ПРОПОВЕДЬ О СЕКРЕТАХ УСПЕХА

Во вторник днем я сижу в купе поезда и направляюсь в саттонскую католическую школу для девочек. На коленях у меня коробка с вибраторами и «Двупалыми ласкателями». Я не нервничаю – в основном потому, что еще не до конца осознала, куда и зачем еду. Наверняка, как только поезд довезет меня поближе к Саттону, от спокойствия не останется и следа, а ему на смену придет самая настоящая, пробирающая до мозга костей паника.

От станции до школы я добираюсь на такси и приезжаю раньше назначенного времени. Подходит к концу обеденный перерыв, и девочки-подростки в одинаковой униформе только-только подтягиваются к зданию школы, на ходу доставая из пакетиков ломтики картошки фри, облизывая с них соль и один за другим запихивая в рот.

Я отлично помню один из таких обеденных перерывов, когда сама еще училась на втором курсе колледжа. Единственные джинсы, в которые мне удавалось тогда влезть, я купила в мужском отделе магазина «Маркс энд Спенсер». В то время толстых женщин было не так много, и магазины еще не догадались, что на больших размерах одежды можно делать неплохие деньги. Был ясный ноябрьский день, и я шла по дорожке, ведущей от газетного киоска к зданию школы. Рядом со мной шли Анна и Лайза.

Анна в свои семнадцать была стройной брюнеткой с блестящими вьющимися волосами, симметричными бровями и родинкой над уголком верхней губы. У Анны была тоненькая талия, которую она подчеркивала удачно подобранными блузками, кожа карамельно-кремового цвета и полноватые лодыжки. На свои лодыжки Анна жаловалась постоянно, однако на их полноту никто не обращал внимания, потому что ноги у Анны все- таки были на удивление стройные. Она выглядела естественно прекрасной и каждый день наводила на свою красоту дополнительный лоск.

Лайза как сейчас, так и тогда была стройной высокой блондинкой с прекрасной фигурой, длинными, вьющимися от природы волосами и водянисто-голубыми глазами. Лицо у нее было пусть и не такое красивое, как у Анны, но все-таки очень симпатичное. И еще Лайза постоянно улыбалась. Ну а если не улыбалась, то смеялась во весь голос. Пять футов восемь дюймов росту и ни грамма лишнего веса.

Вот такие у меня были подруги. Мы дружили так крепко, как только умеют дружить девчонки нашего возраста, знакомые с четырех лет.

В тот ноябрьский день Анна по секрету рассказывала, как прошло ее вчерашнее свидание с новым парнем по имени Дэвид. Дэвид – с квадратным подбородком и довольно язвительным чувством юмора – учился на третьем курсе нашего колледжа; если ему случалось обращать внимание на меня, я ужасно смущалась и краснела.


В тот день мимо нас проехал красный автомобиль с парнями из технического колледжа, которых мы уже не раз видели, но лично не знали. Проезжая мимо, они немного сбавили скорость и посигналили. Один высунулся в открытое окно и крикнул: «Роскошно выглядишь!»

Мы трое рассмеялись, польщенные тем, что на нас обратили внимание такие симпатичные ребята. Надо же, не побоялись на всю улицу крикнуть о том, что кто- то им понравился! Очень скоро один из них мог пригласить одну из нас на свидание!..

Я обернулась через правое плечо к Анне и обнаружила, что они с Лайзой уже отстали от меня на несколько шагов и хохочут, складываясь пополам и придерживая друг друга за руки. Их глаза сверкали гордостью, а щеки ярко разрумянились.

–Это он тебе крикнул! – сказала Лайза сквозь смех.

–Нет, не мне, а тебе! – ответила Анна, изнемогая от хохота и вытирая с глаз слезы.

–Нет, тебе! Тебе! – возразила Лайза, стараясь взять себя в руки и кое-как переводя дыхание.

Я слушала их веселые препирательства и думала только об одном – уж точно те слова предназначались не мне, Санни Уэстон.

Когда я была подростком, подобные случаи происходили постоянно. Можно сказать, что мой путь был усеян шуточками и язвительными замечаниями, как битым стеклом. Осколки ранили мое самолюбие до тех пор, пока оно не обескровело окончательно и бесповоротно. У нас в колледже учился один парень, весельчак и всеобщий любимец, набиравший очки для своей популярности, оскорбляя всех, кто попадался под руку. Если мне случалось оказаться не в том месте и не в то время, я тоже становилась объектом его насмешек. Всякий раз, когда он издевался над моим весом, я расстраивалась так сильно, как будто это происходило первый раз в жизни. Обычно я не выдерживала и начинала плакать. Особенно обидно бывало в те дни, когда я прилагала все усилия, чтобы выглядеть хорошо: тщательно укладывала волосы, получше одевалась. Конечно, тому парню не было до меня никакого дела, он просто нуждался в объекте, на котором можно демонстрировать свое остроумие. Узнав, что его воспитывают приемные родители, я просиживала целыми вечерами, представляя, как отбрею шутника, когда он в следующий раз скажет мне какую-нибудь гадость. К примеру, брошу презрительно ему через плечо: «По крайней мере мои родители любят меня и не оставили в роддоме». Ужасные мысли, просто ужасные. К счастью, я так и не сказала ничего из того, что приходило мне в голову. Должна признаться, что до сих пор стыжусь тех мыслей. Как я могла быть такой жестокой, пусть и в воображении?

К парням, как тот шутник из колледжа, я до сих пор отношусь без особой симпатии. Сказать точнее, я их почти ненавижу. Ненавижу за то, что они вселили в меня неприязнь к собственной внешности в то время, когда я только-только училась быть женщиной. Благодаря таким, как они, я узнала, что мой вес – отличный объект для насмешек. Я узнала, что многие люди, в особенности мужчины, не хотят даже разговаривать с девушкой, если она толстая. Я узнала, что все мои подружки будут влюбляться и бегать на свидания, а я никогда не смогу делать того же самого из- за своего веса.

Именно тогда я решила запереть все свои романтические чувства на замок и не давать им вырваться наружу. Я не хотела жить с разбитым сердцем, хотя всегда мечтала влюбиться, ведь только любовь делает человека счастливым. Теперь я все-таки посмела отпереть этот замок и вручить свое сердце какому-нибудь криворукому недотепе, который может выронить его и расколотить вдребезги о каменный пол. Все мои мечты так или иначе связаны с любовью, и я решила, что они не слишком дерзкие, особенно с тех пор, как та пара джинсов из мужского отдела «Маркс энд Спенсер» стала мне безнадежно велика.

Я попросила таксиста высадить меня у ворот школы. Хотелось пройти по длинной подъездной дорожке пешком, с тяжелой коробкой в руках, чтобы сжечь калории, содержавшиеся в тарелке каши, которую я съела перед выходом из дома.

Подростки подозрительно оглядывают меня с головы до ног и почти сразу теряют всякий интерес, уныло отворачиваясь в сторону. Наверное, это очень тяжело – постоянно искать что-нибудь интересное и постоянно разочаровываться тем, как скучен реальный мир и девяносто девять процентов происходящих в нем событий. По крайней мере в сравнении с компьютерными играми, где герои совершают массовые убийства.

Полных детей стало гораздо больше, чем в дни моего отрочества. Похоже, в современных школах хватает претендентов на звание «толстяк класса». Проходя мимо учениц, я замечаю особенно полную девочку лет одиннадцати-двенадцати, одетую в форменный школьный свитер темно-синего цвета с V-образным воротом. Свитер слишком тесно обтягивает фигурку девочки, врезаясь под мышками и обтягивая складки жира на том месте, где со временем должна появиться настоящая грудь. Могу себе представить, как бедняжка ненавидит эти складки. Лицо у нее большое и бледное, как головка сыра, руки не висят элегантно вдоль боков, а упираются в них под углом, сходясь в том месте, где один слой жира встречается с другим. Судя по тому, как девочка двигается, ее ляжки под синей форменной юбкой трутся одна о другую. На самой юбке наверняка отсутствует верхняя пуговица, потому что мама уже устала пришивать ее на место. Свои ляжки бедняжка рассматривает только тогда, когда запирается дома в ванной – единственном месте, где она не стесняется раздеться. Я представляю, как девочка сидит на полу, прижав пятки одну к другой, рассматривает образовавшуюся при ходьбе красноту, смазывает раздражение специальным кремом и молится, чтобы он подействовал до следующего урока физкультуры.

Ходит толстушка чересчур быстро – желает доказать окружающим, что она проворная, хотя на самом деле такая прыткость дается ей с огромным трудом. Она задыхается от прикладываемых усилий и поэтому почти не разговаривает с подружкой – миниатюрной китаянкой, на которой форменная одежда самого маленького размера висит, как на вешалке. Девочка-китаянка что-то рассказывает, а толстушка только кивает головой, стараясь говорить как можно меньше, чтобы совсем не задохнуться.

Внезапно их нагоняют пятеро худощавых девчонок. В ушах у всех пятерых золотые серьги в виде колец, волосы подстрижены на одинаковую длину. Они проходят мимо двух подружек, и одна из пятерых умышленно толкает коленом скрипичный футляр, который несет китаянка. Футляр бьет девочку по боку и падает на бетонный пол. Пять подружек сдавленно хихикают и проходят мимо. Через несколько шагов одна из них оборачивается и небрежно бросает через плечо:

– И чтобы больше не смела пялиться на мою грудь на уроке физкультуры, Мэри! Поняла, жирная лесбийская сучка?

Мэри притворяется, что ничего не слышала, но ее лицо становится землянично-красного цвета. Она хмурится, глядя себе под ноги, однако ничего не говорит.

Мне хочется броситься вслед за малолетней худощавой стервой и спросить, откуда в ней столько злости. За что она так ненавидит несчастную девочку? Почему с такой легкостью оскорбляет того, кто не может ей ответить? У меня найдется тысяча аргументов, чтобы заставить юную нахалку покраснеть от стыда и застыть с раскрытым ртом, выронив на пол жевательную резинку.

