Красавчик. И аз воздам

Событие двенадцатое

Вход был освещен. Горел в окне, что туда же во двор выходило, маленький масляный светильник. Капелька света, но не полная темнота. Интересно, зачем в окне светильник? Сразу и узнали, как только подошли к двери, даже не подошли еще, в паре шагов были, как лязгнул засов, и дверь стала открываться. Ну, явно не их встречают, Брехт ускорился. На крыльце одновременно оказались выходивший из дома господин в черном макинтоше и граф. Как всегда, все с самого начала пошло не по плану. Не надо ломиться в дверь с риском перебудить половину Галерной улицы и кричать недоверчивому наглу, что у него, мать его, письмо барону от императора Александра. Сами открыли, но хорошо ли это? Кто этот господин? А ну как полезный какой для русской истории человек. Папа Пушкина? Или Толстого? Поздно гадать. Товарищ выходил задом, продолжая с кем-то разговаривать через порог, Петр Христианович положил ему левую руку на плечо, сунул в печень клинок кортика адмиральского, с которым и пошел справедливость восстанавливать. Удобное оружие, и достаточно длинное, и тяжелое, и в то же время – не сабля, не мешается.

– И-и-и, – засвистел проткнутый посетитель посла, он бы и закричал, наверное, но граф ему рот успел зажать и втолкнуть назад в черный проем двери.

– За мной, – Брехт вступил в эту темноту.

Внутри было даже светлей, свеча была в руке у мужика в сюртуке черном, и лампа та, похожая на лампу из сказок про Аладдина, с жемчужиной пламени оранжевой на носике на подоконнике стояла. А прямо напротив было зеркало, в котором эти оба огонька отражались.

– What’s going on?[6]– Мужик в черном приподнял подсвечник.

Брехт ждать не стал, он отпустил переставшего пищать посетителя и левой рукой, в правой был кортик адмирала Синявина, провел классический хук в подбородок нагла. Свеча вылетела из подсвечника и, ударившись о зеркало, погасла, подсвечник тоже вырвался на свободу, но до зеркала не долетел, загрохотал по каменному полу прихожей. Мужик в сюртуке, отброшенный ударом, до зеркала тем более не долетел, свалился на пол и, прокатившись по мрамору или граниту отшлифованному, доскользил до стены и прикорнул перед зеркалом.

Осталась только лампадка эта волшебная гореть. Необычная вещь в Северной Пальмире, так наглы, они весь мир ограбили, эту из Персии какой приволокли или из самого Багдада.

– Сема, вяжи этого. Разберемся потом, ху из ху.

– Так можа прирезать эту тварь, чего время терять, – Иннокентий вытащил из кармана веревку.

– Ванюша, «тварь» не обзывательство, а творение Бога. Ты хочешь божие творение отпустить без покаяния? А если это хозяин, и только он знает, где лежат стерлинги. – Брехт помог спеленать все еще находившегося без сознания англичанина. Хороший получился удар. Наложилось поставленное Светловым умение на геркулесовую силу Витгенштейна.

– Сема, дверь запри, нужно обойти весь дом и всех связать для начала, потом найти среди них барона Фицгерберта.

Петр Христианович пошарил под зеркалом и разыскал отлетевшую свечу, вставил ее назад в отверстие подсвечника и запалил от лампы Аладдина. Поднял повыше, оглядеться, и чуть не обмочил штаны – прямо в метре от него стояла фигура призрака. Белая длинная рубаха колыхалась у пола, и шевелились седые волосы на голове.

– What’s going on? – хриплым голосом во… прохрипел призрак.

Говорили же по телевизору, что английский язык беден. Еще не верил. Да, в нем вообще вот только три слова и встречные все только эти три слова и произносят.

– Who are you?[7]

О, новые слова появились.

Бац, Брехт и этого с левой приголубил. Всё, не получится диалога, а так хотелось поупражняться в произношении. Особенно в возвратных глаголах. Тo kill oneself – это покончить с собой или покончил с собой. В следующий раз.

– Сема, и этого вяжите и про кляпы не забудьте, а то очнутся и тревогу поднимут.

