И деревья, как всадники…

4

- Что-нибудь серьезное, доктор? - спросил Лефер.

- Не думаю. Обычное нервное истощение. Было бы мудрено, если б обошлось без этого. Помните, Кирога, как вы себя чувствовали, вернувшись из такого же путешествия?

- Еще бы. Теперь, когда этот задира ушел, признаюсь, что ему досталось куда больше. - Кирога улыбнулся. - Лично я предпочитаю иметь дело с игуанодонами.

Гринвуд щелкнул пальцами, требуя внимания.

- Завтра утром от нас ждут отчета, - сказал он официально. - Будем прерываться или обменяемся впечатлениями по свежим следам?

- Я бы не прочь пообедать, - заявил Лефер.

- Потерпите, ничего с вами не случится, - грубовато возразил Гринвуд.

- Велите хоть принести бутерброды и пива.

Они молча ждали, пока расторопные роботы подкатили к каждому поднос на колесиках, уставленный едой.

- Если говорить о технике… - начал Гринвуд.

- А тут и говорить нечего, - перебил его Лефер. - Все сработало безупречно, как и на Земле.

- Можно подумать, что Ольсен побывал на другой планете.

- Тьфу, к этому нелегко привыкнуть. Конечно, надо было сказать «как и здесь, в настоящем».

- Ну, это само собой разумеется, - заметил Малинин.

- Что разумеется? - спросил Лефер.

- Что техника должна работать, и притом безупречно. В конце концов, мы живем в XXV столетии.

- Так чего же вы еще хотите?

- Нам следует подумать, достаточно ли у хрононавта средств защиты. По рассказу Ольсена можно судить, что из некоторых опасных ситуаций он выбрался чудом.

- Он не мог не выбраться.

- Верно. Но если чудо субъективного происхождения, то это вовсе еще не свидетельствует, что оно лишено некоего объективного значения. Возьмите аэропакет. Можно привести его в стартовое состояние за сорок секунд?

- Это исключено, - ответил Лефер. - Сам Ольсен, кстати, несмотря на отличную реакцию, никогда не мог на тренировках скинуть хоть пару секунд с полутора минут.

- Вот видите, а понадобилось взлететь вдвое быстрее.

- Ну, знаете, не могу же я доводить конструкцию до такого совершенства, чтобы она соперничала со скрытыми ресурсами организма. Это говоря словами Ольсена.

- Зря спорите, Лефер, - вмешался Гринвуд. - Малинин прав. Никто не требует, чтобы вы довели взлет точно до сорока секунд, но подумайте, нельзя ли его ускорить.

- Ладно, - проворчал Лефер и, не удержавшись, добавил: - Самообман.

Гринвуд пропустил эту реплику мимо ушей, но тут рассердился Кирога:

- До чего ж вы упрямы, Лефер! Кому помешает, если ваш замечательный аэропакет можно будет разобрать на полминуты быстрее? Ведь экстремальные условия возникают у кого угодно, хотя бы у тех же космонавтов. Вообразите, что работаете на них.

- Давайте не пререкаться, - призвал Малинин.

- Мне кажется, надо иметь в виду следующее, - назидательно заметил Гринвуд. - Мы обязаны одинаково позаботиться как о сохранении жизни путешественников во Времени, так и о неприкосновенности исторической среды. Это аксиома. И обе задачи имеют одно решение. Чем лучше обеспечена безопасность хрононавта, тем меньше у него необходимости пускать в дело всевозможные защитные средства, если и не разрушающие среду, то оставляющие на ней чувствительные отметины. Последствия подобной беспечности могут сказаться не сразу, но, накапливаясь мало-помалу, они способны в конце концов вызвать обвал, своего рода историоспазм, по типу экоспазма, угрожавшего человечеству в конце XX века. Такая угроза тем более реальна, что искажения, вызванные прямым вторжением в исторический процесс, будут наслаиваться на искажения, причиненные косвенным воздействием. Я имею в виду в первую очередь своекорыстное толкование исторических фактов на потребу дня. Но не только это. Далеко не безобидны и попытки заполнить белые пятна на карте прошлого посредством логической дедукции. Поневоле основанные на абсолютизации неких общих принципов, они игнорируют случайное, непредсказуемое начало, играющее столь важную роль в развитии любых обществ. Теперь это доказано и материалами экспедиции на обитаемые планеты Беты Центавра. В результате мы получаем суррогат истины и, что еще хуже, привыкаем им пользоваться, забывая о его неполноценности.