Я быстро нагоняю стайку подружек, но внезапно немею от другого чувства – от испуга. Меня охватывает страх, что я не смогу сказать ничего путного. Не смогу защитить Мэри и других маленьких толстых девочек и мальчиков, которые ненавидят самих себя так сильно, что даже не отвечают на оскорбления и насмешки. Я убеждаю себя, что способна сказать очень многое, способна заставить эту девчонку проглотить собственные слова, извиниться или хотя бы направить злость против кого-нибудь другого, если уж она так нуждается во врагах. Я взрослая женщина – почти тридцать, черт побери! Мне ничего не стоит убедить ее в том, что быть толстой не так-то просто и насмешки с издевательствами могут подтолкнуть Мэри к самым ужасным поступкам. Например, к самоубийству. Что будут делать обидчики, если их руки окажутся по локоть в крови несчастной толстушки?

Я ускоряю шаг, чтобы обогнать группу из пяти подружек, и слышу их разговор. Девочки, громко ругаясь, обсуждают какого-то нахального «Бретта, мать его, Дейвиса» и то, как некий «долбаный Джейми Спэрроу» пытался лапать одну из них на автобусной остановке.

Я прохожу мимо девочек вперед, и они едва обращают внимание на незнакомую женщину. Приходится в очередной раз напомнить себе, что я уже не толстая. Им просто не хватит воображения, чтобы хоть как-то меня зацепить. И все-таки я хочу, чтобы они сказали в мой адрес какую-нибудь гадость. Во мне все бурлит от желания отомстить за несчастную Мэри. Даже в горле пересохло, а язык стал как наждачная бумага.

Вдруг одна из подружек говорит:

– Классные у вас сапоги, мисс.

Она решила, что я учительница, и ее слова звучат совершенно искренне. Ничего удивительного, сапоги у меня действительно отличные – из натуральной светло-коричневой кожи, доходящие до колена, на тоненьких трехдюймовых каблуках. Прекрасные сапоги. Ноги устают в них не раньше, чем через четыре часа беспрерывной ходьбы. Я заслужила одобрение школьниц, потому что стала стройной и ношу обувь, которую любая из них мечтала бы надеть на дискотеку в ночной клуб.

Я оглядываюсь через плечо и, мило улыбнувшись, говорю вполголоса:

–Сука.

–Чего? – растерянно спрашивает девчонка.

Нахалка наверняка решит, что ослышалась. Разве способна учительница назвать ученицу сукой? Конечно, нет. Вероятно, она поблагодарила за комплимент, а «спасибо» по чистой случайности прозвучало, как совсем другое слово.

Я, не оборачиваясь, прибавляю шаг. Отыскав учительскую, вхожу туда и с облегчением закрываю за собой дверь. Вообще-то мне не понравилось оскорблять незнакомого человека. Не понимаю, почему некоторые люди находят это занятие таким увлекательным?

Роб Таггарт явно взволнован. Говорит он чересчур быстро, в результате чего язык у него не поспевает за мыслями, а те, в свою очередь, путаются и никак не облекаются в нужные слова. Разговаривая, Роб постоянно зажмуривает глаза, а когда не зажмуривает, моргает так быстро, словно у него страшнейший нервный тик.

Лицо у Роба худое и бледное. Он одет в голубую рубашку и серые брюки. На носу очки в металлической оправе. Не исключено, что дорогие, от хорошего дизайнера, но особого толку от этого нет, и Роб все равно выглядит не очень привлекательным. Волосы у него тусклые и жидкие. Вообще складывается впечатление, что мистер Таггарт несколько ночей подряд не спал. Судя по всему, он принадлежит к тому типу мужчин, которые кончают от одного только вида голой женщины. Я уверена, что он хмелеет от трех пинт светлого пива и вместе с приятелями играет в викторину на специальных автоматах – вся компания сбивается в углу паба и кричит: «Нет-нет! Погоди! Это Питер Шилтон! Адриатическое море! Роб, дубина, говорил же я тебе, что это Мария Кюри!».

Наверняка к тридцати годам Роб Таггарт обзаведется семьей. Он явно из тех парней, у которых жизнь сама собой складывается удачно. Ему повезло родиться в той социальной группе, представителям которой для счастья нужно не очень много. Он не раздумывает о всякой ерунде, не мечтает о чем-то несбыточном, не хочет сбежать от самого себя. Если такому человеку все- таки не нравится его жизнь, то он просто меняет ее или на худой конец меняется сам. Он с удовольствием смотрит самые дурацкие фильмы и болеет за футбольную команду, которая не поднимается выше одиннадцатого места в премьер-лиге. Если его команда все же занимает одиннадцатое место, он счастлив. Собственно говоря, одиннадцатое место – это место самого Роба Таггарта. Жаль, что я не смогла влюбиться в него с первого взгляда. Вот было бы здорово, а главное – очень удобно.

К счастью, среди учениц из класса мистера Таггарта не оказалось ни одной, с которой я уже встречалась. Я специально заглянула в класс сквозь маленькое круглое оконце в старой тяжелой двери.

– Они с таким нетерпением ждут этого урока! – говорит мистер Таггарт, заметив на моем лице беспокойство.

Мы снова заглядываем в окошко. Юные, миловидные и отчаянно скучающие ученицы сбились в стайки вокруг нескольких парт. Им лет по пятнадцать, но они стараются вести себя как тридцатилетние женщины. Как минимум половина из них занимается сексом чаще, чем я. Некоторые знают о сексе больше, чем взрослые женщины, и давно перепробовали такие позиции, которые я не в состоянии вообразить. Зато я лучше разбираюсь в секс-игрушках. По крайней мере я очень на это надеюсь.

Я вхожу в класс с доверху набитой коробкой и останавливаюсь. Девочки продолжают разговаривать, не обращая на меня внимания. Я пристраиваю коробку на учительский стол и начинаю расставлять вибраторы вдоль края столешницы. Заканчивается ряд черным резиновым фаллоимитатором пугающих размеров. Он отдаленно напоминает розового кролика с закругленными ушами и яйцами, которые с гулом вращаются на своем основании и напоминают воздушные шарики.

На самый угол стола я ставлю свой фирменный «Двупалый ласкатель». Инструкцию, напечатанную на обратной стороне коробки, я помню наизусть. Если кто-нибудь спросит, как он работает, отвечу без труда.

–Прошу прощения, – говорю я громко, обращаясь к классу.

Роб Таггарт даже не представил меня – бросил, совершенно беззащитную, в клетку к тигрицам с напомаженными губами. Девочки, не переставая жевать, разбредаются по своим местам. По пути они исподтишка бросают на меня косые пренебрежительные взгляды.

Устроившись за одноместными партами, они еще некоторое время прихорашиваются, поправляют волосы и только потом сосредоточиваются на моей скромной особе. Вибраторы они замечают в самую последнюю очередь.

–Вот это чума!

–Круто!

–Здоровенные-то какие!

–Она что, лесбиянка?

–Точно лесбиянка!

–Фу, гадость какая!

Наконец в кабинете воцаряется молчание. Ученицы смотрят на меня выжидающе.

–В чем дело? – спрашиваю я.

–Мисс, вы лесбиянка?

Вопрос задает девица из второго ряда. В ушах у нее золотые кольца, а глаза густо подведены черным карандашом.

–Моя сексуальная ориентация не имеет никакого значения.

–Фу, какая гадость! – взрывается класс на разные голоса.

–Точно лесбиянка!

–Извращенка!

–Я не лесбиянка! – твердо заявляю я и тут же сожалею о том, что проявила малодушие, начав оправдываться.

–Ну конечно! Рассказывайте!

–Она что, собирается показывать, как этими штуками надо пользоваться?!

–Пусть только попробует! Я сразу уйду!

–Я не собираюсь сидеть на лесбиянском уроке!

–Послушайте! – перекрикиваю я стоящий в классе гомон. – Никто не собирается показывать вам, чем и как надо пользоваться! Мистер Таггарт попросил меня рассказать вам о своем сайте, только и всего. У меня есть сайт, предназначенный в основном для женщин. Я принесла с собой вибраторы, но мы продаем не только их. Мы продаем нижнее белье, смазки, разные приспособления для легкого садо-мазо, шелковые маски, эротическую литературу и поэзию, ароматизированные краски для тела. В общем, чтобы узнать весь ассортимент, зайдите на сайт. Лучше всего продается так называемый «Двупалый ласкатель». Я владею эксклюзивной лицензией на продажу этого устройства в нашей стране. Он пользуется огромной популярностью. В основном из-за того, что в нем предусмотрена подача воздуха. Вот, смотрите...

Я беру в руки прибор, однако гуд голосов не дает мне продолжить.

–Круто!

–Он наверняка уже использованный!

–Включите его, мисс!

–А это у него что, ушки? Они тоже двигаются?

Класс разражается хохотом.

–Господи Боже, – кричу я, – это всего лишь вибратор!

Смех стихает, только группка искушенных красоток на самой галерке продолжает хихикать и передразнивает меня с каким-то странным местным говором: «Это всего лишь вибратор!».

–Вопросы есть? – спрашиваю я, поглядывая на часы. Если поторопиться, еще успею на следующий поезд.

Темнокожая девушка с африканскими косичками на голове поднимает руку.

–Да? – спрашиваю я чуть раздраженно. Ну почему всегда находится хоть один человек, у которого есть вопрос?

–Я знаю, что такое вибраторы. Только ведь они для старых женщин. Или для замужних. Короче, для тех, у кого больше не бывает секса. Нам-то они зачем? Мы и без них обойдемся. Лично я очень даже обхожусь!

Она громко хохочет и бьет ладонью о ладонь своей соседки.

–Ладно, – говорю я. – Еще вопросы?

–А от вибраторов бывает автоматический оргазм?

Я не успеваю заметить, кто именно из девочек задал вопрос, поэтому отвечаю, обращаясь ко всему классу в целом:

–Нет, оргазм самый обыкновенный.

