню.

Она начала без разведки:

— Ник, вы считаете, это отец убил ее?

— Нет, — сказал я. — А с какой стати я должен так считать?

— В полиции считают именно так. Слушайте, она ведь была его любовницей, правда?

Я кивнул:

— Да — в то время.

Внимательно разглядывая свой стакан, она произнесла:

— Он мой отец. Я его никогда не любила. Я никогда не любила маму. — Она посмотрела на меня. — Я не люблю Гилберта. — Гилберт — это ее брат.

— Не бери в голову. Множество людей терпеть не может своих родных.

— А вы?

— Моих родных?

— Моих? — Она недовольно нахмурилась. — И перестаньте разговаривать со мной так, словно мне двенадцать лет.

— Не в этом дело, — пояснил я. — Просто я начинаю косеть.

— Так как насчет нашего семейства? Мы вам не по душе?

Я покачал головой:

— Ты, насколько я помню, была ничего себе, обычная избалованная девчонка. А остальные — я бы без них вполне обошелся.

— А почему? — спросила она, и не из желания поспорить, а так, будто действительно хотела знать.

— Причин много. Твой…

Гаррисон Квинн приоткрыл дверь и сказал:

— Ник, выходи, в пинг-понг сыграем.

— Чуть позже.

— И красавицу прихвати. — Он ухмыльнулся Дороти и вышел.

Она сказала:

— Вы ведь не знаете Йоргенсена.

— Некоего Нильса Йоргенсена я знаю.

— Везет же некоторым. Нашего зовут Кристиан. Это такой очаровашка! Вполне в мамочкином духе — развестись с психом, чтобы выйти замуж за жиголо! — Глаза ее увлажнились. Она всхлипнула и спросила: — Что мне делать, Ник? — Таким голосом говорят испуганные дети.

Я слегка приобнял ее одной рукой, издавая при этом звуки, которые, как я надеялся, обозначали утешение. Она поливала слезами мой лацкан. Возле кровати зазвонил телефон. В соседней комнате радио играло «Восстань и воссияй». Стакан мой был пуст, Я сказал:

— Уходи от них.

Она всхлипнула еще раз:

— От себя ведь не уйдешь.

— Я, кажется, не понимаю, о чем ты говоришь.

— Пожалуйста, не дразните меня, — жалобно попросила она.

Вошла Нора и направилась к звонившему телефону. Она вопросительно посмотрела на меня. Я многозначительно посмотрел на нее над головой девчонки.

Когда Нора сказала в трубку: «Алло!», Дороти отступилась от меня и залилась краской.

— Я, я… извините, — произнесла она заикаясь, — я не хотела…

Нора сочувственно улыбнулась ей, а я посоветовал:

— Не будь идиоткой!

Дороти извлекла платок и стала промокать им глаза. Нора говорила в трубку:

— Да… Не знаю, дома ли он. Кто говорит? — Она прикрыла микрофон рукой и обернулась ко мне: — Какой-то Норман. Будешь говорить?

Я сказал, что не знаю, и взял трубку:

— Алло!

Хрипловатый голос произнес:

— Мистер Чарльз? Насколько я знаю, вы ранее были связаны с Трансамериканским следственным агентством?

— С кем я говорю?

— Меня зовут Альберт Норман, мистер Чарльз, это вам, вероятно, ничего не скажет. Однако мне хотелось бы сделать вам одно предложение. Уверен, что вы…

— Что за предложение?

— Это не телефонный разговор, мистер Чарльз, но если бы вы уделили мне полчаса, то ручаюсь…

— Простите, я сильно занят и…

— Но, мистер Чарльз, это…

На том конце провода громыхнуло — то ли выстрелили, то ли что-то упало, да и мало ли что могло громыхнуть. Я пару раз сказал «алло», и, не получив ответа, повесил трубку.

Нора тем временем поставила Дороти перед зеркалом и облегчала ее страдания с помощью пудры и помады. Я сказал:

— Страховой агент звонил, — и отправился в гостиную выпить.

Туда пожаловали еще какие-то люди. Я с ними немного поговорил. Гаррисон Квинн встал с дивана, где сидел в компании Марго Иннес, и сказал:

— А теперь — пинг-понг.

Аста подпрыгнула и стукнула меня передними лапами в живот. Я выключил радио и налил себе коктейль. Человек, имени которого я так и не разобрал, говорил: «Придет революция, и всех нас первым делом поставят к стенке». По всей видимости, эта мысль ему нравилась.

Квинн подошел ко мне и наполнил свой стакан. Он посмотрел на дверь спальни:

— Где это ты блондиночку оторвал?

— Я ее еще совсем крохой на коленке качал.

— На которой? — спросил он. — Потрогать можно?

Нора и Дороти вышли из спальни. На приемнике я увидел вечернюю газету. Был там и такой заголовок:

«ДЖУЛИЯ ВУЛФ — В ПРОШЛОМ ПОДРУГА РЭКЕТИРА. АРТУР НУНХАЙМ ОПОЗНАЕТ ТЕЛО. ВИНАНТ ЕЩЕ НЕ НАЙДЕН».

Нора, приблизившись ко мне, прошептала:

— Я пригласила ее пообедать с нами. Будь с ребенком (самой Норе двадцать шесть) поласковей — она так страдает.

— Как прикажешь. — Я обернулся. На другом конце комнаты Квинн что-то рассказывал Дороти, она смеялась. — Но уж если влезаешь в чужие беды, то не жди, что я потом приду и поцелую туда, где бо-бо.

— И не подумаю, дуралей ты старый. Ну-ка брось читать! Она отобрала у меня газету и затолкала ее за радиоприемник — с глаз долой.

V

Нора никак не могла уснуть. Она читала воспоминания Шаляпина, пока я не задремал, а потом разбудила меня вопросом:

— Ты спишь?

Я ответил, что сплю.

— А ты никогда не подумывал снова заняться сыском — так, время от времени, просто из интереса? Скажем, когда случается что-нибудь чрезвычайное, вроде Линдб…

— Милая, — сказал я, — по-моему, убил ее Винант, и полиция поймает его без моей помощи. И вообще, мне-то до всего этого какое дело?

— И еще я хотела сказать, что…

— Кроме того, у меня просто нет времени — еле успеваю следить, чтобы у тебя не пропали денежки, ради которых я на тебе женился. — Я поцеловал ее. — А что, если тебе выпить, — тогда, может, уснешь?

— Спасибо, нет.

— А если я выпью, уснешь?

Когда я вернулся со стаканчиком в постель, она хмурилась в пространство.

— Дороти, конечно, мила, только с приветом, — сказал я. — При таком папаше иначе и быть не могло. Из того, что она говорит, никак не поймешь, что она думает, а из того, что думает, — что произошло на самом деле. Она мне нравится, но думаю все же, что ты лезешь…

— Не уверена, что она нравится мне, — задумчиво сказала Нора. — Может, она просто глупая, но если даже четверть того, что она нам тут наговорила, — правда, то положение у нее незавидное.

— Ничем ей помочь не могу.

— Она-то считает, что можешь.

— Да и ты так считаешь. Из чего следует — что бы человек ни выдумал, единомышленник всегда найдется.

Нора вздохнула:

— Будь ты потрезвее, с тобой можно было бы говорить. — Она приподнялась и сделала глоток из моего стакана. — Я выдам тебе рождественский подарок, если получу свой.

Я покачал головой:

— За завтраком.

— Но ведь уже Рождество!

— За завтраком.

— Я очень надеюсь, — сказала она, — что любой твой подарок мне не понравится.

— А все равно придется оставить, потому что служитель в «Аквариуме» сказал, что ни в коем случае не возьмет их назад, потому что у них хвосты пообкусаны.

— Слушай, ну хоть, по крайней мере, выясни, сможешь ей помочь или нет. Тебя же не убудет. А она так верит тебе, Ники.

— Грекам все верят.

— Пожалуйста!

— Не суй свой нос в дела, которые…

— И вот еще что: жена его знает, что эта Вульф была его любовницей?

— Понятия не имею, но она ее недолюбливала.

— А жена, какая она?

— Как сказать… женщина.

— Красивая?

— Очень даже — была.

— Старая?

— Сорок — сорок два. Прекрати, Нора. Зачем тебе все это? У Винантов свои заботы, у Чарльзов свои.

Она надула губы:

— Может, все-таки выпить — от бессоницы.

Я вылез из кровати и приготовил виски с содовой, а когда нес стакан обратно, раздался телефонный звонок. Я посмотрел на часы, лежавшие на столе. Было без малого пять утра.

Нора говорила в трубку:

— Алло… Да, это я…

Она покосилась на меня. Я замотал головой — нет-нет.

— Да… Разумеется… Да, конечно. — Она положила трубку и улыбнулась мне.

— Ты чудо, — сказал я. — На сей раз кто?

— Сейчас Дороти придет. Кажется, она совсем пьяная.

— Просто замечательно. — Я взялся за халат. — А то я уж боялся, что придется лечь спать.

Нора перегнулась через край кровати в поисках шлепанцев.

— Не будь старым брюзгой. Потом можешь хоть весь день спать. — Она нашла шлепанцы и встала, скользнув в них ногами. — Она действительно так боится свою мать, как говорит?

— Боится, конечно, если хоть что-то соображает. Мими — сущая отрава.

Нора прищурила свои темные глаза и негромко спросила:

— Что ты от меня скрываешь?

— О Боже! Я так надеялся, что не придется тебе об этом рассказывать. На самом деле Дороти — моя дочь. Нора, я не сознавал, что делаю. Это было весною в Венеции, я был так молод, сияла полная луна над…

— Шути-шути. Поесть не хочешь?

— Разве только за компанию. Ты что будешь?

— Кофе, бутерброд с фаршем — и побольше луку.

Пока я звонил в круглосуточную закусочную, явилась Дороти. Когда я вошел в гостиную, она с немалым трудом встала и произнесла:

— Ой, Ник, простите-извините, что я так вам с Норой надоедаю, только нельзя мне в таком виде домой. Не могу. Боюсь. Не знаю, что со мной будет, что делать — не знаю. Пожалуйста, не надо. — Она была очень пьяна. Аста обфыркала ей лодыжки.

— Ш-ш-ш. Правильно, что пришла. Садись. Сейчас кофе будет. Где это ты так набралась?

Она уселась и тупо замотала головой.

— Не знаю. И где я только не была, как ушла от вас! Везде была. Дома только не была. Домой в таком виде нельзя. Смотрите, что у меня есть.

Она снова встала и вынула из кармана пальто видавший виды автоматический пистолет. Она повела им в мою сторону. Аста, виляя хвостом, радостно заскакала, стремясь допрыгнуть до пистолета.

Нора шумно задышала. У меня похолодело в затылке. Я отпихнул собаку и отобрал пистолет у Дороти.

— Это еще что за штучки? Садись. — Я опустил пистолет в карман халата и толкнул Дороти в кресло.

— Не злитесь на меня, Ник, — захныкала она. — Оставьте его себе. Не хочу я быть вам в тягость.

— Где ты его взяла? — спросил я.

— В кабаке на Десятой авеню, у дядьки какого-то. Браслет отдала — тот, с изумрудами и бриллиантами.

— А потом обратно в кости выиграла? Браслет-то на тебе.

Она уставилась на браслет:

— А мне показалось, что отдала.

Я посмотрел на Нору и покачал головой. Нора сказала:

— Ой, кончай изводить ее, Ник. Она…

— Нет, нет, нет, Нора, он не изводит, нет, — затараторила Дороти. — Он — он один во всем мире, к кому я могу обратиться.

Тут я вспомнил, что Нора так и не притронулась к своему виски, поэтому я пошел в спальню и выпил его. Когда я вернулся, Нора сидела на ручке кресла, в котором примостилась Дороти, обхватив рукой ее плечи. Дороти сопела, а Нора приговаривала:

— Он не злится, детка, он тебя любит. — Она взглянула на меня. — Ты ведь не злишься, правда?

— Нет, но глубоко скорблю. — Я сел на диван. — Откуда у тебя пушка, Дороти?

— Я же сказала — от дядьки.

— От какого дядьки?

— Я же сказала — от дядьки из кабака.

— И отдала браслет?

— Думала, что отдала, но вот — браслет-то у меня.

— Это я заметил.

Нора потрепала девчонку по плечу:

— Конечно, конечно. Браслет-то у тебя.

— Когда коридорный придет с едой и кофе, подкуплю-ка я его, пусть побудет здесь, — сказал я. — Не оставаться же мне в одиночку с парочкой…

Нора ответила мне недовольной гримасой и обратилась к Дороти:

— Не обращай на него внимания. Он всю ночь вот так.

— Он думает, что я глупая пьяная дурочка, — сказала девушка.

Нора еще немного потрепала ее по плечу.

— Зачем тебе пистолет? — поинтересовался я.

Дороти выпрямилась, уставилась на меня широко раскрытыми пьяными глазами и взволнованно прошептала.

— Это все он, если б начал ко мне приставать. Я боялась, потому что выпила. Вот так. А потом и этого испугалась и пришла сюда.

— Ты про отца? — спросила Нора, пытаясь скрыть волнение в голосе.

Девушка покачала головой.

— Мой отец — Клайд Винант. Я об отчиме. — Она склонила голову Норе на грудь.

— О, — произнесла Нора, изобразив полное понимание. Потом добавила: — Бедняжка, — и посмотрела на меня со значением.

— Давайте-ка все выпьем, — предложил я.

— Я не буду. — Нора снова недовольно воззрилась на меня. — Думаю, что и Дороти не следует.

— Очень даже следует. Заснуть будет легче. — Я налил ей колоссальную порцию виски и проследил, чтобы она все выпила. Спиртное сработало на славу: когда принесли бутерброды и кофе, Дороти уже крепко спала.

— Ну теперь-то можешь быть доволен, — сказала Нора.

— Теперь — доволен. Уложим ее, а потом перекусим?

Я отнес Дороти в спальню и помог Норе раздеть ее. Фигурка у нее и впрямь была замечательная.

Мы вернулись к столу. Я вынул из кармана пистолет и осмотрел. На своем веку ему здорово досталось. В нем было два патрона — один в патроннике, другой в магазине.

— Что ты с ним намерен делать? — спросила Нора.

— Ничего, пока не выясню, не из него ли убили Джулию Вулф. Это ведь тоже калибр ноль тридцать два.

— Но она же сказала…

— Что выменяла его в кабаке у какого-то дядьки на браслет. Это я слышал.

Нора наклонилась поближе ко мне над своим бутербродом, глядя на меня потемневшими и сверкающими глазами:

— Думаешь, она взяла его у отчима?

— Да, — сказал я, но, пожалуй, с излишней убежденностью.

— Ах ты, грек паршивый! Но, может, все-таки так оно и было. Неизвестно ведь. А ее словам ты не веришь.

— Послушай, милая, завтра я куплю тебе целую кипу детективов, но сегодня не забивай свою очаровательную головку загадками. Она и всего-то хотела сказать, что боится, как бы Йоргенсен с ней чего не сотворил, когда она придет домой, и боится-то потому, что слишком пьяна и может уступить.

— Но ее мать!

— Такая уж это семейка. Можешь…

Дороти Винант, покачиваясь, стояла в проеме двери в ночной рубашке, которая была ей явно велика. Поморгав на свет, она сказала:

— Можно мне побыть здесь немного? А то так страшно одной.

— Конечно.

Она подошла и свернулась возле меня на диване, а Нора пошла принести ей что-нибудь накинуть на себя.

VI

Уже после полудня, когда мы втроем уселись завтракать, пожаловали Йоргенсены. Нора подошла к телефону и отошла от него, стараясь не показать виду, что она чем-то приятно взволнована.

— Твоя мать звонила, — сообщила она Дороти. — Она внизу. Я сказала, чтобы она поднималась сюда.

Дороти сказала:

— Черт возьми! Зря я ей позвонила.

Я сказал:

— Мы живем все равно, что на вокзале.

Нора сказала:

— Это он не всерьез, — и потрепала Дороти по плечу. В дверь позвонили, и я пошел открывать.

Прошедшие восемь лет не нанесли внешности Мими никакого вреда, она стала только пышнее и эффектнее. По сравнению с дочерью она была крупнее и ярче. Мими залилась смехом и протянула руки мне навстречу.

— Веселого Рождества! Ужасно рада вас видеть — столько лет прошло. Это мой муж Крис, это мистер Чарльз.

— Счастлив вас видеть, Мими, — сказал я и пожал руку Йоргенсену. Это был высокий, худощавый, темноволосый мужчина, лет примерно на пять моложе жены, с великолепной осанкой, одетый со всей тщательностью, холеный, с прилизанными волосами и нафабренными усами.

Он слегка наклонил стан.

— Здравствуйте, мистер Чарльз. — У него был сильный германский акцент и жилистая, мускулистая рука.

Мы вошли в гостиную.

Когда закончился ритуал знакомства, Мими стала рассыпаться перед Норой в извинениях за то, что они нагрянули без приглашения.

— Но мне так хотелось еще раз повидать вашего мужа, а кроме того, это мое чадушко просто не может не опаздывать — остается только взять и буквально уволочь её… — Она обратила свою улыбку к Дороти: — Лучше одевайся, деточка.

Деточка с набитым ртом пробубнила, что она не собирается весь день без толку торчать у тетки Алисы, даже если этот день и Рождество.

— Гилберт, уж конечно, не поехал.

Мими поведала нам, что Аста — премиленькая собачка, а потом спросила, имею ли я хоть малейшее представление, где может находиться ее бывший супруг.

— Нет.

Она еще немного поиграла с псиной.

— Исчезнуть в такое время! Это безумие, форменное безумие. И ничего удивительного нет, что в полиции поначалу думали, будто он в этом деле замешан.

— А сейчас что думают? — спросил я.

Она подняла на меня глаза:

— Вы что, газет не видели?

— Нет.

— Человек по фамилии Морелли, гангстер. Это он убил ее. Он ее любовником был.

— Его поймали?

— Нет еще, но, точно, он убил. Мне бы Клайда разыскать. Маколей ни в какую не хочет мне помочь. Говорит, будто не знает, где Клайд, но это же просто смешно. Как-никак он же его доверенное лицо и все такое. Я-то точно знаю, что он поддерживает связь с Клайдом. Как по-вашему, Маколею можно доверять?

— Он адвокат Винанта, — сказал я. — У вас же никакого резона нет доверять ему.

— Именно так я и думала. — Она слегка подвинулась на диване. — Сядьте. У меня к вам куча вопросов.

— Может, для начала выпьем?

— Что угодно, только не ром с яйцом, — сказала она, — У меня от него желчь разливается.

Когда я вышел из буфетной, Нора с Йоргенсеном проверяли друг на друге свои познания во французском языке, Дороти все еще прикидывалась, будто ест, а Мими опять играла с собакой. Я раздал напитки и уселся рядом с Мими.

Она сказала:

— У вас прелестная жена.

— Мне самому нравится.

— Ник, скажите мне по правде — Клайд действительно ненормальный? То есть настолько ненормальный, что необходимо что-нибудь предпринять?

— Откуда я знаю?

— Я о детях думаю, — сказала она. — У меня-то на него никаких прав нет — об этом он позаботился в соглашении, составленном при разводе. Но у детей есть. Мы сейчас абсолютно нищие, и меня беспокоит их будущее. Ведь если он ненормальный, он же вполне может пустить все на ветер и оставить их без гроша. Что же мне, по-вашему, остается делать?

— Подумываете определить его в психушку, да?

— Не-ет, — протянула она, — но поговорить с ним хотелось бы. — Она положила свою ладонь мне на руку. — Найти его могли бы вы.

Я покачал головой.

— Так вы не хотите мне помочь, Ник? Мы ведь были друзьями. — Ее большие голубые глаза смотрели нежно и моляще.

Дороти, сидя за столом, уставилась на нас с подозрением.

— Ради Бога, Мими, — сказал я. — В Нью-Йорке же тысячи детективов. Наймите любого. Я этим больше не занимаюсь.

— Я знаю, но… А Дорри вчера сильно напилась?

— Вероятнее всего, напился я. По-моему, она была в норме.

— Вам не кажется, что из нее получилась довольно-таки симпатичная малютка?

— Мне всегда так казалось.

Над этим она на минуточку призадумалась, а потом сказала:

— Ник, она же еще ребенок.

— Это вы к чему? — спросил я.

Она улыбнулась:

— Дорри, а как насчёт хоть чуточку одеться?

Насупившись, Дороти ответила, что нечего ей весь день делать у тетки Алисы.

Йоргенсен повернулся и обратился к жене:

— Миссис Чарльз была столь любезна, что предложила, чтобы мы…

— Да, — сказала Нора. — Почему бы вам не остаться у нас? Придут кой-какие гости. Особого веселья не предвидится, но… — Она закончила фразу, слегка помахав стаканом.

— Я бы с радостью, — задумчиво сказала Мими, но боюсь, что Алиса…

— А давайте принесем ей по телефону наши извинения, — предложил Йоргенсен.

— Я позвоню, — сказала Дороти.

Мими кивнула:

— Только будь с ней полюбезнее.

Дороти пошла в спальню.

Все как-то сразу заметно повеселели. Встретившись со мной взглядом, Нора задорно подмигнула мне. Поскольку в этот момент на меня смотрела Мими, пришлось выразить по этому поводу полнейшее удовольствие.

Мими спросила меня:

— На самом деле вы ведь не хотите, чтобы мы остались?

— Отчего же.

— Ах, не лгите. Вы, кажется, очень симпатизировали бедной Джулии?

— «Бедная Джулия» в ваших устах — это нечто. Да, я неплохо к ней относился.

Мими вновь положила ладонь мне на руку:

— Она разбила нашу с Клайдом жизнь. Тогда, естественно, я ее ненавидела. Но это было так давно. И когда я пошла к ней в пятницу, я на нее никакого зла не держала. И знаете, Ник, я видела, как она умирает. За что? Это было ужасно. И какие бы чувства я к ней раньше ни испытывала, теперь осталась только жалость. И я вполне искренне говорю — бедная Джулия!

— Не пойму я, что у вас на уме, — сказал я. — Что у вас у всех на уме.

— У вас у всех… — повторила она. — А что, Дорри?… Дороти вышла из спальни.

— Я все уладила. — Она поцеловала мать в губы и уселась рядом с ней.

Посмотревшись в зеркало пудреницы — а вдруг на губах помада смазалась, — Мими спросила:

— Она не сильно брюзжала?

— Да нет же, я все уладила. А что надо сделать, чтобы выпить?

Я сказал:

— Подойти вон к тому столику, где лед и бутылки, и налить.

Мими покачала головой:

— Ох уж эти дети. Так я хотела сказать — вы ведь сильно симпатизировали Джулии Вулф?

Дороти крикнула:

— Ник, вам налить?

— Спасибо, — сказал я, а затем ответил Мими: — Я относился к ней в достаточной степени неплохо.

— Вы чертовски уклончивы, — недовольно произнесла она. — Скажем так: она вам нравилась не меньше, чем я?

— То есть вы имеете в виду ту парочку вечеров, что мы совместно скоротали?

Она расхохоталась самым искренним образом:

— Да, это, конечно, ответ! — Она повернулась к Дороти, которая несла нам стаканы: — Придется тебе, милочка, обзавестись халатом такого же оттенка. Голубое тебе очень к лицу.

Приняв стакан из рук Дороти, я сказал, что, пожалуй, пойду оденусь.

VII

Когда я вышел из ванной в спальню, там сидели Нора и Дороти. Нора расчесывала волосы, а Дороти сидела на краешке кровати и собиралась надеть чулок.

Нора послала мне воздушный поцелуй в зеркало, стоявшее на туалетном столике. Вид у нее был чрезвычайно довольный.

— Нора, вы правда любите Ника? — спросила Дороти.

— Он глупый старый грек, но я к нему как-то привыкла.

— Чарльз — это ведь не греческая фамилия?

Я пояснил:

— Раньше фамилия была Хараламбидис. Когда мой папаша прибыл в Америку, тот гад, который оформлял его бумаги на Эллис-Айленд, заявил, что Чариламбидис слишком длинно выходит, писать устанешь, и сократил фамилию до Чарльз. Папаше все равно было — могли бы и крестиком обозначить, только бы впустили.

Дороти уставилась на меня.

— Никак не пойму — когда вы серьезно говорите, а когда разыгрываете. — Она принялась надевать чулок, но остановилась. — А мамочка от вас чего добивается?

— Ничего. Выспрашивает, вынюхивает. Хочет знать, что ты вчера делала, что говорила.

— Так я и знала! Что же вы ей сказали?

— А что я мог сказать? Ты же ничего не делала и ничего не говорила.

Услыхав такое, она призадумалась, наморщила лобик; заговорила, однако же, совсем о другом:

— Я не знала, что между вами и мамочкой что-то было. Конечно, я тогда была совсем ребенком — ничего бы не поняла, даже если бы заметила. Я даже не знала, что вы так запросто, по имени друг друга зовете.

Нора со смехом отвернулась от зеркала.

— О-о, уже интересно. — Своим гребнем она указала на Дороти. — Продолжай, милая.

Дороти вполне серьезно повторила:

— Так вот, я не знала.

В это время я вылавливал из своей рубашки булавки, которые туда повтыкали в прачечной.

— А сейчас ты что знаешь?

— Ничего, — сказала она и стала постепенно краснеть, — но могу догадываться. — Она склонилась над чулком.

— Можешь и догадываешься, — прорычал я. — Только кончай разыгрывать смущение, дуреха. Если у тебя порочный склад ума, тут уж ничего не поделаешь.

Она подняла голову и рассмеялась, но вопрос задала серьезным тоном:

— По-вашему, я очень похожа на маму?

— Такие случаи нередки.

— И все же, как по-вашему?

— Тебе хочется, чтобы я сказал «нет». Нет.

— И вот это мне приходится терпеть, — весело сказала Нора. — Он неисправим.

Я оделся первым и вышел в гостиную. Мими сидела у Йоргенсена на коленях. Вставая, она спросила:

— Что вам на Рождество подарили?

— Нора подарила мне часы. — Я показал их Мими.

Она заметила, что часы прелестны, и была совершенно права.

— А вы ей что подарили?

— Ожерелье.

Йоргенсен сказал:

— С вашего позволения, — и встал смешать себе коктейль.

В дверь позвонили. Я препроводил в гостиную Квиннов и Марго Иннес и представил их Йоргенсенам. Нора с Дороти наконец-то оделись и вышли из спальни, и Квинн немедленно прилип к Дороти. Ларри Кроули приехал с девицей по имени Денис, а несколько минут спустя прибыли Эджи. Я выиграл у Марго — в долг, разумеется, — тридцать два доллара в трик-трак. Девице Денис пришлось отправиться в спальню и немного прилечь. В начале седьмого Элис Квинн удалось, с помощью Марго, отлепить своего мужа от Дороти и утащить на какой-то прием, где они непременно обещали быть. Ушли и Эджи. Мими надела пальто и принудила мужа и дочь последовать ее примеру.

— Извините, что не смогла пригласить заблаговременно, — сказала она, — но может быть, зайдете к нам отобедать завтра вечером?

— Конечно, — сказала Нора.

Все обменялись рукопожатиями и любезностями, и они ушли.

Закрыв за ними дверь, Нора прислонилась к ней спиной.

— Боже, какой красавчик, — сказала она.

VIII

В тот день я еще понимал и где мое место во всей этой истории с Винантами, Вулф и Йоргенсеном, и что я должен делать — то есть нигде и ничего.

Однако когда на следующее утро, часа в четыре, мы зашли в «Кафе Рубена» выпить кофе по пути домой, Нора раскрыла газету и в одной из колонок светских новостей вычитала следующее: «Ник Чарльз, бывший ас Трансамериканского следственного агентства, прибыл с Тихоокеанского побережья, с тем чтобы раскрыть тайну убийства Джулии Вулф».

А когда примерно шесть часов спустя я открыл глаза и принял сидячее положение, Нора усиленно трясла меня, а в дверях спальни стоял человек с пистолетом в руке.

Он был молод, упитан, темноволос, среднего роста, с широкими скулами и близко посаженными глазами. Одет он был в черный котелок, черное пальто, сидевшее как влитое, темный костюм и черные штиблеты, и все это выглядело так, словно было куплено не более четверти часа назад. В руке у него покоился черный автоматический пистолет тридцать восьмого калибра, никуда конкретно не направленный.

— Ник, он заставил меня впустить его, — проговорила Нора. — Он сказал, что должен…

— …поговорить с вами должен, — низким хриплым голосом произнес человек с пистолетом. — Поговорить — и все, но обязательно должен.

Я к тому времени уже проморгался, окончательно проснулся и посмотрел на Нору. Она была взволнована, но нисколько не испугана — впечатление было такое, будто она наблюдает, как лошадь, на которую она поставила, идет по дистанции, опережая других на ноздрю.

Я сказал:

— Ладно, говорите, но будьте так любезны убрать пушку.

Он улыбнулся одной нижней губой.

— Да уж знаю, что на испуг тебя не возьмешь. Наслышан. — Он положил пистолет в карман пальто. — Я Шеп Морелли.

— Не слыхал про такого, — сказал я.

Он шагнул в комнату и принялся покачивать головой.

— Джулию я не убивал.

— Очень может быть, только ты со своими новостями не по адресу. Этим я не занимаюсь.

— Я ее три месяца не видел, — сказал он. — Разошлись мы.

— В полиции расскажи.

— Не было у меня причин желать ей зла. У нее со мной все было честь по чести.

— Все это очень замечательно, — сказал я, — только такой товар здесь не принимают.

— Послушай. — Он еще на шаг подошел к постели. — Стадси говорил, ты что надо. Поэтому я и пришел. Сделай…

— Как Стадси поживает? — спросил я. — С тех пор как он загремел не то в двадцать третьем, не то в двадцать четвертом, я ни разу его не видел.

— Он в порядке. С тобой хотел бы повидаться. На Сорок Девятой Западной кабак держит, «Клуб Чугунная Чушка» называется. Но, слушай, что ж они со мной-то делают? И вправду считают, что я убил, или же просто хотят еще и это на меня навесить?

Я покачал головой:

— Сказал бы, если б знал. Газетам не верь — я этим делом не занимаюсь. Спроси в полиции.

— Это было бы просто гениально. — Он снова улыбнулся нижней губой. — Просто умнейший поступок в моей жизни. Как раз ихний капитан три недели в больнице провалялся — поспорили мы с ним маленько. То-то бы ребята порадовались, если б я к ним заявился и начал вопросики задавать. Дубинки бы от счастья запрыгали. — Он поднял руку ладонью вверх. — Я к тебе без балды пришел. Стадси говорит, что с тобой можно без балды. Давай без балды.

— Я и так без балды. Если бы что знал, так уж…

Во входную дверь застучали. Три раза, резко, настойчиво. Стук еще не прекратился, а Морелли уже выхватил пистолет. Казалось, что глаза его задвигались во всех направлениях одновременно. Из груди его вырвался какой-то металлический рык:

— Ну-у?

— Понятия не имею. — Я присел чуть повыше и кивнул на пистолет: — Тебе игру вести. — Пистолет был направлен мне точно в грудь. Я слышал биение пульса в ушах и чувствовал, что губы мои распухли. Я сказал: — Пожарной лестницы здесь нет, — и протянул левую руку к Норе, сидевшей на другом краю кровати.

В дверь снова забарабанили, и низкий голос сказал:

— Откройте. Полиция.

Нижняя губа Морелли наползла на верхнюю, под радужкой глаз показались белки.

— Ты, сука! — произнес он тихо, даже как бы с некоторым сожалением. Он слегка пошевелил ступнями, придавая себе больше устойчивости.

В замке лязгнул ключ.

Левой рукой я ударил Нору — она упала и прокатилась по полу. Подушка, которую я правой набросил на пистолет Морелли, казалась невесомой — она плыла по воздуху медленно, как бумажная салфетка.

И не было в мире звука — ни до, ни после — оглушительней, чем выстрел из этого пистолета. Что-то ожгло мне левый бок, я распластался на полу, ухватил Морелли за лодыжку и дернул на себя, валя его с ног. Он повалился на пол и принялся лупить меня пистолетом по спине, пока я не высвободил руку и не начал в свою очередь лупить его, целя как можно ниже.

Вошли люди и растащили нас.

Чтобы привести в чувство Нору, понадобилось пять минут.

Она села, держась за щеку, и водила глазами по комнате, пока не увидела Морелли, который стоял между двумя полицейскими агентами с наручником на одной руке. Лицо у Морелли было не очень — фараоны немножко над ним поработали, не могли отказать себе в удовольствии. Нора гневно воззрилась на меня.

— Придурок чертов! — сказала она. — Зачем же было меня совсем вырубать? Я же знала, что ты его возьмешь, да только очень уж посмотреть хотелось.

Один из фараонов рассмеялся.

— Боже мой, — сказал он восхищенно. — Вот крепкая баба!

Она улыбнулась ему и встала. Когда она посмотрела на меня, улыбка сошла с ее лица.

— Ник, ты…

Я ответил, что, по-моему, это пустяки, и расстегнул то, что осталось от пижамы. Пуля Морелли прорыла канавку, длиной дюйма четыре, под левым соском. Оттуда текло много крови, но рана была неглубокая.

Морелли сказал:

— Жаль. Не повезло. Пару дюймов повыше — и все было бы как надо.

Фараон, который восхищался Норой, высокий, рыжеватый, лет сорока восьми — пятидесяти, в сером костюме, сидевшем на нем не очень ладно, наотмашь ударил Морелли ладонью по губам.

Кайзер, управляющий «Нормандией», сказал, что вызовет врача, и направился к телефону. Нора побежала в ванную за полотенцами.

Я положил полотенце на рану и прилег.

— Суетиться не надо, я в порядке, подождем врача. Как же это вас сюда занесло?

Полицейский, который ударил Морелли, сказал:

— Да вот услыхали случайно, что тут образуется вроде как сборный пункт для семейства Винантов, адвоката его и всяких прочих.

Вот мы и решили — посмотрим-ка за этим местечком, на случай если Винант, сам сюда заявится. А сегодня утром этот вот паренек — он тут для нас вроде как сторожил — увидел, как эта пташка сюда впорхнула. Он, стало быть, звонит нам, мы прихватываем с собой мистера Кайзера, поднимаемся — и считайте, что вам крупно повезло.

— Да, крупно повезло, а то еще, неровен час, и не подстрелили бы.

Он подозрительно посмотрел на меня. Глаза у него были светло-серые, водянистые.

— Этот типчик что, ваш дружок?

— В первый раз его вижу.

— Чего ему от вас надо было?

— Пришел сказать, что не убивал Вулф.

— А вам-то что?

— Да ничего.

— А он как думает?

— У него и спросите.

— Я у вас спрашиваю.

— Спрашивайте на здоровье.

— Ладно, спрошу о другом: вы намерены заявить, что он на вас покушался?

— На это тоже не могу сразу ответить. Возможно, это был только несчастный случай.

— Ладно. Времени у нас полно. Боюсь, придется задать вам побольше вопросов, чем мы предполагали. — Он обернулся к одному из своих спутников, всего их было четверо: — Мы эту хазу обыщем.

— Только с ордером, — сказал я ему.

— Вы так считаете? Давай, Энди. — И они начали обыск.

Пришел врач — невзрачный, хилый, гнусавый человечишка, посопел, покудахтал возле меня, остановил кровотечение, наложил повязку и поведал мне, что если я полежу пару дней, то никаких основании для беспокойства не будет. Никто ничего ему не стал рассказывать. К Морелли его не подпустили. Ушел он еще более блеклым и пришибленным, чем пришел.

Рыжеватый полицейский вышел из гостиной, держа одну руку за спиной. Подождав, когда уйдет зрач, он спросил:

— Разрешение на хранение оружия у вас есть?

— Нет.

— Тогда как насчет этого? — И он достал из-за спины тот самый пистолет, который я отобрал у Дороти Винант.

Мне нечего было сказать.

— Об акте Салливэна слыхали? — спросил он.

— Да.

— Значит, положение свое понимаете. Оружие ваше?

— Нет.

— Чье?

— Сразу не упомнишь.

Он положил пистолет в карман и сел на стул возле кровати.

— Послушайте, мистер Чарльз, — сказал он, — по-моему, мы оба делаем не то, что надо. Я с вами ссориться не хочу, да и вы на самом деле не хотите ссориться со мной. Вы, пожалуй, не очень-то здорово себя чувствуете из-за этой дырки в боку, так что пока не буду вас беспокоить, отдохните немного. Тогда, может, и потолкуем как следует.

— Спасибо, — сказал я, и сказал не кривя душой. — Давайте что-нибудь выпьем.

— Разумеется, — подтвердила Нора и поднялась с краешка кровати.

Крупный рыжеватый человек проводил ее глазами, с серьезным видом покачал головой и не менее серьезно сказал:

— Ей-Богу, сэр, вы счастливый человек. — Он протянул руку: — Меня зовут Гилд. Джон Гилд.

— Мое имя вы знаете. — Мы пожали друг другу руки. Нора вернулась с подносом, на котором стояли сифон, бутылка виски и стаканы. Один из них она хотела дать Морелли, но Гилд остановил ее.

— Страшно любезно с вашей стороны, миссис Чарльз, но по закону арестованному можно давать алкоголь или наркотики только по предписанию врача. — Он посмотрел на меня: — Ведь так?

Я сказал, что так, и мы выпили.

Гилд поставил пустой стакан и встал.

— Придется мне взять эту пушку с собой, но об этом не тревожьтесь. Вот поправитесь, тогда и наговоримся вдоволь. — Он взял руку Норы и неловко над ней склонился. — Надеюсь, вы не обиделись, что я тут про вас сказал, но я хотел сказать…

Нора умеет очень мило улыбаться. Ему она послала одну из милейших своих улыбок:

— Обиделась? Что вы, я была польщена.

Она проводила полицейских с арестованным до дверей. Кайзер ушел несколькими минутами раньше.

— Он очень мил, — сказала она возвратившись. — Сильно болит?

— Нет.

— Это ведь я во всем виновата?

— Чепуха. Может, выпьем еще?

Она налила мне:

— Я бы сегодня на это дело не налегала.

— Не буду, — пообещал я. — Неплохо бы селедочки на завтрак. А теперь, когда наши беды хоть и ненадолго, но вроде бы позади, пускай нам приведут нашу псину, стража нашего нерадивого. И попроси телефонистку ни с кем нас не соединять, а то еще газетчики понабегут.

— А что ты намерен сказать полиции по поводу пистолета Дороти? Что-то ведь сказать придется.

— Пока не знаю.

— Ник, скажи мне — я очень глупо себя вела?

— В меру.

Она рассмеялась, обозвала меня греком паршивым и пошла звонить.

IX

Нора сказала:

— Тебе просто похвастаться захотелось. А зачем? Я же знаю, что от тебя пули отскакивают. Мне-то этого доказывать не нужно.

— От того, что я встану, хуже не будет.

— А если хоть денек полежишь, тоже хуже не будет. Доктор сказал…

— Если бы он хоть что-то понимал в медицине, он бы себе насморк вылечил. — Я сел и спустил ноги на пол. Аста принялась щекотать их языком.

Нора принесла мне тапочки и халат.

— Ладно, железный человек, вставай, раз уж хочешь кровью ковер запачкать.

Я осторожно встал. В общем, все обстояло нормально — надо было не слишком активно двигать левой рукой и держаться подальше от лап нашей Асты.

— Ну подумай здраво, — сказал я. — Впутываться во все эти дела я не хотел и не хочу. Но много ли я выиграл от своего невмешательства? Теперь мне так просто из игры не выйти. Надо бы во всем разобраться.

— Давай уедем, — предложила она. — На Бермуды или в Гавану на недельку-другую или обратно на побережье.

— Все же в полиции надо что-то сказать насчет пистолета. А вдруг окажется, что это тот самый пистолет, из которого ее убили? Это они сейчас и выясняют, если уже не выяснили.

— Думаешь, это тот пистолет?

— Можно только гадать. Сегодня сходим к Мими на обед и…

— Никуда мы не сходим. Совсем с ума сошел? Хочешь с кем-то повидаться — пусть сюда приходят.

— Это не одно и то же. — Я обнял ее. — А насчет этой царапины не беспокойся. Я в норме.

