И остался Иаков один

По-видимому, величайшее богатство, которым Диаспора одарила евреев, гораздо большее, чем золотые и серебряные сосуды, вынесенные из Египта, это вкус и способность к правильному наблюдению абстрактному мышлению. Теоретическое мышление пришло к евреям вместе с эллинизацией и греческим языком и было отчасти враждебно воспринято. Но уже у творцов Талмуда и Филона Александрийского возникло понимание абстрактного мышления ("греческой мудрости") как бесценного инструмента, который может быть использован для долговечного закрепления эфемерного и субъективного смысла, так быстро улетучивающегося из чисто образных конструкций по мере изменения обстоятельств и стирания свежести образов3.

По-видимому, величайший вклад, который евреи сделали в мировую культуру в новое время, напротив, состоит в том, что, овладев этим инструментом, они сумели на новом уровне внести свой реалистический оттенок обратно в теоретическое мышление, а субъективизм - в условия наблюдения, уже как конструктивный, обогащающий элемент в современной культуре. Так называемые величайшие открытия физики XX в. ввели в науку, в качестве формализованных принципов, особенности реалистического сознания - нераздельность времени и пространства, необходимость включения наблюдателя в общую картину мира, взаимодействие наблюдателя с наблюдаемым объектом и делокализацию частиц в пространстве-времени. (Именно эту часть физики нацисты обоснованно называли "еврейской" и, в отличие от теоретического мышления, как такового, преследовали.)

Тот, кто скажет, что все вышеперечисленные "новые" научные принципы совершенно новы для него и не умещаются в сознании, докажет только, что современное образование настолько плохо, что еще в школе совершенно заглушает нормальную интуицию и приучает о науке думать почему-то совершенно другим способом, чем о жизни вообще. Действительно, новым в этих принципах является только то, что они "научные". В обывательской практике никто сомневается, что чем интенсивнее ты работаешь, тем быстрее бежит время (тривиальность этого обстоятельства зафиксирована во множестве анекдотов об Эйнштейне и теории относительности), и что мир без "меня" не существует (когда ребенок закрывает глаза, он что его никто не видит), следовательно, не может быть адекватно описан. Также все знают, что павловские собаки в клинике, в зоопарке и в лесу, пейзажи и радиоприемники, автомобили и ведут себя и выглядят по-разному, в зависимости от того, кто, когда и с каким намерением их наблюдает. И, наконец, всем известно, что одновременное присутствие движущегося и распространяющего о себе информацию объекта в разных местах более естественно, чем его точная локализация в пространстве. Так, если человек бежит и кричит, то свойства его характера проявляются за сотни метров от его тела с такой явственностью, с какой, быть может, они не смогли бы проявиться при непосредственном контакте, и, заслышав издали свист бомбы, человек бросается на землю, не дожидаясь ее точной локализации. Также и присутствие наших умерших близких иногда сильнее влияет на нашу жизнь, чем материальное давление обстоятельств.

Таким образом, вся та чепуха, которую полстолетия распространяют популяриза-торы науки о якобы революционных сдвигах в сознании человечества, означает только, что в научной среде, привыкшей свысока относиться к обывателю и его "предрассудкам", произошла паника и возникло ощущение, что, быть может, некоторые из "истин", которые за пару столетий до того они освоили и вколотили в обыденное сознание через школу и университет, такие же предрассудки (если не худшие), как и те, на смену коим они пришли.

Классическая механистическая точка зрения, с которой следствие однозначно определяется причиной, вовсе не является порождением "естественного" разума, а отражает всего лишь многовековую традицию применения логики к научным вопросам. Однозначность логики, которая есть лишь результат соглашения между людьми, вовсе не обязательна для природы, которая ничего не знает о наших соглашениях. Тем не менее детерминизм всегда связывался с научным мировоззрением и даже с "естественным" разумом.

На самом деле весь этот набор представлений, с которым пришлось бороться "новой" физике, вовсе не является порождением естественного разума, которому естественнее всего думать, что время бежит быстрее, когда ему веселее живется, и которому небо зачастую кажется "с овчинку". Классические детерминистские воззрения, которые укоренились с XVII в. в Европе, так тяготили естественный разум, что он не без оснований пытался эмансипироваться от науки. изыскивая ей религиозные, художественные и спиритические альтернативы. Если бы мыслители XVIII в. действительно были последовательны в своем предпочтении естественного разума, лапласовский детерминизм не смог бы возникнуть, а опытов Фарадея и теории Максвелла оказалось бы вполне достаточно для построения специальной теории относительности (на полстолетия раньше ее фактического возникновения)4. Специальная теория относительности настолько очевидно является частью теории поля, что в любом разумном учебнике излагается в самом начале ее, давая естественную основу для сближения теории поля с механикой, но и одновременно разрушая простую механическую картину мира. Только предрассудок "объективности" науки много десятилетий не позволял физикам включить в картину мира наблюдателя и освободиться от представления об "абсолютной" системе координат. Даже Эйнштейн, включив, наконец, этого наблюдателя в рассмотрение, снабдил его таким запасом объективности, чтобы его влияние никак не ощущалось (из результатов теории он выпадает). Поэтому уже принять квантовую механику, где этот наблюдатель так сильно напроказил, было не по силам и самому Эйнштейну.

Эта пресловутая объективность и детерминизм научных воззрений есть результат длительного прививания теоретического мышления (в его самой оголтелой форме) к обывательскому сознанию, которое постепенно привыкло загонять в подкорку свои естественные представления. Обе эти навязчивые идеи возникли в античные времена вместе с представлением об абсолютном пространстве, независимом от времени, когда теоретическое мышление греков породило принцип отвлечения (изъятости) и философское представление об "идеях вещей".

Хотя греки построили геометрию, астрономию, механику и другие дисциплины, под влиянием которых сложилось наше представление о науке как таковой, античная наука не представляла собой подлинного органического единства, содержащего тенденцию к развитию. Античная наука, будучи весьма развитой в смысле объема сведений, не складывается в единую систему, заставляющую увязывать одни сведения с другими. Рассказы о висячих садах Семирамиды, людях с собачьими головами и особых свойствах янтаря (статическое электричество) мирно сосуществовали с геометрией Евклида и системой Птолемея. Эта наука, возможно, представляет собой образ мыслей, но не мировоззрение, ибо явления в ней связаны не по происхождению, а по смежности. Она лишена той формообразующей тяги, которая заставляет ученого из-за наличия определенного факта предпринимать розыски других следствующих фактов и не дает успокоиться, пока либо соответствующие факты не будут разысканы, либо исходный факт опровергнут. Эклектизм и плюрализм античной науки вполне соответствуют античному политеизму и пространственно-статичной картине мира, включающей человека лишь как случайный элемент. Тесно связано с этой статичностью и преобладание описательного момента над объяснительным в науке того времени.

Настоящий импульс к развитию эта наука получает только после упрочения христианства в мозгах учеников и учителей. В соответствии с монотеистическим принципом христианство (независимо от желания воспитуемого) закладывает в сознание принцип иерархического построения природы, требующий непрерывного достраивания системы взаимосвязанных частей знания вокруг некоего смыслового центра. Нужно сказать, что аналогичная потребность дает себя знать и в арабском средневековом мире, где эта же библейская идея проявляется в мусульманстве. Геометрия Евклида, которая была лишь наукой о линиях и фигурах (то есть образах, идеях, далеких от грубой действительности), и механика Архимеда, которая была наукой о механизмах (то есть игре фантазии, "чудесах искусства Изобретателя"), превратилась у Галилея, Декарта, Кеплера и др. в науку о Природе, которая составляла общее дело и общую цель всех ученых и приобрела черты некоторой законченности у Ньютона5.

Физика Фалеса Милетского, которая была лишь описанием окружающих нас чудес, и атомистика Демокрита, которая была философией, то есть рассуждением об идеях вещей, превратились, благодаря Ф. Бэкону, у Гильберта, Дальтона и др. в опытную науку о самих вещах. Теперь нельзя было увидеть никакого удивительного явления без объяснения его причин либо пересмотра предшествующих представлений. И люди действительно стали меньше видеть...

Если в античные времена геоцентрическая система Птолемея могла столетиями сосуществовать с гелиоцентрической системой Аристарха Самосского, так же как и теория выживания приспособленных организмов Эмпедокла совмещалась с представлени-ем о неизменности видов животных и растений, во времена торжества христианства появление системы Коперника начисто зачеркивало ценность системы Птолемея, а теории эволюции Ламарка и затем Дарвина исключали как друг друга, так и представление о неизменности сотворенных Богом видов. Конечно, опытные данные, которые якобы приводят к торжеству "правильных" теорий, тут совершенно ни при чем6. Во времена Коперника опытных данных в пользу его системы было столько же, сколько и против, а насколько малую роль сыграли опытные данные в теории Дарвина, видно из того исторического факта, что Г. Уоллес, совершенно не владевший тем громадным фактическим материалом, которым владел Дарвин, заметно опередил его, предвосхитив все его концепции. Таким образом, определяющим моментом в этом развитии наук был момент идеологический, требующий от мировоззрения единства и согласованности час-тей, которые были заложены в сознании ученых веками христианской монотеистической теологии7.

Это значит, что библейское синтетическое мышление уже включилось в основания науки, задавая ей лежащую вне ее цель (движение в направлении Единства Мира, как Истины), но еще не определило собой ее методов, оставив в неприкосновен-ности принципы изъятости и однозначного детерминизма.

Естественное развитие этой, все еще в основном евклидовско-демокритовой науки8 привело, в конце концов, к конструированию Всеобъемлющего Интеллекта Лапласа, которому достаточно подставить все 6N начальных условий в ЗN уравнений Ньютона, относящихся к N частицам, составляющим мир, чтобы получить все прошлое (t->-oo) и все будущее (t->+oo) этого мира на любой срок. Такой Всеобъемлющий Интеллект не был бы Богом, ибо он лишен воли, а только Големом, вычислительной машиной, которая осуществляет идею Рока. Вот каково последнее слово этой науки! Идея рока, которая возникает на этом пути как естественное обобщение эллинских представле-ний о детерминированности в сочетании с единством мира. Так европейская наука, стремясь все время вперед, пришла назад - к доантичному и почти доисторическому Началу, которое, объединяя разрозненные сведения в одном мистическом единстве, просвечивает у Гомера, возвышаясь над людьми и богами: "Но и бессмертным богам невозможно от общей Судьбы неминучей милого им человека избавить..." (Илиада).

Гомер предшествует античности и науке, и в его художественном мире присутствует первобытное единство, которое распалось вместе с возникновением науки и падением мифологического сознания. Христианство и Возрождение, некритически восприняв греческую науку и неудержимо стремясь к единству, достигли его в научном мировоззрении ценой свободы воли. Эта пиррова победа для христианства равносильна самоубийству. Гомеровский Рок пробился через двадцать-тридцать веков забвения и снова гордо поднял голову. И христианский бог спасовал перед ним, поддавшись панике (по-видимому, именно эту несовместимость ощутил Б. Паскаль, бросивший науку, но не могший победить языческого идола внутри ее), отступив в монастыри (непознаваемость и непостижимость божьей воли есть убежище мыслителя - обитель спокойствия, монастырь), ограничившись гуманитарной сферой9.

Таким образом, идея Предопределения, Необходимости, Объективных Условий и Обстоятельств господствовала в европейской науке XIX в. всецело, не зная для себя - в своей сфере - никаких ограничений. Еще веком раньше влияние этой давящей идеи стало распространяться и на гуманитарные области в форме различных утилитарных и "научных" теорий социального устройства и человеческого поведения10. Все это происходило отнюдь не благодаря "естественному" разуму, ибо естественному разуму также естественно ощущать свободу воли, а вопреки ему (а также вопреки еврейству и подлинно христианскому духу), благодаря усвоенной эллинской традиции рационального теоретического мышления.

Уму непостижимо, как материалисты и нигилисты разных оттенков в течение ста лет умудрялись избежать Харибды Предопределенности, неразрывно связанной с детерминизмом. Зато к концу жизни весьма многих, доказывавших "научно" (на лягуш-ках), что "Бога нет", проглотила-таки Сцилла мистицизма, альтернативно дополнившая, таким образом, их мировоззрение.

Потребовалось двухсотлетнее укоренение христианства в сознании европейцев после перевода Библии на национальные языки, потребовался серьезный философский кризис, разрушивший веру в логику и дискурсивное мышление, потребовалось целое поколение еврейских мальчиков, воспитанных в немецких университетах, чтобы естественный, то есть приспособленный к сложной неодносвязной реальности, разум и стремление к цельности, единству создали совершенно новую, свободную от эллинской статичности (а отчасти и от гармонии, уравновешенности) картину мира, включающую неопределенность и непредсказуемость.

