И только потом пожалели

Глава 3

Эрик Сондгард вышел на работу всего за три дня до этого звонка из летнего театра. Джойс Равенфилд — дочь мэра, секретарь муниципалитета, единственный клерк — женщина, отвечавшая на все звонки городских департаментов, включая полицию, — эта самая Джойс Равенфилд позвонила в кабинет Эрика Сондгарда ровно в четыре часа тридцать шесть минут.

— Звонок из театра, Эрик, — сообщила Джойс. — Они говорят, что совершено убийство.

— Они еще не отсоединились? — Сондгард вообще не отреагировал на ужасное слово; на досуге ему следует подумать об этом.

— Я думаю, нет.

— Скажи им, чтобы ни к чему не прикасались. Позвони Майку, отправь его туда. Передай ему, чтобы он просто охранял место, но ничего не делал.

— Ладно.

— Найди Дейва. Он, возможно, на лодке. Скажи ему, пусть идет сюда и присматривает за конторой, пока я не вернусь.

— Будет сделано. Мне нужно разбудить мальчика?

Джойс имела в виду Ларри Темпла, работавшего ночным патрульным и не рассчитывавшего, что его разбудят в ближайшие два или три часа.

— Нет, пусть спит, — ответил Сондгард. — Нам не понадобится большое количество народу.

— Хорошо. Что-нибудь еще?

— Да. Соединись с капитаном как его там, в воинских казармах. Тот, что внизу у Подножия четырнадцати…

— Капитан Гаррет.

— Точно. Я не знаю, почему я не могу запомнить его имя. Капитан Гаррет. Скажи ему, что мы получили сообщение об убийстве и я собираюсь проверить, что там стряслось. Если действительно что-нибудь серьезное, я позвоню ему с места происшествия.

— Зачем тебе понадобился капитан Гаррет, Эрик?

— Перестань, Джойс. Мы — патрульные полицейские. Даже если бы мы имели знания и опыт по расследованию уголовных преступлений, а у нас их нет, то нам понадобилось бы необходимое оборудование. Покойник был застрелен?

— Я не знаю, и…

— Предположим, что да. У нас нет оборудования для баллистической экспертизы. Мы не можем провести простейший парафиновый тест на руках подозреваемых. Я не уверен, что кто-нибудь из нас сумеет чисто снять с зеркала отпечатки пальцев.

— Мы попросим штат помочь нам со всей этой наукой, Эрик. Ведь штат для того и существует. Но мы не должны бежать к капитану Гаррету в ту же минуту, когда получили сообщение о преступлении. Ты всегда недооцениваешь себя, Эрик. Ты всегда…

— Не начинай анализировать меня, Джойс. Ты только понапрасну расстроишься.

— Хорошо, Эрик, — ответила женщина с преувеличенным смирением.

Сондгард повесил трубку, надел фуражку и вышел из кабинета. Внизу лестницы на боковой стене висело большое зеркало — тщетная попытка архитектора заставить маленький мраморный вестибюль выглядеть огромным мраморным залом. Сондгард взглянул на себя в зеркало. Худощавый человек в бледно-голубой форме и высоких черных ботинках.

— Казак, — прошептал Эрик своему отражению и почувствовал себя немного лучше. Дурацкая форма.

Майк, конечно, забрал патрульную машину. Джойс обнаружила его на стрельбище, палящим из револьвера. Сондгард направился к стоянке у боковой стены здания и сел в свой маленький черный «вольво». Эрик выехал на Броад-авеню, а затем свернул налево к озеру.

Капитан Эрик Сондгард, сорок один год, человек со званиями. В июне, июле и августе носил звание капитана и руководил полицией Картье-Айл, состоящей из четырех человек. С сентября по май Сондгарда называли профессором (на самом деле адъюнкт-профессор), он преподавал классические языки и литературу в колледже Коннектикута.

— У вас как будто раздвоение личности, капитан и профессор, — сообщил сам себе Сондгард. — Наполовину вы гуманитарий, а на вторую половину казак. У вас внутри все перемешалось, профессор-капитан.

Сондгард говорил сам с собой. Вслух. Как только капитан понял это, он недовольно фыркнул и включил радио. В городке не было собственной станции, а передачи удаленных станций по пути сюда набирали уйму помех, отражаясь от множества горных склонов; но по крайней мере теперь в машине звучали хоть какие-то шумы, и в них явно присутствовал человеческий голос. Теперь Сондгард не чувствовал себя одиноко в машине, ему не придется больше говорить вслух с самим собой.

Капитан не всегда был таким. Но шесть лет брака подошли семь лет назад к своему логическому концу и завершились эмоциональным и глупо-сентиментальным разводом, полным горечи и взаимных обвинений; одним из побочных эффектов этого разрыва стала боязнь одиночества, постоянный страх, что он превратится в бормочущего отшельника, разведенного не только с женой, но и со всем миром.

Эта его работа в полиции тоже могла считаться своего рода побочным эффектом развода. Они с Дженис всегда проводили лето вместе в коттедже на озере Стеннер, но коттедж достался Дженис как часть имущества. Первое лето без него Сондгард провел в своей квартире в городе, и пребывание в это время года в одиночестве в той самой квартире, где Эрик так долго прожил с женой, едва не свело его с ума. Второе лето Сондгард работал советником в лагере, не потому, что ему были нужны деньги, а просто чтобы иметь какое-то занятие и общение с окружающими, — он ненавидел эту работу. Той же осенью через одного из своих студентов Эрик узнал о вакансии в полицейском участке Картье-Айл. Семья студента владела одним из домов на Черном озере, и благодаря им Сондгард получил эту работу. Он был изумлен, когда понял, что работа ему нравится, и теперь он уже пятое лето работает в Картье-Айл; возможно, он будет проводить здесь каждое лето до конца своих дней.

Картье-Айл был на самом деле странным городом; по крайней мере в то время года, когда его видел Сондгард. Зимой в маленьком городке мирно и спокойно жили тысяча семьсот человек, и Майк Томпкинс выполнял для них обязанности всего полицейского участка. Но летом Картье-Айл становился курортом, его население вырастало до пяти тысяч, а следовательно, увеличивалось и количество полицейских: сам Сондгард, Дейв Рэнд, житель Флориды, в другое время года ловивший рыбу на побережье полуострова и управлявший полицейским катером на Черном озере в летние месяцы, и один из студентов Сондгарда, каждый год новый, нанятый им в конце семестра. В этом году им оказался Ларри Темпл.

Работу в полиции в Картье-Айл в летнее время осложняли два фактора: во-первых, искусственные границы города и, во-вторых, люди, являвшиеся летними обитателями города.

Начать с того, что временные жители Картье-Айл были богаты.

Городок был не устроен для отдыха представителей среднего класса. Вокруг Черного озера не было ни сдаваемых внаем коттеджей, ни туристских домиков, ни агентств по прокату лодок. Черное озеро приобрело славу фешенебельного курорта в начале двадцатых годов, когда здесь построили первый большой особняк. И потом оно никогда не теряло ни своей популярности, ни атмосферы богатства. Озеро окружали частные владения: большие загородные дома с парками и окультуренным лесом, с персональными пляжами и высокими изгородями, охраняемыми одетыми в униформу парнями, раскатывающими на черных «бьюиках» и «меркьюри».

И весь город находился в юрисдикции Сондгарда. В результате политических маневров в начале двадцатых кольцо частных владений вокруг озера включили в официальные городские границы Картье-Айл. Тогдашние обитатели особняков согласились на этот шаг, потому что город помогал им удерживать чернь подальше от Черного озера, а отцы города одобрили эту идею, так как они смогли обложить налогами частные владения. Поскольку город сохранял свои налоговые ставки на весьма скромном уровне, а владельцы особняков обычно воздерживались от вмешательства в городские дела, соглашение это продолжало действовать к удовлетворению обеих сторон.

Но данное соглашение весьма осложняло жизнь капитану Эрику Сондгарду. Теперь вот убийство в летнем театре. Если бы город имел нормальные границы, считалось бы, что убийство произошло в семи милях от него, а стало быть, является проблемой графства или штата. Скорее штата, потому что структура его представляла собой доисторическую окаменелость вместе с шерифом, жившим в тридцати милях в Монетте и не покидавшим Монетту уже тридцать лет.