— Опять выпендриваешься, — сказала она. — Хочешь, чтобы все видели, какой ты герой, даже пуля не остановит.

— Успокойся.

— Не успокоюсь. Я не собираюсь, чтобы ты…

Я прикрыл ей рот ладонью.

— Я хочу видеть Йоргенсенов вместе, в домашней обстановке. Я хочу видеть Маколея и хочу видеть Стадси Берка. На меня же со всех сторон давят. Хватит! А то тычут, как слепого щенка. Пора самому во всем разобраться.

— Ты ужасно упрямый все-таки, — недовольно сказала она. — Пять часов только. Приляг, одеваться еще не пора.

Я пристроился на диване в гостиной. Мы послали за вечерними газетами. Выяснилось, что Морелли нанес мне две раны (это по сообщению одной газеты, а согласно другой — целых три), когда я пытался арестовать его за убийство Джулии Вулф, и что я при смерти — настолько при смерти, что ни навестить меня, ни переправить в больницу невозможно. Рядом с фотографией Морелли была помещена и моя — тринадцатилетней давности, в какой-то дурацкой шляпе. Я вспомнил, что так меня сфотографировали, когда я занимался взрывом на Уолл-стрит. Дополнительные сообщения по убийству Джулии Вулф были по большей части маловразумительны. Мы читали их, когда прибыла наша штатная гостьюшка Дороти Винант.

Голос ее я услышал уже из передней, когда Нора открыла ей:

— Внизу не захотели передать вам, что это я. Пришлось тайком пробираться. Пожалуйста, не прогоняйте меня. Я могу помогать вам ходить за Ником. Я все буду делать. Нора, ну пожалуйста.

И только тут Норд смогла вставить:

— Заходи.

Дороти вошла и вытаращилась на меня:

— Но… но в газетах пишут, что вы…

— Я похож на умирающего? С тобой-то что приключилось?

Нижняя губа у нее распухла, в уголке был порез, на щеке — синяк, на другой — две царапины от ногтей, а глаза красные и припухшие.

— Мамочка избила, — сказала она. — Вот, смотрите. — Она сбросила пальто на пол, расстегнула платье, оторвав при этом пуговицу, вытащила руку из рукава, спустила платье и показала спину. На руке были темные синяки, а на спине — красные полосы крест-накрест. Она заплакала. — Видите?

Нора обняла ее.

— Бедненькая.

— За что она тебя избила? — спросил я.

Она отвернулась от Норы и опустилась на колени возле дивана. Подошла Аста и потрогала ее носом.

— Она решила, что я… я пришла рассказать вам про отца и Джулию Вулф. — Слова ее прерывались рыданиями. — Она затем и пришла сюда… выяснить… а вы ее убедили, что это не так. Вы… вы внушили ей… и мне тоже… что вам до всего этого дела нет… и все было хорошо, пока она не прочла в газетах… Тогда она поняла, что вы обманываете… что вы этим занимаетесь… И она избила меня… Хотела, чтобы я ей рассказала… что я сказала вам…

— И что же ты ей рассказала?

— Я ничего… ничего не могла сказать. Не могла же я ей сказать про Криса. Ничего не могла сказать.

— А он при этом был?

— Да.

— И позволил тебя так избить?

— Но он… он ее никогда не останавливает.

Я сказал Норе:

— Ради бога, давайте выпьем.

— Конечно. — Нора подняла пальто Дороти, положила на спинку кресла и пошла в буфетную.

Дороти сказала:

— Ник, позвольте мне остаться. Я докучать вам не буду, честное слово, и вы же сами сказали, что от них нужно уйти. Ведь правда, сказали? А больше идти мне некуда. Ну пожалуйста.

— Спокойно. Тут нужно немножко подумать. Знаешь, я ведь боюсь Мими не меньше твоего. Она думает, что ты мне кое-что рассказала, — что же именно?

— Она, скорей всего, что-то знает об этом убийстве и думает, что я это тоже знаю. А я не знаю. Честно, Ник, ничего не знаю.

— Экое счастье! — сердито сказал я. — Но слушай, сестренка, кое-что ты все-таки знаешь. С этого-то мы и начнем. Выкладывай все начистоту с самого начала — или я не играю.

Она дернула рукой, как будто собиралась перекреститься:

— Клянусь, все расскажу.

— Чудненько. Теперь выпьем. — Мы взяли у Норы по стакану. — Сказала ей, что уходишь насовсем?

— Ничего не сказала. Может, она думает, что я еще в своей комнате.

— Уже неплохо.

— Вы меня назад отправить хотите? — всхлипнула она.

Опустив стакан, Нора сказала:

— Нельзя же ребенка оставлять там, где над ним так измываются.

— Т-с-с. Не знаю. Я просто подумал, что раз уж мы собираемся туда на обед, так лучше, чтобы Мими не знала…

Дороти посмотрела на меня глазами, полными ужаса, а Нора заявила:

— Вряд ли я пойду с тобой туда.

Тогда Дороти затараторила:

— Но мама вас не ждет. Я даже не знаю, будет ли она дома. В газетах пишут, что вы при смерти. Она не знает, что вы придете.

— Тем лучше, — сказал я, — мы устроим им сюрприз.

Она приблизила ко мне свое побледневшее лицо и от волнения даже пролила немного виски мне на рукав.

— Не ходите. Нельзя туда сейчас. Послушайте меня. Послушайте Нору. Вам нельзя туда. — Она обратила бледное лицо к Норе: — Что, неужели можно? Скажите, что нельзя.

Нора, не сводя темных глаз с моего лица, сказала:

— Постой, Дороти. Он знает, что надо делать. Так как, Ник?

Я выразительно посмотрел на нее:

— Ничего я толком не знаю. Если скажешь, что Дороти останется здесь, она останется. Спать, думаю, она может с Астой. А в остальное, пожалуйста, не вмешивайтесь. Я не знаю, что намерен делать, потому что не знаю, что намерены делать со мной. Я должен это выяснить. Я должен это выяснить своими средствами.

— Мы не будем мешать, — сказала Дороти. — Не будем, Нора?

Нора продолжала безмолвно смотреть на меня.

Я спросил Дороти:

— Откуда ты взяла пистолет? И на сей раз ничего не сочиняй.

Она облизала нижнюю губу, лицо ее немного порозовело. Она откашлялась.

— Внимание, — сказал я, — если опять будут враки, позвоню Мими, чтобы забрала тебя.

— Дай ей сказать, — вмешалась Нора.

Дороти снова прокашлялась.

— Можно… можно расскажу вам, что со мной произошло, когда я была совсем маленькой?

— А к пистолету это имеет отношение?

— Не совсем. Но вы тогда поймете, почему…

— Тогда не надо. Как-нибудь в другой раз. Откуда у тебя пистолет?

— Лучше б вы мне позволили… — Она опустила голову.

— Так откуда у тебя пистолет?

Ее голос был еле слышен:

— От человека из бара.

Я сказал:

— Я знал, что мы наконец-то услышим правду. — Нора нахмурилась и покачала головой в мою сторону. — Ладно, допустим. Из какого бара?

Дороти подняла голову:

— Не знаю. Кажется, на Десятой авеню. Ваш друг, мистер Квинн, должен знать. Он меня туда привел.

— Вы с ним встретились после того, как ушли от нас в тот вечер?

— Да.

— Случайно, я полагаю?

Она с упреком посмотрела на меня:

— Ник, я пытаюсь вам правду рассказать. Я обещала встретиться с ним в месте под названием «Пальма-клуб». Он записал мне адрес. И после того как я попрощалась с вами и с Норой, я с ним там встретилась и мы ходили по разным местам и кончили там, где я достала пистолет. Ужасно хулиганское заведение. Спросите его, если не верите.

— Тебе Квинн оружие достал?

— Нет. Он тогда отрубился. Положил голову на стол и заснул. Я его там и оставила. Мне сказали, что они его доставят домой.

— А пистолет?

— Сейчас-сейчас. — Она начала краснеть. — Он сказал мне, что там собираются вооруженные бандиты. Потому я и попросила свести меня туда. А когда он заснул, я разговорилась там с одним дядькой, ужасно бандитского вида. Все это было так интересно. И все время я не хотела идти домой. Мне хотелось вернуться сюда, но не знала, пустите ли.

Теперь лицо ее было совсем пунцовым, и слова она от смущения произносила невнятно:

— И я подумала, что, может, если я… если вы решите, что я попала в переделку… и, кроме того, я не чувствовала бы себя, по крайней мере, такой дурой. В общем, я попросила этого ужасного бандитского гангстера, или не знаю кого, не продаст ли он мне пистолет или не скажет, где купить. Сначала он решил, что я шучу, и засмеялся, но я сказала ему, что я всерьез, но он продолжал ухмыляться, а потом сказал, что пойдет узнает, а когда вернулся, сказал — да, он может мне достать, и спросил, сколько я заплачу. Денег у меня было немного, и я предложила ему браслет, но он, наверное, подумал, что браслет того не стоит, потому что он сказал — нет, ему деньги нужны, и тогда я дала ему двенадцать долларов — у меня только доллар оставался, на такси, — и он дал мне пистолет, и я пришла сюда и сочинила, будто домой боюсь идти из-за Криса. — Она закончила в таком темпе, что все слова слились, и она вздохнула, словно была рада, что наконец кончила.

— Выходит, Крис к тебе не приставал?

Она прикусила губу.

— Да, то есть… не до такой степени. — Она взяла меня за руки и вплотную приблизила ко мне лицо. — Вы должны мне верить. Если бы это была неправда, зачем я рассказала бы вам так, зачем выставила бы себя такой дешевкой, такой дурой лживой.

— Разумнее было бы тебе не поверить, — сказал я. — Двенадцать монет — что-то маловато. Впрочем, пока пусть будет так. А ты знала, что в тот день Мими собиралась зайти к Джулии Вулф?

— Нет. Я даже не знала, что она отца разыскивает. Они мне в тот день не сказали, куда идут.

— Они?

— Да. Крис вместе с ней вышел из дома.

— Во сколько?

Она наморщила лоб.

— Должно быть, около трех, в общем, после полтретьего, потому что я помню, что опаздывала: мы договорились с Элли Гамильтон пройтись по магазинам. Я спешила, одевалась.

— Они вернулись вместе?

— Не знаю. Когда я пришла, они были дома.

— Во сколько?

— В седьмом часу. Ник, вы думаете, что они… Ой, я вспомнила, что она сказала, когда одевалась. Не помню, что сказал Крис, но она сказала: «Когда я спрошу, уж мне-то она ответит», и сказала так, словно она — французская королева. Они иногда так разговаривает, вы же знаете. Больше я ничего не слышала. Это что-то значит?

— А когда ты пришла домой, что она тебе сказала про убийство?

— Ой, только как обнаружила ее, и как огорчилась, и про полицию, и все такое.

— Она была потрясена?

Дороти покачала головой.

— Нет, только взволнована. Вы же знаете мамочку. — Мгновение она смотрела на меня, а потом тихо спросила: — Вы думаете, что она как-то в этом замешана?

— А ты как думаешь?

— У меня и в мыслях не было, вернее, я думала про отца. — Немного позже она печально сказала: — Если это он сделал, то только потому, что он не в себе. А она могла бы убить кого угодно, если бы захотела.

— Вовсе не обязательно, что это кто-то из них, — напомнил я. — Полиция вроде задержала по подозрению Морелли. А зачем ей понадобилось найти отца?

— Из-за денег. Мы разорены — Крис спустил все. — Она опустила уголки рта. — В этом, думаю, все мы ему помогали, но он больше всех промотал. Мама боится, что, если у нее не будет денег, он ее бросит.

— Откуда ты знаешь?

— Слышала их разговор.

— Думаешь, и в самом деле бросит?

Она убежденно кивнула головой:

— Если у нее денег не будет.

Я посмотрел на часы и сказал:

— Остальное подождет, пока мы не вернемся. Во всяком случае, сегодня можешь остаться здесь. Устраивайся поуютней, закажи в ресторане обед, пусть принесут. Тебе, пожалуй, лучше не выходить.

Она посмотрела на меня с несчастным видом и ничего не сказала.

Нора потрепала ее по плечу:

— Я не понимаю, Дороти, что он делает, но, если он говорит, что нам надо пойти на этот обед, он, наверное, знает, что говорит. Иначе…

Дороти улыбнулась и поспешно поднялась с пола.

— Я вам верю и глупить больше не буду.

Я позвонил администратору и попросил принести почту. Было два письма Норе, одно мне, несколько запоздалых рождественских открыток, счета за переговоры и телеграмма из Филадельфии:

НЬЮ-ЙОРК

ГОСТИНИЦА НОРМАНДИЯ НИКУ ЧАРЛЬЗУ

СВЯЖИТЕСЬ ГЕРБЕРТОМ МАКОЛЕЕМ ОТНОСИТЕЛЬНО УСЛОВИЙ ПРОВЕДЕНИЯ РАССЛЕДОВАНИЯ УБИЙСТВА ВУЛФ ТЧК ПОДРОБНЫЕ РАСПОРЯЖЕНИЯ ПЕРЕДАНЫ МАКОЛЕЮ ТЧК ИСКРЕННЕ ВАШ КЛАЙД МИЛЛЕР ВИНАНТ

Я вложил телеграмму в конверт вместе с запиской о том, что я только что получил ее, и с посыльным отправил в полицейское управление, в отдел убийств.

X

В такси Нора спросила:

— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь?

— Уверен.

— И что это не будет для тебя слишком тяжело?

— Да, я здоров. Как тебе рассказ девчонки? Она засмеялась.

— Ты-то ей, конечно, не поверил?

— Боже сохрани, — по крайней мере, пока еще не поверил.

— Конечно, ты в таких вещах понимаешь больше, чем я, — сказала она, — только мне кажется, что она все-таки старалась сказать правду.

— У тех, кто старается, и выходит самое вранье. Говорить правду ведь очень трудно, особенно если такой привычки нет.

— Разумеется, мистер Чарльз, вы величайший знаток человеческой природы. Разве нет? Как-нибудь обязательно расскажи мне о своем детективном прошлом.

Я сказал:

— Купить пушку в кабаке за двенадцать… Может быть, конечно, но…

Пару кварталов мы проехали молча. Потом Нора спросила:

— Что же ты все-таки против нее имеешь?

— Папаша у нее ненормальный. Вот ей и взбрело в голову, что и она сама тоже.

— Откуда ты знаешь?

— Ты спросила. Я и отвечаю.

— То есть ты точно не знаешь?

— То есть вот что я имею против. — Не знаю, действительно ли Винант сумасшедший, не могу сказать, унаследовала ли она это. Но ей кажется, что на оба эти вопроса следует утвердительный ответ. Оттого-то она и чудит.

Когда мы остановились перед жилым домом под названием «Кортленд», она сказала:

— Это ужасно, Ник. Кто-то должен…

Я ответил, что не знаю, возможно, Дороти и сказала правду, но это так же вероятно, как то, что сейчас она шьет платьице для Асты.

Внизу мы попросили сообщить Йоргенсенам о нашем прибытии, и, после некоторой заминки, нам было позволено подняться. Когда мы вышли из лифта, в коридоре нас встретила Мими — встретила с распростертыми объятиями и потоком слов.

— Проклятые газеты! Я чуть с ума не сошла от всего этого вздора, будто вы на пороге смерти. Я два раза звонила, но меня не захотели соединить с вашим номером и о вашем состоянии тоже ничего не сказали. — Она держала меня за руки. — Я так рада, Ник, что это все неправда, и пусть даже из-за этого вам придется удовольствоваться нашим скромным-прескромным обедом. Естественно, я вас не ждала, и… Но как вы бледны! Вам и вправду досталось.

— Не очень, — сказал я. — Пулей бок оцарапало, но все это пустяки.

— И, несмотря на все, вы пришли к обеду! Это очень мило, но боюсь, что и глупо тоже. — Она обратилась к Норе: — Вы уверены, что было разумно позволить ему…

— Я не уверена, — сказала Нора, — но он сам пожелал прийти.

— Мужчины такие идиоты! — сказала Мими и слегка приобняла меня. — Они либо делают из мухи слона, либо не обращают внимания на то, что может… Однако заходите. Позвольте, помогу вам.

— Да ничего, не надо, — заверил я, но она настойчиво довела меня до кресла и усадила туда, обложив полдюжиной подушек.

Вошел Йоргенсен, пожал мне руку и сообщил, что рад видеть меня более живым, чем о том сообщают в прессе. Он склонился над Нориной рукой:

— Нижайше прошу прощения еще на одну минутку, я только закончу приготовление коктейлей. — Он вышел.

Мими сказала:

— Не знаю, где Дорри. Наверное, ушла куда-нибудь и дуется. У вас ведь нет детей?

— Нет, — сказала Нора.

— Многого же вы лишены, хотя иногда дети — сущее наказание. — Мими вздохнула. — Боюсь, что мне не хватает строгости, и если все же иногда приходится пожурить Дорри, она воображает себе, что я какой-то совершеннейший изверг. — На лице ее появилось выражение радости: — А вот и другое мое чадо. Гилберт, мистера Чарльза ты помнишь. А это миссис Чарльз.

Гилберт Винант был на два года младше сестры, нескладный и бледный юный блондин восемнадцати лет с маленьким подбородком под безвольным ртом. Огромные, замечательно ясные голубые глаза и длинные ресницы придавали ему несколько женственный вид. Я сильно надеялся, что он уже не тот противный, надоедливый плакса, каким он был в детстве.

Йоргенсен внес коктейли, а Мими настояла на том, чтобы ей рассказали о происшествии в нашем номере. Я рассказал, придав при этом событиям еще меньше смысла, чем в них было на самом деле.

— С какой стати ему было к вам приходить?

— Бог знает. Я тоже хотел бы знать. И полиция.

Гилберт сказал:

— Где-то я читал, что, когда закоренелых преступников обвиняют в том, чего они не совершали, это их выбивает из колеи гораздо больше, чем других людей. Вы полагаете, и здесь так могло быть, мистер Чарльз?

— Очень возможно.

— Кроме тех случаев, — добавил Гилберт, — когда это что-то значительное, что-то такое, чего им самим хотелось бы совершить.

Я снова заметил, что это очень возможно.

Мими сказала:

— Ник, если Гил начнет приставать к вам со всякой околесицей, не церемоньтесь с ним. У него голова книгами забита. Милый, принеси нам еще по коктейлю.

Гилберт пошел за шейкером. Нора и Йоргенсен в углу перебирали пластинки.

Я сказал:

— Сегодня я получил телеграмму от Винанта.

Мими настороженно оглядела комнату, затем подалась вперед и спросила почти шепотом:

— И что в ней?

— Хочет, чтобы я узнал, кто убил Джулию. Телеграмма отправлена из Филадельфии сегодня днем.

Она тяжело дышала.

— И вы займетесь этим?

Я пожал плечами.

— Я передал телеграмму в полицию.

Подошел Гилберт с шейкером. Йоргенсен и Нора поставили на граммофон «Маленькую фугу» Баха. Мими быстро выпила свой коктейль и велела Гилберту налить еще.

После этого он уселся и сказал:

— Позвольте спросить вас: можно определить наркомана, просто посмотрев на него? — Он слегка дрожал.

— Очень редко. А что?

— Просто интересно. Даже если это заядлый наркоман?

— Чем дальше они продвинулись, тем легче заметить какие-то отклонения. Но не всегда можно быть уверенным, что дело тут в наркотиках.

— И еще, — сказал он, — Гросс говорит, что, когда ударят ножом, сначала чувствуешь что-то вроде толчка и только потом начинает болеть. Это так?

— Так — если ударят достаточно сильно и достаточно острым ножом. С пулей то же самое — сначала чувствуешь только удар, а если пуля маленького калибра и в стальной оболочке, то и удар небольшой. А остальное начинается, когда в рану попадает воздух.

Мими допила третий коктейль и сказала:

— По-моему, вы оба ведете себя ужасно неприлично, особенно после того, что произошло сегодня с Ником. Пожалуйста, Гил, постарайся найти Дорри. Кого-то из ее подруг ты же должен знать. Позвони им. Конечно, она скоро явится, но мне за нее неспокойно.

— Она у нас, — сказал я.

— У вас? — Очень может быть, что изумление ее не было наигранным.

— Она пришла днем и попросилась немножко побыть у нас.

Мими страдальчески улыбнулась и покачала головой.

— Молодежь! — Улыбка исчезла. — Немножко?

Я кивнул.

Гилберт, которому явно хотелось задать мне новый вопрос, не проявлял никакого интереса к разговору своей матери со мной.

Мими еще раз улыбнулась и сказала:

— Жаль, что она вас и вашу жену так обременяет, но мне как-то полегче стало, когда узнала, что она у вас, а не неизвестно где. Когда вы вернетесь, она уже успокоится. Так будьте добры, отправьте ее домой. — Она налила мне коктейль. — Вы к ней уж очень добры.

Я промолчал.

Гилберт начал:

— Мистер Чарльз, а преступник — я хочу сказать, профессиональный преступник — обычно?…

— Гил, не перебивай, — сказала Мими. — Так вы ее отправите домой? — Держалась она очень мило, но всё же была, как сказала Дороти, «французской королевой».

— Она может остаться, если захочет. Норе она по душе.

Она погрозила мне согнутым пальцем:

— Смотрите, не испортите мне ее. Полагаю, она вам всякой чепухи про меня наговорила?

— Что-то про какое-то избиение.

— Ну вот, — сказала Мими с таким самодовольным видом, будто уже сумела доказать нам свою правоту. — Нет, Ник, придется вам все же послать ее домой.

Я допил коктейль.

— Ну же? — сказала она.

— Она может остаться, если захочет, Мими. Нам с ней неплохо.

— Это просто смешно. Ее место дома. Желаю, чтоб она дома была. — Она заговорила резко. — Она всего-навсего ребенок, нечего потакать ее глупостям.

— Я и не потакаю. Хочет оставаться — пусть остается.

Голубым глазам Мими очень шло злобное выражение.

— Она мой ребенок, и она несовершеннолетняя. Вы были к ней очень добры, но сейчас вы не добры ни ко мне, ни к ней, и я этого не потерплю. Если вы ее домой не отправите, я приму меры, и она будет дома. Мне бы не хотелось неприятностей, но… — Она наклонилась и медленно, отчетливо произнесла: — Она отправится домой.

Я сказал:

— Мими, вы хотите со мной подраться?

Она посмотрела на меня так, будто хотела признаться в любви, и спросила:

— Это угроза?

— Хорошо, — сказал я, — организуйте мне арест за похищение, соучастие в преступлении несовершеннолетнего и преступные намерения.

Вдруг она произнесла хрипло и яростно:

— И скажите своей жене, чтобы перестала лапать моего мужа!

Нора вместе с Йоргенсеном искала новую пластинку, и рука ее была у него на рукаве. Оба в изумлении посмотрели на Мими.

— Нора, миссис Йоргенсен хочет, чтобы ты не прикасалась к мистеру Йоргенсену.

— Извините, пожалуйста, — Нора улыбнулась Мими, затем посмотрела на меня, придала лицу крайне искусственное выражение озабоченности и сказала с той интонацией, с какой школьник читает стихи: — Ой, Ник, ты такой бледный. Ты перенапрягся, конечно, и теперь у тебя будет рецидив. Я прошу прощения, миссис Йоргенсен, но кажется, я должна буду отвезти его домой и сразу же уложить в постель. Вы нас извините, не так ли?

Мими сказала, что извинит. Все сделались необычайно любезны. Мы спустились и поймали такси.

— Да, — сказала Нора. — Договорился до того, что без обеда остался. Что теперь намерен делать? Отправиться домой и поесть в компании Дороти?

Я покачал головой:

— Часок-другой я не прочь побыть без Винантов. Поехали в ресторан Макса — улиток хочется.

— Давай. Узнал что-нибудь?

— Ничего.

Она задумчиво сказала:

— До того этот тип красив, просто срам какой-то.

— А что?

— Это же просто большая кукла. Срам какой-то.

Мы пообедали и вернулись в «Нормандию». Дороти не было. Мне показалось, что я этого ожидал. Нора прошлась по комнатам, позвонила администратору. Записки нам не оставляли и передать ничего не просили.

— И что теперь? — спросила она.

Еще не было десяти.

— Может, ничего, — сказал я, — а может, и что угодно. Я так полагаю, что она явится в три часа ночи, вдрызг пьяная и с пулеметом, купленным в «Чайлдсе».

Нора сказала:

— А ну ее к чертям. Влезай-ка в пижаму и ложись.

XI

На другой день около полудня, когда Нора позвала меня, бок болел гораздо меньше.

— Полицейский, тот самый, который мне приглянулся, хочет поговорить с тобой, — сказала она. — Как самочувствие?

— Ужасно. Должно быть, лег трезвым. — Я отпихнул Асту и встал.

Когда я вошел в гостиную, Гилд поднялся со стаканом в руке и улыбнулся во всю свою широкую рыжую физиономию:

— Ну, мистер Чарльз, сегодня вы молодцом.

Я пожал ему руку, сказал, что да, мол, чувствую себя неплохо, и мы сели.

Он добродушно нахмурился:

— И все-таки, ни к чему было меня обманывать.

— Обманывать?

— Конечно. Бегать по гостям, в то время как я отложил нашу беседу, чтобы дать вам прийти в себя. Вот я и решил, что надо бы зайти к вам с утренней поверкой.

— Я не подумал, — сказал я. — Извините. Видели, какую телеграмму я получил от Винанта?

— У-гу. Мы ищем концы в Филадельфии.

— Теперь насчет пистолета, — начал я. — Мне…

Он остановил меня:

— Какого пистолета? Нет никакого пистолета. Мушка сбита, внутри все проржавело, ничего не работает. Если кто-то ухитрился из него выстрелить за последние полгода, то я — папа римский. Не будем тратить время на этот лом.

Я рассмеялся:

— Теперь все ясно. Я его отобрал у пьяного, который уверял, что купил его в кабаке за двенадцать долларов. Теперь я ему верю.

— Ему так когда-нибудь мэрию продадут. Откровенно, мистер Чарльз, вы ведете дело Вулф или нет?

— Вы же видели телеграмму от Винанта.

— Видел. Это значит, на него вы не работаете. Но это не ответ на мой вопрос.

— Я больше не частный детектив. Я больше вообще не детектив.

— Слышал. Но вопрос остается.

— Ну хорошо. Нет.

Он немного подумал и сказал:

— Тогда поставим вопрос так: вам это дело не безразлично?

— Конечно, нет, я же этих людей знаю.

— И все?

— Да.

— И вы не подумываете им заняться?

Зазвонил телефон, и Нора пошла к нему.

— Честно говоря, не знаю. Если меня и дальше будут в эту историю втягивать, то и не знаю, насколько в конце концов втянусь.

Гилд сделал движение головой — снизу вверх и обратно.

— Ясно. Скажу вам, мне хотелось бы, чтобы вы занялись этим делом. На нужной стороне, естественно.

— То есть не на стороне Винанта? Значит, это все-таки он?

— Так я не сказал бы, мистер Чарльз, только сами ж видите, не слишком-то он помогает нам найти убийцу.

В дверях показалась Нора:

— Ник, к телефону.

Звонил Герберт Маколей:

— Привет, Чарльз. Как наш пострадавший?

— Неплохо, спасибо.

— От Винанта вести есть?

— Да.

— Я от него письмо получил. Пишет, что телеграфировал тебе. Если ты не в состоянии…

— Нет, я на ногах. Если будешь в конторе во второй половине дня, я заскочу.

— Чудно, — сказал он, — Буду до шести.

Я вернулся в гостиную. Нора предложила Гилду отобедать, пока мы завтракаем. Он сказал, что это страшно мило с ее стороны. Я сказал, что перед завтраком надо бы выпить. Нора пошла заказывать еду и разливать напитки.

Гилд покачал головой и сказал:

— Она у вас страшно мировая женщина, мистер Чарльз.

Я торжественно кивнул.

— Допустим, вас, как вы выражаетесь, втянут. Так вот, мне было бы намного спокойнее осознавать, что вы работаете с нами, а не против нас.

— Мне тоже.

— Договорились, значит, — сказал он и немного подвигал стулом, на котором сидел. — Вряд ли вы меня помните, только давно еще, когда вы в Нью-Йорке работали, я в патруле ходил на Сорок третьей.

— Разумеется, — соврал я из вежливости. — Я сразу приметил что-то знакомое. Только вот формы на вас нет, ну и не узнал.

— Да, в ней все дело. Хотелось бы все же удостовериться, что вы ничего такого, не известного нам, не утаиваете.

— И не собираюсь. Что вам известно, я не знаю. И вообще-то знаю немного. Маколея я со времени убийства не видел и даже по газетам за этим делом не следил.

Телефон снова зазвонил. Нора раздала нам стаканы и вышла.

— Что нам известно — не Бог весть какая тайна. И если времени не жалко, могу рассказать. — Он хлебнул из стакана и одобрительно кивнул. — Только вначале прошу ответить. Когда вы вчера пошли к миссис Йоргенсен, вы сказали ей, что получили от него телеграмму?

— Да, и что передал ее вам — тоже.

— А она что сказала?

— Ничего. Вопросы задавала. Она хочет найти его.

Он слегка наклонил голову набок и прикрыл один глаз.

— А вам не кажется, что они могут быть в сговоре? — Он поднял руку. — Поймите, я не знаю, зачем им это, и если даже так, то что из этого следует. Я просто задаю вопрос.

— Все может быть, — сказал я, — да только очень сомнительно, что они заодно. А что?

— Наверное, вы правы. — Затем он как-то неопределенно добавил: — Но есть парочка соображений. — Он вздохнул. — Они всегда есть. Так вот, мистер Чарльз, сейчас я вам выложу все , значит, что нам известно наверняка, и, если вы по ходу дела сможете кой-чего добавить, буду вам страшно благодарен.

Я сказал что-то вроде того, что постараюсь.

— Итак, примерно около третьего октября этого года Винант заявляет Маколею, что ему надо на время уехать из города. Он не говорит Маколею, куда и зачем едет, но Маколей понимает так, что он собирается поработать над каким-то своим изобретением, которое хочет сохранить в тайне; потом Джулия Вулф эту догадку подтверждает. К тому же Маколей догадывается, что Винант намерен скрыться где-то в Адирондакских горах, но когда он ее об этом спрашивает, она отвечает, что знает об этом не больше, чем он.

— А что это за изобретение, она знала?

Гилд покачал головой.

— Маколей говорит, что не знала. Только что это, скорей всего, что-то такое, для чего нужно много места, и машин, и всяких дорогих вещей, — это вытекает из его договоренности с Маколеем. Он распорядился, чтобы Маколей смог получить его акции и ценные бумаги и другое имущество и превратить их в деньги, как только это понадобится. К тому же Маколей должен следить за счетом Винанта в банке и распоряжаться всем от лица Винанта.

— Доверенность на полное управление имуществом, да?

— Точно. И главное, когда ему нужны были деньги, он требовал только наличные.

— У него всегда были странные идеи, — сказал я.

— Все так говорят. Смысл же, по-моему, в том, что ему не хотелось, чтобы кто-нибудь мог выследить его по чекам или чтобы кто-нибудь в тех местах узнал, что он — Винант. Поэтому он и не взял с собой секретаршу и даже, если она говорила правду, не сказал ей, куда направляется. И баки отпустил. — Левой рукой Гилд погладил воображаемую бороду.

— «Там, в вышине», — процитировал я кого-то. — Значит, он в Адирондаках?

Гилд повел плечом.

— Либо там, либо в Филадельфии. Говорю так только потому, что других идей нам никто не предложил. Ищем пока в горах, но не знаю… Может, в Австралии.

— А в этой самой наличности он сколько всего затребовал?

— Это я могу сказать точно. — Он вытащил из кармана пачку замусоленных, мятых и трепаных бумажек, отобрал конверт, который был чуточку грязнее прочих, а остальные бумажки запихал обратно в карман. — Через день после разговора с Маколеем он лично взял из банка пять тысяч наличными. Двадцать восьмого — октября, как вы понимаете, — Маколей по его поручению взял еще пять, шестого ноября — две пятьсот, пятнадцатого — тысячу, тридцатого — семь с половиной тысяч, шестого — это уже декабря — полторы тысячи, тысячу — восемнадцатого и пять тысяч — двадцать второго, то есть за день до ее убийства.

— Почти тридцать тысяч, — сказал я. — Однако и счет у него!

— Точнее говоря, двадцать восемь пятьсот. — Гилд положил конверт в карман. — Но, понимаете, это еще не все. После первого раза Маколей постоянно что-то продавал, чтобы набрать денег. — Он пощупал карман. — Если желаете взглянуть, у меня тут список всего проданного.

— Не надо, — сказал я. — Как он передавал деньги Винанту?

— Обычно Винант писал девице, когда ему нужны деньги и сколько. Она брала их у Маколея. У него есть ее расписки.

— А как она их передавала Винанту?

Гилд покачал головой:

— Маколею она говорила, что встречается с ним в местах, которые назначал он сам. Маколей, однако, считает, что она знала, где находится Винант, хотя и говорила обратное.

— А не может быть, что последние пять тысяч были при ней, когда ее убили?

— Тогда получается убийство с целью ограбления, если, конечно… — Он говорил, прикрыв свои бесцветные глаза: — …если, конечно, он сам не убил ее, когда пришел за деньгами.

— Или же, если, — предположил я, — кто-то другой не убил ее совсем по иной причине, обнаружил деньги и решил заодно уж прихватить их.

— Конечно, — согласился он. — Такое бывает сплошь и рядом. Иногда случается даже, что первый, кто обнаружит труп, сначала приберет кое-что к рукам, а потом уже поднимает тревогу. — Он поднял большую руку. — Только не подумайте, что это я о миссис Йоргенсен — такая дама…

— Кроме того, — сказал я, — она ведь была не одна?

— Некоторое время была. Телефон в квартире не работал, и управляющий с лифтером спустились в контору позвонить. Но поймите меня правильно, я не говорю, что миссис Йоргенсен сделала что-то такое. Такая дама просто не способна…

— Что стряслось с телефоном?

В дверь позвонили.

— Ну, — сказал Гилд, — даже и не знаю, как это понимать. Телефон…

Он замолчал — пришел официант и начал накрывать на стол.

— Насчет телефона, — сказал Гилд, когда мы уже сидели за столом. — Повторяю, не знаю, как это и понимать, но телефонная трубка была прострелена.

— Случайно или?…

— С тем же успехом могу и у вас спросить. Пуля, разумеется, была из того же ствола, как и те четыре, которые попали в нее. То ли он в первый раз промахнулся, то ли нарочно это сделал — не знаю. Шумноватый все-таки способ вывести телефон из строя.

— Кстати, — сказал я, — неужели никто не слышал всю эту пальбу? Тридцатидвушка, конечно, не дробовик, но хоть кто-то же должен был услышать.

— А как же, — произнес он с отвращением. — Теперь-то весь дом кишит людьми, абсолютно уверенными, что слышали кое-что. Но когда надо было, никто ничего не предпринял, да и, Бог свидетель, не больно-то они сходятся насчет того, что именно они слышали.

— Так всегда бывает, — сочувственно сказал я.

— А то я не знал. — Он вновь принялся за еду. — Так о чем я? Ах да, о Винанте. Он съехал с квартиры и вещи сдал на хранение. Мы перерыли все его барахло, но не нашли ничего такого, что помогло бы уяснить, куда он уехал или над чем работает, — мы-то надеялись, что это нам поможет. В его мастерской на Первой авеню нам повезло не больше. Она стоит под замком с тех самых пор, как он уехал. Правда, два раза в неделю Вулф заходила туда на часок-другой — забрать почту и все такое. В почте, которая пришла после того, как ее застрелили, ничего интересного. — Он улыбнулся Норе. — Вам, наверное, скучно, а, миссис Чарльз?

— Скучно? — Она была явно удивлена. — Да я от любопытства на самом краешке стула сижу.

— Обычно дамам подавай что-то поколоритней, — сказал он и откашлялся, — пошикарней, так сказать. В общем, мы ничего не узнали и определить, где он, не смогли. Только вдруг в прошлую пятницу он сам звонит Маколею и назначает встречу на два часа в вестибюле отеля «Плаза». Маколея в это время не было, и он попросил оставить записку.

— Маколей был здесь, — сказал я, — обедал с нами.

— Он говорил мне. Словом, Маколей добрался до «Плазы» только без нескольких минут три и никакого Винанта там не нашел, и в отеле Винант не регистрировался. Он постарался описать его, с бородой и без, но никто в «Плазе» такого припомнить не мог. Звонит в свою контору — туда Винант больше не обращался. Тогда он звонит Джулии Вулф, но та говорит, что даже и не знала, что Винант в городе, — это, по его мнению, ложь, поскольку он только вчера передал ей пять тысяч для Винанта и Винант несомненно приехал за ними. Тогда он, значит, просто говорит: «Ну ладно», вешает трубку и возвращается к своим делам.

— Каким именно делам? — спросил я.

Гилд перестал жевать только что откушенный кусок булки.

— Не худо бы узнать, коли так. Я выясню. Против него вроде ничего не было, и мы не стали проверять, но точно знать никогда не мешает, у кого есть алиби, а у кого нет.

Я покачал головой в ответ на вопрос, который он решил не задавать:

— Я тоже против него ничего не вижу, кроме того, что он адвокат Винанта и, по всей вероятности, знает больше, чем говорит.

— Конечно. Понимаю. На то, наверное, и нужны адвокаты. Теперь о девице: может быть, Джулия Вулф — не настоящее ее имя. Пока мы точно не установили, зато узнали, что она из тех дамочек, которым, пожалуй, даже он не доверил бы такую кучу денег, то есть, если бы знал, конечно.

— Судимость?

Он кивнул головой:

— И не просто же было докопаться. За пару лет до того, как она стала у него работать, она шесть месяцев отсидела за шантаж, на Западе, в Кливленде, под именем Рода Стюарт.

— Думаете, Винант об этом знал?

— Понятия не имею. Думаю, вряд ли он позволил бы ей распоряжаться деньгами, если бы знал. Но наверняка ведь не скажешь. Поговаривают, что он на ней слегка свихнулся, а вам не надо объяснять, до чего люди способны дойти в таких случаях. Она к тому же водилась иногда с этим Шепом Морелли и его компанией.

— А на него у вас и в самом деле что-то есть?

— По этому делу — ничего, — сказал он с сожалением, — но нам он был нужен по поводу кой-чего другого. — Он слегка сдвинул рыжеватые брови. — Хотел бы я знать, с какой это стати он заявился к вам. Конечно, он ширяется, а от таких всего можно ждать, но знать все-таки хотелось бы.

— Я сказал вам все, что мне известно.

— Не сомневаюсь, — заверил он и обратился к Норе: — Надеюсь, вы не считаете, что мы с ним слишком грубо обошлись? Видите ли, нужно…

Нора улыбнулась, сказала, что все прекрасно понимает, и налила ему кофе.

— Спасибо, мадам.

— А что значит «ширяется»? — спросила она.

— Наркотики принимает.

Она посмотрела на меня:

— Так что, Морелли был?…

— По уши.

— Почему же ты мне не сказал? — спросила она недовольно. — Вечно я пропускаю самое интересное. — Она вышла из-за стола, потому что снова зазвонил телефон.

Гилд спросил:

— Так собираетесь подать на него в суд за то, что он стрелял в вас?

— Только если вам это очень нужно.

Он покачал головой и, хотя в глазах его светилось любопытство, сказал безразличным тоном:

— Пока у нас на него и без этого много чего есть.

— Вы говорили о девице.

— Да, — сказал он. — В общем, мы установили, что она много раз не ночевала дома — иногда две-три ночи кряду. Может быть, тогда-то она и встречалась с Винантом. Кто знает. Морелли утверждает, что не видел ее три месяца, и мы ни на чем не смогли зацепить его. Что вы по этому поводу думаете?

— То же, что и вы, — ответил я. — Винант уехал как раз три месяца назад. Может быть, тут есть какая-то связь, а может быть, и нет.

Вошла Нора и сказала, что звонит Гаррисон Квинн.

Он сообщил мне, что продал акции, на которых я терял деньги, и назвал мне цену.