Я начинаю собирать вибраторы в коробку.

–Они для тех женщин, которые не в состоянии найти себе мужчину, да?

–Или для тех, кто не хочет искать себе мужчину, – отвечаю я, стоя спиной к классу.

–Для лесбиянок! – восклицают несколько девочек одновременно.

Я поворачиваюсь к ним.

–Почему вы так зациклены на лесбиянках?

–Мисс, скажите, а зачем мы должны учиться трахать самих себя? Этим ведь мужчины должны заниматься, разве нет?

–В идеальном варианте да. В действительности очень непросто найти такого мужчину, который одновременно нравился бы вам, заслуживал уважения и умел заниматься сексом. Этот прибор... – я выразительно взмахиваю «Двупалым ласкателем», – этот прибор пригодится в то время, когда у вас под рукой нет подходящего мужчины.

Я с задумчивой улыбкой смотрю на вибратор. Надо признать, что он успел здорово мне послужить. Благодаря нему я оплачиваю счета за квартиру, покупки в универсаме и сеансы психотерапевта. Почему я до сих пор не отблагодарила его как следует? И почему я до сих пор не опробовала его на себе? Чего я жду? Письменного разрешения от матери? Неужели использовать вибратор постыднее, чем собственную руку?

–Вы замужем? – спрашивает одна из девочек.

–Нет, – отвечаю я.

–А сколько вам лет? – интересуется другая.

–Двадцать восемь.

–Когда вы в последний раз занимались сексом? – спрашивает тот же голос.

–В прошлую пятницу на своей кухне.

В классе становится очень тихо.

–Вы влюблены? – спрашивает кто-то.

Я открываю рот, но что ответить, не знаю. В инструкциях по использованию вибраторов нет ответа на этот вопрос. Девочкам все-таки удалось застать меня врасплох.

* * *

Я проснулась посреди ночи, разбуженная странным беспокойством. У меня еще ни разу не случались приступы беспричинной паники, и я не знаю наверняка, как они должны проявляться, однако то, что я чувствую сейчас, очень похоже на именно такой приступ. У меня бешено колотится сердце, мысли путаются, а нервы натянуты, как стальные канаты. И вдобавок ко всему сильный озноб.

Со дня, когда произошел случай с Дугалом, прошло полторы недели, а мне до сих пор снятся кошмары, как я бегу по узкому переулку вслед за похитителем. Я крепко зажмуриваюсь и стараюсь прогнать этот образ из головы. Я не собираюсь плакать. Не собираюсь и все!

Сегодня днем звонил Эдриан, пытался со мной поговорить. Вообще-то он звонил мне всю прошедшую неделю, но я на звонки не отвечала, а тут почему-то решила дать ему шанс. Признаться откровенно, разговора у нас так и не вышло. У меня сложилось ощущение, что Эдриан и сам не знал, о чем хочет поговорить. Чем дольше мы общаемся, тем больше я убеждаюсь в том, что у нас с ним нет общих интересов. Нет ничего, что объединяло бы нас, заставляя сопереживать друг другу. Тем не менее мне как-то неуютно лежать в большой старой кровати в одиночестве. Довольно странное чувство, учитывая, что большую часть своей жизни я спала одна и давно к этому привыкла. Я чувствую себя маленькой, а постель кажется просто огромной, но Эдриан все равно не тот мужчина, которого мне хотелось бы видеть сейчас рядом. Я не желаю принимать от него никаких знаков внимания и не стану утруждать себя, изображая привязанность. По-моему, мы друг другу одинаково безразличны. Я для него – небольшое приключение, он для меня – экскурсия и экскурсовод в одном лице. Эдриан вернется к невесте, успокоенный и довольный своей участью, а я буду немного больше знать о любви и сексе. Только и всего.

Мы просто оказали друг другу маленькую услугу. Надеюсь, Эдриан согласится со мной, когда я объясню ему все вышеперечисленное. Я больше не хочу праздновать вместе с ним Рождество или ездить в отпуск в Озерный край. Я не хочу ничего из того, о чем так страстно мечтала на прошлой неделе. Мне неприятно даже думать об Эдриане. Напрасно я одела его в наряд идеального мужчины. Он никогда не смеется над моими шутками. Отказывается даже близко подходить к кухне. Делает замечания наподобие: «Эй, полегче!», стоит мне только упомянуть о своих родителях, как будто они прячутся где-то поблизости вместе со священником и брачным контрактом, в который уже вписаны наши имена.

В свою защиту могу сказать, что в подобной ситуации ошибиться нетрудно. Когда женщина встречает мужчину с идеальной, на ее взгляд, внешностью, она с легкостью наделяет его теми качествами, которые мечтает видеть в своем избраннике. То же самое случилось и со мной. Только теперь я поняла, что Эдриан совсем не похож на мужчину моей мечты. Просто ничего общего.

Я поворачиваюсь на другой бок, выпрастываю ногу из-под одеяла и, крепко обняв подушку, думаю... о Кэгни Джеймсе. Я ненавижу себя за то, что представляю его рядом с собой. Я ненавижу ту часть моего сознания, которая мечтает о том, чтобы он тоже хоть немного думал о Санни Уэстон. Мы не в состоянии даже спокойно говорить друг с другом, а я с какой-то стати представляю Кэгни лежащим в моей постели. Представляю, как положила бы голову ему на грудь, поросшую густыми волосами... С чего я взяла, что он защитит меня, если я попаду в неприятности или в беду? Хотя надо признать, что один раз, в том страшном узком переулке, он мне все-таки помог...

Однако больше всего остального мне ненавистна мысль о том, что я разлюбила того, кого много лет считала мужчиной своей мечты. Вроде бы заполучив Эдриана, я разлюбила его. Стоило мне узнать себя немного лучше, и выяснилось, что я хочу от жизни совсем другого. Это неожиданное открытие не на шутку испугало меня. Мне страшно признаться самой себе, что после стольких лет влюбленности в одного мужчину я вдруг мечтаю о совсем другом. И разум, и сердце хотят... сердитого на весь мир одиночку с седыми висками и проблемами с алкоголем. Правда, я сомневаюсь, что он когда-либо обратит на меня внимание. Несмотря на все свои усилия, я опять остаюсь совершенно одна.

Я пинком отбрасываю одеяло в сторону, злая и на себя, и на Кэгни Джеймса.

Четыре часа спустя я просыпаюсь оттого, что у меня замерзли торчащие из-под одеяла ноги. Я долго и смачно потягиваюсь, упираясь пальцами рук в стену, а носками пытаясь достать до противоположного края кровати. Часы показывают двадцать минут девятого, пора вставать. Стряхнув остатки сна, я продолжаю лежать в теплом коконе, который получился из нагретого моим телом одеяла и мягкой подушки. Медленно вытаскиваю руку и опускаю ее вниз, под кровать. Заглядывать не приходится, я и так знаю, что именно там лежит. Пальцы нащупывают картонную коробку с фирменным «Двупалым ласкателем».

В моей жизни наступает важный момент. Можно сказать, переломный момент. Я собираюсь открыто и осознанно признать, что мечтаю о сексе с мужчиной, которого знаю лично и чье лицо могу представить себе безо всякого труда. Никогда прежде я не позволяла себе таких фантазий. Я даже Эдриана никогда не представляла в своей постели, поскольку боялась, что это причинит мне еще больше страданий. Поэтому днем я мечтала о том, как болтаю с Эдрианом, а по ночам предавалась фантазиям о благородном хозяине замка, или строгом тюремщике, или мудром преподавателе, или каких-нибудь других полусказочных персонажах, столько лет скрашивавших мое одиночество. Сама я в фантазиях была то служанкой, то заключенной, то студенткой. Кем я никогда не бывала в фантазиях, так это самой собой. Я не позволяла себе мечтать о том, что могло хотя бы предположительно стать реальностью. Я знала, что стоит такой фантазии родиться в моей голове, как она оживет и станет существовать самостоятельно – поднимется надо мной, как огромный воздушный шар, наполненный грезами. Мне казалось, Эдриан непременно поймет, что именно он был объектом моих грез. Поймет, что мысли о нем заставляли меня дышать чаще, сдавливали горло, вызывали сладкое ноющее чувство на внутренней поверхности моих бедер. Догадается, что, думая о нем, я невольно раздвигаю ноги и мечтаю почувствовать на себе тяжесть мужского тела. И тем более догадается, что, думая о нем, я впервые в жизни воспользовалась самым продаваемым из своих товаров – «Двупалым ласкателем».

Я внимательно рассматриваю коробку, прежде чем открыть, поворачиваю ее из стороны в сторону раза три или четыре. Наконец, открываю упаковку, и из нее выскальзывает знакомый прибор в виде маленькой кисти руки с двумя необычно выставленными пальцами. На торце прибора находятся маленькие разъемы для проводов. Я сажусь в кровати и нажимаю красный включатель. Раздается негромкое гудение, немного похожее на гул работающего пылесоса. Я тут же выключаю прибор. Все-таки гудит он довольно громко. Вдруг кто-нибудь услышит? Соседи, например. Или Кэгни Джеймс.

Я кладу вибратор на край кровати и включаю радио. Какой-то диджей лающим голосом сообщает, что все песни, которые мы только что прослушали, были написаны в прошлом году. Теперь на радио не крутят композиции шестидесятых, семидесятых и даже восьмидесятых. Владельцы радиостанций считают, что молодежи неинтересно всякое старье. Они не понимают, что нынешним юнцам вообще ничего неинтересно.

Я выключаю радиоприемник и снова беру в руки «Двупалый ласкатель». В конце концов что тут страшного? Сняв белый защитный чехол, я кладу прибор себе на колени прямо поверх одеяла. Затем придавливаю вибратор подушкой и опять включаю. Теперь, когда я немного придушила свой фирменный ласкатель, он гудит гораздо тише. Я представляю, что за мной кто-нибудь наблюдает – как в фильме, где квартира героя оказывается битком набитой скрытыми камерами и подслушивающими устройствами. То, что я пытаюсь заглушить звук работающего вибратора, смущает меня еще больше, чем использование прибора по прямому назначению.