Хотя новая картина мира вовсе не завершена и даже весьма далека от завершения, ее основные черты уже ясно обозначились. Эти основные черты настолько противоположны старой детерминистской и объективистской картине, что изменение никак не может быть сведено к какой-либо форме развития. То, что многое в этой новой картине остается неизменным с античных времен, не меняет того факта, что последовательное движение не ведет от старых представлений к новым. Соотношение рационального, эллинского и реалистического, иудейского (популяризаторы любят называть этот элемент "сумасшедшим" - "Безумные идеи"), логического и парадоксального, - в новой картине совершенно новое и не сводится к обогащению прежних представлений. (В некотором отношении современные представления даже беднее, так как заведомо запрещают нам некоторые мыслительные операции с природными объектами, а прежде таких ограничений не было).

Здесь кажется вполне уместным представление о системе вложенных друг в друга по иерархическому признаку теоретических картин реальности.

Действительно, так же как вся геометрия Евклида входит частным случаем, клеткой, в Эрлангенскую программу, рассматривающую возможность существования целой системы различных геометрий, так и специальная теория относительности включает законы Ньютона в некотором частном случае, а квантовая механика может в каком-то пределе включить, как частный случай, классическую, не зачеркивая ее области применения.

Но тут же поджидает нас и разочарование в этой стройности: такие операции возможны только с "теоретической", то есть до конца формализованной, - то есть мертвой реальностью, заведомо схематической и в своих посылках конечной. В отношении живой науки как мировоззрения такая операция невозможна, и несовместимость новой картины со старой остается свидетельством существования разных типов мышления, как различных цивилизационных признаков. Так, видя сходство кошки с тигром, мы, тем не менее, вынуждены признать, что между ними нет ни взаимоотношений общего и частного случаев (тигр не включает кошку в качестве частного случая), ни взаимоотношений оригинала и его развития (тигр не развился из кошки). Между тем, если мы убьем обоих и, подсушив, разложим их косточки во взаимооднозначном соответствии, мы, возможно, и сумеем предложить такие геометрические преобразования, которые превратили бы эту "теоретическую" кошку в "теоретического" же тигра. Таким образом, мы сразу видим, что и польза от этого могла бы произойти только для систематики и типологии, позволивших увидеть, что оба эти организма произошли от одного предка и типологически различны. Внутри времени жизни такого организма, пожалуй, актуально и понятие развития.

О современной науке можно сказать, что она развивается, но она развивается не от того корня. Генетически она представляет собой совсем иное сочетание эллинских и библейских элементов, чем наука XVII - ХIХ в.в., которая, возможно, умирает. Этот новый образ мыслей, связанный с современной наукой, не только новая идеология, но и - другой тип души.

Эйнштейн пришел к более общему единству, чем было достигнуто до него, не потому, что таков единственно возможный теоретически мыслимый путь, а потому, что цельность сознания у Эйнштейна и стремление к единству в современном ему мире сильнее, чем стремление к объяснению наблюдаемых фактов. Тот факт, что Джойс и Кафка, а также модернистская живопись, искажающая натуру в зависимости от настроения художника, оказались современниками теории относительности и квантовой механики - не случайность, а социальный признак, характеризующий специфический душевный склад, который начинает играть ведущую роль в духовной жизни современного общества. С. Кьеркегор, который был известен своим современникам только как блестящий стилист, - вдруг, благодаря Л. Шестову, М. Буберу и другим современникам Ф. Кафки (а, следовательно, и вышеупомянутых теорий в науке) стал основателем целой философской, - и даже более чем только философской, жизненной, - школы, так что его весьма своеобразная душевная жизнь превратилась в некую экзистенциалистскую норму, противопоставленную детерминизму "науки" и "объективизму" (гегелевской) философии.

Современного типа единство, несомненно, ближе к библейским запутанности и парадоксализму, определяющим динамику, чем к гомеровской пластической гармонии, но оно, конечно, продолжает заключать в себе оба элемента. Соотношение между иудейским (здесь это то же, что христианским) и эллинским элементами в современной научной картине мира совсем не то, что в картине, созданной Возрождением. Если наука того времени взяла от христианства (здесь это то же, что и еврейство) только стремление к единству мира, то в науке XX в. явно присутствуют представления о свободе воли11, взаимодействии, обязывающем обе стороны, влиянии возможного и, следовательно, будущего на действительное, то есть настоящее, и другие признаки библейской идеологии. Также и ясно обозначившаяся тенденция к распространению на гуманитарные области научного подхода, соответствующего специфике объекта (теория информации, кибернетика, семиотика и т.п.) - в отличие от прежних вульгаризаторских попыток - свидетельствует о гораздо более высоком типе единства (и более близком к библейскому), которому соответствует современный идеал. Но принципы связи элементов между собой и вычленения образов из реальных объектов остаются эллинскими и в современной науке. Точно так же осталась эллинской манера представлять результаты в качестве "объективной" истины при помощи логических или эмпирических доказательств. Только благодаря этому был возможен самообман, позволивший Эйнштейну или творцам квантовой механики думать, что они только дополняют и развивают существующую науку, а не создают в корне новую.

В нашем мире, по-видимому, действительно произошло нечто необычное. С одной стороны, подтверждается тезис О. Шпенглера о закате Европы, ибо закат определенного круга идей и чувствований произошел, и старый тип гуманизма агонизирует. С другой стороны, почти на наших глазах сложились камни для фундамента совсем иной культуры, которая бурно растет и пугает своим витализмом приверженцев старой. Быть может, мы не заметили перелома, который заставит в будущем считать время между двумя мировыми войнами началом новой эры?

_______________________________________________________________________

1 Такая особенность Гомера и всей последующей греческой литературы положена С.С. Аверинцевым в основу различения античной "литературы" от "ближневосточной словесности". которая, по-видимому, в основном, сводится к Библии. Нижеследующие заметки можно было бы рассматривать как распространение этого различения на научное мышление, если бы я мог добиться такой же полноты аргументации ("Вопросы лит.". № 2.1971). Однако в другом отношении различие, которое отмечает С. Аверинцев. неполно. Он видит (как и многие предшественники) в библейском сознании примат времени в противоположность гомеровскому примату пространственного восприятия. Но для физика очевидно, что различие между ними - не различие временного и пространственного восприятий (в Библии и в Гомере можно (см. стр. 62) найти множество гегенбайшпилей, опровергающих общее впечатление пространственной обедненности Библии и статичности Гомера), а различие между четырехмерным миром, в котором время - одна из координат и трехмерным, в котором время уникальная общая ось, на которую насажены все системы координат, то есть различие между эйнштейновским и ньютоновским мирами (уникальность оси времен в классическом мире и вызывает искушение отделаться от времени вообще, например, системой вложений или путем введения циклов).

2 Л. Ландау говорил, что есть два способа научной деятельности: "Делать то, что нужно - так как можно; или то, что можно - так как нужно".

3 В мусульманской Испании X - XII вв. "греческая мудрость" настолько прочно вошла в культурную жизнь евреев, что ученые не верили, будто когда-то евреи существовали без нее. Бытовало предание, что Сократ и Платон были учениками пророков и что греческая мудрость заимствована из еврейских книг, затерявшихся во время разрушения Второго Храма.

4 Эйнштейн не знал об опыте Майкельсона и т.о. не использовал "новейших данных" при создании своей теории (см. УФН, 1972).

5 Обычно переоценивают значение опытных данных для Галилея, упоминая его закон инерции как шаг вперед по сравнению с Аристотелем. Нужно сказать, что представление Аристотеля о движении, пропорциональном силе, гораздо больше соответствует земному опыту. Суть не в опыте, а во внутренней связи различных явлений между собой. Для Аристотеля нет никакой связи между его законом движения (на земле) и поведением небесных тел, а Галилей исходит из необходимости связать одно с другим.

6 Л. Ландау как-то сказал, что совпадение теории с опытом ничего не значит, "ибо среди бесконечного множества дурацких теорий должны найтись и такие, которые совпадут с экспериментом". (Он сказал: "Континуум теорий").

7 Я не считаю возможным при подобной точности рассуждений различать христианскую и иудейские теологии. Связь научных концепций с теологическими слишком опосредована, чтобы отличие христианства от иудейства на ней сказывалось.

8 В "Курсе лекций по физике" Р. Фейнман говорит: "Если бы вся цивилизация должна была бы погибнуть и меня спросили, какую одну фразу завещать потомкам, чтобы в ней содержалось максимальное количество научной информации, я бы ответил: - все тела состоят из атомов, маленьких частиц, которые притягиваются на больших расстояниях и отталкиваются, если их прижать друг к другу."

9 Когда выдающегося астронома XVIII в., католического священника Секки спросили, как он может совмещать эти профессии, он ответил: "Когда я занимаюсь астрономией, я забываю о своем священничестве. Когда я исполняю обязанности священника, я забываю астрономию". Это ли не капитуляция для верующего христианина!

10 С. Кьеркегор так выразил эту мысль: "Если признать этическое, т.е. всеобщее, наивысшим, не понадобится никаких иных категорий, кроме тех, какие знала греческая философия или какие можно извлечь из нее путем последовательного мышления" ("Страх и трепет", Проблема!).

11 Э. Шредингер постоянно употребляет слова "свобода воли электрона" и "Господня квантовая механика". ("Что такое жизнь с точки зрения физики").

ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

УНИКАЛЬНОСТЬ КАК ПРОБЛЕМА И ВЫЗОВ

(Впервые опубликовано в "22", № 20,1981.)

Всякий, поселившийся в Израиле, через некоторое время находит себя в трудном положении человека, которому задали скептический вопрос: "Ну, и что?" Сначала он несет в ответ лихорадочный бред, который, естественно, возникает в голове у каждого при столкновении с такими фундаментальными вещами, как Храмовая гора (Мориа) или гора Мегиддо (Армагеддон). Потом - все чаще запинается, наблюдая, как подлинность переживаний вытесняет литературные образы и не оставляет места для словесного выражения. Только на первый взгляд эта беспомощность кажется чисто словесной. Только в первый момент эта безгласность кажется порожденной близостью к библейскому сверхлитературному канону. Главное все же - не в выражении. Главное - в нашем внутреннем состоянии.

Словесная растерянность пришельцев соответствует нашей внутренней растерян-ности, порождаемой уникальностью жизни, которой мы живем. Эта уникальность не является следствием нашего жизненного опыта и потому не дает уверенности в понимании всего Замысла, как целого.

Нельзя сказать, что мы вообще не были готовы к уникальному. Некоторые из нас подготовили и весьма многие приняли исход из России с подлинным энтузиазмом. Я думаю, если бы судьба наша сложилась иначе и наши сорок лет нам предстояло бы провести в Сибири, многие сумели бы погибнуть достойно. Но исход наш был порождением и продолжением нашего российского опыта. Он родился как воплощение нашей мечты и идеальный выход из нашего безвыходного положения. Конечно, наш исход был чудом. Но он был, так сказать, чудом очеловеченным. Он отвечал скрытым упованиям и открытым стремлениям. Он позволял себя эксплуатировать. Исход разрубал безнадежно запутанные узлы, оправдывал поспешные решения, отменял ежедневные заботы.

Первое, с чем мы столкнулись в Израиле, что любой знакомый гвоздь, подобранный нами на общей дороге, оказывался не от той стенки. Тот из нас, кто скажет, что он с самого начала все понимал, только подчеркнет, что он и сейчас ничего не понимает. Израильская жизнь, в отличие от исхода, родилась не от нашей мечты. Она была построена не как выход для нас, а как продолжение истории, в которой мы не участвовали. Наше участие предусмотрено только в неопределенном будущем. Оно не обеспечено, а лишь проблематично, ибо определяется нашими качествами, в которых мы менее всех уверены.

Весь свободный мир одинаково далек от взлелеянной нами в России мечты о неограниченной, но "правильной" свободе. Оказывается, свобода в этом мире смывает различие между правильным и неправильным. В первую очередь исчезает различие между правильными и неправильными взглядами, которое казалось нам таким очевидным. Не то, чтобы правильные и неправильные взгляды в чем-то сблизились. Но неравенство между ними исчезло. В свободном мире оказалось достаточным, чтобы какой-нибудь взгляд поддерживался некоторой группой, чтобы его "правильность" автоматически оценивалась пропорционально силе и влиянию этой группы. А как же Истина?