— Ты видел Дороти Винант? — Спросил я его.

— В последний раз у вас. Но сегодня мы с ней в «Пальме» встречаемся, коктейли пить будем. Вообще-то, она меня просила не говорить тебе. Так как насчет золота, Ник? Много потеряешь, если не войдешь в это дело. Помяни мое слово, эти дикари с Запада устроят нам инфляцию, как только Конгресс соберется. Даже если и не устроят, все равно все говорят, что инфляция неизбежна. Я тебе еще на той неделе говорил: ходят слухи, что фонды…

— Хорошо, — сказал я и распорядился покупать акции «Доум-Майнз» по двенадцать.

Тогда он вспомнил, что читал в газетах, что меня подстрелили. Говорил он об этом как-то невнятно и мои заверения, что я здоров, оставил без внимания.

— По-моему, это означает, что пару дней у нас не будет пинг-понга. — В голосе его зазвучало нечто похожее на неподдельную грусть. — Слушай, у вас же есть билеты на сегодняшнюю премьеру. Если не сможете пойти, я бы…

— Сможем. Все равно, спасибо.

Он засмеялся и сказал:

— До свидания.

Когда я вернулся в гостиную, официант убирал со стола. Гилд устроился на диване, а Нора говорила ему:

— …приходится уезжать на каждое Рождество, потому что наше семейство — то, что от семейства осталось, — устраивает жуткую кутерьму, лезут к нам в гости, если мы дома, или же нам приходится ходить в гости к ним, а Ник этого не любит.

Аста в углу нализывала лапу.

Гилд посмотрел на часы:

— Не буду у вас больше время отнимать, надоедать вам…

Я уселся и сказал:

— А мы ведь как раз подошли к убийству?

— Около того. — Он снова развалился на диване. — Это произошло в пятницу, двадцать третьего, днем, незадолго до двадцати минут четвертого, то есть когда миссис Йоргенсен пришла туда и обнаружила ее. Сейчас довольно трудно сказать, сколько времени умирающая пролежала, прежде чем ее нашли. Одно мы знаем точно — в полтретьего она была жива-здорова, подходила к телефону, который тоже был вполне исправен, когда ей позвонила миссис Йоргенсен. И около трех, когда ей звонил Маколей.

— Я не знал, что миссис Йоргенсен звонила.

— Это факт, — Гилд прокашлялся. — Тут мы, ясное дело, ничего не подозреваем, но для порядка проверили и узнали у телефонистки, что она соединила миссис Йоргенсен с квартирой Вулф в два тридцать.

— А что говорит миссис Йоргенсен?

— Говорит, что позвонила, чтобы спросить, где искать Винанта, но эта Джулия Вулф ответила, что не знает, и миссис Йоргенсен решила, что она лжет и что, может быть, при личной встрече из нее удастся вырвать правду, поэтому она спросила, нельзя ли к ней зайти, и та согласилась. — Его хмурый взгляд был устремлен на мою коленку. — Вот она и пришла и обнаружила ее. Персонал дома не помнит, чтобы кто-то входил или выходил из квартиры Вулф, но это неудивительно. С десяток людей могли бы спокойно войти и выйти, и никто бы их не заметил. Пистолета в квартире не было, признаков взлома тоже, в вещах никто не копался, все было как обычно, кроме того, о чем я уже говорил. На ней было кольцо с бриллиантом, ценой, скорей всего, в несколько сотен долларов, и в сумочке было тридцать с лишним. И Винанта, и Морелли там знали, оба заходили довольно часто, но все утверждают, что уже давно их там не видели. Дверь на пожарную лестницу была заперта, да и по самой лестнице видно, что по ней давно не ходили. — Он развернул руки ладонями вверх. — Вроде бы все.

— Никаких отпечатков?

— Только ее и еще тех, кто приходил прибираться. Примерно так. И ничего для нас интересного.

— А подруги что?

— Подруг у нее, похоже, не было — близких, во всяком случае.

— А этот… как его… Нунхайм, который узнал в ней подругу Морелли?

— Он знал ее только в лицо — встречал иногда с Морелли. Увидел в газетах фото и опознал.

— Он кто такой?

— Тут ничего такого — уж о нем-то мы знаем все.

— Вы же от меня ничего скрывать не станете, — сказал я, — особенно после того, как вытянули из меня обещание ничего не скрывать от вас?

Гилд сказал:

— Ну ладно, строго между нами, он из тех, кто иногда оказывает нашей фирме кой-какие услуги.

— Вот как?

Он встал:

— Как ни печально, но это все, что у нас есть. Помочь чем-нибудь можете?

— Нет.

Он пристально посмотрел на меня:

— А что вы думаете обо всем этом?

— Кольцо с бриллиантом — это кольцо невесты?

— Да. Она его носила так, как носят кольца, подаренные при помолвке. — Подумав, он спросил: — А что?

— Не худо бы знать, кто ей это колечко купил. Сегодня днем я встречаюсь с Маколеем. Если что-то выяснится, я позвоню. Очень все это похоже на Винанта, но…

Он добродушно прорычал:

— Вот именно — но, — пожал руку Норе и мне, поблагодарил за виски, за обед, за гостеприимство и вообще за любезность и ушел.

Я сказал Норе:

— Мне, конечно, не пристало говорить, что твои чары не всегда способны заставить любого мужчину вывернуться ради тебя наизнанку, но все же не обольщайся — не исключено, что этот тип просто водит нас за нос.

— Так вот до чего дошло, — сказала Нора. — Уже к полицейским ревнует.

XII

Письмо Маколею от Клайда Винанта являло собой весьма внушительный документ. Оно было крайне скверно отпечатано на машинке на белой бумаге без водяных знаков. На нем значилось, что отправлено оно из Филадельфии, штат Пенсильвания, 26 декабря 1932 года. Написано в нем было следующее:

Дорогой Герберт!

Я телеграфирую Нику Чарльзу который как вы помните работал на меня несколько лет назад и который сейчас находится в Нью-Йорке чтобы он связался с Вами по поводу ужасной кончины несчастной Джулии. Я хочу чтобы Вы сделали все что в Ваших силах и (дальше одна строка забита буквами «х» и «м», и разобрать что-либо решительно невозможно) убедили его найти убийцу. Сколько бы это ни стоило мне все равно — заплатите ему.

Вот некоторые факты которые я хочу чтобы Вы ему сообщили помимо того что Вы сами знаете. Не думаю что ему следует передать эти факты в полицию но он сам знает как лучше поступить. И я хочу чтобы ему была предоставлена полная свобода так как я ему беспредельно доверяю. Может быть лучше Вы ему просто покажете это письмо после чего я прошу Вас его уничтожить самым тщательным образом.

Вот факты.

Когда я встретился с Джулией в четверг вечером чтобы получить от нее эту тысячу она сказала мне что хочет уволиться. Она сказала что уже давно плохо себя чувствует, врач сказал что ей надо уехать и отдохнуть и что сейчас когда вопрос о наследстве ее дяди решен ей это по карману и она готова. Раньше она ничего не говорила о недомогании и я решил что она скрывает настоящую причину и попытался ее выяснить но она стояла на своем, и про то что у нее дядя умер я тоже не знал. Она сказала что это ее дядя Джон из Чикаго. Думаю что если это важно то можно проверить. Я не смог убедить ее передумать и она определенно уходит с работы в последний день месяца. Она выглядела обеспокоенной или испуганной но мне сказала что это не так. Сначала мне было жаль что она уходит но потом нет потому что я всегда мог доверять ей а теперь не могу если она лжет а мне ясно что она лжет.

Следующий факт который я хочу довести до сведения Чарльза это что бы ни говорили и как бы в действительности ни обстояли дела мы с Джулией (слово «сейчас» было легонько забито буквами «х») к моменту ее убийства уже более года были друг для друга только подчиненной и начальником. Такие отношения установились в результате взаимной договоренности.

Далее я считаю что нужно постараться узнать где сейчас находится Виктор Роузуотер с которым у нас были неприятности несколько лет назад потому что опыты которыми я сейчас занимаюсь сходны с теми от которых по его словам я его обманом отстранил и я считаю его вполне достаточно безумным чтобы убить Джулию в припадке ярости когда она отказалась сказать где я нахожусь.

Четвертое и самое главное связана ли моя бывшая жена с Роузуотером? Как она узнала что я работаю над опытами в которых он мне когда-то ассистировал?

Пятое полицию надо немедленно убедить что я ничего не могу сказать об убийстве чтобы они ничего не предпринимали для моих поисков — шаги которые могут привести к раскрытию и преждевременной огласке моих опытов что я считаю в данное время крайне опасным. Этого проще всего избежать если немедленно разгадать тайну ее убийства и вот этого-то я и хочу.

Время от времени я буду связываться с Вами а если возникнут обстоятельства при которых контакт со мной станет совершенно необходимым поместите в «Таймс» следующее объявление: «Эбнер. Да. Банни» после чего я найду способ связаться с Вами. Надеюсь что Вы достаточно понимаете необходимость убедить Чарльза согласиться поскольку он в курсе неприятностей связанных с Роузуотером и знает большую часть людей так или иначе причастных к этому делу.

Искренне Ваш Клайд Миллер Винант.

Я положил письмо на стол и сказал:

— Это многое проясняет. Помнишь, из-за чего они поругались с Роузуотером?

— Какие-то изменения в структуре кристалла. Могу уточнить.

Маколей взял первую страницу письма и нахмурился.

— Пишет, что в тот вечер получил от нее тысячу долларов. Я ей передал для него пять тысяч. Она сказала, что ему нужно столько.

— Четыре тысячи пошли в счет наследства дяди Джо? — пошутил я.

— Похоже. Занятно: никогда не думал, что она у него подворовывает. Надо бы выяснить относительно всех других денег, которые я ей передавал.

— А известно ли тебе, что она в Кливленде отбыла срок за шантаж?

— Нет. А что, правда?

— Так полиция говорит — под именем Рода Стюарт. Где ее Винант откопал?

Он покачал головой:

— Понятия не имею.

— Что-нибудь известно — откуда она, кто родственники и прочее?

Он снова покачал головой.

— А с кем она была помолвлена? — спросил я.

— Помолвлена? Я и не знал.

— На ней было кольцо невесты с бриллиантом.

— Не знал, не знал, — повторил он, закрыл глаза и задумался. — Нет, не помню я никакого кольца. — Он уперся локтями в стол и ухмыльнулся. — Ну и каковы же шансы, что ты пойдешь навстречу пожеланиям Винанта и займешься этим делом?

— Крайне незначительные.

— Так я и думал. — Он дотронулся до письма. — Ты же не хуже моего понимаешь его состояние. Все же, что нужно, чтобы ты передумал?

— Я не…

— Может, попробовать уговорить его встретиться с тобой? Если я ему скажу, что только в этом случае ты согласишься…

— Я готов поговорить с ним, — сказал я, — только говорить ему придется куда яснее, чем он пишет.

Маколей спросил, растягивая слова:

— То есть ты хочешь сказать, что он все же мог убить ее?

— Про это я ничего не знаю. Я не знаю, полиция не знает. У них, скорей всего, не хватит улик, чтобы арестовать его, даже если они его найдут.

Маколей вздохнул:

— Не очень-то весело быть адвокатом психа. Попробую убедить его внять голосу рассудка, да только вряд ли получится.

— Кстати, как у него с денежками? Такой же богатенький, как прежде?

— Почти. Как и все мы, немножко пострадал от депрессии, и к тому же авторские за его технологию плавки пошли ко всем чертям — металлургия-то сейчас на нуле. При всем при том он может рассчитывать на пятьдесят — шестьдесят тысяч в год за патенты на пергамин и на звукозащиту, и еще немного капает по мелочам — за… — Он прервался и спросил: — Уж не боишься ли, что он не сможет заплатить, сколько запросишь?

— Нет. Просто любопытствую. — Я вспомнил еще кое о чем. — Кроме бывшей жены и детей у него еще родственники есть?

— Сестра, Алиса Винант. Но она не желает разговаривать с ним уже — да, уже четыре или пять лет.

Я решил, что это та самая тетя Алиса, к которой Винанты не пошли на Рождество.

— А из-за чего они поссорились?

— Он дал интервью одной газете и сказал, что, по его мнению, у русских с их пятилеткой, может быть, что-нибудь и выйдет. Он именно так и сказал, ничего более определенного.

Я засмеялся:

— Ну они и…

— Она еще его за пояс заткнет. Ничего не помнит. Когда ее брату вырезали аппендикс, она в первый же день отправилась вместе с Мими навестить его, а навстречу им катафалк. Мисс Алиса побледнела, схватила Мими за руку и говорит: «О Боже, а вдруг это… этот, как его?…»

— Где она живет?

— На Медисон-авеню. Адрес в телефонной книге. — Он вдруг заколебался. — Я думаю, не…

— Я не намерен нарушать ее покой. — Прежде чем я успел еще что-нибудь сказать, раздался телефонный звонок.

Он приложил к уху трубку и сказал:

— Алло… Да, я… Кто?… Ах, да… — У него напряглись мускулы вокруг рта и глаза раскрылись шире. — Где?… — Он еще послушал. — Да, конечно. А успею? — Он посмотрел на часы. — Точно. Увидимся в поезде. — Он положил трубку и обратился ко мне: — Это лейтенант Гилд. Винант пытался покончить с собой в Аллентауне, штат Пенсильвания.

XIII

Когда я вошел в «Пальма-клуб», Дороти и Квинн сидели в баре. Они не заметили меня, пока я не подошел вплотную к Дороти и не сказал:

— Здорово, ребята.

Одежду Дороти со времени нашей последней встречи так и не сменила. Она посмотрела на меня, на Квинна и покраснела:

— Так значит, вы ему все рассказали.

— Девочка в дурном настроении, — весело сказал Квинн. — Эти акции я тебе достал. Надо бы еще подкупить, а пить что будешь?

— Как обычно. Ты замечательная гостья — исчезаешь, ни слова не сказав.

Дороти вновь посмотрела на меня. Царапины у нее на лице утратили яркость, синяк был еле заметен, и рот уже не такой распухший.

— А я-то вам верила! — произнесла она и, похоже, приготовилась разрыдаться.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Вы знаете что. Даже когда вы на обед к мамаше отправились, я все еще верила.

— А почему бы и нет?

Квинн сказал:

— Она весь день дуется. Не подзуживай ее. — Он накрыл ее ладонь своей, — Ну-ну, милая, не надо…

— Замолчите, пожалуйста! — Она отдернула руку. — Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать, — заявила она мне. — Вы с Норой — вы из меня посмешище перед мамочкой сделали и…

Я начал понимать, что произошло.

— Это она тебе сказала, и ты поверила? За двадцать лет так и не выучилась ее вракам не верить? Она, конечно же, позвонила тебе, когда мы уехали, мы с ней разругались и особенно там не стали засиживаться.

Она повесила голову и произнесла тихо и печально:

— Ну я и дура! Слушайте, пойдемте сейчас же к Норе, Мне надо перед ней извиниться. Я такая идиотка! Поделом мне, если она никогда…

— Конечно. У нас еще уйма времени. Давайте сначала выпьем.

Квинн сказал:

— Братец Чарльз, позвольте пожать вам руку. Вы вернули свет солнца в жизнь нашей маленькой крошки и радость… — Он осушил стакан. — Давайте пойдем к Норе. Выпивка там не хуже, а обходится дешевле — то есть нам.

— Почему бы вам не остаться здесь? — спросила она. Он рассмеялся и замотал головой:

— Ну уж нет. Если вы так хотите, то, может быть, Ник останется, но я иду с вами. Весь день я терпел ваше гнусное настроение и теперь твердо намерен купаться в лучах солнца.

Когда мы вошли в «Нормандию», у Норы сидел Гилберт Винант. Он поцеловал сестру, пожал руки мне и, будучи представленным, Гаррисону Квинну.

Дороти немедленно принялась долго, искренне и путано извиняться перед Норой.

Нора сказала:

— Перестань. Нечего мне прощать. Если Ник тебе сказал, что я обиделась или разозлилась или еще что-то в этом роде, значит, он просто заврался, как истинный грек. Давай-ка пальто.

Квинн включил радио. Удар гонга ознаменовал ровно пять часов тридцать одну минуту с четвертью по местному времени.

Нора сказала Квинну:

— Изобрази бармена, ты же знаешь, где что лежит, — и пошла за мной в ванную. — Где ты ее отыскал?

— В кабаке. Что здесь Гилберт делает?

— Сказал, что пришел за ней. Она не ночевала дома, и он решил, что она еще здесь. — Она усмехнулась. — Однако, не застав ее, он ничуть не удивился. Сказал, что она все время куда-то исчезает, что у нее дромомания[2], вызванная помешательством на почве отношений с матерью, и что это очень интересно. Еще сослался на какого-то Штекеля, будто люди, которые этим страдают, обычно склонны и к импульсивной клептомании, и сказал, что он специально оставляет на виду всякие вещи — хочет посмотреть, не украдет ли она. Пока что, однако, ничего не украла, насколько он мог заметить.

— Хороший мальчик. А про отца он ничего не говорил?

— Нет.

— Должно быть, еще не слышал. Винант пытался покончить с собой в Аллентауне. Гилд и Маколей поехали к нему. Не знаю, говорить детям или нет. Интересно, визит Гилберта — не дело ли рук Мими?

— Не думаю, но если ты…

— Да нет, сам себе вопрос задаю, — сказал я. — Давно он здесь?

— Около часа. Странный парень. Изучает китайский, пишет книгу о Знании и Вере, только не по-китайски. И еще он очень любит Джека Оки.

— Я тоже. Ты вдрызг?

— Не очень.

Когда мы вернулись в гостиную, Дороти и Квинн танцевали под «Эди — это леди».

Гилберт отложил журнал, который просматривал, и вежливо сказал, что искренне надеется на мое скорейшее выздоровление.

Я сказал, что выздоровление идет нормально.

— Я никогда не был ранен, то есть по-настоящему ранен, — продолжал он. — Конечно, я пытался сам себя поранить, но это совсем не то. Мне просто становилось как-то неловко, я раздражался и сильно потел.

— Так оно и бывает.

— Неужели? Я-то думал, что это как-то… как-то интереснее. — Он придвинулся ко мне чуть ближе. — Как раз таких вещей я и не знаю. Я так ужасно молод, что мне не довелось… Мистер Чарльз, если вы слишком заняты или не хотите, так и скажите, но мне очень, очень хотелось бы, чтобы вы мне как-нибудь позволили поговорить с вами, когда вокруг не будет столько народу и никто не станет нам мешать. Я у вас о стольком расспросить хочу — о таком, чего мне никто другой, наверное, сказать не сможет и…

— Не уверен, что справлюсь, — сказал я, — но рад буду попробовать, в любое время.

— Вы действительно не против? Это не просто из вежливости?

— Нет, я серьезно. Только не уверен, что не разочарую тебя. Зависит от того, что именно ты хочешь знать.

— Например, про каннибализм, — сказал он. — Я не имею в виду Африку или там Новую Гвинею, а скажем, в Соединенных Штатах. У нас он часто встречается?

— Сейчас, пожалуй, нет. Не доводилось слышать.

— А раньше, значит, было?

— Не знаю, много ли, но иногда случалось, в те времена, когда страна была еще не полностью заселена. Подожди-ка минутку, вот тебе пример. — Я подошел к книжной полке и снял том «Знаменитых уголовных процессов в Америке» Дьюка, который Нора присмотрела у букиниста, нашел нужное место и дал ему. — Это всего три-четыре страницы.

Пока Гилберт все это читал, я налил себе. Дороти бросила танцевать и присоединилась ко мне.

— Он вам нравится? — спросила она, кивком указывая на Квинна.

— Он приличный человек.

— Может быть, только иногда он такой ужасно глупый. Вы меня не спросили, где я ночь провела. Вам безразлично?

— Это не мое дело.

— Но я кое-что для вас узнала.

— Что же?

— Я была у тети Алисы. У нее не все дома, но она ужасно милая. Она мне сказала, что получила от отца письмо и он предостерегает ее от мамы.

— Предостерегает как? Что именно он пишет?

— Я не видела. Тетя Алиса зла на него уже несколько лет, и письмо она порвала. Она говорит, что он сделался коммунистом, а она точно знает, что Джулию Вулф убили коммунисты, и что они в конце концов и его убьют. Все дело в том, что они выдали какие-то секреты.

— О Боже! — сказал я.

— Ну я-то не виновата. Я вам просто передаю то, что сказали мне. Я же говорила, у нее с головой не в порядке.

— Она что, сказала тебе, что вся эта чушь была в письме?

Дороти покачала головой:

— Нет. Она только сказала, что там было предостережение. Насколько я помню, он будто бы написал ей, чтобы не верила маме ни при каких обстоятельствах и чтобы не верила никому, кто с нею связан, то есть никому из нас, я так понимаю.

— Постарайся вспомнить еще что-нибудь.

— А это все. Она мне больше ничего не сказала.

— Откуда пришло письмо? — спросил я.

— Она не знает, помнит только, что пришло авиапочтой. Говорит, что это ее нисколько не интересует.

— А что она об этом думает? То есть всерьез ли восприняла предостережение?

— Она сказала, что он опасный радикал, именно так и сказала, что ее не интересует его мнение.

— А по-твоему, это серьезно?

Она долго смотрела на меня, потом облизнула губы и сказала:

— Я думаю, что он…

К нам подошел Гилберт с книгой в руке. Похоже история, которую я ему подсунул, его разочаровала.

— Очень интересно, — сказал он, — но, понимаете, это ведь случай не патологический. — Он обнял сестру за талию. — В той или иной степени стоял вопрос о спасении от голода.

— Нет, конечно, только если ты хочешь именно так все повернуть, — сказал я.

— О чем это вы? — спросила Дороти.

— О случае из книги, — ответил Гилберт.

— Расскажи ему про письмо, которое тетя получила, — сказал я Дороти.

Она рассказала.

Выслушав все, он раздраженно поморщился.

— Это же глупо. Мама нисколько не опасна. Просто у нее заторможенное развитие. У большинства из нас есть сформировавшиеся этические и моральные представления и все такое в том же духе, а мама до них просто не доросла. — Он нахмурился и с глубокомысленным видом внес поправку: — То есть она может быть опасной, но это все равно что ребенок, играющий со спичками.

Нора танцевала с Квинном.

— А об отце ты что думаешь? — спросил я.

Гилберт пожал плечами:

— Я его не видел с самого детства. Насчет него у меня есть одна теория, но это в основном догадки. Главное… главное, знать бы наверняка — импотент он или нет?

Я сказал:

— Сегодня в Аллентауне он пытался покончить с собой.

— Нет! — Дороти вскрикнула так пронзительно, что Квинн с Норой прекратили танцевать, а она сама повернулась, резко подалась к брату и не менее резко спросила:

— Где Крис?

Гилберт посмотрел на нее, потом на меня, потом снова на нее.

— Не будь дурой, — холодно произнес он. — Он с этой девицей, с этой Фентон.

Не похоже было, чтобы она ему поверила.

Я спросил:

— Кто-нибудь из вас видел когда-нибудь этого Виктора Роузуотера, у которого с отцом были неприятности в ту пору, когда мы с вами познакомились?

Дороти покачала головой. Гилберт сказал:

— Нет. А что?

— Да так, мысль одна. Я тоже его никогда не видел, но мне дали его описание. Так вот, под это описание, с очень небольшими изменениями, вполне подходит ваш Крис Йоргенсен.

XIV

Вечером мы с Норой отправились в Радио-Сити, на премьеру мюзик-холла, просидели час, решили, что с нас хватит, и ушли.

— И куда? — спросила Нора.

— Все едино. Может, поищем эту самую «Чугунную Чушку», про которую говорил Морелли? Стадси Берк тебе понравится. Когда-то он был взломщиком сейфов. Утверждает, будто взломал сейф в хагертаунской тюрьме, когда сидел там тридцать дней за мелкое хулиганство.

— Давай.

Мы отправились на Сорок девятую улицу и, расспросив двух таксистов, двух разносчиков газет и полицейского, нашли это заведение. Швейцар сказал, что не знает никаких Берков, но пойдет спросит. К дверям подошел Стадси.

— Здорово, Ник! — сказал он. — Заходите.

Он был крепкого сложения, среднего роста. За последнее время растолстел, но нисколько не обрюзг. Ему было, скорей всего, около пятидесяти, но выглядел он на десять лет моложе. Лицо у него было широкое, некрасивое, но приятное, все в оспинах, волосы — какие сохранились — какого-то неопределенного цвета. Однако, даже и с лысиной, лоб его никому не мог показаться высоким.

Я пожал ему руку и представил Норе.

— Жена, — сказал он. — Подумать только. Ей-Богу, или мы будем драться, или пить шампанское.

Я сказал, что драться не будем, и мы вошли внутрь. Заведение было затрапезное, но уютное. Был час затишья, и в зале сидело только три посетителя. Мы уселись за столик в углу, и Стадси дал официанту предельно четкие указания, какую именно бутылку принести. Затем он внимательно посмотрел на меня и кивнул.

— Женитьба тебе на пользу пошла. — Он почесал подбородок. — И давненько же мы не виделись.

— Давненько, — согласился я.

— Он меня за решетку упрятал, — сообщил он Норе.

Нора сочувственно пощелкала языком:

— Он был хороший сыщик?

Стадси наморщил то, что ему заменяло лоб:

— Говорят, но я точно не знаю. Меня-то поймал только раз, да и то по чистой случайности — я в правостороннюю стойку встал.

— Что ж ты на меня этого психа Морелли натравил, а?

— Ты же знаешь этих иностранцев, — сказал он. — Все припадочные. Я и подумать не мог, что он такое выкинет. Он, знаешь, забоялся, что фараоны хотят навесить на него убийство этой дамочки, Вулф, а в газетах мы прочли, что ты вроде при этом деле состоишь. Я ему и говорю: Ник — он такой, он мамашу свою родную не продаст, а поговорить-то тебе с кем-то надо. А он говорит, что так и сделает. Ты что, заложил его??

— Да нет, он дал себя выследить, когда входил, а потом решил, что это моих рук дело. А как он меня нашел?

— У него друзья, а ты вроде не прятался — или прятался?

— Я в городе-то всего неделю, и в газетах не сообщали, по какому адресу я остановился.

— Да ну? — спросил Стадси с интересом. — И где же тебя носило?

— Я теперь живу в Сан-Франциско. Как же он все-таки меня нашел?

— Роскошный город. Давненько там не был, но это роскошнейший город. Не могу тебе сказать, Ник, Спроси у него. Это его дело.

— Не говоря о том, что это ты его надоумил?

— Ну да, — сказал он, — не говоря, конечно. Но, понимаешь, я же тебе рекламу делал. — Он сказал это вполне серьезно.

Я сказал:

— Вот настоящий друг.

— Откуда ж я знал, что он психанет. Кроме того, он же тебя не сильно изувечил, а?

— Может, и не сильно, да только ничего хорошего… — Я замолчал — официант принес шампанское. Мы пригубили его и заявили, что оно бесподобно. Оно было довольно мерзким. — Думаешь, он убил девицу?

Стадси уверенно покачал головой:

— Никак.

— Если его сильно попросишь, он ведь может бабахнуть.

— Знаю, эти иностранцы все припадочные. Только он весь тот день здесь проторчал.

— Весь?

— Весь. Поклясться могу. Ребята и девчата что-то там праздновали наверху, и я точно знаю, что он не только не выходил, но даже и задницу от стула не отрывал весь день. Честное слово, это-то он сможет доказать.

— Тогда чего же он боится?

— А я знаю? Сам его об этом спрашивал. Но ты же знаешь иностранцев.

— Ага. Они припадочные. А не мог он дружка прислать ее проведать?

— Думаю, что ты этого парня неверно вычислил, — сказал Стадси. — Дамочку-то я знал. Она сюда иногда с ним захаживала. Ничего у них серьезного не было. Не на столько он на ней свихнулся, чтобы иметь резон ее кончить. Честно.

— Она тоже на игле сидела?

— Не знаю. Видел — баловалась иногда. Может, просто компанейская была — он колется, ну и она…

— А с кем она еще ходила?

— А ни с кем, — безучастно ответил Стадси. — Есть тут одна сволочь, Нунхайм по фамилии, так он на нее глаз положил, только не больно-то у него получилось, как я понимаю.

— Вот, значит, откуда Морелли узнал адрес.

— Не будь дураком. Как же, станет Морелли с ним водиться, разве только врезать пару раз. Не он ли в полицию настучал, что Морелли с этой дамочкой знаком? Дружок твой?

Я подумал и сказал:

— Не знаю его. Слыхал, что он вообще-то оказывает полиции кой-какие услуги.

— М-м-м. Спасибо.

— За что спасибо? Я ничего не говорил.

— Согласен. Теперь ты мне скажи — с чего весь этот базар? Ее ведь убил этот тип, Винант, верно?

— Многие так думают, — сказал я, — только ставлю сто долларов против твоих пятидесяти, что это не он.

Он покачал головой.

— В твои игры я на деньги не играю. — Он вдруг просиял. — Но я вот как поступлю — тогда можем и об заклад побиться, если хочешь. Помнишь, когда ты меня застукал, я и вправду не в ту стойку встал. И вот интересно мне — получится у тебе еще раз? Когда-нибудь, когда поправишься, мы могли бы…

Я усмехнулся и сказал:

— Нет, я не в форме.

— Да я сам разжирел, как боров, — настаивал он.

— Кроме того, тебе просто не повезло в тот раз: ты равновесие потерял, а я стоял крепко.

— Самолюбие мое щадишь, — сказал он, а потом призадумался и добавил: — Правда, тогда тебе действительно повезло. Ну, если не хочешь… Позвольте наполнить ваши бокалы!

Нора решила, что хочет быть дома пораньше и потрезвей, поэтому мы покинули Стадси и его «Чугунную Чушку» чуть позже одиннадцати. Он проводил нас до такси и энергично пожал нам руки.

— Имел большое удовольствие, — сказал он нам.

Мы тоже наговорили ему любезностей и уехали.

Нора нашла, что Стадси неотразим.

— Половину не поняла из того, что он говорил.

— Подходящий парень.

— Ты сказал ему, что сыском больше не занимаешься?

— Он решил бы, что я ему что-то вкручиваю, — пояснил я. — Для таких придурков, как он, ведь как? Сыщиком был, сыщиком и помрешь. Чем он будет думать, что я ему соврал, лучше уж и в самом деле соврать. Сигареты есть? Он мне по-своему доверяет.

— А ты правду говорил, когда сказал, что Винант не убивал ее?

— Не знаю. Мне кажется, что правду.

В «Нормандии» меня ждала телеграмма от Маколея из Аллентауна:

«ЭТО НЕ ВИНАНТ И НА САМОУБИЙСТВО НЕ ПОКУШАЛСЯ».

XV

На следующее утро я вызвал стенографистку и разобрался с большей частью накопившейся почты, поговорил по телефону с нашим поверенным в Сан-Франциско — мы хотели спасти одного из клиентов нашей лесопилки от банкротства; еще час потратил, просматривая план, который мы разработали, чтобы платить поменьше налогов в казну штата; в общем, побыл самым деловым из деловых людей и к двум часам, когда я прекратил работу на сегодня и отправился обедать с Норой, я почувствовал себя чрезвычайно добродетельным.

Нора договорилась пойти поиграть в бридж после обеда, я же направился к Гилду, с которым несколько раньше поговорил по телефону.

— Значит, ложная тревога? — спросил я после того, как мы обменялись рукопожатиями и уселись в кресла.

— Вот именно. Это такой же Винант, как я. Вы же понимаете, как это получается: мы сообщаем филадельфийской полиции, что он оттуда поспал телеграмму, и даем приметы, и теперь всю неделю для половины штата Пенсильвания каждый тощий бакенбардист — непременно Винант. Нашего зовут Барлоу, он безработный плотник, насколько мы смогли выяснить. Его подстрелил черномазый, который хотел его ограбить. Пока еще он не может много говорить.

— А не могли его подстрелить по ошибке — по той же ошибке, которую сделала аллентаунская полиция?

— То есть приняв за Винанта? Очень возможно, если это нам что-то дает. Дает?

Я ответил, что не знаю.

— Маколей вам сообщил о письме, которое получил от Винанта?

— Он не сказал мне, что в нем.

Я рассказал. Рассказал и о Роузуотере, что знал.

— Вот это интересно, — сказал он.

Я рассказал о письме, которое Винант послал сестре.

— Обширная переписка, да?

— Я тоже обратил внимание.

Я сказал ему, что описание Виктора Роузуотера с небольшими изменениями подошло бы и Кристиану Йоргенсену.

Он сказал:

— Да, послушать вас не вредно. Продолжайте, продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Я сказал ему, что это все. Он откинулся в кресле и вперил свои бледно-серые глаза в потолок.

— Тут есть над чем поработать, — изрек он наконец.

— Этого парня в Аллентауне подстрелили из тридцатидвушки?

Гилд с любопытством посмотрел на меня, потом покачал головой:

— Из сорокачетверки. Есть идеи?

— Нет. Просто мысленно прокручиваю ситуацию.

Он сказал:

— Понятно, — снова откинулся и уставился в потолок. Когда он заговорил, было похоже, что он думает о чем-то другом. — Это алиби Маколея, о котором вы говорили, оно вполне прочное. Он тогда опоздал на встречу с Винантом, и мы определенно знаем, что он был тогда в конторе у человека по фамилии Германн с пяти до двадцати минут четвертого, то есть в интересующее нас время.

— Почему пять минут четвертого?

— Ну да, вы же не знаете… Мы нашли человека по фамилии Каресс — у него химчистка и покраска на Первой авеню. Так вот, этот Каресс звонил ей в пять минут четвертого — узнать, не будет ли заказов. Она сказала, что не будет, что она собирается уехать. Таким образом, время сужается — от трех часов пяти минут до трех двадцати. Вы действительно подозреваете Маколея?

— Я всех подозреваю, сказал я. — Где от трех пяти до трех двадцати были вы?

Он рассмеялся:

— Между прочим, я, пожалуй, единственный из всех, у кого нет алиби. Я был в кино.

— А у остальных оно есть?

Он кивнул головой:

— Йоргенсен вышел из дома вместе с миссис Йоргенсен примерно без пяти три и улизнул на Семьдесят третью Западную к девице по имени Ольга Фентон (мы обещали не говорить жене), где пробыл примерно до пяти. Что делала миссис Йоргенсен, мы знаем. Когда они вышли, дочь одевалась, потом в четверть четвертого села в такси и направилась прямиком в «Бергдорф-Гудмен». Сын весь день провел в публичной библиотеке — и занятные же книги он читает! Морелли был в кабаке где-то на Сороковых. — Он усмехнулся. — А вы где были?

— Свое алиби я приберегу на тот случай, если в нем и вправду возникнет нужда. Ни одно из них совсем железным и не назовешь, но с настоящими алиби так чаще всего и бывает. А как Нунхайм?

Гилд, похоже, удивился:

— А он-то при чем?

— Слышал я, что он сох по этой девчонке.

— Где ж вы это слышали?

— Слышал.

Он нахмурился.

— Источник надежный?

— Вполне.

— Ну что ж, — задумчиво произнес он, — его-то мы проверить можем. Но, послушайте, что вам за дело до них? Вы не верите, что убийца — Винант?

Я решил предоставить ему те же условия пари, что и Стадси:

— Пятьдесят против двадцати пяти, что это не он.

Он долго и сердито смотрел на меня, а потом сказал: — В общем-то это мысль. И кто ваш кандидат?

— До этого я еще не дошел. Поймите же, я ничего не знаю. Я не утверждаю, что Винант не убивал. Я утверждаю, что не все свидетельствует против него?

— И утверждаете это два к одному. А что же не против него?

— Если хотите, называйте это предчувствием, — сказал я. — Только…

— Ничем я не буду это называть, — сказал он. — Я знаю, что вы толковый сыщик, и хотелось бы послушать ваши соображения.

— Мои соображения — это в основном вопросы. Во-первых, сколько времени прошло с той минуты, когда лифтер высадил миссис Йоргенсен на этаже, где жила Вулф, до той, когда она вызвала его и сказала, что слышит стоны?

Гилд сложил губы колечком, приоткрыл рот и спросил:

— Вы полагаете, что она могла… — Конец вопроса так и повис в воздухе.

— Полагаю, что она могла. Я хотел бы знать, где был Нунхайм. Я хотел бы знать ответы на вопросы, поставленные в письме Винанта. Я хотел бы знать, куда девалась разница в четыре тысячи долларов между суммой, которую Маколей передал девице, и той, которую она, возможно, передала Винанту. Я хотел бы знать, откуда взялось ее кольцо невесты.

— Мы делаем все, что можем, — сказал Гилд. — А я сейчас хотел бы знать, почему бы Винанту, если он невиновен, не прийти и не ответить на наши вопросы.

— Может быть, одна из причин в том, что у миссис Йоргенсен для него уже готова беличья клетка с колесиком. — Кое-что пришло мне на ум. — Герберт Маколей работает на Винанта. Вы просто поверили ему на слово, что этот человек в Аллентауне не Винант?

— Нет. Он моложе Винанта, никакой седины в волосах, причем краской не пользуется, совсем не похож на те фотографии, которые у нас имеются. — Он говорил вполне убежденно. — У вас есть дела на ближайший час?

— Нет.

— Замечательно. — Он встал. — Я пошлю кого-нибудь из ребят заняться тем, что мы только что обсуждали, а потом, может быть, нанесем парочку визитов?

— Годится, — сказал я и вышел из кабинета.

В корзинке для бумаг лежал номер «Таймс», я вытащил его и раскрыл на странице объявлений. Там было объявление Маколея: «Эбнер. Да. Банни».

Когда вернулся Гилд, я спросил:

— А помощники Винанта, с кем он работал в мастерской? Их проверяли?

— Да. Но они ничего не знают. В конце той недели, когда он уехал, они оба получили расчет, и с тех пор они его не видели.

— А над чем они работали, когда мастерская закрылась?

— Краска какая-то или вроде того. Что-то такое перманентно зеленое. Не знаю. Выясню, если хотите.

— Полагаю, что это не имеет значения. Мастерская солидная?

— Вроде продумано все основательно. Думаете, все это как-то связано с мастерской?

— Все может быть.

— Г-м-м. Ну, побежали.

XVI

— Прежде всего, — сказал Гилд, когда мы вышли из управления, — навестим мистера Нунхайма. Он должен быть дома: я велел ему не отлучаться, ждать моего звонка.

Гнездышко мистера Нунхайма находилось на пятом этаже мрачного, сырого и дурно пахнущего дома, где не стихал шум из подземки, проходившей по Шестой авеню.

Сначала послышался звук каких-то суетливых передвижений, а потом некий голос спросил:

— Кто там? — Голос был мужской, гнусавый, несколько сердитый.

Гилд сказал:

— Джон.

Дверь поспешно отворил маленький человечек с нездоровым цветом лица, лет тридцати пяти — тридцати шести. Из одежды взору открывались голубые кальсоны, нижняя рубашка и черные шелковые гольфы.

— Я вас не ждал, лейтенант, — заныл он. — Вы сказали, что позвоните.

Вид у него был испуганный. Его темные глаза были маленькие, близко посаженные, рот широкий, узкогубый, обвислый, а нос на удивление подвижный — длинный, висячий, как будто без костей.

Гилд тронул меня за локоть. Мы вошли и оказались в убогой и грязной гостиной. Повсюду были разбросаны газеты, одежда, грязная посуда. Через открытую дверь налево можно было видеть неубранную постель. В алькове справа помещалась раковина и плита. Между ними стояла женщина с шипящей сковородкой в руках. Она была рыжая, пышнотелая, широкая в кости. Лет ей было около двадцати восьми, она обладала какой-то грубой, неряшливой красотой. Одета она была в мятое розовое платье и поношенные розовые же тапочки с перекошенными бантиками. Она тупо уставилась на нас.

Гилд не представил меня Нунхайму и не обратил на женщину никакого внимания.

— Садитесь, — сказал он и смахнул какую-то одежонку, расчищая место на диване.

Я вытащил из кресла-качалки обрывок газеты и сел. Поскольку Гилд не снял шляпу, я последовал его примеру.