Проблем хватало и без этого убийства. Южный круг и Северный круг (так в этих краях называли два участка дороги, огибающие озеро) должны были патрулироваться городской полицией. Один или два утопленника, каждое лето обнаруживаемые в озере, становились проблемой города, хотя для поиска тел использовалось оборудование штата. Каждый прибывающий в город автобус встречали либо Майк Томпкинс, либо сам Сондгард, а дешевые автомобили с просроченными номерами они тщательно осматривали; единственный в городе мотель находился под постоянным наблюдением, потому что все эти деньги вокруг озера неизбежно привлекали воров.

Личностям, выглядевшим слишком подозрительно и не имевшим законных причин для пребывания в городе, предлагали собрать вещички и предупреждали, чтобы они и не помышляли о возвращении.

Периодически возникали проблемы и с самими частными владениями. Четыре года назад нервный охранник с дрожащим указательным пальцем трижды выстрелил в машину, двигавшуюся по одной из частных дорог, заподозрив, что в ней сидят грабители. Позже он клялся, что потребовал от водителя машины остановиться и выстрелил лишь после того, как водитель не выполнил его приказа. Однако в машине сидели двое студентов колледжа, нанятых на сезон летним театром и выискивавших уединенное местечко для объятий и поцелуев, ребята и не подозревали, что заехали на частную дорогу. Когда человек в форме закричал на них, мальчишка запаниковал и поехал дальше, пытаясь побыстрее убраться оттуда. Одна из пуль, выпущенных охранником, попала в голову парня, убив его на месте.

Так что у него были сложные и хлопотливые времена. И все же Сондгард был доволен. Работа представляла собой приятный контраст с малоподвижной жизнью в четырех стенах, которую он вел большую часть года, к тому же Сондгард, работая очень много, не оставлял себе времени на размышления о прошлом. Если бы еще его не изводила Джойс Равенфилд…

Впрочем, здесь речь уже о другом. Сондгард вздрогнул и заставил себя сосредоточиться на передаваемом по радио сообщении:

И пока капитан Сондгард вел машину, профессор Сондгард морщился.

Ярко-красное здание театра засверкало сквозь деревья задолго до того, как Сондгард, в последний раз повернув, въехал на посыпанную гравием стоянку. Впереди через дорогу, на берегу озера, расположился бар «Черное озеро», единственное коммерческое предприятие на всем побережье. На втором этаже бара находилось большое казино, и все знали об этом, но Сондгард понимал, что ему не следует вмешиваться. Его совесть не испытывала ни малейших уколов, его честность не страдала, поскольку в баре «Черное озеро» отнюдь не нищие избавлялись от последних грошей. Здесь играли богатые люди, кредит не предоставлялся никому, а стало быть, казино не причиняло никакого вреда. Единственным делом полиции здесь оставалось вылавливание время от времени подвыпивших водителей.

Сондгард припарковал «вольво» возле театра, отметив, что блестящий бело-голубой патрульный автомобиль уже на месте. Значит, Майк Томпкинс прибыл.

Капитан сначала отправился в театр и увидел за окошком кассы Мэри-Энн Маккендрик. Девушка выглядела напуганной, а ее глаза припухли, словно она плакала.

— Следующая дверь, мистер Сондгард, — проговорила Мэри-Энн. — В доме.

— Спасибо.

Сондгард вошел в дом и обнаружил Майка Томпкинса, стоявшего у двери в репитиционном зале. Человек двенадцать, если не больше, мужчин и женщин сидели в молчании на складных стульях. Никто из них не взглянул на капитана, но друг на друга они тоже не смотрели. Люди уставились в пол, в потолок или в окно и явно были потрясены.

Сондгард узнал некоторых из них. Боб Холдеман, продюсер театра. Луин Кемпбелл, Ричард Лейн и Олден Марч, игравшие здесь в прежние годы. Ральф Шен, режиссер. Арни Капоу, художник. Всех остальных капитан видел впервые.

Холдеман наконец встал:

— Привет, Эрик. Я рад, что ты здесь.

— Минутку, Боб. Майк?

Сондгард сделал знак Томпкинсу, чтобы тот вышел вместе с ним из комнаты.

Майк Томпкинс, носивший звание сержанта в полиции Картье-Айл, вымахал на шесть футов и пять дюймов, весил он почти двести шестьдесят фунтов, и при этом в нем не было ни грамма жира. Местный житель, родившийся и выросший в Картье-Айл, Майк покидал родной город дважды: в первый раз — чтобы учиться в футбольной школе при университете Среднего запада (Томпкинса тогда отчислили после второго семестра второго курса), а во второй раз, когда вступил в морскую пехоту. Томпкинс провел на флоте двадцать лет, и эта служба нравилась ему больше, чем колледж или футбол. Майк демобилизовался в тридцать девять и вернулся домой вместе с женой — японкой Мей. Теперь в свои сорок четыре Томпкинс выглядел крепким и здоровым парнем, которому едва стукнуло тридцать. Именно Майк главным образом был ответственен за высокие счета на израсходованные боеприпасы, получаемые полицией ежегодно, так как большую часть времени он проводил на стрельбище. Майк пришел в полицию три года назад, когда прежний сержант Кроуфорд ушел на пенсию, и с тех пор кардинальным образом перекроил работу участка. Он и Мей разработали новую форму, усовершенствованный вариант формы морской пехоты, только светло-голубого цвета, а также Томпкинс уговорил мэра Равенфилда продать принадлежавший полиции «шевроле», выпущенный семь лет назад, и купить новехонький бело-голубой восьмицилиндровый «форд» с мигалкой на крыше. Майк получал удовольствие от красивой формы, новой машины и возможности неограниченного использования боеприпасов на стрельбище, но обычно Томпкинс практически игнорировал саму работу. Вот и сейчас в присутствии Сондгарда Майк чувствовал себя абсолютно спокойным и ничуть этого не стыдился.

Капитан и сержант вышли в холл, и Сондгард плотно прикрыл дверь, прежде чем спросить:

— Вы узнали, что произошло?

Томпкинс был единственным человеком в мире, знавшим Сондгарда и называвшим его капитаном.

— Да. Большая неприятность, капитан, настоящая неприятность.

— Это действительно убийство?

— Разумеется. Она наверху.

— Женщина?

— Девушка. Одна из местных актрис. Похоже на работу какого-нибудь сексуального маньяка.

Сондгард бросил взгляд в направлении лестницы. Должен ли он подняться наверх и посмотреть на тело? Капитан решил, что нет. Что он может там сделать?

— Вам стоит позвонить Джойс. Пусть она предупредит дока Уолиса.

— Я уже позвонил.

— Ладно. Тогда… — Сондгард снова посмотрел на лестницу. Оставалось ли что-то еще, что ему следовало сделать?

— Кто обнаружил труп?

— Парень по имени Мэл Дэниэлс. Актер.

— Отлично. Я полагаю, что именно с ним нужно поговорить в первую очередь.

— Вы хотите, чтобы я вызвал капитана Гаррета?

Да, Сондгард хотел этого, очень хотел. Пусть капитан Гаррет сам поднимается по этой лестнице. Но Сондгард чуть смутился, вспомнив разговор с Джойс Равенфилд, и отказался:

— Пока нет. Давайте сперва соберем все факты.

— Хорошо, капитан.

Сондгард вернулся в репетиционный зал и осведомился у продюсера:

— Боб, здесь есть какое-нибудь место, которое я мог бы использовать для допросов?

Холдеман вскочил, всем своим видом выражая готовность помочь:

— Я считаю, что удобно на кухне. Мне кажется, что это лучшее место. Если только ты не хочешь перебраться в театр. Ты мог бы воспользоваться моим кабинетом.

— Нет, кухня вполне подойдет. Все в порядке. Боб. Я знаю, где это.

Сондгард оглядел комнату:

— Мэл Дэниэлс?

Парень с пепельно-бледным лицом неуверенно встал. Двадцать с небольшим, одет в мятые брюки и белую рубашку. Профессор Сондгард тут же отметил: шут в своей группе, учится поверхностно, не используя и половины своих способностей, периодически имеет проблемы в деканате из-за ограблений в масках, или противозаконных костров на главной площади города, или покраски известью статуи основателя школы. Капитан Сондгард обратился к актеру:

— Пройдите со мной, пожалуйста.