–Ну хватит уже трусить! – говорю я себе решительно, убираю подушку и, устроившись поудобнее, засовываю вибратор под одеяло...

Пять секунд спустя раздается телефонный звонок. Разумеется, звонит мама. Как будто догадалась...

–Ты что, пылесосишь? – спрашивает она.

Я отчаянно давлю на выключатель. Я нажала его в тот момент, когда снимала телефонную трубку, но вибратор, вместо того чтобы выключиться, заработал еще быстрее и громче.

–Да... Сейчас... Я как раз пытаюсь его выключить...

–Какой-то странный звук,–говорит мама. – Очень слабый. Наверное, пора сменить мешок для пыли.

–Это такая модель, – отвечаю я быстро и сама удивляюсь, с какой легкостью и убедительностью умею лгать собственной матери.

Должна признаться, что я часто ее обманывала. В детстве я постоянно врала по поводу еды, которую жевала, почти не переставая. На кухню я старалась пробираться незаметно. Бесшумно открыв холодильник, намазывала маслом кусок хлеба и тайком съедала его. Если после ужина оставались спагетти по-болонски или макароны с сыром, то мама складывала их в отдельную миску и обтягивала пленкой. Я умела очень осторожно отклеить край пленки и, просунув руку внутрь, достать немного макарон. Обычно мне удавалось не оставлять следов незаконного проникновения – верхний слой макарон и соуса выглядел так, словно к нему никто не прикасался. Потом я снова затягивала миску пленкой, а мама кричала из гостиной, сидя в своем любимом кресле: «Что ты там делаешь? Опять залезла в холодильник?»

Обычно я отвечала, что выбрасываю мусор или наливаю себе воды. Мы обе знали, что это неправда, но мама ни разу не обвинила меня во лжи. Иногда она все-таки сердилась и, вздыхая, говорила: «Не надо тебе добавки», когда я накладывала себе на тарелку еще жареного картофеля. По-моему, ее слова только усиливали голод. Я хотела добавки еще больше, оттого что мама не разрешала ее брать. Понятия не имею, почему так происходило. Я не знаю этого даже сейчас, после стольких сеансов у психотерапевта. Почему мне всегда хотелось жареной картошки? Ирония судьбы: теперь меня мутит даже от жаркого, которым в детстве я готова была объедаться до бесконечности. Мне и сейчас время от времени хочется его попробовать, но желудок отказывается переваривать жареное мясо. Если же я все-таки съедаю кусочек, то потом весь день мучусь от рвоты и озноба, а на следующее утро встаю с постели похудевшей на несколько фунтов.

В детстве мне постоянно приходилось вставать на весы и плакать, когда выяснялось, что, сидя на диете, я снова прибавила. Потом я воровала из буфета шоколадные драже, съедала их и опять плакала. Как-то раз мама отвела меня в клуб для страдающих избыточным весом, заплатив три фунта в качестве вступительного взноса. Я вставала на их весы с трепетом, потому что всякий раз ожидала увидеть на дисплее все большие и большие цифры. К своему удивлению, через неделю я сбросила четыре фунта! Правда, к концу второй недели выяснилось, что потерянный вес вернулся с лихвой. Я опять расплакалась и заявила маме, что больше не хочу ходить в этот клуб. Мне было всего двенадцать лет! Меня угнетала необходимость ходить в здание общественного центра с весами правосудия на фасаде и сидеть в комнате с унылыми обоями в компании пятидесятилетних женщин. Неужели так будет продолжаться до конца жизни? Я казалась себе взрослой, а мне совсем не хотелось взрослеть. Мне хотелось оставаться ребенком, делать все, что взбредет в голову, и жить, не задумываясь о будущем.

Конечно, самым ужасным было то, что моя сестра Элейн могла есть любую пищу и оставалась тонкой, как тростинка. Ей нравились чипсы с солью и уксусом, мне – просто с солью. Я любила батончики «Твикс», она – шоколадные конфеты. Она весила около восьмидесяти пяти фунтов, я – почти сто двадцать шесть. Кроме того, надо учесть, что Элейн была на три года старше и на четыре дюйма выше, чем я. Она была маленькой, а я – большой. Немногие из наших родственников и знакомых упускали случай отметить эту забавную особенность. Я помню все их замечания, брошенные так небрежно и навсегда застрявшие у меня в памяти. Они напоминали крохотные стрелы и попадали мне в мозг, как в мишень. И нет никакой надежды, что когда-либо мне удастся извлечь их и забыть колкости и насмешки.

Однако больше всего меня злит другое. Больше всего меня злит то, что я сама считала себя толстой. Я неизменно отказывала даже тем немногочисленным поклонникам, которые у меня время от времени появлялись. Я никак не могла поверить тому, что они действительно находят меня – целую гору жира – интересной. Сейчас-то я прекрасно понимаю, что моя неуверенность делала меня гораздо некрасивее, чем я была на самом деле. Если бы мне удавалось выглядеть довольной своим весом, в глазах мужчин я была бы гораздо привлекательнее.

Я вспомнила Айана – приятеля моих друзей по колледжу, с которым мы были знакомы так, как бывают знакомы студенты одного университета на последнем курсе. Симпатичный парень, темноволосый и высокий – примерно пять футов десять дюймов. Он стригся за пять фунтов в местной парикмахерской, одевался в футболки и джинсы, потертые от длительной носки, и носил очки без оправы – такие незаметные, что порой я вообще забывала, что Айан ходит в очках. Остроумный, он шутил умно и совсем не пошло – над его шутками приходилось думать. Я в то время жила в общежитии и делила комнату с двумя соседками – Максин и Элен. Айан иногда заходил к нам в гости после лекций. Мы сидели перед телевизором и смотрели разные ток-шоу, в которых обсуждались темы вроде «Я замужем за мерзавцем» или «Моя мать постоянно клеится к моему парню». Я ужасно смущалась, когда Айан заходил в гости, а в комнате не было никого, кроме меня. Я считала, что ему нравится одна из моих стройных соседок и он расстраивается, когда не застает их на месте, поэтому, оставаясь с Айаном наедине, изо всех сил старалась развеселить гостя.

Айан трижды пытался поцеловать меня – дважды, когда был пьян, и один раз совершенно трезвым. Насколько я знаю, он ни разу не пытался поцеловать Максин или Элен, даже тогда, когда мы все жутко напились, отмечая их предстоящий отъезд в Японию, где мои подруги собирались преподавать английский язык. Всякий раз, когда Айан тянулся к моим губам, я убегала, не решаясь принять поцелуй. Я была уверена, Айан обращает на меня внимание только из-за того, что другая девушка отказала. Или потому, что он чересчур пьян. Мне и в голову не приходило, что я по-настоящему ему нравлюсь. Я не любила Айана, но сейчас сожалею о том, что так и не позволила ему поцеловать себя.

Мне оставалось только завидовать тем немногочисленным женщинам, которые, будучи полными, нравились себе такими, какие они есть. Они любили себя. Они ценили собственную внешность, поэтому другие люди тоже относились к ним с симпатией.

Полагаю, что толстые люди подразделяются на две категории. Первые довольны тем, как они Живут и выглядят, а вторые нет, но ничего изменить не могут. Я столько лет позволяла сандвичам, гамбургерам, пицце, жареной картошке и шоколадным батончикам портить мне жизнь! Теперь с этим покончено. Я решила раз и навсегда, что отныне пища будет для меня просто пищей и ничем больше. Если не хочешь быть толстой, найди себе другой объект для любви.

–Прости, что отвлекаю. Ты уже работаешь?

–Нет, мама. Сейчас только двадцать минут девятого.

–Я волнуюсь за тебя, Санни.

Я нервно сглатываю. Мама еще никогда не признавалась открыто, что волнуется за меня.

–Не беспокойся, – отвечаю я, немного растроганная. – Я не голодаю.

–Дело не в этом. Я переживаю из-за того кошмарного случая с мальчиком.

Несколько дней назад я рассказала маме о том, что стряслось в то злосчастное утро, – о похитителе, о маленьком Дугале и о Кэгни. Когда я закончила свое повествование, мама какое-то время сидела как окаменевшая, а затем сказала, что очень гордится мной, но чувствует себя сейчас точно так же, как мать Дутала, когда ее ребенка пытались похитить, пускай даже мальчику было всего два года, а мне целых двадцать восемь. Она была рада, что с ребенком все в порядке, и попросила меня больше никогда и ни при каких обстоятельствах так не геройствовать. Затем поинтересовалась, обедала ли я сегодня, и посоветовала в качестве успокоительного съесть чего-нибудь сладкого. Мама считала, что в такие моменты нельзя отказывать себе в десерте.

–Мама, тебе не о чем волноваться, – говорю я. – Все уже позади.

–Что значит позади? А как же судебные слушания? Когда тебе надо будет туда идти? Я пойду вместе с тобой.

–Я пока не знаю, когда состоится суд. Конечно, ты можешь пойти со мной, если хочешь, но это совсем не обязательно. Как дела у папы?

–Как обычно. Сегодня утром опять не смог припарковаться у гастронома и целый день ходил недовольный. Прошу тебя, Санни, не вздумай выходить замуж за человека, который помешан на парковке.

–Ладно, постараюсь.

–Ты до сих пор встречаешься с тем молодым человеком?

–Вроде да. Не знаю.

–Если чувствуешь, что он тебе не подходит, не трать время зря. Бросай его, и дело с концом.

Мама считает меня сильной. Наверное, все эти годы она успокаивала себя тем, что я не одинока, а просто до сих пор ищу подходящего мужчину.

–Я тут подумала, Санни, давай встретимся в пятницу? Сходим куда-нибудь, пообедаем. Может, и Элейн с нами выберется, если будет свободна.