Нунхайм подошел к столу, где стояли две стопки и пинтовая бутылка, в которой оставалось примерно на два дюйма виски, и предложил:

— По рюмочке?

Гилд скривился:

— Только не этой блевотины. Чего это ради ты заявил мне, что знаешь эту Вулф только в лицо?

— Так оно и есть, лейтенант, это сущая правда. — Он дважды стрельнул глазами в мою сторону. — Может быть, я когда и сказал ей «здравствуйте» или там «как поживаете» или что-то вроде того, но ближе я ее не знал. Истинная правда.

Женщина в алькове издала одинокий иронический смешок, но веселья на ее лице не было.

Нунхайм живо повернулся к ней и сказал визгливым от ярости голосом:

— Ладно же! Только раскрой рот — я тебе зуб вырву.

Она размахнулась и швырнула сковородку ему в голову. Сковородка пролетела мимо и ударилась в стенку. Стена, пол и мебель украсились новыми, свежими пятнами от жира и яичных желтков.

Он рванулся к ней. Мне и вставать не понадобилось: достаточно было только выставить ногу — и он растянулся на полу. Женщина схватилась за разделочный нож.

— Кончайте! — прорычал Гилд. Он тоже не встал. — Мы пришли сюда побеседовать, а не любоваться этой низкопробной комедией.

Нунхайм медленно поднялся на ноги.

— Она меня с ума сводит, когда пьет, — сказал он. — Целый день меня изводит. — Он поводил правой рукой. — Кажется, запястье вывихнул.

Женщина прошла мимо, не взглянув в нашу сторону, зашла в спальню и хлопнула дверью.

Гилд сказал:

— Может, если перестанешь волочиться за другими бабами, то и с этой будет меньше проблем.

— Что вы имеете в виду, лейтенант? — Нунхайм изобразил удивление, невинность и даже обиду.

— Джулию Вулф.

Теперь бледный человечек был возмущен:

— Лейтенант, это ложь! Да всякий, кто скажет, что я когда-нибудь…

Гилд прервал его, обратившись ко мне:

— Если желаете ему врезать, мешать не буду, хоть у него и ручка болит. Да он и при здоровой руке вломить как надо не может.

Нунхайм протянул ко мне руки:

— Я не хотел сказать, что вы лжете. Я хотел сказать, что, может быть, кто-то ошибся…

Гилд снова прервал его:

— То есть ты бы от нее отказался, даже если бы она сама к тебе пришла?

Нунхайм облизнул нижнюю губу и с опаской посмотрел на двери спальни.

— Ну-у, — сказал он негромко и осторожно. — Конечно, она была высший класс. Вряд ли отказался бы.

— И заарканить ее никогда не пробовал?

Нунхайм дернулся, потом повел плечами:

— Вы же понимаете. Когда мужчина гуляет, охота всего попробовать.

Гилд кисло посмотрел на него:

— Сразу бы так и говорил. Где ты был в тот день, когда ее пришили?

Коротышка подскочил, словно его булавкой укололи:

— Ради Христа, что вы, лейтенант? Думаете, я в этом замешан? Да с какой стати мне против нее замышлять?

— Так где же ты был?

Вислые губы Нунхайма нервно задергались:

— Какого числа ее…

Вышла крупная женщина с чемоданом в руке. Одета она была по-уличному.

— Мириам, — сказал Нунхайм.

Она окинула его ничего не выражающим взглядом и сказала:

— Не люблю ворья, а если бы и любила, то уж не тех, которые при этом стучат. А если бы и любила воров, которые стукачи, то уж не тебя. — Она направилась к входной двери.

Гилд, схватив Нунхайма за рукав, чтобы тот не побежал вслед за женщиной, повторил:

— Так где ты был?

Нунхайм завопил:

— Мириам! Не уходи. Я буду вести себя! Я буду все делать! Не уходи, Мириам!

Она вышла и хлопнула дверью.

— Пустите меня, — взмолился он. — Дайте мне вернуть ее. Жить без нее не могу. Я только верну ее и тут же расскажу вам все, что вам угодно. Пустите меня. Не могу без нее.

Гилд сказал:

— Чушь. Садись. — Он толкнул коротышку в кресло. — Мы пришли сюда не затем, чтобы любоваться на твои майские пляски с этой бабой. Так где ты был в тот день, когда девицу убили?

Нунхайм закрыл лицо руками и зарыдал.

— Тяни волынку, — сказал Гилд. — Я тебя так отшлепаю, что мозги вытекут.

Я налил в стаканчик виски и дал Нунхайму.

— Спасибо, сэр, спасибо. — Он выпил, закашлялся, вытащил грязный платок и обтер лицо. — Мне сразу не вспомнить, лейтенант, — запричитал он, — может, я был у Чарли в тире, а может, и здесь. Мириам вспомнила бы, если б вы мне только разрешили догнать ее.

Гилд сказал:

— К черту Мириам. Тебе не хотелось бы загреметь в кутузку за беспамятство?

— Дайте же мне минуточку, лейтенант. Я вспомню. Вовсе я и не тяну волынку. Вы же знаете, я с вами всегда начистоту. Просто я сейчас в расстройстве. Посмотрите на мою руку. — Он поднял правую руку, демонстрируя нам распухшее запястье. — Всего одну минуточку. — Он закрыл лицо руками.

Гилд подмигнул мне, и мы стали ждать, когда же у коротышки заработает память.

Внезапно он убрал руки с лица и расхохотался:

— Черт возьми! Поделом мне было бы, если б меня зацапали. В тот день я был… Стойте, я покажу вам. — Он вошел в спальню.

Прошло несколько минут. Гилд позвал:

— Эй, нам что, всю ночь ждать? Пошевеливайся!

Ответа не было.

Когда мы вошли в спальню, она была пуста. Мы открыли дверь в ванную — тоже пусто. Только открытое окно и пожарная лестница.

Я ничего не сказал и лицо постарался сделать не слишком выразительное.

Гилд слегка сдвинул шляпу на затылок и сказал:

— Это он зря. — Он направился в гостиную к телефону.

Пока он звонил, я немного порылся в шкафах и ящиках, но ничего не нашел. Я не слишком старался и бросил это дело, как только он кончил приводить в движение громоздкую полицейскую машину.

— Думаю, что мы найдем его, как миленького, — сказал он. — У меня есть новости. Мы опознали Йоргенсена как Роузуотера.

— Кто проводил опознание?

— Я послал человека побеседовать с той девчонкой, которая его алиби подтвердила, с Ольгой Фентон. Из нее-то он это и выжал в конце концов. Насчет алиби, правда, так и не растряс. Пойду туда и сам попробую. Хотите со мной?

Я посмотрел на часы и сказал:

— Хотелось бы, но слишком поздно. Его взяли?

— Ордер уже есть. — Он задумчиво посмотрел на меня. — И придется же этому красавчику развязать язычок!

Я ухмыльнулся:

— А теперь кто, по-вашему, убил?

— Меня это не волнует, — сказал он. — Мне бы только было чем поприжать побольше людишек, а я уже из них найду кого надо — оглянуться не успеете.

На улице он пообещал держать меня в курсе, мы пожали руки и разошлись. Через пару секунд он догнал меня и попросил передать Норе самые наилучшие пожелания.

XVII

Дома я передал Норе изустное послание Гилда и поделился с ней новостями дня.

— У меня тоже есть для тебя новости, — сказала она. — Заходил Гилберт Винант и очень расстроился, не застав тебя. Он просил передать, что хочет сообщить тебе нечто «чрезвычайно важное».

— Должно быть, обнаружил, что у Йоргенсена тоже помешательство на почве отношений с Мими.

— Думаешь, Йоргенсен убил ее? — спросила она.

— Раньше мне казалось, что я знаю, кто убил, — сказал я, — но теперь все так запуталось, и остается только гадать.

— А если погадать, — то кто же?

— Мими, Йоргенсен, Винант, Нунхайм, Гилберт, Дороти, тетя Алиса, Морелли, ты, я или Гилд. Может быть, Стадси убил. Не соорудить ли чего-нибудь выпить?

Она приготовила коктейли. Я допивал второй или третий, когда она, ответив на телефонный звонок, подошла ко мне и сказала:

— Твоя подружка Мими хочет поговорить с тобой.

Я подошел к телефону.

— Привет, Мими.

— Ник, извините меня, пожалуйста, я так грубо вела себя вчера, но я была так взволнована и просто вышла из себя и устроила целый спектакль. Пожалуйста, простите меня. — Все это она проговорила очень быстро, словно хотела с этим поскорей покончить.

— Ничего, — сказал я.

Едва я успел вставить это слово, как она снова заговорила, на сей раз помедленней и посерьезней:

— Могу я вас видеть, Ник? Произошло нечто ужасное, нечто… Я не знаю, что делать, к кому обратиться.

— А что такое?

— Не телефонный разговор, но вы просто обязаны сказать мне, что делать. Мне необходим совет. Не могли бы вы прийти?

— Сейчас, что ли?

— Да. Пожалуйста.

Я сказал:

— Хорошо, — и вернулся в гостиную. — Мне надо сбегать навестить Мими. Она говорит, что в безвыходном положении и ей нужна помощь.

Нора усмехнулась:

— Смотри у меня. Она извинения просила, что ли? У меня просила.

— Да, единым духом выпалила. Дороти дома или еще у тети Алисы?

— Гилберт говорит, еще у тети. Ты надолго?

— Дольше, чем надо, не задержусь. Скорее всего, Йоргенсена сцапали, и она хочет знать, нельзя ли как-нибудь это дело уладить.

— Что с ним могут сделать, — конечно, если он эту самую Вулф не убивал?

— Могут старые грехи припомнить — угрозы в письмах, попытки вымогательства. — Я оторвался от стакана и задал вопрос — и Норе, и самому себе: — Интересно, знаком ли он с Нунхаймом? — Я подумал над этим, но ничего большего, чем отдаленная возможность, у меня из этого не выходило. — Ну ладно, я пошел.

XVIII

Мими встретила меня с распростертыми объятиями.

— Ужасно, ужасно мило, что вы меня простили, но, Ник, вы же всегда были ужасно милы. Не знаю, что на меня нашло в тот вечер.

Я сказал:

— Забудем об этом.

Она была розовей обычного, а напряженные лицевые мускулы делали лицо моложе. Ее голубые глаза сильно сверкали.

Она ухватила меня за руки своими холодными руками и вся напряглась от волнения, но какого рода было это волнение, я не мог определить.

Она сказала:

— И со стороны вашей жены ужасно мило…

— Забудем об этом.

— Ник, а что могут сделать, если утаишь доказательство чьей-то виновности в убийстве?

— Могут признать соучастником, это называется «соучастие в сокрытии следов преступления», если захотят, конечно.

— Даже если передумаешь и добровольно отдашь эти доказательства?

— Могут и тогда, только обычно так не поступают.

Она окинула взглядом комнату, словно желая удостовериться, что в ней больше никого нет, и сказала:

— Джулию убил Клайд. Я нашла улику и утаила ее. Что теперь со мной сделают?

— Скорей всего, ничего, только взбучку устроят, если, конечно, сами эту улику передадите. Он как-никак был вашим мужем. Вы достаточно близки, и ни один суд присяжных не обвинит вас в том, что вы пытались выгородить его, разумеется, если у них не будет оснований считать, что вы руководствовались какими-то другими мотивами.

Она спросила, спокойно и неторопливо:

— А у вас, значит, есть такие основания?

— Не знаю, — сказал я. — По-моему, вы, скорее всего, намеревались использовать эту улику, чтобы выкачать из него деньги, как только вам удастся связаться с ним, а теперь возникло еще что-то, и вы решили передумать.

Сжав зубы и оскалившись, она выкинула вперед правую руку, сложенную наподобие кошачьей лапы, — ей очень хотелось добраться до моего лица своими длинными заостренными ногтями. Я успел перехватить ее руку и заметил, стараясь придать голосу грусть:

— Женщины ожесточаются. Только что я расстался с одной, которая швырнула в человека сковородкой.

Она рассмеялась, не меняя, однако, выражения глаз:

— Вы всегда были обо мне самого худшего мнения, не так ли?

Я разжал руку, и она принялась тереть запястье, хранившее следы моих пальцев.

— Кто же это швырнул сковородкой? — спросила она. — Я ее знаю?

— Если вы имеете в виду Нору, так это не она. Виктора-Кристиана Роузуотера-Йоргенсена уже арестовали?

— Что?!

Я поверил ее изумлению и сам в свою очередь изумился — и тому, что изумилась она, и тому, что поверил.

— Йоргенсен — это Роузуотер, — сказал я. — Вы же помните его. Я думал, вы в курсе.

— Вы хотите сказать, что это тот ужасный человек, который…

— Да.

— Не верю. — Она встала, сложив руки в замок. — Не верю. Не верю. — Лицо ее было искажено страхом, а голос звучал напряженно и неестественно, как у чревовещателя. — Не верю.

— Ну и что? — сказал я.

Она меня не слушала. Повернувшись ко мне спиной, она подошла к окну и замерла там не оборачиваясь.

Я сказал:

— В машине у входа сидит парочка парней, и очень уж они похожи на фараонов, поджидающих его, когда он…

Она обернулась и резко спросила:

— Вы уверены, что он Роузуотер? — Страх почти совсем сошел с ее лица, и голос был, по крайней мере, нормальный, человеческий.

— В полиции уверены.

Мы смотрели друг на друга, и оба напряженно думали. Я думал: не того она боится, что Йоргенсен убил Джулию Вулф или что его арестуют; она боится, что его женитьба на ней — только ход в какой-то его комбинации против Винанта.

Когда я усмехнулся — не потому, что эта мысль была такой уж смешной, а потому, что она осенила меня столь внезапно, Мими вздрогнула и нерешительно улыбнулась.

— Не верю и не поверю, — сказала она, на сей раз очень тихо, — пока он сам мне не скажет.

— А когда скажет — что тогда?

Она слегка повела плечами, и нижняя губа у нее задрожала:

— Он мой муж.

По идее, это было смешно, но я разозлился:

— Мими, это Ник. Помните меня? Н-и-к.

— Я знаю, что вы обо мне всегда плохо думаете. Вы думаете, что я…

— Ладно. Ладно. Хватит об этом. Вернемся к той улике против Винанта, которую вы нашли.

— Ах да, — сказала она и отвернулась, а когда опять повернулась, губа ее снова дрожала. — Это неправда, Ник. Я ничего не находила. — Она подошла ко мне вплотную. — Клайд никакого права не имел писать эти письма Алисе и Маколею, настраивать их против меня, и я решила, что поквитаюсь с ним, если придумаю что-нибудь против него, потому что я и на самом деле думала, то есть думаю, что он убил ее, и только…

— И что же вы придумали?

— Я… я еще не придумала. Сначала я хотела узнать, что мне будет. Помните, у вас спрашивала? Я могла бы сделать вид, будто она немножко пришла в себя, когда я осталась с ней наедине, пока другие ходили звонить, и сказала мне, что это он.

— Вы же говорили не о том, что что-то услышали и не сказали, а о том, что что-то нашли и утаили.

— Но я еще не решила, что я…

— Когда вы узнали о письме Винанта Маколею?

— Сегодня днем, — сказала она. — Приходил человек из полиции.

— Что-нибудь про Роузуотера спрашивал?

— Спрашивал, знаю ли я его, встречала ли когда-нибудь, и я думала, что говорю правду, отвечая «нет».

— Может быть, и так, — сказал я. — Во-первых, мне кажется, вы говорили правду, когда сказали, что нашли какую-то улику против Винанта.

Она вытаращила глаза:

— Не понимаю.

— Я тоже не понимаю, но могло же быть так: вы что-то нашли и решили утаить, может быть, имея в виду продать это что-то Винанту; потом, когда из-за его писем люди стали к вам приглядываться, вы решили отказаться от мысли о деньгах, с тем чтобы отомстить ему и одновременно защитить себя, передав улику полиции; и наконец, когда вы узнаете, что Йоргенсен — это Роузуотер, вы делаете еще один поворот кругом и решаете утаить улику, на сей раз не ради денег, а чтобы как можно больше насолить Йоргенсену за то, что он женился на вас не по любви, а ведя какую-то игру против Винанта.

Она безмятежно улыбнулась и спросила:

— Вы действительно считаете меня способной на все?

— Это не имеет значения, — сказал я. — А вот что для вас должно иметь значение, так это то, что вы имеете шанс окончить свои дни в какой-нибудь тюрьме.

Она негромко, но страшно вскрикнула, и на ее лице появилось выражение панического ужаса, которое не шло ни в какое сравнение с выражением страха, царившим на нем минуту назад. Она схватила меня за лацканы, прильнула к ним и залопотала:

— Не надо, пожалуйста, не надо так говорить. Скажите, что это не так, что вы так не думаете. — Она вся дрожала, и мне пришлось поддержать ее, чтобы она не упала.

Гилберта мы и не слышали, пока он не кашлянул и не спросил:

— Мама, ты нездорова?

Она медленно сняла руки с моих лацканов, отступила на шаг и сказала:

— Твоя мать — глупая женщина. — Она все еще дрожала, но улыбнулась мне и сказала якобы игриво: — Вы просто зверь — так меня напугали.

Я попросил прощения.

Гилберт положил пальто и шляпу на кресло и с вежливым интересом посмотрел на каждого из нас поочередно. Когда стало ясно, что никто из нас ничего ему рассказывать не собирается, он еще раз кашлянул и сказал:

— Ужасно рад вас видеть, — и подошел ко мне, протягивая руку.

Я сказал, что рад видеть его.

Мими сказала:

— У тебя утомленные глаза. Опять, поди, весь день читал без очков? — Она покачала головой и сказала мне: — Он такой же неразумный, как и его отец.

— Об отце что-нибудь слышно? — спросил он.

— После той ложной тревоги с самоубийством — ничего, — сказал я. — Ты, надеюсь, слышал, что тревога ложная?

— Да. — Он замялся. — Перед вашим уходом мне хотелось бы поговорить с вами несколько минут.

— Обязательно.

— Дорогой мой, а почему не сейчас? — спросила Мими. — У вас такие тайны, что я их и знать не должна? — Голос у нее был довольно беззаботный, и дрожать она перестала.

— Тебе будет неинтересно. — Он взял пальто и шляпу, кивнул мне и вышел из комнаты.

Мими вновь покачала головой и сказала:

— Я совсем не понимаю моего мальчика. Интересно, как он истолковал нашу немую сцену?

Особого беспокойства она не проявляла. Помолчав, она добавила, уже более серьезно: — Почему вы так сказали, Ник?

— Что вы кончите…

— Нет, пустяки. — Она передернулась. — Не желаю этого слышать. Вы не могли бы остаться на обед? Я, скорее всего, буду совсем одна.

— К сожалению, не могу. Так что за улику вы нашли?

— Я действительно ничего не находила. Я сказала неправду. — Она приняла серьезный вид, нахмурилась. — Не смотрите на меня так. Это и в самом деле была неправда,

— И вы за мной послали только затем, чтобы наврать мне? — спросил я. — Тогда почему же переменили решение?

Она хихикнула:

— Должно быть, я действительно вам нравлюсь, Ник, раз вы всегда со мной такой противный.

Постичь такой ход мысли мне было не под силу.

Я сказал:

— Ладно. Узнаю, чего хочет Гилберт, и побегу.

— Лучше бы вы остались.

— Извините, не могу.

— Вторая дверь на… Они действительно арестуют Криса?

— Это зависит от того, как он будет отвечать на их вопросы, — сказал я. — Если хочет остаться на воле, придется говорить начистоту.

— Разумеется, он… — Она внезапно остановилась, внимательно посмотрела на меня и спросила: — Вы меня не обманываете? Он и в самом деле Роузуотер?

— Полиция в этом вполне уверена.

— Но человек, который днем заходил, ни одного вопроса не задал про Криса, — возразила она. — Он только спросил, не знаю ли я…

— Тогда они еще не были уверены, — пояснил я. — Тогда это были только догадки.

— А теперь уверены?

Я кивнул.

— Как они это узнали?

— От знакомой девушки.

— От кого? — Глаза ее слегка потемнели, но голосом она владела.

— Имени не помню. — Потом я решил, что правда все же лучше: — От той, которая подтвердила его алиби в день убийства.

— Алиби? — возмущенно спросила она. — Хотите сказать, что полиция поверила словам такой девицы?

— Какой это такой?

— Вы прекрасно понимаете.

— Не понимаю. Вы что, знаете ее?

— Нет, — сказала она так, словно я ее оскорбил. Она прищурила глаза и понизила голос, перейдя почти на шепот: — Ник, вы думаете, он убил Джулию?

— С какой стати ему убивать?

— Допустим, он на мне женился, чтобы отомстить Клайду и… Знаете, это ведь он вынудил меня вернуться сюда и попробовать заставить Клайда раскошелиться. Может, я и сама предложила, не помню, но он действительно вынудил меня. И допустим, потом он случайно встретился с Джулией. Она, конечно же, знала его: они работали у Клайда в одно время. И он знал, что я в тот день собиралась зайти к ней, и испугался, что, если я разозлю ее, она разоблачит его передо мной, и вот… Такое могло быть?

— Полная бессмыслица. Кроме того, вы же в тот день вышли вдвоем. У него бы и времени не хватило…

— Но такси ехало ужасно медленно, — сказала она. — А потом, я, наверное, где-нибудь останавливалась… да, точно. Я помню, что остановилась у аптеки купить аспирин. — Она энергично кивнула. — Точно. Помню.

— И он, разумеется, знал, что вы собираетесь остановиться, ибо вы сами ему об этом сказали, — предположил я. — Нет Мими, так нельзя. Преднамеренное убийство — дело серьезное. Нельзя его навешивать на человека только потому, что он вас надул.

— Надул? — спросила она, гневно сверкая глазами. — Да этот… — И она обрушила на Йоргенсена весь обычный набор проклятий, брани, непристойностей и прочих ругательств, постепенно повышая голос, так что под конец она прямо-таки вопила мне в лицо.

Когда она остановилась перевести дух, я сказал:

— Все это, конечно, весьма эмоционально…

— …и он даже имел наглость намекнуть, что я могла убить ее, — заявила она мне. — То есть прямо спросить меня у него нахальства не хватило, но он все к этому подводил, подводил, пока я не взяла и не сказала ему откровенно, что… словом, что я не убивала.

— Нет, вы начали говорить что-то другое. Что вы ему откровенно сказали?

Она топнула ногой:

— Кончайте ко мне цепляться!

— Ладно, и ступайте к черту, — сказал я. — К вам в гости я не напрашивался. — Я направился за пальто и шляпой.

Она устремилась за мной и схватила за руку.

— Пожалуйста, Ник, простите. Это все мой мерзкий характер. Не понимаю, с чего я…

Вошел Гилберт и сказал:

— Я немного пройдусь с вами.

Мими недовольно уставилась на него:

— Подслушивал.

— А что делать, раз ты так орешь? — спросил он. — Денег немного можно?

— Но мы не договорили, — сказала она мне.

Я посмотрел на часы:

— Мне пора, Мими. Поздно.

— Вы вернетесь, когда покончите с делами?

— Если не слишком поздно будет. Не ждите меня.

— Я буду ждать, — сказала она. — Как бы поздно ни было.

Я сказал, что постараюсь прийти. Она дала Гилберту денег. Мы спустились вниз.

XIX

— Я подслушивал, — сказал Гилберт, когда мы вышли из дома. — Я считаю, что глупо не подслушивать, когда есть возможность, тем более когда занимаешься изучением людей, потому что они не совсем такие, если находишься рядом с ними. Люди, недовольны, когда узнают про это, но, — он улыбнулся, — полагаю, что птицам и животным тоже не по вкусу, что натуралисты шпионят за ними.

— Много услышал? — спросил я.

— О, достаточно, чтобы понять, что ничего важного я не пропустил.

— И что же ты об этом думаешь?

Он надул губы, наморщил лоб и рассудительно произнес:

— Трудно сказать определенно. Иногда мама умеет хорошо скрывать, но хорошо выдумывать она не может. Странная вещь, вы, наверное, замечали: те, кто больше всех лжет, обычно лгут очень неуклюже, и обмануть их легче легкого. Можно было бы думать, что они всегда очень чутко реагируют на ложь, но оказывается так, что они-то как раз и верят всему, чему угодно. Вы, вероятно, это заметили?

— Да.

— Я вот что хотел сказать вам. Крис сегодня дома не ночевал. Поэтому мама и раздражена больше обычного, и, когда я сегодня утром вынимал почту, для него было письмо, и мне показалось, что в нем что-то важное, и я распечатал его над паром. — Он вынул письмо из кармана и протянул его мне. — Вы бы прочли его, а потом я снова заклею и подложу в завтрашнюю почту на тот случай, если он вернется, хотя я сомневаюсь.

— Почему? — спросил я, взяв письмо.

— Ну он же на самом деле Роузуотер.

— Ты ему об этом говорил что-нибудь?

— Не имел возможности. Не видел его с тех пор, как вы мне сказали.

Я посмотрел на письмо, которое держал в руках. На конверте стоял штамп: «Бостон, штат Массачусетс, 27 декабря 1932 г.», адрес был написан неустойчивым, похожим на детский, женским почерком. Адресовано оно было мистеру Кристиану Йоргенсену, «Кортленд», Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.

— Почему же ты открыл его? — спросил я, вынимая письмо из конверта.

— Я не верю в интуицию, — сказал он, — но наверное, есть какие-то звуки, запахи, что-то в почерке. Проанализировать это нельзя, даже осознать трудно, но иногда это влияет. Я не знаю, что это такое. Я просто почувствовал, что в нем может быть нечто важное.

— И часто у тебя возникают такие чувства по поводу чужих писем?

Он скользнул по мне глазами — не насмехаюсь ли? — а потом сказал:

— Нечасто, но мне и раньше приходилось вскрывать их. Я же говорил, что занимаюсь изучением людей.

Я прочитал письмо:

Дорогой Вик.

Ольга написала мне что ты снова в Штатах. Женат на другой женщине и зовут тебя теперь Кристиан Йоргенсен. Это нехорошо Вик, и ты это прекрасно понимаешь. Также нехорошо было уехать и ни слова не написать все эти годы. И денег не шлешь. Я же знаю что тебе пришлось уехать из-за этой ссоры с мистером Винантом, только уверена, что он давно уже забыл про все это и еще думаю что мог бы ты написать мне ты же знаешь что я тебе верный друг и всегда готова для тебя сделать все что в моих силах. Я не хочу бранить тебя Вик но повидаться с тобой должна обязательно. В воскресенье и понедельник я в магазин не пойду из-за Нового года и приеду в Нью-Йорк в субботу вечером и должна поговорить с тобой. Пиши мне где меня встретишь и когда. Так как я не хочу тебе никаких неприятностей. Будь уверен и пиши мне сразу чтоб я вовремя получила.

Твоя верная жена Джорджия.

Дальше шел адрес.

— Так-так-так, — сказал я и вложил письмо обратно в конверт. — И тебя не соблазнила мысль рассказать об этом матери?

— Да я знаю, как она отреагирует. Вы же видели, как она взбесилась из-за той ерунды, что вы ей рассказали. Как, по-вашему, мне лучше всего поступить?

— Разрешить мне сообщить в полицию.

Он тут же согласился:

— Раз вы считаете, что так лучше. Можете даже показать письмо, если хотите.

Я поблагодарил и засунул письмо в карман.

Он сказал:

— И вот еще что: у меня было немного морфина для экспериментов, и кто-то его украл. Около двадцати гран.

— И как же ты экспериментировал?

— Принимал. Хотелось изучить последствия.

— Ну и как, понравилось?

— Да нет, мне и не нужно было, чтобы понравилось, а чтобы просто узнать. Я не люблю всего, что притупляет рассудок. Поэтому я почти не пью и даже не курю. Правда, я хочу попробовать кокаин, говорят, он обостряет ум.

— Говорят. Кто, по-твоему, стащил?

— Я подозреваю Дороти — у меня на ее счет есть теория. Поэтому я иду на обед к тете Алисе: Дорри все еще там, и я надеюсь все выяснить. Она мне все что угодно расскажет — я умею ее разговорить.

— А она знала, что он у тебя есть?

— Да. Это как раз одна из причин, по которым я подозреваю именно ее. Вряд ли кто-нибудь другой украл. Я ведь и на ней ставил эксперименты.

— И ей понравилось?

— О, очень понравилось. Она бы все равно его попробовала. Но я вот что спросить хотел: она могла за такой короткий срок пристраститься?

— За какой короткий срок?

— Семь… точнее, десять дней.

— Вряд ли. Если только сама себе не внушила. Много ты ей давал?

— Нет.

— Если выяснишь, дай мне знать, — сказал я. — Здесь я буду ловить такси. Пока.

— Вы не зайдете попозже?

— Если успею. Может, тогда и увидимся.

— Да, — сказал он, — и спасибо вам огромное.

У первой же аптеки я вышел из такси позвонить Гилду, не надеясь застать его на службе, но намереваясь узнать домашний телефон. Но он был еще на месте.

— Работаем допоздна, — сказал я.

— Вот именно, — ответил он очень весело.

Я прочел ему письмо Джорджии вместе с адресом.

— Богатый улов, — сказал он.

Я сообщил ему, что Йоргенсена со вчерашнего дня не было дома.

— Думаете, мы найдем его в Бостоне? — спросил он.

— Либо там, либо где-то в южном направлении — не знаю, как далеко ему удалось за это время удрать.

— Попробуем оба варианта, — сказал он все еще весело. — Теперь у меня есть для вас новости. Нашего приятеля Нунхайма нашпиговали пулями из тридцатидвушки примерно через час после того, как он улизнул от нас. Мертвей мертвого. Очень похоже, что пульки из того же ствола, из которого пришили мадам Вулф. Эксперты их сейчас сопоставляют. По-моему, он сейчас жалеет, что не остался побеседовать с нами.

XX

Когда я добрался до дома, Нора держала в одной руке кусок холодной утки, а другой перебирала кусочки головоломки.

— Я уже решила, что ты у нее поселился, — сказала она. — Ты ведь был когда-то сыщиком, разыщи-ка мне кусочек коричневого цвета, похожий на улитку с длинной шеей.

— В головоломке или в утке? Давай не пойдем сегодня к Эджам: они зануды.

— Ладно. Только они обидятся.

— Вряд ли мы удостоимся такой чести, — возразил я. — Обычно они обижаются только на Квиннов, а …

— Гаррисон звонил тебе. Просил передать, что пора прикупить каких-то «Макинтайр-Дикобразов», по-моему, я правильно записала, впридачу к твоим «Доумам». Он сказал, что при закрытии они стояли на двадцати с четвертью. — Она ткнула пальцем в головоломку. — Мне нужен кусочек вот сюда.

Я нашел ей нужный кусочек и пересказал, почти дословно, все, что творилось и говорилось у Мими.

— Я не верю, — сказала она. — Ты все выдумал. Таких людей просто не бывает. Что ж такое? Они первые представители нового племени монстров?

— Я просто рассказываю. Я ничего не объясняю.

— А как такое объяснишь? Теперь, когда Мими взъелась на своего Криса, в этой семейке не осталось никого, способного хоть на малейшие дружеские чувства к остальным. И все же есть в них во всех что-то общее.

— Может, это и есть то самое общее? — предположил я.

— Хотела бы я взглянуть на тетю Алису, — сказала она. — Ты собираешься отдать письмо в полицию?

— Я уже звонил Гилду, — ответил я и рассказал ей про Нунхайма.

— И что это значит? — спросила она.

— Во-первых, если Йоргенсена нет в городе, а я полагаю, что его нет, а пули из того же оружия, из которого убили Джулию Вулф, а я полагаю, что из того же, — значит, полиции придется найти его сообщника, если они хотят что-либо ему инкриминировать.

— Я уверена, что если бы ты и впрямь был хорошим сыщиком, то сумел бы все это как-то подоходчивей объяснить. — Она вновь занялась головоломкой. — Ты опять пойдешь к Мими?

— Сомневаюсь. Может прервешь свои ученые занятия и пообедаем?

Зазвонил телефон, и я сказал, что подойду. Звонила Дороти Винант.

— Алло! Ник?

— Он самый. Как дела, Дороти?

— Только что пришел Гил и спросил меня… ну, вы знаете о чем, и я хочу сказать вам, что я и правда его взяла, но взяла только затем, чтобы он не стал наркоманом.

— И что ты с ним сделала?

— Он заставил меня отдать. И он мне не верит, но я только поэтому и взяла, честно.

— Я верю.

— Скажите тогда Гилу. Если вы мне верите, он тоже поверит: он убежден, что вы все знаете о таких вещах.

— Скажу, как только увижу, — пообещал я.

После паузы она спросила:

— Как Нора?

— По-моему, нормально. Хочешь поговорить с ней?

— Да. Но только ответьте мне: мама… мама что-нибудь говорила обо мне, когда вы у нее были сегодня?

— Не помню такого. А что?

— А Гил говорил?

— Только про морфин.

— Вы уверены?

— В общем, да, — сказал я. — А что?

— Да нет, ничего, раз вы уверены. Так, пустяки.

— Ясно. Позову Нору. — Я вышел в гостиную. — Дороти поговорить хочет. К нам не приглашай.

Когда Нора закончила разговор и вернулась, в ее глазах что-то было.

— И о чем же шла беседа?

— Ни о чем. Просто «как поживаете» и все такое.

Я сказал:

— Смотри. Нехорошо обманывать старших. Бог тебя накажет.

Мы пошли обедать в японский ресторанчик на Сорок восьмой улице, а потом я позволил Норе все же уговорить меня пойти к Эджам.

Пэлси Эдж — человек высокий, костлявый, абсолютно лысый, с желтым худым лицом, лет пятидесяти с хвостиком. Он сам себя величал «кладбищенским вором по профессии и наклонностям» — единственная его шутка, конечно, если это можно считать шуткой. Означало это, что он археолог. Он очень гордился своей коллекцией боевых топоров. В общем, он был не так уж безнадежно плох, если заранее примириться с тем фактом, что вам, скорее всего, придется перетерпеть подробнейшее перечисление его арсеналов: каменные топоры, медные топоры, бронзовые топоры, обоюдоострые топоры, граненые топоры, многоугольные топоры, зубчатые топоры, топоры-молотки, тесальные топоры, венгерские топоры, месопотамские топоры, нордические топоры — и вид у них у всех такой, словно их здорово моль поела.

Значительно меньшую приязнь вызывала его жена. Ее звали Леда, но муж прозвал ее Точечкой. Она была очень маленькая, и хотя от природы волосы ее, глаза и кожа как-то различались по цвету, все казалось одинаково грязновато-бурым. Она не садилась, а пристраивалась, как птичка на насесте, а в разговоре имела обыкновение склонять голову набок. По теории Норы, Эдж как-то раскопал одну древнюю могилу и оттуда-то и выскочила Точечка. Марго Иннес называла ее гномихой. Мне миссис Эдж однажды заявила, что, по ее мнению, все произведения, написанные двадцать и более лет назад, обречены на забвение, поскольку в них нет никакой «психиатрии». Жили они в уютном старом трехэтажном домике на краю Гринвич-Виллидж, и спиртное у них подавалось великолепное.

Когда мы приехали, там уже было с десяток гостей, если не больше. Точечка представила нас тем, с кем мы были еще незнакомы, а потом затащила меня в угол.

— Почему же вы не сказали мне, что те люди, с которыми мы у вас встретились на Рождество, замешаны в таинственную историю с убийством? — спросила она, склоняя голову набок до тех пор, пока левое ухо не легло на плечо.

— Я не знал, что они замешаны. Кроме того, что такое в наше время история с одним убийством?

Она наклонила голову вправо:

— Вы даже не сказали мне, что взялись за расследование этого дела.

— Я — что? А, понял вас. Не взялся и не берусь. В меня стреляли, что еще раз подтверждает мою роль непричастного и невольного очевидца.

— Сильно болит?

— Чешется. Забыл сменить повязку сегодня.

— Нора, конечно, страшно перепугалась?

— Я тоже, а заодно и тот тип, который в меня стрелял. А вот и Пэлси. Я с ним еще не поздоровался.

Я начал украдкой огибать ее. Она сказала:

— Гаррисон обещал привести сегодня дочь из того самого семейства.

Я несколько минут поболтал с Эджем, в основном о доме в Пенсильвании, который он покупал, потом раздобыл себе выпить и послушал, как Ларри Кроули и Фил Тэмз обменивались неприличными анекдотами. Потом подошла какая-то женщина и задала Филу, который преподавал в Колумбийском университете, один их тех вопросов о технократии, которые на той неделе были в моде. Мы с Ларри отошли и направились туда, где сидела Нора.

— Берегись, — сказала она, — гномиха спит и видит, как бы вытянуть из тебя все секретные сведения об этом убийстве.

— Пусть вытягивает из Дороти, — сказал я. — Она придет с Квинном.

— Знаю.

Ларри сказал:

— Он ведь без ума от этой девчонки. Он сказал, что собирается развестись с Элис и жениться на ней.

Нора сочувственно заметила:

— Бедная Элис! — Она ее терпеть не могла.

— Ну это как сказать, — возразил Ларри. Ему Элис нравилась. — Я, кстати, вчера видел этого парня, ну, мужа матери этой девчонки. Помнишь, высокий такой, мы еще у тебя познакомились?

— Йоргенсен?

— Точно. Так вот, он выходил из ломбарда на Шестой авеню, возле Сорок шестой.

— Говорил с ним?

— Я был в такси. К тому же, наверное, когда человек выходит из ломбарда, вежливей сделать вид, будто ты его не заметил.

Точечка сказала «т-с-с!» всем сразу, и Леви Оскант заиграл на рояле. Пока он играл, приехали Квинн и Дороти. Квинн был пьян до изумления, да и у Дороти чересчур пылали щечки.

Она подошла ко мне и прошептала:

— Когда вы с Норой уйдете, я хочу уйти с вами.

— Остаться к завтраку тебе здесь не предложат.

Точечка зашипела в мой адрес.

Мы еще немного послушали музыку.

Дороти поерзала с минутку и снова прошептала:

— Гил говорит, что вы еще к маме собирались зайти. Правда?

— Сомнительно.

Квинн подошел к нам нетвердой походкой.

— Как поживаешь, старик? Нора, ты как? Передала ему, что я просил? — Точечка и ему сказала «т-с-с!», но он не обратил на неё ни малейшего внимания. Остальные, с явным облегчением, тоже принялись переговариваться. — Слушай, старик, у тебя в компанию «Золотые ворота» в Сан-Франциско деньги вложены?

— Немножко есть.

— Выгребай скорее. Мне сегодня сказали, что эта фирма здорово шатается.

— Ладно. У меня там, правда, немного.

— Немного? Что ж ты делаешь со всеми деньгами?

— Набиваю сундуки золотом, уподобляясь французам.

Он покачал головой с серьезным видом:

— Такие, как ты, разоряют страну.

— Зато такие, как я, не разоряются вместе со страной, — сказал я. — Где это ты так надрался?

— Это все Элис. Собачится целую неделю. Если бы я не пил, я б точно с ума сошел.

— Из-за чего же она дуется?

— Что пью много. Она считает… — Он наклонился и доверительно понизил голос: — Слушайте. Вы все мои друзья, и я скажу вам, что я сделаю. Я разведусь и женюсь на…

Он попытался обнять Дороти. Она стряхнула его руку и сказала:

— Ты дурак, ты надоел мне. Оставь меня в покое.

— Она говорит, я дурак. Я надоел ей, — поведал он мне. — А знаешь, почему она не хочет за меня замуж? Спорим, что не знаешь. Потому что она…

— Заткнись, заткнись, придурок пьяный! — Она принялась колотить его по лицу обеими руками. Она раскраснелась, голос стал визгливым: — Если еще раз скажешь, убью!

Я оттащил Дороти от Квинна, Ларри подхватил его, не дав упасть. Он захныкал:

— Она меня ударила, Ник! — По его щекам катились слезы.

Дороти уткнулась лицом мне в пиджак и всхлипывала.

Зрителями этой сцены не преминули стать все присутствующие. Примчалась Точечка с сияющим от любопытства лицом:

— Что случилось, Ник?

— Просто подвыпили, ну и гуляют. Ничего особенного. Я прослежу, чтобы они до дома добрались без приключений.