Капитан первым вышел в холл и предупредил Томпкинса:

— Когда придет док Уолис, пусть он сразу поднимется наверх. Остальных актеров держи здесь. Я буду вызывать их по одному.

— Ладно. Вам нужен магнитофон?

— Да. Хорошая идея.

Сондгард и Дэниэлс прошли в кухню и сели за кухонный стол лицом друг к другу. Капитан вынул сигареты и предложил одну Мэлу, актер благодарно взял ее.

— Слишком сильный шок, верно? — поинтересовался Сондгард.

— Только без бисирования. — Дэниэлс слабо улыбнулся и прикурил.

Вошел Майк с магнитофоном из патрульной машины, еще одним своим нововведением в местной полиции. Томпкинс любил технические новинки, любил машины, любил, чтобы его окружали вещи с моторами, шестернями, рычагами, жужжащие во время работы. Майк включил магнитофон в розетку, поставил чистую пятидюймовую катушку с лентой, установил скорость на три и три четверти дюйма в секунду, разместил микрофон на маленькой подставке посередине между сидящими за столом, а затем сообщил:

— Все готово, капитан.

— Спасибо, Майк.

Томпкинс вернулся на свой пост в коридоре, а Сондгард включил магнитофон. Чувствуя себя немного глупо, капитан объявил:

— Предварительный допрос об убийстве… А черт. — Сондгард снова выключил магнитофон. — Как ее звали?

— Сисси. Ага, Сисси. Я забыл ее фамилию.

— Минутку.

Капитан подошел к двери и позвал Майка:

— Как ее звали?

— Я не знаю.

— Спроси кого-нибудь.

Томпкинс открыл дверь репетиционного зала и задал вопрос, затем доложил Сондгарду:

— Сисси Уолкер.

— Сисси — это уменьшительное имя.

— Сейчас. — Сержант спросил еще раз и уточнил: — Синтия, Синтия Уолкер.

Капитан вернулся к письменному столу, перемотал ленту на начало и снова произнес:

— Предварительный допрос об убийстве Синтии Уолкер. Шестнадцать часов пятьдесят семь минут, шестое июня. Первый свидетель Мэлвин… Правильно? Мэлвин?

— Да.

— Мэлвин Дэниэлс.

— На самом деле это мой псевдоним. Мэл Дэниэлс. Вы хотите знать мое настоящее имя?

Сондгард молча взглянул на него. Лента продолжала вращаться, где-то наверху лежала убитая девушка, а капитан сидел на кухне, принимая участие в каком-то фарсе. Все они бесконечно играли в эту идиотскую шутку с именами, длинную, бессмысленную и несмешную. Здесь было не место для Эрика Сондгарда. Ему следовало немедленно позвать Гаррета, и пусть Джойс говорит и думает все, что ей угодно.

Но Сондгард все еще сидел здесь и должен был продолжать:

— Хватит и псевдонима. — Все сойдет, лишь бы закончить комедию. — Это вы нашли ее, правильно?

— Да, сэр.

— Расскажите мне об этом.

— Мистер Холдеман сказал мне, чтобы я поднялся по лестнице наверх и выбрал комнату. На втором этаже все комнаты оказались заняты. Поэтому я поднялся на третий этаж. Я подергал двери, заглянул в ту, что была незаперта, потому что все остальные комнаты были уже заняты и заперты. А эта… дверь открыта. Я вошел и увидел ее, затем мне стало плохо, потом я побежал вниз и позвал на помощь. Мистер Шен, он режиссер, поднялся наверх проверить, потому что я не смог бы снова вернуться туда, а затем он вызвал полицию.

— А когда вы в последний раз видели мисс Уолкер живой?

— Когда я приехал сюда, сегодня после полудня.

— Вы прибыли только после полудня?

— Я опоздал на день. Была вечеринка в мою честь и…

— Все нормально. В котором часу вы видели мисс Уолкер живой?

— Примерно без четверти четыре, я полагаю. Я приехал на автобусе в три, Мэри-Энн Маккендрик спустилась в город и подобрала меня около половины четвертого, может быть, двадцать пять минут четвертого. Потом мы ехали сюда, а уж затем я ее встретил.

— Мисс Уолкер.

— Совершенно верно.

— Значит, именно тогда вы единственный раз и видели ее живой?

— Да, сэр.

— И как она вела себя? Она выглядела напуганной или обеспокоенной чем-либо?

— Нет, сэр. Она… в общем, она немного флиртовала со мной.

— Хорошо.

Сондгард сделал паузу, чтобы закурить сигарету и подумать, какой следующий вопрос ему нужно задать. Возможно, стоит составить точное расписание для каждого.

Был ли убийца одним из тех людей в репетиционном зале?

Нет, это просто смешно, Сондгард никогда в жизни не встречал убийцу. Капитан не мог себе представить, что убийца может выглядеть или разговаривать подобным образом. Как Сондгард может всерьез подозревать кого-либо? По его мнению, никто из них не был похож на убийцу.

Да и почему убийцей должен быть кто-то из членов театральной труппы. Кто-нибудь мог прийти сюда с улицы.

Однако расписание — это неплохая идея. Сондгарду будет что рассказать Гаррету, когда придет время.

Поэтому капитан предложил:

— Ладно, а сейчас я хотел бы получить полный отчет о ваших передвижениях сегодня днем, от того момента, когда вы увидели мисс Уолкер живой в три сорок пять, до тех пор, пока вы не обнаружили ее труп в… во сколько?

— Четыре тридцать.

— Хорошо, в четыре тридцать. Да, кстати, где была мисс Уолкер, когда вы увидели ее впервые?

— В театре. В кассе.

— Это произошло в три сорок пять. Что вы делали потом?

Дэниэлс подробно расписал следующие сорок пять минут. Так как Холдеман водил его по театру, представляя его остальным участникам труппы, то Мэл смог попутно предоставить частичную информацию о местонахождении почти всех, работающих в театре, в то или другое время в пределах этих сорока пяти минут. Сондгард слушал его и, хотя допрос записывался на магнитофон, помечал кое-что в своей записной книжке. Сондгард подумал, что записи могут пригодиться, когда он будет говорить с другими, поскольку они дадут ему возможность мгновенно свериться с расписанием Дэниэлса.

Когда Мэл закончил, у Сондгарда было записано:

Сондгард поблагодарил Дэниэлса за сотрудничество и попросил его:

— Скажите сержанту, что теперь я хочу видеть Боба Холдемана. И подождите в репетиционном зале, пожалуйста.

Потому что капитан Гаррет, возможно, захочет допросить всех еще раз. Сондгард не мог себе даже представить, сколько других очень важных вопросов ему следовало задать.

Вошел Холдеман и подтвердил показания Дэниэлса, так как он был вместе с парнем до трех сорока. Они с Мэлом расстались в холле первого этажа перед тем, как Дэниэлс нашел тело. Холдеман уже вернулся в свой кабинет, и Уилл Хенли, один из актеров, пришел за ним туда, когда Ральф Шен сходил наверх и обнаружил, что Сисси Уолкер действительно убита.

А про мертвую девушку Холдеман сообщил:

— Она была очень веселой, Эрик. Немного кокеткой, но она при этом ничего не имела в виду.

— Мог кто-нибудь неверно понять ее, решить, что она на самом деле имеет что-то в виду?

— Я не знаю. Мне она казалась совсем невинным, шаловливым ребенком. Ей ведь было всего девятнадцать, поэтому она была просто шаловливой. Я не думаю, что кто-то мог решить, будто девушка всерьез с ним флиртует. Она была просто… Я не знаю, как тебе объяснить, Эрик. Сисси была просто здоровой счастливой девушкой, очень веселой, как будто только что узнавшей, что значит быть женщиной. Я не удивлюсь, если окажется, что она была девственницей. Точнее, я удивлюсь, если она не окажется ею.