«Эка его занесло», - подумал Малинин.

- Что из этого следует? - спросил он.

- Да, - поддержал Лефер, - я тоже не соображу, куда вы клоните.

- Мне казалось, что я говорю достаточно популярно. Во всяком случае, моим студентам разъяснять это не приходится. - Гринвуд встал и начал расхаживать по холлу, продолжая ораторствовать: - Из сказанного вытекает, что надо прежде всего очистить историю от домыслов…

- Боюсь, в ней мало что останется, - пробормотал Кирога.

- И притом самое скучное, - отозвался Лефер.

- Очистить историю от домыслов, а не добавлять к ним новые сказочки. Мы с вами обязаны принять все сообщения Ольсена за рабочую гипотезу и критически оценить каждый бит добытой им информации…

- Так бы сразу и сказали, - вставил Малинин.

- Критически оценить каждый бит добытой им информации, - повторил Гринвуд, не позволяя отобрать у себя трибуну. - При таком подходе мы сталкиваемся с множеством очевидных несуразностей и просто темных мест. К первым следует отнести, например, упоминание Генрихом «книжонки некоего голландца». Нет сомнений, что имеется в виду знаменитый трактат Гуго Гроция «О праве войны и мира», увидевший свет в 1625 году, то есть через пятнадцать лет после убийства Генриха. Не стану говорить о других, менее бросающихся в глаза неточностях - лучше оставить их до подробного историографического анализа.

- Прошу вас, Гринвуд, перестаньте ходить, я больше не в состоянии ворочать за вами шеей! - взмолился Лефер.

- Я не умею сидя с такой точностью формулировать свою мысль, - хладнокровно отпарировал Гринвуд, продолжая мерно вышагивать перед своей аудиторией. - Теперь о темных местах. Их неперечет. Почему Ольсен вспомнил о камере только тогда, когда появилась королевская процессия, разве средневековый Париж сам по себе не заслуживает запечатления на пленке? Еще более странно другое: почему он показал нам только свою беседу с королем? Кстати, во время короткой паузы, пока вы занимались чаепитием, я спросил Ивара, куда подевалась кинохроника кортежа на улице де да Ферронри. Он ответил невразумительно: пленка-де оказалась некачественной. Где это слыхано!

- Да, - подхватил Кирога, - для меня тоже многое осталось неясным. Ну, скажите на милость, откуда взялась старинная лютня? Какая-то мистика, право.

- Действительно непостижимо! - присоединился к нему Лефер.

Малинин тоже было собрался поддакнуть, но, заметив хитрую улыбку на губах Гринвуда, решил подождать. И не ошибся.

- Эх, - сказал Гринвуд, - если б все загадки так просто отгадывались! Эта прекрасная лютня XV века взята из Луврского музея при поручительстве Глобального Совета и под личную ответственность известного профессора Гринвуда.

- Так это ваша проделка?! - воскликнул Лефер.

- Что значит проделка, - обиделся Гринвуд, - разве неясно, что такая неповторимая деталь может сыграть решающую роль в воссоздании реальной исторический атмосферы!

- Так-то так, но ведь ее придется возвращать.

- Ну и что? - спросил Гринвуд, с недоумением глядя на Малинина.

- Это может серьезно травмировать Ольсена.

- Чепуха, он ведь не кисейная барышня, посмеется вместе с нами и забудет.

- К слову, - сказал Кирога, - когда вы думаете раскрыть ему глаза?

- Не раньше, чем через месяц, - ответил Малинин. - Надо дать время, чтобы впечатления ослабли, потускнели, тогда с ними легче расставаться. Помните, Кирога, когда мы рассказали вам самому?

- Через неделю.

- Вот именно. И поторопились. Вы никак не хотели поверить. Легко понять: чуть ли не гладили руками своих возлюбленных рептилий, и вдруг у вас их отбирают. Обретенное сокровище на глазах превращается в иллюзию, в дым - есть от чего расстроиться.