Точечка была против: ей хотелось, чтобы они остались, по крайней мере до тех пор, пока ей не удастся все выведать. Она просила Дороти пойти прилечь, предложила дать что-нибудь — неясно, что именно, — Квинну, который в это время с немалыми трудностями пытался встать.

Мы с Норой вывели их. Ларри вызвался ехать с нами, но мы решили, что надобности в этом нет. Пока мы ехали к дому Квинна, он спал в углу такси, Дороти молча и напряженно сидела в другом углу, а Нора расположилась между ними. Я пристроился на складном сиденье, вцепившись в него, и думал, что нам хоть, по крайней мере, удалось у Эджей не засидеться.

Нора с Дороти остались в такси, а я потащил Квинна наверх. Он совсем раскис.

Я позвонил. Дверь открыла Элис. На ней была розовая пижама, а в руках — щетка для волос. Она устало посмотрела на Квинна и безрадостно произнесла:

— Внесите это.

Я втащил его и уложил на кровать. Оно что-то невнятно пробормотало и слабо повело туда-сюда рукой, не раскрывая глаз.

— Я уложу его, — сказал я и развязал ему галстук.

Элис облокотилась на спинку кровати:

— Если хочешь. Я-то уже давно этим не занимаюсь.

Я снял с него пиджак, жилет, рубашку.

— Где же он на сей раз отрубился? — спросила она без особого интереса. От кровати она так и не отошла, только стала расчесывать волосы.

— У Эджей. — Я расстегнул ему брюки.

— С этой сучкой Винант? — Вопрос был задан безразличным тоном.

— Там было полно народу.

— Да, — сказала она. — Уединения он не любит. — Она пару раз провела щеткой по волосам. — Значит, считаешь, что рассказать мне что-нибудь не по-товарищески?

Ее муж слегка заворочался и пробормотал:

— Дорри.

Я снял с него ботинки.

Элис вздохнула:

— Помню те времена, когда у него еще мускулы водились. — Она все смотрела на мужа, пока я не снял с него последнюю одежку и не закатил его под одеяло. Тогда она еще раз вздохнула и сказала: — Пойду принесу тебе чего-нибудь выпить.

— Только если быстро — Нора ждет в такси.

Она открыла рот, словно желая что-то сказать, потом закрыла, потом снова открыла и сказала:

— Хорошо.

Я пошел с ней на кухню.

Спустя некоторое время она промолвила:

— Это, конечно, не мое дело, Ник, но все-таки — что люди обо мне говорят?

— Как обо всех: кому-то ты по душе, кому-то нет, а кому-то и вовсе безразлична.

Она нахмурилась:

— Я не то имела в виду. Я хотела спросить, как люди смотрят на то, что я не бросаю Гаррисона, хоть он и волочится за каждой дыркой?

— Не знаю, Элис.

— А ты как на это дело смотришь?

— Я так смотрю: ты, наверное, знаешь, что делаешь, а уж что ты там делаешь — это твое личное дело.

Она посмотрела на меня с разочарованием:

— Да уж твой язык тебе не враг, верно? — Она горько улыбнулась: — Знаешь, я ведь не бросаю его только из-за денег. Может, для тебя это пустяки, а для меня нет. Так уж меня воспитали.

— Можно развестись и получить алименты.

— Допивай и катись к чертям, — сказала она устало.

XXI

Нора подвинулась, и я сел между ней и Дороти.

— Кофе хочу, — сказала Нора. — К «Рубену»?

Я сказал:

— Ладно, — и дал шоферу адрес.

Дороти робко спросила:

— Его жена что-нибудь сказала?

— Просила передать тебе свою нежную любовь.

— Не вредничай, — сказала Нора.

Дороти сказала:

— На самом деле он мне не нравится. Я с ним больше встречаться не буду, Ник, честное слово! — Вид у нее при этом был довольно трезвый. — Получилось так… В общем, мне было одиноко, а тут он подвернулся.

Я начал что-то говорить, но Нора пихнула меня локтем в бок, и я замолчал.

Нора сказала:

— Не бери в голову. Гаррисон — человек довольно легкомысленный.

— Я не подстрекатель, но мне кажется, что он действительно влюблен в девчонку, — сказал я.

Нора вновь толкнула меня в бок.

Дороти принялась разглядывать меня в потемках:

— Вы… вы не… вы не смеетесь надо мной, Ник?

— А надо бы.

— Сегодня мне поведали еще одну историю про гномиху, — сказала Нора так, словно и помыслить не могла, что кто-то может посметь перебить ее. Дороти она пояснила: — Это миссис Эдж. Так вот, Леви говорит… — Этой вправду была интересная история, для тех, естественно, кто хорошо знает Точечку. Нора так и говорила о ней, пока мы не вышли из такси около «Рубена».

Там сидел Герберт Маколей с пухленькой брюнеткой в красном. Я помахал ему и, после того как мы сделали заказ, подошел к его столику поговорить.

— Ник Чарльз — Луиза Джейкобс, — сказал он. — Присаживайся. Что новенького?

— Йоргенсен — это Роузуотер, — сказал я.

— Черт побери!

Я кивнул.

— И у него вроде бы жена в Бостоне.

— Хотел бы я взглянуть на него, — задумчиво произнес он. — Я ведь знаю Роузуотера. Хотел бы удостовериться.

— В полиции в этом уверены вполне. Не знаю, нашли его уже или нет. Думаешь, он убил Джулию?

Маколей энергично мотнул головой из стороны в сторону:

— Не представляю себе, чтобы Роузуотер мог кого-нибудь убить. Угрожать-то он угрожал, конечно… Уж я-то его знаю. Помните, в свое время я вам советовал не принимать его всерьез. Что еще произошло? — Когда я замялся, он сказал: — Луиза — свой человек. Можешь говорить.

— Не в этом дело. Мне пора к своим, да и поесть. Я ведь подошел только спросить, есть ли ответ на твое объявление в утренней «Таймс»?

— Нет еще. Погоди, Ник, мне еще надо тебя спросить. Ты сообщил в полицию о письме Винанта, не…

— Приход завтра к обеду, все обсудим. Мне пора.

— Кто эта блондиночка? — спросила Луиза Джейкобс. — Я ее в разных местах встречала с Квинном.

— Дороти Винант.

— Ты знаешь Квинна? — спросил Маколей.

— Десять минут назад я его в постель укладывал.

Маколей усмехнулся:

— Надеюсь, это знакомство и впредь таким останется — светским, я имею в виду.

— То есть?

Ухмылка Маколея сделалась печальной:

— Он был моим маклером, и, следуя его советам, я оказался у врат богадельни.

— Очень мило, — сказал я. — Он ведь и мой маклер, и я его советам следую.

Маколей и брюнетка рассмеялись. Я сделал вид, будто тоже смеюсь, и вернулся к своему столику.

Дороти сказала:

— Еще даже не полночь, а мама сказала, что будет ждать вас. Почему бы нам всем не зайти к ней?

Нора очень старательно наливала кофе мне в чашку.

— Зачем? — спросил я. — Что это вы обе задумали? Два более невинных лица и представить было невозможно.

— Ничего, Ник, — сказала Дороти. — Мы решили, что это было бы неплохо. Еще рано и…

— И все мы любим Мими.

— Не-ет, не…

— Домой идти еще рано, — сказала Нора.

— Есть бары, — сказал я, — и ночные клубы, и Гарлем. Нора поморщилась:

— У тебя все мысли об одном.

— Хотите, поедем в «Барри» и попытаем счастья в фараон?

Дороти начала говорить «да», но так и не закончила, потому что Нора снова поморщилась.

— Вот-вот, именно так я отношусь к перспективе навестить Мими, — сказал я. — Мне ее уже на сегодня хватило.

Нора вздохнула, выказывая тем самым свою терпимость:

— Что ж, раз уж нам суждено закончить день, как всегда, в кабаке, я предпочла бы отправиться к твоему приятелю Стадси, но при условии, что ты не дашь ему снова поить нас этим гадким шампанским. Он прелесть.

— Постараюсь, — пообещал я и спросил Дороти: — Гилберт сказал тебе, что застал нас с Мими в компрометирующей позе?

Она попыталась переглянуться с Норой, но та упорно смотрела себе в тарелку.

— Нет… он сказал не совсем так.

— А про письмо сказал?

— От жены Криса? Да. — Ее голубые глаза сверкнули. — Ух и разозлится же мамочка!

— А тебе бы этого хотелось.

— Ну и что? Что она такого сделала когда-нибудь, чтобы я…

Нора сказала:

— Ник, прекрати изводить ребенка.

Я прекратил.

XXII

В «Чугунной Чушке» дела шли вовсю. В зале было полно народу, шума, дыма. Стадси вышел из-за кассы и приветствовал нас.

— Я так и чувствовал, что вы заглянете. — Он пожал руку мне и Норе и широко оскалился на Дороти.

— Что особенное высмотрел? — спросил я.

Он поклонился:

— У таких дам — все особенное.

Я представил его Дороти.

Он отвесил еще один поклон и сказал что-то изысканное в адрес «всех друзей Ника», а затем остановил официанта:

— Пит, поставь сюда столик для мистера Чарльза.

— У тебя каждый день так людно? — спросил я.

— Не то чтобы я сильно возражал, — сказал он. — Один раз придут — и еще приходят. Может, у меня и нет плевательниц из черного мрамора, зато ведь тем, что тут подают, и плеваться не захочешь. Пока стол принесут, не желаете ли к стоечке причалить?

Мы сказали, что желаем, и сделали заказ.

— Про Нунхайма слыхал? — спросил я.

Секунду-другую он смотрел на меня, потом все-таки сказал:

— Угу, слыхал. Его девчонка там, — он кивнул в дальний конец зала, — празднует небось.

Я посмотрел туда и заметил Мириам, хоть и не сразу. Она сидела за столом в большой компании.

— Не слышал, кто его? — спросил я.

— Она говорит, что полиция, знал слишком много.

— Бред, — сказал я.

— Бред, — согласился он. — Вот вам столик. Я на минуточку.

Мы перенесли стаканы на столик, который официанты втиснули между двумя другими столиками, занимавшими пространство, достаточное лишь для одного, и попытались устроиться поудобнее, насколько это было в наших силах.

Нора пригубила из своего стакана, и ее передернуло.

— Помнишь, в кроссвордах еще попадается такая «вика горькая»? Интересно, это она самая и есть?

Дороти сказала:

— Ой, смотрите!

Мы посмотрели и увидели, что к нам приближается Шеп Морелли. Его лицо и привлекло внимание Дороти. Оно распухло в тех местах, где не было вмятин, а цвет его варьировался от темно-лилового под одним глазом до нежно-розового там, где часть подбородка была залеплена пластырем.

Он подошел к нашему столу и слегка наклонился, чтобы иметь возможность водрузить на него оба кулака.

— Слушай, — сказал он, — Стадси говорит, что мне нужно извиниться.

— Ох уж этот старина Стадси, приверженец этикета, — вполголоса заметила Нора, а я тем временем спросил:

— Ну и?

Морелли покачал разбитой головой:

— Я никогда ни за что не извиняюсь, это уж как вам угодно. Но могу сказать, что был не прав, что голову потерял, когда на тебя набросился, и надеюсь, что тебе сейчас от того не слишком плохо, и если что-то нужно, чтоб поквитаться, я…

— Выбрось из головы. Садись, выпей с нами. Это мистер Морелли — мисс Винант.

Дороти широко раскрыла глаза, в них появилось заинтересованное выражение.

Морелли нашел стул и сел.

— Надеюсь, что вы тоже на меня не сердитесь, — сказал он Норе.

Она сказала:

— Что вы, было очень интересно.

Он недоверчиво посмотрел на нее.

— Под залог выпустили? — спросил я.

— Ага, сегодня днем. — Он осторожно пощупал лицо одной рукой. — Тогда и добавили. Сперва устроили мне еще одно неслабое «сопротивление при аресте», а уж потом выпустили.

Нора возмущенно сказала:

— Это ужасно. Вы хотите сказать, что вас…

Я похлопал ее по руке.

Морелли сказал:

— Этого следовало ожидать. — Его распухшая нижняя губа шевельнулась, что должно было обозначать презрительную улыбку. — Но пока для этого дела требуются двое-трое, это еще не беда.

Нора повернулась ко мне:

— Ты тоже такие вещи проделывал?

— Кто? Я?

Подошел Стадси со стулом.

— Пластическую операцию ему сделали, да? — сказал он, кивнув в сторону Морелли. Мы потеснились, и Стадси уселся. Глядя на Нору и ее стакан, он самодовольно ухмыльнулся: — Лучшего, поди, и в ваших расшикарных заведениях на Парк-авеню не найдете. А здесь-то вам две порции за один-единственный доллар подадут.

Нора хоть и слабо, но улыбнулась и при этом слегка придавила мне ногу под столом.

Я спросил Морелли:

— Ты с Джулией Вулф в Кливленде познакомился?

Он покосился на Стадси, который, откинувшись на стуле, смотрел по сторонам, наблюдая, как растут его доходы.

— Когда она была Родой Стюарт, — добавил я.

Он посмотрел на Дороти.

Я сказал:

— Давай, не стесняйся. Это дочь Клайда Винанта. Стадси перестал глазеть по сторонам и лучезарно улыбнулся Дороти:

— Вот как? И как же поживает ваш папенька?

— Но я же его с младенчества не видела, — сказала она.

Морелли облизал кончик сигареты и вставил его между распухшими губами.

— Я родом из Кливленда. — Он зажег спичку. Взгляд его был хмур, и ему не очень-то хотелось менять выражение. — Родой Стюарт она была только раз, а так Нэнси Кейн. — Он снова посмотрел на Дороти: — Ваш отец это знает.

— Вы знакомы с моим отцом?

— Поговорили как-то раз.

— О чем? — спросил я.

— О ней. — Пламя коснулось его пальцев. Он бросил спичку, зажег другую и закурил. Глядя на меня, он поднял брови и наморщил лоб: — Можно?

— А как же! Здесь все свои, так что валяй.

— О'кей. Он ревновал, как черт. Я хотел ему вмазать, да она не позволила. Все правильно — он же для нее кормушкой был.

— Давно это было?

— Шесть — восемь месяцев.

— С тех пор как ее убили, ты его видел?

Он покачал головой:

— Я его всего-то два раза видел, и тот раз был последний.

— Она у него приворовывала?

— Она мне не говорила, но думаю, что да.

— Почему?

— Она не дура была — очень шустрая. Деньги у нее откуда-то водились. Мне раз понадобилось пять кусков. — Он щелкнул пальцами. — Наличными.

Я решил не спрашивать, вернул ли он ей эти деньги.

— Может быть, он сам ей давал?

— Вот именно — может быть.

— А в полиции ты что-нибудь из этого говорил?

Он презрительно хмыкнул:

— Они думали, что могут из меня что-то выколотить. Что они теперь думают, спросите у них. Ты-то человек правильный. Я не… — Он внезапно остановился, вынул изо рта сигарету. — Эй, ахламон, — сказал он и, протянув руку, ухватил за ухо человека, сидевшего за соседним столиком. Тот, сидел к нам спиной и прогибался все больше и больше, приближаясь к нам.

Человек подпрыгнул и через плечо взглянул на Морелли. Лицо у него было бледное, тощее, испуганное.

Морелли сказал:

— Ну-ка, кончай полоскать свой лопух в наших стаканах.

Человек, заикаясь, пролепетал:

— Да… да что ты, Шеп, я… я ничего такого… — и вдавил свою брюхо в стол, стараясь оказаться от нас как можно дальше, но остаться при этом в пределах слышимости.

Морелли сказал:

— Ты никогда ничего такого не хочешь, но уж больно стараешься, — и вновь обратился ко мне: — Тебе-то я пособить готов. Девочка все равно мертва, ей-то уж хуже не будет. Это у полиции костоломов не хватит, чтобы из меня хоть слово выбить.

— Вот и чудесно, — сказал я. — Расскажи мне о ней: где вы с ней познакомились, чем она занималась до того, как связалась с Винантом, где он ее нашел.

— Мне надо выпить. — Он развернулся на стуле и позвал: — Эй, гарсон, ты, с ребенком на спине!

Слегка горбатый официант, которого Стадси называл Питом, протиснулся к нашему столику и преданно улыбнулся Морелли.

— Что будем заказывать? — И он шумно цыкнул зубом.

Мы сделали заказ, и официант ушел.

Морелли сказал:

— Мы с Нэнси жили в одном квартале. Старик Кейн держал кондитерскую на углу. Она для меня сигареты таскала. — Он рассмеялся. — Как-то старик мне здорово всыпал — я научил ее, как куском проволоки вытаскивать монетки из телефонов. Из тех, помните, старых? Мы были в третьем классе, не больше. — Он снова засмеялся хриплым гортанным смехом. — Я хотел, ему в отместку, стащить кой-какие штучки из недостроенных домов по соседству и подбросить ему в подвал, а потом настучать на него Шульцу, нашему патрульному, но она не позволила.

Нора сказала:

— Должно быть, вы были очаровательным ребенком.

— Да, я такой был, — сказал он гордо. — Вот однажды, когда мне было не больше пяти…

Женский голос сказал:

— Это ты, так я и знала.

Я поднял голову и увидел, что ко мне обращается рыжая Мириам. Я сказал:

— Привет.

Она возложила руки на бедра и мрачно уставилась на меня:

— Так, выходит, он, по-твоему, слишком много знал?

— Может, и так, да только нам не сказал — удрал по пожарной лестнице и даже туфли в руках унес.

— Чушь свинячья!

— Допустим. А что он, по-твоему, знал такого, что нам показалось чересчур?

— Где находится Винант.

— Да? И где же?

— Я не знаю. Арт знал.

— Жаль только, нам не сказал. Мы…

— Чушь свинячья! — сказала она еще раз. — И полиция все знает, и ты все знаешь. Кого ты тут за дурочку держишь?

— Никого. Я не знаю, где Винант.

— Ты ж на него работаешь, и полиция с тобой заодно. Брось мне тут вкручивать. Арт думал, что за свои знания кучу денег огребет, идиот несчастный. Не знал он, чего на самом деле огребет.

— А с тобой он этими самыми знаниями не делился?

— А я не такая дура, как ты думаешь. Он сказал мне, что знает что-то и получит за это большие деньги. Я-то видела, что из этого получилось, и уж наверное соображу, сколько будет два и два.

— Иногда четыре, — сказал я, — а иногда и двадцать два. Я на Винанта не работаю. Только не говори опять «чушь свинячья». Хочешь помочь?…

— Ну нет. Он был стукач и врал даже тем, кому стучал. Он получил по заслугам, да только не надейся, что я забуду, что оставила его с тобой и Гилдом, а после того его видели только мертвым.

— И не надо ничего забывать. Наоборот, надо вспомнить…

— Идти мне надо, вот что, — сказала она и отошла. Походка у нее была на удивление грациозной.

— Навряд ли стал бы я с этой дамочкой связываться, — задумчиво сказал Стадси. — Гадюка та еще.

Морелли подмигнул мне.

Дороти тронула меня за руку:

— Ник, я не понимаю.

Я сказал ей, что все в порядке, и обратился к Морелли:

— Так мы говорили о Джулии Вулф.

— Точно. Значит, старик Кейн вышвырнул ее из дому, когда ей было лет пятнадцать-шестнадцать и она влипла в какую-то историю со школьным учителем. Тогда она связалась с парнем по имени Фейс Пеплер — смышленый малый, только язык без костей. Помню, как-то мы с Фейсом… — Он резко замолчал и откашлялся. — В общем, она жила с Фейсом, черт, сейчас вспомню, лет пять-шесть, не считая времени, когда он служил в армии, а она жила с одним типом, не помню как звали, с двоюродным братом Дикки О'Брайена. Тощий такой, чернявый и выпить не дурак. Но когда Фейс демобилизовался, она к нему вернулась, и так они и жили, пока их не загребли, — хотели растрясти какого-то субчика из Торонто.

Фейс тогда все на себя взял, и она всего шесть месяцев получила, а он-то огреб на всю катушку. В общем, когда я про него в последний раз слышал, он все еще сидел. А с ней я встретился, когда она вышла, — заняла у меня пару сотен, чтобы из города уехать. Я от нее только раз весточку получил — вернула деньги и написала, что теперь она Джулия Вулф и что большой город ей по душе, но с Фейсом она постоянно переписывалась, я знаю. И вот, когда я сюда приехал в двадцать восьмом, я разыскал ее. Она…

Вернулась Мириам и приняла ту же позу, что и в первый раз.

— Я обдумала твои слова. Наверное, считаешь меня совсем идиоткой.

— Нет, — сказал я не очень искренне.

— Да уж точно, не такая я идиотка, чтобы всем твоим россказням поверить. Что у меня под самым носом творится, я все-таки вижу.

— Ладно.

— Нет, не ладно. Вы Арта убили и…

— Потише, крошка. — Стадси встал и взял ее за руку. Голос у него был ласковый: — Пойдем. Надо с тобой поговорить. — Он повел ее к стойке.

Морелли снова подмигнул:

— Она ему понравилась. Так вот, я говорил, что разыскал Нэнси, когда сюда приехал, и она мне сказала, что нашла работу у Винанта, что он от нее без ума и что лучшего ей и не надо. Ее, кажется, обучили стенографии в Огайо, когда она свои шесть месяцев отбывала, и она решила, что это может когда и пригодится — знаете, устроится эдак куда-нибудь, а там все уйдут и забудут сейф запереть. Какое-то агентство пристроило ее на пару дней к Винанту, и она подумала, что тут можно будет долго доить, а не просто сразу стащить и смыться. В общем, она ему целую комедию разыграла, и кончилось это тем, что она его прочно имела на крючке. У нее хватило ума рассказать ему про судимость и что теперь она хочет жить честно и все прочее — чтобы все дело не накрылось, если он обо всем как-нибудь иначе узнает. Адвокат его что-то заподозрил, вполне мог справки навести. Я не знаю, что она делала, вы же понимаете, она свою игру вела, в помощи моей не нуждалась, и даже если мы друзья, все равно, какой смысл рассказывать мне что-то такое, с чем я могу заявиться к ее боссу? Понимаете, она ж не была моей девчонкой или как, мы были просто старые друзья, в детстве играли вместе.

Ну, я с ней, конечно, встречался иногда, сюда часто заходили, пока он не начал сильно шуметь, и она сказала, что пора кончать, что не хочет она терять теплое местечко ради пары рюмочек в моей компании. Так оно и вышло. Кажется, в октябре это было, и она слово сдержала. С тех пор я ее не видел.

— А с кем еще она водилась?

Морелли покачал головой:

— Не знаю. Она про других не очень-то любила распространяться.

— Она носила кольцо невесты с бриллиантом. Что-нибудь про это кольцо знаешь?

— Только то, что она его не от меня получила. Когда мы с ней встречались, никакого на ней кольца не было.

— Может быть, она хотела снова сойтись с Пеплером, когда он выйдет?

— Может быть. Она, похоже, не очень переживала, что он сидит, но дела с ним делать ей нравилось, и они, наверное, снова сошлись бы.

— А как насчет двоюродного братца Дика О'Брайена, тощего брюнета-алкаша? С ним что стало?

Морелли посмотрел на меня с удивлением:

— Понятия не имею.

Стадси вернулся один.

— Может, я и не прав, — сказал он усаживаясь, — но думаю, что с этой клушей можно иметь дело, если только правильно за нее взяться.

— То есть за горло, — сказал Морелли.

Стадси добродушно ухмыльнулся:

— Нет. У нее есть в жизни цель. Она упорно занимается пением и…

Морелли посмотрел на свой пустой стакан и сказал:

— Должно быть, это твое тигриное молочко сильно на пользу ее связкам. — Он повернул голову и крикнул Питу: — Эй ты, с рюкзаком, то же самое повторить! Завтра нам в хоре петь.

Пит сказал:

— Иду, иду, Шеппи. — Выражение сонной апатии сошло с его морщинистого лица, как только Морелли обратился к нему.

Подошел невероятно толстый блондин, почти альбинос, который сидел за столиком Мириам, и сказал мне тонким, дрожащим бабьим голосом:

— Так ты, значит, тот самый и есть, который укокошил малыша Арти Нунхай…

Морелли, не вставая, изо всей силы двинул толстяка в живот. Стадси внезапно вскочил, перегнулся через Морелли и своим огромным кулачищем въехал толстяку в лицо.

Я, не совсем к месту, заметил, что стойка у него по-прежнему правосторонняя. Горбатый Пит подошел сзади и со всего маху обрушил пустой поднос на голову толстяка. Тот упал, повалив трех человек и столик. Два бармена были уже рядом. Один из них ударил толстяка дубинкой, когда тот пытался встать, и толстяк оказался на четвереньках. Тогда второй схватил его за воротник и крутанул, чтобы толстяк вздохнуть не мог. С помощью Морелли они подняли толстяка на ноги и вышвырнули его из зала.

Пит посмотрел им вслед и цыкнул зубом.

— Чертов Воробышек! — воскликнул он. — Когда он пьян, с ним лучше не цацкаться.

Стадси уже хлопотал у опрокинутого столика, помогал людям встать самим и подобрать упавшие вещи.

— Плохо это, — сказал он, — предприятию во вред, а что делать? У меня, конечно, не притон какой-нибудь, но ведь и не институт благородных девиц.

Дороти сидела бледная, перепуганная, а Нора изумленно вытаращила глаза.

— Сумасшедший дом какой-то, — сказала она. — Зачем они так?

— А я знаю? — ответил я.

Пришли Морелли и бармены, весьма довольные собой. Морелли и Стадси снова уселись за наш столик.

— Темпераментный вы народ, — сказал я.

— Темпераментный, — повторил Стадси и рассмеялся: — Ха-ха-ха!

Морелли был серьезен:

— Когда этот хмырь что-то начинает, надо самому начать первому. Если он возьмет разгон, уже поздно будет. Нам доводилось видеть его в деле, а, Стадси?

— В каком таком деле? — спросил я. — Он же ничего не сделал.

— И точно не сделал, — протянул Морелли. — Только что-то в нем такое есть, верно, Стадси?

— Угу, — сказал Стадси. — Он припадочный.

XXIII

Около двух часов мы распрощались со Стадси и Морелли и вышли из «Чугунной Чушки».

В такси Дороти тяжко опустилась в свой привычный угол и сказала:

— Сейчас меня вырвет. Точно вырвет. — Судя по голосу, она не врала.

Нора сказала:

— Ну и пойло. — Она положила голову мне на плечо. — Твоя жена пьяна, Ники. Слушай, ты мне обязательно расскажешь, что было, все-все. Только завтра, не сейчас. Я ничегошеньки не поняла — о чем говорили, что там делалось. Они бесподобны.

Дороти сказала:

— Слушайте, я в таком виде к тете Алисе не могу. Ее удар хватит.

Нора сказала:

— Зачем они так этого толстяка избили? Это, правда, было смешно, но и жестоко.

Дороти сказала:

— Я, наверное, лучше к маме поеду.

Нора сказала:

— Что это за «ахламон»? Ник, а что значит «лопух»?

— Ухо.

Дороти все ныла:

— Тетя Алиса обязательно меня увидит, если я к ней поеду. Я ключ забыла, и придется ее будить.

Нора сказала:

— Ники, я тебе люблю. Ты так вкусно пахнешь и с такими интересными людьми знаком.

Дороти сказала:

— Большой крюк выйдет, если меня к маме подбросить?

Я сказал:

— Нет, — и дал шоферу адрес.

Нора сказала:

— Поехали к нам домой?

Дороти сказала:

— Не-ет, лучше бы не надо.

Нора спросила:

— Почему?

Дороти ответила:

— Ну, мне кажется, что не следует.

И так далее, и в том же духе, пока такси не остановилось возле «Кортленда».

Я вышел и помог выйти Дороти. Она тяжело оперлась мне на руку.

— Пожалуйста, поднимитесь хоть на минуточку.

Нора сказала:

— Только на минуточку, — и вышла из такси.

Я сказал шоферу, чтобы подождал, и мы поднялись. Дороти позвонила. Дверь открыл Гилберт, в пижаме и халате. Он предостерегающе поднял руку и тихо сказал:

— Здесь полиция.

Из гостиной донесся голос Мими:

— Кто это, Гил?

— Мистер и миссис Чарльз и Дороти.

Когда мы вошли, Мими бросилась к нам:

— Наконец, наконец-то хоть кто-то знакомый! Я просто даже не знала, куда деваться!

На ней был розовый сатиновый халат поверх розовой ночной рубашки из шелка, и лицо у нее было розовое и уж никак не несчастное. На Дороти она даже не взглянула, одной рукой стиснула руку Норы, а другой — мою.

— Теперь-то я не буду дергаться и предоставлю все вам, Ник. Придется вам объяснить глупой женщине, что делать.

Дороти за моей спиной вполголоса, но с большим чувством сказала:

— Чушь свинячья!

Мими не подала виду, что слышала. Все еще держа за руки, она повела нас к гостиной и при этом тараторила:

— Вы знаете лейтенанта Гилда. Он был так мил со мной, но я, конечно же, наверняка все его терпение истощила. Я была так… словом, то есть я хотела сказать — я была в такой растерянности, но теперь пришли вы и…

Мы вошли в гостиную.

Гилд сказал мне:

— Привет! — И Норе: — Добрый вечер, мадам!

С ним был тот, которого он называл Энди и который помогал ему обыскивать наши комнаты в то утро, когда Морелли нанес нам визит. Энди кивнул нам и что-то буркнул.

— Что происходит? — спросил я.

Гилд искоса посмотрел на Мими, потом на меня и сказал:

— Бостонская полиция разыскала Йоргенсена, или Роузуотера, или называйте его как хотите, в доме его первой жены и задала ему несколько вопросов от нашего имени. Получается, главный вывод такой — он никакого отношения к убийству или там неубийству Джулии Вулф не имеет и доказать это может миссис Йоргенсен, которая утаивает от следствия то, что скорее всего является решающей уликой против Винанта. — Он снова покосился на Мими. — Эта дама, похоже, не хочет сказать ни «да», ни «нет». По правде говоря, мистер Чарльз, я вообще не знаю, как ее понимать.

Это меня нисколько не удивило. Я сказал:

— Вероятно, она испугана. — Мими тут же постаралась принять испуганный вид. — Он с первой женой в разводе?

— Сама первая жена утверждает, что нет.

Мими сказала:

— Уверена, что врет.

Я сказал:

— Т-с-с. Он возвращается в Нью-Йорк?

— Похоже, он добивается, чтобы нам пришлось официально запросить его выдачи, если он нам здесь понадобится. Как сообщает Бостон, он вопит и требует адвоката.

— Он нам так сильно нужен?

Гилд пожал плечами:

— Только если это поможет нам с убийством. Всякое там двоеженство меня не интересует. Не собираюсь никого хватать, если это идет не по моему ведомству.

Я спросил Мими:

— Итак?

— Могу я поговорить с вами наедине?

Я посмотрел на Гилда. Он сказал:

— Все что угодно, был бы толк.

Дороти тронула меня за руку:

— Ник, выслушайте сначала меня. Я… — Она замолчала. Все смотрели на нее.

— Что?

— Я… я сначала хочу поговорить.

— Ну так вперед!

— То есть наедине.

Я потрепал ее по руке:

— После поговорим.

Мими провела меня в спальню и тщательно закрыла дверь. Я уселся на кровать и закурил. Мими прислонилась к двери, улыбаясь мне ласково и доверительно. Так прошло с полминуты.

Потом она сказала:

— Ник, я вам нравлюсь?

Когда я ничего не сказал, она добавила:

— Правда ведь?

— Нет.

Она рассмеялась и отошла от двери.

— То есть вы хотите сказать, что не одобряете меня. — Она села на кровать рядом со мной. — Но хоть не настолько я вам неприятна, что не могу рассчитывать на вашу помощь?

— Это зависит.

— Зависит от…

Дверь раскрылась, и вошла Дороти.

— Ник, я должна…

Мими вскочила и встала напротив дочери.

— Пошла вон отсюда, — сказала она сквозь зубы. Дороти вздрогнула, но сказала:

— Не уйду. Не станешь же ты…

Мими хлестнула Дороти тыльной стороной ладони по губам:

— Убирайся.

Дороти вскрикнула и прикрыла рот рукой. Не отнимая руки и не сводя с Мими широко раскрытых испуганных глаз, она, пятясь, вышла из комнаты.

Мими вновь прикрыла дверь.

Я сказал:

— Когда понадобится дать кому-нибудь по морде, можно вас пригласить?

Она, похоже, не слышала меня. Взгляд ее сделался тяжелым, суровым, губы слегка выдвинулись вперед в каком-то подобии полуулыбки, а когда она заговорила, голос ее был низким и хриплым:

— Моя дочь влюблена в вас.

— Ерунда.

— Влюблена и ревнует ко мне. С ней прямо судороги делаются, стоит мне подойти к вам на десять футов. — Она говорила так, словно думала о чем-то другом.

— Ерунда. Может, только остаточные явления — она же увлекалась мной, когда ей было двенадцать лет. Но не более того.

Мими покачала головой:

— Ошибаетесь. Ну да все равно. — Она опять уселась на кровать рядом со мной. — Вы должны мне помочь выпутаться. Я…

— Разумеется, — сказал я. — Вы же тот самый нежный цветочек, которому так нужна защита большого, сильного мужчины.

— Ах это? — Она махнула рукой в сторону двери, куда ушла Дороти. — Уж не намекаете ли вы… Вы же все это уже слышали, раньше… Да и видели, и делали тоже, кстати. Вам беспокоиться нечего. — Она опять улыбнулась, слегка выпятив губы. Взор оставался тяжким, задумчивым. — Хотите Дорри — берите, только нечего сентиментальничать по этому поводу. Ну да ладно. Конечно, я не нежный цветочек. И вы так никогда не считали.

— Нет, — согласился я.

— Ну вот и выходит, — сказала она так, словно ей все было ясно.

— Выходит что?

— Кончайте кокетничать, — сказала она. — Вы же меня прекрасно понимаете. Не хуже, чем я вас.

— Почти. Только все время кокетничали-то вы.

— Я знаю. Это была игра. А сейчас мне не до игр. Этот прохвост меня одурачил, Ник, выставил меня полной дурой, а теперь попал в беду и ждет, что я приду к нему на помощь. Я ему помогу! — Она положила мне руку на колено и впилась в него своими острыми когтями. — В полиции мне не верят. Как сделать так, чтобы поверили, будто он лжет, а я об убийстве рассказала все, что знала?

— Никак, наверное, — сказал я задумчиво. — Особенно если учесть, что Йоргенсен точь-в-точь повторяет все, что вы мне сказали несколько часов назад.

Она затаила дыхание и с новой силой впилась в меня ногтями:

— Вы им рассказали об этом?

— Еще нет — Я убрал ее руку с колена.

Она вздохнула с облегчением:

— И теперь ничего не расскажете, правда?

— Почему нет?

— Потому что всё не так. Он солгал, и я солгала. Я ничего не находила, решительно ничего.

Я сказал:

— Это мы уже проходили, и верю я вам не больше, чем тогда. А ведь мы же договорились — вы меня понимаете, я вас понимаю, никакого жеманства, никаких игр, никаких уловок.

Она легонько шлепнула меня по руке:

— Ладно, так и быть: кое-что я все-таки нашла, немного, но кое-что. Только не стану я это показывать, помогать этому типу выпутаться. На моем месте вы бы чувствовали то же самое…

— Возможно, но в данном случае у меня нет резона идти с вами на сговор. Ваш Крис мне не враг, и я ничего не выиграю, если помогу вам сфабриковать против него дело.

Она вздохнула:

— Я много об этом думала. Вряд ли те деньги, которые я в состоянии вам предложить, могут прельстить вас теперь. — Она криво усмехнулась: — Впрочем, как и мое роскошное белое тело. Но неужели вам не хочется спасти Клайда?

— Не обязательно.

Она рассмеялась:

— Не понимаю, что вы этим хотите сказать.

— А что, если я не считаю, что его надо спасать? У полиции против него мало что есть. Да, он с приветом, да, он был в тот день в городе, да, она его обворовывала. Но для ареста этого мало.

Она снова рассмеялась:

— А с моей помощью?

— Не знаю. А что за помощь? — спросил я и, не дожидаясь ответа, на который не рассчитывал, продолжил: — Как бы то ни было, Мими, вы ведете себя, как дура. От факта двоеженства ему же не отвертеться, на это и нажмите. Нет…

Она нежно улыбнулась и сказала:

— Это я держу про запас, на тот случай…

— Если не удастся пришить ему убийство, да? Так у вас ничего не выйдет, мадам. В тюрьме его можно продержать около трех дней. За это время окружной прокурор его допросит, проверит все сведения о нем, и этого будет достаточно, чтобы понять, что он не убивал Джулию Вулф и что вы сознательно поставили прокурора в дурацкое положение. Когда же вы явитесь со своим иском о двоеженстве, он просто пошлет вас подальше и откажется возбудить дело.

— Но как же он может так поступить, Ник?

— И может, и поступит, — заверил я ее. — А если еще откопает, что вы утаиваете улику, то уж постарается устроить все наихудшим для вас образом.

Она пожевала нижнюю губу и спросила:

— Вы мне правду говорите?

— Я вам говорю именно то, что будет. Разве только окружные прокуроры за последнее время сильно изменились.

Она еще немного пожевала губу.

— Я не хочу, чтобы он выкрутился, — сказала она после недолгой паузы, — но и себе неприятностей не хочу. — Она посмотрела на меня: — Если вы меня обманываете, Ник…

— Вам остается либо верить мне, либо не верить.

Она улыбнулась, тронула меня за щеку, поцеловала в губы и встала.

— Так и быть, поверю. — Она направилась в дальний конец комнаты и вернулась. Глаза ее сияли, лицо было возбужденным.

— Я позову Гилда, — сказал я.

— Нет, погодите. Мне сперва надо знать ваше мнение.

— Хорошо, только без фокусов.

— Вы и тени своей боитесь, — сказала она, — но не беспокойтесь. Я не стану вас за нос водить.

Я сказал, что все это прекрасно, но не пора ли наконец показать мне то, что у нее есть показать. А то все уже беспокоятся.

Обогнув кровать, она подошла к шкафу, открыла дверцу, раздвинула первый ряд платьев и просунула руку во второй.

— Занятно, — сказала она.

— Занятно? — Я встал. — Просто уморительно. Гилд со смеху по полу кататься будет. — Я направился к двери.

— Не злитесь так, — сказала она. — Я нашла. — Она повернулась ко мне, держа в руках мятый носовой платок.

Когда я подошел поближе, она развернула платок и показала мне обрывок цепочки от часов. Один конец был обломан, а на другом висел маленький золотой ножичек. Платок был женский, весь в бурых пятнах.

— Ну? — спросил я.

— Это было у нее в руке. Когда я осталась при ней одна, я увидела, сразу узнала цепочку Клайда… ну и взяла ее.

— Вы уверены, что это его цепочка?

— Да, — с раздражением сказала она. — Видите, здесь золотые, серебряные и медные звенья. Он заказал ее из первых партий металлов, выплавленных по его технологии. Эту цепочку узнает каждый, кто хоть немного знал его. — Она перевернула ножик, чтобы я мог увидеть выгравированные на нем буквы «К. М. В.». — Это его инициалы. Ножичек я раньше не видела, а вот цепочку узнала бы в любом случае. Клайд носил ее много лет.

— Вы ее достаточно хорошо помните, могли бы описать не глядя?

— Разумеется.

— Это ваш платок?

— Да.

— А пятна на нем — это кровь?

— Да. Цепочка была у нее в руке, я уже говорила, и она была в крови. — Она нахмурилась: — Разве вы… Вы ведете себя так, будто не верите мне.

— Не совсем, — сказал я. — По-моему, вам самой следует разобраться, говорите вы на сей раз правду или нет.

Она топнула ногой.

— Вы… — Она вдруг засмеялась, и гнев сошел с ее лица. — Вы умеете быть таким въедливым. Сейчас я говорю правду, Ник. — Я рассказала вам все именно так, как оно было.

— Надеюсь. Пора бы. Вы точно уверены, что Джулия не пришла в себя и не сказала что-нибудь, пока вы были с ней наедине?