Холдеман не мог больше ничего добавить. Убитая девушка, как и остальные члены труппы, появилась здесь только вчера. Насколько Бобу было известно, никто в труппе не знал Сисси Уолкер раньше. Насколько ему было известно, никто не успел стать большим другом или большим врагом девушки за те двадцать четыре часа, что труппа провела здесь.

— Все члены труппы сейчас находятся в той же комнате? — осведомился Сондгард.

— Все, кроме Мэри-Энн; она сидит в кассе. И Тома Бернса. Ты помнишь его, он наш помощник режиссера. Я полагаю, что он в «Черном озере». Я не видел его с утра.

Сондгард помнил Тома Бернса. Все знали, что Том не протрезвеет и через десять лет. Как помощник режиссера, Бернс работал точно, грамотно и надежно, но в любую минуту, когда Том не был занят работой и не спал, Бернс обязательно пил.

— Хорошо, — кивнул Сондгард. — Я поищу Тома позже. А сейчас, — капитан протянул продюсеру свою записную книжку и ручку, — составь мне список труппы этого года.

Холдеман подчинился. Вместе с ним в список вошли пятнадцать фамилий. Сондгард взглянул на перечень и покачал головой. Ему придется часами допрашивать всех этих людей. Капитан вздохнул и произнес:

— Ладно, теперь я поговорю с Арни.

Однако, вопреки опасениям Сондгарда, допросы не отняли у него очень много времени. Арни Капоу провел весь день после полудня в театре на складе декораций, а Перри Кент провел весь день после полудня на сцене, устанавливая свет. Ни один из них ничего не знал об убийстве. Ни один из них не мог в нем участвовать; у обоих имелось надежное алиби. В последующих допросах Сондгард выяснил, что дверь театра находилась перед глазами Мэри-Энн Маккендрик непрерывно между тремя сорока и четырьмя тридцатью, а задняя дверь была совсем рядом с двумя молодыми актрисами Линдой Мерчисон и Карен Ликок, отмывавшими декорации. Они никого не видели в течение часа, исключая Мэла Дэниэлса и Боба Холдемана.

После Арни и Перри Сондгард поговорил с Ральфом Шеном, выглядевшим в этом году еще толще, чем в прошлом. Шен после полудня оставался в репетиционном зале на первом этаже. Двери в холл были закрыты, так что любой мог пройти мимо незамеченным. Шен ручался за Луин Кемпбелл и Ричарда Лейна, которые были заняты большую часть репетиции, ни один из них ни разу не покидал комнату. Режиссер полагал, что остальные актеры время от времени выходили из репетиционного зала, но Шен не смог бы уточнить, кто и сколько раз.

Луин Кемпбелл и Ричард Лейн, допрошенные после Шена, просто подтвердили сказанное им и ничего не добавили.

Капитан вызвал еще одного актера, бывавшего здесь прежде, — Олдена Марча. Сондгард знал его, как знал и других, потому что вот уже несколько лет имел привычку допоздна задерживаться в театре по вечерам, после представления, чтобы выпить на кухне чашку кофе с Бобом, Ральфом и их актерами. В последние несколько лет эти вечера проходили в постоянных горячих спорах, касающихся актерского статуса: является ли актер художником или он просто интерпретатор автора пьесы, как музыкант является интерпретатором творчества композитора? Но разве некоторых музыкантов нельзя назвать художниками? Разве большинство признанных актеров не относятся к числу художников? А как насчет режиссеров? И так далее, и так далее.

Теперь Олден Марч вошел в кухню и оглянулся с печальной улыбкой:

— Не похоже на обычные наши посиделки, Эрик, но я тем не менее рад тебя видеть.

То, что Олден был гомосексуалистом, ни для кого не являлось секретом. Но Марч держал свои чувства при себе и никогда не пытался навязать их мужчинам другой ориентации, поэтому не возникало ни малейших проблем. Олден даже ухитрялся мирно делить комнату с Томом Бернсом, сочетавшим непрерывное пьянство с развратом, граничащим с сатириазисом, исключительно с особами противоположного пола.

Марч не выглядел откровенно женоподобным, у него не было псевдодевичьих движений, которые обычно свойственны гомосексуалистам. Напротив, Олден был очень мужественным и внешне, и по характеру, что не раз заставляло женщину предлагать всю себя в самоотверженной попытке наставить актера на истинный путь. Однако пока все миссионерки терпели неудачу.

Марч не мог ничего добавить к тому, что Сондгард уже знал. Олден провел послеполуденное время в репетиционном зале. Марч выходил из зала всего на пять минут между половиной третьего и тремя, и он смутно помнил, что другие тоже ненадолго покидали комнату, но Олден не мог бы точно сказать, кто, когда и сколько раз это делал.

После разговора с Олденом Сондгард сделал перерыв, чтобы просмотреть все, что ему удалось записать, и прикинуть, есть ли что-то важное, оставшееся им незамеченным. Пока капитан допросил восемь человек. У шестерых из них имелось алиби; Арни Капоу и Перри Кент были в театре, Ральф Шен, Луин Кемпбелл и Дик Лейн — в репетиционном зале. Боб Холдеман бродил с Мэлом Дэниэлсом. Дэниэлса вообще-то следовало исключить из числа подозреваемых, но Сондгард не спешил. Существовала крошечная возможность, что Мэл сам убил девушку, а затем устроил шоу с обнаружением ее тела. Но имел ли он достаточно времени? Холдеман расстался с ним, Дэниэлс поднялся наверх, бегом спустился обратно — и все это примерно за пять минут. Мог ли Мэл совершить убийство за пять минут? Вряд ли. Так что у Дэниэлса была возможность, однако почти невероятная.

То же самое относилось и к Олдену Марчу. Он вполне мог покинуть репетиционный зал часом позже того времени, что назвал сам. У него отсутствовало надежное алиби. Но Марч казался еще менее вероятным преступником, чем Дэниэлс, поскольку речь шла об убийстве на сексуальной почве.

Итак, Сондгард имел шесть невозможностей и две невероятности. Однако существовал еще шанс, что преступником не был ни один из членов труппы, что убийца пришел извне.

Что же, капитану стоит обдумать все беспристрастно. Допустим, что убийца — один из пятнадцати человек, перечисленных Бобом. Шестеро исключались, двое почти исключались. Оставалось семеро, четверо мужчин и три женщины. Раз речь идет о сексуальном убийстве, перечень следует сократить до четырех имен. Три актера и помощник режиссера. Кен Форрест, Уилл Хенли, Род Макги и Том Бернс.

Сонгард решил остановиться. Капитан вызвал Линду Мерчисон и Карен Ликок, просто подтвердивших заявления других, а также сообщивших, что они не заметили незнакомцев, слонявшихся поблизости. Теперь оставались только Мэри-Энн Маккендрик и четверо мужчин.

Мэри-Энн Маккендрик.

В течение последних полутора часов она находилась в театре одна.

— Ты в своем уме? — вслух произнес Сондгард, раздражаясь все больше.

Каким надо быть идиотом, чтобы после убийства одной девушки позволить другой оставаться одной в пустом театре? Если бы капитан узнал, что кто-то другой поступил подобным образом, он счел бы этого человека просто слабоумным. — Кто-то должен здесь всем руководить. В том-то и заключалась проблема, что сейчас ОН САМ являлся человеком, руководящим людьми. Но капитан совершенно НЕ ОЩУЩАЛ себя руководящим кем-либо. Сондгард просто действовал как капитан полиции, который час или два может тешить свою гордость перед тем, как позвонить капитану Гаррету. Вот капитан Гаррет действительно руководил бы, просто пока он ничего не знал.

Сондгард поспешно подошел к двери и позвал:

— Майк! Беги в театр и попроси Мэри-Энн вернуться сюда. Ты знаешь, что она осталась там одна?

— Черт бы меня побрал! — Томпкинс вылетел из дома, его ботинки тяжело прогрохотали по крыльцу.

Сондгард в волнении остался стоять в дверях, боясь, что Майк сейчас вернется один и расскажет ему об очередном убийстве. Но когда передняя дверь снова распахнулась, Томпкинс вошел вместе с Мэри-Энн, и капитан с облегчением улыбнулся:

— Идите сюда, Мэри-Энн. Ты тоже, Майк.

Сержант и девушка подошли к нему.