Ивашки с Семеном склонились над напугавшим Петра Христиановича призраком, а сам сокрушитель наглов обследовал с высоко поднятой свечой прихожую. Большое помещение, квадратов тридцать. Ну, вроде пусто, очередных местных с одинаковыми вопросами не возникнет. Рядом с зеркалом стоял комод и дальше был не закрытый проем на лестницу. Брехт прислушался. Было тихо, почти. Потрескивали дрова прямо над ним в печи. На втором этаже, значит. Ивашки и Сема управились с призраком к этому времени. Дело нехитрое, и веревки и кляпы приготовили заранее.

– Пошли на второй этаж. Иннокентий, ты тут постой, если кто будет стучать, запускай и… Ну, понятно. Пошли, братва.

Лестница была деревянная и с первых же шагов начала скрипеть. Ну кто так строит? Брехт и так старался наступать не на середину ступеньки, а как можно ближе к стене. Зато Ивашка с Семой скрипели так скрипели, учить их ходить по стеночке и на цыпочках времени не было, так что и граф бросил ерундой заниматься и, перепрыгивая через ступеньку, стал подниматься на второй этаж. Попали в большое помещение, у стены напротив выложена большущая печь, плиткой изразцовой украшенная, через открытое поддувало сочился неровный свет огня, рядом с печью приличная поленница.

– Сема, пошли со мной. Ивашка, вон у той двери встань, полено вон возьми, глуши им, если кто войдет, все нужны живые, пока барона не найдем.

Из комнаты с печью были две двери, Брехт, примерно представив, где они в доме находятся, двинулся направо, переложив кортик в другую руку, костяшки на левой уже сбил. Болели.

Событие тринадцатое

Петр Христианович проходил одну комнату за другой, и все они были темны, холодны и пусты. Мебель была, столы стояли, комоды, буфеты, стулья. Не было людей. Печи находились в углах комнат, и не горел в них огонь, и вообще обиталище английского посла казалось нежилым и покинутым. Оно и понятно, предыдущего Павел выгнал больше года назад, а нонешний всего неделю как прибыл в Санкт-Петербург, поздравить Александра с восшествием на престол, поучаствовать в коронации и подписать ту самую русско-английскую конвенцию, которая завершала межгосударственный кризис, а затем подготовить к заключению конвенции с Данией и Швецией. Великобритания выстраивала коалицию для борьбы с Наполеоном.

В четвертой по счету комнате горели свечи и там разговаривали люди. Брехт жестом остановил следующих за ним дезертиров и заглянул в комнату, чуть раздвинув зеленую бархатную штору кончиком кортика. За столом над какими-то бумагами сидели два человека в английских сюртуках и переговаривались. Одного Брехт узнал сразу, это был граф Пален. Н-да, хозяева приехали, и товарищ сразу поспешил отметиться, не стоит теперь и сомневаться, что вторым был Аллейн Фицгерберт. Невысокий человек с волосами, уложенными так, что казалось, что он в парике, кудряшки на макушке, и спускались потом эти кудряшки почти до плеч, электроплоек сейчас нет, сколько же времени барон проводит утром с парикмахером, пока тот ему эту кудрявость на голове создает. Нагл стоял к дверному проему почти спиной, а вот граф Петр Алексеевич Пален почти лицом, чуть лишь вполоборота. Витгенштейн с военным губернатором Санкт-Петербурга близко знаком не был, так, изредка виделись, тем более что Петр Христианович большую часть времени до ссылки проводил не на балах, а в расположении Мариупольского гусарского полка в Москве. Да еще и дырявая теперь память, так что сейчас Брехт этого персонажа разглядывал с «живым» интересом. В фильме «Бедный, бедный Павел» Палена играл Янковский. Нет, не сильно похож. Разве что рост. Пален был худой и высокий, но лицо было другим. Янковский был гениальным актером, и на него было приятно смотреть, злодеев он играл или Мюнхгаузенов – лицо умное, а вот Пален выглядел злодеем и был злодеем, и лицо было неприятное, особенно раздражали завитушки на лбу и на висках. Тоже часы с парикмахером проводил, но если у Фицгерберта были пышные волосы, то куцые остатки волос графа Палена, в завитушку завитые, раздражение вызывали. Новость о том, что Палена неделю назад Александр уволил со службы в отставку, «за болезнями от всех дел», 1 апреля 1801 года с приказанием немедленно выехать в свое курляндское поместье Гросс-Экау, ему с хищной презрительной улыбкой поведала на приеме сама Мария Федоровна, причем ни с того ни с сего. Разговор шел совсем о другом, о детских приютах. Ненавидела вдовствующая императрица организатора заговора против мужа и добилась от сына этой отставки и ссылки, и спешила этой новостью со всеми поделиться. Ну, изменял Павел направо и налево, ну, забросил почти жену и детей, но муж все же, богом данный. Отец ее детей. Сегодня мужа заговорщики убили, завтра и до детей, а то и до нее доберутся. Разогнала всю эту шайку Мария Федоровна по ссылкам в имения, или разгонит в скором времени. И правильно. А ровно через минуту Брехт ей поможет отомстить главному убийце Павла. И главному прихвостню англичан.