— Опять хотите меня разозлить? Конечно, уверена.

— Ладно, — сказал я. — Подождите здесь. Я позову Гилда, но если вы ему скажете, что цепочка была в руках Джулии, а та при этом была еще жива, он вполне может полюбопытствовать, а не пришлось ли вам ее слегка поколотить, чтобы отобрать цепочку.

Она вытаращила глаза:

— Так что же я должна ему сказать?

Я вышел и прикрыл дверь.

XXIV

В гостиной Нора с несколько сонным видом развлекала Гилда и Энди светской беседой. Отпрыски Винанта куда-то делись.

— Идите, — сказал я. — Первая дверь налево. По-моему, она готова.

— Раскололи ее?

Я кивнул.

— Что выяснили?

— Посмотрим, что выясните вы, а потом сопоставим и прикинем, насколько все сходится.

— О'кей. Пошли, Энди. — Они вышли.

— Где Дороти? — спросил я.

Нора зевнула:

— Я думала, что она с тобой и матерью. Гилберт где-то здесь. Несколько минут назад он был в гостиной. Долго нам еще здесь ошиваться?

— Недолго.

Я снова вышел в коридор, миновал спальню Мими и ткнулся в дверь другой спальни. Она была приоткрыта, и я заглянул: никого. Я постучал в закрытую дверь напротив:

Раздался голос Дороти:

— Кто там?

— Ник, — сказал я и вошел.

Она лежала на краю кровати одетая, только без тапочек.

Возле нее сидел Гилберт. Рот у нее слегка припух, но может быть, из-за того, что она плакала. Глаза были красные. Она приподняла голову и угрюмо посмотрела на меня.

— Все еще хочешь поговорить со мной? — спросил я.

Гилберт поднялся с кровати:

— Где мама?

— С полицией беседует.

Он произнес что-то невразумительное и вышел из комнаты.

Дороти передернулась.

— Меня от него в дрожь бросает, — сказала она, после чего не преминула окинуть меня еще раз угрюмым взглядом.

— Так хочешь поговорить со мной?

— Вы почему на меня ополчились?

— Глупости говоришь, — Я сел туда, где ранее сидел Гилберт. — Тебе что-нибудь известно про цепочку с ножичком, которую якобы нашла твоя мать?

— Нет. Где?

— Что ты мне хотела сказать?

— Теперь — ничего, — сварливо ответила она. — Только то, что вы могли бы, по крайней мере, стереть ее помаду с губ.

Я стер. Она выхватила у меня платок, перекатилась на другой бок, взяла с тумбочки коробок спичек и зажгла спичку.

— Вонь поднимется, — сказал я.

— А мне плевать, — сказала она, но спичку задула.

Я взял у нее платок, подошел к окну, открыл, выбросил платок, закрыл окно и уселся на свое прежнее место, рядом с ней:

— Если тебя так больше устроит.

— Что мама говорила — обо мне?

— Она сказала, что ты в меня влюблена.

Она моментально спросила:

— А вы что сказали?

— Я сказал, что просто ты в детстве увлекалась мной.

Ее нижняя губа дрогнула:

— Вы… вы и вправду думаете, что это так?

— А что же еще?

— Не знаю. — Она заплакала. — Все, все надо мной из-за этого смеются. И мама, и Гилберт, и Гаррисон… Я…

Я легонько обнял ее за плечи.

— Ну их всех к черту.

Спустя немного она спросила:

— Мама в вас влюблена?

— Помилуй Боже, нет! Большей мужененавистницы я не встречал.

— Но у нее всегда были…

— Это сугубо телесное. Не обманывайся на сей счет. Мими люто ненавидит мужчин — всех до единого.

Она больше не плакала. Наморщив лоб, она спросила:

— Я не пойму, вы ее тоже ненавидите?

— Нет, как правило.

— А сейчас?

— Не сказал бы. Она ведет себя по-идиотски, а считает, что очень умно. Это противно, но все же не могу сказать, что ненавижу ее.

— А я ненавижу, — сказала Дороти.

— Это ты мне еще на той неделе говорила. А я вот что хочу спросить: ты знакома или, может, видела когда-нибудь этого Артура Нунхайма, о котором мы сегодня в кабаке говорили?

Она настороженно посмотрела на меня:

— Просто хотите тему сменить?

— Мне обязательно нужно знать. Так как?

— Нет.

— Его в газетах упоминали. Тот самый, который сообщил в полицию, что Морелли связан с Джулией Вулф.

— Имени не помню, — сказала она. — Скорее всего, услышала о нем только сегодня.

Я описал его внешность.

— Встречала такого?

— Нет.

— Его могли знать и под именем Альберта Нормана. Знакомо?

— Нет.

— Кого-нибудь из тех, кто был у Стадси сегодня, знаешь? Или о них что-нибудь?

— Нет. Честное слово, Ник, я сказала бы, если бы знала, что угодно сказала бы, лишь бы помочь вам.

— Кому бы это ни повредило?

— Да, — тут же сказала она, а потом добавила: — Это вы о чем?

— Прекрасно понимаешь о чем.

Она прикрыла лицо руками, и ее почти совсем не стало слышно.

— Мне страшно, Ник. Я… — Она резко отдернула руки — в дверь постучали.

— Да-да, — сказал я громко.

Энди приоткрыл дверь и просунул голову. Он сказал:

— Лейтенант вас хочет видеть, — и постарался согнать с лица выражение острого любопытства.

— Сейчас иду, — пообещал я.

Энди открыл дверь пошире.

— Он ждет. — Он попытался многозначительно подмигнуть мне, но, поскольку уголком рта он шевельнул больше, чем глазом, получилось скорее нечто устрашающее.

— Я вернусь, — сказал я Дороти и последовал за Энди.

Он прикрыл дверь и шепнул мне на ухо:

— Малолетка-то подсматривал.

— Гилберт?

— Ага. Услыхал мои шаги и успел удрать. Но это был он, точно.

— Он и на большее способен, — сказал я. — С миссис Йоргенсен разобрались?

Он сложил толстые губы ноликом и шумно вздохнул:

— Ну и дамочка!

XXV

Мы вошли в спальню Мими. Она сидела в глубоком кресле у окна, и вид у нее был весьма довольный… Она весело улыбнулась мне и сказала.

— Теперь душа моя чиста. Я во всем покаялась.

Гилд стоял возле стола, утирая лицо платком. На висках еще блестели капли пота, лицо казалось старым и усталым. На столе лежала цепочка с ножом, рядом платок, в который она была завернута.

— Кончили? — спросил я.

— Не знаю, и это факт, — сказал он и обратился к Мими: — Как по-вашему, мы закончили?

Мими рассмеялась:

— Не представляю себе, что еще можно добавить.

— Ладно, — сказал Гилд медленно, как бы с неохотой. — В таком случае, я думаю, мне надо переговорить с мистером Чарльзом. Если позволите, на пару минут… — Он аккуратно сложил свой платок и спрятал его в карман.

— Можете разговаривать здесь. — Она поднялась с кресла. — Я выйду и поболтаю с миссис Чарльз, пока вы не кончите. — Проходя мимо, она игриво тронула меня за щеку кончиком указательного пальца: — Ники, не позволяйте им говорить про меня всякие гадости.

Энди открыл перед ней дверь и закрыл, в очередной раз сложив губы ноликом и шумно выдохнув.

Я прилег на кровать и спросил:

— Ну и что есть что?

Гилд откашлялся:

— Она сказала нам, что нашла эту вот цепочку на полу; скорее всего, это самая Вулф оторвала ее, когда дралась с Винантом; она еще объяснила нам, почему скрывала эту вещицу до сих пор. Между нами, смысла в этом маловато, если посмотреть разумно, но может быть, в этом случае так смотреть и не надо. Совсем уж по-совести говоря, я просто не знаю, как ее понимать, и это факт.

— Самое главное, — посоветовал я, — не дать ей взять вас измором. Когда вы ее ловите на лжи, она тут же признается и вместо старой лжи выдает новую, а когда вы ее снова ловите, опять признается и опять врет, и так далее. Большинство людей — и даже женщины — ломаются после того, как их три-четыре раза поймаешь на вранье, но только не Мими. Она не прекратит стараний, и надо быть настороже, а не то под конец поверишь ей, не потому, что она скажет что-то похожее на правду, а просто до смерти надоедает не верить.

Гилд сказал:

— Г-м-м. Возможно. — Он просунул палец под воротник. Видно было, что он чувствует себя очень неловко. — Слушайте, вы, значит, думаете, что она убила?

Тут я поймал на себе взгляд Энди, до того пристальный, что глаза почти повыскакивали из орбит. Я сел и спустил ноги на пол.

— Я и сам хотел бы знать. Цепочка эта, конечно, уж очень похожа на ложную улику, но… Мы можем узнать, была ли у него такая цепочка, может быть, установим, есть ли она у него сейчас. Если она так прекрасно запомнила эту цепочку, как говорит, то она ведь вполне могла заказать такую же точно ювелиру, А уж купить ножичек и заказать на нем какие угодно инициалы может каждый. Только едва ли она зашла так далеко. Если все же она эту цепочку специально подбросила, то более вероятно, что это и есть оригинал, который хранился у нее, может быть, много лет. Вам бы, ребята, все это и проверить.

— Стараемся как можем, — смиренно сказал Гилд. — Выходит, значит, это она?

— Убила? — Я покачал головой. — Этого я еще не сказал. Кстати, как насчет Нунхайма? Пули совпадают?

— Да. Все пять из того же ствола, из которого подстрелили Вулф.

— В него пять раз попали?

— Пять. Так близко стреляли, даже одежда обгорела.

— Я видел его подружку, здоровая такая, рыжая, сегодня в одном кабаке, — сказал я. — Она говорит, что убили его мы с вами. Слишком много знал.

Он сказал:

— Г-м-м. А что это за кабак? Мне может понадобиться потолковать с ней.

— «Чугунная Чушка» Стадси Берка, — сказал я и дал ему адрес. — Морелли тоже там ошивается. Он мне сказал, что настоящее имя Джулии Вулф — Нэнси Кейн и что ее приятель сидит в тюрьме в Огайо. Звать Фейс Пеплер.

Потому, как Гилд сказал «да ну?», я понял, что он уже знает о Пеплере и о прошлом Джулии.

— А еще чем вы разжились в ваших странствиях?

— Мой друг Ларри Кроули, пресс-агент, видел, как Йоргенсен выходил из ломбарда на Шестой авеню вчера днем.

— Да?

— Похоже, мои новости вас не очень взволновали. Я…

Дверь открылась, и вошла Мими, неся поднос со стаканами, виски и минеральной водой.

— Мне пришло в голову, что вы не откажетесь выпить.

Мы поблагодарили ее.

Она поставила поднос на стол, сказала: «Извините, что помешала», улыбнулась с той благосклонной терпимостью, которую обычно выказывают женщины по отношению к чисто мужским компаниям, и вышла.

— Вы что-то говорили, — напомнил Гилд.

— Только то, что, если бы полагаете, что я от вас что-то скрываю, скажите прямо. Пока что мы вели игру вместе, и мне не хотелось бы…

— Нет, что вы, — поспешно сказал Гилд. — Ничего похожего, мистер Чарльз. — Он слегка покраснел. — Я… Дело в том, что комиссар нас подгоняет, и я вроде как тоже… передаю по команде. Второе убийство все здорово усложнило. — Он развернулся к подносу на столе: — Вам как?

— Воды не надо, спасибо. И никаких концов?

— Ну, та же пушка, те же пули — и все вроде. Это произошло в коридоре меблированных комнат, между парой лавочек. Там все утверждают, что не знают ни Нунхайма, ни Винанта и никого из тех, кого мы могли бы связать с этим делом. Дверей там не запирают, всякий может войти — только не очень-то надо, если подумать.

— Никто ничего не видел, не слышал?

— Конечно, слышали выстрелы, но кто стрелял, не видели. — Он протянул мне стакан.

— Гильзы нашли?

— Ни тогда, ни сейчас. Вероятно, револьвер.

— И оба разом отстрелял весь барабан — считая ту пулю, которую вогнал в телефон. Это, конечно, в том случае, если он не вставлял патрон под боек.

Гилд опустил стакан, который начал было подносить к губам.

— Уж не думаете ли вы, что тут китайцы замешаны? — недовольно спросил он. — Это ведь их манера.

— Не думаю, — сказал я, — но лишняя версия не повредит. Узнали, где был Нунхайм в тот день, когда убили девицу?

— У-гу. Торчал возле ее дома, по крайней мере, часть дня. Видели его и перед домом, и за домом — если можно верить людям, которые тогда не придали этому никакого значения и у которых нет никаких причин врать. А за день до убийства он, по словам лифтера, был возле ее квартиры; лифтер говорит, что он почти сразу же спустился, так что непонятно, заходил он или нет.

Я сказал:

— Так. Может быть, Мириам права и он действительно слишком много знал. Выяснили что-нибудь насчет той разницы в четыре тысячи между тем, что ей дал Маколей, и тем, что Клайд Винант, по его словам, получил?

— Нет.

— Морелли говорит, что у нее всегда было полно денег. Однажды она ему одолжила пять тысяч наличными.

Гилд поднял брови:

— Да?

— Да. И еще он говорит, что Винант знал о ее судимости.

— По-моему, — сказал он медленно, — он с вами основательно поговорил.

— Общительный. Узнали еще что-нибудь — над чем Винант работал, перед отъездом, над чем собирался работать в отъезде?

— Нет. Вас, похоже, эта его мастерская интересует?

— Почему бы и нет? Он изобретатель, мастерская ему принадлежит. Хотелось бы на нее взглянуть.

— Сколько угодно. Расскажите еще про Морелли. Как вам удалось его разговорить?

— Я же сказал, он общительный. Вам прозвище Воробышек ничего не говорит? Такой крупный, жирный, белесый, и голос как у гомика?

Гилд нахмурился:

— Нет. А что?

— Он был там с Мириам и хотел мне вмазать, только ему не позволили.

— А с чего это ему вдруг приспичило?

— Не знаю, может быть, она ему сказала, что я помог убрать Нунхайма — помог вам.

— О, — сказал Гилд. Он почесал большим пальцем подбородок, посмотрел на часы. — Время вроде позднее. Может, как-нибудь заскочите ко мне завтра, сегодня то есть?

Я не сказал ему, что я думаю по этому поводу. Вместо этого я сказал:

— Конечно, — отвесил кивок ему и Энди и вышел в гостиную.

Нора спала на диване. Мими отложила книгу и спросила:

— Тайный совет закончился?

— Да. — Я двинулся к дивану.

Мими сказала:

— Пусть пока спит, Ник. Вы ведь останетесь, когда уйдут ваши друзья из полиции?

— Так и быть. Мне надо еще парой слов перекинуться с Дороти.

— Но она спит.

— Ничего, я разбужу.

— Но…

Гилд с Энди зашли попрощаться. Гилд с сожалением посмотрел на спящую Нору, и они ушли.

Мими вздохнула:

— Устала я от полицейских. Помните, из какого это рассказа?

— Да.

Вошел Гилберт:

— Они действительно думают, что Крис убил?

— Нет, — сказал я.

— А что они думают?

— Вчера я бы мог сказать. Сегодня не могу.

— Это же смешно, — вмешалась Мими. — Они прекрасно знают, что это сделал Клайд, и вы это прекрасно знаете. — Когда я не ответил, она повторила более внятно: — Вы прекрасно знаете, что это сделал Клайд.

— Нет, не он, — сказал я.

Лицо Мими прямо-таки воссияло торжеством:

— Значит, вы все же на него работаете! Что, нет, что ли?

Мое «нет» отскочило от нее, как мячик от стенки.

Гилберт спросил, не споря, а как бы любопытствуя:

— Почему же он не мог этого сделать?

— Мог, но не сделал. Стал бы он писать эти письма, бросать подозрение на Мими, на единственного человека, который помогал ему, скрывая главную улику против него?

— Но может быть, он этого не знал? Может быть, он посчитал, что полиция просто кое-что держит в тайне. Они ведь часто так поступают? А возможно, он хотел ее дискредитировать, чтобы ей не поверили, если…

— Вот-вот, — сказала Мими, — именно так он и поступил.

Я сказал Гилберту:

— Ты же не считаешь, что он ее убил.

— Нет, не считаю, но я хотел бы знать, почему вы так не считаете… понимаете, ваш метод.

— А твой?

Он слегка покраснел, растерянно улыбнулся:

— Но я… Это совсем другое.

— Он знает, кто убил ее, — появившись в дверях, сказала Дороти.

Она так и не переоделась в домашнее. Она пристально смотрела на меня, словно боялась посмотреть на кого-либо другого. Была она очень бледна и держалась неестественно прямо.

Нора открыла глаза, приподнялась на локте и сонно спросила:

— Что?

Никто ей не ответил.

Мими сказала:

— Дорри, нечего тут разыгрывать идиотские драмы.

— Вздуть ты меня можешь, когда они уйдут. И вздуешь ведь.

Мими постаралась принять такой вид, словно понятия не имеет, о чем говорит ее дочь.

— Значит, кто ее убил? — спросил я.

Гилберт сказал:

— Дорри, не валяй дурака, ты…

Я прервал его:

— Пусть говорит. Пусть говорит что хочет. Так кто ее убил, Дороти?

Она посмотрела на брата, опустила глаза, неестественность и напряженность позы исчезли. Глядя в пол, она невнятно произнесла:

— Я не знаю. Он знает. — Она подняла взгляд на меня и вздрогнула. — Вы что, не видите, что я боюсь? — крикнула она. — Я их боюсь. Заберите меня отсюда, и я все скажу, а их я боюсь!

Глядя на меня, Мими залилась смехом:

— Вы на это напрашивались. Поделом вам.

Гилберт, краснея, пробормотал:

— Так глупо все.

— Разумеется, мы тебя заберем, только лучше уж выкладывай все, пока мы здесь все вместе, — сказал я.

Дороти покачала головой:

— Я боюсь.

Мими сказала:

— Ник, не надо бы с ней так носиться. Она от этого только хуже делается. Она…

Я спросил Нору:

— А что ты скажешь?

Она встала и потянулась, не поднимая рук. Как всегда после сна, у нее было розовое и очень милое личико. Она сонно улыбнулась мне и сказала:

— Пошли домой. Не нравятся мне эти люди. Пошли, Дороти, забирай пальто и шляпку.

Мими сказала Дороти:

— Марш в постель!

Дороти поднесла ко рту кончики пальцев левой руки и всхлипнула сквозь них:

— Ник, не позволяйте ей бить меня!

Я смотрел на Мими. На лице ее была безмятежная улыбка, однако ноздри шевелились в такт дыханию, а само дыхание можно было слышать.

Нора подошла к Дороти:

— Пойдем, мы тебе личико умоем и…

Мими издала горлом какой-то зоологический звук, на шее мышцы вздулись, она приподнялась на цыпочки.

Нора встала между Мими и Дороти. Когда Мими рванулась вперед, я ухватил ее за плечо, другой рукой обхватил сзади за талию и приподнял. Она завопила, принялась отбиваться кулаками, а ее острые высокие каблуки вколачивались мне в голени, как гвозди.

Нора вытолкала Дороти из комнаты и встала в дверях, наблюдая за нами. У нее было очень оживленное лицо, его я видел ясно, отчетливо, а все остальное расплывалось. Когда я ощутил на спине и плечах неловкие удары, то обернулся и увидел, что меня молотит Гилберт; я видел его очень смутно и, когда оттолкнул его, почти не почувствовал соприкосновения.

— Кончай, Гилберт. Зашибить ведь могу.

Я дотащил Мими до дивана и, бросив ее на спину, уселся ей на колени, а руками плотно прижал запястья.

Гилберт снова бросился на меня. Я целил ему ногой в коленную чашечку, но попал слишком низко, и получилась подсечка. Он рухнул на пол, как мешок. Я его раз лягнул, промахнулся и сказал:

— После подеремся. Принеси воды.

Лицо у Мими становилось лиловым, остекленелые, бессмысленные огромные глаза вылезали из орбит, между стиснутыми зубами пузырилась и шипела слюна. Ее красная шея, да и все тело представляли собой сплошной извивающийся клубок вен и мускулов, которые вздулись так, что, казалось, вот-вот лопнут. Руки у нее были горячими и влажными, и держать их было трудно.

Как нельзя кстати появилась Нора со стаканом воды.

— Плесни-ка ей в лицо, — сказал я.

Нора плеснула. Мими разжала зубы, судорожно глотнула воздух и закрыла глаза. Она отчаянно замотала головой, но тело содрогалось уже не столь неистово.

— Повторим, — сказал я.

Второй стакан воды вызвал у Мими поток бессвязных проявлений протеста, но боевой дух оставил ее. Она обмякла и лежала неподвижно, тяжко дыша.

Я отпустил ее руки и встал. Гилберт, стоя на одной ноге и опираясь на стол, поглаживал другую ногу, ту самую, по которой пришелся мой удар. Дороти, бледная, с вытаращенными глазами, стояла в дверях и не могла решить, то ли ей войти, то ли убежать и спрятаться. Нора стояла рядом со мной и держала пустой стакан. Она спросила:

— Думаешь, она пришла в себя?

— Конечно.

Вскоре Мими приоткрыла глаза и попыталась выморгать из них воду. Я вложил ей в руку платок. Она вытерла лицо, издала долгий вздох, сотрясаясь всем телом, и приняла сидячее положение. Она оглядела комнату, при этом еще немного моргая. Увидев меня, она слабо улыбнулась. Улыбка была виноватой, но ничего похожего на раскаяние в ней не наблюдалось. Нетвердой рукой она дотронулась до волос и сказала:

— Меня несомненно утопили.

Я сказал:

— Однажды вы себя вгоните в такой штопор, а выйти так и не сможете.

Она посмотрела мимо меня на сына:

— Гил, что с тобой?

Он поспешно убрал руку с ноги, а ногу поставил на пол.

— Я… ничего, — запинаясь, произнес он. — Все в полном порядке. — Он пригладил волосы, поправил галстук.

Она рассмеялась:

— Ой, Гил, ты в самом деле пытался защитить меня? От Ника? — Она засмеялась еще сильней. — Ужасно мило с твоей стороны, но и ужасно глупо. Гил, он же настоящее чудовище. Никто не мог бы… — Она поднесла мой платок ко рту и принялась раскачиваться взад-вперед.

Я краем глаза посмотрел на Нору. Она поджала губы, а глаза почти почернели от гнева. Я тронул ее за руку:

— Смываемся. Гилберт, принеси матери выпить. Через минуту-две она совсем придет в себя.

Дороти, держа в руках пальто и шляпку, на цыпочках подошла к входной двери. Мы с Норой нашли свои пальто и головные уборы и вышли вслед за ней, оставив Мими на диване. Она все еще смеялась в мой платок.

В такси, которое везло нас в «Нормандию», никто из нас троих особенно не разговаривал. Нора предавалась мрачным мыслям, у Дороти был все еще довольно испуганный вид, а я устал — денек выдался насыщенный.

До дому мы добрались почти в пять утра. Нас бурно приветствовала Аста. Я прилег на пол поиграть с ней, а Нора направилась в буфетную сварить кофе. Дороти захотела поведать мне о чем-то, что произошло с ней, когда она была совсем маленькой.

Я сказал:

— Нет. Ты уже в понедельник пробовала. Это что такое, отработанный трюк? Поздно уже. Что ты боялась рассказать мне там?

— Но вы бы лучше поняли, если…

— И это ты в понедельник говорила. Я не психоаналитик. Я по части впечатлений детства ничего не смыслю. Плевать мне на них. Устал я — весь день белье гладил.

Она надулась:

— Вы, кажется, специально хотите, чтобы мне было как можно труднее.

— Послушай, Дороти, — сказал я, — либо ты что-то знаешь, о чем боялась сказать в присутствии Мими и Гилберта, либо нет. Если знаешь, выкладывай. Если я чего-то не пойму, я спрошу.

Она перебирала складку на юбке и мрачно на нее смотрела. Однако когда она подняла глаза, они блестели от волнения. Она заговорила шепотом, но достаточно громко, чтобы все в комнате могли слышать:

— Гил встречается с отцом и сегодня с ним встречался, и отец сказал ему, кто убил Джулию Вулф.

— Кто?

Она покачала головой:

— Он больше ничего не сказал. Только это.

— И это ты боялась сказать в присутствии Гила и Мими?

— Да. Вы бы поняли, если бы позволили рассказать…

— Что с тобой произошло в детстве? Нет уж. И хватит об этом. Что еще он тебе сказал?

— Ничего.

— О Нунхайме ничего?

— Нет, ничего.

— Где твой отец?

— Гил не сказал.

— Когда он с ним встречался?

— Он не сказал. Пожалуйста, не сердитесь, Ник. Я передала вам все, что он сказал.

— Немного же, — проворчал я. — И когда он тебе все это поведал?

— Сегодня вечером, как раз тогда, когда вы вошли в спальню и, честное слово, он больше ничего не говорил.

Я сказал:

— Было бы просто чудесно, если бы хоть кто-нибудь из вашего семейства высказался ясно и без вранья о чем-нибудь — все равно о чем.

Нора принесла кофе.

— Чем обеспокоен, сынок? — спросила она.

— Всем, — сказал я. — Загадками, враньем. Я слишком стар и утомлен жизнью, и меня все это больше не забавляет. Давай вернемся в Сан-Франциско.

— До Нового года?

— Завтра или даже сегодня.

— Я готова. — Она протянула мне чашку кофе. — Если хочешь, можем отправиться самолетом — и под самый Новый год будем дома.

Дрожащим голосом Дороти сказала:

— Я не врала вам, Ник. Я вам все рассказала, что… Пожалуйста, пожалуйста, не сердитесь на меня. Я так… — Она прекратила свои речи и разрыдалась.

Я почесал голову Асты и застонал.

Нора сказала:

— Мы все вымотались и очень взвинчены. Давайте отошлем песика вниз на ночь и заляжем спать, а поговорим, когда отдохнем. Пойдем, Дороти. Я тебе в спальню кофе принесу и дам ночную рубашку.

Дороти встала, сказала мне:

— Спокойной ночи. Извините меня, я такая глупая, — и вышла вслед за Норой.

Когда Нора вернулась, она уселась на пол рядом со мной:

— Наша Дорри все еще рыдает и хнычет — дневную норму добирает. Разумеется, судьба сейчас к ней не очень-то благосклонна, но все-таки… — Она зевнула. — И какова же ее ужасная тайна?

Я сказал ей все, что услышал от Дороти и добавил:

— Похоже на брехню.

— Почему?

— А почему нет? Разве мы от нее что-нибудь другое слышали?

Нора опять зевнула. — Сыщик, может быть, этим и удовольствуется, но для меня все это не слишком убедительно. Слушай, а почему бы нам не составить список всех подозреваемых, всех мотивов и ниточек, не сверить их…

— Вот ты и составляй. Я спать иду. Мамаша, а что такое «ниточка»?

— Ну, например, когда сегодня вечером Гилберт на цыпочках подошел к телефону, а я была в гостиной и он подумал, что я сплю, и попросил телефонистку ни с кем не соединять до утра.

— Так-так.

— Или когда Дороти обнаружила, что ключ от дома тети Алисы был все время при ней.

— Так-так.

— Или когда Стадси толкнул Морелли под столом, когда тот заговорил о пьянице-родственничке этого, как его, Дика О'Брайена — ну о том, с которым водилась Джулия Вулф.

Я поднялся и поставил чашки на стол:

— Не знаю, как может самый гениальный сыщик на что-либо рассчитывать, не имея тебя в женах, но ты все же перебираешь. Что Стадси толкнул Морелли под столом, это как раз то, чего не стоит брать в голову. Скорее уж есть смысл подумать, зачем они задали такую трепку толстяку: чтобы мне не досталось или же чтобы мне не сказали чего лишнего?

XXVI

В четверть одиннадцатого Нора стала меня трясти, и я проснулся.

— К телефону, — сказала она. — Звонит Герберт Маколей, говорит, что очень важно.

Я пошел в спальню, ибо ночевал в гостиной, к телефону. Дороти крепко спала. Я буркнул в трубку:

— Алло.

Маколей сказал:

— До обеда еще далеко, но мне надо срочно с тобой повидаться. Можно прийти?

— Конечно. Приходи к завтраку.

— Я уже завтракал. Ты тоже перекуси, а я буду через пятнадцать минут.

Дороти чуть-чуть приоткрыла глаза, сонным голосом изрекла:

— Поздно уже, — перевернулась на другой бок и забылась сном.

Я плеснул холодной водой на лицо, на руки, почистил зубы, причесался и вернулся в гостиную.

— Он сейчас придет, — сообщил я Норе. — Он уже завтракал, но лучше закажи для него кофе. А я желаю куриной печенки.

— Я на ваш банкет приглашена или…

— Конечно. Ты ведь знакома с Маколеем? Неплохой парень. Меня ненадолго прикомандировали к его отряду под Во, а после войны мы разыскали друг друга. Он мне пару дел подбросил, включая и Винанта. А как насчет по маленькой, горлышко промочить?

— Почему бы тебе сегодня не побыть трезвым?

— Не затем мы приехали в Нью-Йорк, чтобы ходить трезвыми. Хочешь сегодня на хоккей?

— Вполне.

Она налила мне стаканчик и пошла заказывать завтрак. Я просмотрел утренние газеты. Там писали о том, что Йоргенсена задержала бостонская полиция, и об убийстве Нунхайма, но больше места занимали новейшие обстоятельства «гангстерской войны в Хелл-Китчен» (такое название придумали в бульварных газетках), арест «принца Майка» Фергюссона и интервью с загадочным Джефси, участником переговоров с похитителями сына Линдберга.

Маколей и коридорный, который привел Асту, прибыли одновременно. Маколей понравился Асте: в его ласках чувствовалась твердая рука, а всяких нежностей она не любила.

В то утро у него заметно проступили складки вокруг рта и щеки утратили румянец.

— Откуда у полиции эта новая линия? — спросил он. — Они считают… — Он остановился, потому что вошла Нора. Она уже оделась.

— Нора, это Герберт Маколей, — сказал я. — Моя жена.

Они пожали друг другу руки, и Нора сказала:

— Ник распорядился, чтобы я заказала для вас только кофе. Может быть…

— Нет, спасибо. Я только что позавтракал.

Я сказал:

— Так что насчет полиции?

Он замялся.

— Норе известно практически все, что известно мне, — заверил его я. — Так что если это не что-нибудь такое…

— Нет-нет, ничего такого, — сказал он. — Только ради самой же миссис Чарльз. Не хотелось бы давать ей повод тревожиться.

— Тогда выкладывай. Ее тревожит только то, чего она не знает. Так что за новую линию взяла полиция?

— Сегодня утром ко мне зашел лейтенант Гилд, — сказал он. — Сначала он показал мне обрывок цепочки от часов с ножичком. Он спросил, не видел ли я ее раньше. Я ответил, что, кажется, видел похожую у Винанта. Тогда он спросил, могла ли она каким-нибудь образом попасть к кому-то другому. И после всяких околичностей я начал понимать, что под кем-то другим он понимает либо тебя, либо Мими. Я сказал ему: а как же, Винант, мол, мог передать ее любому из вас, ее можно было выкрасть, или найти на улице, или получить от кого-нибудь, кто выкрал или нашел на улице, или от кого-нибудь, кому Винант ее дал. Можно было бы и другими путями заполучить. Но тут он понял, что я его дурачу, и не дал мне распространяться про эти другие пути.

На щеках Норы проступили пятна, а глаза потемнели:

— Вот идиот!

— Ну-ну, успокойся, — сказал я. — Может быть, надо было предупредить тебя: он гнул в эту сторону еще вчера. По всей видимости, это моя добрая старая подружка Мими его слегка подначила. А на что еще он свой прожектор навел?

— Он интересовался… В общем, он спросил: «Как по-вашему, Чарльз и эта девчонка Вулф и в последнее время крутили роман или это для них уже пройденный этап?»

— Узнаю ручку нашей Мими, — сказал я. — И что ты ему ответил?

— Я сказал ему, что не знаю, крутили ли вы роман в «последнее время», поскольку не знаю, что вы его вообще когда-либо крутили, и напомнил ему, что ты уже много лет в Нью-Йорке не живешь.

Нора спросила меня:

— А роман-то был?

Я сказал:

— Намекаешь, что Мак врет? Так что он на это ответил?

— Ничего. Он спросил меня, считаю ли я, что Йоргенсен знал про тебя и Мими, а когда я спросил, что именно про тебя и Мими, он обвинил меня в том, что я прикидываюсь дурачком, он так и выразился. Так что в этом вопросе мы далеко не ушли. Он также интересовался, где и когда я тебя видел — с точностью до дюйма и секунды.

— Очень мило, — сказал я. — Алиби у меня никудышное.

Официант принес завтрак. Пока он накрывал на стол, мы поговорили о том о сём.

Когда он ушел, Маколей сказал:

— Тебе нечего бояться: я твердо решил сдать Винанта полиции. — Произнес он это, однако не очень твердо и даже с некоторой растерянностью.

— А ты уверен, что это его рук дело? Я так не уверен.

Он просто сказал:

— Я знаю. — Он прокашлялся: — Даже если бы был один шанс из тысячи, что я ошибаюсь, а такого шанса нет, то он же все равно безумен, Чарльз. Он не должен гулять на свободе.

— Наверное, это правильно, — начал я, — и если ты твердо знаешь…

— Я знаю, — повторил он. — Я видел его в тот день, когда он убил ее, и получаса не прошло после убийства, хотя я не знал, что она убита. Я… словом, теперь я это знаю.

— Ты с ним встретился в конторе Германна.

— Что?

— Предполагается, что в этот день, примерно с трех до четырех, ты находился в конторе человека по фамилии Германн на Пятьдесят седьмой улице. По крайней мере, так мне сказали в полиции.

— Правильно, — сказал он. — То есть правильно, что у них именно такие сведения. А на самом деле было так: после того как в «Плазе» я не смог найти ни Винанта, ни каких-либо вестей о нем и столь же безрезультатно звонил к себе в контору и к Джулии, я махнул на это дело рукой и пошел пешком к Германну. Это горный инженер, мой клиент. Я тогда как раз кончил составлять для него свидетельство о регистрации акционерного общества, и туда понадобилось внести кой-какие поправки. Когда я дошел до Пятьдесят седьмой, я вдруг почувствовал, что за мной следят, тебе это ощущение, конечно, знакомо.

Не знаю, с какой стати кому-то потребовалось следить за мной, но я как-никак адвокат, и какие-то причины для слежки могли быть. Во всяком случае, я решил удостовериться, повернул на Пятьдесят седьмую в восточном направлении, дошел до Мэдисон — и так в точности и не определил. Крутился там какой-то бледный коротышка, которого, как мне показалось, я видел возле «Плазы». Быстрее всего это можно было выяснить, взяв такси. Так я и поступил и сказал шоферу, чтобы ехал на восток. Движение было слишком оживленное, и я не смог увидеть, взял ли такси этот коротышка или еще кто-нибудь после меня. Поэтому я попросил повернуть на юг по Третьей, снова на восток по Пятьдесят шестой и снова на юг по Второй авеню. И к этому времени я был почти уверен, что за нами следует желтое такси. Ясное дело, мне было не разглядеть, сидит ли там мой коротышка, расстояние было слишком большое. А на следующем перекрестке, где мы остановились на красный, я увидел Винанта. Он был в такси, идущем на запад по Пятьдесят пятой улице. Естественно, это меня не очень удивило: мы были всего в двух кварталах от дома Джулии, и я посчитал само собой разумеющимся, что она не захотела, чтобы я узнал, что он был у нее, когда я звонил, а что сейчас он едет к «Плазе» на встречу со мной. Пунктуальностью он никогда не отличался. Поэтому я сказал шоферу повернуть на запад, но на Лексингтон-авеню — мы шли позади него на полквартала — такси Винанта повернуло на юг. «Плаза» была совсем в другой стороне, да и моя контора тоже. Короче, я послал его ко всем чертям и снова начал высматривать такси, которое меня преследовало, но оно исчезло. Всю дорогу к Германну я поглядывал назад, но не заметил никаких признаков того, что за мной кто-то следует.

— В какое время ты увидел Винанта?

— В пятнадцать — двадцать минут четвертого, скорее всего. Когда я приехал к Германну, было без двадцати четыре, а прошло, по-моему, минут двадцать — двадцать пять. В общем, секретарша Германна, Луиза Джейкобс, я как раз с ней был, когда мы вчера вечером встретились, сказала мне, что он весь день сидит на совещании, но наверное, через несколько минут освободится. Так оно и было, все наши вопросы мы решили минут за десять — пятнадцать, и я отправился к себе.

— Я так понимаю, что ты был не настолько близко к Винанту, чтобы разглядеть, взволнован ли он, есть ли на нем цепочка, пахнет ли от него порохом и тому подобное.

— Естественно. Я увидел только пролетевший мимо профиль, но не подумай, что я не уверен. Это был точно Винант.

— Не сомневаюсь. Продолжай, — сказал я.

— Он больше не звонил. Я уже час как вернулся, когда позвонили из полиции — Джулия погибла. Ты должен понять, что я и не думал, будто ее убил Винант, ни на минуту. Сам-то ты до сих пор уверен, что это не он. Поэтому, когда я приехал в участок, и мне там стали задавать вопросы, и я понял, что они подозревают его, я сделал то, что сделали бы для своих клиентов девяносто девять адвокатов из ста: я не сказал им, что видел его поблизости от места убийства примерно в то время, когда оно, скорее всего, было совершено. Я сказал им то же самое, что и тебе: о назначенной встрече с ним и о том, что она не состоялась. И еще я дал им понять, что направился к Германну прямо из «Плазы».

— Это все вполне можно понять, — согласился я. — Не было смысла ничего говорить, пока ты не выслушал его объяснений по поводу случившегося.

— Именно, но загвоздка в том, что его объяснений я так и не услышал. Я ждал, что он появится, позвонит или еще как-то даст о себе знать, но он молчал, и только во вторник я получил это письмо из Филадельфии, а в нем ни слова о том, почему он не встретился со мной в пятницу, и ни слова о… Впрочем, ты же видел письмо. Как оно тебе?

— То есть похоже ли, что его писал убийца?

— Да.

— Не особенно, — сказал я. — Это примерно то, что от него можно было ожидать, если он не убивал: никакого особого беспокойства о том, что полиция подозревает его, точнее, беспокойство есть как раз в той мере, в какой эта история может помешать его работе. Здесь же пожелание, чтобы все выяснили, не причиняя ему неудобств. В целом не слишком толковое письмо, если представить, что его написал бы кто-то другой. Однако тому типу бестолковости, который присущ именно Винанту, письмо вполне соответствует. Я очень даже представляю себе, как он отправляет это письмо, даже и не подумав о том, что ему надо бы как-то объяснить свои действия в день убийства. Насколько ты уверен в том, что, когда ты с ним столкнулся, он выходил от Джулии?

— Теперь уверен вполне. Вначале я посчитал это вероятным. Потом подумал, что он мог ехать и из мастерской. Она на Первой авеню, всего в нескольких кварталах оттого места, где я его увидел.

Хотя там и заперто с того времени, как он уехал, мы в прошлом месяце возобновили аренду, чтобы все было готово к его возвращению, и он вполне мог заехать туда в тот день. Полиция не нашла ничего подтверждающего, что он был там или что не был.

— Я хотел спросить: поговаривают, будто он бороду отпустил. Так?…

— Нет. Всё то же длинное костлявое лицо, те же клочковатые полуседые усы.

— И еще — вчера убили одного, Нунхайма, маленького роста…

— К этому и подхожу.

— Я подумал о том коротышке, который, по твоим словам, следил за тобой.

Маколей пристально посмотрел на меня:

— Хочешь сказать, что это мог быть Нунхайм?

— Не знаю, самому интересно.

— И я не знаю, — сказал он. — В жизни не видел Нунхайма, насколько…

— Он был очень маленького роста, не больше пяти футов трех дюймов, и весил, пожалуй, не более ста двадцати фунтов. Бледный, темные волосы, близко посаженные глаза, большой рот, длинный висячий нос, лопоухий, вид жуликоватый.