Постепенно наступает и отмирание неравенства между правильными и непра-вильными действиями. Трудно отличить правильные забастовки, которые ведут к повышению нашего жизненного уровня, от неправильных, которые ведут к дезорганизации нашего хозяйства и общественной жизни. Даже граница между преступлением и заблуждением начала размываться. Недавно английский суд совершенно всерьез рассматривал аргументы двух изуверов, забивших до смерти женщину, чтобы выгнать из нее злых духов. Суд признал это вполне допустимым вариантом идеологического заблуждения. Поведение убийц он квалифицировал как чересчур прямолинейное. Судья, присуждая обвиняемых к трем годам тюрьмы, сказал: "Я вынужден послать вас в тюрьму. Мне не легко. Вы действовали, хотя и ошибочно, но прямолинейно по-христиански и не имели злого намерения. Все же какое-то наказание необходимо, ибо как-никак человеческая жизнь была прервана зверским образом, и это происходило слишком долго, чтобы походить на внезапный порыв". Действительно, они топтали ее ногами около двух часов, раздавили ей грудную клетку и осколками ребер многократно проткнули легкие... Урок, который они вынесли из суда, состоит в том, что в следующий раз следует делать это быстрее. Возможно, они сумеют возглавить небольшое движение...

Таким образом, мы находим себя на Западе окруженными неправильными людьми, руководимыми неправильными идеями, страдающими от неправильной политики в неправильно организованной общественной системе, где мы обязаны считаться со всем этим, как если бы все это было правильным. В отличие от А. Солженицына, который может себе позволить лишь талантливо разоблачать этот неправильный мир, любой русский выходец в Израиле имеет право и обязанность попытаться его исправить. И тут наступает предел мечтаниям, конец талантам... "Мысль изреченная есть ложь!" А что сказал бы поэт о мысли воплощенной?!

Старикам - пионерам, основателям этого государства - приятно сознавать, что они добились невероятного, но все они признают, что добились не совсем того, чего хотели. Наиболее радикальные среди них утверждают, что это совсем не то. Израильская действительность во многих отношениях напоминает вновь прибывшему энтузиасту анекдот о ветреной жене. В ответ на замечание мужа, вернувшегося после долгой отлучки, что в ней "что-то теперь не то", она отвечает: "Всему городу - то, а тебе- не то?!"

Мысль изреченная не есть ложь, но - дело. Как всякое дело, она несовершенна. И объективно (для всего города) Израиль выглядит очень неплохо. Даже настолько хорошо, что его уже исключили из числа развивающихся стран. Второе или третье место в мире по демократическим свободам, пятое, или там восьмое, место по жизненному уровню, седьмое место по численности и ударной мощи вооруженных сил... Но это не вдохновляет. Изголодавшаяся по идеалам душа репатрианта и развращенное советским воздержанием воображение прямика равно не готовы удовлетвориться скромной реальностью Израиля. Даже первое место на конкурсе песен и кубок Европы по баскетболу не утолят этой метафизической тоски по выдающемуся. Дайте нам зримые доказательства нашего первородства, и мы, может быть, и согласимся на восьмое место по жизненному уровню (обеспечив седьмое для наших вооруженных сил)!

Как ни странно, такое доказательство есть. Наша уникальность, наше первенство - вне сомнений. Мы не видим их, потому что мы не смотрим.

Израиль представляет собой единственное демократическое общество в мире, которое ставит себе идеологическую цель. Никто не обратил внимания на тот факт, что, вообще говоря, это невозможно. Демократическое, свободное общество, по определению, никаких целей преследовать не может, ибо оно и есть своя собственная цель. Разные группы в таком обществе могут преследовать свои различные цели, но как только одна из них сумеет навязать свои цели обществу в целом, такое общество выходит из свободного мира и отныне называется тоталитарным. Очень скоро его практика оправдывает этот эпитет.

Совершенно не важно, каковы были первоначально эти цели: социализм в России или национализм в Германии, Ислам в Иране или культурная революция в Китае. Главное во всех этих случаях, что общественная цель едина и все остальные цели в обществе подчинены этой сверхцели, которая приобретает все менее реалистические очертания. Выражаясь философским языком, телеологическое общество неизбежно становится теократическим. Иными словами, общества, преследующие некую цель вне себя, управляются правилами, происходящими не от общественных потребностей, а от идеологических догм, и людьми, которые связывают свои стремления не с обществом как таковым, а с мерой его согласия с их догмами. Если эта цель религиозная, обществом управляют священники, как это происходит в Иране, но, если цель первоначально и не была связана с религией, она сама превращается в религиозную идею, как марксизм в Советском Союзе или расизм в Германии.

Израиль является теократическим обществом, по крайней мере, по двум признакам: в Израиле нет законодательного отделения религиозного сектора от государственного, и в Израиле нет конституции. Причем она отсутствует не по недосмотру или спешке первых лет, а в сознании того факта, что народу, у которого есть Тора, не нужна конституция. Я добавлю еще и третий, решающий признак: Израиль создан и существует благодаря одной-единственной идеологии - сионизму - и управляется (и может управляться) только сионистскими партиями. Если бы несионистская коммунистическая партия и получила благодаря арабам необходимое число голосов, она все равно без гражданской войны не смогла бы войти в правительство. Итак - идеократическое государство...

Большинство демократически настроенных критиков Израиля формулируют свое возмущение в форме вопросов: "Как это возможно: в демократическом государстве - жить без конституции?" или "Как это можно: терпеть в свободном обществе вмешательство религии в светские дела?" Между тем, если мы действительно хотим что-то понять в этом случае, мы должны ставить вопросы прямо противоположным образом: "Как случилось, что государство, у которого нет конституции, остается демократическим?" и "Каким образом в теократическом государстве общество может оставаться свободным?" Когда мы сформулируем вопросы именно так, нам станет ясно, что сходство Израиля с другими демократиями - это не более чем иллюзия, порожденная нашей неспособностью увидеть и оценить единичное.

Израиль может быть на втором или еще каком-нибудь месте по осуществлению демократических прав (или, наоборот, на каком-то месте по централизации управления), но это так же не ставит его в один ряд с другими современными обществами, как тот факт, что человек находится, допустим, на четвертом месте среди животных по продолжительности жизни, вовсе не ставит его на четвертое место в животном мире. Так же как и тот факт, что Израиль занимает чуть ли не первое место в мире по милитаризации населения и экономики, не делает его милитаристским государством. Это на собственном опыте знает каждый израильский гражданин. Израиль - первое в мире, и пока единственное, теократическое государство, в котором соблюдаются и охраняются права человека.

Мы живем в эпоху постепенного преобладания тоталитарных, теократических систем во всем неевропейском (а, может быть, скоро и в европейском?) мире. В эпоху, когда экономическое процветание западных демократий уже не заглушает сосущего чувства бесцельности существования, охватывающего секуляризованные общественные группы. Демократические общества живут, чтобы жить. Они развиваются вовсе не потому, что ставят себе такую цель. И жизненный уровень их граждан повышается не в ответ на требования справедливости. Растет ли это благополучие или убывает, всегда находится множество общественных групп и отдельных граждан, готовых разрушить все здание ради какой-нибудь зажигательной идеи. К счастью для всех, у большинства сытое брюхо к идеологическим учениям глухо. Но надолго спокойствие не обеспечено нигде.

Израиль - идеологическое государство. Это пока единственное в мире идеологическое государство, в котором идеология не пожирает своих последователей.

В одном из своих выступлений в защиту православной автократии в России А. Солженицын привел Израиль как пример религиозного государства, в котором, тем не менее, нет ущемления человеческой свободы и ограничения прав. "Религиозное государство, - сказал он, - вовсе не обязательно означает тоталитарный режим". На первый взгляд это кажется верным. Но давайте представим себе. что все это происходило бы лет семьдесят назад. Разве не с тем же правом Вл. Ленин указывал бы нам сейчас на Израиль, как страну, доказавшую, что социализм вовсе не означает разбой и убийство? Он мог бы сказать, что "из этого частного примера мы можем заключить о возможности социализма с человеческим лицом". Мы все немало посмеялись в свое время над этой формулировкой, содержащей в себе свое отрицание. Но такой социализм в самом деле существует в Израиле, и, что бы о нем ни думать, невозможно отрицать, что у него, в общем, человеческое лицо.

То, что вдохновило Солженицына в Израиле, противоречит нашей обычной логике. То, что вдохновило бы Ленина семьдесят лет назад, противоречит также и всему нашему жизненному опыту. То, что происходит в Израиле, не случается больше нигде. И никаких других примеров ни Солженицыну, ни Ленину привести бы не удалось. То, что не имеет прецедентов, является исключением, а не правилом.

Единственный случай, исключение, всегда бросает новый луч понимания на общее правило. Если случилось так в мире, что страна без конституции вполне демократична, следует задуматься: в конституции ли тут дело? А уж тогда вспомним, что и на родине демократии, в Англии, с конституцией дело обстоит неважно (она была принята во время Войны Алой и Белой Розы, то есть, кажется, в XIII веке), да и Сталинская конституция была не худшая в мире - а что толку? Если в нашем теократическом государстве общество пока остается свободным. следует задать вопрос: а почему оно не бывает свободным в других идеократических государствах?

Я боюсь, что мой ответ огорчит равно и сторонников, и противников идеологического государства, и оттяну его еще на полстраницы.

Теоретически может быть только два ответа. Либо господствующие идеологии других обществ почему-то не позволяют свободы, то есть сам характер их религий препятствует свободе личности. Мусульманство, допустим, хуже христианства. Католичество жестче протестантизма. Но тогда пришлось бы признать, что почти все идеологии препятствуют свободе, ибо можно набрать много соответствующих примеров для каждой из них. И тогда напрашивается противоположный ответ, состоящий в том, что сами эти общества неспособны к свободе, то есть характер их членов препятствует осуществлению ими свободы при любой мыслимой идеологии. Так что ничего удивительного нет в том, что Свободное Государство Ирландия остается полуфашистским, несмотря на свое название и демократическую конституцию, а Объединенное Королевство свободно, вопреки своему аристократизму и отсутствию конституции. Однако и это ведь не все. Существует еще такая вещь, как взаимодействие идеологии со своими носителями. Любой народ и любая группа неизбежно деформируют идеологию, которая становится их собственной. Башмак всегда стопчется по ноге.

Теперь я действительно приближаюсь к ответу. Мы живем в такое время, когда любая идея имеет шанс осуществиться, и любая группа людей имеет шанс основать новое общество. В наше время нет сомнения, что именно сознание определяет бытие. Так как это по преимуществу массовое сознание, нет сомнений также и в том, что из всех возможных идей оно выбирает наихудшие. Массы во всем мире так трактуют теории, идеологии и религиозные системы, что и самые невинные идеи оказываются безумными руководствами к действию. Идея христианского братства не обязательно должна была привести патера Джонса в Гвиане к массовому убийству. Возможно, и национализм немцев или турок содержал что-нибудь еще, кроме кровожадности. Даже оголодавший призрак коммунизма не был так страшен, пока он еще бродил только по Европе и не забрел в Азию. Может ли быть что-нибудь более безобидное, чем пластиковый мешок для упаковки овощей? Все ли знают, что десятки тысяч людей (детей по преимуществу) были убиты красными кхмерами в Камбодже, удушенные с помощью обыкновенных торговых пластиковых пакетов, надетых на голову? Будем ли мы винить марксизм в этом преступлении или изобретателя пластиковых пакетов? Башмак стаптывается по ноге. Марксистский сапог и националистические лапти равно не в силах скрыть хамские копыта, особенно если они подкованы железом.

Историческая удача сионизма, везение и благословение состоят в том, что в течение многих лет он был движением меньшинства. Как и еврейство в целом, сионизм испытывал на себе благотворное влияние селекции, порожденной трудностями. Быть сионистом было так трудно, что процент отсева иммигрантов, вызывающий гнев Сохнута сегодня, показался бы замечательным успехом идеологии для знаменитой Второй алии, основательницы и вдохновительницы Еврейского Государства. Триста воинов оставил Гидеон из всего своего войска, чтобы справиться с десятитысячным врагом. Это и есть принцип, который спасал и облагораживал сионизм как идеологию, вплоть до образования государства. Какие бы достоинства у этой идеологии ни были, не они возвысили до самостоятельного существования в истории людей, положивших начало еврейскому заселению Палестины. Напротив, люди эти своим героическим служением возвысили свою идеологию от банального национализма, столь общего многим народам в конце девятнадцатого века, до уникального мессианского движения, имеющего всемирное значение.

Тридцать лет затем не было отбора в этом обществе. Тридцать лет после провоз-глашения государства любой еврей мог сюда приехать и выкомаривать здесь что хотел, по мере понятия своего. Тридцать лет все твердили, что мы такой же народ, как все, и только причудливые люди в старомодных костюмах что-то говорили об избранности, в каком-то невнятном смысле. Тридцать лет было не принято напоминать о Долге, об Идеологии, о Высших ценностях. Может быть, потому, что эти ценности еще сохранялись среди членов общества, построенного на жестком отборе? Может быть, потому, что результаты отбора еще не успели раствориться.