– Сема, следуй за мной, я убиваю высокого в белом мундире, а ты подходишь к мелкому в красном и даешь ему пощечину. Понятно? – Брехт склонился к уху дезертира.

– Так, может…

– Сема, мать твою, делай, что говорят!!! Ясно? – Послал бог помощничков. Ладно, с этим делом справились почти, но есть еще второе, и оно на порядок сложнее.

– Ясно.

Брехт поставил подсвечник на пол, одернул измайловский мундир, убрал правую руку с кортиком за спину и вышел в довольно слабо освещенную залу, только посередине ее, на столе, стояли пять подсвечников, и в них горело несколько свечей. Центр был освещен неплохо, но углы были погружены в полумрак. Из этого полумрака Петр Христианович и вышел.

– Ваше сиятельство! – граф направился прямо к Палену. – Их императорское величество повелел вам немедленно покинуть Санкт-Петербург и выехать в ваше имение в Курляндии. Так какого черта вы еще здесь и плетете новый заговор, теперь собираетесь убить и Александра? Его императорское величество послал меня сюда наказать вас за непослушание, – произнося все это, Брехт быстрой походкой прошел разделяющие их два десятка шагов. На мгновение остановился прямо перед графом Паленом и, вынув руку из-за спины, точным ударом вогнал кортик прославленного адмирала – сподвижника Петра, в глаз организатора заговора и цареубийства.

– Семен.

Шмяк. Это от удара Семы англицкий посол не головой дернул, как обычно бывает при пощечинах, а отлетел на пару метров и врезался в кресло кудрявой головой.

– Ладно. Тоже нормально. Вяжи ему руки и кляп сразу вставь. – Брехт отвлекся на пару секунд, за которые граф Пален Петр Алексеевич перестал быть графом, перестал быть заговорщиком и цареубийцей, даже английским шпионом перестал быть. Просто трупом одноглазым стал. Петр Христианович посмотрел, как оседает тело в новехоньком блистающем орденами белом генеральском мундире. Стоять, бояться. А ведь для второго экса вполне это облачение подойдет. Брехт подхватил падающего экс-губернатора Санкт-Петербурга и положил тело так, что кровь, сочащаяся из проколотого глаза, не закапала белый мундир.

– Готово, вашество, повязал, – донеслось из-за противоположной, невидимой из-за скатерти бархатной, стороны стола.

Событие четырнадцатое

Как пацан последний! Как ребенок! Как конь педальный!

Расслабился. А ведь восемьдесят лет небо коптит, да еще третью жизнь живет. Посчитал, что главная проблема решена, что дом зачищен и можно мародерством и пытками заниматься. Они вдвоем с Семой подняли посла, усадили его на стул, больше на патриарший трон похожий, и примотали ноги к ножкам этого монстра, а руки к подлокотникам. Перед этим Сема с нагла одежонку снял, а Петр Христианович с графа Палена. И даже успел белый генеральский мундир на плечи накинуть, прикидывая, нужно будет перешивать, или на один раз и так пойдет. Нет, не пойдет, Пален был гораздо уже в плечах амбала Витгенштейна. Придется перешивать мундир, а скорее всего, просто выбрасывать и шить новый. Эта примерка и спасла жизнь Петра Христиановича, ну, может, и не спасла, а на время гибель неминучую отсрочила.