— Вполне мог быть и он, — сказал Маколей, — хотя я и не сумел его хорошенько разглядеть. Думаю, в полиции мне позволили бы взглянуть на него. — Он пожал плечами: — Правда, сейчас это уже не имеет значения. Так о чем я? Ах да, о том, что я так и не смог связаться с Винантом. Это ставит меня в неловкое положение, поскольку полиция явно считает, что я поддерживаю с ним связь. Ты ведь тоже так думал, а?

— Да, — признался я.

— И ты тоже, как и полиция, подозревал, что я-таки с ним встретился в день убийства — или в «Плазе», или позже.

— Это представлялось мне вполне возможным.

— Да. И конечно, ты был отчасти прав. Я все же видел его, причем видел в таком месте и в такое время, что у полиции не оставалось бы и тени сомнения в его виновности. И вот, солгав неосознанно и косвенно, я продолжал лгать прямо и намеренно. В тот день Германн был на совещании и не мог знать, сколько времени я прождал его. Луиза Джейкобс — мой близкий друг. Не вдаваясь в детали, я сказал ей, что она может помочь мне и помочь моему клиенту, подтвердив, что я прибыл туда в одну-две минуты четвертого, и она весьма охотно согласилась.

Чтобы у нее не было неприятностей, я сказал ей, что в случае, если что-нибудь пойдет не так, она всегда может заявить, что точно не заметила, когда я приехал, но что на следующий день я невзначай заметил при ней, что прибыл именно в это время, и у нее не было никаких оснований для сомнений. Иначе говоря, все свалить на меня. — Маколей сделал глубокий вдох. — Теперь все это не имеет значения. Важно то, что сегодня утром я получил известие от Винанта.

— Еще одно дурацкое письмо? — спросил я.

— Нет, он звонил. Я с ним договорился о встрече сегодня вечером — со мной и с тобой. Я сказал ему, что ты ничего не станешь делать для него, пока с ним не увидишься, и он пообещал встретиться с нами сегодня. Разумеется, я намерен привести полицию — у меня больше нет никаких оснований его все время выгораживать. Я могу добиться для него оправдания на почве невменяемости и отправить его в сумасшедший дом. Это все, что я могу сделать, и большего делать не хочу.

— Полицию ты уже известил?

— Нет. Он позвонил как раз после того, как они ушли. В любом случае я хотел сначала встретиться с тобой. И сказать, что я не забыл, чем я тебе обязан и…

— Пустяки, — сказал я.

— Нет. — Он обратился к Норе: — Вряд ли он когда-нибудь рассказывал вам, что спас мне жизнь в воронке от снаряда под…

— Он ненормальный, — сказал я ей. — Просто он выстрелил в одного типа и промазал, а я выстрелил и не промазал — вот и все дела. — Я снова обратился к нему: — А может, полиция немного подождет? Допустим, мы с тобой встретимся с ним и послушаем, что он может сказать. Если мы убедимся, что он и есть убийца, мы можем скрутить его и начать свистеть — в завершение нашего свидания.

Маколей устало улыбнулся в ответ:

— Сомневаешься до сих пор, верно? Что же, я готов поступить и так, если тебе угодно, хотя, по-моему, это… Но может быть, ты изменишь свое мнение, когда я расскажу, о чем мы говорили с Винантом?

Зевая, вошла Дороти в Нориной ночной рубашке и ее же халате. И то и другое было ей явно велико. Увидев Маколея, она сказала:

— Ой! — а потом, узнав его: — Ой, здравствуйте, мистер Маколей. Не знала, что вы здесь. Об отце есть что-нибудь?

Он посмотрел на меня. Я покачал головой. Он сказал:

— Пока нет, но может быть, сегодня будет.

Я сказал:

— А у Дороти есть — из вторых рук, правда. Расскажи Маколею о Гилберте.

— То есть… то есть об отце? — смущенно спросила она, глядя в пол.

— О ком же еще? — сказал я.

Она вспыхнула и с упреком посмотрела на меня, а затем выпалила Маколею:

— Гил виделся вчера с отцом, и он ему сказал, кто убил Джулию Вулф.

— Что?

Она энергично кивнула четыре или пять раз подряд.

Маколей озадаченно посмотрел на меня.

— Это не обязательно было так, — пояснил я. — Это со слов Гилберта.

— Понимаю. Значит, ты считаешь, он мог?…

— Ты ведь не так много общался с этой семейкой, с тех пор, как вся эта история закрутилась?

— Нет.

— Сильное впечатление. Они все, по-моему, помешаны на сексе — он им в головы ударил. Они все начитались…

Дороти гневно сказала:

— Вы ужасный человек, по-моему. Я так стараюсь…

— С чего тебя так разобрало? — требовательно спросил я. — В этот раз я даю тебе послабление: я готов поверить, что Гил действительно рассказал тебе все это. Не жди от меня слишком многого сразу.

Маколей спросил:

— И кто же ее убил?

— Не знаю. Гил так и не сказал мне.

— А ваш брат часто с ним виделся?

— Не знаю. Говорит, что виделся.

— А что-нибудь говорилось о… ну, об этом… Нунхайме?

— Нет. Ник меня уже спрашивал. Он больше ничего не говорил.

Я просигналил Норе глазами. Она поднялась и сказала:

— Пойдем в другую комнату, Дороти. Пусть мужчины займутся своими делами.

Дороти вышла вслед за Норой, неохотно, но всё же вышла.

Маколей сказал:

— Она подросла — есть на что посмотреть. — Он кашлянул: — Надеюсь, твоя жена не…

— Забудь. Нора все понимает. Ты начал говорить о разговоре с Винантом.

— Он позвонил сразу после того, как ушла полиция, и сказал, что видел объявление в «Таймс» и хочет знать, чего мне надо. Я сказал, что ты не очень рвешься впутываться в его проблемы и даже близко к ним не подойдешь, пока с ним сначала все не обговоришь, ты же так сказал. Мы с ним договорились о встрече сегодня вечером. Потом он спросил о Мими, и я сказал, что виделся с ней раз или два после ее возвращения из Европы и с дочерью тоже. А потом он сказал: «Если моя жена попросит денег, дайте ей любую сумму в пределах разумного».

— Ни черта себе! — сказал я.

Маколей кивнул:

— И я подумал то же самое. Я спросил его, зачем это, а он ответил, что читал утренние газеты и убедился, что она была не сообщницей Роузуотера, а жертвой его обмана, и у него будто бы есть основания считать, что к нему, Винанту, она настроена благожелательно. Я начал понимать, что у него на уме, и сказал ему, что она уже передала и нож и цепочку в полицию. И угадай, что он на это ответил?

— Сдаюсь.

— Он немного помолчал — заметь, немного, — а затем спокойненько так спросил: «А, вы о той цепочке с ножичком, которую я оставил Джулии, чтобы снесла в ремонт?»

Я расхохотался:

— А ты что сказал?

— Я растерялся. Прежде чем я успел придумать, что ответить, он сказал: «Однако мы все это можем обсудить, если встретимся сегодня». Я спросил его, где и когда, он сказал, что позвонит мне, так как пока не знает, где будет сам. Он позвонит мне домой в десять. Все это он проговорил как-то сбивчиво, торопливо, хотя поначалу мне показалось, что у него уйма времени. Я хотел задать ему кой-какие вопросы, но он совсем заспешил, повесил трубку, а я позвонил тебе. Ну, по-прежнему убежден в его невиновности?

— Уже меньше, — подумав, ответил я. — Ты уверен, что он позвонит в десять?

Маколей пожал плечами:

— Откуда мне знать?

— Тогда на твоем месте я не стал бы беспокоить полицию, пока мы не отловим нашего бесноватого и не сможем передать его им.

Эта твоя история вряд ли внушит им пламенную любовь к тебе, и даже если они тебя сразу же не кинут в каталажку, они наделают тебе кучу неприятностей, если Винант от нас сегодня ускользнет.

— Понимаю, но так хотелось бы свалить эту обузу с плеч долой.

— Еще несколько часов погоды не сделают, — сказал я. — В разговоре кто-нибудь из вас упомянул о том, как он не пришел на встречу в «Плазу»?

— Нет. У меня не было возможности спросить. Ладно, если говоришь подождать — подождем, но…

— Подождем хотя бы до вечера, пока он не позвонит — если, конечно, позвонит. А потом уж будем решать, приглашать полицию или нет.

— По-твоему, он не позвонит?

— Не слишком верится, — сказал я. — На прошлую встречу с тобой он не явился, а как заюлил, как только узнал, что Мими сдала цепочку! Нет, особого оптимизма не испытываю. Хотя посмотрим. Я, пожалуй, подъеду к тебе домой к девяти, так?

— Приезжай к обеду.

— Не смогу, но постараюсь быть как можно раньше, на тот случай, если он даст о себе знать раньше назначенного. Нам ведь придется действовать расторопно. Где ты живешь?

Маколей дал мне свой адрес в Скарсдейле и поднялся:

— Передай от меня миссис Чарльз наилучшие пожелания и благодарность… Да, кстати, я надеюсь, ты правильно понял мои вчерашние слова относительно Гаррисона Квинна. Я ведь только и хотел сказать, что имел несчастье следовать его советам на бирже. У меня и в мыслях не было намекать, что тут что-то такое… ну, ты понимаешь… или что он вообще не может кому-то сделать деньги.

— Понятно, — сказал я и позвал Нору.

Они с Маколеем пожали друг другу руки, обменялись любезностями, он немного повозился с Астой, сказал:

— Постарайся быть как можно раньше, — и откланялся.

— Вот тебе и весь хоккей, — сказал я, — если только не подыщешь кого-нибудь, с кем пойти.

— Я что-нибудь пропустила? — спросила Нора.

— Не очень много. — Я рассказал ей то, что услышал от Маколея. — Только не спрашивай меня, что я об этом думаю. Не знаю. То есть я знаю, что Винант ненормальный, но ведет он себя не как безумец и не как убийца. Он ведет себя как человек, затеявший какую-то игру, и что это за игра — одному Богу известно.

— Я думаю, — сказала она, — что он кого-то хочет выгородить.

— Почему ты не считаешь, что он сам и убил?

Она изумилась:

— Потому что ты так не считаешь.

Я сказал, что довод ее неотразим. — И кто же этот кто-то?

— Пока не знаю. Только не смейся надо мной — я много об этом думала. Это не может быть Маколей, потому что Винант его самого использует, чтобы выгородить кого-то там еще и…

— Это не могу быть я, — высказал я предположение, — потому что меня он тоже порывается использовать.

— Правильно, — сказала она. — И еще, по-моему, если ты будешь издеваться надо мной, а потом окажется, что я вычислила убийцу раньше тебя, выглядеть ты будешь довольно глупо. Это не могут быть ни Мими, ни Йоргенсен, потому что на них он пытался бросить подозрение, и это не может быть Нунхайм, потому что он сам убит и, скорее всего, тем же человеком, да и, кроме того, сейчас уже нет смысла его выгораживать. И это не может быть Морелли, потому что Винант ревновал его к Джулии и у них была ссора. — Она недовольно посмотрела на меня: — Тебе надо было бы побольше разузнать об этом толстяке, которого называли Воробышком, и об этой рыжей бабище.

— А как насчет Дороти и Гилберта?

— Я хотела у тебя спросить. По-твоему, у него к ним сильное отцовское чувство?

— Нет.

— Не расхолаживай меня, — сказала она. — Вообще-то, зная их, трудно предположить, что преступник — кто-то из них. Но я попыталась отбросить все личные чувства и придерживаться логики. Вчера перед сном я составила список всех…

— Немного логики — это лучшее средство от бессонницы, все равно что…

— Не задавайся. У самого пока что все идет не сказать чтобы очень уж блестяще.

— Я ничего дурного не хотел сказать, — сказал я и поцеловал ее. — Так вот это и есть новое платье?

— Меняешь тему, жалкий трус?

XXVII

Сразу после полудня я отправился к Гилду и, как только мы обменялись рукопожатиями, перешел в атаку:

— Я не привел с собой адвоката. Решил, что произведу лучшее впечатление, если приду один.

Он наморщил лоб и сокрушенно покачал головой, словно я его крепко обидел.

— Не было ничего такого, — сказал он смиренно.

— Слишком даже было.

Он вздохнул:

— Кто бы мог подумать, что и вы ошибетесь так, как ошибаются многие, считая, что мы… Вы-то знаете, мистер Чарльз, нам же нужно отработать все варианты.

— Знакомые слова. Итак, что вы хотите знать?

— Единственное, что я хочу знать: кто убил ее. И его.

— Попробуйте спросить Гилберта.

Гилд надул губы:

— Почему именно его?

— Он заявил своей сестре, что знает, кто убийца. Будто бы узнал от Винанта.

— Вы хотите сказать, что он виделся с отцом?

— Она утверждает, что он это говорил. Спросить его самого у меня не было случая.

Он скосил на меня свои водянистые глаза:

— Мистер Чарльз, какая именно там расстановка сил?

— В семействе Йоргенсенов? Вы, наверное, знаете не хуже моего.

— Не знаю, — сказал он, — и это факт. Скажем, эта миссис Йоргенсен. Что она такое?

— Блондинка.

Он мрачно кивнул:

— У-гу. И это все, что мне известно. Но слушайте, вы же их давно знаете, и, судя по ее словам, у вас с ней…

— У меня с ее дочерью, — сказал я. — А также у меня с Джулией, у меня с миссис Астор. Я вообще по женской части хват.

Он поднял руку:

— Я не говорю, что верю каждому ее слову, и нечего злиться. Извините, но у вас неверная позиция. Вы ведете себя так, будто считаете, что мы только и стараемся во что бы то ни стало все спихнуть на вас. А это совсем не так, абсолютно не так.

— Может быть, но с самого прошлого раза вы ведете со мной двойную игру и…

Он воззрился на меня своими немигающими бесцветными глазами и спокойно сказал:

— Я фараон. У меня своя работа.

— Согласен. Вы мне велели прийти сегодня. Что вам угодно?

— Я не велел. Я просил.

— Пусть так. Что вам угодно?

— Не надо мне этого, — сказал он. — Ничего мне такого не надо. До сих пор мы говорили без обиняков, и мне, так сказать, хотелось бы продолжить в том же духе.

— Вы же первый начали.

— Не уверен, что это факт. Слушайте, мистер Чарльз, а вы-то можете поклясться или просто честно сказать, всегда ли вы мне все выкладывали до конца?

Говорить «да» было бессмысленно — он бы все равно не поверил. Я сказал:

— Практически.

— Да, практически, — проворчал он, — все только и говорят мне правду «практически». Эх, найти бы такого непрактического сукиного сына, который бы этот обычай поломал к чертям!

Я мог только посочувствовать ему, я понимал его состояние.

— Может быть, никто из тех, кого вы нашли, не знает всей правды?

Он посмотрел неприязненно:

— Похоже на то, да? Слушайте, мистер Чарльз, я говорил со всеми, кого смог найти. Найдете мне еще кого-нибудь — и с ними поговорю. Вы подумали о Винанте? А о том, что у нас весь отдел работает день и ночь, лишь бы отловить его, вы не подумали?

— Есть ведь сын, — выдвинул я предположение.

— Есть ведь сын, — согласился он и тут же позвал Энди и еще смуглого кривоногого субъекта по фамилии Клайн. — Подать мне сюда этого щенка Винанта-младшего. Я желаю с ним поговорить. — Они вышли. Он сказал: — Видите, до чего мне охота с людьми пообщаться?

Я сказал:

— У вас, похоже, сегодня нервишки пошаливают. Йоргенсена из Бостона везете?

Он пожал своими мощными плечами:

— Мне его рассказ кажется правдивым. Не знаю. Хотите, я вам его расскажу, а вы поделитесь впечатлением о нем?

— Разумеется хочу.

— Сегодня я действительно немного на взводе, — сказал он. — Ночью глаз не сомкнул. Собачья жизнь. Сам не понимаю, с какой стати я за нее так цепляюсь. Может же человек завести клочок земли, проволокой огородиться, чернобурок каких-нибудь заиметь и…

Ладно, в общем, когда вы в двадцать пятом Йоргенсена спугнули, он, по его словам, бежал в Германию, бросив тут жену в незавидном положении, об этом он, правда, особенно не распространялся. Изменил имя, чтобы вам труднее было его найти. По той же причине он боялся работать по специальности — он себя называет технологом или что-то вроде того. В общем, особенно разжиться ему было не с чего. Он утверждает, что прирабатывал где мог, но, насколько я мог понять, главным образом он, так сказать, жиголировал, если вам ясно, что это значит. Только дамочек с тугими кошелечками ему перепадало не так уж много. Короче, году в двадцать седьмом — двадцать восьмом попадает он в Милан — это город такой в Италии — и там вычитывает в парижской «Геральд», что Мими, которая недавно развелась с Клайдом Миллером Винантом, прибыла в Париж. В лицо он ее не знает, она его тоже, однако он в курсе, что это сногсшибательная блондинка, любит мужчин и всякие увеселения и что по части мозгов у нее небогато. Он, стало быть, вычисляет, что ей при разводе перепали кой-какие денежки Винанта, смотрит на это дело так, что, сколько бы он из нее ни выкачал, все равно выйдет не больше той суммы, на которую его нагрел Винант. То есть он всего лишь вернет себе часть того, что ему и так причитается. Тогда он наскребает на билет до Парижа и отправляется туда. Пока все нормально?

— Вроде бы.

— Вот и мне так показалось. В общем, он без особых проблем знакомится с ней в Париже — то ли сам знакомство заводит, то ли кто-то его знакомит, то ли еще как. А дальше все еще проще: она влюбляется в него по уши, как он выразился, — втрескалась. И вот, глазом моргнуть не успеешь, она уже на корпус впереди него и начинает подумывать, как бы за него замуж выскочить. Естественно, он не очень старается отговорить ее. Вместо алиментов она получила от Винанта единовременную сумму — двести тысяч монет. Боже ж мой! — так что с ее замужеством никакие выплаты не прекращаются. И стало быть, он может по локоть запустить ручки в ее сундук с денежками. В общем, так у них все и вышло. Он утверждает, что свадьба была ненастоящая: где-то в горах, которые будто бы есть между Испанией и Францией, обряд совершал испанский священник на земле, которая на самом деле принадлежит Франции. То есть получается, что брак из-за этого недействителен, хотя лично мне кажется, что он просто-напросто хочет отвертеться от статьи за двоеженство.

Самому-то мне плевать, так оно или не так. Суть в том, что он запустил руки в ее денежки и не вынимал, пока там хоть что-то было. И представьте, утверждает, что все это время она и не ведала, что он вовсе не Кристиан Йоргенсен, ее парижское приобретение, а кто-то другой. И не знала этого до того самого момента, когда мы накрыли его в Бостоне. Как, все еще похоже на правду?

— Еще похоже, — сказал я. — Только вот свадьба эта, как вы уже заметили… Впрочем, даже и тут он, возможно, не врет.

— Угу, да и какое это имеет значение? Стало быть, настают холода, а пачка денег все тощает, и он уже готов удариться в бега, прихватив все, что осталось, и вдруг она говорит, что, может, им вернуться в Америку и немного тряхануть Винанта. Он считает, что если это возможно, то было бы совсем неплохо, а она считает, что возможно. И вот они садятся на корабль и…

— Здесь во всей этой истории появляются трещинки, — сказал я.

— С чего вы взяли? Он не собирается ехать в Бостон, где у него осталась первая жена. Он не намерен попадаться на глаза тем немногим, которые знали его, включая в первую очередь Винанта. К тому же кто-то сказал ему, что есть такая штука, как срок давности, и по истечении семи лет все обстоит просто замечательно. Он не считает, что идет на большой риск. Долго здесь засиживаться они не собираются.

— Все равно мне эта часть истории не нравится, — настаивал я. — Но продолжайте.

— Итак, на второй день пребывания здесь, пока они все еще пытаются найти Винанта, ему не повезло. Он нос к носу сталкивается с подругой первой жены, Ольгой Фентон, прямо на улице, и она его узнает. Он пробует заговорить ей зубы, чтобы не сообщала жене, и ему-таки удается задержать это дело на пару дней. Целый роман сочинил, прямо как в кино, — ну и воображение же у этого парня, скажу я вам! Однако долго дурачить ее у него не выходит, она идет к своему духовнику и все ему выкладывает и спрашивает, как ей надо поступить. Он говорит, что надо сообщить жене. Так она и поступает и при следующей встрече с Йоргенсеном говорит ему об этом. Он сматывается в Бостон, чтобы постараться помешать жене поднять шум. Там мы его и задерживаем.

— А его поход в ломбард? — спросил я.

— Вписывается. Он говорит, что поезд на Бостон отходил через несколько минут, а денег у него при себе не было и времени зайти за ними тоже, не говоря уж о том, что не сильно ему хотелось столкнуться со второй женой, пока не утихомирит первую. Ко всему банки были закрыты, и он заложил часы. Мы проверили, все сходится.

— Часы вы видели?

— Можно и взглянуть. А что?

— Просто размышляю. Вы уверены, что они никогда не болтались на другом конце той цепочки, которую вам передала Мими?

Он выпрямился:

— Боже! — Потом с подозрением покосился на меня и спросил: — Вы об этом знаете что-нибудь или же…

— Нет, я же сказал — просто размышляю. А что он сейчас говорит об убийствах? По его мнению, кто их совершил?

— Винант. Он признает, что некоторое время думал, что это могла быть Мими, но потом она его убедила в своей невиновности. Он утверждает, что она никак не хотела сказать ему, что именно у нее есть против Винанта. Возможно, он просто хочет таким образом себя от всего этого отмазать. Я так думаю, что они определенно собирались пустить эту улику в ход, чтобы вытрясти из него нужную сумму.

— Значит, вы не считаете, что она сознательно подделала цепочку?

Гилд опустил уголки рта:

— Она могла ее подделать, чтобы потом было на чем его шантажировать. А что тут не так?

— Для таких, как я, это сложновато, — сказал я. — Выяснили, Фейс Пеплер все еще в тюрьме Огайо?

— Угу. Выходит на следующей неделе. Кольцо с бриллиантом объясняется так: у него на воле есть приятель, которого он попросил послать ей кольцо. Похоже, они собирались пожениться и вместе завязать после того, как он выйдет, или что-то в этом роде. В общем, начальник тюрьмы говорит, что через него проходили письма в таком духе. Этот Пеплер сказал начальнику, что ничего не знает такого, что нам помогло бы, да и сам начальник не припомнит в письмах ничего для нас полезного. Конечно, даже за это можно зацепиться как за возможный мотив. Скажем, Винант ревнует, а она носит кольцо от другого и собирается с ним уехать. Это…

Раздался телефонный звонок, и Гилд прервался.

— Да, — сказал он в трубку. — Да… Что?… Конечно, только оставьте там кого-нибудь… Правильно. — Он отодвинул телефон в сторону. — Еще одна ложная наводка насчет вчерашнего убийства на Двадцать девятой Западной.

— А-а, — сказал я. — А то мне послышалась фамилия Винант. Иногда, знаете ли, слышно, что на том конце говорят.

Он покраснел, закашлялся:

— Может, что-нибудь похожее на слух… похожее… Да-да, кажется, что-то созвучное и правда было сказано. Кстати, чуть не забыл — посмотрели мы досье на этого Воробышка.

— Что нашли?

— Похоже, для нас ничего нет. Зовут его Джим Брофи. Получается, что он имел виды на нунхаймовскую подружку, а она на вас обозлилась, а он как раз достаточно поддал и смекнул, что войдет к ней в милость, если вломит вам разок.

— Мысль богатая, — сказал я. — Надеюсь, Стадси вы никаких неприятностей не наделали?

— Он ваш друг? Он же судимый, за ним столько всякого — один список подлинней вытянутой руки будет.

— Знаю. Сам его однажды посадил. — Я взялся за шляпу и пальто: — Вы заняты. Я побегу и…

— Нет, нет, — сказал он. — Побудьте еще, если время есть. Вот-вот поступит кое-что, может, вам интересно будет, и еще с сыном Винанта помогли бы разобраться.

Я снова сел.

— Может, выпить хотите? — предложил он, открывая ящик стола, но с выпивкой у полицейских мне никогда не везло, и я сказал:

— Нет, спасибо.

Телефон снова зазвонил, и Гилд сказал:

— Да… Да… Ничего, давайте сюда. — На сей раз никаких слов с того конца до меня не донеслось. Он откинулся в кресле и положил ноги на стол. — Слушайте, я ведь про эту ферму с чернобурками всерьез и хочу вас спросить: как, по-вашему, может, в Калифорнии пристроиться?

Я все раздумывал, не загнуть ли ему про фермы в южной части штата, где разводят львов и страусов одновременно, когда раскрылась дверь и толстый рыжий малый втащил Гилберта Винанта. Вокруг одного из глаз Гилберта так распухло веко, что глаз вовсе не раскрывался. Из порванной левой брючины проглядывало колено.

XXVIII

Я сказал Гилду:

— Когда вы приказываете кого-то подать, его-таки подают, в любом виде, так?

— Погодите, — ответил он. — Это серьезней, чем вы думаете. — Он обратился к рыжему толстяку: — Давай, Флинт, выкладывай.

Флинт утер рот тыльной стороной ладони:

— Этот парнишка — рысь какая-то дикая. На вид-то он хлипковат, но уж так со мной идти не хотел — это я вам доложу! А бегает как!

Гилд прорычал:

— Да ты у нас герой! Вот сейчас побегу к комиссару, пусть медаль тебе выдадут. Только не про то у нас речь. По делу давай.

— Я же и не говорил, что сделал что-то особенное, — принялся оправдываться Флинт. — Я просто…

— Плевать мне на то, что сделал ты, — сказал Гилд. — Мне надо знать, что сделал он.

— Да, сэр, к тому я и вел. В восемь утра я сменил Моргана, и все было как обычно, тихо-мирно, и, как говорится, ни одна живая тварь не шелохнулась. И так было примерно до десяти минут третьего, и что же я тогда услышал? Ключ в замке — вот что! — Он втянул губы, предоставляя нам возможность выразить свое изумление по этому поводу.

— Квартира Вулф, — пояснил мне Гилд. — У меня предчувствие было.

— И какое предчувствие! — воскликнул Флинт, прямо-таки пьянея от восторга. — Боже ж ты мой, какое предчувствие! — Гилд сердито посмотрел на него, и он торопливо продолжил: — Да, сэр, ключ, а потом дверь открывается, и входит этот вот парнишка. — Он ухмыльнулся и посмотрел на Гилберта гордо и ласково. — Ну и перепугался же он! А когда я бросился на него, он припустил во всю прыть, и я только на втором этаже догнал его, и тогда, ей-Богу, он начал потасовку, и мне пришлось дать ему в глаз, чтоб подостыл. На вид-то он хилый, но…

— И что же он делал в квартире? — спросил Гилд.

— Ничего он не успел сделать. Я…

— Хочешь сказать, что вспугнул его, даже не подождав, чтобы выяснить его намерения? — Шея у Гилда выперла из-под тугого воротничка, а лицо сделалось куда краснее шевелюры Флинта.

— Я думал, лучше не рисковать.

Гилд перевел свой гневный и недоверчивый взор на меня. Я изо всех сил старался сохранить безучастный вид. Он сказал сдавленным голосом:

— Довольно, Флинт. Подожди в коридоре.

Рыжий был озадачен. Он задумчиво сказал:

— Да, сэр. Вот его ключ. — Он положил ключ на стол Гилда и направился к дверям. Там он повернул голову и сказал: — Утверждает, что он сын Клайда Винанта. — Он весело рассмеялся.

Гилд, все еще не вполне владея голосом, произнес:

— Ах, утверждает, да?

— Ага. Где-то я его раньше видел. Мыслится мне, что он из шайки Коротышки Долана. Вроде бы видел я его около…

— Убирайся! — прохрипел Гилд, и Флинт вышел. Гилд издал глубокий нутряной стон. — Достал меня этот придурок. Шайка Коротышки Долана! — Он безнадежно покачал головой и обратился к Гилберту: — Ну, что скажешь, сынок?

Гилберт сказал:

— Я знаю, что мне не следовало этого делать.

— Хорошее начало, — радушно заметил Гилд. Лицо его вновь приобретало нормальное выражение, — Все мы ошибаемся. Придвигай-ка стульчик, и подумаем, как тебя вызволить. К глазу что-нибудь приложить?

— Нет, спасибо, все нормально. — Гилберт пододвинул стул на два-три дюйма поближе к Гилду и сел.

— Этот болван тебя стукнул от нечего делать?

— Нет, нет, я сам виноват. Я… я и вправду сопротивлялся.

— Ну что ж, — сказал Гилд. — Никому не хочется быть арестованным, мне кажется. Так в чем же дело было?

Гилберт взглянул на меня своим неповрежденным глазом.

— Теперь твоя судьба в руках лейтенанта Гилда, — сказал ему я. — Поможешь ему — себе поможешь.

Гилд подтвердил это энергичным кивком:

— И это факт. — Он поудобней устроился в кресле и дружеским тоном спросил: — Откуда у тебя ключ?

— Отец прислал в письме. — Он вынул из кармана белый конверт и подал его Гилду.

Я обошел Гилда сзади и через его плечо посмотрел на конверт. Адрес был написан на машинке: «Мистеру Гилберту Винанту, „Кортленд"». Почтовой марки на конверте не было.

— Когда ты его получил? — спросил я.

— Оно лежало на стойке, когда я вернулся домой вчера вечером, около десяти. Я не спросил администратора, сколько времени оно там пролежало, но по-моему, когда мы с вами вышли, его там еще не было. Иначе мне бы его передали.

В конверте было два листа бумаги, покрытые машинописным текстом, уже знакомым мне своей неумелостью. Гилд и я прочли вместе:

Дорогой Гилберт!

Если за все эти годы я не давал о себе знать, то только потому лишь, что такова была воля твоей матери, и если сейчас я нарушаю свое молчание, обращаясь к тебе с просьбой о помощи, то потому лишь, что настоятельная необходимость принуждает меня пойти против воли твоей матери. К тому же ты теперь мужчина и тебе самому решать, продолжать ли нам быть чужими друг другу или же поступить так, как повелевают нам узы крови. Я полагаю, ты знаешь, что сейчас я оказался в затруднительном положении в связи с так называемым убийством Джулии Вулф, и я верю, что у тебя ко мне осталось достаточно дружеских чувств, чтобы по меньшей мере надеяться, что я никоим образом к нему не причастен. Это воистину так. Ныне я обращаюсь к тебе за помощью в доказательстве моей невиновности раз и навсегда перед полицией и перед всем миром и питаю всяческую надежду, что даже если бы я не мог притязать на твое доброе расположение, я тем не менее могу рассчитывать на твое естественное желание сделать все возможное для того, чтобы не бросить тень на фамилию, которую носят и твоя сестра, и ты сам, и твой отец тоже. Обращаюсь к тебе также и потому, что, хотя у меня и есть знающий и верящий в мою невиновность адвокат, который предпринимает все усилия, чтобы доказать ее, и надеется заручиться содействием мистера Чарльза, я не могу просить никого из них предпринять то, что является в конечном счете противоправным действием, и я не знаю никого, кроме тебя, кому я осмелился бы довериться. Я хочу, чтобы ты сделал следующее: завтра пойди на квартиру Джулии Вулф на 54-й Восточной улице, дом 411, куда ты попадешь с помощью вложенного в письмо ключа, и между страницами книги «О помпезности» ты найдешь некий документ, или заявление, который ты должен прочесть и немедленно уничтожить. Ты должен удостовериться, что уничтожил его полностью, не оставив даже пепла, а когда ты прочтешь его, то поймешь, почему это необходимо сделать и почему я доверил эту задачу именно тебе. В случае, если произойдет нечто, вследствие чего будет желательно изменить наши планы, я позвоню тебе сегодня поздно вечером.

Если же звонка не будет, то я позвоню завтра вечером, чтобы узнать, исполнил ли ты мое поручение, и договориться о встрече. Я полностью уверен, что ты сознаешь всю ту огромную ответственность, которую я возлагаю на твои плечи, и что мое доверие оказано достойному.

Любящий тебя отец.

Под словом «отец» была размашистая подпись Винанта. Гилд ждал, что я скажу. Я ждал, что скажет он. Потомившись так некоторое время, он спросил Гилберта:

— И он позвонил?

— Нет, сэр.

— Откуда ты знаешь? — спросил я. — Разве не ты просил телефонистку ни с кем не соединять?

— Я… да, я просил. Я боялся, что, если он позвонит, пока вы там, вы узнаете, кто звонил. Только мне кажется, что, если бы он звонил, он бы попросил передать, а он этого не сделал.

— Выходит, ты с ним не встречался?

— Нет.

— И он не говорил тебе, кто убил Джулию Вулф?

— Нет.

— Значит, ты соврал Дороти?

Он опустил голову и кивнул, глядя в пол.

— Я… это… наверное, это из ревности. — Он поднял на меня порозовевшее лицо: — Видите ли, Дорри всегда смотрела на меня снизу вверх и считала, что я почти обо всем знаю больше всех на свете, и, понимаете, она шла ко мне, если ей про что-то надо было узнать, и всегда делала так, как я говорил. А потом она повстречалась с вами, и все изменилось. Она стала больше почитать вас, а не меня… то есть это все естественно, было бы глупо, если бы было не так, потому что, конечно, никакого сравнения быть не может… ну, и я взревновал и возмутился… не совсем, конечно, возмутился, потому что я вас тоже очень уважаю. Но мне захотелось что-то сделать и произвести на нее впечатление, вы, наверное, сказали бы — попижонить. И когда я получил это письмо, я представил все так, как будто встречался с отцом и он сказал мне, кто убийца, чтобы она подумала, что я знаю что-то, чего вы не знаете. — Он остановился, запыхавшись, и вытер лицо платком.

Я еще раз переиграл Гилда в молчанку, и он сказал:

— Ну, я думаю, большой беды тут нет, сынок, если ты, конечно, сам ее не накликаешь, умалчивая о другом кое о чем, что нам было бы не худо знать.

Юноша покачал головой:

— Нет, сэр, я ничего не утаиваю.

— Ты что-нибудь знаешь о той цепочке с ножичком, которую нам передала твоя мать?

— Нет, сэр, я вообще о ней узнал только после того, как она ее отдала вам.

— Как она себя чувствует? — спросил я.

— О, по-моему, нормально, хотя она говорит, что сегодня собирается пролежать весь день в постели.

Гилд прищурился:

— А что с ней такое?

— Истерия, — сказал я. — Они с дочкой вчера повздорили, и она вышла из себя.

— О чем повздорили?

— Бог знает — очередные женские разборки.

Гилд сказал:

— Г-м-м, — и почесал подбородок.

— Флинт не ошибся, сказав, что у тебя не было возможности поискать документ? — спросил я.

— Нет. Я не успел даже дверь прикрыть, как он на меня набросился.

— У меня работают великие детективы, — проворчал Гилд. — Интересно, он не заорал «ку-ку!», когда выскочил на тебя? Ну да ладно. В общем, сынок, я могу сделать одно из двух, а что именно — зависит от тебя. Я могу задержать тебя на некоторое время, а могу и отпустить, но только в обмен на обещание, что ты дашь мне знать, как только отец свяжется с тобой, и что он тебе скажет, и где захочет встретиться с тобой, если, конечно, захочет.

Прежде чем Гилберт успел ответить, я сказал:

— Гилд, нельзя от него такого требовать. Это все же его отец.

— Нельзя, да? — Он недовольно уставился на меня. — Если его отец невиновен, так это для его же, отца то есть, пользы.

Я промолчал.

Лицо Гилда постепенно прояснилось:

— Ладно. Тогда, сынок, я, скажем, отпускаю тебя под честное слово. Если отец или еще кто-нибудь о чем-нибудь тебя попросят, обещай, что откажешься, потому что дал мне честное слово, что ничего предпринимать не будешь.

Я сказал:

— Это приемлемо.

— Да, сэр, я даю вам слово, — заверил Гилберт.

Гилд плавно повел рукой:

— О'кей. Ну, беги.

Юноша, вставая, сказал:

— Спасибо большое, сэр, — а потом обратился ко мне: — Вы будете…

— Если не торопишься, — сказал я, — подожди меня в коридоре.

— Обязательно. До свидания, лейтенант Гилд, и спасибо. — Он вышел.

Гилд сгреб телефон и приказал найти и доставить ему книгу «О помпезности» со всем содержимым, после чего заложил руки за голову и откинулся в кресле:

— Ну и что?

— Можно только догадываться.

— А вы что, все еще думаете, что убийца не Винант?

— Какая разница, что я думаю? Считая то, что вы получили от Мими, у вас на него набралось достаточно.

— Разница очень большая, — заверил он. — Очень бы мне хотелось знать, что вы думаете и почему.

— Моя жена думает, что он пытается выгородить кого-то другого.

— Да ну? Г-м-м. Я не из тех, кто недооценивает женскую интуицию, и, извините меня, миссис Чарльз потрясающе толковая женщина. И на кого же она думает?

— По последним сведениям, этого она еще не определила.

Он вздохнул:

— Что ж, может быть, эта бумага, за которой он послал сына, что-нибудь прояснит.

Но бумага в тот день ничего не прояснила: люди Гилда не смогли ее найти, как и не смогли найти книги под названием «О помпезности» в комнатах убитой женщины.

XXIX

Гилд снова вызвал рыжего Флинта и принялся снимать с него стружку. Толстяк потел так, что сбросил, должно быть, не меньше десяти фунтов, но упорно стоял на том, что Гилберт не имел решительно никакой возможности и дотронуться до чего-либо в квартире, а за все время дежурства Флинта никто вообще ничего не трогал. Он не мог вспомнить, видел ли книгу «О помпезности», однако он не производил впечатления того, кто запоминает названия книг. Он изо всех сил старался быть полезным и выдвигал всякие идиотские предположения, пока Гилд наконец не выставил его прочь.

— Мальчишка, наверное, ждет меня, — сказал я. — Думаете, вам стоит с ним еще побеседовать?

— А вы?

— Я думаю, нет.

— Тогда все. Стойте, но кто-то же взял эту книгу, и я намерен…

— Зачем? — спросил я.

— Что — зачем?

— Зачем ей обязательно там быть, чтобы кто-то мог взять ее?

Гилд почесал подбородок:

— Что это вы такое имеете в виду?

— В день убийства он не встретился с Маколеем в «Плаза», не кончал с собой в Аллентауне, утверждает, что получил с Джулии Вулф только тысячу, хотя, по нашим предположениям, должен был получить пять, утверждает, что они с ней были только друзьями, хотя мы считаем, что они были любовниками. Одним словом, он приносит нам одни разочарования, и не могу я безоглядно доверять его словам.

Гилд сказал:

— Я бы лучше во всем разобрался, если бы он либо появился, либо сбежал, и это факт. А вот то, что он где-то поблизости околачивается и мутит воду, это у меня как-то никуда не вписывается.

— Вы за его мастерской приглядываете?

— Вроде как. А что?

— Не знаю, — честно признался я. — Только вот он все время наводит нас на какие-то бесполезные вещи. Может, стоит обратить внимание на то, на что он нас не наводит, в частности на мастерскую?

Гилд сказал:

— Г-м-м.

— Оставлю вас наедине с этой мудрой мыслью. — Я надел пальто и шляпу. — Если мне понадобится связаться с вами поздно вечером, как до вас добраться?

Он дал мне номер своего телефона, мы пожали друг другу руки, и я вышел.

Гилберт Винант ждал меня в коридоре. Никто из нас не произнес ни слова, пока мы не уселись в такси. Тогда он спросил:

— Он и в самом деле считает, что я говорил правду?

— Конечно, а разве нет?

— Да, но только не всегда люди верят. Вы маме об этом ничего не скажете?

— Если не хочешь, не буду.

— Спасибо, — сказал он. — Как по-вашему, там, на Западе, у молодого человека больше возможностей, чем здесь, на Востоке?

Я представил себе, как он батрачит на лисьей ферме у Гилда, и одновременно с этим ответил:

— Сейчас нет. Думаешь на Запад податься?

— Не знаю. Хочу что-нибудь делать. — Он теребил галстук.