— Сядьте вон там за столом, Мэри-Энн, — попросил Сондгард. — Майк, иди в «Черное озеро» и посмотри, там ли Том Бернс. Если там, пришли его сюда. Скажи ему, чтобы шел прямо ко мне, он мне нужен. А ты оставайся поблизости, узнай, находился ли он в баре неотлучно после полудня. Выясни все его передвижения между тремя тридцатью и четырьмя тридцатью.

— Хорошо.

Капитан вернулся к столу, сел и снова включил магнитофон. Первая пятидюймовая катушка уже закончилась, и он израсходовал половину одной стороны второй катушки. Джойс Равенфилд сможет вечером напечатать самые важные фрагменты разговоров. Ей не нужно перепечатывать всю запись, во всяком случае не сейчас.

У Сондгарда почти не было вопросов к девушке. Мэри-Энн просто подтвердила рассказ Мэла Дэниэлса, сообщила, что ни Перри Кент, ни Арни Капоу не покидали театр через главный вход, и заверила, что Боб Холдеман действительно вернулся в театр в четыре тридцать после того, как оставил Дэниэлса в доме.

Девушка добавила лишь один факт:

— Когда я привезла Мэла Дэниэлса из города, Сисси сидела в кассе. Она попросила меня ненадолго заменить ее. Она надела очень тесные туфли, и они ей мешали. Сисси хотела переобуться в тапочки.

— Это было в три сорок.

— Думаю, да. Где-то около того. Как раз когда я пришла туда с Мэлом Дэниэлсом.

— Значит, она вышла из театра в три сорок, чтобы пойти в дом. Она кого-нибудь видела на улице или говорила о том, что планирует встретиться с кем-то?

— Нет, она ничего не говорила. Только то, что хочет переобуться. И я вообще никого не видела на улице возле театра.

— Разве вы не встревожились из-за того, что она так долго не возвращалась?

Мэри-Энн беспокойно зашевелилась и явно смутилась.

— Не стоит плохо говорить о мертвых, — начала девушка немного заученно. — Но Сисси не казалась очень… надежной. Честно говоря, я не слишком удивилась, когда она бросила меня почти на час.

— Хорошо. Спасибо, Мэри-Энн. Я бы хотел, чтобы вы немного подождали. Если хотите, можете позвонить вашей матери. Только подождите вместе с остальными в репетиционном зале.

— Кому-то нужно быть в кассе, чтобы отвечать на звонки.

— Пусть Боб туда пойдет. Или он может послать туда одного из мужчин, с которыми я уже поговорил. Но только не девушек.

— А! Да, я понимаю. Хорошо.

Едва девушка вышла из кухни, как вошел Том Бернс. Тому не исполнилось и сорока, ростом он был пять футов и девять дюймов, несколько обрюзгший, с выступающим брюшком и сутулыми плечами. Его лицо имело нездоровый красный цвет, сухие песочно-коричневые волосы редели на макушке.

Том явно был пьян. Не больше, чем обычно, но и не меньше. Степень опьянения Бернса определялась по его медленной, осторожной походке, нетвердым движениям и речи и легкому туману во взгляде, который не давал Тому сконцентрироваться на чем-то, как это делает большинство людей.

— Лето! — заявил Бернс, входя в кухню. — Официально началось лето, раз прибыл наш чиновник. Рад видеть тебя, Эрик.

— Чиновник сейчас при исполнении своих обязанностей. Том. Разве Майк не сказал тебе?

— Майк Томпкинс никогда и ничего мне не говорит. Только один раз, если мне не изменяет память, Майк Томпкинс говорил со мной, и я цитирую, цитирую… «Я хотел бы, чтобы ты попал на недельку в мою команду. Я сделал бы из тебя человека». Конец цитаты. До этой угрозы и после нее Майк Томпкинс больше никогда не говорил со мной. Мне можно сесть?

— Конечно.

Бернс опустился за стол так осторожно, словно усаживался на яйца.

— Он, правда, велел мне немедленно идти сюда и встретиться с тобой в кухне. Я пошел и нашел тебя.

— После обеда ты все время был в «Черном озере», Том?

— Что это у тебя? Магнитофон?

— Да. Ты был?

Бернс нахмурился, его подвижное лицо исказилось, видно, он искал нужное выражение.

— Это серьезно, Эрик? Это действительно что-то серьезное?

— Сегодня после обеда была убита девушка, Том.

— Убита? Боже праведный, Эрик! Одна из наших девушек? Кто?

— Ее звали Сисси Уолкер.

— Уолкер. Сисси Уолкер.

Бернс еще больше искривил лицо. На сей раз чтобы изобразить сосредоточенность. Его лицо было похоже на лица из немых комедий, превращая все свои выражения в пародии на себя. Короткие, но густые усы Бернса, того же цвета сухого коричневого песка, как и его волосы, дополняли комический эффект.

— Сисси Уолкер, — повторил Том. — Как же это? Понимаешь, мы вместе только со вчерашнего дня, а у нас три новые девушки. Минутку. Пышная блондинка?

— Я не знаю. Я никогда ее не видел.

— Сисси… Конечно, это именно она. Фантастика, Эрик, совершенная фантастика. Картина Рубенса. Аппетитная. Бьющий через край избыток прелести. Задница как картинка, Эрик. Жемчужно-белые груди словно огромные белые подушки.

— Я сказал, что ее убили. Том.

— Ox! — Глаза Бернса расширились, а руки взлетели ко рту, словно для того, чтобы помешать сказать еще что-нибудь лишнее. — Я даже не подумал. О мой Бог, Эрик, что это за разговор! Эрик, честное слово, я даже не думал. Я выпалил не подумав. Ты же знаешь мой характер.

— Все в порядке, Том.

— Убита, Боже праведный! Кто бы мог воспринять подобную новость вот так сразу. Ты говоришь о девушке… А я видел ее только за завтраком сегодня утром. Ее в самом деле убили, Эрик?

— Действительно.

— Господи Иисусе, какая досада. Я имею в виду, Эрик, что… ты знаешь, о чем я. Такая молодая девушка! Как обидно, какая потеря. Ох, мне лучше начать сначала!

Бернс действительно казался более напряженным, чем когда-либо, потерявшим ориентацию, но Сондгард не понимал почему. Какие бы проблемы ни отравляли Бернсу жизнь, уже много лет он имел одно противоядие — это пьянство. Том оглушал себя спиртным, и ему никогда не приходилось воспринимать что-либо всерьез. Но теперь убийство девушки оказалось слишком сильным и жестоким ударом, чтобы его смягчило пьянство. Убийство вдруг обрушилось на Тома во всей своей реальности, а прошло уже немало лет с тех пор, как Бернсу пришлось столкнуться с реальностью последний раз.

Чтобы помочь ему успокоиться и получить возможность продолжить допрос, Сондгард повторил свой первый вопрос:

— Ты все время был в баре после полудня, Том?

— Да, конечно, ты меня знаешь. Я болтался там с утра, пришел сразу после завтрака. Немного понаблюдал за яхтами, снова поговорил с Генри, барменом в «Черном озере».

— И у тебя нет никаких идей относительно этого убийства? Никто не мог рассердиться на девушку или сделать это… ну…

— Слишком возбудившись? Эрик, любой, кто видел эту девушку, закипал как чайник. Я не видел ни одного парня, который не пустил бы слюни около нее, если ты это имеешь в виду.

— Да, именно это я и имею в виду.

— Здесь кто-нибудь был? Ты об этом говоришь, Эрик?

— Я еще не знаю. Возможно.

— Как обидно, Эрик. Какая жуткая обида.

Сондгард снова выключил магнитофон. Ему не о чем было спрашивать Бернса.

— Подожди немного с остальными в репетиционной комнате, ладно? И пришли сюда… — Капитан посмотрел в список, составленный Бобом Холдеманом. — Пришли Кена Форреста.

— Хорошо. Какая досада, Эрик. Тебе следовало бы познакомиться с ней.

Кен Форрест поспешно вошел в кухню. Сондгард решил, что ему лет двадцать пять, рост около шести футов, черные волосы подстрижены ежиком, на лице застыло угрюмое выражение.