М. Бегин стал первым политиком в Израиле, который позволил себе говорить на международном уровне как власть имеющий. Он воспользовался мессианской потенцией сионизма и неожиданно для всех преуспел в своем народе. Тридцать лет этой жажде не было никакого утоления. Народ ухватился за знакомую от дедов идею избранности, как утопающий хватается за соломинку.

Я не знаю, можно ли назвать сионизм религией, но несомненно. что это вера. Т. Герцль, X. Вейцман и другие сионисты с международным признанием так красноречиво доказывали всему миру, что мы - такой же народ, как все, что не мир, конечно, но многие из нас - в это поверили. Жаботинский потратил такую бездну таланта. чтобы убедить нас в нашей заурядности, что и возражать как-то неудобно. Советские власти так упорно доказывали, что евреи - не народ, что доказать обратное было просто необходимо. Немцы так последовательно уничтожали евреев, как вредную расу, что многие поверили также и в то, что мы раса. Но я подозреваю, что оболочка национализма, которую принимает сионизм в писаниях своих идеологов и оправдательных речах израильского представителя в ООН, есть всего лишь весьма понятная психологическая защита от ужаса своей уникальности. Так Иона, услышав Голос небесный, повелевший ему пророчествовать, "встал и побежал от лица Господня", ибо он ничего хорошего для себя не предвидел от этой почетной миссии. Так сионистские политики и публицисты прячутся от ответственности и самих себя, выдумывая свой национализм или социализм, лишь бы не признать единственность и универсальное значение своего движения. В самом деле, не может же респектабельный господин. скажем Аба Эвен, хорошо принятый среди других респектабельных господ, скажем Ф. Миттерана и Б. Крайского, вдруг после пения Интернационала встать и заявить, что он верует, будто Бог избрал нас и заповедал заселить Святую Землю, что, наконец, исполнились сроки древних пророчеств, и именно на этой земле окажется возможным все то, о чем тысячелетиями тщетно мечтало человечество, каковую мечту, кстати, означенные Ф. Миттеран и Б. Крайский незаконно узурпируют под названием социализма. Да если бы он и смог, его бы немедленно в психушку увезли! Его собственные товарищи по партии. Но, по зрелом размышлении, чем еще отличается Аба Эвен от Бруно Крайского? Действительно ли они принадлежат к одному народу? Несомненно. Принадлежат ли они к одному движению? Возможно. Но важнее всего, что они - разной веры. И эта вера создает между ними непроходимую пропасть.

Вера, что еврейский народ избран и призван, вера в то, что, если евреи создадут свое государство, это будет государство особое - светоч для народов, вера в то, что, если это случится, мир переменится, эта вера так близка к народной вере, что непонятно, почему сионизм долгое время считался светским движением. Это несомненно было связано с некоторой идеологической застенчивостью. Социалисты тридцать лет предпочитали говорить, как их европейские коллеги, - полушепотом.

Народ, занесенный сюда ветром погромов, согнанный преследованиями, укрыв-шийся от конкуренции в жестоких демократических странах, - это был уже не тот народ, который может обогатить и украсить идеологию. Этот народ хотел, чтобы его наставляли и воспитывали. Он не был готов к свободе. Его угнетали вседозволенность и всепроще-ние. Народ, набежавший из самых глухих углов цивилизованного мира, учившийся демократии у турков и румын, русских и берберов, вряд ли обнаружит демократический дух и самодисциплину. Такой народ нуждается в основаниях для самоуважения. Он в восторге ухватился за идею, льстящую его самолюбию. Может быть, он даже готов ради этого самолюбия на некоторые жертвы.

Мы поистине посетили сей мир в его роковые минуты. Мы увидим реальный выбор. До сих пор естественный отбор поддерживал нашу избранность. Теперь мы увидим, может ли идея избранности привести к поддержанию правильного отбора. Теперь мы увидим, содержала ли сионистская идея онтологическое зерно, способное укорениться в действительности.

Сионизм впервые стал идеей большинства. Чтобы доказать свою избранность, еврейский народ должен показать теперь, что именно в большинстве он далек от общего хамства. Сионизм имеет возможность руководить большинством и, показать, что это руководство способно привести к отличным от других идеологий результатам. Наше будущее не обеспечено. Наша группа русские евреи - не самая демократическая в израильском обществе. Но - самая неопытная. Наше участие неминуемо. Наша роль еще не предрешена. Каждый из нас будет ее импровизировать. Из суммы этих ролей сложится будущий облик Израиля.

Из суммы наших поражений может сложиться его будущее поражение.

РУССКАЯ АЛИЯ И ИЗРАИЛЬСКАЯ КУЛЬТУРА

(Впервые опубликовано в "Сион" № 20, 1977 г., в дискуссии, посвященной культурным взаимодействиям в Израиле)

Термин "культура" - одно из самых неопределенных и одновременно эмоционально значимых слов в языке, и, начиная разговор на эту тему, я предвижу множество споров, которые возникнут просто потому, что их участники не определяют понятий (да их и трудно точно определить) и потому не понимают друг друга. Ни одна группа не признает свою культуру ниже других и потому обычно придает термину "культура" выгодное для себя значение, так что все участники спора оказываются и правы, и неправы одновременно, в зависимости от принятой терминологии.

Существуют, однако, по крайней мере, две причины, по которым такой разговор нужен, и нужен именно сейчас. Первая причина сводится к тому факту, что в русской алие (хотим мы этого или нет, просто по логике событий) лидирует и чем дальше, тем очевидней, интеллигентская группа, профессионально и по воспитанию связанная с русской культурой и в Израиле испытывающая значительные трудности абсорбции, отражающиеся на настроении весьма широких слоев. Что бы мы ни думали и ни говорили на эту тему, мы не можем изменить того, что именно их представления о событиях и жизни в Израиле определяют настроение основной группы евреев в России и их отношение к ключевым вопросам.

Вторая, менее очевидная причина, сводится к тому, что израильская культура во многих отношениях еще не сложилась и испытывает громадное влияние со стороны современных обществ Запада, так что любой конструктивный вклад в нее имеет значение для ее будущего. Мы, как общество, находимся, так сказать, в "импринтном"1 возрасте, в котором любое влияние оказывает глубокое и долговременное воздействие.

Для практических целей этого обсуждения разделим условно еврейскую культуру на два этажа. На верхний этаж поместим те области культуры и традиции, которые оказываются общими у всех евреев в мире и которые, собственно, объединяют и формируют евреев как народ. Ясно, что сюда войдет религия, духовная традиция, древняя литература и несколько тысяч лет истории, понимаемой как единый процесс, вопреки фактической разобщенности отдельных общин. Никто не может объявить себя исключительным наследником этого духовного богатства, так же как никто не может в современных условиях жить исключительно на этом уровне. Даже группа религиозных ортодоксов вынуждена время от времени опускаться с этой высоты к практической жизни, которая не совсем безразлична для духа. Наша история, по-видимому, не случайно включает тысячелетия жизни в диаспоре, так что все мы являемся в то же время носителями также второй, более поздней, более быстрой и шире употребляемой культуры, которая проявляется в нашей общественной жизни, взаимоотношениях друг с другом, отношении к труду и профессии, системе житейских предпочтений и бытовом языке. Эти "житейские мелочи", в значительной мере определяющие наш образ жизни, составляют весьма обширный нижний этаж культуры, который различен для евреев разного происхождения и, вообще говоря, находится в разном соотношении с верхним этажом для разных социальных и этнических групп.

Исконно еврейское стремление к единству требует от нас жизни в верхнем этаже или, по крайней мере, постоянного мысленного присутствия там; современная жизнь постоянно разрушает лестницу между этажами и сосредоточивает все силы личности на достижении целей, лежащих целиком в плоскости нижнего этажа. Этот житейский факт разделяет евреев и может быть преодолен разными способами.

Общепринятый в Израиле способ состоит в том, что все силы сосредоточиваются на объединении всех евреев в одном из "отсеков" нижнего этажа, - а именно в том, который традиционно считается "наиболее близким" к верхнему из-за использования в нем языка иврит, связывающего современность с историей. На этом пути были достигнуты феноменальные успехи, благодаря которым только и оказалось возможным существование еврейского государства. Но после образования государства, когда этот вопрос уже не является вопросом выживания и живое существование иврита обеспечено существованием Израиля, становятся видны также и недостатки этого пути. В основном они сводятся к тому, что, поскольку для остальных групп евреев культура на иврите является заимствованной, они искусственно задерживаются на весьма элементарном уровне (газета, телевизор), который давно казался им пройденным этапом в их собственном культурном кругу. Таким образом, за право выйти за пределы "своей культурной группы, своего "отсека" в соседний они платят фактическим отказом от освоения высших ценностей, которые, возможно, более надежно связывали бы их с еврейским народом и его историей. Они оказываются в культурном вакууме, который часто воспринимают как недостаток израильской культуры, а не своего положения в этой культуре.

Сколько бы мы ни превозносили израильскую культуру, это не даст нам никакой реальной возможности ее по-настоящему потреблять и, тем более, творчески в ней участвовать, если мы не разработаем своего собственного пути от нашего "нижнего" этажа к общему "верхнему".

Следовательно, альтернативный способ еврейской жизни (принятый, кстати говоря, повсюду в диаспоре) состоит в разработке современных концепций, связывающих "нижний этаж" конкретной современной культуры данной группы евреев с вечными общееврейскими ценностями "верхнего этажа". В странах с богатой еврейской жизнью фактически существовала такая еврейско-английская, еврейско-немецкая и еврейско-русская культура. Наша специфическая трудность состоит только в том, что уже почти пятьдесят лет нашей еврейско-русской культуры не существует. Только это ставит нас в неравное положение с остальными евреями и вызывает множество недоразумений. Ведь в отношении еврейско-английской, например, культуры такой спор не мог бы существовать просто потому, что никто не стал бы всерьез обсуждать, существовать ли Солу Беллоу, Аврааму Гешелю и Эмилю Факенхайму. И американскому еврею никто не решится всерьез посоветовать отказаться от английского языка и своей культуры и вместо этого изучать газету на иврит-кала. Разумеется, он будет учить иврит и читать газету, но не станет возводить это занятие в ранг идеологии.

Не будем забывать, что люди, в основном, читают отнюдь не то, что "полезно", "важно" или "правильно". Они читают то, что им интересно, и с этим ничего не поделаешь. Это значит, что все усилия по пропаганде культуры, иудейских традиций и иврита пропадают даром, если они не основываются на соответствующей русской культурной традиции и не поддержаны людьми, для которых традиция является областью творчества и которые знают, как и что можно сделать интересным для русскоязычного читателя, безразличного к идеологии.

Поэтому русскоязычная литература в Израиле может быть полезной только, если она является живой, развивающейся отраслью культуры. Русской ли культуры? Еврейской? Это вопрос, который гораздо меньше занимает создателей этой культуры, чем ее потребителей и особенно истребителей. Но только существование такой "своей" культуры (а она может существовать лишь в Израиле), которая фактически имеется у всех прочих групп евреев (но ни у кого более не вызывает такие горячие споры), может дать русским евреям и полноценную еврейскую жизнь, и нормальную абсорбцию, и чувство уверенности и самоценности среди других групп израильтян. Русские евреи в Израиле ощущают свою культурную и психологическую общность, но благодаря бедности собственных культурных проявлений и своеобразной идеологической неуверенности воспринимают эту общность чуть ли не со стыдом. Почти каждый из нас будет доказывать, что у него много друзей среди ватиков и сабров. что он даже устал от русских олим с их комплексами... Но прислушайтесь! Не похоже ли это на Россию, где мы еще совсем недавно доказывали, что отнюдь не все наши друзья - евреи.

История все время задает нам задачи, и мы не имеем права от них уклониться. Если в России живет столько же евреев, сколько в Израиле, и мы пришли в этот мир единственными свидетелями того мира (за железным занавесом), то История не позволит нам все это забыть и стать здесь "такими, как все". Это значит, что Израилю суждено впитать и усвоить все, что было ценного не только в России как таковой, но (и не хочется говорить, но надо!) в шестидесяти годах советского эксперимента, который мы помним каждой косточкой. Это значит также, что мы должны подготовиться к тому, что пара миллионов наших братьев свалятся нам на голову, и мы пошлем их на попечение тех самых органов абсорбции, которые все так охотно ругают. Мы должны будем объяснить нашим родственникам, что мы здесь делали, почему некому их принять и обласкать. Что ж, мы скажем, что старались стать похожими на других? А они спросят, - на каких именно других?..