–Я не против, но мне надо работать.

Мама считает, будто работать дома – то же самое, что не работать вообще.

–Ты ведь сумеешь выкроить немного времени для обеда?

–Конечно.

У мамы настоящий талант заставлять меня чувствовать себя виноватой.

–Ну вот и отлично. Встретимся в пятницу. Конечно, если твой отец разрешит мне взять машину.

Мама вздыхает. Мы обе знаем, что она почти еженедельно таранит автомобилем какие-нибудь препятствия, которые некстати оказываются на ее пути. Ничего удивительного, что папа не любит пускать ее за руль.

Мы прощаемся, и я кладу телефонную трубку на туалетный столик. Я не забыла, чем занималась до маминого звонка, поэтому снова беру вибратор, включаю его и убираю под простыню.

Я лежу на спине, закрыв глаза, и представляю себе Кэгни Джеймса. «Я могу думать о чем угодно,–настойчиво повторяю я себе. – Я могу думать о чем угодно». Мое воображение не в состоянии создать ничего более волнующего, чем образ Кэгни, стоящего у входа в «Старбакс» в темном пальто. Я несколько раз моргаю, чтобы прогнать это видение, и стараюсь вызвать какое-нибудь другое, более приятное. Я представляю, что дверь в спальню открывается, а на пороге стоит... Кэгни.

–Что у тебя там такое? – спрашивает он спокойно.

–Ничего особенного, – отвечаю я. – Просто рука.

Я представляю, как Кэгни расстегивает рубашку, и вздрагиваю. В моей фантазии он ходит не в свитере, а в рубашке. В конце концов это моя фантазия, и в ней он будет носить то, что нравится мне! Подойдя к кровати, он садится на край и откидывает одеяло, которым я укрыта.

–Все ясно, – говорит он невозмутимо, наклоняется надо мной и целует в губы.

Когда мы наконец отрешаемся друг от друга, он берет у меня из рук вибратор и говорит:

– Дай мне...

Может, все дело в самом «Двупалом ласкателе»? Неужели он настолько хорош? Не знаю, но у меня еще никогда в жизни не было такого сильного, волнующего, невероятного оргазма, как в этот раз.

Доктор-психотерапевт, к которому я хожу на консультации, стал темно-коричневым от загара. Такой загар получается только у мужчин среднего возраста. Теперь доктор похож на дорогой кожаный портфель. Я замечаю перемену сразу, как только вхожу в кабинет. Точнее сказать, я замечаю то, как резко стали выделяться на загорелом лице белки его глаз. Господи, даже мой психотерапевт выглядит лучше, полежав несколько дней на солнце! Мне становится завидно. Я тоже хочу стать загорелой, как шоколадка.

Как ни странно, перемена во внешнем облике не сказалась на поведении доктора. По-моему, ему следовало бы не сидеть сейчас, закинув ногу на ногу, и не спрашивать, как я себя чувствую, а закурить подозрительного вида самокрутку, плеснуть себе в стакан чего-нибудь покрепче и сказать: «Ну, как делишки, дорогуша?»

–Попали в сезон дождей? – интересуюсь я, устроившись на своем обычном месте.

Доктор улыбается блокноту, просматривая сделанные раньше записи, однако ничего не отвечает.

–Надеюсь, вы пользуетесь увлажняющим кремом. Если нет, то снова станете молочно-белым за считанные дни.

–Не сомневаюсь, – отвечает доктор, по-прежнему внимательно изучая записи в блокноте.

Мне становится немного неловко за то, что я его поддеваю.

–Хотя при желании загар можно и подновить. Например, в Сен-Тропе. Хороший городок – суматошный немного, но к этому быстро привыкаешь. Лично я предпочитаю искусственный загар. Я два месяца назад ходила в салон на Оксфорд-стрит, и меня там обрызгали специальным составом. Первую ночь после этого я провела ужасно, зато потом... Что вы так смотрите?

Доктор наблюдает за мной очень пристально, забросив ногу на ногу и покачивая туфлей на самом носке.

–Как у вас дела, Санни? – спрашивает доктор и кладет блокнот на колено, быстро бросив взгляд в свои записи. Наверное, уточнил мое имя, или диагноз, или какие-то другие подробности. Сверившись с блокнотом, доктор снова поднимает на меня глаза.

–Нормально, – отвечаю я.

В принципе я могла бы сказать «неплохо» или даже «хорошо», однако вовремя почувствовала, что такая формулировка меня не устраивает. По-моему, дела у меня именно «нормально», а не «неплохо» или «хорошо». В конце концов, если вы платите за то, чтобы вам задавали вопросы, то отвечать на них надо искренне.

Подняв колени к груди, я обхватываю их руками. Доктор сидит и терпеливо ждет.

–Знаете, – говорю я наконец, – я тут наблюдала за толстыми людьми. Точнее, за толстыми женщинами. Как они двигаются. Как прячут свою полноту. Носят широкие блузки, чтобы скрыть выпирающий живот. Одежда на них еле сходится, так что пуговицы чуть не прорывают петли. Юбки вечно сидят криво – сзади опускаются ниже, чем спереди, потому что жировые складки на животе подтягивают ткань кверху. Обувь у них очень удобная, на низком каблуке, чтобы не уставали толстые лодыжки. Волосы всегда покрашены и уложены в высокую прическу, чтобы отвлечь внимание от тела и подчеркнуть лицо. Ходят они, если вы замечали, слегка расставляя ноги в стороны, потому что внутренние стороны ляжек сильно трутся друг о друга. Если такие женщины едут в метро, то устраиваются на сиденье бочком, чтобы не дай Бог никого не потревожить. Они боятся расслабиться и сесть поудобнее – их зад тут же расплывется и съедет на соседнее сиденье. Толстые женщины всегда озабочены своими габаритами, своей массой. Они понятия не имеют, что их лишние килограммы не волнуют никого, кроме них самих. Ну, и меня, если я за ними наблюдаю. Получается такая парочка горемык – толстушка, зацикленная на своем весе, и я, загипнотизированная тем, что вижу. Понимаете, доктор, это то же самое, что смотреть старое документальное кино. Как будто видишь себя такой, какой была давным-давно. Теперь я понимаю, насколько сильно я самой себя стыдилась. Я смотрю на этих женщин и замечаю, что многие из них очень привлекательны. Ничуть не менее привлекательны, чем стройные женщины. У них такие округлые бедра, и животы, и полная грудь... По нынешним меркам они не такие уж огромные. Просто очень полные. Килограммов сто примерно. Не то чтобы я лично считала их сексуально привлекательными, но, мне кажется, мужчинам должны нравиться такие формы. Я ведь вижу, с каким вожделением некоторые мужчины смотрят на полных женщин. Наверняка мечтают прижаться к аппетитному полному телу, лечь на него, как на роскошную мягкую перину... Когда я замечаю, что кто-то бросает такие взгляды на толстую женщину, мне становится очень приятно. Я улыбаюсь, у меня поднимается настроение... Пока не вспоминаю, что я сама уже совсем не такая. Конечно, теперь у меня стройное, подтянутое тело, длинные худые ноги. Я почти что тощая. Представляете, от моего тела осталась всего половина! Двадцать лет назад в жизни все было по-другому. Если человек рождался с длинным носом, то жил с ним до самого конца. Если вы не Мэрилин Монро, то довольствовались той внешностью, которой вас наградила природа. И никому не было до этого особого дела, потому что изменить себя в любом случае не представлялось возможным. Сейчас все стало иначе. Всем до всего есть дело, потому что любой физический недостаток поддается исправлению. Оттопыренные уши можно сделать нормальными. Маленькую грудь можно увеличить, большую–уменьшить. Если надо, вам еще и деньги на это дело займут, потому что в наши дни приличнее быть в долгах как в шелках, чем ходить с кривым носом. Двадцать лет назад человек мог быть счастлив и со сломанным носом, а сейчас... И чем больше мы от себя отрезаем, чем сильнее себя переделываем, чтобы приблизиться к совершенству, тем непримиримее относимся ко всему естественно несовершенному. Пройдет еще двадцать лет, и мир изменится еще сильнее, учитывая то, с какой скоростью развивается общество. И что, интересно, будет? Может, людям с физическими недостатками запретят появляться на улице? Или их поволокут в участок, как за преступление? Или еще что-нибудь не менее дурацкое по меркам 1984 года...

Доктор улыбается и мягко говорит:

–А может, люди признают, что не следует без веской причины менять свою внешность.

–Вряд ли, – отвечаю я с сомнением. – Хотя кто знает. Вдруг найдутся люди, которые поднимут восстание против тех, кто навязывает окружающим стандарты красоты. Злодеев приговорят к страшной смерти, и их диктатура закончится. Людям запретят менять свою внешность, будь то прокалывание ушей юной модели или пересадка кожи пострадавшему при пожаре. Все будут такими, какие они есть от природы, потому что внешность – это проявление нашего внутреннего мира, самой его сущности. Никто не станет делать себе искусственный загар и стремиться к тому, чего нельзя достигнуть.

–И что случится потом? – спрашивает доктор, заинтригованный нарисованной мной картиной.

–Потом все космонавты, летающие в космических кораблях по земной орбите, посмотрят вниз и увидят, как целые города вдыхают воздух полной грудью и облегченно выдыхают. Этот вздох облегчения будет слышен даже в открытом космосе. Люди наконец-то смогут расслабиться и жить спокойно.

Я говорю, глядя в окно на белку, взбирающуюся вверх по дереву. По улице проезжает красный автомобиль – проезжает медленно, наверное, ищет место для парковки. Доктор смотрит на меня и молчит, а я уже не помню, что сказала несколько секунд назад.