После этого мы пару кварталов миновали в молчании. Потом он сказал:

— Я хотел бы задать еще один нелепый вопрос: что вы обо мне думаете?

Этот же вопрос Элис Квинн задавала с куда меньшим смущением.

— С тобой все в порядке, — сказал я, — и все не в порядке.

Он отвел глаза и уставился в окошко:

— Я так ужасно молод.

Мы еще помолчали. Он кашлянул, и из уголка рта покатилась маленькая струйка крови.

— Все-таки тебе досталось от этого болвана, — сказал я. Он стыдливо кивнул и приложил платок к губам:

— Я не очень сильный.

Возле «Кортленда» он не позволил мне помочь ему выйти из машины, настаивая, что справится сам. Однако я поднялся вместе с ним, подозревая, что иначе он никому ничего о своем положении не скажет.

Прежде чем он успел вынуть ключ, я позвонил, и Мими открыла дверь. Она вылупила глаза, увидев его синяк.

Я сказал:

— У него травма. Уложите его в постель и вызовите врача.

— Что произошло?

— Винант его втравил.

— Во что?

— Неважно. Сначала надо привести его в порядок.

— Но Клайд был здесь, — сказала она, — потому я и звонила вам.

— Что?

— Был здесь. — Она убежденно кивнула. — Он спрашивал, где Гил. Больше часа здесь пробыл, ушел минут десять назад, не больше.

— Ясно. Давайте уложим его.

Гилберт упорно настаивал, что в помощи не нуждается, поэтому я оставил его в спальне матери, а сам пошел к телефону.

— Звонки были? — спросил я, когда меня соединили с Норой.

— Так точно, сэр. Господин Маколей и господин Гилд просили вас позвонить им, о том же просили мадам Йоргенсен и мадам Квинн. От детей звонков пока не поступало.

— Когда звонил Гилд?

— Минут пять назад. Поешь в одиночестве, не возражаешь? Ларри пригласил меня на новый концерт Осгуда Перкинса.

— В добрый час. Пока.

Я позвонил Герберту Маколею.

— Встреча откладывается, — сообщил он. — Звонил наш общий друг, на уме у него черт знает что. Слушай, Чарльз, я иду в полицию. С меня хватит.

— Полагаю, сейчас больше ничего не остается, — сказал я. — Я и сам подумывал, а не позвонить ли какому-нибудь полицейскому. Я от Мими. Он был здесь несколько минут назад. Мы с ним чуть-чуть разминулись.

— Что он там делал?

— Сейчас попробую выяснить.

— Ты всерьез собираешься звонить в полицию?

— Конечно.

— Тогда так и сделай, а я тем временем подъеду.

— Годится. Пока.

Я позвонил Гилду.

— Как только вы уехали, поступили кой-какие новости. Рассказать, или вы в неподходящем месте?

— Я у миссис Йоргенсен. Мне пришлось довезти мальчишку до дома. У него что-то внутри кровоточит — ваш рыжик постарался.

— Убью скотину! — прорычал он. — Тогда, пожалуй, с новостями обожду.

— У меня тоже есть новости. Винант, по словам миссис Йоргенсен, провел здесь сегодня около часа и ушел всего за несколько минут до моего прихода.

Он немного помолчал, потом сказал:

— Ничего до меня не трогайте. Сейчас буду.

Пока я искал номер телефона Квиннов, в гостиную вошла Мими.

— Думаете, он серьезно пострадал? — спросила она.

— Не знаю, но следует немедленно вызвать врача. — Я пододвинул к ней телефон. Когда она закончила разговор, я добавил: — Я сообщил в полицию, что здесь был Винант.

Она кивнула:

— Я вам поэтому и звонила — спросить, надо ли мне сообщить туда.

— Я еще Маколею позвонил. Он сейчас приедет.

— И ничего-то он не сможет сделать, — возмущенно сказала она. — Клайд мне лично их передал, по своей воле, они мои.

— Ваши что?

— Облигации, деньги.

— Какие облигации? Какие деньги?

Она подошла к столу и выдвинула ящик:

— Видите?

Внутри лежали три пачки облигаций, перетянутые толстыми резинками. Поверх них лежал розовый чек трастовой компании «Парк-авеню» на десять тысяч долларов, выписанный на имя Мими Йоргенсен и подписанный «Клайд Миллер Винант». На нем стояла дата 3 января 1933 года.

— То есть чек станет действительным только через пять дней — сказал я. — Это еще что за чушь?

— Он сказал, что столько у него пока на счету нет и что он может не успеть сделать вклад в ближайшие два дня.

— По этому поводу может возникнуть большой скандал, — предупредил я. — Вы к нему готовы?

— Почему же скандал? — возразила она. — Не понимаю, почему это мой муж, мой бывший муж, не имеет права материально поддержать меня и своих детей, если он того хочет.

— Бросьте. Что вы ему продали?

— Продала?

— У-гу. Что вы пообещали сделать за эти несколько дней, чтобы чек стал действительным.

В лице ее появилось недовольство.

— Право, Ник, порой мне кажется, что вы со своими дурацкими подозрениями прямо ненормальный какой-то.

— Только учусь. Еще три урока, и получу диплом. Но помните, я вас вчера предупреждал, что вы имеете шанс закончить дни свои…

— Довольно! — крикнула она и закрыла мне рот ладонью. — Вам обязательно повторять все это? Вы же знаете, как я этого панически боюсь и… — Голос ее сделался тихим и вкрадчивым: — Ник, вы же знаете, что мне за эти дни пережить довелось. Неужели нельзя быть хоть чуточку добрее?

— Меня не бойтесь, — сказал я. — Бойтесь полиции.

Я возвратился к телефону и позвонил Элис Квинн:

— Это Ник. Нора сказала…

— Да. Ты видел Гаррисона?

— Нет, с тех пор как оставил его с тобой.

— Если увидишь, не говори ему ничего о том, что я тебе вчера наболтала, ладно? Я ведь на самом деле так не думаю, честное слово, не думаю.

— Верю, верю. В любом случае никому бы ничего не сказал. Как он сегодня себя чувствует?

— Он ушел.

— Что?

— Он ушел. Он бросил меня.

— Не впервой. Вернется.

— Я знаю, но в этот раз мне страшно. Ник, он правда влюблен в эту девчушку?

— По-моему, он внушил себе, что влюблен.

— Он тебе об этом говорил?

— Это все ерунда.

— Как по-твоему, может быть, лучше с ней поговорить?

— Нет.

— Почему? Ты считаешь, что она в него влюблена?

— Нет.

— Что с тобой? — раздраженно спросила она.

— Нет. Я не из дома.

— Что? А, ты хочешь сказать, что звонишь из такого места, где нельзя говорить?

— Вот именно.

— Ты… ты в ее доме?

— Да.

— Она там?

— Нет.

— Думаешь, она с ним?

— Не знаю. Вряд ли.

— Позвони мне, когда сможешь говорить спокойно, а еще лучше заходи, хорошо?

— Разумеется, — сказал я и повесил трубку.

Мими смотрела на меня изумленными голубыми глазами:

— Кто-то принимает похождения моей дурехи всерьез? — Когда я не ответил ей, она засмеялась и спросила: — Дорри все еще до сих пор строит из себя убитую горем деву?

— По-видимому, да.

— И будет, пока находятся простачки, которые ей верят. И надо же, чтобы вас, именно вас, она одурачила. Вас, который даже боится поверить, что… например, что я вообще способна хоть когда-нибудь сказать правду!

— Мысль интересная, — сказал я, но не успел продолжить, как в дверь позвонили.

В сопровождении Мими появился врач — пожилой, сутулый, смуглый коротышка с походкой вразвалочку. Мими провела его к Гилберту.

Я еще раз выдвинул ящик стола и посмотрел на облигации. Какие-то неведомые фирмы — «Сан-Паулу», «Токио», какая-то электрическая, водопроводная… Все они были примерно в одну цену. Я прикинул, что всего их было тысяч на шестьдесят по номиналу, но на рынке они не потянули бы больше четверти, на худой конец, трети этой суммы.

Когда в дверь еще раз позвонили, я задвинул ящик и открыл дверь Маколею.

Вид у него был усталый. Он уселся, не снимая пальто, и сказал:

— Ну, говори самое худшее. Чего он тут измыслил?

— Пока не знаю. Помимо того, что он передал Мими какие-то облигации и чек.

— Это мне известно. — Он порылся в кармане и вручил мне письмо:

Дорогой Герберт!

Сегодня я вручаю миссис Мими Йоргенсен нижеперечисленные ценные бумаги и чек на десять тысяч долларов в трастовую компанию «Парк-авеню». Переведите, пожалуйста, сумму, необходимую для его покрытия. Я предложил бы продать еще несколько акций предприятий коммунальных служб, но поступайте, как сочтете нужным. Как выясняется, в настоящее время я не могу более оставаться в Нью-Йорке и, по всей видимости, не смогу сюда вернуться, но буду периодически поддерживать с вами связь. Прошу извинения, что не имел возможности дождаться встречи с вами и Чарльзом сегодня.

Искренне ваш Клайд Миллер Винант.

Под размашистой подписью расположился список облигаций.

— Как письмо попало к тебе? — спросил я.

— С нарочным. За что, по-твоему, он ей заплатил?

Я покачал головой:

— Я пытался выяснить. Она заявила, что он материально поддерживает ее и своих детей.

— Это вполне возможно. То есть настолько, насколько от нее вообще можно дождаться правды.

— Насчет этих облигаций, — поинтересовался я. — Мне-то казалось, что все его имущество в твоих руках.

— Да и мне так казалось, но этих бумаг у меня не было. Я понятия не имел, что они у него. — Он уперся локтями в колени, обхватил голову руками: — Если бы все, чего я не знаю, сложить в один ряд…

XXX

Мими вошла вместе с врачом, несколько чопорно сказала Маколею:

— О, здравствуйте! — и протянула ему руку. — Это доктор Грант. Мистер Маколей — мистер Чарльз.

— Как наш больной? — спросил я.

Доктор Грант откашлялся и сказал, что, насколько он может судить, у Гилберта ничего серьезного нет, остаточные явления от побоев, небольшое кровотечение, хотя, конечно, необходим покой. Он снова откашлялся и сообщил, что рад был с нами познакомиться. Мими проводила его до дверей.

— Что с мальчишкой случилось? — спросил Маколей.

— Винант послал его на квартиру Джулии Вулф привидения ловить, а там он нарвался на невоспитанного фараона.

Вернулась Мими:

— Мистер Чарльз сказал вам про облигации и чек?

— Я получил от мистера Винанта записку. Он извещает, что передает их вам.

— Значит, не будет никаких…

— Затруднений? Нет, насколько мне известно.

Она несколько расслабилась, и в глазах поубавилось холода.

— Я тоже не понимаю, откуда бы взяться затруднениям, но вот он, — она указала на меня, — любит меня пугать.

Маколей вежливо улыбнулся:

— Могу ли я осведомиться, говорил ли мистер Винант что-либо о своих планах?

— Он говорил что-то об отъезде, но я, честно говоря, не очень вслушивалась. Не помню, сказал ли он, куда едет и когда.

Я хмыкнул, выразив тем самым свое недоверие. Маколей же сделал вид, будто поверил ей:

— Он не говорил что-нибудь, что вы могли бы повторить мне? О Джулии Вулф, о своих проблемах или вообще о чем-либо, связанном с убийством?

Она решительно покачала головой:

— Я не могла бы ни повторить, ни не повторить ни слова об этом, — он ничего не сказал. Я спрашивала его, но вы же знаете, каким он может быть противным, когда захочет. Как я ни старалась, насчет всего этого он даже и не хмыкнул.

Я задал вопрос, который из вежливости не задал Маколей:

— О чем же он говорил?

— Собственно, ни о чем, только о нас, о детях, особенно о Гиле. Он очень хотел повидаться с ним, ждал почти час в надежде, что он придет домой. Спрашивал и о Дорри, но, кажется, без особого интереса.

— Говорил он, что писал Гилберту?

— Ни слова. Если хотите, я могу повторить весь наш разговор. Я не ждала, что он придет, он даже снизу не позвонил. Просто раздался звонок в дверь, а когда я открыла, там стоял он — сильно постаревший со времени нашей последней встречи и даже еще сильней отощавший. Я сказала: «Как, Клайд!» или что-то наподобие этого, а он сказал: «Ты одна?» Я сказала, что одна, и он вошел. Потом он…

Тут в дверь позвонили, и она пошла открывать.

— Что ты об этом думаешь? — негромко спросил Маколей.

— Если я и начну верить Мими, у меня хватит ума не признаваться в этом.

Она вернулась вместе с Гилдом и Энди. Гилд кивнул мне, пожал руку Маколею, затем обратился к Мими:

— Итак, мадам, я вынужден просить вас рассказать… Его перебил Маколей:

— Может быть, лейтенант, я сначала расскажу? Дело касается событий, которые предшествовали тем, о которых сообщит миссис Йоргенсен.

Гилд выставил в направлении адвоката свою ручищу:

— Начинайте. — Он присел на край дивана.

Маколей повторил рассказ, который я уже слышал утром. Когда он об этом упомянул, Гилд с упреком посмотрел на меня, всего один раз, и больше не обращал на меня ни малейшего внимания. Он не прерывал Маколея, который излагал все ясно и сжато. Дважды Мими порывалась что-то вставить, но тут же умолкала и слушала дальше. Под конец Маколей вручил Гилду записку Винанта о чеке и облигациях:

— Это принес нарочный сегодня днем.

Гилд очень внимательно прочел записку и обратился к Мими:

— Теперь вы, миссис Йоргенсен.

Мими рассказала ему о визите Винанта то же самое, что и нам, уточняя некоторые детали по ходу его дотошных расспросов, но продолжала придерживаться того, что он отказался сказать хоть слово о чем-либо, связанном с Джулией Вулф и ее убийством; что, вручая ей чек и облигации, он сказал лишь, что желает обеспечить ее и детей; и что хотя он сообщил о том, что уезжает, она не знает, куда и когда. Она, казалось, нисколько не была обескуражена тем, что ей решительно никто не верит. Она закончила улыбкой и словами:

— Он иногда бывает очень мил, но совершенно, совершенно безумен.

— То есть вы хотите сказать, что он действительно сумасшедший, а не просто с придурью? — спросил Гилд.

— Да.

— Что привело вас к такой мысли?

— О, с ним надо пожить, чтобы действительно понять, насколько он безумен, — снисходительно ответила она.

Гилда такой ответ явно не удовлетворил:

— Во что он был одет?

— В коричневый костюм, коричневое пальто, шляпа и туфли, по-моему, тоже коричневые, белая рубашка, галстук такой серый, а узоры на нем то ли красные, то ли красно-коричневые.

Гилд мотнул головой в сторону Энди:

— Пойди, передай им описание.

Энди вышел.

Гилд задумался, почесывая челюсть и нахмурившись. Остальные смотрели на него. Перестав почесываться, он посмотрел на Мими и на Маколея, но не на меня, и спросил:

— Кто-нибудь из вас знает человека с инициалами Д. В. К.?

Маколей медленно повел головой из стороны в сторону.

Мими сказала:

— Нет. А что?

Тогда Гилд посмотрел на меня:

— Ну?

— Я не знаю такого.

— А что? — повторила Мими.

Гилд сказал:

— Постарайтесь вспомнить, может быть, раньше знали. Скорей всего, у него были дела с Винантом.

— Давно? — спросил Маколей.

— Сейчас трудно сказать. Может быть, несколько месяцев назад, а возможно, и несколько лет. Он такой крупный мужчина, широкий в кости, с большим животом и, вероятно, хромой.

Маколей вновь покачал головой:

— Не могу вспомнить никого похожего.

— И я тоже, — сказала Мими, — но я прямо-таки сгораю от любопытства. Рассказали бы вы нам, что все это значит.

— Непременно. — Гилд достал сигару из жилетного кармана, посмотрел на нее и положил обратно, — Это все — приметы неопознанного трупа, обнаруженного под полом в мастерской Винанта.

— А-а, — сказал я.

Мими закрыла рот обеими руками и ничего не сказала. Глаза у нее были круглые и остекленелые.

Маколей, хмурясь, спросил:

— Вы уверены?

Гилд вздохнул:

— Ну, знаете ли, это не совсем тот случай, когда можно не быть уверенным.

Маколей покраснел и растерянно улыбнулся:

— Простите за глупый вопрос. Как вам удалось найти его?

— Да вот, мистер Чарльз все намекал, чтобы мы побольше внимания уделили мастерской, поэтому, смекнув, что мистер Чарльз не из тех, кто говорит больше, чем знает, я сегодня утром послал туда несколько человечков посмотреть, не найдут ли чего. Мы и раньше прочесали это местечко, но ничего такого не нашли, но теперь я им велел все по кирпичику разобрать, потому что этот самый мистер Чарльз присоветовал побольше внимания обратить. И этот самый мистер Чарльз был прав. — Он посмотрел на меня холодно и недружелюбно. — Постепенно добрались они до уголка в цементном полу, который вроде выглядел поновее прочего, и взломали его — там-то и оказались бренные останки мистера Д. В. К. И что вы обо всем этом скажете?

Маколей сказал:

— Я думаю, что Чарльз чертовски здорово угадал. — Он обратился ко мне: — Как это тебе…

Гилд прервал его:

— По-моему, вам следует иначе ставить вопрос. Вы говорите, что мистер Чарльз просто угадал, но вы явно недооцениваете сообразительность мистера Чарльза.

Маколея тон Гилда озадачил. Он вопросительно посмотрел на меня.

— Это меня в угол ставят за то, что не рассказал лейтенанту Гилду о нашем утреннем разговоре, — пояснил я.

— Вот именно, — спокойно согласился Гилд. — Помимо всего прочего.

Мими рассмеялась, а когда Гилд с удивлением воззрился на нее, ответила ему виноватой улыбкой.

— Как убили этого Д. В. К.? — спросил я.

Гилд заколебался, словно бы прикидывая, надо ли отвечать, потом слегка пожал мощными плечами и сказал:

— Этого я пока не знаю и когда — тоже не знаю. Трупа, точнее, того, что от него осталось, я еще не видел, а медицинский эксперт еще не кончил, насколько я знаю.

— Что от него осталось… — повторил Маколей.

— У-гу. Его на кусочки распилили и положили во что-то вроде известки, так что, кроме костей, от него мало что осталось, судя по рапорту, который я получил. Однако его одежду скатали в сверток и сунули рядом, и то, что оказалось внутри, сохранилось неплохо. По ней мы сможем кое-что установить. Осталась также часть трости с резиновым набалдашником. Потому мы и решили, что он, вероятно, был хромой, и тогда… — Он резко прервал рассказ — вошел Энди.

— Ну и как?

Энди мрачно покачал головой:

— Никто не видел, как он входил, никто не видел, как он выходил. Помните, была шуточка такая, про одного парня, до того тощего, что ему надо было два раза вставать на одно и тоже место, чтобы тень отбросить?

Я рассмеялся — не шутке, естественно, — и сказал:

— Ну, Винант не настолько худ. И все же он достаточно худой — не толще бумаги от этого чека и от тех писем, которые мы от него получали.

— Что такое? — резко спросил Гилд. Лицо его налилось краской, взгляд стал злобным и подозрительным.

— Он мертв. Уже давно он был жив только на бумаге. Готов спорить на любые деньги, что рядом с одеждой хромого толстяка были захоронены кости Винанта.

Маколей наклонился ко мне:

— Чарльз, ты в этом уверен?

Гилд зарычал на меня:

— Это еще что за номера?

— Такое вот пари, если вам угодно. Кто это стал бы так возиться с трупом, а потом положил рядом то, от чего избавиться-то легче всего, одежду то есть, и совсем целехонькой, если только…

— Ну не такой уж и целехонькой.

— Разумеется, нет. Это бы выглядело совсем неестественно. Ее надо было частично уничтожить, ровно настолько, чтобы вы по ней могли определить то, что вам и предполагалось определить. Бьюсь об заклад, что инициалы были сильно заметны.

— Не знаю, — сказал Гилд уже не с таким жаром. — Они были на пряжке от ремня.

Я расхохотался.

Мими сердито сказала:

— Но это просто нелепо, Ник. Вы же знаете, что он был здесь сегодня. Вы же знаете, что он…

— Ш-ш-ш. Очень глупо с вашей стороны ему подыгрывать, — сказал я ей. — Винант мертв, и ваши дети, скорее всего, его наследники. Это даст вам куда больше денег, чем лежит у вас там, в ящике. Зачем же брать часть добычи, когда можно получить все?

— Я вас не понимаю, — сказала она, заметно побледнев.

Маколей сказал:

— Чарльз полагает, что Винанта сегодня здесь не было и что кто-то другой передал вам эти бумаги и чек или что вы их сами украли. Так? — спросил он меня.

— Практически.

— Но это же просто смешно, — продолжала настаивать она.

— Мими, подумайте трезво, — сказал я. — Предположим, что Винанта убили три месяца назад, а труп замаскировали под кого-то другого. Он якобы уехал, передав Маколею неограниченные полномочия. В таком случае вся его собственность оказывается в руках Маколея на вечные времена. Или, по крайней мере, до тех пор, пока он не разворует все подчистую, потому что вы даже не сможете…

Маколей, поднимаясь, сказал:

— Не пойму я, Чарльз, куда ты клонишь, но…

— Спокойно, — сказал Гилд. — Пусть выговорится.

— Он убил Винанта, и он убил Джулию, и он убил Нунхайма, — пояснил я Мими. — Чего вы добиваетесь? Стать следующей в списке? Поймите же, раз вы пришли к нему на помощь и сказали, что видели Винанта живым, — это ведь его слабое место, он пока что единственный, кто, по его словам, видел Винанта с октября, — то он не станет испытывать судьбу, а вдруг вы, не дай Бог, передумаете. Не станет, ведь достаточно всего лишь пристрелить вас из того же пистолета и все списать на Винанта. Чего ради вы на это идете? Ради пачки паршивых облигаций в ящике стола? Ради малой части того, что вы получите через детей, если мы докажем, что Винант мертв?

Мими повернулась к Маколею и сказала:

— Ты, сука!

Гилд вытаращился на нее, потрясенный этими словами больше, чем всем, сказанным здесь до того.

Маколей пошевельнулся. Я не стал ждать, что он будет делать дальше, а ударил его левым кулаком в подбородок. Удар получился на славу, смачный, и он рухнул на пол, но я почувствовал, как что-то обожгло мне левый бок, и понял, что от резкого движения у меня открылась рана.

— Что еще прикажете? — зарычал я на Гилда. — Вам его в целлофан не завернуть?

XXXI

Было почти три часа ночи, когда я вошел в свой номер в «Нормандии». В гостиной сидели Нора, Дороти и Ларри Кроули. Нора с Ларри играли в триктрак, а Дороти читала газеты.

— Их всех действительно убил Маколей? — незамедлительно спросила Нора.

— Да. В газетах есть что-нибудь о Винанте?

— Нет. Только о том, что Маколей арестован, — сказала Дороти.

— Так Маколей и его убил.

Нора сказала:

— Да ну?

Ларри сказал:

— Вот черт!

Дороти заплакала. Нора с удивлением посмотрела на нее. Дороти всхлипнула:

— Я хочу домой, к маме.

Ларри сказал без большой охоты:

— Я буду счастлив проводить вас, если…

Дороти сказала, что хочет уйти. Нора над ней покудахтала, но отговаривать не стала. Ларри взял пальто и шляпу, стараясь не выказать своего разочарования.

Нора закрыла за ними дверь и оперлась на нее.

— Ну-с, мистер Хараламбидис, извольте объясниться! — Она уселась на диван рядом со мной. — Выкладывай все. Попробуй только, пропусти хоть одно слово, и я…

— Прежде чем я скажу, мне необходимо выпить.

Она обругала меня и принесла стаканчик.

— Он признался?

— С какой стати он будет сознаваться? Никакого признания в убийстве со смягчающими обстоятельствами окружной прокурор от него не примет. Убийств было слишком много, и совершенно ясно, что как минимум два из них были совершены хладнокровно и преднамеренно. Ему остается только стоять до последнего.

— Но все же он совершил эти убийства?

— Конечно.

Она отвела стакан от моих губ:

— Кончай канителить и давай рассказывай все.

— В общем, получается, что они с Джулией довольно долго обкрадывали Винанта. Маколей просадил кучу денег на бирже, а тут узнал о прошлом Джулии, на это и Морелли намекал, и вот эта парочка объединилась против старика. Мы устроим ревизию и по банковским счетам Маколея, и по счетам Винанта — определим, как награбленное переходило от одного к другому.

— Вы еще точно не знаете, крал ли он у Винанта?

— Конечно, крал. Иначе ничего не сходится. Скорее всего, Винант действительно собирался уехать третьего октября, потому что он и в самом деле снял пять тысяч наличными со своего счета в банке, но мастерскую он не закрывал и с квартиры не съезжал. Все это через несколько дней проделал от его имени Маколей. В ночь с третьего на четвертое Винант был убит в доме Маколея в Скарсдейле. Мы это точно знаем, потому что утром четвертого, когда кухарка Маколея, которая на ночь уходила домой, пришла на работу, он встретил ее у порога с двухнедельным жалованьем и какими-то наспех придуманными обвинениями и тут же уволил ее, не дав ей войти в дом и увидеть там труп или пятна крови.

— Как же вы все это выяснили?

— Обычным порядком. Естественно, после того как мы его сцапали, мы отправились в его контору и домой — а вдруг удастся что-нибудь узнать. Ну, знаешь, всякие там штучки вроде: «А где вы были в ночь на шестое июля тысяча восемьсот девяносто четвертого года?» и тому подобное. И вот, нынешняя его кухарка заявила, что работает у него только с восьмого октября, и это потянуло за собой все остальное. Еще мы нашли стол с еле заметными следами крови, как мы надеемся, человеческой, которую ему не удалось соскрести до конца. Сейчас эксперты снимают с этого стола стружку, может, и добудут кой-какие результаты. (Потом оказалось, что это следы от разделки говядины.)

— Значит, у вас все же нет уверенности, что он…

— Да прекрати ты! Конечно же, уверенность у нас есть. Только так все сходится. Винант узнал, что Джулия и Маколей обворовывают его, и еще решил — не могу сказать, правильно или нет, — что они его и в другом смысле обманывают, а мы знаем, какой он был ревнивец. И вот он отправился к Маколею для решительного разговора и предъявил ему те доказательства, которые у него были, и Маколей, у которого в перспективе четко замаячила тюрьма, убил старика. Только не говори, что мы этого не знаем наверняка. Иначе и быть не могло — получается полная бессмыслица. Итак, у него на руках остается труп — вещица, от которой не так-то легко избавиться.

— Но это ведь только теория? — сказала Нора.

— Называй как хочешь. По мне, все годится.

— Но мне казалось, что никто не может считаться виновным, пока вина не доказана, и если есть какое-нибудь обоснованное сомнение…

— Это для суда присяжных, не для сыщиков. Мы находим субъекта, который, по-нашему, совершил убийство, бросаем его в камеру и извещаем всех, что он убийца. Все газеты публикуют его фото. На всех данных, которые у нас есть, окружной прокурор выстраивает, насколько способности позволяют, самую правдоподобную теорию. А мы тем временем собираем там и сям дополнительные сведения, и люди, которые опознали его по фотографии и которые никогда и не подумали бы считать его убийцей, если бы его не арестовали, — эти люди начинают приходить и всякое про него рассказывать. И вот раз — и он уже сидит на электрическом стуле. (Через два дня женщина из Бруклина опознала Маколея как некоего Джорджа Фоли, который последние три месяца снимал у нее квартиру.)

— Но все это очень расплывчато.

— Убийства раскрываются с математической четкостью, — сказал я, — тогда лишь, когда они и совершаются по математическому расчету. Однако большинство убийств не таковы, и наше не исключение. Я не собираюсь оспаривать твои представления о том, как должно быть и как не должно быть, но если я говорю, что он, по всей видимости, расчленил труп, чтобы можно было перевезти его в город в мешках, я подразумеваю лишь то, что это представляется мне наиболее вероятным. Труп он перевез, скорее всего, не ранее шестого октября, потому что только в этот день он рассчитал двух механиков, которые работали у Винанта в мастерской, Прентиса и Мак-Нотона, и закрыл мастерскую. Он, значит, закатал Винанта под пол вместе с одеждой толстяка, палкой хромого и ремнем с инициалами Д. В. К., расположив все это дело так, чтобы побольше извести или чего-то в этом роде попало на труп Винанта и поменьше — на все остальное. Потом он заново зацементировал пол над этим местом. Имея стандартные полицейские методы, с одной стороны, и прессу — с другой, мы получаем хороший шанс определить, где он купил или как-то иначе достал одежду, палку и цемент.

(Позднее нам удалось проследить, как к нему попал цемент: он купил его у торговца углем и лесом в пригороде. Прочее выяснить не удалось.)

— Я надеюсь, — сказала она без особой надежды.

— И вот дело сделано. Возобновив аренду мастерской и ничем ее не занимая, якобы поддерживая ее в готовности к возвращению Винанта, Маколей может быть уверен — достаточно уверен, что никто могилу не обнаружит. Даже если она и будет случайно обнаружена, это будет означать, что толстый мистер Д. В. К. был убит Винантом. Ведь к тому времени от Винанта останутся одни кости, а по скелету нельзя установить, был человек толстым или худым. Кстати, заодно объяснится и внезапное исчезновение Винанта. Проделав все это, Маколей затем подделывает доверенность на управление имуществом и с помощью Джулии приступает к следующему этапу — постепенно, перекачивает деньги покойного Клайда себе и ей. Сейчас я еще немного потеоретизирую. Убийство Винанта Джулии не по душе, она напугана, а у него пропадает уверенность, что она его не выдаст. Поэтому он заставляет ее порвать с Морелли, используя в качестве предлога ревность Винанта. Он боится, что она в минуту слабости может все рассказать Морелли. А между тем все ближе тот день, когда самый лучший ее друг, Фейс Пеплер, выйдет на свободу. И Маколей начинает все больше нервничать. Пока Фейс в тюрьме, адвокату с этой стороны ничего не угрожало: вряд ли она напишет что-нибудь рискованное в письме, которое обязательно пройдет через начальника тюрьмы. Но потом… В общем, он принимается строить планы, а тут начинается черт знает что. Является Мими с чадами и бросается искать Винанта, в Нью-Йорк приезжаю я, встречаюсь с ними и, по его убеждению, помогаю им в розысках. И он решает обезопасить себя, убрав с дороги Джулию. Ну как, пока нравится?

— Да, но…

— Дальше еще хуже будет, — заверил я. — По пути к нам на обед он останавливается и звонит в свою же контору, прикинувшись Винантом, и назначает эту самую встречу в в гостинице «Плаза» — смысл в том, чтобы зафиксировать присутствие Винанта в городе.

Когда он уходит отсюда, он направляется в «Плазу» и расспрашивает там как можно больше народу, не видели ли они Винанта, чтобы все выглядело как можно правдоподобней. По той же причине он звонит в свою контору и спрашивает, не было ли еще звонков от Винанта, а потом звонит Джулии. Та сообщает ему, что ждет к себе Мими и что Мими не поверила ей, когда она сказала, что не знает, где Винант. Голос у нее был при этом, надо полагать, довольно испуганный. И тогда он соображает, что надо бы ему свидеться с Джулией до того, как это сделает Мими, и соответствующим образом действует. Он мчится туда и убивает Джулию. Стрелок он никудышный. Насмотрелся я на его стрельбу во время войны. Вероятно, с первого выстрела он промахнулся и попал в телефон, да и остальными четырьмя ему не удалось совсем уж убить ее. Однако же он, скорей всего, решил, что она мертва и в любом случае ему надо бы убраться до прихода Мими, поэтому он в качестве решающего довода оставляет кусок винантовской цепочки, которую принес с собой. Кстати, само то, что он хранил ее три месяца, позволяет предположить, что он изначально намеревался убить Джулию. Затем он на всех парах летит в контору инженера Германна, где, используя личные связи, организует себе алиби. Два обстоятельства оказались для него неожиданными, да он и не мог их предусмотреть. Во-первых, Нунхайм, который околачивался поблизости, видел, как он выходил из квартиры Джулии, а может быть, и выстрелы слышал. Во-вторых, Мими, помышляя о шантаже, вознамерилась скрыть цепочку, чтобы потом вытрясти деньги из своего бывшего мужа. Поэтому пришлось ему отправиться в Филадельфию и послать мне оттуда телеграмму и два письма: одно самому себе, а второе — тете Алисе. Ведь если Мими увидит, что Винант хочет бросить подозрение на нее, она разозлится и передаст полиции ту улику, которая у нее есть против Винанта. Но и тут страстное желание Мими покруче насолить Йоргенсену едва не испортило ему все дело. Кстати, Маколей знал, что Йоргенсен — это Роузуотер. Сразу же после убийства Винанта он нанял сыщиков понаблюдать за Йоргенсенами в Европе, поскольку их интерес в наследстве Винанта делал их потенциально опасными, и сыщики раскопали, кто такой Йоргенсен на самом деле. Сообщения на сей счет мы нашли в папках Маколея. Он, естественно, делал вид, что собирает эти сведения для Винанта. Потом у него начал вызывать беспокойство я: почему я не желаю считать Винанта убийцей и…

— А кстати, почему?

— А зачем тогда Винанту писать письма, компрометирующие Мими, ту самую Мими, которая помогала ему тем, что скрывала решающую улику против него. Именно поэтому, когда она ее все же сдала, я решил, что цепочку подбросили намеренно, только я был излишне готов поверить, что это она подбросила. Беспокойство Маколея вызывал также и Морелли, потому что адвокату не хотелось, чтобы подозрение пало на кого-то такого, кто в свое оправдание мог бы увести расследование в нежелательном для Маколея направлении. С Мими такое можно было допустить: она в этом случае могла лишь снова заставить заподозрить Винанта, но все прочие для этого дела решительно не годились. Подозрение, направленное против Винанта, — вот единственная гарантия того, что никто не заподозрит, что Винант мертв. Если бы Маколей не убил Винанта, не было бы никакого смысла убивать остальных. Самое очевидное во всей схеме и ключ к ней — то, что Винант никак не мог быть жив.

— Хочешь сказать, что ты так думал с самого начала? — спросила Нора, упрямо глядя мне в глаза.

— Нет, дорогая, хотя мне следует стыдиться, что я не понял этого сразу. Но как только я услышал о трупе под полом, то даже если бы все медики присягнули, что это труп женщины, я все равно настаивал бы, что это Винант. Это просто не мог быть никто другой. Винант — это тот самый труп, какой надо.

— По-моему, ты ужасно устал. Иначе ты не говорил бы такие вещи.

— Потом у него возник еще один повод для беспокойства — Нунхайм. После того как тот указал на Морелли — просто так, чтобы продемонстрировать полиции свою полезность, он направился к Маколею. Здесь я, родная, опять-таки гадаю. Мне позвонил человек, назвавшийся Альбертом Норманом, и разговор закончился каким-то громким звуком на том конце провода. Я так предполагаю, что Нунхайм отправился к Маколею и потребовал платы за свое молчание, а когда Маколей начал блефовать, Нунхайм сказал, что сейчас, мол, ему покажет, и позвонил мне, чтобы договориться о встрече: а вдруг я куплю его сведения? Тогда Маколей вырвал у него трубку и что-то ему дал — не исключено, что всего лишь обещания. Но когда мы с Гилдом побеседовали с Нунхаймом и он от нас сбежал, он тут же позвонил Маколею и затребовал чего-то осязаемого, — скорее всего, кругленькую сумму, а заодно и обещал смыться из города, подальше от нас, рыскающих ищеек.

Мы точно знаем, что он в этот день звонил: телефонистка Маколея помнит, что звонил некий мистер Альберт Норман и что Маколей вышел сразу же после разговора, так что отнесись к моим… э-э-э… теоретическим построениям с должным почтением. У Маколея хватило ума понять, что Нунхайму доверять не стоит, даже если заплатить ему. Поэтому он заманил его в то самое место, которое, скорее всего, присмотрел заранее, и там уж Нунхайм получил свое. И одной проблемой стало меньше.

— Вероятно, — сказала Нора.

— Вот-вот, то самое слово, к которому частенько приходилось прибегать в этом деле. Письмо Гилберту преследовало только одну цель: показать, что у Винанта был ключ от квартиры секретарши. И послал он туда Гилберта только затем, чтобы он наверняка попал в руки полиции и не смог бы сохранить в тайне сведения о ключе и письме. Наконец-то появляется Мими с цепочкой, но тем временем возникает еще одно затруднение. Она внушила Гилду подозрения на мой счет. Мне так кажется, что, когда Маколей пришел сегодня ко мне со всей своей брехней, он намеревался завлечь меня в Скарсдейл и прикончить — как бы третьим номером в списке жертв Винанта. Может быть, он просто передумал, а может, и что-то заподозрил — уж больно охотно я согласился ехать туда без полиции. Во всяком случае, когда Гилберт соврал, что видел отца, это внушило Маколею новую мысль. Если бы удалось найти кого-то, кто мог бы сказать, что видел Винанта, а потом не отказываться от своих слов… Ну, эту часть мы знаем определенно.

— Слава Богу!

— Сегодня днем он отправился к Мими. Проехал на два этажа выше и спустился пешком, чтобы никто из лифтеров не вспомнил потом, что довез его до ее дверей. Он сделал ей одно предложение. Сказал, что виновность ее бывшего супруга не вызывает сомнений, но вот сможет ли полиция когда-нибудь поймать его — в этом он сильно сомневается. А между тем он, Маколей, располагает всем имуществом Винанта. Сам-то он, конечно, не рискнет присвоить себе что-либо, а вот Мими может, и он берется все устроить, если она с ним поделится. Он даст ей облигации, которые лежат у него в кармане, и чек, но за это она должна будет сказать, что их дал ей Винант, а заодно отослать эту записочку Маколею, тоже якобы от Винанта. Он заверил ее, что Винант, беглец, не сможет появиться и опротестовать этот дар, а кроме нее и детей, никто никаких прав на имущество не имеет, так что никаких причин для опасений по поводу этой сделки нет.

Мими не больно-то разборчива, когда появляется шанс что-то урвать, так что с ней все вышло о'кей, и он добился, чего хотел, то есть теперь есть свидетель, который будто бы видел живого Винанта. Он предупредил ее, что все подумают, будто Винант расплатился с ней за какую-то услугу, но, если она просто будет это упорно отрицать, никто ничего доказать не сможет.

— Значит, когда он тебе утром сказал, что Винант распорядился выдать ей любую сумму, которую она запросит, он просто готовил почву для дальнейшего?

— Может быть. А может быть, он только нащупывал тогда эту мысль. Ну что, теперь против него достаточно набралось? Ты удовлетворена?

— Да, в некотором роде. У вас много всего, только четкости не хватает.

— Хватит, чтобы отправить его на электрический стул, — сказал я, — а это самое главное. Суть в том, что в моей теории все встает на свои места, а другой такой теории я и представить себе не могу. Конечно, не мешало бы найти пистолет и машинку, на которой он печатал письма Винанта, а они должны быть где-то поблизости — ведь ему же надо было иметь их под рукой на случай надобности. (Мы нашли их в Бруклине, в той квартире, которую он снимал под именем Джорджа Фоли.)

— Будь по-твоему, — сказала она, — но мне-то всегда казалось, что следователи ждут, пока все мельчайшие детали не встанут в…

— А потом удивляются, как это подозреваемый успел оказаться в самой далекой стране из тех, которые с нами договора о выдаче преступников не заключили.

Она засмеялась:

— Ну хорошо, хорошо. Не пропало желание ехать завтра в Сан-Франциско?

— Пожалуй, пропало, если только ты сама не торопишься. Давай еще немного здесь поторчим. Мы из-за всех этих передряг как-то отстали по части выпивки.

— Меня это вполне устраивает. Как думаешь, что будет теперь с Мими, Дороти, Гилбертом?

— Ничего нового. Они так и останутся Мими, Дороти, Гилбертом, и мы останемся самими собой, а Квинны — Квиннами. Убийство ведь обрывает жизнь только убитому, ну иногда еще и убийце.

— Может быть, и так, — сказала Нора. — Только все это как-то безрадостно.



Загрузка...