Иногда полезно оглянуться на своих предшественников. Громадная алия из Румынии (более 350 000 человек) разместились в Израиле относительно незаметно, без скандалов и видимых трений политического и культурного характера. Большинство экспертов полагает, что это произошло, во-первых, потому что румынская община умело и энергично поддерживала новых эмигрантов, а во-вторых, еще и потому, что румынские евреи в Румынии не ассимилировались и были близки по своей ментальности к остальной массе израильтян. В качестве противоположного примера плохой абсорбции приводят немецких евреев, которые якобы были сильно ассимилированы в немецкой культуре и потому им пришлось плохо. Однако все мы знаем, что самая плохая абсорбция в действительности была у некоторых азиатских и африканских евреев, и то, что их обычно даже не упоминают в этом контексте, означает, что они и сейчас еще не превратились в интегральную часть общества и существуют как социальная проблема. Попытаемся связать между собой два вопроса, каждый из которых будет несколько неожидан с привычной точки зрения:

1) Объясняются ли трудности абсорбции марокканских, скажем, евреев тем, что они ассимилированы?

2) Почему, собственно, ассимилированному еврею должно быть трудно абсорби-роваться в Израиле?

Разумеется, никто не назовет марокканских евреев ассимилированными. Напротив, они воспитаны в специфической еврейской культуре и никогда и не пытались ассимилироваться. Однако предполагается, что их культура (несмотря на ее еврейский характер) несколько архаична и потому-де им трудно приспособиться к современному ("западному") характеру государства Израиль. Но если мы такое современное, "западное" государство, то, наверно, лучше всего у нас должны абсорбироваться американцы? Все знают, что это не так: процент реэмиграции среди американской алии самый высокий. Тогда, в качестве объяснения, хватаются за понятие ассимилированности. А что, собственно, так мешает ассимилированному американскому еврею жить среди евреев "настоящих"? Неужели ему не по душе справедливый и неподкупный израильский суд? Или ему отвратительна мысль, что в Израиле его не так легко выбросят с работы, как в США? Может быть, его раздражает здешнее еврейское сочувствие и готовность помочь? Не раздражало ли немецких евреев трудолюбие окружающих израильтян, их опрятность?

В чем состоит этот пресловутый "еврейский характер" нашего государства, который так "непонятен" и "тяжел" для ассимилированного еврея? А может быть, напротив, нам не все понятно в пресловутом определении "ассимилированного еврея"? Поскольку "ассимилированным" всегда объявлялся в Израиле городской европейский еврей, происходящий из наиболее развитых стран, кажется естественным, что именно он должен был бы быть самым подходящим гражданином нашего - тоже ведь объявляемого "современным" - государства.

В чем же дело?

Так же как всякому современному динамичному обществу (каким является и Израиль) трудно абсорбировать группу с консервативной, нетехнологической и далекой от европейских стандартов культурой (скажем, марокканскую алию), так, в равной мере, динамической, высокопрофессиональной группе, сформировавшейся в сфере западной культуры и в условиях жизни больших городов, трудно абсорбироваться в относительно консервативной, непрофессиональной, зачастую недостаточно продвинутой среде, не сознающей к тому же своих собственных долговременных интересов (какой является в основном израильская среда). Следовательно, проблема абсорбции вовсе не сводится только к проблеме "большего" или "меньшего" уровня "еврейского самосознания", а характеризует реальные социологические трудности роста нового общества, далекие от религиозных и моральных оценок.

Израильское представление об ассимилированном еврее сложилось в среде определенной группы восточноевропейских евреев (Польша, Румыния, Венгрия, российская черта оседлости), своеобразная культура которых характеризовала их не только (и не столько) как этническую, но главным образом как социальную группу - низший и средний класс небольших городов, глубокой еврейской провинции. Почти все преуспевшие профессионалы и интеллектуалы, вышедшие из этой группы, немедленно объявлялись "ассимилированными" (и действительно скоро ими становились). В те времена, около ста лет назад, эта группа действительно составляла некую твердыню еврейства, противостоявшую размывающему действию европейской культуры. Но сейчас, когда многое в мире изменилось, какие у нас основания считать, к примеру, марксистов, говорящих на идиш, менее ассимилированными, чем религиозных англоговорящих американцев? Неужели мы должны горячих сионистов, говорящих по-русски, считать менее евреями, чем прожженных нью-йоркских циников, говорящих на иврите? Вопрос теперь состоит не в том, кто "больше ассимилирован?" (во многих отношениях сабры больше "ассимилированы", чем многие американцы), а "среди кого ассимилированы?"

Еврей, пусть даже неполностью ассимилированный среди румынских мужиков, не имеет никаких оснований учить еврейству ньюйоркца, полностью ассимилированного среди бруклинских евреев. По своим профессиональным и духовным интересам я в России едва ли не реже встречался с неевреями, чем в Израиле.

К сожалению, то, что отталкивает от Израиля американского еврея, отталкивает и русского, и всякого другого, если они происходят из больших городов. Это отталкивание носит социальный характер, так что трудности абсорбции американских, немецких и русских евреев в культурной области основаны не столько на потере ими "еврейского" духа, сколько на их нежелании признать "еврейским" специфический дух восточноевропейской провинции. И культурный конфликт, который они переживают, не есть, конечно, конфликт между еврейской и, соответственно, американской (или какой-нибудь другой) культурой, а конфликт между провинциальной и столичной, между консервативной и современной культурами.

Так, скажем, необязательность, безалаберность, ненадежность в бизнесе и нечестность в политике, предпочтение обходных путей прямым и многие другие недостатки, которые так утомляют европейского еврея в Израиле, вовсе не кажутся мне признаками "еврейского духа". Это хорошо известные нам по России черты, и характеризуют они обстановку российского (а также польского, румынского и т. п.) захолустья, откуда произошли наши деды, а также деды нынешнего поколения израильтян. Многие из нас (как и некоторые израильтяне) сумели избавиться от этих качеств вследствие жестокой конкурентной борьбы в большой индустрии и науке и отнюдь не хотели бы возвращаться к этим "милым недостаткам".

К сожалению, мы еще не так далеко ушли от этого, и поэтому вернуться к своим русским (я подчеркиваю, что это русские, а не еврейские качества) качествам нам куда легче, чем противостоять своей собственной лени, умиротворяющему "ихие тов" и желанию потреблять больше, чем производить. Но если мы хотим действительно что-то принести Израилю, то должны использовать то, в чем мы продвинулись по сравнению с нашими дедами. Многое из того, чего не знали наши деды, все еще неизвестно в Израиле. Это проявляется и в экономике, и в политике. Но то, что проявляется и в экономике, и в политике, называется культурой, как бы мы ни избегали этого слова... И если мы действительно хотим быть такими, "как другие". возьмем у румын лучшее, что у них есть, - поддержку "своей алии". Кто же, если не мы? А то основное и лучшее, что имеют русские евреи в своем активе: своеобразное отношение к труду и квалификации, благоговейное отношение к книге и чтению, предпочтение профессиональных оценок идеологическим, сильное стремление к образованию достаточно актуально и нужно сегодня едва ли не всем другим евреям в Израиле.

Наши деды действительно утратили свою еврейскую культуру. но не во всех случаях нам следует сожалеть об этом. Они читали и говорили на идиш, а мы только на русском. Но вспомним, что они говорили. И что теперь говорим мы. Они говорили на идиш о русской революции, рабочем движении и социализме, читали Маркса и Ленина. А мы по-русски говорим о сионизме, еврейской истории и значении изучения языка иврит, а читаем Тору. Таким образом, наша русская культура послужила нам для возвращения к еврейству, а их еврейская - привела их к духовной ассимиляции и физической гибели. Разумеется, не культура виновата в их судьбе, но отсюда видно, насколько на самом деле живительна всякая полноценная культура, русская она или английская. Наша еврейская история такова, что нам дано впитать и усвоить всю человеческую культуру, и, наверно, еврейская культура не будет полной, пока хоть какая-нибудь другая окажется у нее в пренебрежении. А русская близка ей по многим своим истокам...

1 Импринтинг (биол.) - явление особо сильного запечатлевания младенческим сознанием предъявленных ему образов.

АЛИЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ ИЗ РОССИИ

(Доклад для израильского Центра Абсорбции в Науке, сделанный в марте 1975 г. Впервые опубликован в "Meadstream", 1976.)

Советская интеллигенция - вторая в мире по численности и технической мощи. Евреи составляют очень важную, может быть, сердцевинную ее часть. Процент евреев больше в группах с наиболее высокой квалификацией. Так среди лиц с высшим образованием вообще евреи составляют около 5%. Среди кандидатов наук - евреев 10%, а среди докторов наук в Москве (наивысший уровень) больше 25%. Их реальное влияние в интеллектуальных кругах еще выше этого численного соотношения, так как многолетний антисемитизм привел к тому, что средняя квалификация специалиста-еврея заметно выше средней квалификации русского, находящегося в том же социальном положении. Поэтому евреи-интеллигенты в России представляют собой громадную силу, которая в последние годы начала осознавать самое себя. Широкие массы советских евреев ориентируются на интеллигентскую группу, и их поведение сильно зависит от настроений элиты. Таким образом, от того, насколько правильно мы поймем настроение этой группы и насколько сумеем привлечь их к израильским проблемам, зависит очень многое и в судьбе будущей алии, и в судьбе Израиля.

В СССР около 100.000 научных работников-евреев. Около 30.000 из них имеют степени кандидатов наук и более 5.000 степени докторов. Даже если не учитывать сотни тысяч инженеров и врачей, одни только квалифицированные специалисты, работающие в научных и прикладных институтах, составляют 50.000 (всего евреев с высшим образованием в СССР - 500.000).

Проблему евреев-интеллигентов трудно (практически невозможно) отделить от проблемы интеллигенции в России вообще. Это первое, что надо учесть при обсуждении этого вопроса. Рассматривать движение за выезд в Израиль (которое теперь будет держаться, в основном, на энтузиазме этой группы), как чисто национальное, в традиционном смысле, значило бы принимать желаемое за действительное. Но так как все участники этого движения (почти все) были и останутся евреями, и причины движения в значительной степени традиционно еврейские (в историческом смысле), можно оптимистически относиться к возможности направить это движение в русло еврейских национальных задач. Не нужно однако забывать, что еврейские национальные задачи понимаются в России гораздо более широко, чем это принято в традиционно еврейских кругах, и возможно множество конфликтов типа конфликта Б. Спинозы с Амстердамской общиной, который происходил от аналогичного различия в жизненном опыте.

Попробуем выделить непосредственные причины, влияющие на принятие решения об эмиграции из России, а затем рассмотрим. насколько эти причины побуждают интеллигента приехать именно в Израиль. При этом следует помнить, что эмиграция из СССР - дело настолько трудное и даже опасное, что ни один серьезный человек не предпримет его без серьезного обдумывания и подготовки. Поэтому, так как все-таки речь идет об интеллектуалах, достаточно многие из них продумывают вопрос до конца, и их решение будет связано с причинами более глубокими, чем нижеперечисленные. Однако я вижу свою задачу не в том, чтобы давать моральную оценку поступкам людей, а в том, чтобы в наиболее ярком виде обрисовать фактическую ситуацию, как она видна из Москвы в наши дни.

Психологическая характеристика группы

Так как евреи в СССР не отделены стеной от остальной советской интеллигенции, они в значительной степени разделяют общие для советской интеллигенции предрассудки, и их особенности характеризуют их не столько как евреев, сколько как интеллигентов или даже русских интеллигентов. Но их принципиальное отличие от окружающих состоит в том, какую роль в их реальной жизни играют их идеологические соображения. Только у евреев в СССР (почти только) их взгляды приводят к решительным действиям, и поэтому все реальные движения в России по составу оказываются в сильной мере еврейскими.

Психология советского интеллигента построена без участия религиозных и традиционно национальных моментов и основана на утилитарных и общенаучных идеях. Жизненный опыт трех поколений учит советского интеллигента тому, что его единственная и неотъемлемая ценность (и одновременно оправдание его существования) есть его профессиональная творческая потенция, которая при существующем в обществе идеологическом вакууме почти отождествляется им с его душевной жизнью. В России разговоры на профессиональные темы увлекают людей в нерабочее время, а перипетии служебной жизни рассматриваются как интимные переживания, от которых зависит настроение и даже здоровье.