Капитан указал на стул возле стола, и Форрест молча сел. Сондгард снова включил магнитофон и продиктовал:

— Предварительный допрос Кена Форреста. Полное имя — Кеннет?

— Да, сэр. — Актер говорил очень тихо, почти неслышно. Форрест внимательно смотрел на Сондгарда, ни на секунду не отводя взгляда.

— Говорите немного громче, пожалуйста.

— Извините, сэр. Да, меня зовут Кеннет.

— Ваш постоянный адрес?

— Нью-Йорк, Западная Пятнадцатая улица, 392, квартира 3Б.

— Это ваш первый сезон в театре, не так ли?

— Да, сэр.

— Не могли бы вы вкратце рассказать мне о себе? Понимаете, я еще не знаю вас. Большинство людей здесь я знаю, и я хочу познакомиться с остальными.

— Да, сэр. Вы полагаете, что это был один из нас.

— Да, я считаю, что это возможно.

— Вы просите краткую историю, сэр? Я родился в Линкольне, Небраска, и жил там до тех пор, пока мне не исполнилось девятнадцать. Затем я ушел в армию и провел там три года, в основном в Японии. После демобилизации я уехал в Нью-Йорк. Это было три года назад. Я сменил немало профессий, в основном канцелярских, и посещал актерский класс. Я сыграл маленькие роли в двух постановках вне Бродвея и участвовал в гастролях по стране с пьесой «Любовь среди падающих звезд». Прошлым летом я ездил с «Килзвил плейерс» в Мэн. Там я получил карточку актерского профсоюза. Собственно, ради этого я и поехал на гастроли.

— Почему вы не вернулись в театр в Мэне этим летом?

— В прошлом году они обанкротились, сэр.

— Ясно. У вас когда-либо были какие-нибудь проблемы с полицией? Я не имею в виду штрафы за не правильную парковку и тому подобное.

Губы Форреста раздвинулись в сдержанной улыбке.

— Штрафов за не правильную парковку тоже не было, сэр. У меня никогда не случались проблемы такого рода.

— Хорошо. Сегодня после полудня… Вы были в репетиционном зале, верно?

— Да, сэр.

— Вы выходили из комнаты хотя бы раз?

— Да, сэр. Я думаю, около трех я поднимался в ванную.

— Как долго вы там пробыли?

— Пять или десять минут.

— Это было около трех.

— Да, сэр. Прошу прощения, но я не могу указать время точнее.

— Все в порядке. Вы не заметили, покидал ли еще кто-нибудь комнату?

— О да, сэр. Вообще-то большинство из нас. Но если вы хотите знать, кто и когда конкретно выходил из репетиционного зала, я боюсь, что мало чем смогу помочь. В основном я следил за мистером Шеном. Режиссер — фигура жизненно важная для любого театрального предприятия. Он, и только он, определяет, будет ли спектакль хорошей постановкой с отлично играющими актерами, с высоким моральным духом в труппе или плохой постановкой с ужасно работающими актерами, которые вне сцены сражаются в противоборствующих группировках. Поэтому я наблюдал за мистером Шеном, чтобы понять, какое лето меня ожидает.

— Вот как? И что же вы решили?

— Я не уверен, что это будет очень хорошее лето.

Это все, что Форрест мог предложить капитану. Сондгард задал ему еще несколько вопросов, но безрезультатно. Актер не видел поблизости чужих, он не видел, чтобы кто-то проявлял повышенный интерес к Сисси Уолкер, он не заметил никаких признаков страха в поведении девушки, когда в последний раз видел ее живой этим утром за завтраком.

Следующим стал Уилл Хенли. Актер оказался приземистым мужчиной, лет около тридцати, пять футов десять дюймов ростом, с тяжелым лицом, которое в равной мере подходило и для шекспировского Фальстафа, и для Каспера Гутмана из пьесы Хеммета. Хенли носил коричневые брюки и желтовато-коричневую рубашку поло, плотно облегающую крепкую грудь и выступающий живот. Актер сел, и Сондгард произнес обычную предварительную фразу, а затем спросил:

— Ваш постоянный адрес?

— Нью-Йорк, Западная Семьдесят вторая улица, 192.

— Это ваш первый сезон здесь?

— Если это будет сезон, то да.

В голосе Хенли слышалось глухое раздражение, сейчас он был скорее Гутманом, чем Фальстафом.

— Что вы имеете в виду?

— Это… Можно мне закурить?

— Пожалуйста.

Сондгард подождал, пока Хенли зажег сигарету. Капитан размышлял, было ли это обычной манерой поведения Хенли, или актер пытался быть задиристым, потому что перед ним сидел полицейский, или он действительно сожалел о том, что выбрал на лето именно эту работу.

Когда Хенли наконец закурил, но еще не успел ничего сказать, Сондгард повторил свой вопрос:

— Что вы имели в виду, когда сказали: «Если это будет сезон»?

— Мы собирались открыться через полторы недели. Если до тех пор вы не раскроете убийство, разве вы позволите нам открыться?

— А почему нет?

Хенли пожал плечами.

— Ладно, — проговорил актер, словно ненадолго откладывая эту тему. — Что, если здесь произойдут еще убийства?

— А вы полагаете, что они могут произойти?

Хенли кивнул в сторону репетиционного зала:

— Они так думают.

— Почему?

— Маньяк никогда не убивает один раз. Вы ведь думаете, что это один из нас, не так ли?

— Необязательно.

— Они думают, что так.

— А вы?

Актер снова пожал плечами, отметая еще одну тему.

— Кроме того, они говорят об отъезде отсюда.

— Другие актеры?

— Вся труппа. Никто не хочет быть следующим.

Сондгард отметил, что начинает раздражаться. В словах Хенли чувствовался некий скрытый подтекст, намек, может, на то, что не стоит особо полагаться на Сондгарда в данной ситуации, или на то, что другие актеры слишком заняты сами собой. Сондгард постоянно напоминал себе о недостатке компетентности и опыта в подобных делах, но он не любил, когда подобные напоминания исходили от кого-то другого.

Капитану не удалось полностью скрыть свое раздражение, когда он произнес:

— Мы приложим все силы, чтобы никто не стал следующим. Для начала я хотел бы вернуться к допросу.

Как обычно, Хенли в ответ пожал плечами. Актер всем своим видом демонстрировал, что Сондгард не сможет его разочаровать, поскольку Хенли сразу не слишком полагался на капитана.

— Для начала, — предложил Сондгард, — я хотел бы, чтобы вы изложили мне свою краткую биографию. Где вы работали, где вы жили.

— Конечно.

Даже в этой короткой реплике звучало что-то оскорбительное. Хенли потянулся и стряхнул пепел с сигареты, затем откинулся на стуле и, уставившись в потолок, начал перечислять:

— Я родился в Бостоне, а рос в разных местах по всему миру. Мой отец — армейский офицер. Он хотел, чтобы я поступил в Вест-Пойнт, но с меня хватило детства, проведенного на военных базах. В день восемнадцатилетия я записался в армию и справился с этим. Мой отец так и не простил мне, что я пошел в армию добровольцем. Когда в двадцать один год я ушел из армии, то уехал в Лос-Анджелес. Я демобилизовался в Техасе, и мне было все равно, куда ехать, вот я и поехал в Лос-Анджелес. Я проболтался там около года, познакомился с несколькими актерами, заинтересовался их работой. Но там главной задачей их было получить собственную серию вестернов, а мне это слишком напоминало армию. Поэтому я поехал в Нью-Йорк. Я сыграл в четырех пьесах, все они шли вне Бродвея, и три маленькие телевизионные роли: одну из них в мыльной опере, один раз я сыграл в кино в массовой сцене, один раз я был занят в маленькой роли в рекламе. Я был одним из членов футбольной команды, которая носилась по полю и бросала друг в друга коробку с хлопьями. Позапрошлым летом я работал в театре «Тент» в Пилликоке, в Пенсильвании. В прошлом году я работал с труппой «Темные лошадки» в Эстес-Парке в Колорадо. А нынешним летом я оказался здесь.

— Вы никогда не работали в одном и том же театре больше одного сезона?

— А зачем мне это нужно? Каждый год новое место отдыха.

— Понятно. А чем вы зарабатываете на жизнь в Нью-Йорке, когда нигде не играете?