–Передо мной сейчас очень непростой выбор – остаться худой или вновь располнеть до прежних размеров. Я могла бы отбросить все ограничения и есть сколько душе угодно. Правда, голода я не чувствую, желудок у меня как будто усох. Достаточно пяти ложек, и я уже сыта до отвала. Сейчас я не могу съесть даже пятой части того, что съедала на обед всего год назад. Я недавно была в гостях у мамы и поела у нее жаркого, так меня чуть не вырвало. В детстве я могла есть мамино жаркое в неограниченных количествах, таскала из холодильника то, что оставалось после обеда, а потом заедала все пакетиком чипсов и упаковкой шоколадного драже. Я больше не могу поглощать пищу в таких количествах, но почему-то до сих пор хочу. Получается, что, похудев, я отказалась от одной гарантии безопасности, а другую так и не нашла...

Я смотрю на доктора в надежде увидеть по выражению его лица, о чем он думает. К сожалению, лицо у доктора остается совершенно непроницаемым. И к своему блокноту он не прикасался уже минут пятнадцать.

–Что, никак не можете отойти от перемены часовых поясов?

–Нет, все нормально.

–Вы почти ничего не говорите.

–Зато вы говорите много, – отвечает доктор с улыбкой.

–Ну, я уже закончила. Теперь ваша очередь.

Я закидываю ногу на ногу, вытянув их вперед, а руки скрещиваю на груди.

–Как развиваются ваши отношения с Эдрианом? – спрашивает доктор, даже не заглянув в записи.

Я закатываю глаза и громко вздыхаю.

–Сама не знаю. Просто не знаю.

Мне вдруг становится скучно. Меня раздражает то, как трудно стало говорить об Эдриане и наших с ним отношениях. Я не могу сформулировать свои мысли, которые выстраиваются у меня в голове в длинную очередь и путаются. Я пытаюсь подыскать слова, несколько раз открываю и снова закрываю рот и, наконец, выдавливаю:

–Эдриан... мы с ним... в общем...

Почесав нос, я закидываю руки за голову. Доктор смотрит на меня и молчит. Я поворачиваюсь и замечаю, что у него шелушится лоб – маленькие белые чешуйки отслаиваются от загорелой кожи. Я отвожу взгляд в сторону. Побарабанив пальцами по дивану и оглядев еще раз комнату, я решаюсь наконец признать то, что со всей очевидностью поняла совсем недавно.

–Он мне надоел. Эдриан мне надоел. Довольны? Вы это хотели услышать? Конечно, с моей стороны очень некрасиво так говорить, но ничего не могу поделать. Я устала от Эдриана. Когда дело касалось только меня и моих лишних килограммов, все было гораздо проще, не так эмоционально, не так утомительно. Кстати, Эдриан помолвлен – не со мной. Признался на прошлой неделе. Мы с тех пор не виделись, но он постоянно звонит, оставляет сообщения на автоответчике. Я не знаю, что делать. Не понимаю, что чувствую, – сегодня мне одно кажется, завтра–другое. Вы не представляете, как я устала постоянно думать об одном и том же. Устала постоянно гадать, что думает Эдриан. У меня такое чувство, что я никак не могу сосредоточиться, разобраться в своих мыслях и вообще в своей жизни. Я бы не сказала, что он прямо-таки испортил мне жизнь, однако беспокойства из-за него очень много. И мне это совсем не нравится.

Доктор откашливается и закидывает ногу на ногу.

–Таким образом, вы хотите сказать, что ваши отношения с едой устраивали вас гораздо больше, чем отношения с Эдрианом?

–Ну, примерно так.

–Но ведь люди не сандвичи, Санни. Это и делает отношения с людьми такими интересными. Вы не просто потребляете их, вы с ними общаетесь, взаимодействуете. Учитесь у них, в конце концов, а они учатся у вас. С каждым новым человеком, которого вы встречаете на своем пути, отношения будут строиться иначе, чем с остальными. В этом их особая прелесть.

–Значит, говорите, люди не сандвичи? – спрашиваю я.

–Д а,–отвечает доктор, спокойно глядя мне в глаза.

–Вам нравится такая аналогия?

–По-моему, она прекрасно отражает высказанную мной мысль. – Доктор по-прежнему не сводит с меня глаз.

–А ведь вы так и не показали мне свои документы об образовании, – замечаю я.

–Ну а как развиваются отношения с Кэгни Джеймсом? – спрашивает доктор.

Конечно, я не стану требовать у него документы. И так понятно, что он гораздо умнее меня.

–Не знаю, – отвечаю я, невольно распрямив спину, и тут же стараюсь вновь ссутулиться. На всякий случай.

–Разве он не приходил на тот ужин, куда вас приглашали?

–А вы много чего понаписали в своем блокнотике, да?

Я натужно улыбаюсь широкой неискренней улыбкой.

–Значит, не приходил? – переспрашивает доктор.

– Приходил, но это было на прошлой неделе. С тех пор мы с ним не виделись, и никаких отношений между нами не завязалось.

–Ну а как прошел ужин?

Я смахиваю с брюк воображаемую пылинку и отвечаю самым непринужденным тоном:

–Прекрасно. – И улыбаюсь доктору во весь рот.

–Прекрасно?

–Прекрасно, – отвечаю я, кивая головой, и улыбаюсь еще шире.

–Ну, а если бы я попросил вас ответить немного поподробнее? Как бы вы описали свои чувства?

–Я бы сказала, что посетила званый обед, а званые обеды – это вам не какие-нибудь сандвичи.

Я подмигиваю доктору и тут же об этом сожалею. Что со мной такое происходит?

–Ладно, Санни. Если ужин прошел прекрасно, то можно сказать, что он был спокойный и приятный?

Я сама чувствую, как меняюсь в лице, и понимаю, что доктор тоже заметил перемену. Да что же это такое? Зачем платить деньги психотерапевту, если не отвечать на его вопросы искренне? Какой смысл скрывать от него свои чувства, а потом невольно себя выдавать?

–Был ли вечер спокойным? – переспрашиваю я.

–Да, – подтверждает вопрос доктор.

–Нет, не был.

–Понятно. Ну а приятным он был?

–Не сказала бы, – честно признаюсь я.

–И все-таки вы утверждаете, что ужин прошел прекрасно?

–Ну, может, «прекрасно» – не совсем подходящее слово...

–Тогда какое бы слово вы подобрали, чтобы описать тот ужин более точно? – спрашивает доктор и берет в руки блокнот и карандаш.

–Наверное... кошмарно. Или отвратительно. Вообще там было как-то некомфортно. Эдриан полвечера провел в другой комнате, болтая по телефону со своей невестой. Отец Дугала демонстрировал мальчика гостям, как какую-то вещь, которую они чуть не потеряли. Ну, а что касается Кэгни Джеймса... мы с ним...

Я отворачиваюсь к окну и смотрю на улицу. Мы с ним – что? Поспорили? Поругались? Категорически не сошлись во мнениях? Возненавидели друг друга? Я видела этого человека всего три раза в жизни и думаю о нем, не переставая. Мы с ним полные противоположности, но сегодня утром, мечтая о Кэгни, я испытала самый удивительный оргазм за всю свою не такую уж долгую жизнь.

Я поворачиваюсь к доктору в поисках поддержки, однако снова ее не получаю.

–Я бы сказала, что мистер Джеймс не верит в психотерапию.

Доктор ухмыляется.

–По-моему, –добавляю я, – он считает, что люди, которые ходят по психотерапевтам, зря тратят деньги.

Доктор продолжает ухмыляться.

–Вы так улыбаетесь, потому что согласны с ним? – спрашиваю я. – А когда вы идете в банк и обналичиваете там чеки, выписанные вашими клиентами, вы тоже улыбаетесь?

–Люди очень резко реагируют на вещи, которые их смущают или раздражают, – говорит доктор таким тоном, словно он повторял мне эту истину тысячу раз, не меньше.

Я чувствую, что сказанные им слова должны иметь для меня какое-то особое значение, но какое именно – не понимаю.

–Он мне совсем не подходит, – говорю я медленно и мечтательно, как во сне. – Он плохо одевается. Он выглядит... старым. Еще он очень грубый и терпеть меня не может. У нас нет ничего общего...

Я снова поворачиваюсь к окну, скольжу взглядом по дереву с сидящей на нем белкой, по улице. Пейзаж перед глазами вдруг начинает расплываться. Я потираю переносицу и лоб между бровями. На улице начинает темнеть. Наручные часы показывают без пятнадцати четыре. Я думаю о том, что после сеанса неплохо бы сходить в «Королеву экрана». Кристиан приглашал меня в гости, а я до сих пор не выкроила время, чтобы выполнить данное обещание. Ну и пускай офис Кэгни Джеймса находится над магазином Кристиана. Это ведь не значит, что мы с ним непременно встретимся. Может, он работает. Принесу Кристиану кофе, разделим с ним одну оладью на двоих... У меня начинают путаться мысли.

–Понимаете, – говорю я доктору, – Эдриан как будто создан для меня. Он подходящего возраста и одевается именно так, как мне нравится. Он смотрел те же фильмы, на школьных дискотеках танцевал под ту же музыку, а не курил марихуану под завывания Боба Дилана. И самое главное, мои родители без особого труда смогут с ним разговаривать. Им не придется мучительно подыскивать темы для беседы. Эдриан мог бы прийти к нам на Рождество...

Я замечаю, что у меня на колене лежит длинный волос. Осторожно снимаю его, зажав между большим и указательным пальцами, и туго оборачиваю вокруг мизинца правой руки.

–Я всегда мечтала о таком парне. Я не могу взять и отказаться от мечты всей жизни. Это будет очень глупо и импульсивно. Нельзя отказываться от того, о чем ты мечтала столько лет, правда ведь? Я не ищу какого- нибудь романтического героя. Эдриан подходит мне по всем статьям. А Кэгни... Кэгни совсем другой. Очень закрытый и грубый. У него масса комплексов. Он набрасывается на людей, как будто обороняется от них. В общем, затравленный он какой-то. Мне кажется, его пугает окружающий мир. Наверное, он хочет, чтобы его оставили в покое.

–Вы же сказали, что встречались с Кэгни всего три раза, – замечает доктор, делая пометки в блокноте.