Сложился своеобразный культ профессии, религиозная одержимость профессио-нальными интересами, которая заставляет советских интеллигентов не только работать больше обычного, но и придавать непропорционально большое значение профессио-нальным успехам и неудачам и глубоко страдать в случае, когда профессиональные возможности не реализуются. То ощущение осмысленности индивидуальной жизни, которое дается религиозным или просто традиционным воспитанием, достигается советским интеллигентом (и не всяким) лично, не благодаря, а вопреки общей идеологии и, обычно, внутри своей профессии. Таким образом, профессия для него часто не способ заработка, а единственный источник духовной жизни и единственный путь к подлинной культуре.

Насколько это самочувствие близко к религиозному, видно из того поразитель-ного факта, что множество евреев в России становятся неофитами тех религий или философских школ, которые входят в сферу их профессиональных интересов: специалисты по буддизму становятся буддистами, специалисты по русской культуре и иконописи часто становятся православными, а специалисты по экзистенциализму - экзистенциалистами. Физики и математики - строят себе мировоззрения внутри своих наук, а артисты и художники молятся на свое искусство. Поистине "служат дереву и камню", но у всех при этом также "сердце встревоженное", ни на чем не позволяющее успокоиться и требующее дальнейшего духовного развития или хотя бы суррогата - профессиональной занятости.

Поэтому "интересная работа" воспринимается в этих кругах как благо, не зависящее от оплаты, а сам интеллигент чувствует себя хорошо, только когда он уверен, что его работа очень ценится. Часто сами материальные блага, которые в обычном случае зависят не от квалификации, а от оборотистости, для интеллигента в СССР служат лишь показателем того, что "его ценят". Такие утверждения как: "мне дали хорошую квартиру", "я получаю большую зарплату" или "начальник позволяет мне опаздывать и приходить, когда я пожелаю" имеют не только обычный житейский смысл в СССР, но содержат также моральное удовлетворение и означают: "без меня на работе не могут обойтись, и я пользуюсь уважением". Это та компенсация, которую советский человек и особенно советский еврей получает за бесчисленные унижения от власть имущих. Все знают, что больные хотят попасть к врачу-еврею, а при решении сложных технических вопросов евреи-ученые никогда не будут забыты и даже могут рассчитывать на Государственные премии (реже - на административные продвижения). Поэтому сам по себе антисемитизм властей, если он не проникает в профессиональную сферу и евреям не мешают работать в своей области, не вызывает особого ожесточения и не может считаться основной причиной эмиграции.

Следует помнить, что, хотя большинство советских интеллигентов давно не верит в марксизм, они все же верят в наличие некоей "правильной" идеологии и сомневаются лишь в том, какая из идеологий "правильная". Хотя они обладают этническим сознанием, им очень трудно понять, что это сознание может быть связано с идеологией, ибо тогда вынуждены были бы признать, что истина, быть может, не универсальна, а различна для евреев и, скажем, для русских. Нужно сказать, что русские коллеги в этом смысле (в смысле роста национального сознания) значительно опережают евреев и воспринимают интернационализм как еврейскую идеологию. Так как многие евреи верят в единственную истину, взрыв национализма во всем мире они воспринимают как обычное общее увеличение дикости, подобно другим движениям XX века: "левые", "хиппи", "троцкизм", "маоизм" и прочее.

От этого поверхностного интернационализма до универсализма библейского путь еще настолько далекий, что рассматривать их взаимосвязь здесь не стоит.

Наряду с этой чертой, благодаря многолетнему антисемитизму в России, у евреев есть также специфически рабочая хватка и привычка к производительному труду. Евреи в России привыкли, что они должны работать больше и лучше других и проявлять свойственный им динамизм и предприимчивость всюду. В этом отношении русские евреи-интеллигенты больше напоминают сейчас американских евреев, чем евреев России, какими они были 50 лет назад. Средний балл для поступления еврея-школьника в институт должен быть заметно выше среднего, уровень студента должен быть выдающимся, чтобы он мог рассчитывать на приличную работу, а после окончания никто не поможет ему защитить диссертацию, если он не будет работать по 12-14 часов в сутки и проявлять заметные способности. Поэтому русские евреи тратят большие усилия, чтобы дать наилучшее образование своим детям и осторожно, но упорно помогают в этом друг другу. Есть у них также склонность сочувствовать слабым вообще, и поэтому их естественное сочувствие Израилю ослабевает всякий раз. как им кажется, что Израиль как государство или евреи как народ проявляют высокомерие сильного по отношению к какому-нибудь слабому (это парадоксально, но в России особенно слабым, и особенно часто, выглядит как раз русский народ).

Причины, побуждающие интеллигенцию к эмиграции

1) Профессиональная неудовлетворенность, связанная с уверенностью, что результаты труда будут использованы в СССР наихудшим образом, технически нерационально и идеологически неприемлемо, и что инициативе профессионала во всех случаях будет противопоставлена бюрократическая рутина, партийная идеология и национальное недоброжелательство. Во многих случаях эти представления несколько утрированы. По контрасту с советской действительностью существует миф о Западе (особенно США), как о мире, где господствует технически обоснованное принятие решений, отсутствует бюрократизм и наблюдается безразличие к идеологии. Если сопоставить все это с тем, что говорилось выше о психологии интеллектуалов в СССР, станет понятно, что профессиональная неудовлетворенность этой группы воспринимается ею не как житейское обстоятельство, а как личная катастрофа для каждого отдельного человека и многозначительная характеристика нерационально построенного общества. Из такого общества необходимо уехать, так как "мы больше тут не нужны".

2) Идеологическая несовместимость, связанная с политическим недоверием к любым шагам правительства и отвращением к государственной идеологии СССР во всех ее формах (от русского патриотизма до философского материализма). Эта особенность породила в интеллигентской среде так называемое "демократическое" движение, которое оказалось в такой подавляющей степени состоящим из евреев, что власти не замедлили этим воспользоваться и обвинили их в "сионизме". В дальнейшем подавляющая часть этих людей установила контакты с единичными оставшимися в СССР сионистами и положила основание алие из России. Однако было бы большой ошибкой буквально понимать термин "сионист" в применении к этой группе. Большая часть сионистских документов в СССР вообще неизвестна, и о сионизме в России судят по Т. Герцлю, А. Эйнштейну и М. Буберу, а не по действиям и словам вождей реальных политических партий.

Психологический стереотип, приведший к идее эмиграции, здесь был тот же, что и выше: "Демократическое движение нужно только одним евреям, народ нас не понимает, мы здесь не нужны, значит нам нужно уехать в Израиль, который в нас нуждается. Там нас ждут, там мы нужны, там - наше место".

3) Неуверенность в будущем, связанная с заботой об образовании детей. Здесь особенно заметен государственный антисемитизм, хотя некоторые трудности при поступлении в институты испытывают и другие дети из интеллигентных семей. Однако в еврейских семьях особенно, остро переживается приближение общего падения влияния евреев в интеллигентских кругах. Кажется очевидным, что в поколении наших детей (студентов) евреи полностью потеряют свои позиции в большинстве интеллигентских профессий, а при наличии сильного государственного и народного антисемитизма это может привести к катастрофическим последствиям для евреев не только как социальной группы, но как для людей, чья безопасность в России держится на очень шатких основаниях.

И здесь тоже евреи в России формулируют, что мы уже не так нужны. как раньше, и это может вызвать искушение с нами расправиться.

4) Конкуренция русской интеллигенции, связанная с общим ростом культурного уровня русского народа. Разложение официальной интернационалистической идеологии и многолетняя антисемитская пропаганда помогли сложиться в России русской националистической идеологии, которая оказывается в значительной мере направленной против евреев. Если пять лет назад признаться в антисемитизме в интеллигентской среде значило исключить себя из общества порядочных людей, теперь это не так или не совсем так. Достаточно высказать в общих терминах сочувствие Израилю, чтобы после этого можно было безнаказанно обливать грязью евреев в России и высказываться самым наглым образом о их порочных свойствах вообще и их вредоносной роли в русской культуре в частности. Это особенно близко касается гуманитарной интеллигенции, но чувствуется даже среди математиков и физиков. Здесь интеллигенты также ясно ощущают, что они "больше не нужны России..."

Таким образом, общие причины эмиграции можно было бы подытожить так: теряется ощущение нужности в этой стране и нарастает ощущение близости катастрофы (специфически еврейской или общероссийской - не ясно).

Я сознательно не назвал здесь такую причину для эмиграции, как желание жить в своей стране и строить по-своему свою жизнь, так как подавляющее число русских евреев (даже когда они прямо декларируют это желание) не отдают себе отчета в том, что это значит. Заявления о таком желании возникают только после того, как решение об эмиграции уже принято, а большое число разочарований показывает, что это желание было непродуманным... Внутренне, что бы они ни говорили, советские евреи ориентированы на исход из одного общества, "в котором они не нужны" и которое они сами отвергли, - в другое, в котором они "нужны" и которое предполагается динамичным, культурным и лишенным пороков советского общества. В частности, в Израиле, конечно, всех их сумеют использовать наилучшим образом, а такого беспорядка, коррупции и примата политических соображений во всех вопросах, как в России, они никогда больше не увидят...

Мысль о том, что они сами суть самоцель, и общество будет таким, какое они построят (точнее, смогут построить) для себя и по своему подобию, не знакома подавляющему большинству русских евреев, включая и тех, которые громко заявляют о своем желании строить. Русские евреи ориентированы на приспособление к имеющемуся обществу, а не на создание своего. Нужно сказать, что в какой-то степени такая их ориентация определяется теми начальными условиями, в которые они попадают по приезде в страну, и, может быть, они правы в том, что израильское общество уже сложилось в такой степени, что им остается только приспособиться или уехать.

Об этом я лично судить не могу, но уже три года, во многих письмах из Израиля в Москву, присутствовала именно эта мысль. Когда я говорю о строительстве общества, я имею в виду не его материальную базу, а принципы взаимоотношений и шкалу ценностей. В обычных декларациях, призывающих строить свою страну, русские евреи имеют в виду материальное строительство, предполагая, что им скажут, что строить, так как в еврейской стране уж наверное не дураки и все делают, как надо, русского разгильдяйства там нет.

Посмотрим, в какой степени разрешаются проблемы русского еврея-интеллигента при переезде в Израиль и почему он может захотеть уехать в Штаты.

Плюсы и минусы

1) Решительно никто в Израиле не обещает русским олим лучшие профессиональные условия, чем в России. Напротив, в Россию отправлено много писем с жалобами на техническую нерациональность, бюрократическую рутину и перевес партийной идеологии над деловыми соображениями - все то, что побуждало к эмиграции из СССР. Вместо национального недоброжелательства многие столкнулись с недоброжелательностью старожилов, что для них гораздо хуже, так как они при этом лишаются последних иллюзий по поводу братства всех евреев. Я уже говорил о профессиональном фетишизме советских евреев, который заставляет рассматривать всякое письмо из Израиля, в котором повествуется о плохом положении заведомо хорошего специалиста, как документ, свидетельствующий о неудовлетворительном состоянии израильского общества в целом.

Так как миф о рациональном Западе остается в сознании людей, многие полагают, что в США ситуация намного лучше. Для человека, воспитанного в сверхдержаве, масштабы США и разнообразие укладов представляются очень привлекательными, а проблема английского языка кажется более легкой, чем иврит. Равнодушие общественности в США воспринимается им естественно и, променяв одну диаспору на другую, он избегает трагедии крушения идеалов, которая возможна в Израиле.

Однако есть также и положительные моменты в этом пункте Так как оценки профессиональной компетентности в Израиле довольно объективны, многие чувствуют себя удовлетворенными даже когда их относительное положение по сравнению с СССР несколько ухудшается, если видят обоснованность такого ухудшения. Многие высказывают удовлетворение по поводу того, что их труд идет на пользу Израилю и даже, если это происходит не наилучшим образом, все же у них нет ощущения, что кто-то злонамеренный и чуждый пользуется результатами их труда. Израиль дает им возможность считать, что их труд кому-то и для чего-то нужен, чего не было бы в США.

2) Недоверие советских интеллигентов к советской идеологии отзывается на их отношении к Израилю как "социалистическому государству". Трудно поверить, что те же самые слова, что десятилетиями означали порабощение, произвол и безответственность, растрату народного достояния и пренебрежение общественным мнением, теперь будут означать (в Израиле) совсем другое. Никто в России не верит, что "социализм" может существовать без ограничения прав личности и не приведет в конце концов к прямой диктатуре партии. Слово "сионист" в России значит нечто противоположное слову "марксист". Вождей политических партий в Израиле часто подозревают в тайных просоветских симпатиях и даже иногда в прямом сговоре с Москвой. Оплотом "западного мира" советские интеллигенты считают США, и это внушает им иллюзию, что, быть может, в США они больше "свои", чем в Израиле. Эта иллюзия теперь в значительной степени подорвана всеобщим безразличием к советским интеллигентам-демократам в США, но все же что-то от нее остается и поныне.