— Я занимаюсь страхованием безработных.

— Вы посещаете актерские классы?

— Нет. Подобные заведения — это фикция, искусственно созданные рабочие места для неудачников.

И снова скорее профессор Сондгард, а не капитан Сондгард изучал актера. Хенли представлял собой обычного обитателя университетских городков: высокомерный и самоуверенный, но быстро соображающий и способный сдержать свою хвастливость во время представления. Вначале такой тип полагается только на гибкость и приспособляемость молодости, но когда молодость уходит, он становится потерянным и ожесточенным.

Теперь, когда Сондгард разобрался в Хенли, капитан задал ему вопрос с меньшим раздражением:

— Сколько вам лет сейчас?

— Двадцать семь.

Значит, у него еще есть несколько лет до начала спада. И актер был, видно, готов к неудачам. Сондгард взглянул в свои записи и спросил:

— У вас были когда-нибудь проблемы с полицией? Помимо штрафов за не правильную парковку и тому подобного.

— Пьянка и нарушение общественного порядка один раз в Лос-Анджелесе, — беззаботно ответил Хенли. — Наша компания устроила вечеринку на пляже. Она получилась немного буйной.

— Это все?

— Да, все.

— Хорошо. Теперь о сегодняшнем дне. Вы были на репетиции.

— Если это можно так назвать.

Сондгард приподнял бровь:

— Вам не понравилось?

— Любители, получающие зарплату.

— Но сегодня только первый день репетиций, не правда ли?

— Вам не нужно целый час обнюхивать протухшее яйцо, чтобы понять, что оно испорчено.

— Ладно, это не важно. Вы находились на репетиции. Вы хотя бы раз выходили из комнаты?

— Конечно. Пребывание там было просто выброшенным временем для большинства из нас. Кемпбелл и Лейн работали всю репетицию.

— Во сколько вы выходили?

— Около половины третьего.

— Как долго вы отсутствовали?

— Может быть, пятнадцать, может быть, двадцать минут. Я поднялся наверх и выкурил сигарету.

— Значит, вы вернулись в комнату примерно без четверти три.

— Весьма возможно.

— Хорошо, но не точно. Вы не помните, другие актеры выходили из репетиционного зала после полудня?

— Конечно. Все выходили рано или поздно. Пребывание там нельзя назвать очень воодушевляющим.

— Выходил ли кто-нибудь после того, как вы сделали перекур?

Хенли пожал плечами:

— Я не знаю, но полагаю, что да. Я не обратил внимания.

— Но вы также не были сосредоточены на репетиции. О чем же вы думали?

— О Нью-Йорке. Мне следовало остаться на лето в городе. — Внезапная улыбка Хенли оказалась открытой и приятной. — Я понял это еще до того, как девушка спровоцировала убийство.

— Спровоцировала?

— Вы никогда не видели ее живой, верно?

— Не видел.

— Она расставляла ловушки вокруг себя. Похоже, кто-то попался в капкан.

— Для вас она тоже ставила ловушки?

На сей раз Хенли улыбнулся насмешливо:

— Я ношу брюки, а стало быть, она целила и в меня. Но это не означает, что я убил ее. У меня не было необходимости убивать ее.

— Хорошо, — произнес Сондгард, размышляя о том, что подумает Джойс, когда доберется до этого места в допросе. — Я полагаю, что это все. Пришлите сюда Макги, ладно?

— Конечно.

Хенли встал, и Сондгард понял, почему его пригласили на роль футбольного игрока в рекламе. Хотя актер был не слишком высок — около пяти футов восьми дюймов, — он выглядел мощным. В первый момент Хенли казался толстым, но это было не так. Уилл Хенли был очень крепким и, вероятно, очень сильным.

Хенли вышел из комнаты, а через минуту туда вошел Род Макги. Макги был полной противоположностью Хенли. Худой как щепка, гибкий, он словно излучал нервную энергию. Возникало ощущение, что, если прикоснуться к нему, ударит током. И если Уилл Хенли выглядел несколько старше своих двадцати семи, то Макги явно казался моложе, чем был на самом деле. Костлявое, некрасивое лицо с удивительно яркими карими глазами и возбужденный открытый взгляд подростка. На вид не старше девятнадцати или двадцати.

Макги пересек кухню и плюхнулся на стул:

— Это «Воллензек»?

Его быстрые пальцы постучали по крышке магнитофона.

— Да.

— Старый или одна из новых моделей?

— Я не знаю, сколько ему лет.

— Раньше, когда их выпускала немецкая компания, машины были лучше. Теперь они — дочерняя компания «Ревере». Вы знали об этом?

— Нет. Род — сокращенное от чего? Роберт?

— Нет, меня звали Фредрик, затем это превратилось во Фреда, а уж затем в Рода.

— Хорошо. Прошу прощения. — Сондгард включил магнитофон и произнес: — Предварительный допрос Фредрика Макги, известного как Род Макги. Сколько вам лет, Род?

— Двадцать шесть.

— Ваш постоянный адрес?

— Вам нужен адрес моих родственников или тот, где я живу в Нью-Йорке?

— Вы постоянно живете в Нью-Йорке?

— Да. Кармайн-стрит, 37-а.

— Вы когда-нибудь работали в этом театре раньше?

— Нет, никогда. Я приехал сюда только вчера. Я вообще впервые оказался в этой части страны. Мне здесь понравилось.

— Хорошо. Теперь, пожалуйста, расскажите мне коротко о себе. Где вы жили, кем работали, вашу театральную историю.

— Ох, минуточку. Вам нужны адреса?

— Нет, называйте только город и какой период вы там жили.

— Ладно. Для начала Олбани, штат Нью-Йорк. Я имею в виду, я там родился. И вырос там. Я работал неполный день, когда был ребенком… Вам это тоже нужно?

— Нет, не так подробно.

— Затем, когда я закончил школу, я поехал… Ох, вам нужно название школы?

— Нет, меня не очень интересует ваше детство.

— Тогда… Колледж?

— Вы учились в колледже?

— Да, сэр, конечно. Меркьюри-колледж, Меркьюри, штат Нью-Йорк. Драма и американская литература, объединенный главный предмет. Затем меня призвали в армию… Я имею в виду сразу после того, как я закончил колледж. Меня призвали, и я уехал в Техас для базовой подготовки, а потом в Нью-Джерси, а оттуда в Род-Айленд. Когда меня демобилизовали, я уехал в Нью-Йорк, чтобы брать уроки актерского мастерства. У меня была рекомендация от моего преподавателя драмы в Монекью к Джулу Кемпу. Это преподаватель. И с тех пор я занимался с ним.

— У вас были профессиональные актерские работы?

— Видите ли, Джул не любит, когда студенты этим занимаются, но у меня действительно была парочка таких работ. Я работал в шоу для детей по уик-эндам, в субботу и в воскресенье после полудня. Я был глупым рыцарем, я заблудился, съел отравленное яблоко и тому подобное. И несколько раз я работал на дневном телевидении; один раз я три недели участвовал в мыльной опере — я был армейским приятелем главного героя, он привел меня домой из лагеря и всякое такое, и я попал в массовку на телевидение. Я надел арабский костюм, и я встретил смерть, она заговорила со мной, а ответ был: «Встреча в Самарре».

— Вы состоите в актерском профсоюзе?

— Да, конечно. Меня приняли два лета назад в Театре южного тира в Бингхемптоне, штат Нью-Йорк.

— Почему вы не поехали туда и этим летом?

— А… Понимаете, это не такой репертуарный театр, как здесь, а просто готовые шоу. В тот год, когда я там работал, у нас были Талалу Бенкхид, и Артур Тричер, и Виктор Зочу, и…

— Ладно, хватит. Как насчет прошлого лета?

— Ну, я оставался в Нью-Йорке прошлым летом. У меня была очень хорошая работа с компанией, производящей кремы для загара. «Бронзо», так он назывался. Я ходил по большим и маленьким магазинам и демонстрировал этот крем для загара. Очень хороший крем, кстати.

— Вы еще работали где-нибудь в Нью-Йорке помимо ваших актерских занятий?