–Нуда. Может, я просто фантазирую без всяких на то оснований, не знаю. А может, я провожу чересчур много времени на этом диване. Как вы думаете? В любом случае Эдриан подходит мне по всем статьям. Он будет идеальным Бреттом для моей Бабз.

Доктор понимающе кивает. Я рассказала ему про Бабз на нашей второй встрече. Она была моим вторым «я» – идеальным «я», а не клоном, копией или близнецом. Я придумала Бабз, когда увлекалась сериалом «Беверли-Хиллз, 90210». Она была мной, но жила в Беверли-Хиллз, в огромном красивом доме с младшим братом по имени Паркер. Она обесцвечивала волосы, однако выглядела совсем как я, Санни Уэстон. За парой исключений. Во-первых, она сделала себе пластическую операцию, исправив нос. Во-вторых, Бабз всегда была очень стройной, для меня тогдашней – недостижимо стройной. Всякий раз, страдая от очередной насмешки или колкости, я мысленно переносилась в Лос-Анджелес и часами представляла, как живу совсем другой жизнью. Бабз разговаривала с друзьями, веселилась и со старших классов встречалась с парнем по имени Бретт. Поссорившись с ним, Бабз ходила на свидания с парой других парней – жокеем и студентом- филологом. Во время летних каникул они с Бреттом вновь сошлись и больше не расставались. Сейчас Бабз работает в одном из домов моды. Два года назад они с

Бреттом поженились. Медовый месяц провели на островах Фиджи. Через пару лет Бабз хочет завести ребенка, а прежде они с Бреттом планируют съездить в Европу. Может быть, она забеременеет именно там...

Я не сумасшедшая. Я понимаю, что все это нереально. Доктор говорит, что ничего нездорового в моих фантазиях нет. Он говорит, что таким образом я реализую свои мечты и желания. Мне становится немного легче, когда я фантазирую о Бабз. Хотя порой бывает жаль, что я трачу время на пустые мечты, вместо того чтобы менять собственную жизнь. Иногда Бабз дни напролет занимала все мои мысли, хотя в последнее время я не позволяю ей тянуть на себя одеяло.

–Бабз ни за что на свете не связалась бы с таким типом, как Кэгни Джеймс. Она назвала бы его неудачником.

Я виновато смотрю на доктора.

–Назвала бы, если бы была настоящей, – возражает он. – А она не настоящая. Теперь, Санни, вы сами превратились в Бабз и должны жить собственной жизнью. Никто не сделает этого вместо вас. Вы осуществили свою мечту не с помощью чуда, а собственными усилиями и трудом. Пришло время брать от жизни то, чего вы так долго хотели. Нет ничего такого, чего вы не могли бы добиться. И никаких извинений для бездействия тоже не осталось.

Доктор говорит так серьезно и искренне, что я немного смущаюсь. Я перевожу взгляд на его настольные часы. На циферблате без одной минуты четыре. У меня осталась всего одна минута.

–Домашнее задание будет? – спрашиваю я с улыбкой.

–Не ограничивайтесь тем, что вам дают. Если видите перед собой то, чего хотите, хватайте и держите изо всех сил.

Часы издают тихий щелчок и показывают ровно четыре.

* * *

До «Королевы экрана» я решила прогуляться пешком и по пути старалась не представлять, как Кэгни Джеймс выскочит внезапно из кофейни и обольет мне джинсы своим кофе со сливками. Или выбежит из книжного магазина и собьет меня с ног с такой силой, что я упаду на землю, рассыпав по тротуару содержимое сумки, за исключением гигиенических тампонов, которые останутся лежать внутри, на самом дне.

Сказать по правде, я не особенно стараюсь отгонять от себя подобные фантазии. Я представляла себе такие ситуации все выходные – с того самого дня, когда мы ужинали у родителей Дугала. Проигрывая в голове очередной несчастный случай, я вдруг одергивала себя в испуге, что мои мысли прочитает кто-то другой. Иногда мне кажется, что у меня в голове встроен проектор. Когда я начинаю думать или фантазировать, невидимый пульт управления направляет мне в глаза сигнал. Проектор включается, и у меня, как у какого-нибудь живого мертвеца из японского ужастика, из лба бьет луч света и отбрасывает изображение на стену близлежащего здания. Естественно, в такие минуты все окружающие могут читать мои мысли. Если бы их прочитал Кэгни Джеймс, он счел бы мое поведение ребячеством. Хотя он и без чтения мыслей считает меня сопливой девчонкой. Он-то взрослый человек, а я веду себя по-дурацки. Кроме того, он был женат три раза...

Небо темнеет, воздух становится прохладнее. В таких сумерках, как сейчас, все вокруг кажется гораздо чище, чем при дневном свете. Фонарные столбы здесь старомодные, сделанные из темного металла. Звезды, мигающие на темно-синем небе, необычно большие, а луна – круглая, ярко-желтого цвета. На полированных поверхностях «мерседесов», «порше», «лендроверов» и «БМВ», припаркованных вдоль тротуара, красиво отражаются огни проезжающих мимо автомобилей, фонарных столбов, витрин магазинов, спутников, космических кораблей и, конечно, звезд. Я пинаю опавшие листья, понимая, что этого делать не стоит, но не в силах удержаться от искушения. Мне нравится прогулка в компании с сумерками. В желудке урчит от голода, а голова немного кружится. Сегодня у меня был хороший день.

Витрины магазинов украшены разнообразными атрибутами Хеллоуина. В магазине музыкальных товаров за пианино сидит скелет. За стеклами других витрин выстроились пластмассовые тыквы; они злобно скалятся, хотя не блестят и не выглядят так аппетитно, как настоящие.

Слева от меня в одном из домов располагается книжный магазинчик, где в основном продают классическую литературу. Еще здесь постоянно предлагают книги местных авторов. Такое чувство, что люди переезжают в Кью специально для того, чтобы написать книгу. Как будто здесь легче всего выбросить из головы все лишнее, сосредоточиться, сесть за стол и накропать очередной опус. Меня всегда смешило слово «опус». Оно похоже на название какого-то драгоценного камня. Или на название кисты, обнаруженной на роговице глаза.

В одной части витрины стоят детективы и триллеры, в другой – большие иллюстрированные учебники иностранных языков, предназначенные для детей. Магазин импортирует их прямо из Франции, Германии, Испании и Италии, чтобы они помогали юным иностранцам и иностранкам осваивать чужие языки.

В кронах огромных вязов, выстроившихся по периметру парка, мигают китайские фонарики. Они приветствуют потоки людей, через каждые семь минут появляющиеся из станции метро. Большинство из этих людей только-только возвращаются с работы, и на их лицах словно написано: «Дело сделано».

Кью – не район, а настоящая мечта. Мне нравится пинать по тротуарам опавшие листья. Нравится видеть вокруг себя удачливых и состоятельных людей. Я надеюсь, что частичка того покоя и счастья, которые обретают здесь люди, достанется и мне.

Мне нравится, что рождественская елка, стоящая у входа на станцию метро, осталась нетронутой вандалами. Мне нравится, что во время всего Рождественского поста у того же входа людей приветствует хор, исполняющий рождественские гимны. Каждый день один хор меняется другим в строгом соответствии со списком, утвержденным муниципалитетом. Все они собирают деньги на благотворительность и поют одни и те же гимны. На одиннадцатый день на дежурство заступает хор «Общества пожилых актеров». Им я обычно денег не подаю, потому что вряд ли они собирают мелочь для детей или больных раком; скорее всего собранные ими средства пойдут какому-нибудь престарелому актеру, у которого не хватает денег на новый шиньон. Я не спонсирую стареющих трагиков с нездоровым пристрастием к парикам и постоянными жалобами на то, что никто не видел их Гамлета. Меня не волнует, как хорошо их хор споет очередной гимн. Я бы предпочла, чтобы пожилые актеры сами вышли на улицу и что-нибудь исполнили. Мне вообще нравится, когда старики занимаются не только тем, что сидят перед телевизором с коробкой печенья и переключаются с канала на канал в поисках очередного ток-шоу.

Иногда мне ужасно нравится просто быть здесь. Нравится ходить по опрятным улочкам, вдыхать чистый воздух и запах жареного мяса из лавки, улыбаться элегантной пожилой даме, которая держит книжный магазин только потому, что ей по душе возиться с книгами. Иногда мне так нравится здесь, что становится не важно, одинока я или нет. А иногда...

Иногда меня совсем не радуют зеленые кроны деревьев. Подумаешь, зеленые! Они и должны быть такими. Точно так же, как небо должно быть синим. Иногда меня не радует даже синее небо. Мир делается прекрасным не оттого, что деревья зеленые, а небо синее. Разве кому-то есть дело до всех этих цветов? Разве кому-то есть дело до тишины, безопасности, уюта, смены времен года, красоты? Может, Кью только притворяется таким?

Разве кого-то волнует, что я ем? Разве кого-то волнует, чего я не ем? Разве кого-то вообще что-то волнует?

Наверное, не очень красиво так думать, но кого это волнует? Может, я не хочу быть красивой? По крайней мере сегодня не хочу. Может, мне надоело каждый день разглядывать в зеркало свое лицо в поисках случайного волоска? Я не желаю больше ломать голову над тем, какую сделать прическу. Не желаю изучать свое похудевшее тело с некрасиво обвисшей кожей. Я хочу хоть раз в жизни почувствовать себя свободной. Сделать вид, что все хорошо. Поэтому в некоторые дни, когда мне бывает очень легко угодить, Кью кажется самим совершенством.

Что же до Кэгни, то он никак не вписывается в этот район. Очевидно, Кэгни был бы счастлив, если бы его раз и навсегда оставили в покое. Я уже достаточно взрослая и понимаю, что немногословный парень очень скоро наскучит девушке и начнет ее раздражать. Однако маленькая частичка моего «я» все-таки находит угрюмую молчаливость Кэгни довольно привлекательной. Крохотная, эгоцентричная, почти микроскопическая часть моего сознания втайне надеется, что как-нибудь поздно ночью я сумела бы разговорить этого нелюдима. Хотя к чему прилагать столько усилий? Разговариваешь ты или нет, кому какое дело? Я не собираюсь заниматься такими глупостями.