Несмотря на то, что многие письма из Израиля как будто подтверждают подозрения "о слишком большой роли социализма" в этом обществе и упорно говорят об олигархии партий, все же для внимательного читателя заметно, что по крайней мере пока еще далеко до ограничений свободы, и демократия более фундаментальный признак израильской жизни, чем социализм, хотя и этот, последний, совсем не похож на советский. Каждый шаг навстречу русской алие со стороны правительственных кругов встречается интеллектуалами с таким восторгом, что, очевидно, их способность верить и склонность к сотрудничеству еще не истощились. Они очень ценят возможность быть принятыми как "свои". Следующей важной ступенью для них было бы ощущение, что они нужны в Израиле. Этого пока нет, несмотря на соответствующие заявления общего характера со стороны политических деятелей. Гораздо более восторженно, чем заявления политиков, советские профессионалы встретили бы усилия менеджеров, направленные на рациональную эксплуатацию их интеллектуальных и технических возможностей. Будучи воспитаны в условиях тоталитарного режима, советские люди неспособны (по крайней мере, немедленно) сами разобраться в конъюнктуре и сделать свой труд производительным в израильском обществе. Однако, именно это является основным пунктом и определяет все основные вопросы.

3) Неуверенность в будущем детей, гнавшая евреев из России, в какой-то степени остается в Израиле. Здесь присутствуют два момента: неуверенность какой-то части потенциальных репатриантов в способности израильского общества решить стоящие перед ним внешние и внутренние задачи (эта неуверенность подтверждается оппозиционной прессой) и слухи об особой "израильской ментальности", которая во многом напоминает ментальность коренных жителей других (и особенно азиатских) стран. Первый момент при некоторой слабости национального чувства естественно приводит к ориентации на "более прочные и стабильные" англоязычные страны, и этому ничего нельзя противопоставить, кроме собственной веры и примера выдающихся людей. Второй момент мне кажется гораздо более серьезным и требующим отдельного рассмотрения.

Когда родители покидают Россию, чтобы обеспечить будущее детей, они исходят из того, что у них с детьми не только генетическая, но и психологическая и идеологическая общность, которая заставляет их ориентироваться на одни и те же ценности. Советские люди обычно выражают это стремление в форме утверждения, что они хотят, "чтобы их дети оставались евреями". Если, однако, определение еврея в Израиле оказывается в значительной степени другим, чем в России, они могут быть весьма сильно разочарованы. Это разочарование может коснуться отношения детей к учебе, отношения к труду и отношения к различным психологическим тонкостям, которое объединяется в понятии "идишкайт" или "а идише нешуме". Так как эти моменты в сознании сложились в диаспоре, родители могут бояться исчезновения этих элементов в Израиле, тем более, что соответствующие слухи (и соответствующие письма) уже есть. Немаловажным фактором, способствующим ощущению опасности психологического разрыва между родителями и детьми в Израиле, является отсутствие заботы о создании преемственности, хотя бы в знании русского языка, так что родители, приехавшие с малолетними детьми, могут быть уверены, что через несколько лет их дети перестанут их понимать окончательно, а будущая алия (через 10 лет) встретит такой же уровень непонимания, как и та, о которой идет речь сейчас. Дети, родившиеся в Израиле, совсем не имеют шансов быть похожими на своих родителей. Между тем, это не совсем то, к чему могут стремиться люди в диаспоре (если у них нет комплекса неполноценности).

У русской алии в этом отношении самочувствие такое же как у американской (отсутствие комплекса неполноценности вследствие отсутствия настоящего угнетения и даже дискриминации), но несравнимо меньшие технические возможности вследствие отсутствия денег и поддержки своей общины из-за рубежа. Разрыв репатриантов со страной исхода обрекает их на более скромное положение в израильском обществе, и вместо требований они вынуждены выдвигать только просьбы, не будучи уверены в их исполнимости. Этот фактор также может влиять на решение родителей эмигрировать в США, а не в Израиль.

В целом, однако, настроение русской алии в этом пункте благоприятно Израилю, и большинство интеллигентов уверено, что именно в Израиле их детям будет лучше всего. Это настроение легко передается детям и они, действительно, в большинстве оказываются положительным фактором при этом выборе. Однако вышеописанный психологический механизм отталкивания существует и, если его игнорировать, это может привести в будущем к заметному снижению алии.

4) Конкуренция со стороны русской интеллигенции наиболее заметна в гуманитарной среде, которая связана с технической и научной прочными идейными, дружескими и родственными связями. В то время как ситуация для технической интеллигенции в Израиле относительно благоприятна, для гуманитарной она неудовлетворительна, причем здесь опять психологические условия важнее материальных. Одна из основных черт творческой жизнеспособной части советской интеллигенции - примат профессиональных критериев и соображений перед всякого рода идеологическими и пропагандистскими оценками. В то время как технической интеллигенции почти не приходится сталкиваться с идеологическими соображениями чиновников, ведающих трудоустройством и субсидиями, гуманитариям часто приходится выслушивать политграмоту от людей, находящихся на более низком культурном уровне, чем они сами. Это вызывает у них реминисценции советской жизни, цензуры и т. п., что самым отрицательным образом сказывается на их самочувствии и оценке политической ситуации в Израиле. Политический опыт русских евреев таков, что всякий избыток идеологии они воспринимают как непосредственную опасность культуре вообще. К сожалению, уже сейчас больше чем нужно музыкантов, киношников и журналистов покинуло Израиль. Техническая интеллигенция в Израиле и СССР гораздо сильнее связана с этой группой, чем это может казаться, исходя из общих соображений. Настроение этих беглецов самым непосредственным образом сказывается на настроении евреев в Москве, Ленинграде, Харькове, Киеве.

Все же пока достаточно интеллигентов в Израиле, которые высоко оценивают свободу, как таковую, и свой, не всегда удачный, опыт рассматривают, как предвари-тельный. Однако в своем стремлении что-то дать израильскому обществу (хотя бы пока и на русском языке) они сталкиваются с низким уровнем среднего израильтянина. В СССР они привыкли ориентироваться на интеллигентного потребителя искусства, так как советская интеллигенция, конечно, более многочисленна (даже если считать одних евреев).

Подытоживая этот раздел, я хочу обратить внимание на то, что израильское общество имеет, в принципе, все необходимое для того, чтобы остаться привлекательной целью для интеллигентов в России. Оно в силах показать русским евреям, что они желательны в Израиле, что они - "свои" (а такое общество единственное в мире). Ни США, ни теперь уже СССР не свои для советских интеллигентов. Они превратились в эмигрантов, еще не покинув СССР. Израильское общество, однако, производит на многих вновь прибывших впечатление полностью сложившегося и, таким образом, не нуждающегося в людях с собственной психологией и идеологией. Если советские интеллигенты не почувствуют, что они "нужны" Израилю не как солдаты по счету, а как личности, несущие определенный уровень и определенные претензии по отношению к обществу, алия прекратится, не успев начаться по-настоящему. Нужными Израилю советские евреи ощутят себя только в том случае, если их труд будет производительно использован. Я убежден, что это возможно, если отнестись к этой задаче как важнейшей для алии.

Что делать, а чего лучше не делать

1) Профессиональная удовлетворенность советских специалистов в Израиле не есть нечто, ценное только для этих специалистов и несущественное для израильского общества самого по себе. Это есть мера способности этого общества совершить техническую революцию и поднять производительность труда. Избыток квалифицированных специалистов существует только в странах с низкой производительностью (Индия, Египет) и низким уровнем культуры. Так же как столкновение с новым миром есть испытание для советской интеллигенции, столкновение с новой группой олим есть испытание для израильского общества. Главное, что поражает приезжающих интеллигентов - это то, что в стране не создаются новые структуры, и, таким образом, не увеличивается количество рабочих мест. Усилия по трудоустройству академаим (которые действительно довольно эффективны) совершаются таким образом, что уплотняется существующая академическая структура и русские олим оказываются нагрузкой и потенциальными конкурентами для ватиким. Эта ситуация - наихудшее из возможных решений вопроса, так как создает условия не только для плохого самочувствия олим, но и для ухудшения их отношений с ватиким, то есть для постепенного их отхода от идеи близости Израилю и его задачам и формирования комплекса "йериды".

При том, что денег в государстве явно не хватает, расходы Сохнута на трудо-устройство производят впечатление разбазаривания средств, ибо при этом совершенно не предусматриваются условия возможной окупаемости. Я понимаю, что это связано с тем, что в Израиле вообще наука пока не окупается, однако, большинство олим приехало с убеждением, что они способны оправдать свои расходы, и в этом имеет смысл им поверить. Масштаб расходов на абсорбцию ученых не соответствует реальным потребностям научной работы и потому приводит к безвозвратному расходованию средств на нужды предприимчивых руководителей, использующих олим в течение положенных двух лет и выбрасывающих их по истечении этого срока без пользы для олим и для Израиля. Использовать олим и деньги, которые предназначены на их абсорбцию, индивидуально - наименее рационально и с технической, и с психологической точки зрения. Олим, не чувствующие себя в непривычной среде свободно, не реализуют своих творческих возможностей, а деньги, разбитые на малые суммы, совершенно не могут служить тем начальным капиталом, который может принести доход.

Технически рациональный путь абсорбции - создание коллективов олим, которые, используя сравнительно большие деньги для единой цели и чувствуя себя в привычной среде без языковых и психологических трудностей, могут экономически эффективно выполнять различные прикладные исследования и разработки, как для Израиля, так и на экспорт, в зависимости от спроса. Такие коллективы имели бы также такие преимущества, что в случае удачи обеспечивали бы новые рабочие места без всякой конкуренции со старожилами, а известный тормоз для повышения производительности труда - профсоюзная защита - не распространяется на олим по крайней мере в течение первых двух лет. Разумеется, такие коллективы разумно делать смешанными и не полностью оторванными от академических учреждений, а лишь частично, в форме соподчинения. Мне кажется, что чрезмерная детализация таких проектов здесь может скорее повредить, чем прояснить дело, так как проекты должны быть конкретны и связаны с определенными людьми, которые возьмут на себя ответственность за выполнение.

2) Несмотря на общее политическое раздражение и озлобленность по отношению к "социализму", которые происходят от прежнего жизненного опыта, русские интеллек-туалы довольно наивны в политике и склонны передоверить ее кому-нибудь другому, лишь бы у них были основания этому другому доверять. У большинства из них нет политических амбиций, и они не станут добиваться политических целей, если у них не создастся впечатление, что именно политические факторы мешают их абсорбции. Однако такое впечатление под влиянием ли реальных факторов или интерпретации оппозиционной прессы (я лично не могу пока судить о серьезности положения в этой области) складывается у многих. Тот факт, что многие ответственные посты, связанные с абсорбцией, доверены представителям партий, в прошлом идеализировавшим советский строй, Ленина и Сталина, вызывает естественную настороженность советских интеллектуалов.

Один из эффективных способов повысить доверие советских олим к руководящим кругам Израиля состоит в том, чтобы как можно ближе допустить их к рычагам управления их собственными делами. В министерстве абсорбции, комиссии по трудоустройству, Сохнуте и так далее, должны присутствовать консультанты из русских олим, чья политическая и материальная незаинтересованность (опирающаяся на их собственное прочное положение в израильском обществе и авторитет среди олим) была бы для всех очевидна. Эти консультанты могли бы объективно оценивать ценность прилагаемых проектов и компетентность соответствующих людей (что гораздо важнее).

Второй момент, существенный в этом контексте, состоит в том. что. приезжая в Израиль, советский человек впервые знакомится не только с Израилем, но и со свободным миром вообще. Это очень трудная встреча, и большая часть трудностей приписывается Израилю, в то время как эти трудности принадлежат всему свободному миру. Здесь первостепенную роль могут сыграть американские олим. Наряду со многими общими с русскими чертами они обладают специфическим опытом жизни в условиях демократии и рыночного хозяйства. Именно они со своим знанием конъюнктуры и деловой хваткой, могли бы помочь коллективам олим, о которых говорилось выше, стать эффективными в экономическом положении, что было бы важнее всякой идеологии и оздоровило бы обстановку. Эту задачу я считаю настолько важной, что даже специально порекомендовал бы нескольким бизнесменам израильского или американского происхождения, которых волнуют сионистские задачи, взяться за финансовую сторону вопроса о эксплуатации научной квалификации русских олим, так как психологический эффект от существования одного самоокупающегося коллектива олим-академаим в Израиле был бы неизмеримо выше всех успехов индивидуальной абсорбции вместе взятых. Этот прецедент послужил бы как самим олим. так и государственным и сохнутовским чиновникам примером.