— Да, конечно. Я работал в компании по перевозке… Вы, наверное, знаете, перевозка мебели. Братья Скаппали. И я работал для городских властей каждый раз во время снегопада. Я убирал снег, понимаете? А еще я некоторое время работал в благотворительном учреждении на Восточной Пятой улице: я преподавал драматическое искусство группе детей, мы поставили «Наш городок». Получилось очень хорошо.

— Хорошо, — улыбнулся Сондгард.

Контраст между Родом Макги и Уиллом Хенли оказался куда больше чисто физических различий. Перед капитаном стоял увлеченный парень, добровольный рабочий, тот, кто всегда участвует в колледже во всех комитетах по увеселениям, кто никогда не получил ни одной оценки выше «В», но и ни одной ниже «С», кто не задумываясь одалживает деньги и кто на вечеринке дома у профессора вскакивает с места, чтобы помочь профессорской жене с закусками. Не из какого-нибудь расчета, а просто в силу своего характера.

Сондгард задал следующий вопрос только ради протокола, капитан не сомневался, что услышит отрицательный ответ.

— Были ли у вас когда-нибудь проблемы с полицией? Исключая штраф за не правильную парковку и тому подобное.

— О нет. До сих пор нет. Я имею в виду… Я полагаю, что и сейчас не будет проблем, верно? Но я хочу сказать, что я никогда раньше не разговаривал с полицейским, если не считать вопросов о направлении движения и так далее.

— Хорошо. Теперь по поводу того, что вы делали после полудня. Вы все время находились в репетиционном зале, верно?

— Да, конечно. Послушайте, вы думаете, что мы сможем продолжить работу? Я имею в виду… я знаю, что это звучит ужасно бессердечно, ведь Сисси только что умерла и все такое, вы понимаете, но мы все говорили там, и мы сомневались, знаете ли…

— Я полагаю, что театр будет работать. — Сондгард улыбнулся. — Шоу должно продолжаться, помните?

— Разумеется, я знаю. Но кое-кто из нас считает, что, возможно, ничего не получится. Я не знаю, я думаю, что это не важно.

— Минутку. — Сондгард вдруг обнаружил, что допрашивать Рода Макги тяжелее, чем других. Парень болтает без остановки, и потребуется кляп, чтобы заставить его замолчать. — Сегодня после полудня, — настаивал капитан. — Вы говорите, что все время находились в репетиционном зале.

— О, конечно. Мы начали в…

— Да, я знаю, когда вы начали.

Но, едва выговорив это, Сондгард почувствовал себя виноватым, он испугался, что его слова прозвучали слишком грубо. Род Макги явно дружелюбен и готов к сотрудничеству, и это неплохо, что он так старается быть методичным. Капитан произнес уже более мягко:

— Но меня интересует: провели ли вы все это время в репетиционном зале? Вы вообще не выходили в…

— Ах да, в ванную! — Эти слова буквально вылетели из молодого человека, и Макги снова загорелся: — Да, конечно! Мне очень жаль, честное слово, я не понял, что вы имеете в виду. Да, конечно. Я два раза выходил в ванную.

— Во сколько?

— Вскоре после двух, я полагаю, и, может быть, в половине четвертого или без четверти четыре.

— Вы при этом никого не видели?

— Нет. Вы думаете, что это мог быть грабитель?

— Вполне вероятно.

— Кое-кто из наших говорит, что вы подозреваете одного из нас. Это была бы такая неприятность.

— Да, верно. Итак, вы, случайно, не заметили…

Но Сондгарду не удалось закончить свой вопрос. В этот момент Майк просунул голову в дверь и позвал:

— Капитан, можно вас на минутку?

— Что? Ах да. Иду. — Капитан выключил магнитофон и обратился к Роду Макги: — Я думаю, что это все. Благодарю вас за сотрудничество. Вернитесь, пожалуйста, к остальным. Скажите, что я приду через минуту.

— Конечно.

Макги встал. Молодой человек двинулся к магнитофону:

— Похоже, один из новейших.

Майк нетерпеливо топтался в дверях. Капитан заметил, что лицо Томпкинса напряженно застыло. Сондгард встал и поспешно направился к двери, говоря на ходу:

— В чем дело, Майк?

— Я хочу показать вам кое-что.

Сондгард и Томпкинс прошли через холл вслед за Макги. Актер вошел в репетиционный зал. У подножия лестницы стоял необычно бледный Том Бернс.

— Том нашел это, — сообщил Майк, — остальные пока не знают.

— О чем?

— Ты должен увидеть своими глазами. Пошли, Том.

— Все к вашим услугам, — ответил Бернс, но в его голосе звучало явное нежелание видеть это еще раз.

Трое мужчин поднялись наверх, и Томпкинс направился в ванную:

— Сюда, капитан.

Сондгард взглянул туда, куда указывал Майк. На зеркале над умывальником огромными детскими каракулями было написано: «Я СОЖАЛЕЮ». Кривые, неровные буквы расползлись по всему зеркалу. «Ю» едва втиснулась у самого края зеркала из-за других букв, напиравших на нее. Писавший так сильно прижимал мыло к стеклу, что кусочки там и тут приклеились к буквам, выступая над ними словно протуберанцы, а крошки усеяли раковину. Сам кусочек мыла, совершенно деформированный, лежал в мыльнице на умывальнике.

Сондгард посмотрел на буквы и внезапно ощутил прилив жалости. Только человек больной, сбитый с толку мог нацарапать эти слова, и капитан не сомневался в их искренности. Написавший это человек, кем бы он ни был, порабощен болезнью, она овладела им, а он изнасиловал и убил. Затем, потрясенный, испытывающий ужас и раскаяние, он пришел сюда, чтобы взглянуть на собственное лицо в зеркале и написать на его поверхности мольбу о прощении.

Этот сумасшедший не был низким и коварным преступником, а был чувствительным, но очень больным безумцем. Сондгард вспомнил, как опрашивал людей, пытаясь понять их. Сейчас капитан мысленно нарисовал жалкий портрет бедного заблудшего человека, во второй раз потерявшего самого себя. Если бойня наверху была делом рук мистера Хайда, то надпись на зеркале воспринималась как вопль доктора Джекила. Именно Джекила сейчас пожалел капитан, Джекила, вынужденного делить одну телесную оболочку с Хайдом.

Но находилась ли эта парочка здесь, в доме? Сондгард извлек из своей памяти почти готовый портрет убийцы, созданный на основе его догадок раньше, и попробовал сопоставить его с портретом больного запутавшегося человеческого существа. Но капитан не мог найти совпадений между ними двумя, и только идиотская строчка из телевизионной передачи вертелась у него в голове: «Пусть настоящий сумасшедший сейчас встанет».

Итак, пока нет ответа. Сондгарду придется поговорить с ними побольше, ему нужно узнать их получше. Обычно громкий голос Майка сейчас снизился до шепота:

— Вы хотите, чтобы я вызвал сейчас Гаррета, капитан?

Капитана Гаррета?

Нет, не в этот раз. Капитан Гаррет — охотник. А беднягу с больными мозгами не нужно ловить, его следует понять. Разве капитан Гаррет, прочитав жалобное послание на зеркале, поймет его скрытый смысл, как Сондгард?

— Может быть, на мыле остались отпечатки, — проговорил Томпкинс, обращаясь скорее к самому себе, чем к капитану.

Конечно. Гаррет тоже бы так подумал. Ключ к рукам человека, но не к его душе.

Это один из тех, кто ждал в комнате внизу. Сондгард теперь знал это наверняка, словно виновный подошел к нему и прошептал на ухо всю правду. После преступления, спустившись по лестнице, человек остановился здесь, чтобы смыть следы совершенного им. А зачем? Чтобы иметь пристойный вид, когда он вернется к актерам вниз. А кому он нацарапал свое послание? Своим коллегам, умоляя их о понимании. Чужак, пришедший неведомо откуда, не оставил бы здесь эту фразу. Либо послание нашли бы в комнате убитой девушки, либо оно пришло бы по почте — неровные заглавные буквы, вырезанные из газеты.

Убийца был здесь, в этом доме. Сондгард говорил с ним. Сондгард мог бы найти его.

— Капитан? Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Гаррету?

— Нет, — ответил Сондгард. — Пока нет. Мы попробуем справиться сами.