Проблема Кэгни в том, что он хочет остаться в полном одиночестве и в то же время думает, что это гибельно. Поэтому внутри его происходит постоянная борьба – та же самая борьба, которая происходит во мне самой. Иногда я так злюсь на себя, что теряю всякое терпение. Это больше всего похоже на езду в автомобиле. Вы едете по знакомым улицам и внезапно сознаете, что переключаете передачу, давите на тормоза или поглядываете в зеркало заднего вида автоматически, не задумываясь ни на секунду. Вы прекрасно знаете, куда направляетесь, и это придает вам уверенности. Однако через некоторое время вам вдруг приходит в голову, что недурно бы потеряться! Потеряться, не имея с собой карты и не зная, куда ехать. Ну разве это не здорово?! Особенно если вам повезет встретить по пути что-нибудь удивительное. Итак, вы оказываетесь в незнакомой местности и сбавляете скорость, чтобы сориентироваться, но остальные автомобили вдруг начинают раздраженно сигналить, требуя немедленно их пропустить. Они-то знают, куда им ехать!.. И тут вы начинаете жалеть, что забрались так далеко от дома, и хочется снова попасть на знакомые улицы и ехать, не задумываясь, автоматически поглядывая в зеркало заднего вида.

Я подхожу к магазину Кристиана и, не поднимая головы, сразу замечаю, что свет в окнах Кэгни потушен. У меня почему-то пересыхает во рту. Фестиваль видео, о котором рассказывал за ужином Кристиан, в самом разгаре. Над входом в магазин натянута полоса черной ткани с разбросанными по ней звездами и ярко- оранжевой надписью: «О УЖАС!». В витрине стоят тыквы с прорезанными глазницами и ртами, в которых мерцает красноватый свет. За тыквами гордо выстроились картонные фигуры Тома Круза, Пола Ньюмана, Леонардо Ди Каприо, Лайзы Минелли, Джулии Роберте и Оливии Ньютон Джон. Кто-то из знаменитостей облачен в военную форму, кто-то – в сверкающее искрами платье, ажурные чулки и шляпу-котелок; в руки им вложены – по всей видимости, Кристианом – пластмассовые кинжалы, топоры и бензопилы, изо рта торчат клыки.

Когда до витрины остается всего несколько метров, я замечаю сквозь стекло Кристиана. Он сидит за прилавком с огромной кружкой кофе в руке, считает что- то на калькуляторе и напевает под нос песенку, слов которой я не слышу.

Я открываю дверь и вместо привычного дребезжания колокольчика раздается резкий неприятный скрип. Кристиан поднимает голову и широко мне улыбается. Я тут же начинаю жалеть, что пришла. Улыбка у Кристиана широкая, но совсем не дружеская. По ней нельзя сказать, что он рад меня видеть, а ведь я успела нафантазировать, будто мы с ним стали друзьями! Конечно, мы общались совсем недолго, но мне показалось, что между нами установились особые отношения, очень близкие. Может, Кристиан со всеми так общается?

–Привет, – говорю я с притворной небрежностью. – Вот решила заскочить в гости, посмотреть, как проходит твой фестиваль...

–Ну и молодец, – отвечает Кристиан с такой же неискренней улыбкой и распахивает глаза в поддельном восторге.

–Как у тебя дела? – любезно интересуюсь я, переминаясь с ноги на ногу.

–Занят очень, – признается Кристиан.

Мы одновременно оглядываемся по сторонам. В магазине, кроме меня, нет ни одного покупателя. Я опускаю глаза в пол и внимательно рассматриваю свои туфли.

–В смысле, я раньше был занят, – поясняет Кристиан. – Когда оформлял интерьер.

Он делает манерный жест, как юная манекенщица, рекламирующая на автомобильной выставке новейшую модель «форда». Мы улыбаемся друг другу и торопливо отводим глаза.

–Кстати, ты отлично поработал с интерьером! – говорю я восторженно.

Скорее бы уйти, иначе разревусь прямо здесь!

–Спасибо за комплимент, – отвечает Кристиан и набирает на калькуляторе какую-то цифру.

–Ну ладно. Мне пора. – Я разворачиваюсь и делаю несколько шагов к выходу. – Слушай, Кристиан... – Я опять поворачиваюсь к Кристиану и вижу, что он смотрит мне вслед. – Я что-то не так сделала? Ты ведешь себя очень странно. Конечно, мы еще не слишком хорошо знаем друг друга, всего один вечер вместе провели. Однако мне показалось, что мы с тобой неплохо поладили. А сейчас ты как-то странно себя ведешь... Как будто не рад мне совсем...

Кристиан бурчит что-то своему калькулятору.

–Извини, не расслышала...

Кристиан вскидывает голову и выразительно упирается кулаками в бока.

–Я думал, ты придешь раньше! Уже четыре дня прошло!

–Прости, я...

–Я думал, ты захочешь продолжить наш тогдашний разговор. В смысле, про Эдриана... и про Кэгни, может быть. Я надеялся, ты захочешь о нем поговорить. Точнее, я сам хотел поговорить с тобой о Кэгни...

Кристиан выходит из-за прилавка и останавливается прямо передо мной. На сей раз на его лице появляется самая настоящая, а не поддельная улыбка.

–Ты хочешь поговорить со мной о Кэгни? – пере спрашиваю я.

–А разве ты сама этого не хочешь?

Соврать или сказать правду? Выбор простой и ясный.

–Не знаю, – отвечаю я, выбрав полуправду.

–Я все думаю о том вечере и о вас с Кэгни, и о том, как вы спорили. Знаешь, что я понял? Он уже многие-многие месяцы и даже годы ни с кем не разговаривал столько, сколько с тобой! Представляешь?! Я романтик, Санни, и не жалею об этом. Кэгни прекрасный мужчина, а ты – прекрасная девушка. По-моему, из вас выйдет отличная пара!

Мне приходится поднять руку ко рту, чтобы придержать нижнюю челюсть, – она отвалилась чуть ли не до самой груди. Кристиан пытается сосватать мне Кэгни Джеймса, а перед свадьбой заставит нас обратиться в такую религию, которая допускает присутствие на свадьбе самого экстравагантного шафера из всех возможных! Мне стало приятно от мысли, что не я одна фантазирую на тему отношений с Кэгни Джеймсом, и одновременно стыдно перед Эдрианом. Он с прошлой недели пытался вымолить у меня прощение, и все безрезультатно. Началось в субботу утром. Сначала Эдриан пару раз позвонил. Я не сняла трубку. Затем прислал на мобильный телефон сообщение: «Скучаю». Думаю, не будь оно таким сухим и лаконичным, я повела бы себя благосклоннее. В воскресенье последовала целая череда сообщений с извинениями и настоятельными просьбами перезвонить. Днем на дисплее снова несколько раз появлялось «скучаю», а вечером его сменило «пожалуйста, позвони мне». Снова не получив ответа, Эдриан принялся забрасывать меня обещаниями. Многозначительное «наверное, я ее брошу» пришло несколько раз за один день. Конечно, это еще не значило, что он действительно собирается бросать невесту, все его посулы могли оказаться пустым трепом. Я надеялась, что, если мы с Эдрианом на какое-то время расстанемся, мне будет легче принять решение. Увы, мобильные телефоны сделали полное уединение невозможным. Я могла отключить телефон, но вдруг случилось бы что-нибудь непредвиденное?

Кристиан берет меня за обе руки.

–Прости, что я вел себя по-свински. Просто я прождал тебя все воскресенье и весь понедельник. Думал, ты вот-вот появишься. Вчера к вечеру я на тебя уже обиделся, сегодня утром рассердился, а днем решил, что ты дала нам окончательную отставку!

–Кому «нам»? – растерянно спрашиваю я.

–Мне и Кэгни! – восклицает Кристиан и одними губами шепчет: «Прости».

Из динамиков звучит вступление к песне «Стармейкер».

–Обожаю эту композицию, – с улыбкой говорю я Кристиану, держа его за руки.

–Знаю, – отвечает он. – Я тоже ее люблю.

Я замечаю, что на футболке у Кристиана написано: «Счастлив и неподражаем».

–Ну-ка повернись спиной, – прошу я.

Кристиан поворачивается. На спине у него черными буквами на темно-фиолетовом фоне написано: «Боже, храни эту королеву!»

–Тебе идет фиолетовый, – говорю я.

Он поворачивается ко мне лицом и спрашивает:

–Может, потанцуем? Если согласишься, будет ясно, что ты меня простила. Я признаю, что вел себя как ребенок.

–Конечно, давай потанцуем. – Я ставлю сумку возле кассового аппарата и поворачиваюсь к Кристиану.

Интересно, что за танец он решил исполнить? Кристиан не собирается оригинальничать. Он притягивает меня к себе и обнимает, как для обычного медленного танца. Приходится привстать на цыпочки, чтобы Кристиан мог уткнуться лицом мне в шею. От него чудесно пахнет – цитрусом, лимоном и мускусом. Мы медленно двигаемся между полками и манекенами, Кристиан прижимает ладони к моей спине и снова шепчет:

–Прости меня, Санни. Прости, пожалуйста. Я вел себя, как свинья.

–Хватит извиняться, – отвечаю я, и мы продолжаем танцевать.

Я закрываю глаза и пробую представить, что танцую не с Кристианом, а с Кэгни Джеймсом. Картинка получается настолько странная, что по коже бегут мурашки, а желудок сдавливает судорогой. Меня начинает слегка подташнивать. Кажется, я испугалась собственной фантазии.

В следующую секунду распахивается входная дверь, и мы с Кристианом подпрыгиваем от неожиданности.

Загрузка...