Брехт стоял спиной к буфету, что находился в противоположной стороне залы, в которой они раздевали двух мужиков, двери видно не было из-за этого проклятого буфета, и Брехт посчитал, что это последняя комната в анфиладе. И вдруг с той стороны затопали сапоги и на центр зала выбежали два англичанина в красных мундирах со шпагами в руках. Шпага – это не та штука, что в фильме про д’Артаньяна. Это практически будущая русская шашка, ну, может, самую малость полегче. Брехт стоял к ним спиной и на плечи надет белый пиджак паленский. А вот Сема был прямо перед англичанами и спутывал барона ихнего. К нему, что-то громко лопоча, красные и кинулись.

Сема среагировал быстро и правильно, он забежал за трон этот и пихнул его в сторону набегающих противников. Тяжеловат, да и паркет давно не вощили, потому трон с бароном не поехал навстречу красным, а просто свалился им под ноги. На счастье посла и Брехта, один из наглов оказался парнем проворным и успел в последнюю секунду трон перехватить, если бы с такой амплитудой и импульсом голова посла встретилась с паркетом, то могло произойти два события: во-первых, уникальный наборный паркет бы поломался, а во-вторых, поломалась бы посольская голова. Но рыжий нагл успел барона принять и стал его поднимать. Это ему непросто далось, трон полтонны, поди, весил, да еще дергающийся в нем Аллейн Фицгерберт.

Брехт тоже быстренько в себя пришел. Семе все одно не уйти и не отбиться, уж точно, от двоих, видимо, хороших воинов. В охрану посла абы кого не пошлют. Офицеры, всяко-разно, не в одной войне успевшие поучаствовать, может, из Египта или Испании сюда попали. Да не суть, Семен, вместо того чтобы отступить к Брехту на эту сторону стола, решил погеройствовать, выхватил из-за пояса тесак и встал в оборонительную позицию, хоть догадался спиной к комоду прижаться. Не справится, при всем желании, шпаги наглов длиннее и опыта в сто раз больше в обращении с холодным оружием.

Петр Христианович переложил кортик в левую руку, а правой запулил в отставшего из-за спасения трона второго красномундирника мундир белый графа Палена. Удачно тот опутал охранника, Петру Христиановичу как раз хватило времени вскочить на стол и пнуть ногой по чернильнице малахитовой, что стояла среди разложенных бумаг и карт, не игральных, географических. Попал так себе – красному чернильница попала в руку, и то вскользь, ну, разве мундиру вред причинила, теперь не просто красным стал, а красно-черным. Но пока нагл уклонялся от чернильницы, Брехт успел со стола на него прыгнуть в прыжке этом, целясь ногой в голову великого британца. Не срослось. Как вообще в современных сапогах можно Джеки Чана из себя изображать? Высокие, на высоких же скользких деревянных каблуках. В результате Брехт промахнулся, по наглу-то попал, только не ногой наотмашь по голове, а задницей по животу противного противника. Хрясь, это вместе на паркет шлепнулись. Слава богу, что хоть сверху оказался Брехт. Но счастье длилось не долго. Тут же второй англичанин ему эфесом шпаги зарядил по затылку. Кивер сработал, хорошая вещь. Но удар был сильный, и Брехт закатился под стол. Туда же сразу и шпагу сунули, опять повезло, все в тот же кивер удар пришелся, проколол его насквозь клинок и еще и Брехта по щеке мазнул, к счастью, не лезвием. Ремешок разрезала зато. В это время Сема атаковал увлекшихся красномундирников и сунул свой тесак в спину англичанину, не пропорол насквозь, но рану нанес. Нагл откатился к Петру Христиановичу под стол, где уже и вошел в него клинок синявинского кортика в пузо на всю длину. Минус один, только как теперь из-под стола выползти, с той стороны стулья плотно стоят, а с этой красномундирник тыкает шпагой по очереди то в Семена, то в Брехта. И если дезертиру можно тесаком отбиваться от англичанина, то Петру Христиановичу, лежа на боку за убитым англичанином в луже натекающей из него крови, это делать крайне неудобно.

Наконец, бог решил встать на сторону православных против англикан или католиков, и не-удачно отскочив от выпада все еще державшегося Семена, красномундирник подставил ногу под удар кортика. Брехт сделал колющее движение в подставленный сапог, заточенный до игольной остроты клинок, пробил толстую кожу кавалерийского сапога и уткнулся в кость.