3) Необходимо проявить заботу о взаимопонимании (сохранении взаимопонимания) между родителями и детьми в семье олим. Родители должны иметь возможность отдать своих детей в школы, где преподается (как один из иностранных) русский язык. Это не только даст им дополнительный культурный капитал, но и создаст дополнительные возможности для трудоустройства русских олим. Никаких дополни-тельных расходов для этого не нужно. Нужно только увеличить число преподавателей иностранных языков не за счет французского или английского, а за счет преподавателей русского языка в будущем.

Эта же необходимость подсказывает, что гораздо разумнее поселять и трудоустраивать русских олим большими группами, чем в одиночку. Соображения лучшей интеграции говорят не в пользу одиночного расселения, ибо единственное, что такое поселение вырабатывает - это комплекс неполноценности у оле. Такой комплекс не способствует лучшей абсорбции, а препятствует ей. В большой группе, среди процветающих и самоуверенных родителей, дети психологически лучше приспособлены к абсорбции, а родители не ожидают конфликта с детьми. Кроме того, сплоченная община чувствует себя в обществе гораздо сильнее, чем одиночка. Разобщенность русских олим уже привела многих к ощущению, что израильское общество консервативно и не способно реагировать на новую ситуацию или идею, и заставила их покинуть Израиль для западных стран. При наличии эффективных рычагов давления, которые в демократи-ческом обществе возникают только у коллективов, это умонастроение было бы значительно слабее.

4) Хотя довольно очевидна либеральность финансирующих организаций по отношению к русской прессе и другим видам гуманитарной деятельности, все же заметно, что на финансовую политику этих организаций сильное влияние оказывает их идеология. В отношении прессы это приводит к тому, что она полностью неэффективна. Это проявляется не только в низком уровне, который заставляет профессионалов ориентиро-ваться на более оппозиционные, а следовательно более свободные издания, но и в том, что никто не верит тому, что печатается. Советский читатель имеет колоссальный опыт недоверия к официальной печати, и всякий оттенок партийности (причем только по отношению к правительственной линии) в читаемом немедленно включает у него защитные механизмы. Поэтому можно смело утверждать, что большая часть денег, которая расходуется на пропаганду среди русских евреев, пропадает впустую. Между тем советские евреи страшно нуждаются в двух видах таких расходов:

а) Они нуждаются в положительной информации об израильском обществе, в котором они чувствуют себя детьми, заблудившимися в лесу. Эта информация об общественном устройстве, правах и обязанностях, возможностях и запретах, политических и идеологических течениях, психологических особенностях, культурных и философских проблемах, возникающих и актуальных в Израиле, необходима им на русском языке и без видимой идеологической оценки.

б) Они нуждаются в средствах для осознания себя, своих особенностей и специфических потребностей. Таким средством может стать только русскоязычная пресса, внутренне и внешне независимая от существующего истеблишмента. Особенность русской алии состоит в том, что процесс создания своего мировоззрения происходит у нас не до принятия решения и начала действий, а в процессе напряженной борьбы, одновременно. Это создает опасную неустойчивость в среде олим и это же может служить источником надежд для будущего сионизма, ибо агностическая позиция русских олим плодотворна по отношению к меняющейся действительности. Советские евреи не могут иметь своих средств для создания своей прессы, ни массового читателя в стране исхода, как американские. Поэтому они нуждаются в прямой необусловленной помощи.

Среди прочих видов культурной деятельности я хотел бы выделить кино, как потенциально наиболее влиятельное и экономически наиболее трудное. Кино - единственный вид культурной продукции, который, в принципе, мог бы превратиться в предмет экспорта и хорошо окупаться. В России специальность кинорежиссера - типично еврейская профессия, а давление русского национализма делает любого режиссера-еврея потенциальным эмигрантом. Однако, условия профессиональной жизни киношников в Израиле совершенно неудовлетворительны. Их трудности совершенно аналогичны трудностям ученых, так как современный кинематограф требует громадных начальных вложений при проблематичном сбыте. Существующая практика дробных инвестиций порочна, так как, кроме потери денег, сопровождается потерей репутации и гибелью надежд. Выходом из этой ситуации могло бы оказаться создание коллектива аналогично научному и финансирование его при одновременной поддержке американской еврейской общины, которая могла бы взять на себя рекламу и обеспечение зрительского спроса.

В итоге этого раздела я хотел бы подчеркнуть, что любая деятельность, направ-ленная на использование и увеличение эффективности труда русских олим, будет встречена ими положительно и с энтузиазмом, а также хорошо отзовется на будущем алии, но любые попытки идеологического регламентирования или чего-либо, имеющего оттенок такого регламентирования, будут встречены в штыки и вызовут увеличение бегства в другие страны из Израиля и из Москвы.

Заключение

Я надеюсь, что израильское общество не сложилось еще настолько, чтобы не быть способным принять и стать родиной для группы с высокой технической и бытовой культурой, какой являются русские интеллектуалы. Я уверен также, что эта группа несет с собой технические и гуманитарные идеи, необходимые израильскому обществу в его трудном и опасном положении. Я думаю, что сейчас, и особенно в будущем, существование Израиля зависит от его способности собрать все лучшее, что есть в русском еврействе и усвоить специфически европейский взгляд на вещи, требующий профессионального подхода к делам, от которых зависит будущее.

ДОВОЛЬНО И ЭТОГО

(Впервые опубликовано в "22". №11,1980)

Удивительное свидетельство человеческой дальновидности заключено в обычных правилах земледелия. Люди бросают в землю зерна, которые они могли бы немедленно съесть, и потом чуть ли не полгода должны ждать и трудиться, ничего не получая. Да, будь моя воля, я бы на такой риск ни за что не пошел! Побросать на верную гибель ценный продукт (еще неизвестно, взойдет ли!), которого всегда нехватка, на разграбление птицам и мышам, на произвол переменчивой погоды, на риск, что кто-нибудь придет и отнимет, или сожжет... Да это безумие какое-то!

Так редко встречалась мне такая дальновидность и доверие к будущему среди моих сотоварищей, что трудно мне представить и наших предков иными. И вот, хочется спросить: когда Иисус Навин и Калеб, единственные из двенадцати представителей колен Израилевых, посланных разведать Обетованную Землю, настаивали на немедленном вторжении, понимали ли они, что это займет у их потомков триста лет? То есть, когда они убеждали окружающих: "Пойдем и возьмем эту землю!", понимали ли они, что их дети, внуки и правнуки все еще будут воевать за эту землю, и не всегда с успехом? Рядом с этими столетиями опустошительной войны даже сорок лет в пустыне не кажутся таким уж большим сроком. Во всяком случае для Навина и Калеба это время прошло с пользой. Они тренировались для главного дела своей жизни (вторжения) и впереди ожидали для себя награды. Конечно, они проявили бесстрашие, не испугавшись в первый момент, и героизм, терпеливо прождав сорок лет и не отказавшись от первоначального замысла. Но и они по-человечески ожидали своей награды и получили ее. Ну, а шестьсот тысяч мужей. вышедших с ними из Египта? Разве они вышли для того, чтобы умереть в пустыне? Нет, конечно! Они вышли для лучшего. Каждый из них понимал это лучшее по-своему, но каждый непременно хотел получить сполна и при жизни. Я уверен, что, когда Моисей с Аароном прилюдно требовали от фараона отпустить народ на три дня для богослужения, не один фараон был обманут. Наверняка и среди шестисот тысяч были многие, кто поверил, что вознесут они молитвы Господу, на худой конец какой-то частью скота пожертвуют, и станет им окончательно хорошо. Лучше, чем в Египте. В три дня все кончится, и они увидят небо в алмазах. И чудеса, которым они были свидетелями, как бы подтверждали это. Я не удивляюсь, что они возроптали, когда убедились, что ничего этого не будет. Они увидели себя приговоренными к бессрочной свободе посреди пустыни. Было бы воистину удивительно, если бы они приняли свою трагическую судьбу как должное.

Так случилось у нас, и так же было у отцов-основателей этого государства, что Исход не был надолго отделен для нас от Вторжения, и слова о сорока годах в пустыне мы употребляем исключительно в переносном смысле. Это отсутствие промежутка между чудесным исходом и вторжением в Обещанную Землю дает себя знать. Ибо мы ожидаем и других чудес. Если уж все так дивно сложилось, что и в Сибири нас не заморили (а могли ведь!), и в лагерях перемещенных лиц мы свою молодость не тратили (а чем мы заслужили?), и воевать не многим из нас пришлось (а кто повоевал и в лагере посидел, или в Сибири пожил, у тех требования гораздо скромнее), то почему бы и Израилю не быть на том же чудесном уровне? Свалки все, например, к нашему приезду уже могли бы быть расчищены. Международные аферисты, которые так украшают наш народ в диаспоре, здесь, на исторической родине, полюбили бы ближнего, как самих себя. Журналисты, перебравшись из негостеприимных стран, где приходилось им лгать для защиты живота своего, в стране молока и меда писали бы правду-истину. Никто не обидел бы вдову, сироту или оле хадаша, как он есть пришелец, ибо пришельцами все мы были в земле египетской. Львы наши, вожди и лидеры то есть, возлегли бы рядом с ягнятами (я совсем не их секретарш имею в виду...). Вот примерно такое положение в Земле Обетованной соответствовало бы остальным чудесам, коим были мы подлинные свидетели...

Я совсем не шучу, а хочу подчеркнуть полное единство наше с израильскими старожилами и даже сабрами, которые, как и мы, ожидали наступления Царства Справедливости немедленно вслед за войной за Независимость или, в крайнем случае, после Шестидневной войны. Они, как и мы, не прошли многолетней школы политических компромиссов и готовы не к Истории, которая тянется столетиями, а к Чудесной Развязке, за которой начинается безоблачная жизнь. А если нет? Ах, нет! Тогда - все!..? Такое детское нетерпение свойственно и левым, и правым. Будто и те, и другие поклялись выполнить заветы пророков именно в нашем поколении. "Не поднимет народ на народ меча, и не будут учиться воевать" - и вот, пожалуйста, "Мир сейчас" (Шалом ахшав)! "И приведет тебя Господь в землю, которой владели отцы твои, и получишь ее во владение", - и вот вам "Израиль в исторических границах" (Израиль шлейма)! "А ты обратишься и будешь слушать глас Господа и исполнять все заповеди Его" - вот и программа Агудат Исраэль! Будто каждое из движений имеет патент от Господа, каковы именно сегодня пути Его. Будто вожди партий ожидают Мессию с минуты на минуту и спешат осуществить программу в том ее полном объеме, который приурочивается Библией только к концу света.

Может быть и верно, что конец света приближается. Но он может приближаться еще тысячу лет. Ощущение, что вот-вот, завтра, послезавтра наступят окончательные времена и соответствующие им окончательные решения, охватывало людей уже множество раз, но История все еще не кончилась. Когда был распят Иисус из Назарета, его ученики со дня на день ожидали второго пришествия и конца света. Когда осажденные в Иерусалиме зилоты резали друг друга, они ничего не жалели, ибо конец света казался им почти неминуемым. Христианские народы ожидали конца света каждое столетие и почти каждое столетие устраивали такие кровавые гекатомбы, что можно считать испробованными все возможные средства ускорения этого события. Крестоносцы завоевали Гроб Господень, а потом утратили его, но конец света все не наступал. Саббатай Цви объявил себя мессией, и многие евреи поверили ему, но Царство Справедливости не наступило. Конец XVII века в России был так ужасен, что люди почти не сомневались в близости конца света. Русские священники, столкнувшись с необходимостью разработать азбуку для вотяков (коми), всерьез обсуждали, стоит ли учить их грамоте, учитывая, что все равно конец света грянет с минуты на минуту, так что, может, лучше крестить их силой, чтобы спасти перед Страшным Судом и все. А то ведь не успеть! Перед наступлением двадцатого века философ В. Соловьев назначил конец света на 2000 год и предначертал евреям ключевую роль в событиях, предшествующих наступлению Царства Божьего. И разве не звучит тот же мотив в знакомом припеве: "Это будет последний и решительный бой!"?

Боев было много... Какой из них был последним? Когда будет последний? Будет ли? Не надо загадывать. Довольно и того, что уже было, чтобы понять, что брошенное зерно когда-нибудь прорастет, что урожай в конце концов будет. Но прошлого довольно также, чтобы понять, что ускорить его приход мы не можем. Нельзя же в самом деле всю жизнь пребывать в детском возрасте, в котором и вдохновение, все окрашивающее в розовый цвет, и разочарование, все окрашивающее в черный, равно происходят не от реальности, которая ни черна, ни розова, а от физиологического состояния неопреде-ленного экстремизма, всегда толкающего на крайности...