- Ну, хорошо, - вернул их к делу Гринвуд, - с лютней все ясно, но как вы объясните самую вопиющую несуразность в рассказе Ольсена?

- Хрононавта из XXX века?

Гринвуд кивнул.

- Теоретически, - начал Лефер, - это вполне допустимое предположение…

- Ах, оставьте, вы прекрасно знаете, что сейчас речь не об этом. Обратите внимание, довольно правдоподобное в других отношениях поведение Ольсена становится запутанным и противоречивым, как только дело касается покушения. Сначала он признается Генриху, что хотел предостеречь его, потом заявляет ему, что всякое вмешательство в исторический процесс путешественникам во Времени строго заказано. Каков в этом смысл? Если уж он солгал раз, чтобы войти в доверие к своему, скажем так, объекту, то зачем было через несколько минут откровенничать? За всем этим определенно что-то кроется.

- Может быть, вы преувеличиваете? - сказал Кирога. - В конце концов, подобные эксперименты не обходятся без темных мест, как вы изволили выразиться. Вспомните, сколько их было в моем рассказе.

- Нет, Гринвуд прав, в этих странностях есть своя логика, и мне кажется, я ее угадываю.

- Выкладывайте же! - потребовал нетерпеливый Лефер.

- Видите ли, друзья, как врач, я лучше вас знаю Ольсена, его человеческие качества. Этот человек органически не способен ни на предательство, ни на равнодушие. Возьмите во внимание и другую его черту: молниеносную, я бы сказал, уникальную реакцию, причем не только физическую. Раз уж об этом зашла речь, не соглашусь с вами, Лефер, убежден, что Ольсен в чрезвычайной обстановке действительно способен привести в действие ваш аэропакет за 40 секунд… Да, так не только физическую, но также интеллектуальную реакцию.

- Не понимаю, - начал Гринвуд, - какое это имеет отношение…

- Самое прямое, - прервал его Малинин. - Помните, Ольсен сказал, что едва удержался не крикнуть: «Берегись, Наварра!»?

- Конечно.

- Что вы ему на это сказали?

- Если не дословно, нечто вроде того, что за это ему грозило бы навсегда распроститься с путешествиями во Времени.

- А что сказал затем Ольсен?

- Что страх перед инструкцией помог ему вовремя остановиться, - подсказал Лефер.

- Так вот, он слукавил.

- То есть?

- Ольсен действительно крикнул: «Берегись, Наварра!» Отсюда и все странности в его дальнейшем повествовании. Он все время пытается как-то примирить две исключающие друг друга версии. Одна из них продиктована инстинктивным стремлением скрыть факт нарушения инструкции. А другая - логикой его беседы с Генрихом, которую Ольсен воспринимает как вполне реальную. В этом все дело. Усматривая нелепости в его рассказе, мы просто забываем, что он строится на другой исходной предпосылке.

Гринвуд хлопнул себя по лбу.

- Ай да Ивар, ай да обманщик! - сказал Лефер. - Теперь я понял, почему вы дернули меня за рукав.

Кирога недоверчиво покачал головой.

- А этот наш потомок?

- Он его выдумал, - объяснил Лефер.

- Но ведь о человеке из XXX столетия сообщил сам Генрих, - не унимался Кирога.

Трое из остальных выразительно на него посмотрели.

- Ах, - прозрел Кирога. И сам себе пояснил: - Решив таким способом обеспечить себе алиби, Ольсен внушил фантому Генриха мысль о другом пришельце, а король просто вернул ее нашему приятелю. Поразительно!

- Ваша гипотеза, - обратился Гринвуд к Малинину, - объясняет и загадку с исчезнувшей пленкой. Ольсен ее припрятал, если уже не уничтожил.

- Не уверен, возможно, она и в самом деле оказалась испорченной.

- Не покрывайте его, - заявил Гринвуд желчно.

Малинин с досадой махнул рукой. На душе у него было муторно.

Гринвуд положил руку ему на плечо:

- Не огорчайтесь, док. Кто знает, может быть, даже такой законник, как я, не удержался бы крикнуть: «Берегись, Наварра!»